Страница:
вполне пристойным для взора, удобным для телодвижений и приспособленным к
холоду и жаре. И вот эту одежду каждая семья приготовляет себе сама. Но из
других ремесел всякий изучает какое-либо, и притом не только мужчины, но
также и женщины. Впрочем, эти последние, как более слабые, имеют более
легкие занятия: они обычно обрабатывают шерсть и лен. Мужчинам поручаются
остальные ремесла, более трудные. По большей части каждый вырастает, учась
отцовскому ремеслу: к нему большинство питает склонность от природы. Но если
кто имеет влечение к другому занятию, то такого человека путем усыновления
переводят в какое-либо семейство, к ремеслу которого он питает любовь; при
этом не только отец этого лица, но и власти заботятся о том, чтобы передать
его солидному и благородному отцу семейства. Кроме того, если кто, изучив
одно ремесло, пожелает еще и другого, то получает на это позволение тем же
самым способом. Овладев обоими, он занимается которым хочет, если
государство не нуждается скорее в каком-либо одном.
Главное и почти исключительное занятие сифогрантов состоит в заботе и
наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался
своим ремеслом, но не с раннего утра и до поздней ночи и не утомлялся
подобно скоту. Такой тяжелый труд превосходит даже долю рабов, но подобную
жизнь и ведут рабочие почти повсюду, кроме утопийцев. А они делят день на
двадцать четыре равных часа, причисляя сюда и ночь, и отводят для работы
только шесть: три до полудня, после чего идут обедать; затем, отдохнув после
обеда в течение двух послеполуденных часов, они опять продолжают работу в
течение трех часов и заканчивают ее ужином. Так как они считают первый час
начиная с полудня, то около восьми идут спать; сон требует восемь часов. Все
время, остающееся между часами работы, сна и принятия пищи, предоставляется
личному усмотрению каждого, но не для того, чтобы злоупотреблять им в
излишествах или лености, а чтобы на свободе от своего ремесла, по лучшему
уразумению, удачно применить эти часы на какое-либо другое занятие. Эти
промежутки большинство уделяет наукам. Они имеют обыкновение устраивать
ежедневно в предрассветные часы публичные лекции; участвовать в них обязаны
только те, кто специально отобран для занятий науками. Кроме них, как
мужчины, так и женщины всякого звания огромной толпой стекаются для слушания
подобных лекций, одни - одних, другие - других, сообразно с естественным
влечением каждого. Впрочем, если кто предпочтет посвятить это время своему
ремеслу,- а это случается со многими, у кого нет стремления к проникновению
в какую-либо науку,- то в этом никто ему не мешает; мало того, такое лицо
даже получает похвалу, как приносящее пользу государству.
После ужина они проводят один час в забавах: летом в садах, а зимой в
тех общих залах, где совместно кушают. Там они или занимаются музыкой, иди
отдыхают за разговорами. Что касается игры в кости и других нелепых и
гибельных забав подобного рода, то они даже не известны утопийцам. Впрочем,
у них имеются в ходу две игры, более или менее похожие на игру в шашки: одна
- это бой чисел, где одно число ловит другое; другая - в которой пороки в
боевом порядке борются с добродетелями. В этой игре в высшей степени умело
указуется и раздор пороков между собою, и согласие их в борьбе с
добродетелями, а также то, какие пороки каким добродетелям
противополагаются, с какими силами они оказывают открытое сопротивление, с
какими ухищрениями нападают искоса, с помощью чего добродетели ослабляют
силы пороков, какими искусствами уклоняются они от их нападений и, наконец,
каким способом та или другая сторона одерживает победу.
Но тут, во избежание дальнейших недоразумений, необходимо более
пристально рассмотреть один вопрос. Именно, если только шесть часов уходят
на работу, то отсюда можно, пожалуй, вывести предположение, что следствием
этого является известный недостаток в предметах первой необходимости. Но D
действительности этого отнюдь нет; мало того, такое количество времени не
только вполне достаточно для запаса всем необходимым для жизни и ее удобств,
но дает даже известный остаток. Это будет понятно и вам, если только вы
поглубже вдумаетесь, какая огромная часть населения у других народов живет
без дела: во-первых, почти все женщины - половина общей массы, а если где
женщины заняты работой, то там обычно взамен их храпят мужчины. Вдобавок к
этому, какую огромную и какую праздную толпу представляют священники и так
называемые чернецы! Прикинь сюда всех богачей, особенно владельцев поместий,
которых обычно именуют благородными и знатью; причисли к ним челядь, именно
- весь этот сброд ливрейных бездельников; присоедини, наконец, крепких и
сильных нищих, предающихся праздности под предлогом какой-либо болезни, и в
результате тебе придется признать, что число тех, чьим трудом создается все
то, чем пользуются смертные, гораздо меньше, чем ты думал. Поразмысли
теперь, сколь немногие из этих лиц заняты необходимыми ремеслами; именно,
раз мы все меряем на деньги, то неизбежно должны находить себе применение
многие занятия, совершенно пустые и излишние, служащие только роскоши и
похоти. Действительно, если бы эту самую толпу, которая теперь занята
работой, распределить по тем столь немногим ремеслам, сколь немного
требуется их для надлежащего удовлетворения потребностей природы, то при
таком обильном производстве, которое неизбежно должно отсюда возникнуть,
цены на труд, понятно, стали бы гораздо ниже того, что нужно рабочим для
поддержки своего существования. Но возьмем всех тех лиц, которые заняты
теперь бесполезными ремеслами, и вдобавок всю эту изнывающую от безделья и
праздности массу людей, каждый из которых потребляет столько продуктов,
производимых трудами других, сколько нужно их для двух изготовителей этпх
продуктов; так вот, повторяю, если всю совокупность этих лиц, поставить на
работу, и притом полезную, то можно легко заметить, как немного времени
нужно было бы для приготовления в достаточном количестве и даже с избытком
всего того, что требуют принципы пользы или удобства (прибавь также - и
удовольствия, но только настоящего и естественного).
Очевидность этого подтверждается в Утопии самой действительностью.
Именно, там в целом городе с прилегающим к нему округом из всех мужчин и
женщин, годных для работы по своему возрасту и силам, освобождение от нее
дается едва пятистам лицам. В числе их сифогранты, которые хотя имеют по
закону право не работать, однако не избавляют себя от труда, желая своим
примером побудить остальных охотнее браться за труд. Той же льготой
наслаждаются те, кому народ под влиянием рекомендации духовенства и по
тайному голосованию сифогрантов дарует навсегда это освобождение для
основательного прохождения наук. Если кто из этих лиц обманет возложенную на
него надежду, то его удаляют обратно к ремесленникам. И, наоборот, нередко
бывает, что какой-нибудь рабочий так усердно занимается науками в упомянутые
выше свободные часы и отличается таким большим прилежанием, что
освобождается от своего ремесла и продвигается в разряд ученых.
Из этого сословия ученых выбирают послов, духовенство, траниборов и,
наконец, самого главу государства, которого на старинном своем языке они
именуют барзаном, а на новом адемом. Так как почти вся прочая масса не
пребывает в праздности и занята небесполезными ремеслами, то легко можно
рассчитать, сколько хороших предметов создают они и в какое небольшое
количество часов.
К приведенным мною соображениям присоединяется еще то преимущество, что
большинство необходимых ремесел берет у них гораздо меньшее количество
труда, чем у других народов. Так, прежде всего постройка или ремонт зданий
требуют везде непрерывного труда очень многих лиц, потому что малобережливый
наследник допускает постепенное разрушение воздвигнутого отцом. Таким
образом, то, что можно было сохранить с минимальными издержками, преемник
должен восстановлять заново и с большими затратами. Мало того, часто человек
с избалованным вкусом пренебрегает домом, стоившим другому огромных
издержек, а когда этот дом, оставленный без ремонта, в короткое время
разваливается, то владелец строит себе в другом месте другой, с не меньшими
затратами. У утопийцев же, у которых все находится в порядке и государство
отличается благоустройством, очень редко приходится выбирать новый участок
для постройки домов; рабочие не только быстро исправляют уже имеющиеся
повреждения, но даже предупреждают еще только грозящие. Поэтому при малейшей
затрате труда здания сохраняются на очень долгое время, и работники этого
рода иногда с трудом находят себе предмет для занятий, если не считать того,
что они получают приказ временно рубить материал на дому и обтесывать и
полировать камни, чтобы, если случится какое задание, оно могло быстро
осуществиться.
Далее, обрати внимание на то, какое небольшое количество труда нужно
утопийцам для изготовления себе одежды. Во-первых, пока они находятся на
работе, они небрежно покрываются кожей или шкурами, которых может хватить на
семь лет. Когда они выходят на улицу, то надевают сверху длинный плащ,
прикрывающий упомянутую грубую одежду. Цвет этого плаща одинаков на всем
острове, и притом это естественный цвет шерсти. Поэтому сукна у них идет не
только гораздо меньше, чем где-либо в другом месте, но и изготовление его
требует гораздо меньше издержек. На обработку льна труда уходит еще меньше,
и потому этот материал имеет гораздо большее применение. Но в полотне они
принимают во внимание исключительно чистоту. Более тонкая выделка не имеет
никакой цены. В результате этого у них каждый довольствуется одним платьем,
и притом обычно на два года, в других же местах одному человеку не хватает
четырех или пяти верхних шерстяных одежд, да еще разноцветных, а вдобавок
требуется столько же шелковых рубашек, иным же неженкам мало и десяти. Для
утопийца нет никаких оснований претендовать на большее количество платья:
добившись его, он не получит большей защиты от холода, и его одежда не будет
ни на волос наряднее других.
Отсюда, так как все они заняты полезным делом и для выполнения его им
достаточно лишь небольшого количества труда, то в итоге у них получается
изобилие во всем. Вследствие этого огромной массе населения приходится
иногда отправляться за город для починки дорог, если они избиты. Очень часто
также, когда не встречается надобности ни в какой подобной работе,
государство объявляет меньшее количество рабочих часов. Власти отнюдь не
хотят принуждать граждан к излишним трудам. Учреждение этой повинности имеет
прежде всего только ту цель, чтобы обеспечить, насколько это возможно с
точки зрения общественных нужд, всем гражданам наибольшее количество времени
после телесного рабства для духовной свободы и образования. В этом, по их
мнению, заключается счастье жизни.
Однако, по моему мнению, пора уже изложить, как общаются отдельные
граждане друг с другом, каковы взаимоотношения у всего народа и как
распределяются у них все предметы. Так как город состоит из семейств, то эти
семейства в огромном большинстве случаев создаются родством. Женщины, придя
в надлежащий возраст и вступив в брак, переселяются в дом мужа. А дети
мужского пола и затем внуки остаются в семействе и повинуются старейшему из
родственников, если только его умственные способности не ослабели от
старости. Тогда его заменяет следующий по возрасту.
Во избежание чрезмерного малолюдства городов или их излишнего роста
принимается такая мера предосторожности: каждое семейство, число которых во
всяком городе, помимо его округа, состоит из шести тысяч, не должно
заключать в себе меньше десяти и более шестнадцати взрослых. Что касается
детей, то число их не подвергается никакому учету. Эти размеры легко
соблюдаются путем перечисления в менее людные семейства тех, кто является
излишним в очень больших. Если же переполнение города вообще перейдет надле-
жащие пределы, то утопийцы наверстывают безлюдье других своих городов. Ну, а
если народная масса увеличится более надлежащего на всем острове, то они
выбирают граждан из всякого города и устраивают по своим законам колонию на
ближайшем материке, где только у туземцев имеется излишек земли, и притом
свободной от обработки; при этом утопийцы призывают туземцев и спрашивают,
хотят ли те жить вместе с ними. В случае согласия утопийцы легко сливаются с
ними, используя свой уклад жизни и обычаи; и это служит ко благу того и
другого народа. Своими порядками утопийцы достигают того, что та земля,
которая казалась раньше одним скупой и скудной, является богатой для всех. В
случае отказа жить по их законам утопийцы отгоняют туземцев от тех пределов,
которые избирают себе сами. В случае сопротивления они вступают в войну.
Утопийцы признают вполне справедливой причиной для войны тот случай, когда
какой-либо народ, владея попусту и понапрасну такой территорией, которой не
пользуется сам, отказывает все же в пользовании и обладании ею другим, кото-
рые по закону природы должны питаться от нее. Если какойнибудь несчастный
случай уменьшает население собственных городов утопийцев до такой степени,
что его нельзя восстановить из других частей острова при сохранении
надлежащих размеров для каждого города (а это, говорят, было только дважды
за все время - от свирепой и жестокой чумы), то такой город восполняется
обратным переселением граждан из колонии. Утопийцы дают лучше погибнуть
колониям, чем ослабнуть какому-либо из островных городов.
Но возвращаюсь к совместной жизни граждан. Как я уже сказал, во главе
семейства стоит старейший. Жены прислуживают мужьям, дети родителям и вообще
младшие старшим, Каждый город разделен на четыре равные части. Посредине
каждой части имеется рынок со всякими постройками. Туда, в определенные
дома, свозятся предметы производства каждого семейства, и отдельные виды их
распределяются в розницу по складам. В них каждый отец семейства просит
того, что нужно ему и его близким, и без денег, совершенно без всякой
уплаты, уносит все, что ни попросит. Да и зачем ему отказывать в чем-либо?
Ведь, во-первых, все имеется в достаточном изобилии, а во-вторых, не может
быть никакого опасения, что кто-либо пожелает потребовать больше, чем нужно.
Зачем предполагать, что лишнего попросит тот, кто уверен, что у него никогда
ни в чем не будет недостатка? Действительно, у всякого рода живых существ
жадность и хищность возникают или от боязни нужды, или, у человека только,
от гордости, вменяющейся себе в достоинство превзойти прочих излишним
хвастовством своим имуществом. Порок такого рода совершенно не имеет места
среди обычаев утопийцев.
К упомянутым мною рынкам присоединены рынки для съестных припасов, куда
свозятся не только овощи, древесные плоды и хлеб, но также рыба и все
съедобные части четвероногих'и птиц, для чего за городом устроены особые
места, где речная вода смывает гниль и грязь. Оттуда привозят скот, после
того как слуги убьют его и снимут шкуру. Утопийцы не позволяют своим
согражданам свежевать скот, потому что от этого, по их мнению, мало-помалу
исчезает милосердие, самое человечное чувство нашей природы. Затем они не
дают ввозить в город ничего нечистого и грязного, гниение чего портит воздух
и может навлечь болезнь.
Кроме того, на всякой улице имеются поместительные дворцы, отстоящие
друг от друга на равном расстоянии; каждый из них известен под особым
именем. В них живут сифогранты. К каждому из этих дворцов приписаны тридцать
семейств, именно - но пятнадцати с той и другой стороны. Тут эти семьи
должны обедать. Заведующие кухней каждого дворца в определенный час
собираются на рынок и получают пищу согласно указанному ими числу своих
едоков.
Но в первую очередь принимаются во внимание больные, которые лечатся в
общественных госпиталях. У утопийцев имеются четыре больницы за стенами
города, в небольшом от них расстоянии, настолько обширные, что их можно
приравнять к стольким же слободам. Цель этого, с одной стороны, та, чтобы не
размещать больных, в каком бы большом количестве они ни были, тесно и
вследствие этого неудобно, а с другой - та, чтобы одержимые такой болезнью,
которая может передаваться от одного к другому путем прикосновения, могли
быть дальше отделены от общения с другими. Эти больницы прекрасно устроены и
преисполнены всем нужным для восстановления здоровья; уход в них применяется
самый нежный и усердный; наиболее опытные врачи присутствуют там постоянно.
Поэтому хотя никого не посылают туда насильно, но нет почти никого в целом
городе, кто, страдая каким-либо недугом, не предпочел бы лежать там, а не у
себя дома. Когда заведующий кухней больных получит пищу согласно предписанию
врачей, то затем все лучшее распределяется равномерно между дворцами
сообразно числу едоков каждого. Кроме этого, принимаются во внимание князь,
первосвященник, траниборы, а также послы и все иностранцы (если таковые
находятся, а они бывают вообще в малом количестве и редко; но когда
появляются, то для них также приготовляют определенные и оборудованные
жилища). В эти дворцы в установленные часы для обеда и ужина собирается вся
сифогрантия, созываемая звуками медной трубы. Исключение составляют только
больные, лежащие в госпиталях или дома. Правда, никому не запрещается по
удовлетворении дворцов просить с рынка пищу на дом. Утопийцы знают, что
никто не сделает этого зря. Действительно, хотя никому не запрещено обедать
дома, но никто не делает этого охотно, потому что считается непристойным и
глупым тратить труд на приготовление худшей еды, когда во дворце, отстоящем
так близко, готова роскошная и обильная. В этом дворце все работы, требующие
несколько большей грязи и труда, исполняются рабами. Но обязанность варки и
приготовления пищи и всего вообще оборудования обеда лежит на одних только
женщинах, именно - из каждого семейства поочередно. За обедом садятся за
тремя или за большим количеством столов, сообразно числу кушающих; мужчины
помещаются с внутренней стороны стола, у стены, а женщины напротив, чтобы,
если с ними случится какая-либо неожиданная беда (а это бывает иногда с
беременными), они могли встать, не нарушая рядов, и уйти оттуда к
кормилицам.
Эти последние сидят отдельно с грудными детьми в особой назначенной для
того столовой, где всегда имеются огонь и чистая вода, а иногда и люльки,
чтобы можно было и положить туда младенцев, и, в случае их желания, при огне
освободить их от пеленок и дать им отдохнуть на свободе и среди игр. Каждая
мать сама кормит ребенка, если не помешает смерть или болезнь. Когда это
случается, то жены сифогрантов разыскивают кормилицу, да это и не трудно:
женщины, могущие исполнить эту обязанность, берутся за нее охотнее, чем за
всякую другую, потому что все хвалят такую особу за ее сострадание, и
питомец признает кормилицу матерью. В убежище кормилиц сидят все дети,
которым не исполнилось еще пяти лет. Что касается прочих несовершеннолетних,
в числе которых считают всех лиц того или другого пола, не достигших еще
брачного возраста, то они или прислуживают сидящим, или, если не могут этого
по своим летам, все же стоят тут, и притом в глубоком молчании. И те и
другие питаются тем, что им дадут сидящие, и не имеют иного отдельного
времени для еды. Место в середине первого стола считается наивысшим, и с
него, так как этот стол поставлен поперек в крайней части столовой, видно
все собрание. Здесь сидят сифогрант и его жена. С ними помещаются двое
старейших, так как за всеми столами сидят по четверо. А если в этой
сифогрантии есть храм, то священник и его жена садятся с сифогрантом, так
что являются председательствующими. С той и другой стороны размещается
молодежь; затем опять старики; и, значит, таким образом во всем доме
ровесники соединены друг с другом и вместе с тем слиты с людьми
противоположного возраста. Причина этого обычая, говорят, следующая: так как
за столом нельзя ни сделать, ни сказать ничего такого, что ускользало бы от
повсеместного внимания старцев, то, в силу своей серьезности и внушаемого
ими уважения, они могут удержать младших от непристойной резкости в словах
или движениях. Блюда с едой подаются не подряд, начиная с первого места, а
каждым лучшим кушаньем обносят прежде всего всех старейших, места которых
особо отмечены, а потом этим блюдом в равных долях обслуживают остальных. А
старцы раздают по своему усмотрению сидящим вокруг свои лакомства, если
запас их не так велик, чтобы их можно было распределить вдоволь по всему
дому. Таким образом, и за пожилыми сохраняется принадлежащий им почет, и тем
не менее их преимущества постольку же доступны всем.
Каждый обед и ужин начинается с какого-либо нравоучительного чтения, но
все же краткого, чтобы не надоесть. После него старшие заводят приличный
разговор, однако не печальный и не лишенный остроумия. Но они отнюдь не
занимают все время еды длинными рассуждениями; наоборот, они охотно слушают
и юношей и даже нарочно вызывают их на беседу. Они хотят через это узнать
способности и талантливость каждого, проявляющиеся в непринужденном
застольном общении. Обеды бывают довольно кратки, а ужины - подольше, так
как за первыми следует труд, а за вторыми сон и ночной покой, который, по
мнению утопийцев, более действителен для здорового пищеварения. Ни один ужин
не проходит без музыки; ни один десерт не лишен сладостей. Они зажигают
курения, распрыскивают духи и вообще делают все, что может создать за едой
веселое настроение. Они особенно охотно разделяют то мнение, что не нужно
запрещать ни один род удовольствия, лишь бы из него не вытекало какой-либо
неприятности.
Так устроена их совместная жизнь в городах; а в деревнях, где семьи
удалены дальше друг от друга, каждая из них ест дома. Никто не испытывает
никаких продовольственных затруднений, так как из деревни идет все то, чем
питаются горожане.
Если у кого появится желание повидаться с друзьями, живущими в другом
городе, или просто посмотреть на самую местность, то такие лица легко
получают на это дозволение от своих сифогрантов и траниборов, если в них не
встречается никакой надобности. Они отправляются одновременно с письмом от
князя, свидетельствующим о позволении, данном на путешествие, и
предписывающим день возвращения. Они получают повозку и государственного
раба, чтобы погонять волов и ухаживать за Ними. Но если среди
путешественников нет женщин, то повозка, как бремя и помеха, отсылается
обратно. Хотя на весь свой путь они ничего с собой не берут, у них все же ни
в чем нет недостатка: они везде дома. Если они останавливаются в каком-либо
месте долее одного дня, то каждый занимается там своим ремеслом и встречает
самое радушное отношение со стороны работающих по тому же ремеслу. Если кто
преступит свои пределы по собственному почину, то, пойманный без грамоты
князя, он подвергается позорному обхождению: его возвращают, как беглого и
жестоко наказывают. Дерзнувший на то же вторично - обращается в рабство.
А если у кого появится охота побродить по окрестностям своего города,
то он не встречает на то запрета, раз у него есть позволение отца и
разрешение его супружеской половины. Но в какую бы деревню он ни пришел, он
не получает никакой пищи, раньше чем не закончит предварительно полуденного
рабочего задания (или вообще сколько там обычно делают до ужина). Под этим
условием можно отправляться куда угодно в пределах владений своего города.
Таким образом, он будет не менее полезен городу, чем если бы был в городе.
Вы видите теперь, до какой степени чужды им всякая возможность
бездельничать, всякий предлог для лености. У них нет ни одной винной лавки,
ни одной пивной; нет нигде публичного дома, никакого случая для разврата, ни
одного притона, ни одного противозаконного сборища; но присутствие на глазах
у всех создает необходимость проводить все время или в привычной работе, или
в благопристойном отдыхе.
Неизбежным следствием таких порядков у этого народа является изобилие
во всем, а так как оно равномерно простирается на всех, то в итоге никто не
может быть нуждающимся или нищим. Как только в амауротском сенате, который,
как я сказал, ежегодно составляется из трех лиц от каждого города, станет
известным, где и каких продуктов особенно много и, наоборот, что и где
уродилось особенно скудно, то недостаток в одном месте немедленно восполняют
обилием в другом. И утопийцы устраивают это бесплатно, не получая, в свою
очередь, ничего от тех, кому дарят. Но то, что они дают из своих достатков
какому-либо городу, не требуя от него ничего обратно, они получают в случае
нужды от другого города без всякого вознаграждения. Таким образом, весь
остров составляет как бы одно семейство.
Но когда они достаточно позаботятся о себе,- а это они признают
выполненным не раньше, чем будет сделан запас на два года, ввиду
неизвестности урожая следующего года,- из остающегося они вывозят в другие
холоду и жаре. И вот эту одежду каждая семья приготовляет себе сама. Но из
других ремесел всякий изучает какое-либо, и притом не только мужчины, но
также и женщины. Впрочем, эти последние, как более слабые, имеют более
легкие занятия: они обычно обрабатывают шерсть и лен. Мужчинам поручаются
остальные ремесла, более трудные. По большей части каждый вырастает, учась
отцовскому ремеслу: к нему большинство питает склонность от природы. Но если
кто имеет влечение к другому занятию, то такого человека путем усыновления
переводят в какое-либо семейство, к ремеслу которого он питает любовь; при
этом не только отец этого лица, но и власти заботятся о том, чтобы передать
его солидному и благородному отцу семейства. Кроме того, если кто, изучив
одно ремесло, пожелает еще и другого, то получает на это позволение тем же
самым способом. Овладев обоими, он занимается которым хочет, если
государство не нуждается скорее в каком-либо одном.
Главное и почти исключительное занятие сифогрантов состоит в заботе и
наблюдении, чтобы никто не сидел праздно, а чтобы каждый усердно занимался
своим ремеслом, но не с раннего утра и до поздней ночи и не утомлялся
подобно скоту. Такой тяжелый труд превосходит даже долю рабов, но подобную
жизнь и ведут рабочие почти повсюду, кроме утопийцев. А они делят день на
двадцать четыре равных часа, причисляя сюда и ночь, и отводят для работы
только шесть: три до полудня, после чего идут обедать; затем, отдохнув после
обеда в течение двух послеполуденных часов, они опять продолжают работу в
течение трех часов и заканчивают ее ужином. Так как они считают первый час
начиная с полудня, то около восьми идут спать; сон требует восемь часов. Все
время, остающееся между часами работы, сна и принятия пищи, предоставляется
личному усмотрению каждого, но не для того, чтобы злоупотреблять им в
излишествах или лености, а чтобы на свободе от своего ремесла, по лучшему
уразумению, удачно применить эти часы на какое-либо другое занятие. Эти
промежутки большинство уделяет наукам. Они имеют обыкновение устраивать
ежедневно в предрассветные часы публичные лекции; участвовать в них обязаны
только те, кто специально отобран для занятий науками. Кроме них, как
мужчины, так и женщины всякого звания огромной толпой стекаются для слушания
подобных лекций, одни - одних, другие - других, сообразно с естественным
влечением каждого. Впрочем, если кто предпочтет посвятить это время своему
ремеслу,- а это случается со многими, у кого нет стремления к проникновению
в какую-либо науку,- то в этом никто ему не мешает; мало того, такое лицо
даже получает похвалу, как приносящее пользу государству.
После ужина они проводят один час в забавах: летом в садах, а зимой в
тех общих залах, где совместно кушают. Там они или занимаются музыкой, иди
отдыхают за разговорами. Что касается игры в кости и других нелепых и
гибельных забав подобного рода, то они даже не известны утопийцам. Впрочем,
у них имеются в ходу две игры, более или менее похожие на игру в шашки: одна
- это бой чисел, где одно число ловит другое; другая - в которой пороки в
боевом порядке борются с добродетелями. В этой игре в высшей степени умело
указуется и раздор пороков между собою, и согласие их в борьбе с
добродетелями, а также то, какие пороки каким добродетелям
противополагаются, с какими силами они оказывают открытое сопротивление, с
какими ухищрениями нападают искоса, с помощью чего добродетели ослабляют
силы пороков, какими искусствами уклоняются они от их нападений и, наконец,
каким способом та или другая сторона одерживает победу.
Но тут, во избежание дальнейших недоразумений, необходимо более
пристально рассмотреть один вопрос. Именно, если только шесть часов уходят
на работу, то отсюда можно, пожалуй, вывести предположение, что следствием
этого является известный недостаток в предметах первой необходимости. Но D
действительности этого отнюдь нет; мало того, такое количество времени не
только вполне достаточно для запаса всем необходимым для жизни и ее удобств,
но дает даже известный остаток. Это будет понятно и вам, если только вы
поглубже вдумаетесь, какая огромная часть населения у других народов живет
без дела: во-первых, почти все женщины - половина общей массы, а если где
женщины заняты работой, то там обычно взамен их храпят мужчины. Вдобавок к
этому, какую огромную и какую праздную толпу представляют священники и так
называемые чернецы! Прикинь сюда всех богачей, особенно владельцев поместий,
которых обычно именуют благородными и знатью; причисли к ним челядь, именно
- весь этот сброд ливрейных бездельников; присоедини, наконец, крепких и
сильных нищих, предающихся праздности под предлогом какой-либо болезни, и в
результате тебе придется признать, что число тех, чьим трудом создается все
то, чем пользуются смертные, гораздо меньше, чем ты думал. Поразмысли
теперь, сколь немногие из этих лиц заняты необходимыми ремеслами; именно,
раз мы все меряем на деньги, то неизбежно должны находить себе применение
многие занятия, совершенно пустые и излишние, служащие только роскоши и
похоти. Действительно, если бы эту самую толпу, которая теперь занята
работой, распределить по тем столь немногим ремеслам, сколь немного
требуется их для надлежащего удовлетворения потребностей природы, то при
таком обильном производстве, которое неизбежно должно отсюда возникнуть,
цены на труд, понятно, стали бы гораздо ниже того, что нужно рабочим для
поддержки своего существования. Но возьмем всех тех лиц, которые заняты
теперь бесполезными ремеслами, и вдобавок всю эту изнывающую от безделья и
праздности массу людей, каждый из которых потребляет столько продуктов,
производимых трудами других, сколько нужно их для двух изготовителей этпх
продуктов; так вот, повторяю, если всю совокупность этих лиц, поставить на
работу, и притом полезную, то можно легко заметить, как немного времени
нужно было бы для приготовления в достаточном количестве и даже с избытком
всего того, что требуют принципы пользы или удобства (прибавь также - и
удовольствия, но только настоящего и естественного).
Очевидность этого подтверждается в Утопии самой действительностью.
Именно, там в целом городе с прилегающим к нему округом из всех мужчин и
женщин, годных для работы по своему возрасту и силам, освобождение от нее
дается едва пятистам лицам. В числе их сифогранты, которые хотя имеют по
закону право не работать, однако не избавляют себя от труда, желая своим
примером побудить остальных охотнее браться за труд. Той же льготой
наслаждаются те, кому народ под влиянием рекомендации духовенства и по
тайному голосованию сифогрантов дарует навсегда это освобождение для
основательного прохождения наук. Если кто из этих лиц обманет возложенную на
него надежду, то его удаляют обратно к ремесленникам. И, наоборот, нередко
бывает, что какой-нибудь рабочий так усердно занимается науками в упомянутые
выше свободные часы и отличается таким большим прилежанием, что
освобождается от своего ремесла и продвигается в разряд ученых.
Из этого сословия ученых выбирают послов, духовенство, траниборов и,
наконец, самого главу государства, которого на старинном своем языке они
именуют барзаном, а на новом адемом. Так как почти вся прочая масса не
пребывает в праздности и занята небесполезными ремеслами, то легко можно
рассчитать, сколько хороших предметов создают они и в какое небольшое
количество часов.
К приведенным мною соображениям присоединяется еще то преимущество, что
большинство необходимых ремесел берет у них гораздо меньшее количество
труда, чем у других народов. Так, прежде всего постройка или ремонт зданий
требуют везде непрерывного труда очень многих лиц, потому что малобережливый
наследник допускает постепенное разрушение воздвигнутого отцом. Таким
образом, то, что можно было сохранить с минимальными издержками, преемник
должен восстановлять заново и с большими затратами. Мало того, часто человек
с избалованным вкусом пренебрегает домом, стоившим другому огромных
издержек, а когда этот дом, оставленный без ремонта, в короткое время
разваливается, то владелец строит себе в другом месте другой, с не меньшими
затратами. У утопийцев же, у которых все находится в порядке и государство
отличается благоустройством, очень редко приходится выбирать новый участок
для постройки домов; рабочие не только быстро исправляют уже имеющиеся
повреждения, но даже предупреждают еще только грозящие. Поэтому при малейшей
затрате труда здания сохраняются на очень долгое время, и работники этого
рода иногда с трудом находят себе предмет для занятий, если не считать того,
что они получают приказ временно рубить материал на дому и обтесывать и
полировать камни, чтобы, если случится какое задание, оно могло быстро
осуществиться.
Далее, обрати внимание на то, какое небольшое количество труда нужно
утопийцам для изготовления себе одежды. Во-первых, пока они находятся на
работе, они небрежно покрываются кожей или шкурами, которых может хватить на
семь лет. Когда они выходят на улицу, то надевают сверху длинный плащ,
прикрывающий упомянутую грубую одежду. Цвет этого плаща одинаков на всем
острове, и притом это естественный цвет шерсти. Поэтому сукна у них идет не
только гораздо меньше, чем где-либо в другом месте, но и изготовление его
требует гораздо меньше издержек. На обработку льна труда уходит еще меньше,
и потому этот материал имеет гораздо большее применение. Но в полотне они
принимают во внимание исключительно чистоту. Более тонкая выделка не имеет
никакой цены. В результате этого у них каждый довольствуется одним платьем,
и притом обычно на два года, в других же местах одному человеку не хватает
четырех или пяти верхних шерстяных одежд, да еще разноцветных, а вдобавок
требуется столько же шелковых рубашек, иным же неженкам мало и десяти. Для
утопийца нет никаких оснований претендовать на большее количество платья:
добившись его, он не получит большей защиты от холода, и его одежда не будет
ни на волос наряднее других.
Отсюда, так как все они заняты полезным делом и для выполнения его им
достаточно лишь небольшого количества труда, то в итоге у них получается
изобилие во всем. Вследствие этого огромной массе населения приходится
иногда отправляться за город для починки дорог, если они избиты. Очень часто
также, когда не встречается надобности ни в какой подобной работе,
государство объявляет меньшее количество рабочих часов. Власти отнюдь не
хотят принуждать граждан к излишним трудам. Учреждение этой повинности имеет
прежде всего только ту цель, чтобы обеспечить, насколько это возможно с
точки зрения общественных нужд, всем гражданам наибольшее количество времени
после телесного рабства для духовной свободы и образования. В этом, по их
мнению, заключается счастье жизни.
Однако, по моему мнению, пора уже изложить, как общаются отдельные
граждане друг с другом, каковы взаимоотношения у всего народа и как
распределяются у них все предметы. Так как город состоит из семейств, то эти
семейства в огромном большинстве случаев создаются родством. Женщины, придя
в надлежащий возраст и вступив в брак, переселяются в дом мужа. А дети
мужского пола и затем внуки остаются в семействе и повинуются старейшему из
родственников, если только его умственные способности не ослабели от
старости. Тогда его заменяет следующий по возрасту.
Во избежание чрезмерного малолюдства городов или их излишнего роста
принимается такая мера предосторожности: каждое семейство, число которых во
всяком городе, помимо его округа, состоит из шести тысяч, не должно
заключать в себе меньше десяти и более шестнадцати взрослых. Что касается
детей, то число их не подвергается никакому учету. Эти размеры легко
соблюдаются путем перечисления в менее людные семейства тех, кто является
излишним в очень больших. Если же переполнение города вообще перейдет надле-
жащие пределы, то утопийцы наверстывают безлюдье других своих городов. Ну, а
если народная масса увеличится более надлежащего на всем острове, то они
выбирают граждан из всякого города и устраивают по своим законам колонию на
ближайшем материке, где только у туземцев имеется излишек земли, и притом
свободной от обработки; при этом утопийцы призывают туземцев и спрашивают,
хотят ли те жить вместе с ними. В случае согласия утопийцы легко сливаются с
ними, используя свой уклад жизни и обычаи; и это служит ко благу того и
другого народа. Своими порядками утопийцы достигают того, что та земля,
которая казалась раньше одним скупой и скудной, является богатой для всех. В
случае отказа жить по их законам утопийцы отгоняют туземцев от тех пределов,
которые избирают себе сами. В случае сопротивления они вступают в войну.
Утопийцы признают вполне справедливой причиной для войны тот случай, когда
какой-либо народ, владея попусту и понапрасну такой территорией, которой не
пользуется сам, отказывает все же в пользовании и обладании ею другим, кото-
рые по закону природы должны питаться от нее. Если какойнибудь несчастный
случай уменьшает население собственных городов утопийцев до такой степени,
что его нельзя восстановить из других частей острова при сохранении
надлежащих размеров для каждого города (а это, говорят, было только дважды
за все время - от свирепой и жестокой чумы), то такой город восполняется
обратным переселением граждан из колонии. Утопийцы дают лучше погибнуть
колониям, чем ослабнуть какому-либо из островных городов.
Но возвращаюсь к совместной жизни граждан. Как я уже сказал, во главе
семейства стоит старейший. Жены прислуживают мужьям, дети родителям и вообще
младшие старшим, Каждый город разделен на четыре равные части. Посредине
каждой части имеется рынок со всякими постройками. Туда, в определенные
дома, свозятся предметы производства каждого семейства, и отдельные виды их
распределяются в розницу по складам. В них каждый отец семейства просит
того, что нужно ему и его близким, и без денег, совершенно без всякой
уплаты, уносит все, что ни попросит. Да и зачем ему отказывать в чем-либо?
Ведь, во-первых, все имеется в достаточном изобилии, а во-вторых, не может
быть никакого опасения, что кто-либо пожелает потребовать больше, чем нужно.
Зачем предполагать, что лишнего попросит тот, кто уверен, что у него никогда
ни в чем не будет недостатка? Действительно, у всякого рода живых существ
жадность и хищность возникают или от боязни нужды, или, у человека только,
от гордости, вменяющейся себе в достоинство превзойти прочих излишним
хвастовством своим имуществом. Порок такого рода совершенно не имеет места
среди обычаев утопийцев.
К упомянутым мною рынкам присоединены рынки для съестных припасов, куда
свозятся не только овощи, древесные плоды и хлеб, но также рыба и все
съедобные части четвероногих'и птиц, для чего за городом устроены особые
места, где речная вода смывает гниль и грязь. Оттуда привозят скот, после
того как слуги убьют его и снимут шкуру. Утопийцы не позволяют своим
согражданам свежевать скот, потому что от этого, по их мнению, мало-помалу
исчезает милосердие, самое человечное чувство нашей природы. Затем они не
дают ввозить в город ничего нечистого и грязного, гниение чего портит воздух
и может навлечь болезнь.
Кроме того, на всякой улице имеются поместительные дворцы, отстоящие
друг от друга на равном расстоянии; каждый из них известен под особым
именем. В них живут сифогранты. К каждому из этих дворцов приписаны тридцать
семейств, именно - но пятнадцати с той и другой стороны. Тут эти семьи
должны обедать. Заведующие кухней каждого дворца в определенный час
собираются на рынок и получают пищу согласно указанному ими числу своих
едоков.
Но в первую очередь принимаются во внимание больные, которые лечатся в
общественных госпиталях. У утопийцев имеются четыре больницы за стенами
города, в небольшом от них расстоянии, настолько обширные, что их можно
приравнять к стольким же слободам. Цель этого, с одной стороны, та, чтобы не
размещать больных, в каком бы большом количестве они ни были, тесно и
вследствие этого неудобно, а с другой - та, чтобы одержимые такой болезнью,
которая может передаваться от одного к другому путем прикосновения, могли
быть дальше отделены от общения с другими. Эти больницы прекрасно устроены и
преисполнены всем нужным для восстановления здоровья; уход в них применяется
самый нежный и усердный; наиболее опытные врачи присутствуют там постоянно.
Поэтому хотя никого не посылают туда насильно, но нет почти никого в целом
городе, кто, страдая каким-либо недугом, не предпочел бы лежать там, а не у
себя дома. Когда заведующий кухней больных получит пищу согласно предписанию
врачей, то затем все лучшее распределяется равномерно между дворцами
сообразно числу едоков каждого. Кроме этого, принимаются во внимание князь,
первосвященник, траниборы, а также послы и все иностранцы (если таковые
находятся, а они бывают вообще в малом количестве и редко; но когда
появляются, то для них также приготовляют определенные и оборудованные
жилища). В эти дворцы в установленные часы для обеда и ужина собирается вся
сифогрантия, созываемая звуками медной трубы. Исключение составляют только
больные, лежащие в госпиталях или дома. Правда, никому не запрещается по
удовлетворении дворцов просить с рынка пищу на дом. Утопийцы знают, что
никто не сделает этого зря. Действительно, хотя никому не запрещено обедать
дома, но никто не делает этого охотно, потому что считается непристойным и
глупым тратить труд на приготовление худшей еды, когда во дворце, отстоящем
так близко, готова роскошная и обильная. В этом дворце все работы, требующие
несколько большей грязи и труда, исполняются рабами. Но обязанность варки и
приготовления пищи и всего вообще оборудования обеда лежит на одних только
женщинах, именно - из каждого семейства поочередно. За обедом садятся за
тремя или за большим количеством столов, сообразно числу кушающих; мужчины
помещаются с внутренней стороны стола, у стены, а женщины напротив, чтобы,
если с ними случится какая-либо неожиданная беда (а это бывает иногда с
беременными), они могли встать, не нарушая рядов, и уйти оттуда к
кормилицам.
Эти последние сидят отдельно с грудными детьми в особой назначенной для
того столовой, где всегда имеются огонь и чистая вода, а иногда и люльки,
чтобы можно было и положить туда младенцев, и, в случае их желания, при огне
освободить их от пеленок и дать им отдохнуть на свободе и среди игр. Каждая
мать сама кормит ребенка, если не помешает смерть или болезнь. Когда это
случается, то жены сифогрантов разыскивают кормилицу, да это и не трудно:
женщины, могущие исполнить эту обязанность, берутся за нее охотнее, чем за
всякую другую, потому что все хвалят такую особу за ее сострадание, и
питомец признает кормилицу матерью. В убежище кормилиц сидят все дети,
которым не исполнилось еще пяти лет. Что касается прочих несовершеннолетних,
в числе которых считают всех лиц того или другого пола, не достигших еще
брачного возраста, то они или прислуживают сидящим, или, если не могут этого
по своим летам, все же стоят тут, и притом в глубоком молчании. И те и
другие питаются тем, что им дадут сидящие, и не имеют иного отдельного
времени для еды. Место в середине первого стола считается наивысшим, и с
него, так как этот стол поставлен поперек в крайней части столовой, видно
все собрание. Здесь сидят сифогрант и его жена. С ними помещаются двое
старейших, так как за всеми столами сидят по четверо. А если в этой
сифогрантии есть храм, то священник и его жена садятся с сифогрантом, так
что являются председательствующими. С той и другой стороны размещается
молодежь; затем опять старики; и, значит, таким образом во всем доме
ровесники соединены друг с другом и вместе с тем слиты с людьми
противоположного возраста. Причина этого обычая, говорят, следующая: так как
за столом нельзя ни сделать, ни сказать ничего такого, что ускользало бы от
повсеместного внимания старцев, то, в силу своей серьезности и внушаемого
ими уважения, они могут удержать младших от непристойной резкости в словах
или движениях. Блюда с едой подаются не подряд, начиная с первого места, а
каждым лучшим кушаньем обносят прежде всего всех старейших, места которых
особо отмечены, а потом этим блюдом в равных долях обслуживают остальных. А
старцы раздают по своему усмотрению сидящим вокруг свои лакомства, если
запас их не так велик, чтобы их можно было распределить вдоволь по всему
дому. Таким образом, и за пожилыми сохраняется принадлежащий им почет, и тем
не менее их преимущества постольку же доступны всем.
Каждый обед и ужин начинается с какого-либо нравоучительного чтения, но
все же краткого, чтобы не надоесть. После него старшие заводят приличный
разговор, однако не печальный и не лишенный остроумия. Но они отнюдь не
занимают все время еды длинными рассуждениями; наоборот, они охотно слушают
и юношей и даже нарочно вызывают их на беседу. Они хотят через это узнать
способности и талантливость каждого, проявляющиеся в непринужденном
застольном общении. Обеды бывают довольно кратки, а ужины - подольше, так
как за первыми следует труд, а за вторыми сон и ночной покой, который, по
мнению утопийцев, более действителен для здорового пищеварения. Ни один ужин
не проходит без музыки; ни один десерт не лишен сладостей. Они зажигают
курения, распрыскивают духи и вообще делают все, что может создать за едой
веселое настроение. Они особенно охотно разделяют то мнение, что не нужно
запрещать ни один род удовольствия, лишь бы из него не вытекало какой-либо
неприятности.
Так устроена их совместная жизнь в городах; а в деревнях, где семьи
удалены дальше друг от друга, каждая из них ест дома. Никто не испытывает
никаких продовольственных затруднений, так как из деревни идет все то, чем
питаются горожане.
Если у кого появится желание повидаться с друзьями, живущими в другом
городе, или просто посмотреть на самую местность, то такие лица легко
получают на это дозволение от своих сифогрантов и траниборов, если в них не
встречается никакой надобности. Они отправляются одновременно с письмом от
князя, свидетельствующим о позволении, данном на путешествие, и
предписывающим день возвращения. Они получают повозку и государственного
раба, чтобы погонять волов и ухаживать за Ними. Но если среди
путешественников нет женщин, то повозка, как бремя и помеха, отсылается
обратно. Хотя на весь свой путь они ничего с собой не берут, у них все же ни
в чем нет недостатка: они везде дома. Если они останавливаются в каком-либо
месте долее одного дня, то каждый занимается там своим ремеслом и встречает
самое радушное отношение со стороны работающих по тому же ремеслу. Если кто
преступит свои пределы по собственному почину, то, пойманный без грамоты
князя, он подвергается позорному обхождению: его возвращают, как беглого и
жестоко наказывают. Дерзнувший на то же вторично - обращается в рабство.
А если у кого появится охота побродить по окрестностям своего города,
то он не встречает на то запрета, раз у него есть позволение отца и
разрешение его супружеской половины. Но в какую бы деревню он ни пришел, он
не получает никакой пищи, раньше чем не закончит предварительно полуденного
рабочего задания (или вообще сколько там обычно делают до ужина). Под этим
условием можно отправляться куда угодно в пределах владений своего города.
Таким образом, он будет не менее полезен городу, чем если бы был в городе.
Вы видите теперь, до какой степени чужды им всякая возможность
бездельничать, всякий предлог для лености. У них нет ни одной винной лавки,
ни одной пивной; нет нигде публичного дома, никакого случая для разврата, ни
одного притона, ни одного противозаконного сборища; но присутствие на глазах
у всех создает необходимость проводить все время или в привычной работе, или
в благопристойном отдыхе.
Неизбежным следствием таких порядков у этого народа является изобилие
во всем, а так как оно равномерно простирается на всех, то в итоге никто не
может быть нуждающимся или нищим. Как только в амауротском сенате, который,
как я сказал, ежегодно составляется из трех лиц от каждого города, станет
известным, где и каких продуктов особенно много и, наоборот, что и где
уродилось особенно скудно, то недостаток в одном месте немедленно восполняют
обилием в другом. И утопийцы устраивают это бесплатно, не получая, в свою
очередь, ничего от тех, кому дарят. Но то, что они дают из своих достатков
какому-либо городу, не требуя от него ничего обратно, они получают в случае
нужды от другого города без всякого вознаграждения. Таким образом, весь
остров составляет как бы одно семейство.
Но когда они достаточно позаботятся о себе,- а это они признают
выполненным не раньше, чем будет сделан запас на два года, ввиду
неизвестности урожая следующего года,- из остающегося они вывозят в другие