Мэтьюз Патриция. Трудный выбор

   — Пару дней назад нашли того парня, Паркера, — он повесился на мосту через каньон Миднайт.
   — Он мертвый?
   — Ну уж точно не спящий, — сухо ответил Хоуки. — К его брюкам была приколота записка, в которой говорилось, что он берет на себя всю ответственность за переделку проекта моста через каньон Эддисона, где произошла катастрофа. Винит себя в гибели всех этих людей и просит помолиться о его прощении. Он также признается, что внес изменения в расчеты мостов через каньон Миднайт, ущелья Кимберли и Тайсон.
   — Наверное, он не вынес тяжести вины и покончил жизнь самоубийством.
   — Пожалуй, можно и так сказать. Полагаю, мы должны были это предвидеть.
   — Что ты имеешь в виду?
   — Возможно, кто-то помог ему свести счеты с жизнью. Как ты считаешь, много ли найдется людей, которые, перед тем как повеситься, прикрепляют к своим брюкам записку?
   — Признаю, что это выглядит несколько странно, — задумчиво произнес Кинг. — Но катастрофа в каньоне Эддисона была ужасна, и невозможно предугадать, как поведет себя человек, несущий такой тяжелый груз на своей совести — А как насчет нас? — тихо спросил Хоуки. — Мы будем придерживаться первоначального плана?
   — Разумеется! Мы не можем сейчас повернуть назад, Хоуки. Мы уже совсем близко к цели, и слишком много уже вложено в это дело.
   — Не знаю, — вздохнул Хоуки. — Я никогда не забуду картину той катастрофы. Ты не представляешь, что это было.
   — Могу себе вообразить.
   — Нет, — медленно произнес Хоуки. — Не думаю, что тебе это удастся. С тех пор я много размышлял обо всем. Я не уверен, что мы идем правильным путем На свете есть вещи гораздо более важные, чем деньги.
   — Согласен, — сказал Кинг. — Но сейчас нам нельзя терять уверенности, Хоуки. Мы почти у цели, друг мой. Я чую ее. Я уже чувствую вкус победы.
   — Я тоже. Но она отдает горечью.
   — Только не бросай меня сейчас! Сколько трудов, времени и усилий многих людей пойдет насмарку, если ты отступишься. Мы все рассчитываем на тебя.
   — Не волнуйся, я выполню свои обязательства.
   — Отлично! — сказал Кинг. Он допил пиво, извлек из кармана часы и прищурился. — Мне нужно идти, чтобы успеть на поезд в Омаху. Хочешь передать со мной какие-нибудь сообщения?
   — Нет, — ответил Хоуки, — только скажи высшим армейским чинам там, на востоке, что они сваляли дурака с Предназначенным-для-Лошадей. Вождь предоставил армии возможность заключить мир без всяких предварительных условий. Просто пусть оставят его в покое, и он не будет трогать их. Он даже не требует, чтобы прекратилось строительство железной дороги.
   — Неужели ты хоть на минуту можешь себе представить, что армия простит ему это? — скептически заметил Кинг. — В конце концов, Хоуки, они же убили пятьдесят солдат!
   — Они победили их в бою, — твердо произнес Хоуки. — Бауэре устроил резню в деревне Предназначенного-для-Лошадей, убивая женщин и детей.
   — А не кажется ли тебе, что найдется не так уж мало людей, которые считают, что именно так и следует поступить со всеми индейцами в стране?
   Хоуки хмуро посмотрел на него:
   — Не дуйся. Я не из таких. Но мне понятно, почему армия не может принять мирного предложения сразу же после этого инцидента.
   — Тогда они упустят свой шанс. Будет гораздо больше смертей. Это неизбежно.
   — А что насчет железной дороги, Хоуки? Как ты думаешь, эти воинственные индейцы будут мешать строительству?
   — Возможно, — со слабой улыбкой ответил Хоуки. Кинг подпер подбородок ладонью и на секунду задумался:
   — Это может создать проблемы в том деле, которым мы занимаемся.
   — В этом ты прав, дружище.
   — Ты ведь очень хорошо знаешь этого Предназначенного-для-Лошадей, правда? Как ты считаешь, что он будет делать?
   — Думаю, он попытается всеми доступными ему способами разрушить железную дорогу.
   — Но тогда его в конце концов поймают.
   — Он считает это достойным способом принять смерть.
   — Достойным способом принять смерть? Что, черт побери, это должно означать?
   — Это значит, что Предназначенный-для-Лошадей не боится ни кавалерии, ни смерти. Это значит, что он будет сражаться против железной дороги, несмотря на опасность, которая грозит ему самому.
   — А что, если ты повидаешься с ним? Если ты поговоришь с ним?
   — О чем?
   — Чтобы он отказался от этой бессмысленной затеи. Чтобы он сдался. Как ты думаешь, он послушает тебя? Хоуки вытаращил глаза:
   — Ты предлагаешь мне увидеться с Предназначенным-для-Лошадей и попросить его сдаться? — Он покачал головой. — Ты считаешь, что я сошел с ума?
   — Ты единственный, кому это по силам, — возразил Кинг. — Подумай о том, что именно поставлено на карту. Если этого индейца не остановить, он спутает все наши планы.
   — Ты ошибаешься только в одном — я не могу этого сделать.
   — Почему, черт побери?
   — Это будет для него оскорблением.
   — Какое тебе дело до его чувств? До чувств индейца?
   — Никакого, — лениво протянул Хоуки. — Меня волнует собственная драгоценная шкура. Я не хочу, чтобы меня убили.
   — Кажется, ты говорил, что вы друзья и что ты можешь думать, как индеец.
   — Я умею думать, как индеец Поэтому я знаю, что если нанесу ему оскорбление, то перестану быть его другом. А если я больше не его друг, значит, я его враг.
   Кинг засмеялся:
   — Знаешь что, Хоуки? Иногда в твоих словах не больше здравого смысла, чем в речах индейца.
   — Я и есть индеец. — Хоуки отодвинул тарелку и, откинувшись на спинку стула, зажег сигару. У него был задумчивый вид. — Не знаю, зачем я все это делаю. Я убиваю немногих оставшихся бизонов и участвую в деле, точно не зная, нравится ли мне оно. Мне кажется, что я нарушил все принципы, которые у меня когда-то были. И если мне и нужно поехать к Предназначенному-для-Лошадей, то не за тем, чтобы оскорбить его, а чтобы присоединиться к нему. Кинг неожиданно забеспокоился:
   — Ты ведь это не всерьез, правда?
   — Нет, — с кривой усмешкой ответил Хоуки. — Но передай нашим друзьям на востоке, чтобы они помнили об этом. Возможно, их это обеспокоит и они остановятся на время и призадумаются.
   Кинг с облегчением вздохнул и откинулся на спинку стула.
   — Что ты собираешься делать дальше?
   — Ну, давай посмотрим. — Хоуки пустил струю дыма через стол прямо в лицо другу. — Если коротко — я намерен захватить с собой бутылку доброго вина в комнату наверху. И намерен провести ночь в этой комнате с бутылкой вина и женщиной, которую, кажется, зовут Кейт Малдун.
   — Кажется, зовут Кейт Малдун? — лукаво переспросил Кинг.
   — Именно так я сказал, — ограничился кратким ответом Хоуки. — А завтра…
   — Да? А завтра?
   — «Мы дни за днями шепчем: „Завтра, завтра“. — Хоуки засмеялся, заметив выражение лица Кинга. — Это Вильям Шекспир, если ты не узнал.
   — Узнал. В Нью-Йорке я видел Эдвина Бута в роли Макбета. Просто я, знаешь, немного удивлен, что ты с ним знаком. На твоем месте я не стал бы цитировать Шекспира здешним жителям. Такие речи в устах охотника на бизонов им покажутся странными.
   — Я не видел Эдвина Бута. Но мне в руки попала книга Шекспира, из тех, что правительство присылает индейцам. Кинг удивленно выпрямился.
   — Зачем, черт побери, правительство посылает Шекспира индейцам?
   — Это ты у них спроси, — пожав плечами, ответил Хоуки. — Возможно, политики на востоке полагают, что если голова индейца занята Шекспиром, то он не ощущает пустоты в желудке. Разумеется, в их бараньи мозги не приходила мысль, что хотя бы один индеец из тысячи умеет читать, а те, кто выучился грамоте, совершенно не интересуются Шекспиром.
   — С этим нужно что-то делать.
   — В этом вопросе Предназначенный-для-Лошадей, наверное, согласится с тобой. — Хоуки встал и потянулся. — Завтра я снова приступлю к работе, не волнуйся.
   — Постараюсь. А когда я вернусь в Вашингтон, сообщу об этом остальным; чтобы они тоже не волновались.
   — Обязательно сделай это. Мы ведь не хотим, чтобы они потеряли сон от волнения, правда?
   — Нет, — ответил Кинг, не замечая сарказма Хоуки— Мы не хотим, чтобы они беспокоились.
   Кинг покинул салун, а Хоуки подошел к стойке бара за своей бутылкой вина. Он поднял ведерко со льдом, в котором стояла бутылка, и направился к себе наверх. Комната была пуста; Кейт обещала прийти к нему, как только освободится…
   Хоуки зажег масляную лампу, прикрутил фитиль, разделся и лег в постель. Натянув одеяло до подбородка и закинув руки за голову, он лежал неподвижно, и мысли его бесцельно перескакивали с одного на другое.
   И перед глазами его возникла Рейчел Боннер… Нет, не Боннер. Ему говорили, что она вышла замуж за какого-то грязного фермера, и теперь ее фамилия другая. Эта новость странно подействовала на него. Ему показалось бессмысленным, что такая красивая женщина решила вести жизнь, заполненную тяжелым трудом и детьми. Он знал, что ее отношения с Рэнкином окончились разрывом, и подозревал, что именно это и заставило ее так поступить. Но, черт возьми, не может же она быть до такой степени наивной! Всем известно, что Рэнкин использует женщин, а затем отшвыривает их, как недокуренную сигару.
   Хоуки заснул, продолжая думать о Рейчел. И когда через некоторое время его разбудило прикосновение теплого обнаженного женского тела, скользнувшего к нему под одеяло, он был сбит с толку и чуть не произнес вслух имя Рейчел.
   — Прости, что заставила тебя ждать, милый, — гортанным голосом сказала Кейт Малдун. — Но сегодня вечером у нас было настоящее столпотворение, и я уже думала, что мне не удастся уйти.
   Она дышала вином, согревая ему щеку.
   — Вижу, ты уже приложилась к рюмке. Губы женщины нашли его рот.
   — Разве это не для меня? Ты ждал кого-то другого, да?
   — Только тебя.
   — Странно. Я слышала, как ты во сне произносил женское имя.
   — Женское имя? — Хоуки был немного испуган. Неужели он звал Рейчел во сне? — Ты, наверное, ошиблась, Кейт. Сейчас ты единственная женщина в моей жизни.
   — Хорошо, — прошептала она, — мне это нравится. Он обнял ее и притянул к себе. Она крепко прижалась к нему и нашла губами его губы. Кейт была виртуозом в искусстве любви, и Хоуки каждый раз ощущал себя с ней по-новому, не переставая удивляться неугасимой страсти, столь необычной для женщины ее профессии. Сначала он думал, что она притворяется, но потом понял, что тут нет никакой фальши.
   Его руки нежно скользнули по спине женщины к изящному изгибу над ягодицами. Она вздрогнула в его объятиях, и ее отвердевшие соски еще сильнее прижались к его груди.
   — Время тянулось так долго, Хоуки, — прошептала она. — Длинная, холодная зима.
   А для меня, как ты думаешь? Мне пришлось бродить по самую задницу в снегу в компании бизонов и собственной лошади.
   — Мы должны исправить это, милый.
   Кейт требовательно потянула его на себя сильными ладонями. Она с нетерпением отдалась ему, застонав от наслаждения. Когда его плоть вошла в нее, она обезумела от страсти, и вскоре такое же сильное чувство захватило и его самого. Обхватив ладонями ее полные груди, он снова и снова погружался в нее.
   — О Хоуки! О любовь моя! Сейчас, сейчас! Ее тело содрогалось в мощных конвульсиях, когда он сам достиг пика наслаждения. Затем, пресыщенные, они лежали рядом, и она прошептала ему на ухо:
   — Это получше, чем снег, бизоны и твоя лошадь?
   — Гораздо лучше, Кейт, — фыркнул он. Ее пальцы нежно гладили его грудь.
   — Ты еще побудешь здесь?
   — Не очень долго, Кейт. Зима уже позади, и у меня много дел.
   — Но по крайней мере сегодняшняя ночь наша, — вздохнула она. — А может, и завтрашняя?
   — Сегодняшняя точно. А насчет завтра я не уверен. Не могу обещать.
   — Тогда мы не можем себе позволить терять время на сон, правда?
   Ее руки и губы опять принялись умело ласкать его, вновь пробуждая желание.
   — Меня это не беспокоит, — сказал Джулиус Дивер, однако нервно расхаживая взад-вперед по кабинету Эвелла Рэнкина. — Я убежден, что Берт Паркер отвел от нас все подозрения. Не могу понять, почему он так запаниковал, но это облегчит наше положение.
   — Вы так считаете? — сухо переспросил Рэнкин.
   — Да, это мое мнение, — ответил Дивер. — Особенно если принять во внимание предсмертную записку. Теперь федеральные следователи успокоятся.
   — Вы дурак, Джулиус, — небрежно бросил Рэнкин. Он достал длинную тонкую сигару, обрезал кончик специальными золотыми щипчиками, вставил ее в рот и зажег. Через несколько секунд комната наполнилась ароматным дымом.
   — Как вы смеете со мной так разговаривать! — взорвался Дивер.
   — Я могу разговаривать с вами так, как захочу.
   — Куда это вы клоните?
   — Нам нужно волноваться вовсе не из-за федеральных следователей. Все дело в «Кредит мобильер»!
   — Разве признание Паркера не послужило ответом на все вопросы, которые у них могут возникнуть?
   — Нет, Дивер, не послужило. Понимаете, они чувствуют, что если правительство слишком глубоко копнет, то откроются двери, которые лучше бы держать в секрете. Они не очень-то обрадуются, если расследование будет идти своим ходом.
   — Понимаю.
   — Не уверен, что до конца понимаете, — сказал Рэнкин, выпуская клубы дыма. — Если бы понимали, то не делали бы упрямых заявлений, что вам не о чем беспокоиться.
   — Возможно, причины для беспокойства и существуют, — согласился Дивер, — но самоубийство Паркера сняло некоторые подозрения.
   — Некоторые сняло. Именно поэтому оно случилось так вовремя, — По-волчьи оскалился Рэнкин.
   — Что значит вовремя? — подозрительно взглянул на него Дивер. — Что вы хотите сказать? Вы намекаете, что это не самоубийство?
   — Он приходил ко мне на прошлой неделе. Боялся не официального расследования, а того, что «Кредит мобильер» узнает о его делишках. Он говорил о том, что пойдет к ним и расскажет, как я принудил его внести изменения в расчеты. — Рэнкин скривил губы. — Проклятый дурак.
   — Боже мой, неужели он пытался уговорить вас пойти с ним и подтвердить его слова?
   — Ничего подобного. Он пытался выманить у меня еще денег.
   — Еще денег?
   — Точно. Он сказал, что я заработал шестьдесят тысяч на том, что он внес изменения в расчеты, а ему самому достались крохи. Он пытался вытрясти из меня еще двадцать тысяч. Взамен он обещал уволиться из «Юнион пасифик» и говорил что-то о Южной Америке.
   — Но вы же не поддались на шантаж?
   — Нет. На этот раз нет. — Рэнкин поднял голову; лицо его прорезали резкие морщины. — На этот раз я принял кое-какие меры.
   Джулиус Дивер вытащил из кармана платок и промокнул лоб. В комнате было тепло, но все же не настолько, чтобы он так сильно вспотел.
   — Я, ну… — он покашлял, — полагаю, что в сложившихся обстоятельствах вы поступили правильно.
   — Я сделал единственно возможную вещь! — фыркнул Рэнкин. — И я уже давно кое-что усвоил, Дивер. Нельзя верить испуганному человеку. Я больше не мог доверять Паркеру.
   — Мне просто жаль, что пришлось пойти на крайние меры, — пробормотал Дивер. Затем лицо его просветлело. — Во всяком случае, вы сняли проблему.
   — Боюсь, не всю проблему.
   — Вы хотите сказать, что осталось что-то еще? — удивился Дивер.
   — Боюсь, что так.
   — Что же еще может случиться? Я имею в виду, кто еще может знать о том, что мы сделали?
   — Ну, во-первых, вы сами, Дивер. — Холодный взгляд Рэнкина будто сверлил Дивера сквозь клубы сигарного дыма.
   Джулиус Дивер заметно побледнел, и его рука, сжимавшая платок, задрожала.
   — Ради Бога, Эвелл! Вам нечего беспокоиться из-за меня! Клянусь, я никому не скажу! Зачем это мне? Я увяз в этом деле так же глубоко, как и вы, это имеет отношение не только к федеральному правительству, но и к «Кредит мобильер». Вы можете верить мне!
   — Я предпочитаю не верить никому, — сказал Рэнкин и прерывисто засмеялся. — Просто я хотел убедиться, что вы понимаете, как далеко я могу зайти, чтобы защитить себя.
   — Понимаю, Эвелл, честное слово! — с жаром заверил его Дивер.
   — Как бы то ни было, — продолжал Рэнкин, — есть еще один человек, которому известно про изменение расчетов мостов.
   — Кто это? Мне казалось, что в этом деле, кроме Паркера, участвуем только мы с вами.
   — Так оно и есть. Только тот парень узнал, что мы собираемся сделать, и пришел ко мне. Он угрожал нам неприятностями, если я не откуплюсь от него.
   — Почему вы не позаботились, чтобы он молчал?
   — Мне следовало бы это сделать, — с холодной улыбкой ответил Рэнкин. Он вынул изо рта сигару, подошел к окну и принялся разглядывать новый вокзал, который успели выстроить за зиму. — Нет, я не позаботился об этом. Мне следовало бы это сделать, но тогда я не хотел поднимать шум. Теперь мне кажется, что я совершил ошибку.
   — Кто он? Тот парень может нам навредить?
   — Не знаю. — Рэнкин повернулся и с холодной улыбкой посмотрел на Дивера. — Возможно, об этом следует спросить вас. В конце концов, он же ваш родственник.
   — Родственник? — изумленно переспросил Дивер.
   — В некотором роде. Это муж вашей племянницы, Уилл Симмонс. — Рэнкин пристально вглядывался в лицо Дивера. — Он подслушал мой разговор с Паркером. Позже он явился ко мне и потребовал, чтобы я заплатил ему за молчание.
   — Этот увалень! Никогда бы не подумал, что у него хватит наглости на такое! — сердито воскликнул Дивер. — Никакой он мне не родственник. Когда Рейчел вышла замуж за этого грязного фермера, я отрекся от нее.
   — Тогда, полагаю, вас не волнует его судьба.
   — Нисколько. Но почему вы думаете, что он представляет для нас угрозу?
   — Все возможно, — пожал плечами Рэнкин. — Если он слышал о погибших в каньоне Эддисона людях — рано или поздно он узнает об этом, — то у него может проснуться совесть.
   — Мы не должны этого допустить, — нервно произнес Дивер. — Что мы будем делать?
   — Полагаю, нам не следует просто сидеть и надеяться, что он не раскроет рта. — Рэнкин снова уселся на свое место, зажег новую сигару и сквозь дым взглянул на Дивера. Глаза его были холодными и мрачными. — У нас есть возможность кое-что предпринять. Надеюсь, вы слышали старую поговорку о том, что мертвые молчат.

Глава 18

   Рейчел поставила на землю ведро с водой, выпрямилась и прижала ладони к пояснице. И почему это во время беременности у нее так болит спина? Ребенок же находится в животе, а последние два месяца спина болит постоянно.
   Она остановилась на полпути от речки к дому. Нагнувшись, чтобы поднять ведро, она заметила спешащего к ней Уилла.
   — Тебе не следует таскать такие тяжести, Рейчел! — сердито сказал он. — Ты же знаешь, что говорила тебе Мэри Уотсон. До твоих родов осталось всего две недели.
   — Я всего лишь, как обычно, ношу воду в дом, Уилл. Не могу же я звать тебя по таким пустякам.
   — Нет, можешь, — возразил он, забирая у нее ведро. — С этого момента я буду делать свою работу и большую часть твоей. Я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с нашим ребенком.
   Вдвоем они пошли к дому. Солнце уже садилось на западе, и в неярком послеполуденном свете Рейчел с удовлетворением оглядывала результаты их с Уиллом тяжелого труда. Они хорошо поработали зимой и в начале весны.
   На полях дружно всходили пшеница и кукуруза. На скотном дворе рыли землю свиньи и довольно кудахтало множество кур.
   Уилл даже разбил цветник — прямо перед домом. Рейчел удивилась, когда он сделал это. Она не просила его, поскольку была уверена, что он откажет ей, — цветы ведь не приносят дохода. Она получала огромное удовольствие от этих цветов и в конце дня, когда все домашние дела были уже сделаны, часто в мягких и теплых сумерках сидела во дворе, наслаждаясь их красотой и вдыхая их нежный, приятный аромат.
   Уилл порадовал ее еще кое-чем. Кроме цветника, он сделал ей настоящее окно, из стекла. Деньги на стекло он заработал, выкопав погреб одному из соседей. Вместе со стеклом появилось и зеркало. Оно вызывало у хозяйки смешанные чувства. Рейчел была счастлива иметь его, но ей не очень нравилось собственное отражение в нем.
   Естественно, все эти перемены в Уилле произошли не без причины: он наконец узнал, что его жена беременна. За время, прошедшее с того дня, как Рейчел сообщила ему об этом, он сильно изменился. Большую часть дня он работал со счастливой улыбкой на лице, что-то вполголоса напевая. Он заботился о Рейчел, как об обожаемом ребенке. По ночам он больше не исполнял свой «долг», заявив, что боится, как бы это не повредило ребенку. Естественно, когда ребенок родится, все будет по-старому.
   И все же иногда Рейчел задумывалась, не слишком ли она сурова к нему. Постепенно она начинала по-настоящему ценить Уилла. Тяготы жизни в роли жены переселенца закалили ее, и, кроме того, ей казалось, что Уилл тоже понемногу смягчается. Возможно, эти происходящие с ними обоими изменения позволят им со временем найти общий язык.
   И возможно, всего лишь возможно, ей удастся убедить Уилла, что терпение, чуткость, нежность и внимательность — необходимые качества, которые мужчина должен проявлять в постели. Если она сможет это сделать, кто знает, что будет дальше? Может быть, здесь найдется место и для ростков любви.
   — Посиди тут, в прохладном месте, — сказал Уилл, когда они подошли к дому. — Внутри для тебя слишком жарко, чтобы готовить. Я сам сварю суп.
   — Ради всего святого, Уилл! — запротестовала она. — Ты не должен готовить. Уж это-то мне по силам.
   — Знаю, Рейчел. Но роды, насколько мне известно, это очень тяжелая работа, так что просто сиди и отдыхай. Я обо всем позабочусь.
   И действительно, Рейчел была занята весь день и очень устала. Поэтому обрадовалась возможности просто присесть ненадолго, полюбоваться на цветы и дать отдых спине. Она опустилась на стул, который вынес для нее Уилл, и взглянула на солнце, отражавшееся в оконном стекле. Его лучи окрасили окно в золотистый цвет.
   — Уилл! — окликнула она мужа. — Взгляни на наше окно. Правда, красиво?
   Уилл поднял голову и улыбнулся. Неожиданно он наклонился и поцеловал ее в щеку.
   — Боже милосердный, что за нежности? — Она прижала ладонь к щеке. — Это на тебя не похоже, Уилл.
   — Знаю, — ответил Уилл. — Рейчел… Я понимаю, что зима для тебя была ужасной, что тебе, привыкшей к красивым вещам и беззаботной жизни, было очень тяжело. Я не мастер говорить, Рейчел, но хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя.
   Тронутая его словами, она взяла его ладонь в свои руки.
   — Я знаю, Уилл. И я хочу, чтобы ты знал — я намерена быть тебе хорошей женой и хорошей матерью для твоих детей.
   Он громко засмеялся:
   — Если бы мне было суждено умереть прямо сейчас, Рейчел, я умер бы самым счастливым человеком на свете! Честное слово.
   Рейчел сжала его руку, и Уилл пошел в дом готовить ужин, что-то напевая вполголоса. Рейчел охватило чувство довольства и покоя. «Возможно, это и есть любовь», — подумала она. Возможно, то, что она испытывала к Эвеллу Рэнкину, было всего лишь похотью. Похоть — это радость плоти, а любовь есть радость духа. Но тут же в ее мозгу всплыл неожиданный вопрос: почему человеку не дано одновременно испытать радости плоти и духа?
   Неожиданно для самой себя Рейчел громко засмеялась. Что за философские размышления! И она виновато оглянулась, проверяя, не слышал ли Уилл ее смеха.
   Позже, когда солнце превратилось в большой кроваво-красный диск и редкие облака окрасились в бордовые и пурпурные цвета, Уилл вышел из дома с двумя чашками дымящегося супа в руках. Он передал одну из них Рейчел, а сам сел на землю рядом, прислонился спиной к стене дома и принялся хлебать суп.
   — Как я понял, Уотсоны неплохо провели время в Омахе? — спросил он.
   — Так мне говорила Мэри.
   — Я беседовал об этом с Зебом — о фермерской ассоциации. Сдается мне, неплохо бы туда вступить всем ферме рам. Я и сам не прочь, когда «Райский уголок» станет настоящей фермой.
   — Если это будет зависеть от тебя, то станет — я уверена.
   — Знаешь, я хочу, чтобы «Райский уголок» действительно стал таким не только ради себя или ради тебя. Это и для него тоже. — Он наклонился и погладил выпуклый живот Рейчел.
   — Откуда ты знаешь, Уилл Симмонс, что это будет мальчик? Может, родится девочка.
   — Это будет мальчик, — уверенно сказал он. — И я не хочу, чтобы он рос в нищете и невежестве, как я сам. Я хочу, чтобы он был воспитан, образован и, как ты, Рейчел, понимал толк в красивых вещах. Тебе повезло родиться на красивой плантации у богатого отца. Ты ни в чем не нуждалась. Я знаю, что война отняла у тебя все, и это очень плохо. Но ни война, ни что-либо другое не может лишить тебя воспоминаний детства.
   — Я не думала об этом, Уилл, но ты прав, — сказала она, тронутая глубокой мудростью, прозвучавшей в его простых словах.
   — Я убежал из дому, когда мне исполнилось четырнадцать. Пожалуй, это было самое лучшее, что я мог сделать для своей семьи, потому что у них одним ртом стало меньше. И теперь я не хочу, чтобы наши дети чувствовали то же самое. Я хочу, чтобы они имели все… как бы это выразиться?
   — Возможности?
   — Точно! — кивнул он, простодушно улыбаясь. — Я хочу, чтобы они имели все возможности.
   Солнце, как будто бы с неохотой покидавшее землю, наконец опустилось за горизонт, вспыхнув напоследок буйными красками. Несколько минут вечерняя заря ярко сияла, а затем стала постепенно бледнеть, не потеряв от этого своей прелести. Небо из ярко-красного сделалось бордовым, затем приобрело различные оттенки пурпура и, наконец, стало жемчужно-серым. Появилась вечерняя звезда и засверкала, как отшлифованный алмаз. Затем показались другие звезды, и вскоре небеса засияли во всем своем ночном великолепии, .