Мейсон Анита. Иллюзионист

   — Достаточно! — сказал Симон. Он сделал несколько пассов, и все исчезло.
   — Ах, — выдохнула толпа, словно дети.
   — Чего вы ожидали? — поинтересовался Симон. — Ничто не длится вечно, и ничто не есть то, чем кажется. Я обманывал ваши чувства иллюзией, но вся ваша жизнь — обман. Любой из вас может завтра умереть, и в чем будет смысл вашей жизни? Что вы знаете? Ничего, что бы могло вам помочь. Куда вы идете? Откуда пришли? Что вы делаете в этом призрачном мире, где все не так, как вы хотите, и откуда вы в любой момент можете исчезнуть? Неужели вы никогда не задумывались об этом? Конечно, задумывались. И в этом ваше спасение.
   Он продолжать говорить, пока солнце не начало отбрасывать на площадь длинные тени. Среди его слушателей были двое мужчин, только что прибывшие в город с севера. Один из них нервничал. Его спутник, низкорослый, со свирепым взглядом, слушал очень внимательно и время от времени насмешливо улыбался.
 
   Он бывал в этом месте раньше, но оно ему не понравилось. Люди здесь были высокомерными, они потешались над его одеждой и вечно куда-то спешили! Даже если удавалось найти человека, который не бежал по своим делам, он скорее всего говорил только на греческом. Кефа знал несколько слов по-гречески, но их хватало в лучшем случае на то, чтобы построить вопрос, ответа на который он все равно не мог понять.
   Наконец на одной из боковых улиц он нашел странствующего точильщика ножей, который говорил на арамейском и у которого не было клиентов.
   — Я ищу человека по имени Симон из Гитты, — сказал Кефа.
   — Я такого не знаю.
   — Он маг. Иногда он называет себя Симоном Волхвом.
   — Я не знаю никаких магов, — сказал точильщик ножей, окинув Кефу подозрительным взглядом.
   — Он путешествует с женщиной по имени Елена. Они проповедуют и показывают фокусы и иллюзии. Мне сказали, что он может быть в Сидоне.
   — Это Сидон, — сказал точильщик ножей.
   — Я знаю, — сказал Кефа. Они посмотрели друг на друга.
   — Хотите заточить нож? — спросил точильщик.
   — Нет, спасибо, — сказал Кефа, — он достаточно острый. Так вы ничего о нем не знаете?
   — Нет. Я посмотрю на ваш нож.
   — Он достаточно острый, — сказал Кефа.
   — Я еще не видел ножа, который был бы достаточно острым. Дайте-ка мне его.
   Кефа протянул ему нож. Точильщик проверил нож и порезал свой большой палец. Он отдал нож. Кефа улыбнулся, кивнул и пошел прочь. Когда он дошел до угла, точильщик позвал его:
   — Эй! Эти люди, о которых ты спрашивал. Они шикарно одеваются и говорят… ну, о сексе?
   — Ш-ш, — сказал Кефа.
   — Они здесь были месяц назад. Наделали шуму и отправились дальше, в Триполис.
 
   Тиберия Александра сменил прокуратор Куман. Карьера нового губернатора началась при неблагоприятных обстоятельствах.
   Во время многолюдного весеннего праздника, когда паломники со всей империи традиционно собирались в Иерусалиме, Куман, опираясь на опыт, разместил войска во внешнем дворе Храма, чтобы упредить демонстрации. Праздник длился семь дней. Стояла жара. Солдаты скучали. На четвертый день один солдат, поддавшись чувству негодования, задрал свою тунику и, наклонившись, выставил голую задницу на обозрение толпы — универсальный жест простолюдинов, выражающий неуважение.
   Начались волнения. Негодующие паломники требовали, чтобы солдат был немедленно наказан. Куман, вместо того чтобы удовлетворить их требование, велел им успокоиться и продолжить празднества. В ответ он получил град камней.
   Так как бунт был неотвратим, губернатор позвал подкрепление из форта, расположенного на северной стороне Храма. От этого форта шли ступени к колоннаде, окружавшей внешний двор, — единственное место на территории Храма, куда допускались язычники. (Непосредственная близость гарнизона оккупационных войск к главной местной святыне сама по себе давно вызывала у иудеев недовольство.) Храм, соседствующий с ним форт и царский дворец были самыми выдающимися архитектурными памятниками времен Ирода и занимали большую территорию; но в тот момент там собрались несколько тысяч мужчин, женщин и детей и возбужденная когорта войск.
   Свежие войска поднимались по ступеням, ведущим во внешний двор. Люди потеряли голову, началась давка. В панике они натыкались друг на друга в узком пространстве колоннады и не могли выбраться наружу. Те, кому удалось выбраться, попадали в окружающий Храм лабиринт узких, запутанных улочек. Солдатам не понадобилось даже обнажать оружие. Сотни людей были задавлены или задохнулись в толчее.
   Вскоре после этого на горной дороге за городом напали на государственного чиновника и ограбили его. В качестве ответной меры Куман послал солдат в ближайшие деревни. Один из солдат зашел слишком далеко. Найдя свиток, содержащий часть Закона, он порвал его и бросил в огонь.
   Разъяренная толпа предстала перед Куманом в его уютной резиденции в Кесарии. На этот раз он хорошо запомнил урок. Виновному солдату отрубили голову.
   Куман так и не понял народа, которым он был послан править. Он не понимал ни их страстного стремления к справедливости, ни его причину — их ощущение колоссальной несправедливости истории. Отсутствие у него воображения предопределило его крах.
   Ближе к концу его правления паломник, направлявшийся в Святой город на праздник, был убит, будучи проездом в Самарии. Куман ничего не предпринял. Ходили слухи, что он получил взятку от самаритян. Друзья убитого взяли дело в свои руки и под предводительством нескольких зелотов предприняли карательный налет на самаритянские деревни. Куман разгромил налетчиков с помощью кавалерии.
   Самаритяне обратились к легату Сирии, непосредственному начальнику Кумана, и потребовали возмещения за опустошение их земли. Одновременно прибыла иудейская депутация с жалобой на убийство паломника и на тот факт, что преступление осталось безнаказанным. Легат постановил распять на кресте взятых Куманом в плен зелотов и направил руководителей обеих сторон, а также и самого губернатора в Рим. Император приговорил к смертной казни самаритян, которые начали конфликт, и с позором уволил Кумана с занимаемой должности.
   Неспособность Кумана урегулировать этот братоубийственный конфликт имела несколько последствий. Во-первых, место Кумана занял прокуратор, который еще в меньшей степени подходил на эту должность, чем все его предшественники. Во-вторых, религия и война в тот момент стали одним понятием. Торжество, испытанное в тот пьянящий миг, не забылось. Некоторые из зелотов, бежавших от кавалерии Кумана, не вернулись домой. Они остались в горах, на этой суровой, неприступной земле со множеством утесов и обрывов, которая на протяжении многих веков считалась оплотом их нации. Постепенно они снова сделали ее своей. Это была земля разбойников, и также это была святая земля. Кроме того, она идеально подходила для партизанской войны.
 
   Молодой человек внимательно наблюдал за Кефой, пока тот ел. Кефа, которому было неприятно такое пристальное внимание, успокаивал себя тем, что, видимо, в этих местах такое поведение обычно. Совершенно никакой сдержанности.
   Он прожевал последнюю оливу, выплюнул косточку, собрал остатки пищи с тарелки куском хлеба, отправил хлеб в рот и, удовлетворенный, откинулся назад, потянувшись за вином. Это была его первая настоящая еда за пять дней.
   Молодой человек поднялся со скамьи, на которой сидел, подошел с непринужденной грацией и уселся за стол напротив Кефы. У него были лучистые карие глаза, волосы — завиты, напомажены и надушены, пальцы — тонкие и хорошо ухоженные.
   Кефа отодвинулся подальше.
   — Вы не из этих мест? — спросил молодой человек, тщательно подбирая слова на арамейском.
   — Да, — сказал Кефа.
   — Добро пожаловать в Триполис.
   — Спасибо.
   — Вам нравится наш город?
   — Я здесь всего два часа, — раздраженно сказал Кефа.
   — Тогда вы ничего не видели. Я вам покажу город.
   — Вы очень добры, но я здесь по делу, — сказал Кефа.
   — Прошу вас. У вас есть время. Вы — мой гость.
   — У меня нет времени, — сказал Кефа. — Мое дело не терпит отлагательства.
   — Какое дело не может подождать несколько часов?
   — Я ищу одного человека, — сказал Кефа.
   — Ну тогда я могу вам помочь. Я знаю всех в Триполисе.
   Кефа подумал, что это скорее всего правда. Он хотел бы поскорее избавиться от надушенного грека, но было глупо упускать случай.
   — Я ищу человека по имени Симон из Гитты, или Симон Волхв.
   Что-то блеснуло в лучистых карих глазах, и они затуманились. Возможно, это было разочарование.
   — А где Гитта? — спросил молодой человек.
   — В Самарии.
   — А… Это далеко.
   — Не важно, где Гитта, — сказал Симон. — Мне важно знать, где Симон. Мне сказали, он в Триполисе.
   — Это Триполис.
   — Я знаю, — сказал Кефа сквозь зубы. Молодой человек долго изучал стол, потом поднял свои карие глаза на Кефу и широко улыбнулся.
   — Я его не знаю, — сказал он и встал. — А теперь я покажу вам город.
   Время от времени, после своей первой встречи с Иешуа на Озере, Кефа испытывал моменты потрясающего умственного просветления. Они наступали неожиданно, врываясь в путаницу его мыслей подобно волнам света, чистые, как свежий ветер в знойный день. В такие моменты он понимал все, что обычно озадачивало его. В такие моменты он точно знал, что должен делать, и был способен сделать это. В такие моменты он даже мог читать чужие мысли.
   Кефа взглянул на молодого человека и понял, что он лжет.
   — Сядь, — сказал он.
   Он попросил еще вина. Когда вино принесли, он разлил его в два кубка.
   — Ты потом покажешь мне город, — сказал он. — Я с удовольствием составлю тебе компанию. Но сначала ты выпьешь со мной.
   Они подняли тост друг за друга. Молодой человек вымученно улыбался.
   — Извини, если я был невежлив, — сказал Кефа.
   — Вы вовсе не были невежливы.
   — Я долго был в пути и устал. Если мне не удастся найти моего друга, я напрасно потрачу время, а моему другу может грозить опасность.
   — Опасность?
   — У него есть враги. Есть люди, которые хотят его убить. Один из них, — Кефа едва сдерживался, чтобы не засмеяться, — сейчас его ищет.
   — Неужели? — Глаза грека заблестели от волнения. — Должно быть, вы близкий друг, если взяли на себя такой труд.
   — О да, — соврал Кефа с легкостью, которая была отвратительна. — Мы с Симоном дружим с детства. Мы почти как братья.
   — Удивительно, но вы даже похожи друг на друга.
   Наступила пауза, подобная той, когда тяжелый предмет падает на землю. Кефа взял себя в руки:
   — Так ты его знаешь?
   Грек застенчиво улыбнулся:
   — Простите, вы не похожи на его друга, точнее, вы не одеваетесь как его друг. Понимаете, он не хочет, чтобы знали, где он останавливается.
   — Ты можешь мне сказать, где он остановился?
   — Я не знаю. Но я могу отвести вас к человеку, который знает. Симон и Елена остановились у родственника моего друга, в нескольких милях от побережья.
   Кефа едва удержался, чтобы не сорваться с места. Он налил еще вина.
   — Мне повезло, что я тебя встретил, — сказал он. — Почему ты подошел ко мне и заговорил?
   — Мой кузен содержит бордель. Когда удается, я привожу новых клиентов.
   Кефа не сводил глаз с кувшина с вином. Молодой грек вдруг сказал:
   — Как вы докажете, что вы его друг?
   — Огонь Един и свет Един, — мягко сказал Кефа. Молодой человек склонил голову:
   — Да будет все Едино.
   — Аминь, — сказал Кефа. Они улыбнулись друг другу.
   — Идем скорее к твоему другу, — сказал Кефа.
   — Его нет дома сегодня. Он навещает свою мать. Завтра утром я отведу вас к нему.
   — Но… — сказал Кефа.
   — Никаких проблем. Послушайте. Сегодня днем я покажу вам город. Если не хотите, не обязательно ходить в бордель моего кузена. Завтра утром вы встретитесь с моим другом, и он отвезет вас в дом своего родственника, и вы увидите Симона.
   — Нет необходимости, правда…
   — Ну что вы. Мой друг будет рад отвезти вас. Самому трудно найти дорогу. Поэтому вы можете провести день в свое удовольствие, а вечером… — Он сделал многозначительную паузу. — Лучшего дня для приезда нельзя было и выбрать. Сегодня вечером мы совершаем Обряд. Вы будете нашим гостем.
   Желудок Кефы сжался, и к горлу подступила тошнота. Он отчаянно боролся с приступом. Молодой человек смотрел на него.
   — Эта рыба, — пробормотал Кефа, — наверное, она была несвежей.
   — Как ужасно! — Грек бросился в харчевню и стал поносить хозяина за постыдно низкое качество его стряпни. Он вернулся с торжествующим видом, и Кефа позволил увезти себя на экскурсию по городу.
   Экскурсия длилась три часа и включала распитие еще нескольких кувшинов вина с многочисленными знакомыми его гида. Кефа, сославшись на усталость, удалился на непродолжительный отдых и пришел в заранее условленное место встречи — общественный сад в центре города, — когда начало темнеть. В голове у него стучало.
   Появился грек в сопровождении еще одного мужчины и двух молодых женщин. У женщин в руках были цветочные гирлянды, которые они обвили вокруг шеи Кефы. Он слабо сопротивлялся.
   — Да, да, — настаивал молодой грек. — Вы наш почетный гость. Это традиция.
   Они взялись за руки и, с Кефой посредине, пошли по дороге. Навстречу двигались двое.
   Когда они поравнялись, один из прохожих остановился словно вкопанный и воскликнул в изумлении:
   — Боже милосердный, вот он где!
   Ноги Кефы стали словно деревянными и отказывались идти.
   — Кефа! — воскликнул Марк. — Что ты здесь делаешь ?
   Четверо спутников Кефы отпустили его руки и с удивлением смотрели то на Кефу, то на двух незнакомцев, то снова на Кефу.
   — Это мои друзья, — сказал Кефа, ни к кому не обращаясь.
   Человек, который его узнал, смотрел на него ледяным взглядом. Кефа хорошо его помнил: дальний родственник Иакова Благочестивого. Счетчик мелких монет, который никогда не улыбался.
   — Двадцать человек, у которых дел по горло, ищут тебя по всей стране, — сказал родственник Иакова. — У меня для тебя сообщение от Иакова. Срочное дело. Ты тотчас должен вернуться в Иерусалим.
   — Послушай… — сказал Кефа.
   — Тотчас.
 
   Мужчина в тоге с пурпурной каймой был низкорослым и плотным, с грубоватым лицом. Конечно, не всегда можно судить по лицу. Деметрий встречал людей с очень непривлекательными лицами, и на поверку они оказывались сущими добряками. Он пытался сосредоточиться на положительной стороне ситуации и не поддаваться холоду, который окутывал все его существо.
   — Выйди вперед! — рявкнул человек в тоге. Его глаза впились в Деметрия, словно клещи. Деметрий понял, что лицо выражало его суть.
   Охранники вытолкнули его вперед, на четырехугольную мозаику, изображающую нимф и морских богов, один из которых, сидящий верхом на дельфине, подносил к губам винный бурдюк. Вино лилось по его бороде и расплескивалось на спине дельфина — похожее на кровь, как подумал Деметрий. Он заморгал, чтобы яснее видеть. Некоторые вещи он видел необычно отчетливо, а другие были окутаны какой-то дымкой.
   Голос губернатора был окутан дымкой. Он дважды задал один и тот же вопрос: Деметрий слышал его, но не понимал, чего от него хотят.
   — Отвечай мне! — кричал губернатор. — Каковы твои политические взгляды?
   Деметрий сосредоточился. Он говорил осторожно, словно боясь, что может лишиться голоса:
   — У меня нет никаких политических взглядов.
   Наступила пауза, словно от него ожидали чего-то другого. Ну да. Но он не знал, как правильно обратиться. После отчаянных поисков нужного слова он пробормотал: «Мой господин».
   Охранники прыснули. Губернатор пренебрежительно откинулся назад в своем огромном резном кресле:
   — У тебя нет политических взглядов? Ты не сочувствуешь повстанцам? Не интересуешься подрывными религиозными течениями?
   — Нет, — сказал Деметрий. — Нет, мой господин, совершенно нет.
   — Если у тебя нет политических взглядов, — сказал губернатор, — как ты оказался в компании людей, общепризнанной целью которых было ниспровержение государственной власти?
   Деметрий тупо смотрел на него.
   — Согласно записям, находящимся передо мной, — сказал губернатор, — ты был схвачен отрядом кавалерии, посланным на подавление религиозного бунта на берегах реки Иордан. Что ты там делал?
   У Деметрия закружилась голова. Он увидел толпы людей, сверкающие мечи, себя, но моложе, намного моложе. Сколько ему теперь было лет?
   — Я не знаю, — пролепетал он.
   — Что ты делал в несанкционированной религиозной процессии? — заорал губернатор.
   Деметрий покачал головой. Вопрос был неправильный. А если вопрос был неправильный, как он мог дать правильный ответ?
   — Вы не понимаете, — сказал он.
   Губернатор наклонился вперед и пристально смотрел на него, словно не верил своим ушам.
   — Я был там не потому… Это было ошибкой, — сказал Деметрий.
   — Это действительно так.
   Охранники опять ухмыльнулись. Губернатор посмотрел на них свирепым взглядом, и они притихли.
   — Там был проповедник, который обещал, что воды расступятся и он переведет людей на другой берег, — объяснил Деметрий. — Я пошел, чтобы это увидеть.
   — Ты когда-нибудь видел, чтобы течение реки остановилось по чьему-нибудь приказу.
   — Нет, мой господин.
   — Веришь ли ты, что такое возможно?
   Деметрий пытался заставить свой мозг работать, но тот вел себя как ржавый замок.
   — Нет, мой господин.
   — Как долго вы шли к реке?
   Это был легкий вопрос.
   — Почти два дня, мой господин.
   — На жаре? Без воды? Вы спали на открытом воздухе?
   — Да.
   — Ты шел два дня по жаре, по горной местности, только чтобы увидеть так называемое чудо, в которое ты не верил?
   Молчание. Холодный пот прошиб Деметрия с головы до ног. Он кивнул.
   — Что ты там делал? — завопил губернатор.
   Господи, молился Деметрий, помоги мне.
   — Ты иудей?
   — Нет, мой господин.
   — Ты собирался когда-либо принять иудейскую веру?
   — Нет, мой господин.
   — Когда ты принимал участие в процессии, ты знал, что это была иудейская религиозная процессия?
   — Да, мой господин.
   Губернатор подозвал кивком секретаря, стоящего в стороне, взял из его рук документ и пробежал глазами.
   — В заявлении, которое ты сделал старшему офицеру, когда тебя схватили, ты сказал, что твоим последим местом жительства был город Себаста, где ты жил в еврейской общине, называющей себя «Люди Пути».
   — Я никогда не был полным членом этой общины, мой господин.
   — Нет, ты просто жил вместе с ними, ел вместе с ними и слушал их. Известно ли тебе, что основатель секты, с которой ты связался, был казнен как политический преступник? И что его последователи ожидают всемирного бедствия, которое приведет к крушению Империи?
   — Мне всегда был непонятен этот момент, — сказал Деметрий.
   Губернатор посмотрел на него с таким презрением, что у Деметрия застыла кровь.
   — Мальчик, который идет два дня, чтобы увидеть что-то, что он считает невозможным. Мальчик, который общается с революционерами и не знает, что они революционеры. Мальчик, который слушает разговоры о крушении Империи и не понимает, что это значит. Мальчик, который ест с иудеями и не собирается принимать их веру. Кто ты — дурак или маленький гадкий лгун, симпатизирующий иудеям?
   Что-то перевернулось в душе Деметрия. От этого чувства у него начался зуд по всему телу и участилось дыхание. Это был гнев. У него было такое ощущение, будто какая-то сила оторвала его от пола.
   — В этом документе, — сказал губернатор, снова заглянув в свиток, — ты указал, что ты раб. Это правильно?
   Деметрий понял, что ему суждено умереть.
   — Да, мой господин.
   — Где твой хозяин?
   — Я не знаю, мой господин.
   — Ты сбежал?
   — Нет, мой господин.
   — Тогда как ты оказался в этой группе бунтовщиков из Себасты?
   «Действительно, как? — подумал Деметрий. — Как вообще я сделал то, что сделал?» Все было лишено какого бы то ни было смысла.
   — Мой хозяин исчез, — сказал он.
   — Исчез? Ты полагаешь, я в это поверю? С чего ему было исчезать?
   Не было ни причины, ни цели. Деметрий смотрел в мозаичный пол. Бог, пивший из винного бурдюка, был похож на Симона.
   — Я думаю, он исчез, потому что был магом, — тихо сказал Деметрий. Причины не было. Но можно было создать причину из ничего.
   Судебное разбирательство происходило где-то далеко. Где-то далеко было лицо губернатора, перекошенное приступом бешеного гнева. Деметрий посмотрел на это лицо и увидел человека, который тоже когда-нибудь умрет. Он заглянул в сверкавшие гневом глаза и увидел на их дне страх.
   Он почувствовал, как его губы растянулись в улыбке.
   — …Обман, дерзость и неуважение к власти, — произнесло лицо.
   А потом с неожиданной ясностью:
   — Признан виновным по обоим пунктам обвинения. Приговаривается к казни обычным методом, приговор будет исполнен послезавтра расчетом девятой когорты. Ввести следующего заключенного.
   Деметрия вывели.
 
   На столе валялись остатки пиршества. Симон отложил косточку фазана, которую обгладывал, и опустил пальцы в серебряную чашу с водой.
   — Прекрасно, — сказал он и от души отрыгнул.
   В общем-то, так наедаться перед совершением Обряда не рекомендовалось, но было невозможно убедить людей соблюдать умеренность в проявлении гостеприимства. Он подумал, не принять ли ему соответствующее правило.
   На соседнем ложе был мальчик лет шестнадцати-семнадцати, который не сводил с него глаз, но не решался заговорить. Симон не поощрял серьезных разговоров во время еды: нельзя одновременно наслаждаться и разговором, и едой. А мальчик, как он был уверен, собирался задать серьезные вопросы. Мальчик ожидал посвящения. Он был похож на Деметрия.
   — О чем ты думаешь? — спросил Симон.
   Мальчик покраснел от смущения и благодарности.
   — Меня кое-что тревожит, — признался он. Он нагнулся вперед, чтобы остальные не услышали его. — Мне не говорят, каковы правила.
   — Что? — сказал Симон.
   — Я думал, мне объяснят правила поведения. Это первое, о чем говорят, знакомя новичка с религией.
   — Понятно, — сказал Симон.
   — Когда мне скажут? Когда меня посвятят? Понимаете, я не хочу сделать что-нибудь неправильно. Было бы ужасно начать с…
   — Ты не так понял, — мягко сказал Симон. — Правил нет.
   Мальчик был обескуражен.
   — Нет правил?
   — Никаких.
   — Но…
   — Наша задача, — объяснил Симон, — попытаться разрушить тюрьму. Для этого нет правил: приходится пользоваться всем, что попадется под руку.
   — Но существуют ведь определенные рекомендации, определенные запреты…
   — Твоя проблема, — сказал Симон с улыбкой, — заключается в том, что ты ждешь, чтобы тебе сказали, что делать. Это как раз то, с чем мы боремся: с увеличением количества законов, с покорностью по отношению к власти.
   Принесли еще вина. Пробуя его, Симон почувствовал легкую, едва уловимую горечь и удивленно поднял брови. Он не санкционировал использовать средства, усиливавшие половое влечение.
   Мальчик задумался, склонив кудрявую голову; обнажилась тонкая шея.
   — Я допускаю, что правил нет, — сказал он, — но должно быть что-то, какой-то основополагающий принцип…
   Черт бы побрал этого мальчика, который так сильно напоминал ему Деметрия.
   — Кстати, такой принцип существует, — сказал Симон, — но я обычно не говорю об этом, особенно с непосвященными людьми, поскольку это чрезвычайно опасно. — Он подмигнул. — Ты слишком молод.
   — Но это же несправедливо.
   — Это секрет. Люди должны сами его открыть.
   — Почему это опасно?
   — Если неправильно его использовать, это приведет к вымиранию.
   — Я рискну.
   — Вот уж нет, — сказал Симон. Он встал. — Пора, — сказал он, обращаясь к собравшимся.
   Они проследовали за хозяином в соседнюю комнату, где было темно, лишь в дальнем углу горела небольшая жаровня. Огонь тускло освещал у стены что-то вроде алтаря, дым фимиама обволакивал головы двух резных фигурок.
   Симон остановился в изумлении, когда увидел алтарь и фигурки. Он взял одну фигурку и, покрутив ее в руках, нахмурился.
   Настойчивый мальчик оказался тут как тут.
   — Пожалуйста, скажите мне, — просил он, — что это за принцип, который так опасен?
   Симон поставил фигурку на место и задумчиво посмотрел на мальчика.
   — Если знаешь, что делаешь, можешь делать что хочешь, — сказал он.
 
   Симон снял свою золотую диадему и небрежно бросил ее на пол. Снял расшитую золотом мантию и отпихнул ее ногой в угол.
   — Чем мы, в конце концов, занимаемся? — повернулся он к Елене.
   — Если ты не знаешь, я и подавно, — сказала Елена. Она легла на постель и сняла свою диадему. — У меня болит голова от этой штуки.
   — Ты знаешь, — вскричал Симон, — что в комнате, где мы совершали Обряд, был устроен небольшой алтарь, украшенный нашими образами?
   — Да? Как предусмотрительно.
   — Глупая женщина! — гневно сказал Симон. — Ты что, не понимаешь? Они поклоняются нам как божествам.
   — Ничего удивительного, — сказала Елена. — А чего ты ожидал? Люди должны чему-то поклоняться. Пока ты им дал только какой-то далекий огонь. Они не могут поклоняться ему.