раза выше него. Стиснув зубы, он напрягся и опрокинул. Затем, развернув
пробку, выдернул булавку и прикинул: "Да, получше, чем игла, тяжеловата,
но сойдет".
Однако как же волочь ее? Воткнув в халат - неудобно: она будет свисать,
цепляться за поверхность, тем самым мешая ему, и чего доброго поранит. А,
он привяжет к концам нитку и сможет закинуть булавку за спину. Скотт
огляделся в поисках нитки. Бессмысленно было искать обрывок, который он
швырнул в пасть кошке, тот наверняка потерялся.
Он пилил волокна толстой, как канат, нитки острием булавки до тех пор,
пока не почувствовал, что может разорвать оставшиеся волоски руками. Пыхтя
и сопя в сумраке пещеры, Скотт привязал один конец нитки к головке
булавки, а другой - к острию, эта петелька скользила, но, подумав, что и
так сойдет, он закинул булавку за спину и приподнялся на носках, пробуя
вес. Пойдет.
Так. Это все? Он стоял не в тревоге, но в раздумье, сдвинув брови. И
хотя он не отдавал себе в этом отчета, ему было приятно просчитывать все
возможности. Здесь явно была какая-то связь с той теорией, что счастье без
борьбы невозможно.
Этот момент был полной противоположностью безысходным, беспросветным
часам прошлой ночи. Теперь у него была цель. Да, возможно, думая так, он
обманывал сам себя, но благодаря этому Скотт впервые за долгое время
определенно чувствовал удовольствие. Хорошо, так что же ему нужно? С
голыми руками взбираться будет трудно. Он был слишком маленький,
необходимо что-то придумать. Хорошо. Если это скала, значит, он скалолаз.
Чем пользуются скалолазы? Ботинками с шипами. У него их нет. Альпенштоком.
Тоже нет. "Кошкой". Нет.
Ха, нашел! А что, если взять еще булавку и как-нибудь изловчиться и
согнуть ее крючком? Тогда, привязав к ней длинную нитку, он сможет
забросить и зацепить ее в какой-нибудь трещине в садовом кресле и
подняться по ней. Это будет достаточное снаряжение. Возбужденный Скотт
вытащил еще одну булавку из резиновой пробки и отмотал двадцать футов
нитки - по его представлению. Затем выбросил булавки и нитку из швейной
коробки, вылез сам и, затащив свои находки на гору, сбросил их через дырку
и спрыгнул сам.
Он двинулся к цементной приступке, волоча за собой булавки и нитку.
"Теперь, - подумал Скотт, - мне не хватает воды и пищи". Он остановился,
вглядываясь в крышку коробки, и вдруг вспомнил, что на губке еще
оставалось несколько кусочков печенья. Их можно было прихватить с собой,
положив за пазуху.
А как быть с водой? Лицо его прояснилось: "Губка!" Почему бы не
оторвать от нее маленький кусочек и, пропитав водой из шланга, не взять с
собой. Именно так, вода будет капать, даже течь, но того, что останется,
ему хватит на весь подъем.
Скотт не позволял себе думать о пауке. Он не позволял себе думать о
том, что у него оставалось всего два дня, что бы он ни делал. К тому же он
был слишком поглощен своими маленькими победами над частными трудностями и
настоящим триумфом из-за победы над отчаянием, чтобы поддаться
предательской рефлексии о неизбежном конце.
Вот так вот. Булавка закинута за спину, кусочки печенья и мокрая губка
за пазухой, в руках - самодельный крюк.
Через полчаса Скотт был готов. И хотя его измотали страшные усилия,
потребовавшиеся для того, чтобы согнуть булавку (он протолкнул острие под
цементную приступку и поднял головку булавки высоко, насколько смог),
оторвать кусок губки, сходить с ним за водой, взять печенье и отнести все
это к подножию скалы, Скотт был страшно доволен. Действуя, он жил. Желание
покончить с собой исчезло, и казалось странным, что мысль об этом могла
прийти в голову.
Возбуждение проходило, почти исчезло, когда, задрав голову, он смотрел
на высоченные вершины садовых кресел, стоящих около стены, похожей на
Эверест. Сможет ли он так высоко подняться?
В раздражении Скотт опустил глаза. "Не смотри, - приказал он себе. -
Смотреть на весь этот страшный путь глупо. Ты можешь думать о нем только
по частям, по переходам. Первый переход - до полки, второй - до сиденья
первого кресла, третий - до ручки второго кресла, четвертый... - Он стоял
в самом начале пути. - Больше ни о чем не думай, - приказал себе Скотт. -
Решился лезть, так что тебе еще нужно?
И он вспомнил другой подобный момент в своем прошлом. Мысли о нем
побежали в его мозгу, а Скотт забросил крюк и начал восхождение.
Это казалось игрушкой гиганта - сверкающей, крутящейся, невероятной.
Чертово колесо, как огромная бело-оранжевая шестерня плывущее по темному
октябрьскому небу. Ярко-красные кабинки "мертвой петли" проносились по
вечернему небосклону, как падающие звезды. Карусель казалась яркой,
гремящей музыкальной шкатулкой, в которой вращались и вращались,
бесконечно прыгая и замирая в галопе, уродливые, со страшными
нарисованными глазами лошадки. Крошечные автомобили, поезда, трамваи,
увешанные раскрасневшимися от радостных криков детьми, мчались, как
веселые жуки, по кругу, который никогда не могли разорвать. Проходы между
аттракционами казались ленивыми потоками неживых людей, которые, как
железные опилки к магниту, прилипали к ярмарочным зазывалам; к киоскам с
дешевой пищей; к сарайчикам, в которых можно проткнуть шарик безобразной,
без всякого оперения стрелкой или сбить кегли, напоминающие молочные
бутылки, грязным бейсбольным мячом; к бассейнам с пестрым мозаичным дном,
усыпанным мелкой монетой. От многоголосого гомона толпы воздух, казалось,
пульсировал, а прожекторы разрезали небо грозными лиловыми полосами.
Когда они подъезжали, какой-то автомобиль вывернул со стоянки, и Лу,
втиснув "форд" на освободившееся место и плавно затормозив, заглушила
мотор.
- Мамочка, а можно я прокачусь на карусели, можно? - возбужденно
спросила Бет.
- Конечно, зайчик, - ответила Лу рассеянно и оглянулась на Скотта,
который, забившись в темный угол, сидел на заднем сиденье. Яркие
карнавальные огни расплескивались по его бледной щеке, глазам,
напоминающим крошечные черные бусинки, по его сжатому, будто нарисованному
одной чертой рту.
- Ты будешь сидеть в машине? - нервно спросила Лу.
- А что же мне еще остается?
- Так будет лучше для тебя.
Теперь это была ее постоянная фраза, которую она произносила с
бесконечным терпением, как будто не могла придумать ничего лучшего.
- Конечно, - согласился Скотт.
- Мама, пойдем же, - торопила Бет, явно беспокоясь, - мы опоздаем.
- Хорошо, идем. - Лу толчком открыла дверцу. - Нажми кнопку, - сказала
она, и Бет, стукнув кулачком по фиксатору замка, закрыла дверцу со своей
стороны и, перебравшись через сиденье, вылезла в другую дверь.
- Может, тебе лучше закрыться в машине? - предложила Лу.
Скотт не отвечал, его детские ботиночки глухо стучали по сиденью. Она,
вымученно улыбаясь, добавила:
- Мы недолго, - и захлопнула дверцу.
Он смотрел на ее темную фигуру. Лу повернула ключ в замке, и Скотт
услышал, как, щелкнув, кнопка опустилась.
Бет в нетерпении буквально потащила мать за руку через дорогу, и они
вышли на переполненную людьми ярмарочную площадь.
Какое-то время Скотт сидел, спрашивая себя, зачем он так настаивал на
том, чтобы ехать с ними, хотя с самого начала знал, что ему придется
остаться в машине. Причина была очевидна, но он не хотел признаться в этом
себе. Он кричал на Лу, пытаясь скрыть стыд, который испытывал: оттого, что
вынудил жену уйти из бакалейной лавки, оттого, что ей пришлось оставаться
дома, поскольку другую няню для Бет она не решилась нанять, и, наконец,
оттого, что его поведение заставило ее написать родителям и просить у них
денег, - вот почему Скотт кричал на Лу и настаивал на том, чтобы ехать с
ними.
Потом он встал на сиденье и подошел к окну. Подтащив лежащую подушечку,
залез на нее и прижался носом к холодному стеклу. Скотт смотрел на
аттракцион мрачным, безрадостным взглядом, выискивая Лу и Бет, но они уже
растворились в медленно двигающемся людском море.
Он глядел на вращающееся чертово колесо, на людей, сидящих в
раскачивающихся из стороны в сторону маленьких креслах, которые крепко
держались за предохранительные поручни. Скотт взглянул на мертвую петлю:
ее две гигантские "руки", поднимая переворачивающиеся вниз головой
кабинки, неслись, скрещиваясь, как часовые стрелки. Он смотрел и на плавно
крутящуюся карусель и, вслушиваясь, едва разбирая ее гремящую, дребезжащую
и скрипящую музыку. Это был другой мир.
Когда-то давно мальчик по имени Скотт Кэри сидел на другом чертовом
колесе, вздрагивая от сладкого ужаса и крепко держась за поручни
побелевшими ручонками. Крутя баранку, как шофер, он катался на маленьких
машинках. Замирая от страха и восторга, крутился, переворачиваясь снова и
снова, на мертвой петле и чувствовал, как сосиски и воздушная кукуруза,
леденцы и газировка, мороженое и пирожные смешиваются в животе. И Скотт
мысленно прошелся по блестящей грезе других аттракционов, наслаждаясь той
жизнью, которая воздвигала на пустыре такие чудеса за одну ночь.
"Почему я должен сидеть в машине?" - спрашивал он себя. А если люди
увидят его? Они примут его за потерявшегося ребенка. А дети, если они и
узнают его, что с того? Он не собирается сидеть в машине, вот и все.
Единственная проблема заключалась в том, что он не мог открыть дверцу.
Было трудно и наклонить переднее сиденье, и перелезть через него. Он не
смог поднять ручки дверец и все дергал их, больше и больше злясь. Наконец
пнул серую, в полоску дверцу и навалился на нее плечом.
- Вот черт, - проворчал Скотт и в порыве раздражения, крутнув ручку,
опустил окно. Несколько секунд посидел на его краю, беспокойно болтая
ногами, которые обдувал холодный ветер. Его ботинки ритмично постукивали
по металлу.
- Я все равно пойду. - Зацепившись за край, он развернулся и, медленно
распрямляя руки, повис над землей. Осторожно опустил одну руку, ухватился
ею за ручку с внешней стороны и прыгнул.
"Ох!" Его пальцы соскользнули с гладкого хромированного металла, и
Скотт, ударившись о борт автомобиля, мешком повалился на землю. На секунду
он испугался, поняв, что не сможет забраться обратно, но страх быстро
прошел: Луиза скоро вернется. Скотт обогнул машину, спрыгнул на мостовую и
двинулся по улице.
Он отскочил назад, когда рядом проревела машина. Она пронеслась не
меньше чем в восьми футах от него, но ее шум почти оглушил его. Даже скрип
песка под ее колесами отзывался в ушах небывалым грохотом. Опомнившись,
Скотт быстро пересек улицу, запрыгнул на высокий, ему почти по колено,
тротуар, забежал в безлюдное место за палаткой. И, перейдя на шаг,
двинулся вдоль темного, волновавшегося под порывами ветра брезента, слушая
шум ярмарки.
Какой-то мужчина вывернул ему навстречу из-за угла. Скотт замер, и тот
прошел, не заметив его. Что вообще свойственно людям? Они хотя и смотрят
вниз, но замечают только кошек и собак. Когда мужчина повернул на дорогу,
Скотт двинулся дальше, ныряя под растяжки, удерживающие палатку.
Столб бледного, пробивавшегося из-под тента света лег на дорожку и
остановил его. С щекочущим нервы любопытством Скотт посмотрел на
обвисавший брезент. Потом, поддавшись внезапному порыву, опустился на
колени, лег грудью на холодную землю и, приподняв уголок палатки,
проскользнул под него и стал смотреть.
Он увидел перед собой круп двухголовой коровы. Она стояла в засыпанном
соломой, огороженном канатами стойле, уставясь на людей четырьмя
блестящими глазами. Она была мертва.
Первая за последние месяцы улыбка тронула его всегда напряженное лицо.
Если бы Скотт составлял список тех вещей, которые он мог бы увидеть в
палатке, то где-то в самом конце он, возможно, и записал бы стоящую задом
к нему мертвую двухголовую корову.
Скотт оглядел палатку. Он не мог увидеть, что творилось на другой
стороне: все закрывали толпящиеся в проходе люди. А с его стороны
показывали шестиногую собаку с двумя высохшими, как пеньки, ногами; корову
с человеческой кожей; козу с тремя ногами и четырьмя рогами; розовую
лошадь и жирную свинью, "усыновившую" тощенького цыпленка. Скотт смотрел
на все это сборище, и легкая улыбка дрожала на его губах. "Монстров
показывают", - подумал он.
И вдруг улыбка исчезла, потому что ему пришло в голову, что на такой
замечательной выставке и он мог бы занять свое место, скажем, между
цыплятолюбивой свиньей и мертвой двухголовой коровой. Скотт Кэри - homo
reductus - человек уменьшающийся.
Скотт вылез обратно в ночь и поднялся, машинально отряхнув свой
вельветовый комбинезончик и курточку. Ему следовало сидеть в машине, он
был дураком, что вышел из нее.
Но Скотт не стал возвращаться. Он не мог заставить себя вернуться. И,
устало обогнув угол палатки, увидел гуляющих людей, услышал треск падающих
под ударами бейсбольных мячей кеглей, хлопки выстрелов, слабые взрывы
лопающихся шариков и неприятно поразивший его погребальный скрежет
карусельной музыки.
Из задней двери одного из сарайчиков вышел какой-то мужчина. Он
взглянул на Скотта, который не останавливался, торопясь скрыться за другой
палаткой.
- Эй, мальчик, - окликнули его.
И он бросился бежать, на ходу высматривая себе укрытие. За тентами
стоял фургон, Скотт кинулся к нему, присев за большим колесом с толстыми
шинами, и стал осторожно выглядывать.
В пятнадцати ярдах он обнаружил все того же мужчину, который стоял,
уперев руки в бока, и оглядывался по сторонам, что-то высматривая. Спустя
несколько секунд мужчина, буркнув нечто непонятное себе под нос, ушел.
Скотт поднялся, чтобы выйти из-под фургона, и вдруг замер. Кто-то пел
прямо над его головой. Вслушиваясь, он напряженно сдвинул брови. "Если б я
тебя любил бы, - пел голос, - то все время говорил бы".
Скотт вышел из-под фургона и взглянул вверх, на светящееся,
занавешенное белыми шторками окно (откуда все еще был слышен робкий и
потому сладостный голос). Испытывая страшное волнение, он смотрел на окно.
Счастливые вопли девочки на "мертвой петле" прогнали его грезы. Скотт
отошел от грузовика, но потом, передумав, вернулся обратно и стоял там,
около него, пока песня не смолкла. Затем он медленно пошел вокруг фургона,
всматриваясь в его окна. И спрашивал себя, чем очаровал его этот голос.
Разглядев наконец в потемках ступеньки, ведущие к дверце с окном, он
судорожно прыгнул на первую. Слава Богу, она была не слишком высокой.
Сердце бешено заколотилось, руки вцепились в перильца, как раз у его
пояса, дыхание сотрясло тщедушную грудь. Не может быть!
Чуть-чуть не дойдя до верха, Скотт остановился перед дверью, которая
теперь была немножко выше его. На стекле было написано несколько слов, но
их невозможно было прочесть. Вдруг он буквально кожей ощутил что-то живое,
страшное, напоминающее слабые электрические разряды, - не смог удержаться
и, поднявшись еще на две ступеньки, застыл перед самой дверью.
У него перехватило дыхание. Это был его мир, тот мир, где такие, как
он, могли сидеть в креслах или на кушетке, не проваливаясь в них с
головой; подходить к столу и брать любую вещь, а не проходить под ним, не
нагибаясь; включать и выключать лампы, а не стоять беспомощно под ними,
как под деревьями.
Она вышла из маленькой комнаты и увидела его.
Мышцы головы внезапно дернулись. Скотт дрожал, глупо разглядывая
женщину, возглас изумления готов был вырваться из его горла.
Женщина будто приросла к полу. Одна ее рука была прижата к щеке, а
глаза расширились от потрясения. Время кончилось, его не было: она
смотрела на него. "Это мираж, - настаивал его рассудок, - это только
мечта".
Потом женщина медленно, напряженно двинулась к двери.
Скотт отпрянул. Чуть было не соскользнул с края ступеньки, но, налетев
на поручень, устоял. Когда она открыла крошечную дверь, он не без
напряжения выпрямился.
- Кто вы? - испуганно прошептала женщина.
Он не мог отвести взгляд от ее нежного лица, от точеного носика и губ,
от ее зеленых, как бусины, глаз, от маленьких, напоминающих розовые
лепестки ушек, едва видимых сквозь чистое золото волос.
- Пожалуйста, - сказала она, придерживая распахивающийся халат тонкими,
белыми, как гипс, руками.
- Меня зовут Скотт Кэри, - ответил он сорвавшимся на писк голосом.
- Скотт Кэри, - повторила красавица. Имя было незнакомо ей. - Вы... -
она смешалась, - вы... как я?
Теперь его уже трясло.
- Да. Да!
- О, - казалось, выдохнула она.
Они смотрели друг на друга.
- Я... я слышал, как вы пели, - проговорил Скотт.
- Да, я... - и нервная улыбка, пробежав по бледным губам, исказила их.
- Пожалуйста, - робко повторила она. - Вы не хотите зайти?
Скотт без колебаний шагнул в фургон. Все было так, как будто он знал ее
всю жизнь и теперь вернулся после долгого путешествия. Он прочитал слова,
написанные на двери: Миссис Том Большой Палец. Скотт глядел на нее со
странной, темной страстью.
Красавица закрыла дверь и повернулась к нему лицом.
- Я... я была удивлена, - произнесла она, еще плотнее запахивая свой
желтый халат. - Это так странно.
- Я знаю, - кивнул он, прикусив нижнюю губу. - Я уменьшающийся человек,
- выпалил Скотт, желая, чтобы она знала это.
- О, - произнесла красавица, помолчав минуту-другую.
Скотт не знал, что звучало в ее голосе - разочарование, жалость или
опустошенность. Их глаза встретились.
- Меня зовут Кларисса, - сказала женщина. Их руки соединились. Скотт,
казалось, не мог дышать, воздух застревал в горле.
- Что вы здесь делаете? - спросила она, освободив руку.
Он сказал:
- Я... пришел, - это было все, что он смог проговорить. И продолжал
смотреть на нее, все еще не доверяя своим глазам. Стыдливый румянец
побежал по ее щекам. И, глубоко вздохнув, Скотт начал успокаиваться.
- Я... я... извините. Все дело в том, что я никогда... - беспомощно
повел он руками, - никогда не видел таких... Это... - и он дернул головой.
- Я не могу передать вам этого.
- Я знаю, я знаю, - торопливо вступила она, пристально посмотрев на
него. - Когда... - и женщина запнулась, откашливаясь. - Когда я увидела
вас перед дверью, я не знала, что подумать. - Кларисса нервно засмеялась.
- Я думала, что схожу с ума.
- Вы одна? - неожиданно спросил Скотт.
Она с недоумением взглянула на него и переспросила:
- Одна?
- Я имею в виду ваше... имя. Ну то, на двери, - уточнил он, не понимая,
что задевает ее за живое.
Кларисса успокоилась, и лицо ее смягчилось. Она грустно улыбнулась.
- А, это мой псевдоним, - и повела маленькими круглыми плечиками. - Это
только мой псевдоним.
- А, я понял, - кивнул Скотт, силясь проглотить тяжелый сухой комок,
застрявший в горле. Он был в смятении. Кончики пальцев пощипывало так,
будто они отходили после сильного мороза. - Я понял, - повторил он.
И они все смотрели друг на друга, словно не могли поверить в то, что
все было наяву.
- Полагаю, вы читали обо мне, - добавил Скотт.
- Да, - ответила она. - Я сочувствую...
Перебивая ее, он мотнул головой:
- Это неважно. - Дрожь пробежала по его спине. - Так хорошо, что... -
Скотт замер, глядя в ее мягкие глаза, и тихо-тихо пробормотал: - Так
хорошо, что...
Его руки дрожали от подавляемого желания: ему хотелось протянуть их и
коснуться ее.
- Так странно было увидеть эту... комнату здесь, - говорил он, нервно
пожимая плечами. - Я так привык к огромным вещам, что, когда увидел
маленькие ступеньки, ведущие сюда наверх...
- Я рада, что вы поднялись, - перебила Кларисса.
- И я тоже.
Она опустила взгляд, но тут же снова подняла глаза на Скотта, как будто
боялась, что он исчезнет.
- Я здесь абсолютно случайно, - объяснила Кларисса. - Обычно я не
работаю вне сезона. Но владелец здешних аттракционов, мой старый приятель,
оказался в затруднительном положении, и я... в общем, я рада, что я здесь.
Они, не отрываясь, смотрели друг на друга.
- Постоянное одиночество, - сказал он.
- Да, - прервала она мягко, - может, и так.
Они опять помолчали. Кларисса беспомощно улыбалась.
- Если бы я остался дома, - снова начал Скотт, - я бы не увидел вас.
- Я знаю.
Дрожь короткими волнами пробежала по его рукам.
- Кларисса.
- Да?
- У вас прелестное имя, - сказал Скотт, а страсть, сотрясая его,
пыталась вырваться наружу.
- Спасибо, Скотт.
Он прикусил губу.
- Кларисса, я хотел бы...
Она пристально смотрела на него. Потом без единого слова подошла,
прижалась к нему щекой и замерла. А Скотт обнял ее и прошептал:
- О, Боже...
Кларисса всхлипнула и, неожиданно обхватив его руками, прижалась к
нему.
Безмолвно обнявшись, они стояли в тихой комнате, и по их прижатым друг
к другу щекам бежали слезы.
- Милый, милый, милый, - ворковала она.
Скотт отклонился и заглянул в ее сверкающие глаза.
- Если б ты знала, - надрывно произнес он. - Если б ты...
- Но я знаю, - сказала Кларисса, проведя дрожащей рукой по его щеке.
- Да, конечно, ты знаешь.
Скотт целовал ее и чувствовал, как мягкие призывные губы становятся
жесткими, страстными, требовательными. Он крепко прижимал ее к себе.
- О Господи, снова быть мужчиной, - шептал Скотт, - только бы снова
быть мужчиной и прижимать тебя так.
- Да. Прижми меня. Я так долго ждала этого.
Через несколько минут Кларисса увлекла его на кушетку, и они, улыбаясь,
сидели там, крепко обнявшись.
- Это странно, - заметила она. - Ты кажешься мне таким близким, а ведь
я никогда не видела тебя раньше.
- Это потому, что мы похожи, - отвечал он, - потому, что мы одинаково
жалки в этой жизни.
- Жалки?
Скотт оторвал взгляд от своих ботинок.
- Мои ноги касаются пола, - изумленно сказал Скотт и затем меланхолично
улыбнулся. - Такой пустяк, но ведь это впервые за все это время, - мои
ноги касаются пола, когда я сижу. Знаешь, - Скотт нервно сжал ее руки. -
Да, ты должна знать.
- Ты сказал, что мы жалки? - спросила Кларисса.
Он посмотрел на ее озабоченное лицо и спросил:
- А разве не жалки? Разве мы - не сама жалость?
- Я не думаю, - страдание мелькнуло в ее глазах, - я никогда не считала
себя достойной жалости.
- О, извини, я сожалею. Я не хотел. - На лице его появилось раскаяние.
- Просто я стал таким желчным. Я один, Кларисса. Всегда один. С некоторых
пор я стал абсолютно одинок. - Скотт бессознательно погладил ее по руке. -
Вот почему я чувствую такую тягу к тебе. Вот почему я...
- Скотт!!
Они прижались друг к другу, и Скотт почувствовал, как ее сердце, словно
маленькая ручка, стучится в его грудь.
- Да, ты одинок. Так одинок. Я знала других, похожих на меня - похожих
на нас. Я была даже замужем. - Ее голос, затихая, переходил в шепот. - У
меня должен был быть ребенок.
- О, я...
- Нет, нет, не говори ничего, - умоляла Кларисса. - Но мне было легче:
я была такой всю свою жизнь, и у меня было время, чтобы привыкнуть.
Скотт удержал рвущийся наружу крик и сказал, не мог не сказать:
- Когда-нибудь даже ты станешь для меня гигантом.
- Милый! - Она прижимала его голову к своей груди, вороша ему волосы. -
Как страшно смотреть на свою жену и ребенка и видеть, как с каждым днем
они становятся все больше и отдаляются.
Запах, исходивший от ее тела, был чист и сладок. Скотт впивал ее
аромат, стараясь забыть обо всем, кроме нее, и слушал ее чарующий голос,
наслаждаясь каждой секундой.
- Как ты сюда попал? - спросила Кларисса, и Скотт рассказал ей.
- О, а жена не испугается за тебя?
- Не гони меня, - шептал он, останавливая ее. Как бы оберегая, она
прижала его еще крепче к своей упругой груди.
- Нет, нет, нет. Оставайся столько, сколько... - Кларисса умолкла.
Скотт услышал, как она опять нервно сглотнула, и спросил:
- Что?
Она с минуту колебалась, потом ответила:
- Но только мне надо еще раз выступить, - она тихонько отстранилась,
посмотрела на часы: - Всего десять минут.
- Нет, - отчаянно прижался он к ней.
Ее дыхание стало отрывистым.
- Если бы ты мог задержаться у меня еще хоть чуть-чуть, самую капельку.
Скотт не знал, что и сказать. Он выпрямился и посмотрел на ее
напряженное лицо, тяжело вздохнул:
- Я не могу. Она будет ждать. Она будет... - его руки нервно терлись о
колени и наконец замерли. - Бессмысленно, - добавил он.
Кларисса наклонилась и, прижав свои руки к его щекам, поцеловала Скотта
в губы. Его руки, дрожа, побежали по ее рукам, пальцы мягко перебирали
шелк халата. Она обняла его за шею.
- Она что, так испугается, если... - начала было Кларисса, но
прервалась, поцеловав его в щеку. Скотт все еще не мог ответить. Она
отстранилась, а он посмотрел на ее залитое румянцем лицо. Ее взгляд
избегал его.
- Ты не должен, прошу тебя, ты не должен думать, что я просто
непристойная женщина. Я всегда была порядочной. Я только... - Пальцы
нервно побежали, плавно скользя, по складкам ее шелкового халата. - Я
только чувствую, как ты говорил, сильную тягу к тебе. В конце концов,
этого не было бы, если бы мы были как все. Но мы - нас только двое таких,
и в тысяче миль вокруг нам не найти таких, как мы. Понимаешь, все не так,
как... - Услышав топот тяжелых ботинок по ступенькам фургона и стук в
дверь, Кларисса замолчала.
Низкий голос произнес:
- Десять минут, Клэр.
Она не успела ответить, потому что говоривший уже ушел, и теперь она
сидела, дрожа и глядя на дверь, и наконец обернулась к Скотту и сказала:
- Да, твоя жена будет испугана.
Вдруг его руки сжались на ее руках, а лицо стало жестким:
- Я собираюсь все рассказать ей. Я не хочу оставлять тебя. Не желаю.
Кларисса бросилась к нему. Ее горячее дыхание жгло ему щеку:
- Да, расскажи, расскажи все. Я не хочу, чтобы ей было больно, я не
хочу, чтобы она испугалась, но расскажи ей. Расскажи ей, как нам хорошо.
Она не сможет ответить "нет".
Она отстранилась и поднялась, тяжело дыша. Ее дрожащие пальцы, пробежав
по шелку халата, расстегнули пуговицы, и он, шурша, соскользнул вниз,
обнажив ее плечи, цвета слоновой кости, и повис на руке. Изящное тело
пробку, выдернул булавку и прикинул: "Да, получше, чем игла, тяжеловата,
но сойдет".
Однако как же волочь ее? Воткнув в халат - неудобно: она будет свисать,
цепляться за поверхность, тем самым мешая ему, и чего доброго поранит. А,
он привяжет к концам нитку и сможет закинуть булавку за спину. Скотт
огляделся в поисках нитки. Бессмысленно было искать обрывок, который он
швырнул в пасть кошке, тот наверняка потерялся.
Он пилил волокна толстой, как канат, нитки острием булавки до тех пор,
пока не почувствовал, что может разорвать оставшиеся волоски руками. Пыхтя
и сопя в сумраке пещеры, Скотт привязал один конец нитки к головке
булавки, а другой - к острию, эта петелька скользила, но, подумав, что и
так сойдет, он закинул булавку за спину и приподнялся на носках, пробуя
вес. Пойдет.
Так. Это все? Он стоял не в тревоге, но в раздумье, сдвинув брови. И
хотя он не отдавал себе в этом отчета, ему было приятно просчитывать все
возможности. Здесь явно была какая-то связь с той теорией, что счастье без
борьбы невозможно.
Этот момент был полной противоположностью безысходным, беспросветным
часам прошлой ночи. Теперь у него была цель. Да, возможно, думая так, он
обманывал сам себя, но благодаря этому Скотт впервые за долгое время
определенно чувствовал удовольствие. Хорошо, так что же ему нужно? С
голыми руками взбираться будет трудно. Он был слишком маленький,
необходимо что-то придумать. Хорошо. Если это скала, значит, он скалолаз.
Чем пользуются скалолазы? Ботинками с шипами. У него их нет. Альпенштоком.
Тоже нет. "Кошкой". Нет.
Ха, нашел! А что, если взять еще булавку и как-нибудь изловчиться и
согнуть ее крючком? Тогда, привязав к ней длинную нитку, он сможет
забросить и зацепить ее в какой-нибудь трещине в садовом кресле и
подняться по ней. Это будет достаточное снаряжение. Возбужденный Скотт
вытащил еще одну булавку из резиновой пробки и отмотал двадцать футов
нитки - по его представлению. Затем выбросил булавки и нитку из швейной
коробки, вылез сам и, затащив свои находки на гору, сбросил их через дырку
и спрыгнул сам.
Он двинулся к цементной приступке, волоча за собой булавки и нитку.
"Теперь, - подумал Скотт, - мне не хватает воды и пищи". Он остановился,
вглядываясь в крышку коробки, и вдруг вспомнил, что на губке еще
оставалось несколько кусочков печенья. Их можно было прихватить с собой,
положив за пазуху.
А как быть с водой? Лицо его прояснилось: "Губка!" Почему бы не
оторвать от нее маленький кусочек и, пропитав водой из шланга, не взять с
собой. Именно так, вода будет капать, даже течь, но того, что останется,
ему хватит на весь подъем.
Скотт не позволял себе думать о пауке. Он не позволял себе думать о
том, что у него оставалось всего два дня, что бы он ни делал. К тому же он
был слишком поглощен своими маленькими победами над частными трудностями и
настоящим триумфом из-за победы над отчаянием, чтобы поддаться
предательской рефлексии о неизбежном конце.
Вот так вот. Булавка закинута за спину, кусочки печенья и мокрая губка
за пазухой, в руках - самодельный крюк.
Через полчаса Скотт был готов. И хотя его измотали страшные усилия,
потребовавшиеся для того, чтобы согнуть булавку (он протолкнул острие под
цементную приступку и поднял головку булавки высоко, насколько смог),
оторвать кусок губки, сходить с ним за водой, взять печенье и отнести все
это к подножию скалы, Скотт был страшно доволен. Действуя, он жил. Желание
покончить с собой исчезло, и казалось странным, что мысль об этом могла
прийти в голову.
Возбуждение проходило, почти исчезло, когда, задрав голову, он смотрел
на высоченные вершины садовых кресел, стоящих около стены, похожей на
Эверест. Сможет ли он так высоко подняться?
В раздражении Скотт опустил глаза. "Не смотри, - приказал он себе. -
Смотреть на весь этот страшный путь глупо. Ты можешь думать о нем только
по частям, по переходам. Первый переход - до полки, второй - до сиденья
первого кресла, третий - до ручки второго кресла, четвертый... - Он стоял
в самом начале пути. - Больше ни о чем не думай, - приказал себе Скотт. -
Решился лезть, так что тебе еще нужно?
И он вспомнил другой подобный момент в своем прошлом. Мысли о нем
побежали в его мозгу, а Скотт забросил крюк и начал восхождение.
Это казалось игрушкой гиганта - сверкающей, крутящейся, невероятной.
Чертово колесо, как огромная бело-оранжевая шестерня плывущее по темному
октябрьскому небу. Ярко-красные кабинки "мертвой петли" проносились по
вечернему небосклону, как падающие звезды. Карусель казалась яркой,
гремящей музыкальной шкатулкой, в которой вращались и вращались,
бесконечно прыгая и замирая в галопе, уродливые, со страшными
нарисованными глазами лошадки. Крошечные автомобили, поезда, трамваи,
увешанные раскрасневшимися от радостных криков детьми, мчались, как
веселые жуки, по кругу, который никогда не могли разорвать. Проходы между
аттракционами казались ленивыми потоками неживых людей, которые, как
железные опилки к магниту, прилипали к ярмарочным зазывалам; к киоскам с
дешевой пищей; к сарайчикам, в которых можно проткнуть шарик безобразной,
без всякого оперения стрелкой или сбить кегли, напоминающие молочные
бутылки, грязным бейсбольным мячом; к бассейнам с пестрым мозаичным дном,
усыпанным мелкой монетой. От многоголосого гомона толпы воздух, казалось,
пульсировал, а прожекторы разрезали небо грозными лиловыми полосами.
Когда они подъезжали, какой-то автомобиль вывернул со стоянки, и Лу,
втиснув "форд" на освободившееся место и плавно затормозив, заглушила
мотор.
- Мамочка, а можно я прокачусь на карусели, можно? - возбужденно
спросила Бет.
- Конечно, зайчик, - ответила Лу рассеянно и оглянулась на Скотта,
который, забившись в темный угол, сидел на заднем сиденье. Яркие
карнавальные огни расплескивались по его бледной щеке, глазам,
напоминающим крошечные черные бусинки, по его сжатому, будто нарисованному
одной чертой рту.
- Ты будешь сидеть в машине? - нервно спросила Лу.
- А что же мне еще остается?
- Так будет лучше для тебя.
Теперь это была ее постоянная фраза, которую она произносила с
бесконечным терпением, как будто не могла придумать ничего лучшего.
- Конечно, - согласился Скотт.
- Мама, пойдем же, - торопила Бет, явно беспокоясь, - мы опоздаем.
- Хорошо, идем. - Лу толчком открыла дверцу. - Нажми кнопку, - сказала
она, и Бет, стукнув кулачком по фиксатору замка, закрыла дверцу со своей
стороны и, перебравшись через сиденье, вылезла в другую дверь.
- Может, тебе лучше закрыться в машине? - предложила Лу.
Скотт не отвечал, его детские ботиночки глухо стучали по сиденью. Она,
вымученно улыбаясь, добавила:
- Мы недолго, - и захлопнула дверцу.
Он смотрел на ее темную фигуру. Лу повернула ключ в замке, и Скотт
услышал, как, щелкнув, кнопка опустилась.
Бет в нетерпении буквально потащила мать за руку через дорогу, и они
вышли на переполненную людьми ярмарочную площадь.
Какое-то время Скотт сидел, спрашивая себя, зачем он так настаивал на
том, чтобы ехать с ними, хотя с самого начала знал, что ему придется
остаться в машине. Причина была очевидна, но он не хотел признаться в этом
себе. Он кричал на Лу, пытаясь скрыть стыд, который испытывал: оттого, что
вынудил жену уйти из бакалейной лавки, оттого, что ей пришлось оставаться
дома, поскольку другую няню для Бет она не решилась нанять, и, наконец,
оттого, что его поведение заставило ее написать родителям и просить у них
денег, - вот почему Скотт кричал на Лу и настаивал на том, чтобы ехать с
ними.
Потом он встал на сиденье и подошел к окну. Подтащив лежащую подушечку,
залез на нее и прижался носом к холодному стеклу. Скотт смотрел на
аттракцион мрачным, безрадостным взглядом, выискивая Лу и Бет, но они уже
растворились в медленно двигающемся людском море.
Он глядел на вращающееся чертово колесо, на людей, сидящих в
раскачивающихся из стороны в сторону маленьких креслах, которые крепко
держались за предохранительные поручни. Скотт взглянул на мертвую петлю:
ее две гигантские "руки", поднимая переворачивающиеся вниз головой
кабинки, неслись, скрещиваясь, как часовые стрелки. Он смотрел и на плавно
крутящуюся карусель и, вслушиваясь, едва разбирая ее гремящую, дребезжащую
и скрипящую музыку. Это был другой мир.
Когда-то давно мальчик по имени Скотт Кэри сидел на другом чертовом
колесе, вздрагивая от сладкого ужаса и крепко держась за поручни
побелевшими ручонками. Крутя баранку, как шофер, он катался на маленьких
машинках. Замирая от страха и восторга, крутился, переворачиваясь снова и
снова, на мертвой петле и чувствовал, как сосиски и воздушная кукуруза,
леденцы и газировка, мороженое и пирожные смешиваются в животе. И Скотт
мысленно прошелся по блестящей грезе других аттракционов, наслаждаясь той
жизнью, которая воздвигала на пустыре такие чудеса за одну ночь.
"Почему я должен сидеть в машине?" - спрашивал он себя. А если люди
увидят его? Они примут его за потерявшегося ребенка. А дети, если они и
узнают его, что с того? Он не собирается сидеть в машине, вот и все.
Единственная проблема заключалась в том, что он не мог открыть дверцу.
Было трудно и наклонить переднее сиденье, и перелезть через него. Он не
смог поднять ручки дверец и все дергал их, больше и больше злясь. Наконец
пнул серую, в полоску дверцу и навалился на нее плечом.
- Вот черт, - проворчал Скотт и в порыве раздражения, крутнув ручку,
опустил окно. Несколько секунд посидел на его краю, беспокойно болтая
ногами, которые обдувал холодный ветер. Его ботинки ритмично постукивали
по металлу.
- Я все равно пойду. - Зацепившись за край, он развернулся и, медленно
распрямляя руки, повис над землей. Осторожно опустил одну руку, ухватился
ею за ручку с внешней стороны и прыгнул.
"Ох!" Его пальцы соскользнули с гладкого хромированного металла, и
Скотт, ударившись о борт автомобиля, мешком повалился на землю. На секунду
он испугался, поняв, что не сможет забраться обратно, но страх быстро
прошел: Луиза скоро вернется. Скотт обогнул машину, спрыгнул на мостовую и
двинулся по улице.
Он отскочил назад, когда рядом проревела машина. Она пронеслась не
меньше чем в восьми футах от него, но ее шум почти оглушил его. Даже скрип
песка под ее колесами отзывался в ушах небывалым грохотом. Опомнившись,
Скотт быстро пересек улицу, запрыгнул на высокий, ему почти по колено,
тротуар, забежал в безлюдное место за палаткой. И, перейдя на шаг,
двинулся вдоль темного, волновавшегося под порывами ветра брезента, слушая
шум ярмарки.
Какой-то мужчина вывернул ему навстречу из-за угла. Скотт замер, и тот
прошел, не заметив его. Что вообще свойственно людям? Они хотя и смотрят
вниз, но замечают только кошек и собак. Когда мужчина повернул на дорогу,
Скотт двинулся дальше, ныряя под растяжки, удерживающие палатку.
Столб бледного, пробивавшегося из-под тента света лег на дорожку и
остановил его. С щекочущим нервы любопытством Скотт посмотрел на
обвисавший брезент. Потом, поддавшись внезапному порыву, опустился на
колени, лег грудью на холодную землю и, приподняв уголок палатки,
проскользнул под него и стал смотреть.
Он увидел перед собой круп двухголовой коровы. Она стояла в засыпанном
соломой, огороженном канатами стойле, уставясь на людей четырьмя
блестящими глазами. Она была мертва.
Первая за последние месяцы улыбка тронула его всегда напряженное лицо.
Если бы Скотт составлял список тех вещей, которые он мог бы увидеть в
палатке, то где-то в самом конце он, возможно, и записал бы стоящую задом
к нему мертвую двухголовую корову.
Скотт оглядел палатку. Он не мог увидеть, что творилось на другой
стороне: все закрывали толпящиеся в проходе люди. А с его стороны
показывали шестиногую собаку с двумя высохшими, как пеньки, ногами; корову
с человеческой кожей; козу с тремя ногами и четырьмя рогами; розовую
лошадь и жирную свинью, "усыновившую" тощенького цыпленка. Скотт смотрел
на все это сборище, и легкая улыбка дрожала на его губах. "Монстров
показывают", - подумал он.
И вдруг улыбка исчезла, потому что ему пришло в голову, что на такой
замечательной выставке и он мог бы занять свое место, скажем, между
цыплятолюбивой свиньей и мертвой двухголовой коровой. Скотт Кэри - homo
reductus - человек уменьшающийся.
Скотт вылез обратно в ночь и поднялся, машинально отряхнув свой
вельветовый комбинезончик и курточку. Ему следовало сидеть в машине, он
был дураком, что вышел из нее.
Но Скотт не стал возвращаться. Он не мог заставить себя вернуться. И,
устало обогнув угол палатки, увидел гуляющих людей, услышал треск падающих
под ударами бейсбольных мячей кеглей, хлопки выстрелов, слабые взрывы
лопающихся шариков и неприятно поразивший его погребальный скрежет
карусельной музыки.
Из задней двери одного из сарайчиков вышел какой-то мужчина. Он
взглянул на Скотта, который не останавливался, торопясь скрыться за другой
палаткой.
- Эй, мальчик, - окликнули его.
И он бросился бежать, на ходу высматривая себе укрытие. За тентами
стоял фургон, Скотт кинулся к нему, присев за большим колесом с толстыми
шинами, и стал осторожно выглядывать.
В пятнадцати ярдах он обнаружил все того же мужчину, который стоял,
уперев руки в бока, и оглядывался по сторонам, что-то высматривая. Спустя
несколько секунд мужчина, буркнув нечто непонятное себе под нос, ушел.
Скотт поднялся, чтобы выйти из-под фургона, и вдруг замер. Кто-то пел
прямо над его головой. Вслушиваясь, он напряженно сдвинул брови. "Если б я
тебя любил бы, - пел голос, - то все время говорил бы".
Скотт вышел из-под фургона и взглянул вверх, на светящееся,
занавешенное белыми шторками окно (откуда все еще был слышен робкий и
потому сладостный голос). Испытывая страшное волнение, он смотрел на окно.
Счастливые вопли девочки на "мертвой петле" прогнали его грезы. Скотт
отошел от грузовика, но потом, передумав, вернулся обратно и стоял там,
около него, пока песня не смолкла. Затем он медленно пошел вокруг фургона,
всматриваясь в его окна. И спрашивал себя, чем очаровал его этот голос.
Разглядев наконец в потемках ступеньки, ведущие к дверце с окном, он
судорожно прыгнул на первую. Слава Богу, она была не слишком высокой.
Сердце бешено заколотилось, руки вцепились в перильца, как раз у его
пояса, дыхание сотрясло тщедушную грудь. Не может быть!
Чуть-чуть не дойдя до верха, Скотт остановился перед дверью, которая
теперь была немножко выше его. На стекле было написано несколько слов, но
их невозможно было прочесть. Вдруг он буквально кожей ощутил что-то живое,
страшное, напоминающее слабые электрические разряды, - не смог удержаться
и, поднявшись еще на две ступеньки, застыл перед самой дверью.
У него перехватило дыхание. Это был его мир, тот мир, где такие, как
он, могли сидеть в креслах или на кушетке, не проваливаясь в них с
головой; подходить к столу и брать любую вещь, а не проходить под ним, не
нагибаясь; включать и выключать лампы, а не стоять беспомощно под ними,
как под деревьями.
Она вышла из маленькой комнаты и увидела его.
Мышцы головы внезапно дернулись. Скотт дрожал, глупо разглядывая
женщину, возглас изумления готов был вырваться из его горла.
Женщина будто приросла к полу. Одна ее рука была прижата к щеке, а
глаза расширились от потрясения. Время кончилось, его не было: она
смотрела на него. "Это мираж, - настаивал его рассудок, - это только
мечта".
Потом женщина медленно, напряженно двинулась к двери.
Скотт отпрянул. Чуть было не соскользнул с края ступеньки, но, налетев
на поручень, устоял. Когда она открыла крошечную дверь, он не без
напряжения выпрямился.
- Кто вы? - испуганно прошептала женщина.
Он не мог отвести взгляд от ее нежного лица, от точеного носика и губ,
от ее зеленых, как бусины, глаз, от маленьких, напоминающих розовые
лепестки ушек, едва видимых сквозь чистое золото волос.
- Пожалуйста, - сказала она, придерживая распахивающийся халат тонкими,
белыми, как гипс, руками.
- Меня зовут Скотт Кэри, - ответил он сорвавшимся на писк голосом.
- Скотт Кэри, - повторила красавица. Имя было незнакомо ей. - Вы... -
она смешалась, - вы... как я?
Теперь его уже трясло.
- Да. Да!
- О, - казалось, выдохнула она.
Они смотрели друг на друга.
- Я... я слышал, как вы пели, - проговорил Скотт.
- Да, я... - и нервная улыбка, пробежав по бледным губам, исказила их.
- Пожалуйста, - робко повторила она. - Вы не хотите зайти?
Скотт без колебаний шагнул в фургон. Все было так, как будто он знал ее
всю жизнь и теперь вернулся после долгого путешествия. Он прочитал слова,
написанные на двери: Миссис Том Большой Палец. Скотт глядел на нее со
странной, темной страстью.
Красавица закрыла дверь и повернулась к нему лицом.
- Я... я была удивлена, - произнесла она, еще плотнее запахивая свой
желтый халат. - Это так странно.
- Я знаю, - кивнул он, прикусив нижнюю губу. - Я уменьшающийся человек,
- выпалил Скотт, желая, чтобы она знала это.
- О, - произнесла красавица, помолчав минуту-другую.
Скотт не знал, что звучало в ее голосе - разочарование, жалость или
опустошенность. Их глаза встретились.
- Меня зовут Кларисса, - сказала женщина. Их руки соединились. Скотт,
казалось, не мог дышать, воздух застревал в горле.
- Что вы здесь делаете? - спросила она, освободив руку.
Он сказал:
- Я... пришел, - это было все, что он смог проговорить. И продолжал
смотреть на нее, все еще не доверяя своим глазам. Стыдливый румянец
побежал по ее щекам. И, глубоко вздохнув, Скотт начал успокаиваться.
- Я... я... извините. Все дело в том, что я никогда... - беспомощно
повел он руками, - никогда не видел таких... Это... - и он дернул головой.
- Я не могу передать вам этого.
- Я знаю, я знаю, - торопливо вступила она, пристально посмотрев на
него. - Когда... - и женщина запнулась, откашливаясь. - Когда я увидела
вас перед дверью, я не знала, что подумать. - Кларисса нервно засмеялась.
- Я думала, что схожу с ума.
- Вы одна? - неожиданно спросил Скотт.
Она с недоумением взглянула на него и переспросила:
- Одна?
- Я имею в виду ваше... имя. Ну то, на двери, - уточнил он, не понимая,
что задевает ее за живое.
Кларисса успокоилась, и лицо ее смягчилось. Она грустно улыбнулась.
- А, это мой псевдоним, - и повела маленькими круглыми плечиками. - Это
только мой псевдоним.
- А, я понял, - кивнул Скотт, силясь проглотить тяжелый сухой комок,
застрявший в горле. Он был в смятении. Кончики пальцев пощипывало так,
будто они отходили после сильного мороза. - Я понял, - повторил он.
И они все смотрели друг на друга, словно не могли поверить в то, что
все было наяву.
- Полагаю, вы читали обо мне, - добавил Скотт.
- Да, - ответила она. - Я сочувствую...
Перебивая ее, он мотнул головой:
- Это неважно. - Дрожь пробежала по его спине. - Так хорошо, что... -
Скотт замер, глядя в ее мягкие глаза, и тихо-тихо пробормотал: - Так
хорошо, что...
Его руки дрожали от подавляемого желания: ему хотелось протянуть их и
коснуться ее.
- Так странно было увидеть эту... комнату здесь, - говорил он, нервно
пожимая плечами. - Я так привык к огромным вещам, что, когда увидел
маленькие ступеньки, ведущие сюда наверх...
- Я рада, что вы поднялись, - перебила Кларисса.
- И я тоже.
Она опустила взгляд, но тут же снова подняла глаза на Скотта, как будто
боялась, что он исчезнет.
- Я здесь абсолютно случайно, - объяснила Кларисса. - Обычно я не
работаю вне сезона. Но владелец здешних аттракционов, мой старый приятель,
оказался в затруднительном положении, и я... в общем, я рада, что я здесь.
Они, не отрываясь, смотрели друг на друга.
- Постоянное одиночество, - сказал он.
- Да, - прервала она мягко, - может, и так.
Они опять помолчали. Кларисса беспомощно улыбалась.
- Если бы я остался дома, - снова начал Скотт, - я бы не увидел вас.
- Я знаю.
Дрожь короткими волнами пробежала по его рукам.
- Кларисса.
- Да?
- У вас прелестное имя, - сказал Скотт, а страсть, сотрясая его,
пыталась вырваться наружу.
- Спасибо, Скотт.
Он прикусил губу.
- Кларисса, я хотел бы...
Она пристально смотрела на него. Потом без единого слова подошла,
прижалась к нему щекой и замерла. А Скотт обнял ее и прошептал:
- О, Боже...
Кларисса всхлипнула и, неожиданно обхватив его руками, прижалась к
нему.
Безмолвно обнявшись, они стояли в тихой комнате, и по их прижатым друг
к другу щекам бежали слезы.
- Милый, милый, милый, - ворковала она.
Скотт отклонился и заглянул в ее сверкающие глаза.
- Если б ты знала, - надрывно произнес он. - Если б ты...
- Но я знаю, - сказала Кларисса, проведя дрожащей рукой по его щеке.
- Да, конечно, ты знаешь.
Скотт целовал ее и чувствовал, как мягкие призывные губы становятся
жесткими, страстными, требовательными. Он крепко прижимал ее к себе.
- О Господи, снова быть мужчиной, - шептал Скотт, - только бы снова
быть мужчиной и прижимать тебя так.
- Да. Прижми меня. Я так долго ждала этого.
Через несколько минут Кларисса увлекла его на кушетку, и они, улыбаясь,
сидели там, крепко обнявшись.
- Это странно, - заметила она. - Ты кажешься мне таким близким, а ведь
я никогда не видела тебя раньше.
- Это потому, что мы похожи, - отвечал он, - потому, что мы одинаково
жалки в этой жизни.
- Жалки?
Скотт оторвал взгляд от своих ботинок.
- Мои ноги касаются пола, - изумленно сказал Скотт и затем меланхолично
улыбнулся. - Такой пустяк, но ведь это впервые за все это время, - мои
ноги касаются пола, когда я сижу. Знаешь, - Скотт нервно сжал ее руки. -
Да, ты должна знать.
- Ты сказал, что мы жалки? - спросила Кларисса.
Он посмотрел на ее озабоченное лицо и спросил:
- А разве не жалки? Разве мы - не сама жалость?
- Я не думаю, - страдание мелькнуло в ее глазах, - я никогда не считала
себя достойной жалости.
- О, извини, я сожалею. Я не хотел. - На лице его появилось раскаяние.
- Просто я стал таким желчным. Я один, Кларисса. Всегда один. С некоторых
пор я стал абсолютно одинок. - Скотт бессознательно погладил ее по руке. -
Вот почему я чувствую такую тягу к тебе. Вот почему я...
- Скотт!!
Они прижались друг к другу, и Скотт почувствовал, как ее сердце, словно
маленькая ручка, стучится в его грудь.
- Да, ты одинок. Так одинок. Я знала других, похожих на меня - похожих
на нас. Я была даже замужем. - Ее голос, затихая, переходил в шепот. - У
меня должен был быть ребенок.
- О, я...
- Нет, нет, не говори ничего, - умоляла Кларисса. - Но мне было легче:
я была такой всю свою жизнь, и у меня было время, чтобы привыкнуть.
Скотт удержал рвущийся наружу крик и сказал, не мог не сказать:
- Когда-нибудь даже ты станешь для меня гигантом.
- Милый! - Она прижимала его голову к своей груди, вороша ему волосы. -
Как страшно смотреть на свою жену и ребенка и видеть, как с каждым днем
они становятся все больше и отдаляются.
Запах, исходивший от ее тела, был чист и сладок. Скотт впивал ее
аромат, стараясь забыть обо всем, кроме нее, и слушал ее чарующий голос,
наслаждаясь каждой секундой.
- Как ты сюда попал? - спросила Кларисса, и Скотт рассказал ей.
- О, а жена не испугается за тебя?
- Не гони меня, - шептал он, останавливая ее. Как бы оберегая, она
прижала его еще крепче к своей упругой груди.
- Нет, нет, нет. Оставайся столько, сколько... - Кларисса умолкла.
Скотт услышал, как она опять нервно сглотнула, и спросил:
- Что?
Она с минуту колебалась, потом ответила:
- Но только мне надо еще раз выступить, - она тихонько отстранилась,
посмотрела на часы: - Всего десять минут.
- Нет, - отчаянно прижался он к ней.
Ее дыхание стало отрывистым.
- Если бы ты мог задержаться у меня еще хоть чуть-чуть, самую капельку.
Скотт не знал, что и сказать. Он выпрямился и посмотрел на ее
напряженное лицо, тяжело вздохнул:
- Я не могу. Она будет ждать. Она будет... - его руки нервно терлись о
колени и наконец замерли. - Бессмысленно, - добавил он.
Кларисса наклонилась и, прижав свои руки к его щекам, поцеловала Скотта
в губы. Его руки, дрожа, побежали по ее рукам, пальцы мягко перебирали
шелк халата. Она обняла его за шею.
- Она что, так испугается, если... - начала было Кларисса, но
прервалась, поцеловав его в щеку. Скотт все еще не мог ответить. Она
отстранилась, а он посмотрел на ее залитое румянцем лицо. Ее взгляд
избегал его.
- Ты не должен, прошу тебя, ты не должен думать, что я просто
непристойная женщина. Я всегда была порядочной. Я только... - Пальцы
нервно побежали, плавно скользя, по складкам ее шелкового халата. - Я
только чувствую, как ты говорил, сильную тягу к тебе. В конце концов,
этого не было бы, если бы мы были как все. Но мы - нас только двое таких,
и в тысяче миль вокруг нам не найти таких, как мы. Понимаешь, все не так,
как... - Услышав топот тяжелых ботинок по ступенькам фургона и стук в
дверь, Кларисса замолчала.
Низкий голос произнес:
- Десять минут, Клэр.
Она не успела ответить, потому что говоривший уже ушел, и теперь она
сидела, дрожа и глядя на дверь, и наконец обернулась к Скотту и сказала:
- Да, твоя жена будет испугана.
Вдруг его руки сжались на ее руках, а лицо стало жестким:
- Я собираюсь все рассказать ей. Я не хочу оставлять тебя. Не желаю.
Кларисса бросилась к нему. Ее горячее дыхание жгло ему щеку:
- Да, расскажи, расскажи все. Я не хочу, чтобы ей было больно, я не
хочу, чтобы она испугалась, но расскажи ей. Расскажи ей, как нам хорошо.
Она не сможет ответить "нет".
Она отстранилась и поднялась, тяжело дыша. Ее дрожащие пальцы, пробежав
по шелку халата, расстегнули пуговицы, и он, шурша, соскользнул вниз,
обнажив ее плечи, цвета слоновой кости, и повис на руке. Изящное тело