Страница:
У нас за спиной весело журчал ручей Мегаподов, бравший начало от еще одного ледника, зловеще нависающего в вышине на горе Джекобсен. Видна была только одна угрюмая вершина этой горы более трех километров высотой. На юге розоватые отблески заката окрашивали снега горы Толчако, которая даже выше Джекобсена. Казалось, мы были замкнуты внутри тверди из скал и льда, совсем одни в тайном оазисе альпийских лесов и лугов, где еще виднелись последние цветы лета, а молочные воды озера накатывались на покрытые лишайниками камни у наших ног.
— Какая красота! — сказала Тереза. Ее сознание улыбалось.
— Что есть, то есть. — Я напрягал свою слабенькую сканирующую способность. — Э… ты различаешь какую-нибудь живность?
Она села на ящик, закрыла глаза и сосредоточилась.
— Птицы, — прошептала она. — Кто-то маленький выше по склону среди деревьев. Может быть, заяц или сурок.
— А большеногов? Медведей?
— Нет… Роги, можно я чуточку посижу тут? Мне хочется обрисовать это место Джеку. Ему очень интересно.
И что-то словно сказало: «Да».
У меня по спине побежали мурашки, но я рискнул спросить телепатически: «Маленький? Джек? Это ты?»
Ответа не последовало. Тереза погрузилась в задумчивость, отрешилась от всего вокруг, и мысли маленького (если я только не вообразил их), несомненно, сомкнулись с ее мыслями.
Я взял мешок с нашими спальниками, моей старенькой круглой палаткой и со всем тем, что я отложил для нашей первой ночевки тут. Начинало темнеть, а пляж был слишком узким и каменистым, чтобы поставить палатку. Я решил подняться по склону и осмотреть поляну с хижиной. С воздуха бревенчатое строение выглядело заметно более обветшалым, чем показалось мне восемь лет назад, когда я в нем прятался. И я решил, не откладывая, убедиться, насколько оно пригодно для жилья.
Я пошел по еле заметной тропке, уводившей от ручья направо через чащу искривленных горных елей и тсуг. Подъем оказался крутым, но коротким, и я через минуту вышел на почти горизонтальную поляну, где стояла хижина.
Построена она была на фундаменте из скрепленных цементом камней, площадью 4,5 на 4,5 метра. К выходящей на восток двери вели бетонные ступеньки. Все четыре стены остались более или менее целыми, хотя во многих местах цемент между бревнами выкрошился. В выходящем на север окошке, сквозь которое когда-то я наблюдал за семьей большеногов, еще сохранялось стекло. Крыша провалилась под тяжестью зимних снегов и по подгнившим половицам рассыпалась кедровая дранка, выдерживающая буквально все.
Не лучше было и внутри: хижина была завалена мшистыми слегами и проржавевшими секциями дымохода. Развалившиеся нары и другая нехитрая мебель, запомнившаяся мне с того раза, были уже почти проглочены зеленой пастью природы, но я углядел угол чугунной печки, кокетливо выглядывающий из-за прутьев низкорослой ивы, прекрасно себя чувствующей среди гниющих половиц.
Я перевел дух и сказал себе, что для паники нет никаких причин. Мне просто надо отремонтировать хижину до первого снегопада, использовав купленные инструменты, а также сведения, которые я сумею извлечь из нашей микробиблиотеки. За всю мою жизнь я своими руками не изготовил ничего, кроме книжного шкафа, но в жилах у меня текла кровь мореплавателей, лесных бродяг и десяти поколений франко-канадских мастеров на все руки. Ну, и Фамильный Призрак на крайний случай. Уж как-нибудь справлюсь!
Я отыскал удобное место для палатки, не теряя времени поставил ее и слегка замаскировал еловыми ветками. Комары и другие кровососы уже принялись за меня, несмотря на все мои старания отогнать их метапсихическими способами. Становилось очевидным, что вскоре даже оперант не сможет выйти на открытый воздух без накомарника или не намазавшись репеллентами. В палатке места еле-еле хватало, чтобы сесть вдвоем, согреть воду для чая в моей портативной микроволновке, а затем забраться в спальники, положенные на надувные матрасы.
Все остальное придется оставить на ночь в кустах, так как времени на сооружение склада не оставалось. Но вся провизия была упакована и не манила аппетитными запахами, а местному зверью понадобятся сутки-другие, чтобы подобраться к нам поближе и выяснить, кто это сюда пожаловал. Я решил, что особенно тревожиться незачем. Все яркое прикрою камуфляжными брезентами на тот маловероятный случай, если над нами пролетит кто-нибудь из штата заповедника.
Оставалось проверить еще одно. Устроив все внутри палатки, я вылез наружу и медленно прошелся по краю поляны — дальнему, если смотреть со стороны ручья Мегаподов — в поисках еще одной не забытой мной тропки. В конце концов я обнаружил ее за упавшим стволом, который и сдвинул в сторону. Тропка уводила в чащу карликовых деревьев и кустарников, за которыми пряталась совсем маленькая полянка, здесь мне улыбнулась судьба (или некий лилмик), и я обнаружил отлично сохранившийся переносной фибергласовый нужничок, какие в конце XX века использовались в лесных лагерях по всей Северной Америке. Правда, он был без крыши, но в остальном в порядке. Мне оставалось только вырыть яму поближе к хижине, установить его там и натянуть сверху пласс, укрыв от осадков и насекомых.
Я насвистывал, возвращаясь к хижине в быстро сгущающихся сумерках, а потом свернул к короткому спуску, чтобы позвать Терезу. Я увидел ее внизу и подумал: «Tonnerre de dieu! note 21 Милая девочка нашла полезное занятие!» Она отошла на несколько шагов к истоку ручья Мегаподов, где темнел прудик прозрачной воды, не загрязненной ледниковыми осадками, и, стоя на коленях, наполняла одну из наших девятилитровых складных канистр.
Но тут Тереза выпрямилась и обернулась к будущей горе Ремилард, черным силуэтом вырисовывавшейся на темно-лиловом западном небе. Поднялся легкий ветерок, принося запахи смолы и далеких снегов. В чистом холодном воздухе планета — вечерняя звезда — блестела необыкновенно ярко.
И Тереза запела, обращаясь к ней.
Я прирос к месту, не веря своим ушам. Голос, считавшийся навсегда пропавшим, вновь возносился к небу со всей магической силой и прелестью, завораживавшими слушателей во всех пределах обитаемой Галактики. Она пела для этой звезды, для своего ребенка. У меня сжималось сердце от красоты этого пения, и вдруг я похолодел от зловещего предчувствия.
Тереза, Тереза, дай мне силы спасти тебя. Спасти вас обоих…
Холодный ветер усилился, и песня оборвалась.
Тереза опасливо оглянулась, и я побежал к ней, проецируя заверения, что все готово к ночлегу.
10
11
Нусфиорд, Лофотенские острова, Норвегия, Земля
27 августа 2051
Азиатский Соинтендант любовался великолепным видом, открывающимся с балкона летней виллы. Он забыл, что держит в руках поднос с кувшином пива и керамическими кружками.
— Тайхен утсукусии десу! — воскликнул он, и Инга Йохансен прибежала из кухни узнать, что случилось.
— Что с вами, мистер… извините, гражданин Кодама? — Как большинство норвежцев старшего поколения, она с детства свободно говорила по-английски, а потому не испытала никаких неудобств, когда симбиари объявили официальным языком Земли «стандартный английский».
Вторым языком тридцатисемилетнего Хироси Кодамы был японский.
— Ничего. Прошу простить меня за то, что я напугал вас, фру Йохансен. — Хироси поставил поднос на обеденный стол, где для него еле нашлось место, и виновато засмеялся: — Просто меня ошеломила панорама фиорда и гавани внизу. Когда я приехал вчера в дождь, мне и в голову не приходило, что вы живете среди такой неописуемой красоты. Суровые серые утесы, чуть-чуть подсвеченные зеленым, вода такого невероятно аквамаринового оттенка, белые лодки на ней, точно чайки, и живописные домики, такие ярко-алые под черными крышами!
— Это рорбуеры, старые рыбачьи хижины, которые сдаются на лето отдыхающим. Яркая краска — наша давняя традиция. Острова ведь далеко не всегда такие солнечные, какими вы увидели их сегодня.
Она внесла бутылку водки, вмороженную в кусок льда, и поставила ее рядом с крохотными стопочками на круглом подносике. Случай такой особый, и, конечно, будут тосты. Когда внук позвонил ей в Трондхейм и спросил, нельзя ли ему пригласить друзей в старый фамильный дом на дальнем острове Флакстал за Полярным кругом, старушка ответила: «Только если ты согласишься, чтобы я кормила вас доброй норвежской едой!» Ранчар Гатен засмеялся и дал согласие. Она не оперант, а все их обсуждения будут вестись телепатически, так почему бы и нет? Сам он в последний раз навещал дом над Нусфиордом еще в детстве, но когда Оуэн спросил, не знает ли он достаточно уединенного места для первого «официального» совещания группы, ему сразу вспомнилась летняя вилла бестемор Инги. Ранчара внезапно охватила ностальгия по старинной красивой рыбачьей деревушке, которую он не видел восемнадцать лет. Родился он в Америке: планета Ассавомпсет, где он провел почти всю свою взрослую жизнь, была процветающим краем, но что-то в самой глубине его существа твердило, что истинный его дом — Норвегия.
Упершись руками в бока, фру Йохансен оглядела стол. Она была полнолицей, с белоснежными волосами; в честь приезда внука и его важных гостей облачилась в национальный костюм ее родного Тронделага — длинная черная юбка, зелено-золотой парчовый передник, красный парчовый корсаж, длинная баска, схваченная в талии серебряными застежками, и белая вышитая блузка, украшенная двумя большими серебряными брошами.
На Хироси был строгий темно-синий костюм, в котором он приехал, свежая рубашка, галстук-бабочка и белый фартук, жестко накрахмаленный, который его заставила надеть хозяйка, чтобы он не испачкал свою одежду.
— Ну вот! Все как будто в порядке. Благодарю вас за помощь, гражданин Кодама. Ну, теперь я загляну в духовку, а вы, может быть, поглядите, как там остальные? Обед скоро будет готов.
Азиатский Соинтендант поклонился и быстро направился по коридору мимо кухни, откуда доносились дразнящие запахи и звон посуды, в гостиную. Ее полы и стены были из светлого лакированного дерева. В одном углу на каменном основании стояла чугунная печь, увенчанная медным украшением в виде полураскрывшегося розового бутона. Ранчар, Оуэн Бланшар, Уильям Макгрегор, Алан Сахвадзе и его жена Олянна Гатен, а также Джордан Крамер утро провели за рыбной ловлей. Теперь, переодевшись к обеду кто во что горазд, они удобно расположились на кушетке и в креслах, обитых веселеньким, но давно поблекшим ситцем, и болтали об утренних приключениях. Корделия Варшава, миниатюрная женщина с нежным лицом, прославившаяся в Европейском Интендантстве тем, что не терпела глупостей, стояла у соснового резного стола перед открытым окном и составляла букет из полевых цветов, которые нарвала сама.
Анна Гаврыс-Сахвадзе, которая с утра сидела в гостиной, заваленная книгами по физике, отложила читающее устройство, когда к ней присоединились остальные члены группы, и теперь рассматривала деревянные пивные кружки — коллекцию фру Йохансен, — красиво расставленные на широкой полке. Среднего роста, крепкого сложения, она разменяла свой семьдесят первый год. Омоложение вернуло ей густые волосы, отливавшие червонным золотом, которые она закручивала в узел на затылке, однако оно не вполне разгладило сеть морщинок вокруг ее зеленых глаз и не исправило ее типично славянский курносый нос.
Когда вошел Хироси, телепатируя мысли о предстоящем обеде, Анна шутливо заметила ему на разговорной волне: «Простите, мой друг, по я поражена, что японский джентльмен столь высокого политического ранга взялся помогать с обедом. А фартучек, кстати, вам очень к лицу!»
Хироси, не моргнув глазом, снял фартук под смешки остальных и ответил: «Для человека старшего поколения подобное было бы немыслимо, но мы, молодые, более гибки. Наши женщины приложили много усилий, чтобы пробудить в нас совесть и заставить помогать им по хозяйству (образ исполненного смелости лица жены). К тому же фру Йохансен — истинный клад местных преданий. Вам известно, что умеренный климат этих арктических островов остается таким круглый год из-за согревающего воздействия Гольфстрима? Лофотены были обитаемы еще с доледниковых времен. Одно время они слыли обиталищем сверхъестественных существ. А легендарный Мальстрем, грозный водоворот, прославленный Жюлем Верном и Эдгаром Аланом По, находится чуть подальше конца острова прямо к югу отсюда».
Корделия Варшава сказала:
— Меня это ничуть не удивляет. Пейзажи тут просто сказочные. С одной стороны утесы и туман, а с другой — солнечные лучи пронизывают море, так что оно сверкает точно расплавленный драгоценный камень. Я бродила между валунами, собирая цветы, и все время ждала, что на меня набросятся тролли.
Уильям Макгрегор произнес вслух:
— Наш тролль все утро пролежал в постели с мигренью, бедняжечка. Может, это еще и припадок трусости, как по-вашему? А если так, то не ставит ли это нас в чертовски скверное положение?
— Уилл, прекрати! — потребовал Оуэн Бланшар.
Младшие члены компании наигранно засмеялись.
— Уилл шутит, — сказал Алан.
— Как бы не так! — возразил Уильям.
— По-моему, будет лучше, если мы экранируемся и ограничимся старомодным болтанием языка, — предложила Олянна Гатен. — Кое-кто тут даст сто очков вперед дуршлагу, изливая латентную враждебность. А ведь мы не хотим никого задеть так, чтобы в припадке раздражения кто-нибудь поторопился уехать…
— Олянна права, — согласился Алан, и почти все с ним согласились.
Джордан Крамер загерметизировал свое сознание, чтобы наружу не просочились очень серьезные сомнения, которые начали его одолевать. Положительный молодой американский кандидат в Магнаты впервые встретился с остальными. Джорди был в группе самым молодым. Идея освобождения человечества от ига экзотиков влекла его по-прежнему, но некоторые из новых товарищей начинали внушать ему опасения. Нет, конечно, не Анна и не Оуэн — оба уважаемые лидеры в своей области, вполне заслужившие выдвижение в Консилиум. Хироси и Корделия также показались Джорди абсолютно надежными, глубоко преданными идеалу человеческой свободы. В часы рыбной ловли он пришел к выводу, что Ранч Гатен и его сестра — именно те люди, с кем можно пойти на риск, неизбежный в таком деле, как заговор. Но Алан Сахвадзе и Уильям Макгрегор скроены совсем из другого материала. Джорди недоумевал, зачем их привлекли. Они, бесспорно, прекрасные ученые, хорошо показавшие себя под руководством Анны. Однако в Магнаты их не выдвинули, и оба злились, что их обошли, так что руководят ими не только благородные побуждения. Алан тихий, почти бесцветный человек, при каждом случае обращающийся за советом к жене. Уильям, наоборот, излишне развязный и часто бестактный.
— Какая красота! — сказала Тереза. Ее сознание улыбалось.
— Что есть, то есть. — Я напрягал свою слабенькую сканирующую способность. — Э… ты различаешь какую-нибудь живность?
Она села на ящик, закрыла глаза и сосредоточилась.
— Птицы, — прошептала она. — Кто-то маленький выше по склону среди деревьев. Может быть, заяц или сурок.
— А большеногов? Медведей?
— Нет… Роги, можно я чуточку посижу тут? Мне хочется обрисовать это место Джеку. Ему очень интересно.
И что-то словно сказало: «Да».
У меня по спине побежали мурашки, но я рискнул спросить телепатически: «Маленький? Джек? Это ты?»
Ответа не последовало. Тереза погрузилась в задумчивость, отрешилась от всего вокруг, и мысли маленького (если я только не вообразил их), несомненно, сомкнулись с ее мыслями.
Я взял мешок с нашими спальниками, моей старенькой круглой палаткой и со всем тем, что я отложил для нашей первой ночевки тут. Начинало темнеть, а пляж был слишком узким и каменистым, чтобы поставить палатку. Я решил подняться по склону и осмотреть поляну с хижиной. С воздуха бревенчатое строение выглядело заметно более обветшалым, чем показалось мне восемь лет назад, когда я в нем прятался. И я решил, не откладывая, убедиться, насколько оно пригодно для жилья.
Я пошел по еле заметной тропке, уводившей от ручья направо через чащу искривленных горных елей и тсуг. Подъем оказался крутым, но коротким, и я через минуту вышел на почти горизонтальную поляну, где стояла хижина.
Построена она была на фундаменте из скрепленных цементом камней, площадью 4,5 на 4,5 метра. К выходящей на восток двери вели бетонные ступеньки. Все четыре стены остались более или менее целыми, хотя во многих местах цемент между бревнами выкрошился. В выходящем на север окошке, сквозь которое когда-то я наблюдал за семьей большеногов, еще сохранялось стекло. Крыша провалилась под тяжестью зимних снегов и по подгнившим половицам рассыпалась кедровая дранка, выдерживающая буквально все.
Не лучше было и внутри: хижина была завалена мшистыми слегами и проржавевшими секциями дымохода. Развалившиеся нары и другая нехитрая мебель, запомнившаяся мне с того раза, были уже почти проглочены зеленой пастью природы, но я углядел угол чугунной печки, кокетливо выглядывающий из-за прутьев низкорослой ивы, прекрасно себя чувствующей среди гниющих половиц.
Я перевел дух и сказал себе, что для паники нет никаких причин. Мне просто надо отремонтировать хижину до первого снегопада, использовав купленные инструменты, а также сведения, которые я сумею извлечь из нашей микробиблиотеки. За всю мою жизнь я своими руками не изготовил ничего, кроме книжного шкафа, но в жилах у меня текла кровь мореплавателей, лесных бродяг и десяти поколений франко-канадских мастеров на все руки. Ну, и Фамильный Призрак на крайний случай. Уж как-нибудь справлюсь!
Я отыскал удобное место для палатки, не теряя времени поставил ее и слегка замаскировал еловыми ветками. Комары и другие кровососы уже принялись за меня, несмотря на все мои старания отогнать их метапсихическими способами. Становилось очевидным, что вскоре даже оперант не сможет выйти на открытый воздух без накомарника или не намазавшись репеллентами. В палатке места еле-еле хватало, чтобы сесть вдвоем, согреть воду для чая в моей портативной микроволновке, а затем забраться в спальники, положенные на надувные матрасы.
Все остальное придется оставить на ночь в кустах, так как времени на сооружение склада не оставалось. Но вся провизия была упакована и не манила аппетитными запахами, а местному зверью понадобятся сутки-другие, чтобы подобраться к нам поближе и выяснить, кто это сюда пожаловал. Я решил, что особенно тревожиться незачем. Все яркое прикрою камуфляжными брезентами на тот маловероятный случай, если над нами пролетит кто-нибудь из штата заповедника.
Оставалось проверить еще одно. Устроив все внутри палатки, я вылез наружу и медленно прошелся по краю поляны — дальнему, если смотреть со стороны ручья Мегаподов — в поисках еще одной не забытой мной тропки. В конце концов я обнаружил ее за упавшим стволом, который и сдвинул в сторону. Тропка уводила в чащу карликовых деревьев и кустарников, за которыми пряталась совсем маленькая полянка, здесь мне улыбнулась судьба (или некий лилмик), и я обнаружил отлично сохранившийся переносной фибергласовый нужничок, какие в конце XX века использовались в лесных лагерях по всей Северной Америке. Правда, он был без крыши, но в остальном в порядке. Мне оставалось только вырыть яму поближе к хижине, установить его там и натянуть сверху пласс, укрыв от осадков и насекомых.
Я насвистывал, возвращаясь к хижине в быстро сгущающихся сумерках, а потом свернул к короткому спуску, чтобы позвать Терезу. Я увидел ее внизу и подумал: «Tonnerre de dieu! note 21 Милая девочка нашла полезное занятие!» Она отошла на несколько шагов к истоку ручья Мегаподов, где темнел прудик прозрачной воды, не загрязненной ледниковыми осадками, и, стоя на коленях, наполняла одну из наших девятилитровых складных канистр.
Но тут Тереза выпрямилась и обернулась к будущей горе Ремилард, черным силуэтом вырисовывавшейся на темно-лиловом западном небе. Поднялся легкий ветерок, принося запахи смолы и далеких снегов. В чистом холодном воздухе планета — вечерняя звезда — блестела необыкновенно ярко.
И Тереза запела, обращаясь к ней.
Я прирос к месту, не веря своим ушам. Голос, считавшийся навсегда пропавшим, вновь возносился к небу со всей магической силой и прелестью, завораживавшими слушателей во всех пределах обитаемой Галактики. Она пела для этой звезды, для своего ребенка. У меня сжималось сердце от красоты этого пения, и вдруг я похолодел от зловещего предчувствия.
Тереза, Тереза, дай мне силы спасти тебя. Спасти вас обоих…
Холодный ветер усилился, и песня оборвалась.
Тереза опасливо оглянулась, и я побежал к ней, проецируя заверения, что все готово к ночлегу.
10
ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА
Ретроспективное отступление
Заговор, приведший человечество к Метапсихическому Восстанию, зрел давно.
На протяжении тридцати с лишним земных лет инсургентов было лишь двое: советскорожденная Анна Гаврыс-Сахвадзе, профессор физики в Кембриджском институте изучения динамических полей, и ее бывший любовник и коллега Оуэн Бланшар, американец, который в конце концов эмигрировал на планету Ассавомпсет и стал первым президентом ее прославленной Академии коммерческой астронавигации.
На протяжении двадцати лет, которые Анна и Оуэн прожили вместе в Кембридже, их доверительные разговоры в постели неизменно кончались сожалениями по поводу трусости, с которой их собратья-земляне подчинили свое первородное право на свободу благодетельному деспотизму Галактического Содружества. Устав от любви, эти двое обсуждали создавшееся положение и в конце концов бесповоротно осудили Великое Вторжение Галактического Содружества как безнравственное вмешательство в эволюцию суверенной расы. Вторгшись на нашу планету в 2013 году и насильственно приобщив Землю к своей передовой цивилизации, Содружество нарушило основные заповеди человеческой свободы. Симбиарские попечители, действовавшие в качестве представителей остальных четырех нечеловеческих рас, на протяжении долгих «воспитательных» лет, до того как мы могли получить в Содружестве полноправное гражданство, резко ограничивали интеллектуальную и религиозную свободы, свободу иметь детей, свободу средств массовой информации и свободу выбора образа жизни и места проживания. Они превратили в насмешку права человека, в том числе и право на психическую свободу. Они соблазнили молодежь картинками сказочной техники и завоевания новых миров. Они буквально поработили метапсихических оперантов среди людей (и Анна и Оуэн обладали очень высокоразвитыми психоспособностями), ограничив для них выбор карьеры и умело манипулируя их верностью человечеству. И впереди маячило время, когда сознания всех живых людей достигнут некоего мистического «числа слияния» и все операнты-люди будут вовлечены в таинственное психическое состояние, называемое Единством, которое, как опасались многие психологи и богословы, утопит человеческую индивидуальность в каком-то Космическом Сверхсознании.
Я сам все еще побаиваюсь Единства Сознания. Но я — вечный аутсайдер, последний из метапсихических бунтовщиков, слишком слабый во всех отношениях, чтобы представлять угрозу для Галактического Содружества. А потому меня оставили в покое, даже некий взбалмошный лилмик, которого я называю le Fantome Familier note 22, в награду за то, что я однажды послужил ему, даровал мне неприкосновенность.
С первых же лет своей академической карьеры Анна Гаврыс-Сахвадзе рьяно изучала перемещения сигма-полей, занимаясь этим в Кембридже, который мог похвастаться большим числом оперантов в своей профессуре, нежели любой другой человеческий университет. Но Оуэн Бланшар в момент Вторжения был многообещающим скрипачом, и тут Симбиарское тестирование, обнаружившее его метаспособности к принуждению и созиданию, выдало заключение, что он должен оставить музыку ради физики динамических полей — науки, успехи которой были необходимы для того, чтобы Конфедерация Землян стала полноправным членом Содружества. В те ранние дни попечительства Земля нуждалась во всей высоковаттной мозговой энергии. А потому Оуэн смирился с неизбежностью и даже научился извлекать удовольствие из разработки гиперпространственных двигателей, а затем и из руководства факультетом ипсилоновых исследований. Но когда он играл на скрипке для Анны, злость на Содружество и особенно на экзотических Симбиарских попечителей, лишивших его той жизни, которую он хотел избрать, придавала его игре почти дьявольскую силу.
К тому времени, когда обстоятельства разлучили эту пару, они успели узнать, что их крамольное мнение разделяют некоторые другие влиятельные метапсихические операнты.
Открытое противодействие Галактическому Содружеству было бессмысленным. Операнты были лишены даже сомнительной возможности бежать из XXI века через врата времени — изобретение эксцентричного француза Тео Гудериана, — как это делали «нормальные» люди. Операнты, принявшие правила игры, преуспевали, получали ответственные и почетные посты, а сопротивление диктату Симбиарских попечителей влекло за собой бесславный конец профессиональной карьеры, унизительное «открытое заключение», а то и казнь за сеяние смуты.
— Мы двое бунтующих одиночек, — шепнула Анна, целуя Оуэна на прощание в космопорте Унста. — Но не будем терять надежды. С приближением конца попечительства люди могут вновь вспомнить, как это было радостно — управлять собственной судьбой. Я буду осторожно прощупывать настроения оперантов, искать разделяющих наши воззрения, и ты делай то же. Человечество еще может обрести свободу, и не исключено, что нам с тобой суждено внести свою лепту, чтобы это осуществилось.
В глубине души Оуэн Бланшар считал ее мечты о восстании несбыточными. Едва он прибыл на кипевшую энергией новую планету, куда его назначили, и погрузился в дела быстро разрастающейся академии, у него не осталось времени на идеалистические раздумья. Он отдавал все силы тому, чтобы превратить свою академию в самое лучшее учебное заведение для подготовки экипажей суперлюминальных звездолетов; он женился, стал отцом двух сыновей и почти забыл Анну Гаврыс-Сахвадзе, профессора Кембриджского университета.
Пока в 2050 году не познакомился с Ранчаром Гатеном.
Гатен был старшим капитаном Гражданских межзвездных сил — наибольшим приближением к военно-космическому флоту. Благодаря чистейшей случайности эти двое оказались соседями во время исполнения «Вильгельма Телля», этой оперной дани уважения швейцарской свободе. В антракте за бокалом коктейля Бланшар и Ранчар Гатен обнаружили, что в глубине души они оба тайно восстают против Галактического Содружества. Политически влиятельные операнты, они, по всей вероятности, через два года будут выдвинуты в Магнаты Консилиума, когда ненавистные Симбиарские попечители наконец сложат свои полномочия и Конфедерация Землян начнет управлять своей судьбой сама.
Психопрозондировав Ранчара с его согласия и убедившись в искренности своего нового знакомого, Оуэн свел его с Анной, которая тоже ожидала выдвижения в Магнаты. Анна обрадовалась единомышленнику, и он часто навещал ее, когда бывал на Земле.
Ранчар в свою очередь познакомил свою сестру Олянну, капитана космолета, разделяющую его бунтовщические воззрения, с Аланом Сахвадзе, племянником Анны, придерживавшимся тех же взглядов. Молодые люди тут же влюбились друг в друга и со временем поженились.
Алан Сахвадзе, также работавший в Институте изучения динамических полей, но не на том факультете, что Анна, был близким другом и коллегой своего двоюродного брата Уильяма Макгрегора, которого обратил в свою веру, доведя, таким образом, число противников Галактического Содружества до шести человек. Алан и Уилл не могли стать Магнатами — в отличие от отца Уильяма, Дэвида Макгрегора, сына Джеймса Макгрегора, — пионера метапсихологии, который был администратором Европейского Интендантства. Его метаспособности были настолько поразительны, что он считался единственным серьезным конкурентом Поля Ремиларда на пост Первого Магната.
Уильям не сомневался, что его отец относится с недоверием к таинственному понятию Единства, которое операнты Конфедерации Землян будут вынуждены в конце концов принять. Заставят ли Дэвида эти сомнения пойти против Галактического Содружества, представлялось очень проблематичным. Никто из членов Содружества не обладал достаточной психической мощью, чтобы подвергнуть принудительному психозондированию великого Дэвида Макгрегора. Вовлечь его в группу удалось бы лишь куда более тонкими методами.
Однако предположение относительно Дэвида показалось Анне, как и Оуэну с Ранчаром, очень интересным. Три — а возможно, и четыре — кандидата в Магнаты были убежденными противниками господства экзотиков над человечеством! Нет ли среди кандидатов и других потенциальных единомышленников?
Она лично знала двоих. Джордан Крамер, атлетически сложенный психофизик и кандидат в Магнаты. Он работал и в Кембридже, и в исследовательском центре на Оканагоне. Джеррит Ван Вик, на год старше Джордана, был, вероятно, самым блестящим специалистом по цереброэнергетике во всей Конфедерации. Однако оперантом он был очень слабым и, к несчастью, питал большую страсть к алкоголю. Кроме того, он был наделен лягушачьим лицом и эксцентричной сварливой натурой. Тем не менее, Галактическое Содружество предназначило его для Консилиума.
После чрезвычайно тонкого прощупывания потенциальную пару удалось поставить в положение, позволившее Оуэну, самому мощному принудителю в группе, насильно прозондировать их сознания. Когда их негодование поулеглось, они позволили завербовать себя, а затем дали понять группе, что работают над совершенно новым типом приспособления для психооценки, которое может оказаться очень полезным — или очень опасным! — для дела человеческой свободы.
Психоисследования малосимпатичного Ван Вика принесли нежданные плоды. Он знал двух высокопоставленных оперантов с бунтовщическими наклонностями, и подозревал, что еще один также скрывает тайное недовольство. Первый был не кто иной, как Хироси Кодама, азиатский Соинтендант. Вторая, тоже Соинтендант, подвизалась в Европейском Интендантстве. Корделия Варшава, известный ксенолог, сотрудница Краковского университета, а также умелый политик… и платоническая приятельница Дэвида Макгрегора.
Третья кандидатура, обнаруженная в возмущенном сознании Ван Вика, оказалась такой неожиданной, что никому в группе и в голову не пришло бы искать в нем союзника. Попытку завербовать его следовало отложить до того времени, когда Магистрат снимет наблюдение за ним, поскольку он был не только кандидатом в Магнаты, но, кроме того, подозревался в расследуемом убийстве.
Звали его Адриен Ремилард.
Ретроспективное отступление
Заговор, приведший человечество к Метапсихическому Восстанию, зрел давно.
На протяжении тридцати с лишним земных лет инсургентов было лишь двое: советскорожденная Анна Гаврыс-Сахвадзе, профессор физики в Кембриджском институте изучения динамических полей, и ее бывший любовник и коллега Оуэн Бланшар, американец, который в конце концов эмигрировал на планету Ассавомпсет и стал первым президентом ее прославленной Академии коммерческой астронавигации.
На протяжении двадцати лет, которые Анна и Оуэн прожили вместе в Кембридже, их доверительные разговоры в постели неизменно кончались сожалениями по поводу трусости, с которой их собратья-земляне подчинили свое первородное право на свободу благодетельному деспотизму Галактического Содружества. Устав от любви, эти двое обсуждали создавшееся положение и в конце концов бесповоротно осудили Великое Вторжение Галактического Содружества как безнравственное вмешательство в эволюцию суверенной расы. Вторгшись на нашу планету в 2013 году и насильственно приобщив Землю к своей передовой цивилизации, Содружество нарушило основные заповеди человеческой свободы. Симбиарские попечители, действовавшие в качестве представителей остальных четырех нечеловеческих рас, на протяжении долгих «воспитательных» лет, до того как мы могли получить в Содружестве полноправное гражданство, резко ограничивали интеллектуальную и религиозную свободы, свободу иметь детей, свободу средств массовой информации и свободу выбора образа жизни и места проживания. Они превратили в насмешку права человека, в том числе и право на психическую свободу. Они соблазнили молодежь картинками сказочной техники и завоевания новых миров. Они буквально поработили метапсихических оперантов среди людей (и Анна и Оуэн обладали очень высокоразвитыми психоспособностями), ограничив для них выбор карьеры и умело манипулируя их верностью человечеству. И впереди маячило время, когда сознания всех живых людей достигнут некоего мистического «числа слияния» и все операнты-люди будут вовлечены в таинственное психическое состояние, называемое Единством, которое, как опасались многие психологи и богословы, утопит человеческую индивидуальность в каком-то Космическом Сверхсознании.
Я сам все еще побаиваюсь Единства Сознания. Но я — вечный аутсайдер, последний из метапсихических бунтовщиков, слишком слабый во всех отношениях, чтобы представлять угрозу для Галактического Содружества. А потому меня оставили в покое, даже некий взбалмошный лилмик, которого я называю le Fantome Familier note 22, в награду за то, что я однажды послужил ему, даровал мне неприкосновенность.
С первых же лет своей академической карьеры Анна Гаврыс-Сахвадзе рьяно изучала перемещения сигма-полей, занимаясь этим в Кембридже, который мог похвастаться большим числом оперантов в своей профессуре, нежели любой другой человеческий университет. Но Оуэн Бланшар в момент Вторжения был многообещающим скрипачом, и тут Симбиарское тестирование, обнаружившее его метаспособности к принуждению и созиданию, выдало заключение, что он должен оставить музыку ради физики динамических полей — науки, успехи которой были необходимы для того, чтобы Конфедерация Землян стала полноправным членом Содружества. В те ранние дни попечительства Земля нуждалась во всей высоковаттной мозговой энергии. А потому Оуэн смирился с неизбежностью и даже научился извлекать удовольствие из разработки гиперпространственных двигателей, а затем и из руководства факультетом ипсилоновых исследований. Но когда он играл на скрипке для Анны, злость на Содружество и особенно на экзотических Симбиарских попечителей, лишивших его той жизни, которую он хотел избрать, придавала его игре почти дьявольскую силу.
К тому времени, когда обстоятельства разлучили эту пару, они успели узнать, что их крамольное мнение разделяют некоторые другие влиятельные метапсихические операнты.
Открытое противодействие Галактическому Содружеству было бессмысленным. Операнты были лишены даже сомнительной возможности бежать из XXI века через врата времени — изобретение эксцентричного француза Тео Гудериана, — как это делали «нормальные» люди. Операнты, принявшие правила игры, преуспевали, получали ответственные и почетные посты, а сопротивление диктату Симбиарских попечителей влекло за собой бесславный конец профессиональной карьеры, унизительное «открытое заключение», а то и казнь за сеяние смуты.
— Мы двое бунтующих одиночек, — шепнула Анна, целуя Оуэна на прощание в космопорте Унста. — Но не будем терять надежды. С приближением конца попечительства люди могут вновь вспомнить, как это было радостно — управлять собственной судьбой. Я буду осторожно прощупывать настроения оперантов, искать разделяющих наши воззрения, и ты делай то же. Человечество еще может обрести свободу, и не исключено, что нам с тобой суждено внести свою лепту, чтобы это осуществилось.
В глубине души Оуэн Бланшар считал ее мечты о восстании несбыточными. Едва он прибыл на кипевшую энергией новую планету, куда его назначили, и погрузился в дела быстро разрастающейся академии, у него не осталось времени на идеалистические раздумья. Он отдавал все силы тому, чтобы превратить свою академию в самое лучшее учебное заведение для подготовки экипажей суперлюминальных звездолетов; он женился, стал отцом двух сыновей и почти забыл Анну Гаврыс-Сахвадзе, профессора Кембриджского университета.
Пока в 2050 году не познакомился с Ранчаром Гатеном.
Гатен был старшим капитаном Гражданских межзвездных сил — наибольшим приближением к военно-космическому флоту. Благодаря чистейшей случайности эти двое оказались соседями во время исполнения «Вильгельма Телля», этой оперной дани уважения швейцарской свободе. В антракте за бокалом коктейля Бланшар и Ранчар Гатен обнаружили, что в глубине души они оба тайно восстают против Галактического Содружества. Политически влиятельные операнты, они, по всей вероятности, через два года будут выдвинуты в Магнаты Консилиума, когда ненавистные Симбиарские попечители наконец сложат свои полномочия и Конфедерация Землян начнет управлять своей судьбой сама.
Психопрозондировав Ранчара с его согласия и убедившись в искренности своего нового знакомого, Оуэн свел его с Анной, которая тоже ожидала выдвижения в Магнаты. Анна обрадовалась единомышленнику, и он часто навещал ее, когда бывал на Земле.
Ранчар в свою очередь познакомил свою сестру Олянну, капитана космолета, разделяющую его бунтовщические воззрения, с Аланом Сахвадзе, племянником Анны, придерживавшимся тех же взглядов. Молодые люди тут же влюбились друг в друга и со временем поженились.
Алан Сахвадзе, также работавший в Институте изучения динамических полей, но не на том факультете, что Анна, был близким другом и коллегой своего двоюродного брата Уильяма Макгрегора, которого обратил в свою веру, доведя, таким образом, число противников Галактического Содружества до шести человек. Алан и Уилл не могли стать Магнатами — в отличие от отца Уильяма, Дэвида Макгрегора, сына Джеймса Макгрегора, — пионера метапсихологии, который был администратором Европейского Интендантства. Его метаспособности были настолько поразительны, что он считался единственным серьезным конкурентом Поля Ремиларда на пост Первого Магната.
Уильям не сомневался, что его отец относится с недоверием к таинственному понятию Единства, которое операнты Конфедерации Землян будут вынуждены в конце концов принять. Заставят ли Дэвида эти сомнения пойти против Галактического Содружества, представлялось очень проблематичным. Никто из членов Содружества не обладал достаточной психической мощью, чтобы подвергнуть принудительному психозондированию великого Дэвида Макгрегора. Вовлечь его в группу удалось бы лишь куда более тонкими методами.
Однако предположение относительно Дэвида показалось Анне, как и Оуэну с Ранчаром, очень интересным. Три — а возможно, и четыре — кандидата в Магнаты были убежденными противниками господства экзотиков над человечеством! Нет ли среди кандидатов и других потенциальных единомышленников?
Она лично знала двоих. Джордан Крамер, атлетически сложенный психофизик и кандидат в Магнаты. Он работал и в Кембридже, и в исследовательском центре на Оканагоне. Джеррит Ван Вик, на год старше Джордана, был, вероятно, самым блестящим специалистом по цереброэнергетике во всей Конфедерации. Однако оперантом он был очень слабым и, к несчастью, питал большую страсть к алкоголю. Кроме того, он был наделен лягушачьим лицом и эксцентричной сварливой натурой. Тем не менее, Галактическое Содружество предназначило его для Консилиума.
После чрезвычайно тонкого прощупывания потенциальную пару удалось поставить в положение, позволившее Оуэну, самому мощному принудителю в группе, насильно прозондировать их сознания. Когда их негодование поулеглось, они позволили завербовать себя, а затем дали понять группе, что работают над совершенно новым типом приспособления для психооценки, которое может оказаться очень полезным — или очень опасным! — для дела человеческой свободы.
Психоисследования малосимпатичного Ван Вика принесли нежданные плоды. Он знал двух высокопоставленных оперантов с бунтовщическими наклонностями, и подозревал, что еще один также скрывает тайное недовольство. Первый был не кто иной, как Хироси Кодама, азиатский Соинтендант. Вторая, тоже Соинтендант, подвизалась в Европейском Интендантстве. Корделия Варшава, известный ксенолог, сотрудница Краковского университета, а также умелый политик… и платоническая приятельница Дэвида Макгрегора.
Третья кандидатура, обнаруженная в возмущенном сознании Ван Вика, оказалась такой неожиданной, что никому в группе и в голову не пришло бы искать в нем союзника. Попытку завербовать его следовало отложить до того времени, когда Магистрат снимет наблюдение за ним, поскольку он был не только кандидатом в Магнаты, но, кроме того, подозревался в расследуемом убийстве.
Звали его Адриен Ремилард.
11
Нусфиорд, Лофотенские острова, Норвегия, Земля
27 августа 2051
Азиатский Соинтендант любовался великолепным видом, открывающимся с балкона летней виллы. Он забыл, что держит в руках поднос с кувшином пива и керамическими кружками.
— Тайхен утсукусии десу! — воскликнул он, и Инга Йохансен прибежала из кухни узнать, что случилось.
— Что с вами, мистер… извините, гражданин Кодама? — Как большинство норвежцев старшего поколения, она с детства свободно говорила по-английски, а потому не испытала никаких неудобств, когда симбиари объявили официальным языком Земли «стандартный английский».
Вторым языком тридцатисемилетнего Хироси Кодамы был японский.
— Ничего. Прошу простить меня за то, что я напугал вас, фру Йохансен. — Хироси поставил поднос на обеденный стол, где для него еле нашлось место, и виновато засмеялся: — Просто меня ошеломила панорама фиорда и гавани внизу. Когда я приехал вчера в дождь, мне и в голову не приходило, что вы живете среди такой неописуемой красоты. Суровые серые утесы, чуть-чуть подсвеченные зеленым, вода такого невероятно аквамаринового оттенка, белые лодки на ней, точно чайки, и живописные домики, такие ярко-алые под черными крышами!
— Это рорбуеры, старые рыбачьи хижины, которые сдаются на лето отдыхающим. Яркая краска — наша давняя традиция. Острова ведь далеко не всегда такие солнечные, какими вы увидели их сегодня.
Она внесла бутылку водки, вмороженную в кусок льда, и поставила ее рядом с крохотными стопочками на круглом подносике. Случай такой особый, и, конечно, будут тосты. Когда внук позвонил ей в Трондхейм и спросил, нельзя ли ему пригласить друзей в старый фамильный дом на дальнем острове Флакстал за Полярным кругом, старушка ответила: «Только если ты согласишься, чтобы я кормила вас доброй норвежской едой!» Ранчар Гатен засмеялся и дал согласие. Она не оперант, а все их обсуждения будут вестись телепатически, так почему бы и нет? Сам он в последний раз навещал дом над Нусфиордом еще в детстве, но когда Оуэн спросил, не знает ли он достаточно уединенного места для первого «официального» совещания группы, ему сразу вспомнилась летняя вилла бестемор Инги. Ранчара внезапно охватила ностальгия по старинной красивой рыбачьей деревушке, которую он не видел восемнадцать лет. Родился он в Америке: планета Ассавомпсет, где он провел почти всю свою взрослую жизнь, была процветающим краем, но что-то в самой глубине его существа твердило, что истинный его дом — Норвегия.
Упершись руками в бока, фру Йохансен оглядела стол. Она была полнолицей, с белоснежными волосами; в честь приезда внука и его важных гостей облачилась в национальный костюм ее родного Тронделага — длинная черная юбка, зелено-золотой парчовый передник, красный парчовый корсаж, длинная баска, схваченная в талии серебряными застежками, и белая вышитая блузка, украшенная двумя большими серебряными брошами.
На Хироси был строгий темно-синий костюм, в котором он приехал, свежая рубашка, галстук-бабочка и белый фартук, жестко накрахмаленный, который его заставила надеть хозяйка, чтобы он не испачкал свою одежду.
— Ну вот! Все как будто в порядке. Благодарю вас за помощь, гражданин Кодама. Ну, теперь я загляну в духовку, а вы, может быть, поглядите, как там остальные? Обед скоро будет готов.
Азиатский Соинтендант поклонился и быстро направился по коридору мимо кухни, откуда доносились дразнящие запахи и звон посуды, в гостиную. Ее полы и стены были из светлого лакированного дерева. В одном углу на каменном основании стояла чугунная печь, увенчанная медным украшением в виде полураскрывшегося розового бутона. Ранчар, Оуэн Бланшар, Уильям Макгрегор, Алан Сахвадзе и его жена Олянна Гатен, а также Джордан Крамер утро провели за рыбной ловлей. Теперь, переодевшись к обеду кто во что горазд, они удобно расположились на кушетке и в креслах, обитых веселеньким, но давно поблекшим ситцем, и болтали об утренних приключениях. Корделия Варшава, миниатюрная женщина с нежным лицом, прославившаяся в Европейском Интендантстве тем, что не терпела глупостей, стояла у соснового резного стола перед открытым окном и составляла букет из полевых цветов, которые нарвала сама.
Анна Гаврыс-Сахвадзе, которая с утра сидела в гостиной, заваленная книгами по физике, отложила читающее устройство, когда к ней присоединились остальные члены группы, и теперь рассматривала деревянные пивные кружки — коллекцию фру Йохансен, — красиво расставленные на широкой полке. Среднего роста, крепкого сложения, она разменяла свой семьдесят первый год. Омоложение вернуло ей густые волосы, отливавшие червонным золотом, которые она закручивала в узел на затылке, однако оно не вполне разгладило сеть морщинок вокруг ее зеленых глаз и не исправило ее типично славянский курносый нос.
Когда вошел Хироси, телепатируя мысли о предстоящем обеде, Анна шутливо заметила ему на разговорной волне: «Простите, мой друг, по я поражена, что японский джентльмен столь высокого политического ранга взялся помогать с обедом. А фартучек, кстати, вам очень к лицу!»
Хироси, не моргнув глазом, снял фартук под смешки остальных и ответил: «Для человека старшего поколения подобное было бы немыслимо, но мы, молодые, более гибки. Наши женщины приложили много усилий, чтобы пробудить в нас совесть и заставить помогать им по хозяйству (образ исполненного смелости лица жены). К тому же фру Йохансен — истинный клад местных преданий. Вам известно, что умеренный климат этих арктических островов остается таким круглый год из-за согревающего воздействия Гольфстрима? Лофотены были обитаемы еще с доледниковых времен. Одно время они слыли обиталищем сверхъестественных существ. А легендарный Мальстрем, грозный водоворот, прославленный Жюлем Верном и Эдгаром Аланом По, находится чуть подальше конца острова прямо к югу отсюда».
Корделия Варшава сказала:
— Меня это ничуть не удивляет. Пейзажи тут просто сказочные. С одной стороны утесы и туман, а с другой — солнечные лучи пронизывают море, так что оно сверкает точно расплавленный драгоценный камень. Я бродила между валунами, собирая цветы, и все время ждала, что на меня набросятся тролли.
Уильям Макгрегор произнес вслух:
— Наш тролль все утро пролежал в постели с мигренью, бедняжечка. Может, это еще и припадок трусости, как по-вашему? А если так, то не ставит ли это нас в чертовски скверное положение?
— Уилл, прекрати! — потребовал Оуэн Бланшар.
Младшие члены компании наигранно засмеялись.
— Уилл шутит, — сказал Алан.
— Как бы не так! — возразил Уильям.
— По-моему, будет лучше, если мы экранируемся и ограничимся старомодным болтанием языка, — предложила Олянна Гатен. — Кое-кто тут даст сто очков вперед дуршлагу, изливая латентную враждебность. А ведь мы не хотим никого задеть так, чтобы в припадке раздражения кто-нибудь поторопился уехать…
— Олянна права, — согласился Алан, и почти все с ним согласились.
Джордан Крамер загерметизировал свое сознание, чтобы наружу не просочились очень серьезные сомнения, которые начали его одолевать. Положительный молодой американский кандидат в Магнаты впервые встретился с остальными. Джорди был в группе самым молодым. Идея освобождения человечества от ига экзотиков влекла его по-прежнему, но некоторые из новых товарищей начинали внушать ему опасения. Нет, конечно, не Анна и не Оуэн — оба уважаемые лидеры в своей области, вполне заслужившие выдвижение в Консилиум. Хироси и Корделия также показались Джорди абсолютно надежными, глубоко преданными идеалу человеческой свободы. В часы рыбной ловли он пришел к выводу, что Ранч Гатен и его сестра — именно те люди, с кем можно пойти на риск, неизбежный в таком деле, как заговор. Но Алан Сахвадзе и Уильям Макгрегор скроены совсем из другого материала. Джорди недоумевал, зачем их привлекли. Они, бесспорно, прекрасные ученые, хорошо показавшие себя под руководством Анны. Однако в Магнаты их не выдвинули, и оба злились, что их обошли, так что руководят ими не только благородные побуждения. Алан тихий, почти бесцветный человек, при каждом случае обращающийся за советом к жене. Уильям, наоборот, излишне развязный и часто бестактный.