быстро бросит крюк и схватит обеими руками копье.
- Не дергайся, еще ничего не случилось.
Скотт снова двинулся через пески. Шел медленно и осторожно, беспокойно
озираясь по сторонам. Он ничего не мог поделать с ней, с этой ниткой, -
наоборот, это она делала все: шурша по песку, зарываясь в песок, она
мешала ему и напоминала своим шорохом о па...
Скотт остановился и испуганно обернулся.
- Никого, хватит дергаться, - приказал он себе и неторопливо
осмотрелся. Сердце медленно, как молот, билось о ребра. - Нет, никого!
Только тени, тишина и застывшие, как бы в ожидании, предметы.
В ожидании? В ожидании, потому что все было вкривь и вкось: вздернуто,
наклонено, подвешено. Каждая линия, казалось, беспокойно текла. "Что-то
должно случиться. Я предчувствую. Сама тишина, кажется, нашептывает это".
Что-то должно случиться.
Скотт воткнул копье в песок и начал сматывать нитку в лассо, чтобы
можно было нести ее на плече, не вслушиваясь в предательское шуршание за
спиной. Сматывая темную нитку, с которой постоянно осыпался песок, он
беспокойно озирался.
Услышав подозрительный шорох, Скотт выпустил лассо и, выхватив копье из
песка, выставил его перед собой. Мышцы рук и плеч дрожали от напряжения,
ноги упирались в песок, широко раскрытые глаза сверлили сумрак пустыни.
Дрожащее дыхание срывалось с его губ. Он стоял, настороженно вслушиваясь.
Может, это дом оседает? Может...
Щелчок, хлопок и волна рева.
С глухим вскриком Скотт развернулся, вглядываясь в темноту полными
ужаса глазами, и почти сразу понял - масляный обогреватель. И, бросив
копье, зажал дрожащими руками уши.
Через две минуты, клацнув, обогреватель выключился, и тишина упала на
залитую тенями пустыню.
Смотав нитку, повесив ее тяжелые кольца на плечо и взяв в руки копье,
Скотт двинулся дальше, все еще беспокойно озираясь. "Где эта гадина? Где
она прячется?"
Подойдя к ближайшей щепке, он остановился и, скинув нитку, выставил
вперед копье. Эта гадина может прятаться за любой щепкой. Скотт облизнул
сухие губы и, пригнувшись, двинулся вперед. Чем дальше он углублялся в
дюны, тем чернее становился сумрак. "Она может быть за щепкой. Что, если
гадина там?"
Вдруг он задрал голову, его неожиданно осенило, что, возможно, тварь
спускается на него сверху по невидимой паутине.
Стиснув стучащие зубы, Скотт опустил голову. От страха под ложечкой
холодело и посасывало. "А что, черт побери! Я не собираюсь стоять здесь,
как паралитик". Решительно, хотя и на дрожащих ногах, он подошел к концу
щепки и заглянул за нее. Никого.
Вздыхая, Скотт вернулся к нитке и поднял ее. "Ну и тяжесть! Надо было
ее оставить. Что с ней случилось бы?" Он постоял в нерешительности, а
затем к нему пришла светлая мысль, что крюк нужен для того, чтобы
подтянуть ломоть хлеба к краю скалы. Согласившись с этим, Скотт поднял
тяжелое лассо на плечо. Он был рад тому, что придумал. Теперь у него была
веская причина тащить нитку. Какой бы тяжелой она ни казалась, бросать ее
уже не хотелось.
И каждый раз, подходя к щепке, валуну, куску картона, кирпичу, куче
песка. Скотт вынужден был выполнять одну и ту же щекочущую нервы
процедуру: скидывать лассо, подкрадываться, выставив вперед копье, и
убеждаться в очередной раз, что паука нет. И каждый раз после этого
облегчение - временное - ватой заполняло его, тело становилось вялым,
копье утыкалось в песок, и он возвращался к нитке, крюку и затем шел к
следующему препятствию. Временным облегчение было потому, что каждая удача
была на самом деле только отсрочкой.
Когда Скотт наконец добрался до хлеба, есть ему уже не хотелось.
Он стоял перед возвышавшимся перед ним белым кубом, как ребенок перед
многоэтажным домом. Ему раньше не приходило в голову, как он потащит
ломоть к краю.
"Ерунда, - мелькнуло смутно. - Мне совсем не нужно так много на один
день".
Скотт осторожно огляделся, но никого не увидел. "А может, паук все-таки
сдох?" Он не мог в это поверить, хотя, впрочем, если бы гадина была жива,
она бы уже выдала себя. Раньше эта тварь чувствовала его присутствие. Она,
наверное, помнила его и, возможно, ненавидела. Но он-то точно ненавидел
ее.
Скотт воткнул копье в песок и отломил твердый кусок хлеба, вгрызся и
начал жевать. "Вкусно". Через несколько мгновений аппетит вернулся к нему,
а спустя еще минуты он, казалось, готов был съесть все разом. Хотя
осторожность не покинула его, Скотт поймал себя на том, что отламывает
кусок за куском и жадно грызет белые хрустящие крошки. Раньше как-то не
приходило в голову, как ему не хватало хлеба. Печенье - это совсем не то.
Наевшись, как не наедался уже давно, он запил хлеб водой и, подержав в
нерешительности губку, отбросил ее. Она свое сделала! Затем поднял копье и
отколол им кусок в два раза больше себя самого. "Слишком много", -
вмешался рассудок. Скотт не обратил на это внимания.
Он воткнул крюк в кусок хлеба и потащил его медленно к обрыву, оставляя
в песке глубокую борозду. У края скалы вытащил крюк и, подталкивая сзади
свою добычу, сбросил ее вниз.
Кусок полетел, и мелкие крошки закружились снежинками вокруг него.
Ударившись об пол, он раскололся на три части, которые, попрыгав,
прокатились по полу и замерли. "Так. Ну вот". Он совершил трудное
восхождение, добыл хлеб. Дело было сделано.
Скотт стоял, оглядывая пустыню.
Но если все так хорошо, почему он все еще напряжен? Почему не отпускает
неприятное ощущение под ложечкой? Он в безопасности. Паука нигде нет: ни
за щепками, ни за камнями, ни за кусками картона, ни за
склянками-жестянками. Он в безопасности.
Почему же тогда не спуститься вниз?
Скотт стоял неподвижно и смотрел на сумрачную бескрайнюю пустыню, а его
сердце билось все быстрее, как будто собиралось вымучить для него правду,
посылая удары по позвоночнику вверх - к мозгу, как бы пытаясь достучаться
в его двери, пробить его стены и сказать: ты сделал только полдела - добыл
хлеб, теперь надо убить паука.
Копье выскользнуло из рук и зазвенело по цементу. А Скотт стоял, дрожа
от возбуждения: он знал, чем вызвано его напряжение, знал точно, что
должно было произойти - что должно было сделать.
Скованным движением Скотт поднял копье и пошел в пески. Через несколько
ярдов ноги его подломились и он тяжело сел, подогнув их под себя. Копье
скатилось по коленям, а Скотт все сидел так, держа его руками и глядя на
безмолвные пески неверящим взглядом.
Он ждал.
"Жизнь в кукольном домике" - так называлась одна из глав его книги,
последняя глава. Дописывая ее, Скотт понял, что не сможет больше писать:
самый маленький карандашик становился в его крошечных ручках бейсбольной
битой; и он решил перейти на магнитофон, но, прежде чем получил его, голос
его так ослаб, что и это стало уже невозможным.
Но это было позже. А когда Лу однажды вошла в комнату, держа в руках
громадный игрушечный дом, в Скотте было еще десять дюймов росту. Он
отдыхал на подушечке - под кушеткой, чтобы Бет случайно не наступила на
него. Скотт увидел, как Лу поставила домик на пол, и, выбравшись наружу,
поднялся. Она опустилась на колени и наклонилась, приставив ухо к его рту.
- Зачем ты принесла это? - спросил он.
Лу ответила очень тихо, чтобы звук ее голоса не повредил его барабанные
перепонки:
- Я думала, он тебе понравится.
Скотт собирался сказать, что ему этот домик совсем не нравится, но,
взглянув на ее профиль, ответил:
- Очень милый.
Это был игрушечный домик высшего класса. Они могли позволить себе эту
роскошь теперь, когда его книга издавалась и переиздавалась.
Он подошел к игрушке и поднялся на крыльцо. Странное чувство охватило
его, когда его руки легли на сделанные под железо перильца: странное
чувство, как тогда, в ту ночь, на ступеньках фургона Клариссы.
Толкнув дверь, Скотт вошел в дом и закрыл ее за собой. Первой комнатой
была просторная гостиная. Кроме легких занавесок, в ней ничего не было.
Игрушечный камин, паркетный пол, окна, широкие подоконники, подсвечники, -
приятная комната, за исключением одной вещи: одной стены не было. И через
эту отсутствующую стену он увидел наблюдавшую за ним с мягкой улыбкой Лу.
- Нравится тебе?
Скотт прошел через комнату и, остановившись там, где следовало бы быть
стене, спросил:
- А мебель?
- Она в... - начала было Лу, но, заметив, что он вздрогнул от грома ее
голоса, добавила очень тихо: - Она в машине.
- Да, - и Скотт вернулся в комнату.
- Я сейчас принесу. А ты осмотри дом. - Лу пошла, ее тяжелые шаги
сотрясали пол настоящей, большой гостиной. Потом хлопнула настоящая
входная дверь, и он пошел осматривать свой игрушечный домик.
К полудню вся мебель была расставлена, и Скотт попросил Лу придвинуть
его дом к стене за кушеткой, чтоб в нем было безопасно и стало как бы
четыре стены. Бет строго-настрого было запрещено подходить к домику, но
иногда кошка подбиралась к нему, а это было опасно.
Скотт также попросил Лу протянуть в свой домик провод, чтобы можно было
подключить маленькую лампочку с елочной гирлянды. При всем своем
энтузиазме Лу забыла про необходимое ему освещение. А ему еще очень
хотелось, чтобы в его домике был и водопровод, но это было, конечно,
невозможно.
Скотт переехал в игрушечный домик, где явно не хватало комфорта, ведь
куклы в нем не нуждаются. Креслица, даже в гостиной, были с прямыми
спинками и очень неудобные: не хватало мягких сидений. На кровати не было
ни сетки, ни матраса. И Лу сшила из лоскута материи матрасик, набив в него
немножко ваты, чтобы Скотт мог спать на жесткой кровати.
Жизнь в кукольном домике не была настоящей жизнью: можно было сколько
угодно сидеть за сияющим пианино, желая поиграть, но пальцы перебирали
только нарисованную клавиатуру пустого ящика; можно было пойти на кухню и
в поисках завтрака дергать ручку холодильника, сделанного из цельного
куска пластмассы, поворачивать без всякого толку ручки на плите, потому
что и вечности не хватило бы, чтоб вскипятить на ней кастрюльку воды;
можно было до посинения крутить водопроводные краны, ожидая, что чудесным
образом из них вдруг что-нибудь потечет; класть одежду в крошечную
стиральную машину и доставать ее оттуда точно такой же сухой и грязной;
можно было даже положить настоящие деревянные щепочки в камин и зажечь их,
но тогда пришлось бы спасаться от дыма, потому что настоящего дымохода
тоже не было.
И наступила ночь, когда ему пришлось снять обручальное кольцо, которое
он носил на веревочке, надетой на шею. Оно стало очень тяжелым, как
громадный золотой обруч. Скотт отнес его наверх, в спальню, и положил в
нижний ящик комода.
Сидя на краешке кровати и глядя на бюро с ящичками, он думал о кольце,
думал о том, что оно было тем корнем, который все эти месяцы связывал его
с семьей и который теперь был вырван наконец и лежал мертвый в ящичке
маленького комодика. Его брак, таким образом, был формально расторгнут.
В тот день Бет принесла ему куклу и оставила ее на крыльце домика.
Сначала Скотт упорно не замечал подарка, но потом, не удержавшись, сошел
вниз к кукле, сидевшей на верхней ступеньке крыльца в легком костюмчике
голубого цвета.
- Что, озябла? - спросил он, беря ее в руки. Кукла ничего не смогла
ответить.
Он отнес ее наверх и положил на кровать. Кукольные глазки захлопнулись.
- Нет, нет, не засыпай, - запротестовал Скотт и усадил куклу, согнув ее
в том месте, где длинные, жесткие, негнущиеся ноги присоединялись к
туловищу. - Вот так. - Она сидела, тараща на него свои раскрашенные глаза.
- Какой на тебе милый летний костюмчик, - сказал Скотт и, протянув
руку, откинул назад ее льняные волосы. - Кто же сделал твои волосы? - А
кукла не отвечала и все так же сидела в одном положении, с раздвинутыми
ногами и приподнятыми руками, словно застыв в нерешительности перед
объятием.
Ткнув пальцем в ее твердую маленькую грудь и нечаянно сдернув лифчик,
он спросил ее с неподдельным удивлением и даже чуть-чуть строго:
- А зачем это ты носишь лифчик?
Кукла отрешенно глядела на него своими стеклянными глазами.
- Ресницы из целлулоида, ушей нет; плоская, как доска, - заметил он
совсем уж бестактно. А она все глядела.
Позже, извинившись перед своей новой подругой за грубое поведение,
Скотт рассказал ей историю своей жизни. В полумраке спальни она терпеливо
внимала его рассказу, как и прежде, тараща свои голубые стеклянные глаза и
сладострастно поджимая свои безжизненные губки, как бы в предвкушении
несбыточного поцелуя.
Поздно вечером он уложил куклу на кровати и вытянулся рядом с ней. Она
тут же заснула. Скотт повернул ее на бок, и голубые глазки, со щелчком
открывшись, уставились на него.
- Спи, - прошептал он, обвив вокруг нее руку и прижавшись к ее
прохладной, как бы гипсовой ноге. Бедро куклы больно упиралось ему в
живот. И Скотт перевернул ее на другой бок и, снова прижавшись к ней,
обнял за талию.
В полночь он вскочил как ужаленный и непонимающим взглядом уставился на
чью-то гладкую голую спину, лежащую рядом с ним, на желтые волосы,
завязанные в хвостик красной ленточкой. Сердце его готово было выпрыгнуть
из груди.
- Кто ты? - шепотом спросил Скотт и, не дождавшись ответа, дотронулся
до твердого холодного тела. Вспомнил.
Рыдания сотрясли его грудь. "Почему ты не настоящая?" - спрашивал он, а
соседка безучастно молчала. Скотт зарылся лицом в ее мягкие льняные волосы
и, крепко сжав ее в объятиях, вскоре уснул.
Сидя на холодном песке, он бессмысленно глядел на руку куклы, торчащую
из громадной картонной коробки. Это она навеяла на него воспоминания.
Скотт моргнул и огляделся. Как давно все это было? Уже и не вспомнить.
Много важнее знать, как долго он тут грезил. Но как узнать это? Луч света
все еще пробивается через окно.
Он опять заморгал и огляделся.
Больше нельзя сидеть в бездействии. Если начнет темнеть, ему уже ни за
что... И мысли смешались.
Вот, вот _оно_ - каких еще искать доказательств? Достаточно того, что
он не смог закончить эту мысль. В темноте ему ни за что не убить паука, у
него не будет ни единого шанса на победу. Вот о чем он думал. Но почему же
рассудок не смог завершить мысль? Да потому, что она вселяла в него ужас.
Почему же тогда он не уходит? А к чему? Ему надо все обдумать, во всем
разобраться. Пусть будет так. Держа копье в побелевших от напряжения
руках, Скотт поджал губы.
Так или иначе, паук стал для него неким символом: символом чего-то
ненавистного, с чем ему никогда уже не смириться. А поскольку он обречен,
то почему бы ему не попробовать сразиться с этим _чем-то_?
Нет, все не так просто. В этом есть еще что-то. Возможно, неверие в то,
что завтра он исчезнет. Но разве не так же думают о смерти? Какой
нормальный человек будет думать всерьез о смерти? Нормальный? А что значит
"нормальный"? И Скотт закрыл глаза.
Чуть позже он торопливо встал, и в виски ему ударила кровь. Завтрашнее
исчезновение не имеет к этому никакого отношения, а если и имеет, то он
закроет на это глаза. Он живет настоящим моментом. И в настоящий момент
решает, что если и умрет, то только вместе с пауком. На этом Скотт и
порешил, пресытившись раздумьями.
Очнувшись от задумчивости, он почувствовал, что идет по песку на
деревянных от усталости и напряжения ногах. "Куда ты идешь? - пронеслось в
голове. Ответ был только один: "Иду на паука и..."
Скотт застыл на месте. Шуршание сандалий по песку затихло. "И что
дальше?"
Скотт вздрогнул. Что он может сделать? С чем он выйдет против
семиногого гигантского паука, который больше его в четыре раза? На что
годится его маленькая булавка?
Не шевелясь, он глядел на безмолвную, будто вымершую пустыню. Ему нужен
четкий план действий, и чем быстрее, тем лучше. Опять хочется пить. Нельзя
терять ни секунды.
"Хорошо, - подумал Скотт, пытаясь совладать с подкрадывающимся страхом.
- Хорошо, посмотри на паука как на крупного хищного зверя, которого надо
убить. Что делают охотники, когда хотят убить такого зверя?"
Ответ пришел почти мгновенно: "Западня. Паук свалится в нее и..."
Булавка! Булавка, торчащая, как длинный острый кол!
Сняв с плеча лассо, он схватил копье и быстро начал разрывать им песок,
как лопатой.
Через сорок пять минут западня была готова.
Обливаясь потом, подрагивая от напряжения, Скотт стоял на дне ямы,
глядя на ее отвесные стены. Если бы не нитка, он сам оказался бы в
западне. Немного отдохнув, он закрепил копье, чуть наклонив его, острием
вверх, утоптал влажный песок вокруг него и, выбравшись наверх, стоял там
некоторое время и смотрел вниз.
Почему-то сразу же на него навалились сомнения. А вдруг не выйдет? Что,
если паук взбежит по песку так же легко, как по твердой стене? А что, если
он не наколется на булавку? Или выпрыгнет раньше, чем коснется острия?
Тогда Скотт окажется безоружным. Может, лучше, как тогда в картонке -
держать копье самому и ждать, пока паук, прыгнув, напорется на него всем
своим весом? Нет, сейчас так не получится, уже поздно - он слишком мал, и
удар опрокинет его. А эти ужасные ощущения, когда громадная черная лапа
царапала его? Он не сможет устоять. А зачем стоять здесь?
Ответа не было. И еще одно. Чем накрыть западню, когда паук окажется в
ней? Может, просто засыпать его песком? Нет, это будет очень долго.
Скотт искал и наконец нашел и оттащил к яме подходящий кусок картона.
Его ширины было достаточно, чтобы закрыть западню.
Вот так-то. Он заманит сюда паука и, когда тот напорется на булавку,
надвинет картон на яму и будет сидеть на нем, пока не убедиться в том, что
гадина сдохла.
Скотт облизнул губы.
Другого способа нет.
Он постоял несколько минут, успокаивая дыхание. И, хотя еще чувствовал
усталость и тяжело дышал, пошел, озираясь, по пустыне. Скотт знал, что,
задержись он на минутку, решимость оставит его.
Паук, должно быть, в паутине. Вот где его можно найти. Скотт шел
осторожно, размеренным шагом, тревожно оглядываясь по сторонам. Казалось,
холодный камень лежит у него в желудке.
Он беззащитен без булавки. Что, если паук отрежет его от западни? Резко
выдохнув, Скотт попытался прогнать неприятное ощущение в животе. "Нет,
нет, - отчаянно возразил он сам себе, - я не допущу этого".
Снова раздался звук оседавшего дома. Скотт, поначалу вздрогнув,
прибавил шагу. Тело его было нервно напряжено.
Темнело. Он уходил все дальше и дальше в пески от света в окне. От
судорожного, как бы испуганного дыхания грудь вздрагивала. Это были
повадки "черной вдовы", - от природы хитрая и скрытная, она плела свою
паутину только в темных глухих углах.
А Скотт все шел в густеющий с каждым шагом мрак.
Вот она. Висит высоко на своей паутине, дрожа яйцом тела, похожим на
черную жемчужину, вцепившись ногами в невидимую нить.
В горле застрял комок - хотелось сглотнуть, но горло казалось
деревянным. Он почти задыхался, глядя на огромного паука. Было ясно,
почему этой гадины целый день не было видно: обмотанный липкими нитями,
под неподвижной громадой паука висел полуобглоданный таракан. Скотту стало
дурно, его чуть не стошнило. Закрыв глаза и почти захлебываясь, он глубоко
вздохнул. Сладковато пахло трупом - смертью.
Глаза резко открылись. Паук не двигался, его тело свисало, как
сверкающий черный плод с молочно-белой лозы.
Вздрагивая, Скотт смотрел на гадину. У него не хватало храбрости
приблизиться к ней, но, даже если бы хватило, он не стал бы подходить,
чтобы мерзкая тварь не оплела его паутиной, как таракана.
Что же ему делать? Внезапно пробудившийся инстинкт потребовал, чтобы он
исчез так же незаметно, как и появился. Поддавшись увещеваниям этого
голоса, Скотт отступил на несколько ярдов.
Нет. Он _должен_ сделать это. В этом нет смысла, этому нет оснований,
это безумно, но он все равно должен. Скотт присел и, безумно глядя на
громадного паука, бессознательно поглаживал руками песок.
Руки инстинктивно отдернулись от чего-то твердого. Вскрикнув, он
дернулся, чуть не завалившись на спину. Глаза нервно перебежали от гадины:
"Не услышала ли эта тварь его крика?" - к тому, на что наткнулась рука.
Это был небольшой камень.
Скотт поднял его и оценивающе подбросил на руке.
Желудок превратился в узел нервов, грудь тяжело поднималась и
опускалась. Взгляд застыл на раздутом теле паука.
Стиснув зубы, Скотт встал и, найдя камень побольше, положил обе свои
находки перед собой на песок. Неожиданно далеко, за пустыней, взревел
масляный обогреватель. Втянув голову в плечи, он зажал руками уши,
спасаясь от грохота. Песок дрожал. Вверху, на стене, паук, казалось,
шевельнулся, но это было всего лишь легкое подрагивание паутины.
Когда обогреватель, щелкнув, отключился, Скотт поднял камень и, секунду
поколебавшись, кинул его в паука. Но промахнулся. Камень, пролетев над
круглым телом, только порвал паутину. Ее обрывки задрожали, как
раздуваемые ветром занавески. Паук пошевелился и снова замер.
"Ты еще в безопасности, - кричал рассудок, - ты еще в безопасности.
Бога ради, беги отсюда".
Напрягая мышцы, Скотт швырнул в гадину второй камень. Снова промах. Но
в этот раз камень застрял в паутине и, увлекая ее своим весом вниз,
потянул за собой и паука. Черная тень медленно сползла по невидимой нити;
ноги дернулись и опять замерли.
Всхлипывая и ругаясь, Скотт схватил третий камень и швырнул его.
Пролетев по дуге, тот ударился о блестящую спину паука и отскочил.
Гадина подпрыгнула. Казалось, что она повисла в воздухе, но в тот же
миг тварь была снова на паутине и рванулась вниз, раскачиваясь, как
громадное падающее яйцо. До смерти напуганный, в безумной ярости Скотт
швырнул в паука еще два камня. Они попали в паутину, один увеличил дырку,
другой прорвал вторую.
- Иди сюда! - пронзительно закричал Скотт. - Иди сюда, чертова гадина!
Паук, скользя вниз по нитке, дрожал всем телом и цеплялся за паутину
ногами. Еще один крик замер в горле Скотта, и, втянув воздух, он
развернулся и бросился через пески.
Через десять ярдов Скотт суетливо оглянулся: паук уже летел за ним по
песку чернильным пятном. Внезапный ужас охватил беглеца. Ноги казались
ватными. "Я падаю".
Но это было не так. Раскрыв рот, Скотт все еще тяжело бежал, беспокойно
ища взглядом западню, но ее не было. Может, дальше? Он оглянулся: паук
настигал его.
Скотт отвернулся. "Не смотри!" - пронеслось в голове. В боку закололо.
Сандалии глухо стучали по песку. Глаза напряженно искали западню.
Не удержавшись, он снова оглянулся. Тварь была еще ближе. Дрожа всем
телом на толстых ногах, она бежала по песку почти боком, ее взгляд был
прикован к жертве. Скотт летел сквозь тени и свет, безумно раскрыв глаза.
Где же западня?
Он, наверное, пробежал мимо нее, - недалеко впереди уже виднелись
жестянки из-под краски. Нет, это невозможно! Так тщательно все рассчитать
и вдруг опростоволоситься! Скотт мельком глянул назад. Еще ближе: утопая в
песке, трясясь и подпрыгивая, перебирая ногами, ужасная черная гадина,
размером больше лошади, неслась за ним.
Ему нужно вернуться назад. И он по широкой дуге рванулся назад, моля о
том, чтобы паук не срезал по прямой. Песок мешал все больше и больше,
сандалии вязли и, выдираясь из песка, издавали какой-то сосущий звук.
Скотт снова оглянулся. Паук не срезал угол, но стал еще ближе.
Слышалось дикое скрябанье ног гадины по песку. Она приближалась:
двенадцать ярдов, одиннадцать, десять...
На бегу Скотт подпрыгнул, пытаясь разглядеть западню. Но не увидел ее и
только тяжело рухнул на песок. Отчаянный визг задрожал в его горле.
"Неужели все закончится вот так? А, вот она! Вперед, направо!"
Изменив направление, Скотт бросился к насыпи на краю ловушки.
Гигантского паука отделяло от него уже девять ярдов.
Яма росла на глазах. Скотт прибавил из последних сил, стиснув зубы и
руками отталкиваясь от воздуха. Резко затормозил на краю и развернулся.
Это был роковой момент: надо было стоять так, пока паук не приблизится
почти вплотную.
Смертельно испуганный. Скотт стоял, глядя, как черная гадина
надвигается на него, становясь все выше и мощнее. Он увидел ее черные
глаза, острые клещи челюстей, волоски на ногах и громадное тело, - все
ближе и ближе. Скотт вздрогнул. "Нет, не сейчас! Еще не время!" Гадина
почти нависла над ним, заслонив собой весь мир, и встала на дыбы, готовясь
обрушиться на жертву.
"Вот оно!"
С огромным усилием Скотт отпрыгнул в сторону, а паук рухнул в западню.
Страшный, пронзительный визг, похожий на рыканье распоровшей брюхо
лошади, почти парализовал Скотта. И только инстинкт заставил его вскочить,
схватить обломок картона и надвинуть его на яму. Визг продолжался, и вдруг
Скотт поймал себя на том, что тоже визжит. Задвигая яму картоном, он
увидел огромное черное тело, бьющееся в судорогах, толстые ноги,
цепляющиеся за стенки западни и взметающие столбы пыли.
Скотт бросился на картон и сразу же почувствовал тяжелые удары и толчки
рвущейся наружу гадины. Кровь стыла в жилах, а он наваливался на
подскакивающий картон, ожидая, когда тварь сдохнет.
- Я сделал это, - раздался победный крик, - я сделал это!
Вдруг Скотт перестал дышать. Картонка поднималась.
Ужас холодными тисками сжал сердце. Обломок картона поднимался,
заставляя его тело скользить.
Когда черная нога, как ожившая ветка дерева, высунулась наружу. Скотт
закричал, соскальзывая по гладкой крышке как раз к ней.
Инстинкт подбросил его на ноги, и, когда обломок картона от яростного
удара подлетел вверх, Скотт добавил к силе этого удара свою и,
оттолкнувшись, пролетел высоко над громадной ногой.
Он упал мешком рядом с лассо и закрутился на четвереньках, с ужасом
- Не дергайся, еще ничего не случилось.
Скотт снова двинулся через пески. Шел медленно и осторожно, беспокойно
озираясь по сторонам. Он ничего не мог поделать с ней, с этой ниткой, -
наоборот, это она делала все: шурша по песку, зарываясь в песок, она
мешала ему и напоминала своим шорохом о па...
Скотт остановился и испуганно обернулся.
- Никого, хватит дергаться, - приказал он себе и неторопливо
осмотрелся. Сердце медленно, как молот, билось о ребра. - Нет, никого!
Только тени, тишина и застывшие, как бы в ожидании, предметы.
В ожидании? В ожидании, потому что все было вкривь и вкось: вздернуто,
наклонено, подвешено. Каждая линия, казалось, беспокойно текла. "Что-то
должно случиться. Я предчувствую. Сама тишина, кажется, нашептывает это".
Что-то должно случиться.
Скотт воткнул копье в песок и начал сматывать нитку в лассо, чтобы
можно было нести ее на плече, не вслушиваясь в предательское шуршание за
спиной. Сматывая темную нитку, с которой постоянно осыпался песок, он
беспокойно озирался.
Услышав подозрительный шорох, Скотт выпустил лассо и, выхватив копье из
песка, выставил его перед собой. Мышцы рук и плеч дрожали от напряжения,
ноги упирались в песок, широко раскрытые глаза сверлили сумрак пустыни.
Дрожащее дыхание срывалось с его губ. Он стоял, настороженно вслушиваясь.
Может, это дом оседает? Может...
Щелчок, хлопок и волна рева.
С глухим вскриком Скотт развернулся, вглядываясь в темноту полными
ужаса глазами, и почти сразу понял - масляный обогреватель. И, бросив
копье, зажал дрожащими руками уши.
Через две минуты, клацнув, обогреватель выключился, и тишина упала на
залитую тенями пустыню.
Смотав нитку, повесив ее тяжелые кольца на плечо и взяв в руки копье,
Скотт двинулся дальше, все еще беспокойно озираясь. "Где эта гадина? Где
она прячется?"
Подойдя к ближайшей щепке, он остановился и, скинув нитку, выставил
вперед копье. Эта гадина может прятаться за любой щепкой. Скотт облизнул
сухие губы и, пригнувшись, двинулся вперед. Чем дальше он углублялся в
дюны, тем чернее становился сумрак. "Она может быть за щепкой. Что, если
гадина там?"
Вдруг он задрал голову, его неожиданно осенило, что, возможно, тварь
спускается на него сверху по невидимой паутине.
Стиснув стучащие зубы, Скотт опустил голову. От страха под ложечкой
холодело и посасывало. "А что, черт побери! Я не собираюсь стоять здесь,
как паралитик". Решительно, хотя и на дрожащих ногах, он подошел к концу
щепки и заглянул за нее. Никого.
Вздыхая, Скотт вернулся к нитке и поднял ее. "Ну и тяжесть! Надо было
ее оставить. Что с ней случилось бы?" Он постоял в нерешительности, а
затем к нему пришла светлая мысль, что крюк нужен для того, чтобы
подтянуть ломоть хлеба к краю скалы. Согласившись с этим, Скотт поднял
тяжелое лассо на плечо. Он был рад тому, что придумал. Теперь у него была
веская причина тащить нитку. Какой бы тяжелой она ни казалась, бросать ее
уже не хотелось.
И каждый раз, подходя к щепке, валуну, куску картона, кирпичу, куче
песка. Скотт вынужден был выполнять одну и ту же щекочущую нервы
процедуру: скидывать лассо, подкрадываться, выставив вперед копье, и
убеждаться в очередной раз, что паука нет. И каждый раз после этого
облегчение - временное - ватой заполняло его, тело становилось вялым,
копье утыкалось в песок, и он возвращался к нитке, крюку и затем шел к
следующему препятствию. Временным облегчение было потому, что каждая удача
была на самом деле только отсрочкой.
Когда Скотт наконец добрался до хлеба, есть ему уже не хотелось.
Он стоял перед возвышавшимся перед ним белым кубом, как ребенок перед
многоэтажным домом. Ему раньше не приходило в голову, как он потащит
ломоть к краю.
"Ерунда, - мелькнуло смутно. - Мне совсем не нужно так много на один
день".
Скотт осторожно огляделся, но никого не увидел. "А может, паук все-таки
сдох?" Он не мог в это поверить, хотя, впрочем, если бы гадина была жива,
она бы уже выдала себя. Раньше эта тварь чувствовала его присутствие. Она,
наверное, помнила его и, возможно, ненавидела. Но он-то точно ненавидел
ее.
Скотт воткнул копье в песок и отломил твердый кусок хлеба, вгрызся и
начал жевать. "Вкусно". Через несколько мгновений аппетит вернулся к нему,
а спустя еще минуты он, казалось, готов был съесть все разом. Хотя
осторожность не покинула его, Скотт поймал себя на том, что отламывает
кусок за куском и жадно грызет белые хрустящие крошки. Раньше как-то не
приходило в голову, как ему не хватало хлеба. Печенье - это совсем не то.
Наевшись, как не наедался уже давно, он запил хлеб водой и, подержав в
нерешительности губку, отбросил ее. Она свое сделала! Затем поднял копье и
отколол им кусок в два раза больше себя самого. "Слишком много", -
вмешался рассудок. Скотт не обратил на это внимания.
Он воткнул крюк в кусок хлеба и потащил его медленно к обрыву, оставляя
в песке глубокую борозду. У края скалы вытащил крюк и, подталкивая сзади
свою добычу, сбросил ее вниз.
Кусок полетел, и мелкие крошки закружились снежинками вокруг него.
Ударившись об пол, он раскололся на три части, которые, попрыгав,
прокатились по полу и замерли. "Так. Ну вот". Он совершил трудное
восхождение, добыл хлеб. Дело было сделано.
Скотт стоял, оглядывая пустыню.
Но если все так хорошо, почему он все еще напряжен? Почему не отпускает
неприятное ощущение под ложечкой? Он в безопасности. Паука нигде нет: ни
за щепками, ни за камнями, ни за кусками картона, ни за
склянками-жестянками. Он в безопасности.
Почему же тогда не спуститься вниз?
Скотт стоял неподвижно и смотрел на сумрачную бескрайнюю пустыню, а его
сердце билось все быстрее, как будто собиралось вымучить для него правду,
посылая удары по позвоночнику вверх - к мозгу, как бы пытаясь достучаться
в его двери, пробить его стены и сказать: ты сделал только полдела - добыл
хлеб, теперь надо убить паука.
Копье выскользнуло из рук и зазвенело по цементу. А Скотт стоял, дрожа
от возбуждения: он знал, чем вызвано его напряжение, знал точно, что
должно было произойти - что должно было сделать.
Скованным движением Скотт поднял копье и пошел в пески. Через несколько
ярдов ноги его подломились и он тяжело сел, подогнув их под себя. Копье
скатилось по коленям, а Скотт все сидел так, держа его руками и глядя на
безмолвные пески неверящим взглядом.
Он ждал.
"Жизнь в кукольном домике" - так называлась одна из глав его книги,
последняя глава. Дописывая ее, Скотт понял, что не сможет больше писать:
самый маленький карандашик становился в его крошечных ручках бейсбольной
битой; и он решил перейти на магнитофон, но, прежде чем получил его, голос
его так ослаб, что и это стало уже невозможным.
Но это было позже. А когда Лу однажды вошла в комнату, держа в руках
громадный игрушечный дом, в Скотте было еще десять дюймов росту. Он
отдыхал на подушечке - под кушеткой, чтобы Бет случайно не наступила на
него. Скотт увидел, как Лу поставила домик на пол, и, выбравшись наружу,
поднялся. Она опустилась на колени и наклонилась, приставив ухо к его рту.
- Зачем ты принесла это? - спросил он.
Лу ответила очень тихо, чтобы звук ее голоса не повредил его барабанные
перепонки:
- Я думала, он тебе понравится.
Скотт собирался сказать, что ему этот домик совсем не нравится, но,
взглянув на ее профиль, ответил:
- Очень милый.
Это был игрушечный домик высшего класса. Они могли позволить себе эту
роскошь теперь, когда его книга издавалась и переиздавалась.
Он подошел к игрушке и поднялся на крыльцо. Странное чувство охватило
его, когда его руки легли на сделанные под железо перильца: странное
чувство, как тогда, в ту ночь, на ступеньках фургона Клариссы.
Толкнув дверь, Скотт вошел в дом и закрыл ее за собой. Первой комнатой
была просторная гостиная. Кроме легких занавесок, в ней ничего не было.
Игрушечный камин, паркетный пол, окна, широкие подоконники, подсвечники, -
приятная комната, за исключением одной вещи: одной стены не было. И через
эту отсутствующую стену он увидел наблюдавшую за ним с мягкой улыбкой Лу.
- Нравится тебе?
Скотт прошел через комнату и, остановившись там, где следовало бы быть
стене, спросил:
- А мебель?
- Она в... - начала было Лу, но, заметив, что он вздрогнул от грома ее
голоса, добавила очень тихо: - Она в машине.
- Да, - и Скотт вернулся в комнату.
- Я сейчас принесу. А ты осмотри дом. - Лу пошла, ее тяжелые шаги
сотрясали пол настоящей, большой гостиной. Потом хлопнула настоящая
входная дверь, и он пошел осматривать свой игрушечный домик.
К полудню вся мебель была расставлена, и Скотт попросил Лу придвинуть
его дом к стене за кушеткой, чтоб в нем было безопасно и стало как бы
четыре стены. Бет строго-настрого было запрещено подходить к домику, но
иногда кошка подбиралась к нему, а это было опасно.
Скотт также попросил Лу протянуть в свой домик провод, чтобы можно было
подключить маленькую лампочку с елочной гирлянды. При всем своем
энтузиазме Лу забыла про необходимое ему освещение. А ему еще очень
хотелось, чтобы в его домике был и водопровод, но это было, конечно,
невозможно.
Скотт переехал в игрушечный домик, где явно не хватало комфорта, ведь
куклы в нем не нуждаются. Креслица, даже в гостиной, были с прямыми
спинками и очень неудобные: не хватало мягких сидений. На кровати не было
ни сетки, ни матраса. И Лу сшила из лоскута материи матрасик, набив в него
немножко ваты, чтобы Скотт мог спать на жесткой кровати.
Жизнь в кукольном домике не была настоящей жизнью: можно было сколько
угодно сидеть за сияющим пианино, желая поиграть, но пальцы перебирали
только нарисованную клавиатуру пустого ящика; можно было пойти на кухню и
в поисках завтрака дергать ручку холодильника, сделанного из цельного
куска пластмассы, поворачивать без всякого толку ручки на плите, потому
что и вечности не хватило бы, чтоб вскипятить на ней кастрюльку воды;
можно было до посинения крутить водопроводные краны, ожидая, что чудесным
образом из них вдруг что-нибудь потечет; класть одежду в крошечную
стиральную машину и доставать ее оттуда точно такой же сухой и грязной;
можно было даже положить настоящие деревянные щепочки в камин и зажечь их,
но тогда пришлось бы спасаться от дыма, потому что настоящего дымохода
тоже не было.
И наступила ночь, когда ему пришлось снять обручальное кольцо, которое
он носил на веревочке, надетой на шею. Оно стало очень тяжелым, как
громадный золотой обруч. Скотт отнес его наверх, в спальню, и положил в
нижний ящик комода.
Сидя на краешке кровати и глядя на бюро с ящичками, он думал о кольце,
думал о том, что оно было тем корнем, который все эти месяцы связывал его
с семьей и который теперь был вырван наконец и лежал мертвый в ящичке
маленького комодика. Его брак, таким образом, был формально расторгнут.
В тот день Бет принесла ему куклу и оставила ее на крыльце домика.
Сначала Скотт упорно не замечал подарка, но потом, не удержавшись, сошел
вниз к кукле, сидевшей на верхней ступеньке крыльца в легком костюмчике
голубого цвета.
- Что, озябла? - спросил он, беря ее в руки. Кукла ничего не смогла
ответить.
Он отнес ее наверх и положил на кровать. Кукольные глазки захлопнулись.
- Нет, нет, не засыпай, - запротестовал Скотт и усадил куклу, согнув ее
в том месте, где длинные, жесткие, негнущиеся ноги присоединялись к
туловищу. - Вот так. - Она сидела, тараща на него свои раскрашенные глаза.
- Какой на тебе милый летний костюмчик, - сказал Скотт и, протянув
руку, откинул назад ее льняные волосы. - Кто же сделал твои волосы? - А
кукла не отвечала и все так же сидела в одном положении, с раздвинутыми
ногами и приподнятыми руками, словно застыв в нерешительности перед
объятием.
Ткнув пальцем в ее твердую маленькую грудь и нечаянно сдернув лифчик,
он спросил ее с неподдельным удивлением и даже чуть-чуть строго:
- А зачем это ты носишь лифчик?
Кукла отрешенно глядела на него своими стеклянными глазами.
- Ресницы из целлулоида, ушей нет; плоская, как доска, - заметил он
совсем уж бестактно. А она все глядела.
Позже, извинившись перед своей новой подругой за грубое поведение,
Скотт рассказал ей историю своей жизни. В полумраке спальни она терпеливо
внимала его рассказу, как и прежде, тараща свои голубые стеклянные глаза и
сладострастно поджимая свои безжизненные губки, как бы в предвкушении
несбыточного поцелуя.
Поздно вечером он уложил куклу на кровати и вытянулся рядом с ней. Она
тут же заснула. Скотт повернул ее на бок, и голубые глазки, со щелчком
открывшись, уставились на него.
- Спи, - прошептал он, обвив вокруг нее руку и прижавшись к ее
прохладной, как бы гипсовой ноге. Бедро куклы больно упиралось ему в
живот. И Скотт перевернул ее на другой бок и, снова прижавшись к ней,
обнял за талию.
В полночь он вскочил как ужаленный и непонимающим взглядом уставился на
чью-то гладкую голую спину, лежащую рядом с ним, на желтые волосы,
завязанные в хвостик красной ленточкой. Сердце его готово было выпрыгнуть
из груди.
- Кто ты? - шепотом спросил Скотт и, не дождавшись ответа, дотронулся
до твердого холодного тела. Вспомнил.
Рыдания сотрясли его грудь. "Почему ты не настоящая?" - спрашивал он, а
соседка безучастно молчала. Скотт зарылся лицом в ее мягкие льняные волосы
и, крепко сжав ее в объятиях, вскоре уснул.
Сидя на холодном песке, он бессмысленно глядел на руку куклы, торчащую
из громадной картонной коробки. Это она навеяла на него воспоминания.
Скотт моргнул и огляделся. Как давно все это было? Уже и не вспомнить.
Много важнее знать, как долго он тут грезил. Но как узнать это? Луч света
все еще пробивается через окно.
Он опять заморгал и огляделся.
Больше нельзя сидеть в бездействии. Если начнет темнеть, ему уже ни за
что... И мысли смешались.
Вот, вот _оно_ - каких еще искать доказательств? Достаточно того, что
он не смог закончить эту мысль. В темноте ему ни за что не убить паука, у
него не будет ни единого шанса на победу. Вот о чем он думал. Но почему же
рассудок не смог завершить мысль? Да потому, что она вселяла в него ужас.
Почему же тогда он не уходит? А к чему? Ему надо все обдумать, во всем
разобраться. Пусть будет так. Держа копье в побелевших от напряжения
руках, Скотт поджал губы.
Так или иначе, паук стал для него неким символом: символом чего-то
ненавистного, с чем ему никогда уже не смириться. А поскольку он обречен,
то почему бы ему не попробовать сразиться с этим _чем-то_?
Нет, все не так просто. В этом есть еще что-то. Возможно, неверие в то,
что завтра он исчезнет. Но разве не так же думают о смерти? Какой
нормальный человек будет думать всерьез о смерти? Нормальный? А что значит
"нормальный"? И Скотт закрыл глаза.
Чуть позже он торопливо встал, и в виски ему ударила кровь. Завтрашнее
исчезновение не имеет к этому никакого отношения, а если и имеет, то он
закроет на это глаза. Он живет настоящим моментом. И в настоящий момент
решает, что если и умрет, то только вместе с пауком. На этом Скотт и
порешил, пресытившись раздумьями.
Очнувшись от задумчивости, он почувствовал, что идет по песку на
деревянных от усталости и напряжения ногах. "Куда ты идешь? - пронеслось в
голове. Ответ был только один: "Иду на паука и..."
Скотт застыл на месте. Шуршание сандалий по песку затихло. "И что
дальше?"
Скотт вздрогнул. Что он может сделать? С чем он выйдет против
семиногого гигантского паука, который больше его в четыре раза? На что
годится его маленькая булавка?
Не шевелясь, он глядел на безмолвную, будто вымершую пустыню. Ему нужен
четкий план действий, и чем быстрее, тем лучше. Опять хочется пить. Нельзя
терять ни секунды.
"Хорошо, - подумал Скотт, пытаясь совладать с подкрадывающимся страхом.
- Хорошо, посмотри на паука как на крупного хищного зверя, которого надо
убить. Что делают охотники, когда хотят убить такого зверя?"
Ответ пришел почти мгновенно: "Западня. Паук свалится в нее и..."
Булавка! Булавка, торчащая, как длинный острый кол!
Сняв с плеча лассо, он схватил копье и быстро начал разрывать им песок,
как лопатой.
Через сорок пять минут западня была готова.
Обливаясь потом, подрагивая от напряжения, Скотт стоял на дне ямы,
глядя на ее отвесные стены. Если бы не нитка, он сам оказался бы в
западне. Немного отдохнув, он закрепил копье, чуть наклонив его, острием
вверх, утоптал влажный песок вокруг него и, выбравшись наверх, стоял там
некоторое время и смотрел вниз.
Почему-то сразу же на него навалились сомнения. А вдруг не выйдет? Что,
если паук взбежит по песку так же легко, как по твердой стене? А что, если
он не наколется на булавку? Или выпрыгнет раньше, чем коснется острия?
Тогда Скотт окажется безоружным. Может, лучше, как тогда в картонке -
держать копье самому и ждать, пока паук, прыгнув, напорется на него всем
своим весом? Нет, сейчас так не получится, уже поздно - он слишком мал, и
удар опрокинет его. А эти ужасные ощущения, когда громадная черная лапа
царапала его? Он не сможет устоять. А зачем стоять здесь?
Ответа не было. И еще одно. Чем накрыть западню, когда паук окажется в
ней? Может, просто засыпать его песком? Нет, это будет очень долго.
Скотт искал и наконец нашел и оттащил к яме подходящий кусок картона.
Его ширины было достаточно, чтобы закрыть западню.
Вот так-то. Он заманит сюда паука и, когда тот напорется на булавку,
надвинет картон на яму и будет сидеть на нем, пока не убедиться в том, что
гадина сдохла.
Скотт облизнул губы.
Другого способа нет.
Он постоял несколько минут, успокаивая дыхание. И, хотя еще чувствовал
усталость и тяжело дышал, пошел, озираясь, по пустыне. Скотт знал, что,
задержись он на минутку, решимость оставит его.
Паук, должно быть, в паутине. Вот где его можно найти. Скотт шел
осторожно, размеренным шагом, тревожно оглядываясь по сторонам. Казалось,
холодный камень лежит у него в желудке.
Он беззащитен без булавки. Что, если паук отрежет его от западни? Резко
выдохнув, Скотт попытался прогнать неприятное ощущение в животе. "Нет,
нет, - отчаянно возразил он сам себе, - я не допущу этого".
Снова раздался звук оседавшего дома. Скотт, поначалу вздрогнув,
прибавил шагу. Тело его было нервно напряжено.
Темнело. Он уходил все дальше и дальше в пески от света в окне. От
судорожного, как бы испуганного дыхания грудь вздрагивала. Это были
повадки "черной вдовы", - от природы хитрая и скрытная, она плела свою
паутину только в темных глухих углах.
А Скотт все шел в густеющий с каждым шагом мрак.
Вот она. Висит высоко на своей паутине, дрожа яйцом тела, похожим на
черную жемчужину, вцепившись ногами в невидимую нить.
В горле застрял комок - хотелось сглотнуть, но горло казалось
деревянным. Он почти задыхался, глядя на огромного паука. Было ясно,
почему этой гадины целый день не было видно: обмотанный липкими нитями,
под неподвижной громадой паука висел полуобглоданный таракан. Скотту стало
дурно, его чуть не стошнило. Закрыв глаза и почти захлебываясь, он глубоко
вздохнул. Сладковато пахло трупом - смертью.
Глаза резко открылись. Паук не двигался, его тело свисало, как
сверкающий черный плод с молочно-белой лозы.
Вздрагивая, Скотт смотрел на гадину. У него не хватало храбрости
приблизиться к ней, но, даже если бы хватило, он не стал бы подходить,
чтобы мерзкая тварь не оплела его паутиной, как таракана.
Что же ему делать? Внезапно пробудившийся инстинкт потребовал, чтобы он
исчез так же незаметно, как и появился. Поддавшись увещеваниям этого
голоса, Скотт отступил на несколько ярдов.
Нет. Он _должен_ сделать это. В этом нет смысла, этому нет оснований,
это безумно, но он все равно должен. Скотт присел и, безумно глядя на
громадного паука, бессознательно поглаживал руками песок.
Руки инстинктивно отдернулись от чего-то твердого. Вскрикнув, он
дернулся, чуть не завалившись на спину. Глаза нервно перебежали от гадины:
"Не услышала ли эта тварь его крика?" - к тому, на что наткнулась рука.
Это был небольшой камень.
Скотт поднял его и оценивающе подбросил на руке.
Желудок превратился в узел нервов, грудь тяжело поднималась и
опускалась. Взгляд застыл на раздутом теле паука.
Стиснув зубы, Скотт встал и, найдя камень побольше, положил обе свои
находки перед собой на песок. Неожиданно далеко, за пустыней, взревел
масляный обогреватель. Втянув голову в плечи, он зажал руками уши,
спасаясь от грохота. Песок дрожал. Вверху, на стене, паук, казалось,
шевельнулся, но это было всего лишь легкое подрагивание паутины.
Когда обогреватель, щелкнув, отключился, Скотт поднял камень и, секунду
поколебавшись, кинул его в паука. Но промахнулся. Камень, пролетев над
круглым телом, только порвал паутину. Ее обрывки задрожали, как
раздуваемые ветром занавески. Паук пошевелился и снова замер.
"Ты еще в безопасности, - кричал рассудок, - ты еще в безопасности.
Бога ради, беги отсюда".
Напрягая мышцы, Скотт швырнул в гадину второй камень. Снова промах. Но
в этот раз камень застрял в паутине и, увлекая ее своим весом вниз,
потянул за собой и паука. Черная тень медленно сползла по невидимой нити;
ноги дернулись и опять замерли.
Всхлипывая и ругаясь, Скотт схватил третий камень и швырнул его.
Пролетев по дуге, тот ударился о блестящую спину паука и отскочил.
Гадина подпрыгнула. Казалось, что она повисла в воздухе, но в тот же
миг тварь была снова на паутине и рванулась вниз, раскачиваясь, как
громадное падающее яйцо. До смерти напуганный, в безумной ярости Скотт
швырнул в паука еще два камня. Они попали в паутину, один увеличил дырку,
другой прорвал вторую.
- Иди сюда! - пронзительно закричал Скотт. - Иди сюда, чертова гадина!
Паук, скользя вниз по нитке, дрожал всем телом и цеплялся за паутину
ногами. Еще один крик замер в горле Скотта, и, втянув воздух, он
развернулся и бросился через пески.
Через десять ярдов Скотт суетливо оглянулся: паук уже летел за ним по
песку чернильным пятном. Внезапный ужас охватил беглеца. Ноги казались
ватными. "Я падаю".
Но это было не так. Раскрыв рот, Скотт все еще тяжело бежал, беспокойно
ища взглядом западню, но ее не было. Может, дальше? Он оглянулся: паук
настигал его.
Скотт отвернулся. "Не смотри!" - пронеслось в голове. В боку закололо.
Сандалии глухо стучали по песку. Глаза напряженно искали западню.
Не удержавшись, он снова оглянулся. Тварь была еще ближе. Дрожа всем
телом на толстых ногах, она бежала по песку почти боком, ее взгляд был
прикован к жертве. Скотт летел сквозь тени и свет, безумно раскрыв глаза.
Где же западня?
Он, наверное, пробежал мимо нее, - недалеко впереди уже виднелись
жестянки из-под краски. Нет, это невозможно! Так тщательно все рассчитать
и вдруг опростоволоситься! Скотт мельком глянул назад. Еще ближе: утопая в
песке, трясясь и подпрыгивая, перебирая ногами, ужасная черная гадина,
размером больше лошади, неслась за ним.
Ему нужно вернуться назад. И он по широкой дуге рванулся назад, моля о
том, чтобы паук не срезал по прямой. Песок мешал все больше и больше,
сандалии вязли и, выдираясь из песка, издавали какой-то сосущий звук.
Скотт снова оглянулся. Паук не срезал угол, но стал еще ближе.
Слышалось дикое скрябанье ног гадины по песку. Она приближалась:
двенадцать ярдов, одиннадцать, десять...
На бегу Скотт подпрыгнул, пытаясь разглядеть западню. Но не увидел ее и
только тяжело рухнул на песок. Отчаянный визг задрожал в его горле.
"Неужели все закончится вот так? А, вот она! Вперед, направо!"
Изменив направление, Скотт бросился к насыпи на краю ловушки.
Гигантского паука отделяло от него уже девять ярдов.
Яма росла на глазах. Скотт прибавил из последних сил, стиснув зубы и
руками отталкиваясь от воздуха. Резко затормозил на краю и развернулся.
Это был роковой момент: надо было стоять так, пока паук не приблизится
почти вплотную.
Смертельно испуганный. Скотт стоял, глядя, как черная гадина
надвигается на него, становясь все выше и мощнее. Он увидел ее черные
глаза, острые клещи челюстей, волоски на ногах и громадное тело, - все
ближе и ближе. Скотт вздрогнул. "Нет, не сейчас! Еще не время!" Гадина
почти нависла над ним, заслонив собой весь мир, и встала на дыбы, готовясь
обрушиться на жертву.
"Вот оно!"
С огромным усилием Скотт отпрыгнул в сторону, а паук рухнул в западню.
Страшный, пронзительный визг, похожий на рыканье распоровшей брюхо
лошади, почти парализовал Скотта. И только инстинкт заставил его вскочить,
схватить обломок картона и надвинуть его на яму. Визг продолжался, и вдруг
Скотт поймал себя на том, что тоже визжит. Задвигая яму картоном, он
увидел огромное черное тело, бьющееся в судорогах, толстые ноги,
цепляющиеся за стенки западни и взметающие столбы пыли.
Скотт бросился на картон и сразу же почувствовал тяжелые удары и толчки
рвущейся наружу гадины. Кровь стыла в жилах, а он наваливался на
подскакивающий картон, ожидая, когда тварь сдохнет.
- Я сделал это, - раздался победный крик, - я сделал это!
Вдруг Скотт перестал дышать. Картонка поднималась.
Ужас холодными тисками сжал сердце. Обломок картона поднимался,
заставляя его тело скользить.
Когда черная нога, как ожившая ветка дерева, высунулась наружу. Скотт
закричал, соскальзывая по гладкой крышке как раз к ней.
Инстинкт подбросил его на ноги, и, когда обломок картона от яростного
удара подлетел вверх, Скотт добавил к силе этого удара свою и,
оттолкнувшись, пролетел высоко над громадной ногой.
Он упал мешком рядом с лассо и закрутился на четвереньках, с ужасом