глядя на западню, из которой уже выбиралась гадина, волоча за собой
вонзившуюся в нее булавку.
Сотрясая тело, пробегали волны ужаса. Руки что-то схватили, и, с трудом
поднявшись на ноги, Скотт попятился назад.
- Нет, - едва слышно бормотал он, - нет, нет, нет.
Тварь уже совсем вылезла из западни и неуклюже двигалась на него. Копье
еще торчало из ее тела. Вдруг она подпрыгнула, упала и завертелась на
песке, пытаясь выдернуть булавку.
"_Делай_ же что-нибудь!" - орал рассудок. А Скотт ошеломленно смотрел
на вздрагивающего паука.
Вдруг он понял, что в руке у него острый крюк, и в ту же секунду
бросился бежать, разматывая на бегу нитку. А тварь все еще металась из
стороны в сторону, оставляя на песке грязные пятна крови.
Наконец, освободившись от копья, она бросилась в погоню.
Скотт вращал нитку длиной в шесть футов, и крюк, блестящим серпом
разрезая воздух, проносился над головой.
Гадина приближалась.
Острие крюка вошло в ее яйцеобразное тело, как иголка в дыню. И, снова
завизжав, тварь отпрянула, а он стал бегать вокруг громадной щепки,
обматывая вокруг нее нитку. Гадина опять кинулась на него, и крюк вонзился
еще глубже. Скотт бросился наутек.
Она чуть не схватила его. И, прежде чем нитка, натянувшись, отбросила
ее назад, черная нога зацепила его плечо, пытаясь утащить за собой. Ему
пришлось упасть, чтобы освободиться.
Скотт встал. Ноги дрожали, волосы закрывали глаза, а лицо было в грязи.
Гадина, царапая песок ногами, клацая челюстями, пыталась достать его.
Но крюк удерживал ее. Мерзкий визг вонзался ножом в разум Скотта.
Он не мог выносить этого - и понесся по песку, а тварь преследовала
его, как могла - прыгая и волоча за собой щепку.
Скотт подбежал к скользкому от паучьей крови копью и, стиснув зубы,
чтоб не стошнило, швырнув на него несколько пригоршней песка, схватил его.
И тут же бросился обратно, к пауку, прижимая оружие к бедру, выставив его
острием вперед.
Паук прыгнул, и Скотт ткнул его копьем, которое пронзило черную
скорлупу - брызнула кровь. Паук прыгнул опять - еще укол, еще кровь. Снова
и снова бросался паук вперед - снова и снова протыкал его Скотт. Кровь
лилась мутными потоками, и наконец на черном теле не осталось живого
места.
Гадина уже не визжала. Она медленно, дрожа, отползала назад на своих
ослабевших ногах. Скотт решил добить ее. Он мог бы уйти и оставить ее
подыхать здесь медленно и мучительно. Но фантастически возникшая из
какой-то туманной, давно забытой нравственности причина - он жалел паука -
заставляла покончить со страданиями дрожащей твари. Скотт решительно
шагнул навстречу пауку, который, собрав последние силы, прыгнул.
Копье пронзило черное тело, и оно, яростно вздрагивая, тяжело свалилось
на песок. Источавшие яд челюсти клацали в нескольких дюймах от Скотта.
Гадина умерла и теперь безжизненной грудой лежала на пропитанном кровью
песке.
Он попятился и, не помня себя, повалился на песок. В ушах его
раздавался медленный, скрежещущий звук скребущихся ног паука - мертвого,
теперь уже мертвого.
Скотт слабо пошевелился, медленно вытянул руки, сжал в кулаках песок.
Застонав, перевернулся на спину, открыл глаза.
"Что это - сон?" Полежав с минуту, он, кряхтя, сел.
"Нет, не сон". В нескольких ярдах громадным мертвым валуном, разбросав
в разные стороны неподвижные ноги, похожие на балки, лежало черное тело
паука, - мертвая тишина висела над ним.
Была уже почти ночь. И до полной темноты нужно было спуститься. Устало
дыша, Скотт поднялся на ноги и подошел к пауку. Становилось дурно от вида
окровавленной туши, но ему нужен был крюк.
Когда крюк был извлечен, Скотт побрел, пошатываясь, по пустыне, волоча
его за собой так, чтобы песок очистил блестящую поверхность от крови.
Ну вот, дело сделано. И ночи ужаса теперь позади. И он может спать безо
всяких крышек, свободно и мирно. Усталая улыбка тронула его застывшее
лицо. Да, игра стоила свеч. И, кажется, он выиграл ее.
С края скалы Скотт выбрасывал крюк, пока наконец не вонзил его в
дерево. Затем медленно, тяжело забрался на подлокотник и, втащив за собой
нитку, пошел по нему. Еще длинный спуск впереди. Он улыбнулся. Ничего.
Дело сделано.
Когда он, раскачиваясь на нитке, спускался к нижнему креслу, крюк
сломался.
Какой-то миг Скотт камнем падал вниз, медленно переворачиваясь в
воздухе, отчаянно болтая руками и ногами. Потрясенный неожиданностью, он
не мог издать ни звука. Голова его отключилась - только одно чувство
владело им: полное, ошеломленное изумление.
Ударившись о вышитую цветами подушечку, его тело подпрыгнуло и, снова
шлепнувшись на нее, спокойно вытянулось.
Немного погодя Скотт встал и ощупал тело. Он ничего не понимал: "Прежде
чем упасть, я пролетел не одну сотню футов; как же я остался жив? Как не
разбился?"
Скотт долго стоял, беспрестанно ощупывая себя, и никак не мог поверить
в то, что все кости были целы и он лишь слегка ушибся.
Потом до него дошло: его вес. Он раньше этого не понимал и думал, что,
упав, расшибется так же, как расшибся бы нормальный человек с нормальным
весом. Он ошибался, хотя ему давно следовало бы понять это. Ведь не
разбивается же муравей, упав с любой высоты, а спокойно бежит себе дальше.
Озадаченно покачав головой, Скотт взял один из самых больших кусков
хлеба и оттащил его к губке. Затем, напившись из лужи в шланге, забрался
на губку и приступил к ужину.
В эту ночь он спал в полном покое.
Вдруг проснувшись, он с криком вскочил. Солнечный свет ковром
расстилался по цементному полу; громовые шаги доносились со ступенек
лестницы. У него перехватило дыхание. Заслоняя свет, в погреб входил
великан.
Скотт бросился через прогибавшуюся под ногами губку к краю и, не
заметив его, кувыркнулся вниз. Великан остановился и посмотрел вокруг -
его голова почти упиралась в потолок. Скотт небольно ударился о цемент,
вскочил на ноги и снова упал, запутавшись в полах ставшего слишком большим
за одну ночь халата. Снова подскочил, глядя широко раскрытыми от ужаса
глазами на великана, который стоял неподвижно, положив огромные руки на
бедра. Поддерживая волочившиеся по полу края халата, Скотт, забыв про
сандалии, бросился босиком по холодному цементу.
Пробежав пять ярдов, он снова упал, запутавшись в выскользнувшей из
руки материи. Великан двинулся. Скотт вздохнул, немея от ужаса, и
заслонился одной рукой. Не было ни одного шанса спастись. Пол дрожал под
тяжелыми шагами. И Скотт полными ужаса глазами смотрел, как гаргантюанские
тапки обрушиваются на цемент. Задрал голову: тело гиганта нависало над ним
подобно падающей скале. Он заслонился руками. "Конец", - крикнул рассудок.
Грохот вдруг прекратился, и Скотт опустил руки.
Какое-то чудо остановило великана перед красным металлическим столом.
Почему он не прошел к водогрею? Зачем он пришел?
Стон вырвался из груди Скотта, когда великан наклонился над столом и
смахнул небрежно на пол картонную коробку величиною с многоэтажный дом.
Шум ее падения стрелами пронзил барабанные перепонки Скотта. Он зажал уши
и, с трудом поднявшись на ноги, попятился. Что же здесь делает великан?
Еще одна громадная картонная коробка, пролетев через весь погреб, упала с
оглушительным грохотом. Проследив испуганным взглядом за кувыркавшейся
коробкой, Скотт отпрыгнул туда, где стоял великан, который теперь
вытаскивал из кучи между топливным баком и холодильником что-то более
громоздкое - что-то голубое, - это был чемодан Лу.
Неожиданно он понял, что это не тот великан, который приходил в погреб
в среду. Его взгляд заскользил вверх по стенам гигантских штанов. Они были
в серо-голубую клеточку. "Что за материал? Шотландская шерсть!" Великан -
мужчина в костюме из шотландки, в громадных, как бетонные блоки, ботинках.
Где же Скотт мог видеть этот костюм?
Он понял - где, когда секундой позже второй великан, ростом поменьше,
соскочил с лестницы и пронзительно крикнул:
- Тебе помочь, дядя Марти?
Скотт стоял неподвижно, только глаза его перебегали с огромной фигуры
дочери на еще более гигантскую фигуру брата.
- Я справлюсь сам, - сказал Марти. - Для тебя они слишком тяжелые. -
Его голос отдавался в ушах Скотта таким звоном, что слова едва можно было
разобрать.
- Можно я возьму что-нибудь маленькое? - спросила Бет.
- Конечно, если тебе хочется, - ответил Марти. А картонки все летели
через погреб и падали на пол. Потом пронеслись два брезентовых стульчика и
упали, ударившись о садовые кресла.
- Вот так, вот так, - повторял Марти. - И вот так! - добавил он, бросив
сачок, высотою с двухтысячефутовое дерево, который ударился о стену скалы
и, скользнув по ней, устоял, упираясь в пол металлическим, круглым, как
луна, кольцом с" надетой на него сеткой.
Вернувшись к бетонной плите, Скотт задрал голову и, разинув рот,
посмотрел на башней высящуюся над собой фигуру брата. И увидел, как
громадная рука Марти взяла ручку второго чемодана, со скрежетом протащила
его по металлическому столу и поставила на пол.
"Зачем это Марти достает чемоданы?"
"Они переезжают".
- Нет, - пробормотал Скотт и, поддавшись порыву, побежал вперед. На
бегу он увидел, как гигантская фигура Бет в три шага пересекла погреб и
склонилась над вторым чемоданом.
- Нет, - лицо Скотта вытянулось от ужаса. - Марти, - пронзительно
кричал он и бежал к брату. Вдруг запутался в волочившемся по полу халате и
упал. Поднявшись на ноги, опять выкрикнул имя брата. - Она не уедет!
- Марти, это я! - истошно орал Скотт. - Марти!
Стащив халат через голову онемевшими пальцами, он бросил его на пол и
бесстрашно побежал к ботинкам брата.
- Марти!
Со ступенек доносился сводящий зубы пилящий скрежет - это Бет тащила
чемодан поменьше по шершавому цементу. Не обращая внимания на это, Скотт
бежал к брату. Он должен докричаться до него.
- Марти!
Брат со вздохом направился к лестнице.
- Нет, не уходи! - кричал Скотт изо всех сил и бежал вслед за
удалявшейся фигурой Марти, как маленькое белое насекомое. - Марти!
У ступенек брат обернулся, и глаза Скотта возбужденно расширились.
- Я здесь! Вот я! - орал он, думая, что брат услышал его, и бешено
размахивал своими тонкими, как ниточки, руками. - Я здесь, Марти, здесь!
Марти повернул свою гигантскую голову.
- Бет!
- Да, дядя Марти, - поплыл голос Бет со ступенек.
- Твоя мама оставляла здесь еще что-нибудь?
- Может быть, - отвечала она.
- Ладно. Мы еще заглянем сюда.
К этому моменту Скотт уже добежал до гигантского ботинка и, подпрыгнув
как можно выше, крепко вцепился в его грубую кожу.
- Марти! - снова крикнул он и затащил свое тело на верхний край
подошвы. Торопливо выпрямившись, Скотт бил кулаками по верху ботинка. Но
это было все равно, что бить по каменной стене.
- Марти, пожалуйста, - умолял он. - Пожалуйста, ну прошу!
Вдруг ботинок дрогнул и описал гигантскую головокружительную дугу.
Скотт потерял равновесие и полетел спиной вниз, крича и хватаясь руками за
воздух. Тяжело упал на цемент и, потеряв дыхание, смотрел, как Марти
поднимается по ступенькам с чемоданом Лу.
Когда брат вышел, солнечный свет, ослепляя, хлынул через дверной проем.
Скотт прикрыл глаза рукой и отпрянул. Рыдания душили его. "Это нечестно.
Как легко оказались зачеркнуты все его победы".
Вскочив на дрожащие ноги, он повернулся спиной к ослеплявшему его
солнцу. Она переезжает. Лу уезжает, Думая, что он мертв, она оставляет
его.
Скотт стиснул зубы. Он должен дать ей знать, что еще жив!
Он посмотрел по сторонам, прикрывая глаза ладошкой. Дверь была еще
открыта; Скотт, подбежав к краю нижней ступеньки, оценивающе взглянул на
ее отвесную стену. Будь даже у него новый крюк, все равно его было бы не
забросить на такую высоту, думал он, беспокойно прохаживаясь у основания
ступени и бормоча себе под нос:
- А что, если по щели между плитами? Смогу ли я взобраться, как
собирался сделать это в среду?
Скотт подошел к ближайшей щели и остановился, потому что понял, что
надо было взять хоть какую-то одежду, немного еды и воды.
И в ту же секунду мысль о том, что подъем невозможен для него, обожгла
его, как расплавленный свинец.
Он привалился к холодной цементной ступеньке и, дрожа всем телом,
уперся потухшим взглядом в пол. Скотт покачал головой:
- Нет смысла. Мне никогда не взобраться. Слишком поздно - во мне только
одна седьмая дюйма.
Он проковылял уже полпути к губке, когда неожиданная мысль развеяла его
отчаяние: "Марти сказал, что вернется еще".
Вздохнув, Скотт побежал обратно к ступеньке и вновь остановился.
"Спокойно, спокойно, - сдерживал он себя. - Тебе надо сначала
подготовиться. Нет смысла просто прыгать на ботинок: там не за что
уцепиться. Надо как-то ухватиться за штанину Марти, забраться внутрь и
провисеть там, пока брат не войдет в дом. А там выпрыгнуть из нее,
вскарабкаться на стол или стул, все равно на что, и, размахивая тряпицей,
привлечь к себе внимание Лу".
"И все это для того, чтобы дать ей знать, что я еще жив, - думал Скотт
возбужденно. - Только для того, чтобы она узнала, что я еще жив".
- Ну что ж. Поторопись. - Он нетерпеливо прихлопнул в ладоши: - С чего
начать? Начнем, пожалуй, с еды и питья; хорошо поесть - хорошо, но, -
Скотт нервно хихикнул, - неплохо бы и одеться. - Он посмотрел на свое
бледное, покрывшееся гусиной кожей тело. - Да, но вот что бы надеть? Халат
стал таким большим, а материал таким грубым. А может быть...
Скотт подбежал к губке и яростно выгрыз зубами казавшийся ему большим
матрасик. Растянув его как можно больше, обернул вокруг тела и просунул
руки, а потом и ноги через поры его ноздреватой поверхности. Матрасик
плотно, как резиновый, обтягивал спину, там и сям оставляя открытой грудь.
"Что ж, придется довольствоваться и этим. На лучшее нет времени".
Теперь пища. Он неторопливо подошел к хлебу, лежавшему около скалы,
отломил кусок. Отнес его к шлангу и, сев на металлический ободок, принялся
есть, болтая в воздухе ногами. Неплохо было бы обуться. Но во что?
Поев и совершив обычное путешествие к воде по длинному, холодному и
темному туннелю шланга, Скотт вернулся к губке. И, отодрав от нее два
крошечных кусочка, выщипал в них ямки, в которые всунул ноги. Кусочки
плохо держались на ногах. "Надо будет привязать их ниткой".
Вдруг ему пришло в голову, что при помощи нитки он не только закрепит
на себе одежду, но и заберется в штанину Марти. Если он сможет достать еще
одну булавку и, загнув ее крюком, привяжет к нитке, то можно будет
зацепиться за материю и висеть, пока брат не зайдет в дом.
Он побежал к картонке под топливным баком. Но на полпути остановился,
вспомнив о нитке, которая помогла ему прошлой ночью. На ней должен был
остаться обломок крюка. Скотт кинулся искать ее.
Все получилось так, как он и предполагал, более того, изгиба обломка
должно было хватить, чтобы зацепиться за брючину Марти.
Наверху, в комнатах, раздавались беспокойные и торопливые шаги, и он,
представив себе, как Лу, суетясь, готовится к отъезду, до боли сжал губы.
"Чего бы это ни стоило, он должен показать ей, что еще жив".
Скотт оглядел погреб. Трудно было поверить в то, что, столько просидев
здесь, он сможет наконец выбраться наружу. Погреб давно стал его
Вселенной. И, выйдя из него, он, может быть, будет напуган и неуверен, как
заключенный, выпущенный на волю после долгого срока заточения. Нет, это не
могло быть правдой. Не очень-то уютно было ему в этой темной утробе
погреба. И жизнь снаружи едва ли могла сравниться с этой тяжелой жизнью.
Скотт осторожно ощупал больное колено: опухоль почти спала, осталась
лишь слабая боль. Он провел по ссадинам на лице, развязал повязку на
пораненной руке, стащил ее и бросил на пол. Осторожно сглотнул: горло еще
болело, но это было уже неважно.
Скотт был готов вернуться в настоящий мир.
Наверху хлопнула задняя дверь, а затем раздались шаги на крыльце. Он
спрыгнул с валуна и размотал нитку. Взяв крюк в руки, прижался спиной к
стенке ступеньки и замер в ожидании. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из
груди. Во дворе слышен был скрип песка под ботинками, а потом раздался
голос:
- Я не знаю точно, что там еще осталось.
Лицо Скотта вытянулось, взгляд застыл, ноги стали ватными.
Это был голос Лу.
Скотт вжался в стенку, когда гигантские ботинки загрохотали вниз по
ступенькам.
- Лу, - прошептал он, а двое гигантов, как две черные тучи, заслонили
солнце.
Они ходили по погребу, их головы проплывали над полом на высоте почти в
полмили. Лицо Лу невозможно было разглядеть. Виден был только красный
колокол ее юбки.
- Вот эта коробка на полке тоже наша, - раздался с небес ее голос.
- Понял, - сказал Марти и, подойдя к скале, снял с полки коробку с
торчащей из нее рукой куклы.
Лу пнула ногой губку.
- Подожди, мне кажется...
Она присела, и вдруг черты ее огромного лица поплыли перед глазами
Скотта, как будто он стоял, уткнувшись носом в гигантский плакат, и
разглядывал его. Все лицо нельзя было охватить взглядом: огромный глаз
там, невероятных размеров нос здесь, и губы бесконечным каньоном с
розовыми краями.
- Да, - сказала Лу, - надо взять картонку из-под бака.
- Я еще раз спущусь за ней, - ответил Марти, поднимаясь по ступенькам с
другой коробкой.
Скотт и Лу остались вдвоем.
Его взгляд заскользил вверх, когда она опять встала. Лу плавно
двигалась по погребу, скрестив руки под выступающей, как гора, грудью.
Живот и грудь Скотта сдавило: теперь не могло быть сомнений в том, что она
недосягаема для него, надежды на то, что ему удастся рассказать ей о себе,
растаяли. Они исчезли, как только он увидел ее. Для нее Скотт был как
насекомое - это стало до ужаса ясно.
Даже если бы ему удалось привлечь ее внимание, это ничего бы не
изменило: жить ему осталось один день. И он добился бы только того, что
разбередил бы затянувшуюся было рану.
Скотт безмолвно застыл, как будто был изящной миниатюрной фигуркой с
браслета. Он смотрел на ту женщину, которая когда-то была его женой.
Марти снова спустился в погреб.
- Я буду рада выбраться отсюда, - сказала ему Лу.
- Это вполне естественно, - отвечал Марти, склонившись над баком.
Бет, сбегая по ступенькам вниз, спросила:
- Вам помочь, мамочка?
- Наверное, не надо. Хотя нет, захвати банку с кисточками. Они вроде
тоже наши.
- Хорошо, - и Бет направилась к плетеному столику.
Скотт вздрогнул, освобождаясь от наваждения. Да, он уже ничего не хочет
говорить Лу, но из погреба выбраться надо. Тут Марти ждать бессмысленно,
потому что он ходит слишком быстро. За его штанину не успеешь зацепиться.
Оттолкнувшись от ступеньки, Скотт бросился бежать, прячась в тени
холодильника, затем под плетеным столом. Когда он добежал до красного
металлического стола, Марти еще сидел на корточках перед топливным баком,
пытаясь вытащить из-под него картонку.
"Быстрее!"
И Скотт припустился бежать еще быстрее, волоча веревку по полу за
собой. Марти поднялся с картонкой в руках и направился к выходу.
"Нельзя терять ни секунды!"
Когда Скотт вылетел на открытое место, гигантский черный ботинок Марти
уже опускался рядом с ним. Изо всех сил он бросил крюк в шуршащую штанину.
Если бы он зацепил несущуюся галопом лошадь, вряд ли она сорвала бы его
с места с большей резкостью и силой.
Скотт захлебнулся криком. Он взлетел вверх, а через секунду уже несся
вниз, и серый пол наваливался на него. Подогнув ноги, Скотт вытянулся, и
его сделанная из губки куртка чиркнула по полу. Громадная нога поднялась
опять, и он взлетел еще выше. Нитка натянулась, его швырнуло вперед, руки
чуть не вывернулись, и погреб в фиолетовых кругах поплыл перед глазами.
Скотт хотел закричать, но не мог. Его бешено раскачивало, крутило, и его
крошечное тельце пулей неслось на ступеньки. Стена мгновение неслась на
него, но вдруг провалилась вниз. Ноги царапнули по краю первой ступеньки,
и его самодельные тапочки из губки разлетелись в клочья. Сильный толчок
заставил отпустить нитку и по инерции с огромной скоростью нестись на
стенку второй ступеньки. Пытаясь уберечься от удара, Скотт выставил руки
вперед и закричал. Он зацепился за цементную крошку и, вытянувшись всем
телом, полетел. Ноги взметнулись вверх, а голова врезалась в пол. Боль
разорвала череп, ярко-белая, она сжалась в черный узел, который,
разлетевшись, опустился на сознание ночным покрывалом.
Когда Лу выходила, ее громадный ботинок опустился в дюйме от обмякшего
тела Скотта.
Позже, когда Марти вез их на вокзал, Бет увидела, что в штанине его
брюк торчит крючок с ниткой, и, наклонившись, вытащила его. Марти сказал:
- Подцепил где-нибудь в погребе, - и тут же забыл об этом.
Бет положила крючок в карман куртки и тоже сразу забыла о нем.
- Отпусти меня, - завопил Скотт и больше ничего не смог произнести,
потому что ее рука держала тело, обхватывая его от плеч до бедер, плотно
прижимая руки и, казалось, выдавливая последние капли воздуха из груди. В
глазах потемнело, и он на секунду потерял сознание.
Очнулся Скотт, уже стоя на крыльце кукольного дома, - рука вжималась в
перильце, и Бет смотрела на него сверху испуганным взглядом.
- Я только прокатила тебя, - сказала она.
А он ринулся к двери: вбежав в дом, с силой захлопнул ее за собой и
набросил крючок на петельку. Почти без сил он свалился на пол в гостиной и
хрипло, тяжело задышал.
Бет продолжала оправдываться:
- Я же не обижала тебя.
Скотт ничего не отвечал. Ему казалось, что он только что вырвался из
чуть было не раздавивших его тисков.
- Я не хотела сделать тебе больно, - сказала Бет и заплакала.
Он знал, что когда-нибудь так случится. И вот это случилось. Нельзя
было больше откладывать, и нужно было сказать Лу, чтобы она не подпускала
Бет, ведь та еще ничего не понимала.
Пошатываясь, Скотт встал и доковылял до кушетки. Вдруг он опять услышал
перед домиком тяжелые шаги Бет, от которых дрожал пол. Дверь скрипнула -
Скотт вздрогнул: всего несколько мгновений прошло после того, как девочка,
увидев его и схватив рукой, чуть не раздавила.
Он откинулся на маленькие подушечки, сделанные для него Лу, и долго
лежал так, глядя в темный потолок и думая о том, что теряет ребенка.
Бет родилась в четверг, утром. Роды были долгими и тяжелыми. Лу
уговаривала его уехать домой, но он не согласился. Изредка он спускался
вниз, к машине, и, скрючившись на заднем сиденье, несколько минут дремал.
Но большую часть времени сидел в комнате ожидания, бессмысленно листая
журналы, так и не раскрыв ни разу принесенную с собой книгу. Конечно, он
заранее решил быть разумным - не разыгрывать бесполезных мелодрам, не
заламывать руки, не стучать нервно каблуками, измеряя шагами комнату.
Правда, последнее он вряд ли мог бы делать, даже если бы очень хотел,
поскольку комната ожидания была не отдельным помещением, а нишей,
сделанной в большом холле на третьем этаже больницы. И невозможно было
ходить по этой нише, не наталкиваясь на бесконечно снующие больничные
каталки. Так что ему приходилось сидеть, чувствуя себя так, будто он
проглотил бомбу, которая вот-вот взорвется. Рядом сидел еще один будущий
отец, но для того это были уже четвертые роды жены, и он явно пресытился
всякими переживаниями и поэтому спокойно читал книгу "Проклятие
конкистадоров". Скотт запомнил название книги. Как этот мужчина мог читать
такую книгу, когда его жена корчилась и содрогалась в родовых схватках?
Скорее всего, роды у нее всегда проходили гладко. И действительно, не
успел мужчина прочитать и трех глав, как в час ночи ребенок уже родился.
Спокойный отец пожал плечами, бросил взгляд на Скотта и отправился домой.
Скотт ругнул его в спину и остался один.
В семь утра Элизабет Луиза появилась на свет.
Доктор Аррон вышел из родильного зала и, поскрипывая по полу ботинками,
направился к Скотту через холл. Тысячи самых разных предположений
пронеслись в голове: "Лу умерла? Ребенок мертвый? Уродец? Двойня? Тройня?"
Но все оказалось не так - доктор Аррон сказал:
- Поздравляю, у вас девочка.
Его подвели к огромной прозрачной стеке, за которой медсестра держала
на руках завернутого в пеленку, зевающего, разметавшего ручонки младенца с
черными волосиками. Скотт незаметно смахнул слезу.
Он поднялся и сел на кушетке, вытянув ноги. Боль под ребрами начала
отпускать, но дышать было еще трудно. Скотт ощупал грудь и бока - все
кости были целы, но это была чистая случайность, потому что Бет очень
сильно сдавила его. "Конечно, она сделала это, боясь его выронить, но..."
Он покачал головой и пробормотал:
- Бет, Бет.
Оказывается, и ее Скотт терял день за днем с того момента, как начал
уменьшаться. Потеря жены была уже ясной и очевидной, но потеря Бет - это
была новость.
Сначала отдаление было вынужденным: он заболел ужасной, никому не
известной болезнью и поэтому без конца ходил по врачам, обследовался,
лежал в больнице, и для дочери просто не оставалось времени.
А когда он бывал дома, переживания и страх, нелады с Лу мешали понять,
как Бет уходит от него. Редко Скотт сажал ее к себе на колени и читал
сказку или поздно вечером стоял у ее постели и смотрел на нее. Но чаще
всего он был так погружен в свои проблемы, что ничего другого не замечал.
А потом к этому добавилась разница в росте. Он становился все ниже и
ниже, и в голову закрадывалась мысль, что вместе с ростом теряется и
уважение дочери. С этой мыслью было трудно бороться. Изменяя его отношения
с Лу, рост не пощадил и отношений с Бет.
Обнаружилось, что отцовский авторитет таинственно связан с ростом. Отец
для ребенка всегда большой, сильный и всемогущий. Ребенок смотрит просто:
вонзившуюся в нее булавку.
Сотрясая тело, пробегали волны ужаса. Руки что-то схватили, и, с трудом
поднявшись на ноги, Скотт попятился назад.
- Нет, - едва слышно бормотал он, - нет, нет, нет.
Тварь уже совсем вылезла из западни и неуклюже двигалась на него. Копье
еще торчало из ее тела. Вдруг она подпрыгнула, упала и завертелась на
песке, пытаясь выдернуть булавку.
"_Делай_ же что-нибудь!" - орал рассудок. А Скотт ошеломленно смотрел
на вздрагивающего паука.
Вдруг он понял, что в руке у него острый крюк, и в ту же секунду
бросился бежать, разматывая на бегу нитку. А тварь все еще металась из
стороны в сторону, оставляя на песке грязные пятна крови.
Наконец, освободившись от копья, она бросилась в погоню.
Скотт вращал нитку длиной в шесть футов, и крюк, блестящим серпом
разрезая воздух, проносился над головой.
Гадина приближалась.
Острие крюка вошло в ее яйцеобразное тело, как иголка в дыню. И, снова
завизжав, тварь отпрянула, а он стал бегать вокруг громадной щепки,
обматывая вокруг нее нитку. Гадина опять кинулась на него, и крюк вонзился
еще глубже. Скотт бросился наутек.
Она чуть не схватила его. И, прежде чем нитка, натянувшись, отбросила
ее назад, черная нога зацепила его плечо, пытаясь утащить за собой. Ему
пришлось упасть, чтобы освободиться.
Скотт встал. Ноги дрожали, волосы закрывали глаза, а лицо было в грязи.
Гадина, царапая песок ногами, клацая челюстями, пыталась достать его.
Но крюк удерживал ее. Мерзкий визг вонзался ножом в разум Скотта.
Он не мог выносить этого - и понесся по песку, а тварь преследовала
его, как могла - прыгая и волоча за собой щепку.
Скотт подбежал к скользкому от паучьей крови копью и, стиснув зубы,
чтоб не стошнило, швырнув на него несколько пригоршней песка, схватил его.
И тут же бросился обратно, к пауку, прижимая оружие к бедру, выставив его
острием вперед.
Паук прыгнул, и Скотт ткнул его копьем, которое пронзило черную
скорлупу - брызнула кровь. Паук прыгнул опять - еще укол, еще кровь. Снова
и снова бросался паук вперед - снова и снова протыкал его Скотт. Кровь
лилась мутными потоками, и наконец на черном теле не осталось живого
места.
Гадина уже не визжала. Она медленно, дрожа, отползала назад на своих
ослабевших ногах. Скотт решил добить ее. Он мог бы уйти и оставить ее
подыхать здесь медленно и мучительно. Но фантастически возникшая из
какой-то туманной, давно забытой нравственности причина - он жалел паука -
заставляла покончить со страданиями дрожащей твари. Скотт решительно
шагнул навстречу пауку, который, собрав последние силы, прыгнул.
Копье пронзило черное тело, и оно, яростно вздрагивая, тяжело свалилось
на песок. Источавшие яд челюсти клацали в нескольких дюймах от Скотта.
Гадина умерла и теперь безжизненной грудой лежала на пропитанном кровью
песке.
Он попятился и, не помня себя, повалился на песок. В ушах его
раздавался медленный, скрежещущий звук скребущихся ног паука - мертвого,
теперь уже мертвого.
Скотт слабо пошевелился, медленно вытянул руки, сжал в кулаках песок.
Застонав, перевернулся на спину, открыл глаза.
"Что это - сон?" Полежав с минуту, он, кряхтя, сел.
"Нет, не сон". В нескольких ярдах громадным мертвым валуном, разбросав
в разные стороны неподвижные ноги, похожие на балки, лежало черное тело
паука, - мертвая тишина висела над ним.
Была уже почти ночь. И до полной темноты нужно было спуститься. Устало
дыша, Скотт поднялся на ноги и подошел к пауку. Становилось дурно от вида
окровавленной туши, но ему нужен был крюк.
Когда крюк был извлечен, Скотт побрел, пошатываясь, по пустыне, волоча
его за собой так, чтобы песок очистил блестящую поверхность от крови.
Ну вот, дело сделано. И ночи ужаса теперь позади. И он может спать безо
всяких крышек, свободно и мирно. Усталая улыбка тронула его застывшее
лицо. Да, игра стоила свеч. И, кажется, он выиграл ее.
С края скалы Скотт выбрасывал крюк, пока наконец не вонзил его в
дерево. Затем медленно, тяжело забрался на подлокотник и, втащив за собой
нитку, пошел по нему. Еще длинный спуск впереди. Он улыбнулся. Ничего.
Дело сделано.
Когда он, раскачиваясь на нитке, спускался к нижнему креслу, крюк
сломался.
Какой-то миг Скотт камнем падал вниз, медленно переворачиваясь в
воздухе, отчаянно болтая руками и ногами. Потрясенный неожиданностью, он
не мог издать ни звука. Голова его отключилась - только одно чувство
владело им: полное, ошеломленное изумление.
Ударившись о вышитую цветами подушечку, его тело подпрыгнуло и, снова
шлепнувшись на нее, спокойно вытянулось.
Немного погодя Скотт встал и ощупал тело. Он ничего не понимал: "Прежде
чем упасть, я пролетел не одну сотню футов; как же я остался жив? Как не
разбился?"
Скотт долго стоял, беспрестанно ощупывая себя, и никак не мог поверить
в то, что все кости были целы и он лишь слегка ушибся.
Потом до него дошло: его вес. Он раньше этого не понимал и думал, что,
упав, расшибется так же, как расшибся бы нормальный человек с нормальным
весом. Он ошибался, хотя ему давно следовало бы понять это. Ведь не
разбивается же муравей, упав с любой высоты, а спокойно бежит себе дальше.
Озадаченно покачав головой, Скотт взял один из самых больших кусков
хлеба и оттащил его к губке. Затем, напившись из лужи в шланге, забрался
на губку и приступил к ужину.
В эту ночь он спал в полном покое.
Вдруг проснувшись, он с криком вскочил. Солнечный свет ковром
расстилался по цементному полу; громовые шаги доносились со ступенек
лестницы. У него перехватило дыхание. Заслоняя свет, в погреб входил
великан.
Скотт бросился через прогибавшуюся под ногами губку к краю и, не
заметив его, кувыркнулся вниз. Великан остановился и посмотрел вокруг -
его голова почти упиралась в потолок. Скотт небольно ударился о цемент,
вскочил на ноги и снова упал, запутавшись в полах ставшего слишком большим
за одну ночь халата. Снова подскочил, глядя широко раскрытыми от ужаса
глазами на великана, который стоял неподвижно, положив огромные руки на
бедра. Поддерживая волочившиеся по полу края халата, Скотт, забыв про
сандалии, бросился босиком по холодному цементу.
Пробежав пять ярдов, он снова упал, запутавшись в выскользнувшей из
руки материи. Великан двинулся. Скотт вздохнул, немея от ужаса, и
заслонился одной рукой. Не было ни одного шанса спастись. Пол дрожал под
тяжелыми шагами. И Скотт полными ужаса глазами смотрел, как гаргантюанские
тапки обрушиваются на цемент. Задрал голову: тело гиганта нависало над ним
подобно падающей скале. Он заслонился руками. "Конец", - крикнул рассудок.
Грохот вдруг прекратился, и Скотт опустил руки.
Какое-то чудо остановило великана перед красным металлическим столом.
Почему он не прошел к водогрею? Зачем он пришел?
Стон вырвался из груди Скотта, когда великан наклонился над столом и
смахнул небрежно на пол картонную коробку величиною с многоэтажный дом.
Шум ее падения стрелами пронзил барабанные перепонки Скотта. Он зажал уши
и, с трудом поднявшись на ноги, попятился. Что же здесь делает великан?
Еще одна громадная картонная коробка, пролетев через весь погреб, упала с
оглушительным грохотом. Проследив испуганным взглядом за кувыркавшейся
коробкой, Скотт отпрыгнул туда, где стоял великан, который теперь
вытаскивал из кучи между топливным баком и холодильником что-то более
громоздкое - что-то голубое, - это был чемодан Лу.
Неожиданно он понял, что это не тот великан, который приходил в погреб
в среду. Его взгляд заскользил вверх по стенам гигантских штанов. Они были
в серо-голубую клеточку. "Что за материал? Шотландская шерсть!" Великан -
мужчина в костюме из шотландки, в громадных, как бетонные блоки, ботинках.
Где же Скотт мог видеть этот костюм?
Он понял - где, когда секундой позже второй великан, ростом поменьше,
соскочил с лестницы и пронзительно крикнул:
- Тебе помочь, дядя Марти?
Скотт стоял неподвижно, только глаза его перебегали с огромной фигуры
дочери на еще более гигантскую фигуру брата.
- Я справлюсь сам, - сказал Марти. - Для тебя они слишком тяжелые. -
Его голос отдавался в ушах Скотта таким звоном, что слова едва можно было
разобрать.
- Можно я возьму что-нибудь маленькое? - спросила Бет.
- Конечно, если тебе хочется, - ответил Марти. А картонки все летели
через погреб и падали на пол. Потом пронеслись два брезентовых стульчика и
упали, ударившись о садовые кресла.
- Вот так, вот так, - повторял Марти. - И вот так! - добавил он, бросив
сачок, высотою с двухтысячефутовое дерево, который ударился о стену скалы
и, скользнув по ней, устоял, упираясь в пол металлическим, круглым, как
луна, кольцом с" надетой на него сеткой.
Вернувшись к бетонной плите, Скотт задрал голову и, разинув рот,
посмотрел на башней высящуюся над собой фигуру брата. И увидел, как
громадная рука Марти взяла ручку второго чемодана, со скрежетом протащила
его по металлическому столу и поставила на пол.
"Зачем это Марти достает чемоданы?"
"Они переезжают".
- Нет, - пробормотал Скотт и, поддавшись порыву, побежал вперед. На
бегу он увидел, как гигантская фигура Бет в три шага пересекла погреб и
склонилась над вторым чемоданом.
- Нет, - лицо Скотта вытянулось от ужаса. - Марти, - пронзительно
кричал он и бежал к брату. Вдруг запутался в волочившемся по полу халате и
упал. Поднявшись на ноги, опять выкрикнул имя брата. - Она не уедет!
- Марти, это я! - истошно орал Скотт. - Марти!
Стащив халат через голову онемевшими пальцами, он бросил его на пол и
бесстрашно побежал к ботинкам брата.
- Марти!
Со ступенек доносился сводящий зубы пилящий скрежет - это Бет тащила
чемодан поменьше по шершавому цементу. Не обращая внимания на это, Скотт
бежал к брату. Он должен докричаться до него.
- Марти!
Брат со вздохом направился к лестнице.
- Нет, не уходи! - кричал Скотт изо всех сил и бежал вслед за
удалявшейся фигурой Марти, как маленькое белое насекомое. - Марти!
У ступенек брат обернулся, и глаза Скотта возбужденно расширились.
- Я здесь! Вот я! - орал он, думая, что брат услышал его, и бешено
размахивал своими тонкими, как ниточки, руками. - Я здесь, Марти, здесь!
Марти повернул свою гигантскую голову.
- Бет!
- Да, дядя Марти, - поплыл голос Бет со ступенек.
- Твоя мама оставляла здесь еще что-нибудь?
- Может быть, - отвечала она.
- Ладно. Мы еще заглянем сюда.
К этому моменту Скотт уже добежал до гигантского ботинка и, подпрыгнув
как можно выше, крепко вцепился в его грубую кожу.
- Марти! - снова крикнул он и затащил свое тело на верхний край
подошвы. Торопливо выпрямившись, Скотт бил кулаками по верху ботинка. Но
это было все равно, что бить по каменной стене.
- Марти, пожалуйста, - умолял он. - Пожалуйста, ну прошу!
Вдруг ботинок дрогнул и описал гигантскую головокружительную дугу.
Скотт потерял равновесие и полетел спиной вниз, крича и хватаясь руками за
воздух. Тяжело упал на цемент и, потеряв дыхание, смотрел, как Марти
поднимается по ступенькам с чемоданом Лу.
Когда брат вышел, солнечный свет, ослепляя, хлынул через дверной проем.
Скотт прикрыл глаза рукой и отпрянул. Рыдания душили его. "Это нечестно.
Как легко оказались зачеркнуты все его победы".
Вскочив на дрожащие ноги, он повернулся спиной к ослеплявшему его
солнцу. Она переезжает. Лу уезжает, Думая, что он мертв, она оставляет
его.
Скотт стиснул зубы. Он должен дать ей знать, что еще жив!
Он посмотрел по сторонам, прикрывая глаза ладошкой. Дверь была еще
открыта; Скотт, подбежав к краю нижней ступеньки, оценивающе взглянул на
ее отвесную стену. Будь даже у него новый крюк, все равно его было бы не
забросить на такую высоту, думал он, беспокойно прохаживаясь у основания
ступени и бормоча себе под нос:
- А что, если по щели между плитами? Смогу ли я взобраться, как
собирался сделать это в среду?
Скотт подошел к ближайшей щели и остановился, потому что понял, что
надо было взять хоть какую-то одежду, немного еды и воды.
И в ту же секунду мысль о том, что подъем невозможен для него, обожгла
его, как расплавленный свинец.
Он привалился к холодной цементной ступеньке и, дрожа всем телом,
уперся потухшим взглядом в пол. Скотт покачал головой:
- Нет смысла. Мне никогда не взобраться. Слишком поздно - во мне только
одна седьмая дюйма.
Он проковылял уже полпути к губке, когда неожиданная мысль развеяла его
отчаяние: "Марти сказал, что вернется еще".
Вздохнув, Скотт побежал обратно к ступеньке и вновь остановился.
"Спокойно, спокойно, - сдерживал он себя. - Тебе надо сначала
подготовиться. Нет смысла просто прыгать на ботинок: там не за что
уцепиться. Надо как-то ухватиться за штанину Марти, забраться внутрь и
провисеть там, пока брат не войдет в дом. А там выпрыгнуть из нее,
вскарабкаться на стол или стул, все равно на что, и, размахивая тряпицей,
привлечь к себе внимание Лу".
"И все это для того, чтобы дать ей знать, что я еще жив, - думал Скотт
возбужденно. - Только для того, чтобы она узнала, что я еще жив".
- Ну что ж. Поторопись. - Он нетерпеливо прихлопнул в ладоши: - С чего
начать? Начнем, пожалуй, с еды и питья; хорошо поесть - хорошо, но, -
Скотт нервно хихикнул, - неплохо бы и одеться. - Он посмотрел на свое
бледное, покрывшееся гусиной кожей тело. - Да, но вот что бы надеть? Халат
стал таким большим, а материал таким грубым. А может быть...
Скотт подбежал к губке и яростно выгрыз зубами казавшийся ему большим
матрасик. Растянув его как можно больше, обернул вокруг тела и просунул
руки, а потом и ноги через поры его ноздреватой поверхности. Матрасик
плотно, как резиновый, обтягивал спину, там и сям оставляя открытой грудь.
"Что ж, придется довольствоваться и этим. На лучшее нет времени".
Теперь пища. Он неторопливо подошел к хлебу, лежавшему около скалы,
отломил кусок. Отнес его к шлангу и, сев на металлический ободок, принялся
есть, болтая в воздухе ногами. Неплохо было бы обуться. Но во что?
Поев и совершив обычное путешествие к воде по длинному, холодному и
темному туннелю шланга, Скотт вернулся к губке. И, отодрав от нее два
крошечных кусочка, выщипал в них ямки, в которые всунул ноги. Кусочки
плохо держались на ногах. "Надо будет привязать их ниткой".
Вдруг ему пришло в голову, что при помощи нитки он не только закрепит
на себе одежду, но и заберется в штанину Марти. Если он сможет достать еще
одну булавку и, загнув ее крюком, привяжет к нитке, то можно будет
зацепиться за материю и висеть, пока брат не зайдет в дом.
Он побежал к картонке под топливным баком. Но на полпути остановился,
вспомнив о нитке, которая помогла ему прошлой ночью. На ней должен был
остаться обломок крюка. Скотт кинулся искать ее.
Все получилось так, как он и предполагал, более того, изгиба обломка
должно было хватить, чтобы зацепиться за брючину Марти.
Наверху, в комнатах, раздавались беспокойные и торопливые шаги, и он,
представив себе, как Лу, суетясь, готовится к отъезду, до боли сжал губы.
"Чего бы это ни стоило, он должен показать ей, что еще жив".
Скотт оглядел погреб. Трудно было поверить в то, что, столько просидев
здесь, он сможет наконец выбраться наружу. Погреб давно стал его
Вселенной. И, выйдя из него, он, может быть, будет напуган и неуверен, как
заключенный, выпущенный на волю после долгого срока заточения. Нет, это не
могло быть правдой. Не очень-то уютно было ему в этой темной утробе
погреба. И жизнь снаружи едва ли могла сравниться с этой тяжелой жизнью.
Скотт осторожно ощупал больное колено: опухоль почти спала, осталась
лишь слабая боль. Он провел по ссадинам на лице, развязал повязку на
пораненной руке, стащил ее и бросил на пол. Осторожно сглотнул: горло еще
болело, но это было уже неважно.
Скотт был готов вернуться в настоящий мир.
Наверху хлопнула задняя дверь, а затем раздались шаги на крыльце. Он
спрыгнул с валуна и размотал нитку. Взяв крюк в руки, прижался спиной к
стенке ступеньки и замер в ожидании. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из
груди. Во дворе слышен был скрип песка под ботинками, а потом раздался
голос:
- Я не знаю точно, что там еще осталось.
Лицо Скотта вытянулось, взгляд застыл, ноги стали ватными.
Это был голос Лу.
Скотт вжался в стенку, когда гигантские ботинки загрохотали вниз по
ступенькам.
- Лу, - прошептал он, а двое гигантов, как две черные тучи, заслонили
солнце.
Они ходили по погребу, их головы проплывали над полом на высоте почти в
полмили. Лицо Лу невозможно было разглядеть. Виден был только красный
колокол ее юбки.
- Вот эта коробка на полке тоже наша, - раздался с небес ее голос.
- Понял, - сказал Марти и, подойдя к скале, снял с полки коробку с
торчащей из нее рукой куклы.
Лу пнула ногой губку.
- Подожди, мне кажется...
Она присела, и вдруг черты ее огромного лица поплыли перед глазами
Скотта, как будто он стоял, уткнувшись носом в гигантский плакат, и
разглядывал его. Все лицо нельзя было охватить взглядом: огромный глаз
там, невероятных размеров нос здесь, и губы бесконечным каньоном с
розовыми краями.
- Да, - сказала Лу, - надо взять картонку из-под бака.
- Я еще раз спущусь за ней, - ответил Марти, поднимаясь по ступенькам с
другой коробкой.
Скотт и Лу остались вдвоем.
Его взгляд заскользил вверх, когда она опять встала. Лу плавно
двигалась по погребу, скрестив руки под выступающей, как гора, грудью.
Живот и грудь Скотта сдавило: теперь не могло быть сомнений в том, что она
недосягаема для него, надежды на то, что ему удастся рассказать ей о себе,
растаяли. Они исчезли, как только он увидел ее. Для нее Скотт был как
насекомое - это стало до ужаса ясно.
Даже если бы ему удалось привлечь ее внимание, это ничего бы не
изменило: жить ему осталось один день. И он добился бы только того, что
разбередил бы затянувшуюся было рану.
Скотт безмолвно застыл, как будто был изящной миниатюрной фигуркой с
браслета. Он смотрел на ту женщину, которая когда-то была его женой.
Марти снова спустился в погреб.
- Я буду рада выбраться отсюда, - сказала ему Лу.
- Это вполне естественно, - отвечал Марти, склонившись над баком.
Бет, сбегая по ступенькам вниз, спросила:
- Вам помочь, мамочка?
- Наверное, не надо. Хотя нет, захвати банку с кисточками. Они вроде
тоже наши.
- Хорошо, - и Бет направилась к плетеному столику.
Скотт вздрогнул, освобождаясь от наваждения. Да, он уже ничего не хочет
говорить Лу, но из погреба выбраться надо. Тут Марти ждать бессмысленно,
потому что он ходит слишком быстро. За его штанину не успеешь зацепиться.
Оттолкнувшись от ступеньки, Скотт бросился бежать, прячась в тени
холодильника, затем под плетеным столом. Когда он добежал до красного
металлического стола, Марти еще сидел на корточках перед топливным баком,
пытаясь вытащить из-под него картонку.
"Быстрее!"
И Скотт припустился бежать еще быстрее, волоча веревку по полу за
собой. Марти поднялся с картонкой в руках и направился к выходу.
"Нельзя терять ни секунды!"
Когда Скотт вылетел на открытое место, гигантский черный ботинок Марти
уже опускался рядом с ним. Изо всех сил он бросил крюк в шуршащую штанину.
Если бы он зацепил несущуюся галопом лошадь, вряд ли она сорвала бы его
с места с большей резкостью и силой.
Скотт захлебнулся криком. Он взлетел вверх, а через секунду уже несся
вниз, и серый пол наваливался на него. Подогнув ноги, Скотт вытянулся, и
его сделанная из губки куртка чиркнула по полу. Громадная нога поднялась
опять, и он взлетел еще выше. Нитка натянулась, его швырнуло вперед, руки
чуть не вывернулись, и погреб в фиолетовых кругах поплыл перед глазами.
Скотт хотел закричать, но не мог. Его бешено раскачивало, крутило, и его
крошечное тельце пулей неслось на ступеньки. Стена мгновение неслась на
него, но вдруг провалилась вниз. Ноги царапнули по краю первой ступеньки,
и его самодельные тапочки из губки разлетелись в клочья. Сильный толчок
заставил отпустить нитку и по инерции с огромной скоростью нестись на
стенку второй ступеньки. Пытаясь уберечься от удара, Скотт выставил руки
вперед и закричал. Он зацепился за цементную крошку и, вытянувшись всем
телом, полетел. Ноги взметнулись вверх, а голова врезалась в пол. Боль
разорвала череп, ярко-белая, она сжалась в черный узел, который,
разлетевшись, опустился на сознание ночным покрывалом.
Когда Лу выходила, ее громадный ботинок опустился в дюйме от обмякшего
тела Скотта.
Позже, когда Марти вез их на вокзал, Бет увидела, что в штанине его
брюк торчит крючок с ниткой, и, наклонившись, вытащила его. Марти сказал:
- Подцепил где-нибудь в погребе, - и тут же забыл об этом.
Бет положила крючок в карман куртки и тоже сразу забыла о нем.
- Отпусти меня, - завопил Скотт и больше ничего не смог произнести,
потому что ее рука держала тело, обхватывая его от плеч до бедер, плотно
прижимая руки и, казалось, выдавливая последние капли воздуха из груди. В
глазах потемнело, и он на секунду потерял сознание.
Очнулся Скотт, уже стоя на крыльце кукольного дома, - рука вжималась в
перильце, и Бет смотрела на него сверху испуганным взглядом.
- Я только прокатила тебя, - сказала она.
А он ринулся к двери: вбежав в дом, с силой захлопнул ее за собой и
набросил крючок на петельку. Почти без сил он свалился на пол в гостиной и
хрипло, тяжело задышал.
Бет продолжала оправдываться:
- Я же не обижала тебя.
Скотт ничего не отвечал. Ему казалось, что он только что вырвался из
чуть было не раздавивших его тисков.
- Я не хотела сделать тебе больно, - сказала Бет и заплакала.
Он знал, что когда-нибудь так случится. И вот это случилось. Нельзя
было больше откладывать, и нужно было сказать Лу, чтобы она не подпускала
Бет, ведь та еще ничего не понимала.
Пошатываясь, Скотт встал и доковылял до кушетки. Вдруг он опять услышал
перед домиком тяжелые шаги Бет, от которых дрожал пол. Дверь скрипнула -
Скотт вздрогнул: всего несколько мгновений прошло после того, как девочка,
увидев его и схватив рукой, чуть не раздавила.
Он откинулся на маленькие подушечки, сделанные для него Лу, и долго
лежал так, глядя в темный потолок и думая о том, что теряет ребенка.
Бет родилась в четверг, утром. Роды были долгими и тяжелыми. Лу
уговаривала его уехать домой, но он не согласился. Изредка он спускался
вниз, к машине, и, скрючившись на заднем сиденье, несколько минут дремал.
Но большую часть времени сидел в комнате ожидания, бессмысленно листая
журналы, так и не раскрыв ни разу принесенную с собой книгу. Конечно, он
заранее решил быть разумным - не разыгрывать бесполезных мелодрам, не
заламывать руки, не стучать нервно каблуками, измеряя шагами комнату.
Правда, последнее он вряд ли мог бы делать, даже если бы очень хотел,
поскольку комната ожидания была не отдельным помещением, а нишей,
сделанной в большом холле на третьем этаже больницы. И невозможно было
ходить по этой нише, не наталкиваясь на бесконечно снующие больничные
каталки. Так что ему приходилось сидеть, чувствуя себя так, будто он
проглотил бомбу, которая вот-вот взорвется. Рядом сидел еще один будущий
отец, но для того это были уже четвертые роды жены, и он явно пресытился
всякими переживаниями и поэтому спокойно читал книгу "Проклятие
конкистадоров". Скотт запомнил название книги. Как этот мужчина мог читать
такую книгу, когда его жена корчилась и содрогалась в родовых схватках?
Скорее всего, роды у нее всегда проходили гладко. И действительно, не
успел мужчина прочитать и трех глав, как в час ночи ребенок уже родился.
Спокойный отец пожал плечами, бросил взгляд на Скотта и отправился домой.
Скотт ругнул его в спину и остался один.
В семь утра Элизабет Луиза появилась на свет.
Доктор Аррон вышел из родильного зала и, поскрипывая по полу ботинками,
направился к Скотту через холл. Тысячи самых разных предположений
пронеслись в голове: "Лу умерла? Ребенок мертвый? Уродец? Двойня? Тройня?"
Но все оказалось не так - доктор Аррон сказал:
- Поздравляю, у вас девочка.
Его подвели к огромной прозрачной стеке, за которой медсестра держала
на руках завернутого в пеленку, зевающего, разметавшего ручонки младенца с
черными волосиками. Скотт незаметно смахнул слезу.
Он поднялся и сел на кушетке, вытянув ноги. Боль под ребрами начала
отпускать, но дышать было еще трудно. Скотт ощупал грудь и бока - все
кости были целы, но это была чистая случайность, потому что Бет очень
сильно сдавила его. "Конечно, она сделала это, боясь его выронить, но..."
Он покачал головой и пробормотал:
- Бет, Бет.
Оказывается, и ее Скотт терял день за днем с того момента, как начал
уменьшаться. Потеря жены была уже ясной и очевидной, но потеря Бет - это
была новость.
Сначала отдаление было вынужденным: он заболел ужасной, никому не
известной болезнью и поэтому без конца ходил по врачам, обследовался,
лежал в больнице, и для дочери просто не оставалось времени.
А когда он бывал дома, переживания и страх, нелады с Лу мешали понять,
как Бет уходит от него. Редко Скотт сажал ее к себе на колени и читал
сказку или поздно вечером стоял у ее постели и смотрел на нее. Но чаще
всего он был так погружен в свои проблемы, что ничего другого не замечал.
А потом к этому добавилась разница в росте. Он становился все ниже и
ниже, и в голову закрадывалась мысль, что вместе с ростом теряется и
уважение дочери. С этой мыслью было трудно бороться. Изменяя его отношения
с Лу, рост не пощадил и отношений с Бет.
Обнаружилось, что отцовский авторитет таинственно связан с ростом. Отец
для ребенка всегда большой, сильный и всемогущий. Ребенок смотрит просто: