Метерлинк Морис. Утопия

Если же и после такого отношения к ним они станут опять бунтовать и
противиться, то их закалывают, как неукротимых зверей, которых не может
обуздать ни тюрьма, ни цепь. Но для терпеливо сносящих рабство надежда
отнюдь не потеряна. Если продолжительное страдание укротит их и они
обнаружат раскаяние, свидетельствующее, что преступление тяготит их больше
наказания, то иногда власть князя или голосование народа может или смягчить
их рабство, или прекратить его. Стремление вовлечь женщину в прелюбодеяние
утопийцы считают нисколько не меньшей дерзостью, чем самое прелюбодеяние.
Вообще во всяком позорном поступке определенную и решительную попытку они
приравнивают к самому деянию. По их мнению, неудача в этом отношении не
должна принести никакой пользы тому, по чьей вине она произошла.
Дурачки служат у них предметом забавы; оскорбительное обращение с ними
считается весьма позорным, но наряду с этим не запрещается забавляться их
глупостью. Именно, утопийцы полагают, что это особенно служит на благо самим
дурачкам. Если кто настолько суров и угрюм, что ни одно действие, ни одно
слово дурачка не вызывает у него смеха, то такому человеку они никогда не
доверяют заботу о нем. Они боятся, что дурачок не встретит достаточно
ласкового ухода со стороны того, кому он не только не принесет никакой
пользы, но и забавы, а это последнее - его единственное преимущество.
Смеяться над безобразием и уродством они считают позором и поношением,
но не для того, кто подвергается осмеянию, а для насмешника: глупо упрекать
кого-нибудь как за порок, за то, избежать чего было не в его власти. Не
поддерживать естественной красоты служит, по их мнению, признаком косности и
вялости, равно как искать ей опору в притираниях есть позорное бесстыдство.
Они познают непосредственно на опыте, что никакой красотой наружности жены
не могут приобрести расположение мужей в такой мере, как своей
нравственностью и почтительностью. Правда, некоторые пленяются одной только
красотой, но привязывают мужа лишь добродетель жены и ее повиновение.
Утопийцы не только отвращают людей наказаниями от позора, но и
приглашают их к добродетелям, выставляя напоказ их почетные деяния. Поэтому
они воздвигают на площади статуи мужам выдающимся и оказавшим важные услуги
государству на память об их подвигах. Вместе с тем они хотят, чтобы слава
предков служила для потомков, так сказать, шпорами поощрения к добродетели.
Кто путем происков добивается получить какую-либо должность, лишается
надежды на достижение всех.
Между собою они живут дружно, так как ни один чиновник не проявляет
надменности и не внушает страха. Их называют отцами, и они ведут себя
достойно. Должный почет им утопийцы оказывают добровольно, и его не
приходится требовать насильно. Даже и сам князь выделяется не одеянием или
венцом, а тем, что несет пучок колосьев, равно как отличительным признаком
первосвященника служит восковая свеча, которую несут перед ним.
Законов у них очень мало, да для народа с подобными учреждениями и
достаточно весьма немногих. Они даже особенно не одобряют другие народы за
те, что им представляются недостаточными бесчисленные томы законов и
толкователей на них.
Сами утопийцы считают в высшей степени несправедливым связывать
каких-нибудь людей такими законами, численность которых превосходит
возможность их прочтения или темнота - доступность понимания для всякого.
Далее они решительно отвергают всех адвокатов, хитроумно ведущих дела и
лукаво толкующих законы. Они признают в порядке вещей, что каждый ведет сам
свое дело и передает судье то самое, что собирался рассказать защитнику. В
таком случае и околичностей будет меньше, и легче добиться истины, так как
говорить будет тот, кого никакой защитник не учил прикрасам, а во время его
речи судья может умело все взвесить и оказать помощь более простодушным
людям против клеветнических измышлений хитроумцев. У других народов при
таком обилии самых запутанных законов это соблюдать трудно, а у утопийцев
законоведом является всякий. Ведь, как я сказал, у них законов очень мало,
и, кроме того, они признают всякий закон тем более справедливым, чем проще
его толкование. По словам утопийцев, все законы издаются только ради того,
чтобы напоминать каждому об его обязанностях. Поэтому более тонкое
толкование закона вразумляет весьма немногих, ибо немногие могут постигнуть
это; между тем более простой и доступный смысл законов открыт для всех.
Кроме того, что касается простого народа, который составляет преобладающее
большинство и наиболее нуждается во вразумлении, то для него безразлично -
или вовсе не издавать закона, или издавать его в таком изложении, что до
смысла его никто не может добраться иначе, как при помощи большого ума и
продолжительных рассуждений. Простой народ с его тугой сообразительностью не
в силах добраться до таких выводов, да ему и жизни на это не хватит, так как
она занята у него добыванием пропитания.
Эти добродетели привлекают к утопийцам внимание их свободных и
независимых соседей, многих из которых они давно уже освободили от тирании.
И вот эти народы просят себе у них должностных лиц, одни ежегодно, другие на
пять лет. По окончании срока иноземцы провожают этих лиц с почетом и
похвалою и привозят с собою на родину новых. Разумеется, эти народы выражают
подобной мерой прекрасную и тщательную заботливость о пользе своего
государства: если и благоденствие и гибель его зависят от характера
должностных лиц, то на ком можно с большим благоразумием остановить свой
выбор, как не на тех, кого ни за какую плату нельзя отклонить от честного
исполнения долга? Этот подкуп бесполезен для утопийцев, так как им предстоит
в скором времени вернуться обратно; с другой стороны, гражданам они
совершенно чужды и потому не могут дать решения под влиянием дурно
направленного лицеприятия или вражды. Как только заведутся в судах эти два
бедствия, пристрастие и корыстолюбие, они тотчас нарушают всякую
справедливость, этот крепчайший нерв государства. Те народы, которые просят
себе у утопийцев должностных лиц, называются у них союзниками, а прочих, кто
ими облагодетельствован, они именуют друзьями.
Утопийцы не вступают ни с одним народом в договоры, которые остальные
народы столько раз взаимно заключают, нарушают и возобновляют. К чему
договор, спрашивают они,как будто природа не достаточно связует человека с
человеком? Неужели можно думать, что тот, кто пренебрежет ею, будет
заботиться об исполнении слов? К этому мнению они приходят главным образом
потому, что в тех странах договоры и соглашения государей соблюдаются не
особенно добросовестно. Вот в Европе, особенно в тех частях ее, где
распространена христианская вера и религия, повсюду величие договоров свято
и нерушимо. Причиной этого служат, с одной стороны, справедливость и доброта
государей, а с другой - уважение и страх перед папами. Они как сами не берут
на себя ничего без самого тщательного исполнения, так повелевают всем прочим
государям всячески держаться своих обещаний, а уклоняющихся побуждают своим
пастырским судом и строгостью. Они вполне справедливо признают величайшим
позором отсутствие веры в договорах тех людей, которые но преимуществу
называются верными.
А в том новом мире, который экватор отделяет от нашего не столько
дальним расстоянием, как разницей в жизни и обычаях, нет никакой уверенности
в договорах. Чем большими и святейшими церемониями сопровождайся заключение
каждого из них, тем скорее его нарушают. Именно, легко найти каверзу в
словах, которые иногда умышленно диктуют так хитро, что ими нельзя сковать
никакие узы, и открывается известная лазейка для одинаковой увертки и от
договора и от верности. И вот лица, которые дали государям подобный совет, с
похвальбою называют себя виновниками его. А окажись такое лукавство, или
скорее обман и коварство, в соглашении частных лиц, то эти же самые лица
стали бы весьма высокомерно кричать, что это - святотатство и заслуживает
виселицы. Из этого можно сделать двоякий вывод: или вся справедливость
представляется только презренной и низменной, сидящей далеко ниже высокого
трона царей, пли существуют, по крайней мере, две справедливости: одна из
них приличествует простому народу, ходящая пешком и ползающая по земле,
спутанная отовсюду многими оковами, чтобы она нигде не могла перескочить
ограды; другая - добродетель государей; она - величественнее предшествующей,
народной, а вместе с тем и значительно свободнее ее, потому ей все
позволено, кроме того, что ей не угодно.
Эти нравы тамошних государей, так плохо соблюдающих договоры, служат,
по-моему, причиною того, что утопийцы не заключают никаких договоров; но
если бы они жили с нами, то, может быть, переменили бы мнение на этот счет.
Правда, с точки зрения утопийцев, укоренившаяся привычка заключать договоры
в общем противодействует надлежащему выполнению их. Именно, в силу этой
привычки, народы, которые отделены один от другого только небольшим холмиком
или ручейком, забывают, что их соединяют узы природы, а считают, что
родились врагами и недругами друг другу, и законно идут губить одни других,
если этому не препятствуют договоры. Мало того, даже после заключения их
народы не сливаются в дружбе, а оставляют за собою ту же возможность грабить
друг друга, поскольку в условиях договора, при его заключении, не включено
решительной оговорки, запрещающей это. Между тем, по мнению утопийцев,
нельзя никого считать врагом, если оба не сделал нам никакой обиды: узы
природы заменяют договор, и лучше и сильнее взаимно объединять людей
расположением, а не договорными соглашениями, сердцем, а не словами.

О ВОЕННОМ ДЕЛЕ

Утопийцы сильно гнушаются войною, как деянием поистине зверским, хотя
ни у одной породы зверей она не употребительна столь часто, как у человека;
вопреки обычаю почти у всех народов, они ничего не считают в такой степени
бесславным, как славу, добытую войной. Не желая, однако, обнаружить, в
случае необходимости, свою неспособность к ней, они постоянно упражняются в
военных науках. Они никогда не начинают войны зря, а только в тех случаях,
когда защищают свои пределы, или прогоняют врагов, вторгшихся в страну их
друзей, или сожалеют какой-либо народ, угнетенный тиранией, и своими силами
освобождают его от ига тирана и от рабства; это делают они по человеколюбию.
Правда, они посылают помощь друзьям не всегда для защиты, но иногда также с
целью отплатить и отомстить за Причиненные обиды. Но они поступают так
только в том случае, если, когда еще все было по-хорошему, к ним обращались
за советом, они проверили дело, требовали и не получали удовлетворения.
После всего этого они решают напасть на зачинщиков войны. Так поступают они
во всех тех случаях, когда враги произвели набег и угнали добычу. Но
особенно яростно действуют они тогда, когда их купцы, где бы то ни было,
подвергаются, под предлогом справедливости, несправедливому обвинению на
основании поддельных законов или злостного подмена настоящих. Именно таково
было происхождение той войны, которую незадолго до нашего времени утопийцы
вели в защиту нефелогетов против алаополитов. Купцы нефелогетов были обижены
алаополитами, которые, по их мнению, стояли на точке зрения права. Но было
ли это право или бесправие, во всяком случае, возмездием за него явилась
жесточайшая война, во время которой к силам и ненависти той и другой стороны
присоединили свою помощь и средства окрестные племена. В результате одни из
цветущих народов испытали значительное потрясение, а другие были сильно
разорены, п, так как утопийцы боролись не для себя, основанные на зле
бедствия алаополитов кончились их рабством и сдачей, в силу чего они перешли
во власть нефелогетов. Этот народ, когда дела алаополитов были в цветущем
положении, не мог идти ни в какое сравнение с ними.
С такой жестокостью мстят утопийцы за обиды, даже денежные, причиненные
их друзьям. К собственным обидам они менее чувствительны. Если они потерпят
в силу обмана имущественный ущерб, но при этом дело обошлось без физическою
насилия, то до получения удовлетворения они выражают свой гвев только тем,
что воздерживаются or сношений с этим народом. Это зависит не от того, что
они заботятся о своих гражданах меньше, чем о союзниках, но отобрание у
последних денег приводит утопийцев в большее негодование, чем если бы это
случилось с ними самими. Дело в том, что купцы их друзей теряют часть своей
личной собственности и потому ощущают от урона тяжелую рану; а у граждан
Утопии гибнет только часть государственного достояния, и притом такая,
которая являлась в своей стране избытком и, так сказать, лишним
остатком,иначе она не подлежала бы вывозу за границу. Таким образом, урон ни
для кого не является ощутительным. Поэтому они считают чересчур жестоким
мстить смертью многих за убыток, невыгода которого прошла незамеченной для
их жизни в ее потребностей. Но если какой их гражданин где бы то ни было
получит от обиды увечье или смерть, то, произошло ли это по вине государства
или частных лиц, они отправляют послов для расследования дела и
успокаиваются только с выдачей виновных, а иначе немедленно объявляют войну.
Выданных виновных они карают смертью или рабством.
Победы, соединенные с кровопролитием, вызывают у них не только чувство
отвращения, но и стыда. Они приравнивают это к безумию покупать за чрезмерно
дорогую цену хотя бы и редкостные товары. Наоборот, победа и подавление
врага искусством и хитростью служит для них предметом усиленной похвальбы;
они устраивают по этому поводу триумф от имени государства и, как после
геройского подвига, воздвигают памятник. Они с гордостью заявляют, что
только подобная победа должна быть признана действительно мужественной и
доблестной, так как ее не могло таким способом одержать никакое другое
животное, кроме человека, а именно - силою таланта. Действительно,
физическою силою борются, по их словам, медведи, львы, вепри, волки, собаки
и прочие звери; большинство их превосходит нас силой и свирепостью, но, с
другой стороны, все они уступают нам в отношении талантливости и разума.
Во время войны утопийцы имеют в виду исключительно одно: добиться
осуществления той цели, предварительное достижение которой сделало бы войну
излишнею. Если же обстоятельства запрещают это, они требуют для врагов особо
сурового возмездия, наводя на них такой ужас, который не даст им дерзнуть на
то же самое впоследствии. Эти свои цели и намерения они намечают ясно и
стремятся осуществить возможно скорее, но все же на первом плане стоит у них
забота о том, чтобы избегнуть опасностей, а не о том, чтобы добиться похвалы
и славы. Поэтому сразу по объявлении войны они стараются тайно и
одновременно развесить в наиболее заметных местах вражеской страны
воззвания, скрепленные своей государственной печатью. Здесь они обещают
огромные награды тому, кто погубит вражеского государя; затем меньшие, хотя
также очень хорошие награды, назначаются за каждую отдельную голову тех лиц,
чьи имена объявлены в тех же воззваниях. Эти лица, с точки зрения утопийцев,
стоят на втором месте после государя как виновники раздора с ними. Награда,
обещанная убийце; удваивается для того, кто приведет к ним живым кого-нибудь
из внесенных в упомянутые списки. Наряду с этим и сами внесенные в списки
приглашаются действовать против товарищей, причем им обещаются те же самые
награды и вдобавок безнаказанность.
В результате враги утопийцев начинают быстро заподозревать всех прочих
людей, не могут ни на кого положиться и не верят друг другу, а пребывают в
сильном страхе и ожидании опасностей. Неоднократно известны такие случаи,
когда значительную часть внесенных в списки лиц, и прежде всего самого
государя, выдавали те, на кого эти лица особенно надеялись. Так легко
подарки склоняют людей на любое преступление. А утопийцы не знают никакой
меры в обещании этих подарков. Вместе с тем они не забывают, на какой
решительный шаг они толкают людей, а потому стараются силу опасности
возместить громадностью благодеяний; именно, они обещают не только
неизмеримую кучу золота, но и очень доходные имения, которые назначают в
полную и постоянную собственность в наиболее безопасных местностях,
принадлежащих их друзьям; эти обещания они осуществляют с полнейшей
добросовестностью.
Другие народы не одобряют такого обычая торговли с врагом и его
покупки, признавая это жестоким поступком, основанным на нравственной
низости; утопийцы же вменяют это себе в огромную похвалу, считая подобное
окончание сильнейших войн совершенно без всякого сражения делом
благоразумия. Вместе с тем они называют такой образ действий и человечным и
милосердным. Действительно, смерть немногих виновных искупает жизнь многих
невинных, обреченных на смерть в сражении, как из среды самих утопийцев, так
и их врагов. Массу простого народа утопийцы жалеют почти не меньше, чем
своих граждан. Они знают, что эти люди идут на войну не по своейволе, а
гонимые безумием государей.
Если дело не подвигается путем подкупа, то утопийцы начинают
разбрасывать и выращивать семена междоусобий, прельщая брата государя или
кого-нибудь из вельмож надеждой на захват верховной власти. Если внутренние
раздоры утихнут, то они побуждают и натравляют на врагов их соседей, для
чего откапывают какую-нибудь старую и спорную договорную статью, которые у
королей всегда имеются в изобилии. Из обещанных собственных средств для
войны утопийцы деньги дают весьма щедро, а граждан очень экономно; ими тогда
они особенно дорожат и вообще настолько ценят друг друга, что никого из
своих граждан не согласились бы променять на вражеского государя. Что же
касается золота и серебра, то их они тратят без всякого затруднения, так как
хранят эти металлы целиком исключительно для подобных надобностей, тем более
что и в случае совершенного израсходования этих средств жизнь утопийцев
должна протекать с не меньшими удобствами. Вдобавок, кроме богатств,
хранящихся дома, у них есть еще неизмеримое сокровище за границей, в силу
которого, как я сказал раньше, очень многие народы у них в долгу. Таким
образом, они посылают на войну солдат, нанятых отовсюду, а особенно из среды
заполетов. Этот народ живет на восток от Утопии, на расстоянии пятисот миль,
и отличается суровостью, грубостью и свирепостью. Они предпочитают всему
непроходимые леса и горы, которые их вскормили. Это - племя дикое, привычное
к жаре, холоду и труду, чуждое всякой изнеженности; земледелием они не
занимаются, на свои жилища и платье не обращают никакого внимания, а имеют
попечение только о скоте. Живут они по большей части охотой и грабежом,
рождены исключительно для войны, усердно ищут возможности вести ее, а когда
найдут, с жадностью хватаются за это и, выступив в большом числе, за дешевую
плату предлагают себя всякому ищущему солдат. В жизни они знают только то
искусство, которым добывается смерть. У кого они служат, за того они борются
энергично и в неподкупной верностью. Но они не связывают себя никаким
определенным сроком, а берутся за дело под тем условием, что на следующий
день готовы стать на сторону врагов, если те предложат им большее
вознаграждение, через день же могут вернуться обратно, если их пригласить с
надбавкой цены. Редкая война начинается без того, чтобы в войске обеих
сторон не было значительной доли заполетов. В силу этого ежедневно бывает,
что люди, связанные узами кровного родства, которые, служа по найму на одной
и той же стороне, жили в самом тесном дружеском общении, немного спустя
разделяются по неприятельским войскам и встречаются как враги и в самом
неприязненном настроении; они забывают о происхождении, не помнят о дружбе,
а наносят раны друг другу, и к этой взаимной гибели их гонит только та
причина, что различные государи наняли их за крохотные деньжонки. Заполеты
ведут такой точный счет им, что за прибавку к ежедневной плате одного гроша
легко склонны перейти на другую сторону. Таким образом, они быстро впитали в
себя алчность, которая, однако, не приносит им никакой пользы. Именно, что
они добывают кровью, то немедленно тратят на роскошь, и притом жалкого
свойства.
Этот народ сражается на стороне утопийцев против кого угодно, потому
что получает за свою работу такую высокую плату, как нигде в другом месте.
Именно, утопийцы ищут не только хороших людей на пользу себе, но и этих
негодяев, чтобы употребить их на зло. В случае надобности они подстрекают
заполетов щедрыми посулами и подвергают их величайшим опасностям, из которых
обычно большая часть заполетов никогда не возвращается за обещанным. Но тем,
кто уцелеет, утопийпы добросовестно выплачивают, что посулили, желая разжечь
их на подобный же риск. Поступая так, утопийцы имеют в виду только гибель
возможно большего количества их, так как рассчитывают заслужить большую
благодарность человечества в случае избавления вселенной от всего сброда
этого отвратительного и нечестивого народа.
После заполетов утопийцы берут войска того народа, в защиту которого
поднимают оружие, затем вспомогательные отряды прочих друзей. Напоследок они
присоединяют собственных граждан, одного из которых, мужа испытанной
доблести, они ставят во главе всего войска. К нему назначаются два
заместителя, которые, однако, остаются частными людьми, пока с начальником
ничего не произошло. В случае же его плена или гибели его замещает, как по
наследству, один из двух упомянутых помощников, а его, глядя по
обстоятельствам,- третий. Причиной этого служит опасение, что, ввиду
превратности жребиев войны, несчастный случай с полководцем может привести в
замешательство все войско. В каждом городе производится набор из числа тех,
кто записывается добровольно. Утопийцы не гонят никого на военную службу за
границу против его воли, так как убеждены, что если кто робок от природы, то
не только сам не совершит каких-либо храбрых подвигов, но внушит еще страх
товарищам. Но если война обрушится на их отечество, то подобные трусы, при
условии обладания физической силой, распределяются по кораблям вперемежку с
лучшими гражданами или расставляются там и сям по стенам, откуда нельзя
убежать. Таким образом, стыд перед согражданами, враг под рукою и отсутствие
надежды на бегство уничтожают страх, и часто из храбрецов поневоле они
обращаются в настоящих.
Повторяю, утопийцы не тянут никого из своей среды против его воли на
войну за границу, но, с другой стороны, если какая женщина пожелает пойти с
мужем на военную службу, то она не только не встречает препятствия в этом,
а, наоборот, поощрение и похвалу; в строю всякую из выступивших ставят рядом
с ее мужем, затем каждого окружают его дети, свойственники и родственники.
Таким образом, ближайшей и непосредственной поддержкой друг другу служат те,
кого сама природа всего сильнее подстрекает приносить помощь друг другу.
Огромным позором считается, если один из супругов вернется без другого или
сын придет обратно, потеряв отца. Поэтому, если самим утопийцам приходится
вступить в рукопашный бой, то, в случае упорного сопротивления врагов,
сражение затягивается надолго, ведется с ожесточением и заканчивается полным
уничтожением противника. Понятно, что утопийцы всячески стараются избежать
необходимости бороться, но, с другой стороны, когда вступить в битву им
представляется неминуемым, то их бесстрашие в этом отношении равняется тому
благоразумию, с каким рапее, пока была возможность, они уклонялись от боя.
Отвага их проявляется не сразу с первым натиском, но они набираются сил и
крепнут медленно и мало-помалу доходя до такого упорства, что их можно
скорее уничтожить, чем заставить повернуть тыл. Подъем настроения и
презрение к поражению создаются у них твердой надеждой на то, что у каждого
из них имеется дома все необходимое для пропитания; кроме того, им не надо
тревожиться и думать о своем потомстве, а такая забота везде губит порывы
благородного мужества. Далее, их уверенность в себе создается
осведомленностью в военных науках; наконец, храбрость их усиливается от
правильных воззрений, которые внушены им с детства и образованием, и
прекрасным государственным строем. В силу этого они не ценят жизнь настолько
дешево, чтобы тратить ее зря, но вместе с тем и не дорожат ею с таким
бесстыдством, чтобы жадно и позорно цепляться за нее, когда долг чести
внушает расстаться с ней.
В то время как везде кипит ожесточенная битва, отборные юноши,
связанные клятвой и присягой, намечают себе в жертву вражеского вождя. Он
подвергается открытому нападению и ловле из засады; его преследуют издали и
вблизи; его атакует длинный и непрерывный клин, утомленные борцы которого
постоянно заменяются свежими. Если этот вождь не спасется бегством, то дело
редко обходится без его гибели или без того, что он живым попадает во власть
врагов. Если победа остается на стороне утопийцев, то они отнюдь не
продолжают кровопролития; бегущих они охотнее берут в плен, чем убивают.