Страница:
Солнце постепенно двигалось на запад, и музыка стала неистовее. Деметрий танцевал. Музыка не позволила бы ему остановиться — она завладела им, она стала кровью, бегущей у него по венам; когда он остановится, кровь выльется и он умрет. Музыка вела его дальше и дальше, к концу.
А затем флейты взяли высокую ноту, подобную вечернему ветерку, холодному и чистому. Ритм изменился. Он стал спокойным, размеренным и даже величавым; поступь вечного достоинства, поступь, как подсказывала ему его кровь, печали. Деметрий не ведал настоящей печали — теперь он познал ее. Драма человеческой жизни прошла перед его внутренним взором, пока его ноги инстинктивно танцевали танец смерти. Он снова увидел темницу вечного змея и тщетность маленьких жизней, которые тот поглощал. Он увидел отвагу мужчин и красоту женщин, увидел, что и то и другое обратится в прах. Он увидел смех детей и улыбку мучителя, увидел, что и то и другое обратится в прах. Со всей ясностью увидел фигуру своего хозяина и увидел, что маги бессильны против безмолвного обращения в прах. Затем он увидел, что, даже будучи бессильным, человек может сделать одно — выбрать, как и когда умереть. Человек может быть хозяином своей смерти. Более того, он может быть хозяином самому себе и не отдавать заложников змею, так как он может сделать выбор — умереть, не посеяв семени.
Прохлада, чистая музыка. Солнце садилось. Ритм немного ускорился, в нем появилась какая-то неотложность. Какая могла быть неотложность, если все шло своим чередом к смерти? Деметрий танцевал, зная, что это его последний танец. Музыка пронзила его тоской и нестерпимой грустью. Теперь все жен-шины танцевали, их лица были обращены к заходящему солнцу. Деметрий танцевал.
Музыка становилась быстрее, еще быстрее. Танцоры на склоне горы разошлись, и он остался один, наверху. Его сознание по-прежнему пребывало в спокойной и ясной зоне, где тихие голоса раскрывали ему тайны. Он летел над серебряными морскими гребнями, и голоса подбадривали его. Он странствовал и был почти в конце пути; достигнув конца, он сможет отдохнуть, он сможет отдыхать вечно в чистом покое, так как сделает то, что от него требовалось.
В руку ему что-то вложили. Это чтобы помочь. Это связано с тем, что от него требовалось. Посмотрев вниз с высоты, где летел над серебряным морем, он увидел, что его тело, с которым его сознание, непонятно зачем и почему, было все еще связано, не очищено. Это было сделать несложно: в мыслях он поднял нож, и рука послушно повторила жест.
До него донесся крик. Крик был резким, неприятным, и его рука остановилась. Его руку грубо схватила чья-то чужая рука. Деметрий не хотел этого. Он не хотел, чтобы его так сильно били по лицу, хотя и не испытывал боли. Однако удары заставили его сознание прекратить полет, и он почувствовал, что спускается с высоты обратно в свое грубое и потное тело, в смятение. Вокруг себя он увидел нелепые лица, его талию обхватила сильная рука, с которой он яростно, но бесполезно боролся. Земля — о Господи, земля — была покрыта кровью и кусками плоти. Он склонился к руке, которая его поддерживала, исторг поток блевоты и потерял сознание.
По его лицу струилась ледяная вода, стекая по шее. Он передернулся. Его подняли, перенесли и положили у костра. Укрыли плащом. В костер бросили листья. Дым стал резким и душистым. Деметрий зачихал. Все разлетелось на куски, когда он чихнул. Потом все собралось обратно с тихим треском. После этого все успокоилось.
— Хорошо, — сказал Симон.
Казалось, прошло много времени. Деметрий понял, что все это ему приснилось. Он никогда не расставался с Симоном. Это было невозможно.
— Ты маленький дурачок, — тихо сказал Симон.
Деметрий попытался подумать об этом, но думать было слишком тяжело. Что-то происходило. Он проверил голос, и оказалось, что тот действует.
— Что случилось? — спросил он.
— Ты чуть не оскопил себя, — прорычал Симон. — Вряд ли это изменило бы что-нибудь.
Деметрий почувствовал, как земля пошатнулась. Голова прояснилась, и ему показалось, он слышит музыку.
— Ты остановил меня? — прошептал он.
— Ну, у тебя все на месте, не так ли?
Он почувствовал под рукой теплую, невредимую плоть. Его переполнило чувство яростной горечи.
— Ты помешал мне! — закричал он. — Я хотел очиститься.
Он разрыдался. Симон смотрел, как он плачет, пока Деметрий не уснул.
Утро было яркое и ясное, без тумана. Деметрий проснулся, его голова лежала на руке Симона. Он лежал и думал. Он решил, что ситуация могла бы быть и хуже. Подумав еще, он решил, что она могла бы быть гораздо хуже. Подумав еще, он также решил, что нужны кое-какие объяснения. Он повернулся, чтобы посмотреть, не проснулся ли Симон.
— Не вертись, — сказал Симон.
— Как ты попал сюда? — сказал Деметрий. — Я имею в виду, как ты узнал, где я?
— Ты полагаешь, я искал тебя, самоуверенный мальчишка?
— О, — сказал Деметрий. Симон улыбнулся.
— Я тебя предрек, — сказал он.
— Что?
— Я искал груз шелков, а вместо него нашел тебя. Неравноценная замена.
Деметрий завертелся от удовольствия. Он понял, что ему наскучили процессии. Они лежали и разговаривали. Симон рассказал ему о прорицании Гора, и Деметрий задрожал. Симон рассказал ему о зелено-лиловой голове, и Деметрий завопил. Симон рассказал ему о Горгоне, и Деметрий застонал от смеха.
— Теперь, — сказал Симон, — расскажи мне, как ты связался с этими убийцами, спутниками Кибелы, и решил сделать карьеру евнуха. Нет, сперва расскажи, что случилось, когда тебя поймали. Если они пытали тебя, то ты поправился удивительно быстро.
Деметрий рассказал ему все, немного приукрасив.
— Итак, — сказал Симон, — ты собирался продать меня за тридцать сребреников?
— Конечно нет, — сказал Деметрий с негодованием. — Это был трюк, с помощью которого мне удалось выбраться.
— Понимаю, — сказал Симон.
Помолчав, он сказал:
— Тридцать шекелей — это оскорбление.
Чуть позже:
— С другой стороны…
Потом он какое-то время молчал и изучал небо.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Мы вернемся туда.
— Но вас схватят! — закричал Деметрий.
— Подумай о деньгах, — сказал Симон. — С тридцатью шекелями мы доберемся до Себасты. Тебе там понравится.
Он наблюдал за тем, как изумление на лице мальчика сменялось пониманием. Он был хорошим мальчиком. Симон провел пальцами по тугим кудрям и чистой юношеской шее. Уголки губ Деметрия дрогнули — то ли от удивления, то ли в знак согласия, а может быть, и от удовольствия: Симон никогда этого не понимал.
Он вынул руку из-под головы мальчика, перевернул его и нежно овладел им, после долгого перерыва. Его способность к концентрации всякий раз после этого усиливалась.
Путь обратно в Аскалон занимал три дня, если идти по более длинной дороге: следовало избегать побережья. Они договорились встретиться на постоялом дворе в пяти милях от города.
— Если тебя там не будет, — сказал Симон, — если ты меня обманешь, я буду снова искать тебя, и отыщу, и проучу как следует. Последнее, что я обещаю сделать: я кастрирую тебя, и, поскольку на этот раз ты не будешь танцевать весь день, ты почувствуешь все. Понял меня, мальчик с львиным сердцем?
Деметрий смиренно кивнул. Такая мысль уже приходила ему в голову, но он отверг ее.
Они не спеша вошли через ворота и разделились. Деметрий направился к дому магистрата. Симон пошел по направлению к амфитеатру. Был ранний вечер, и на улицах было полно людей.
Симон сидел на мраморных ступенях театра и, казалось, смотрел на землю. Вскоре появился Деметрий, показывающий на него пальцем, с ним было шесть солдат. Они приближались к Симону, который не поднимал головы.
— Симон из Гитты? — спросил самый высокий солдат.
Симон поднял голову.
— Я — Симон Волхв, — сказал он.
Они схватили его, удивляясь и смеясь над ним, когда он не оказал сопротивления. Один из солдат, гогоча, бросил Деметрию мешочек с деньгами. Мальчик моментально исчез, растворившись в толпе зевак.
Солдаты проталкивали Симона сквозь толпу. На перекрестке нескольких улиц, где было особенно многолюдно, Симон остановился.
— У меня сандалия порвалась, — сказал он.
Он нагнулся. Солдаты так и не поняли, что произошло. Секунду назад они чувствовали твердое, мускулистое тело в своих руках — секунду спустя его не было.
— Он исчез, как воск в огне, — рассказывал один из них позже, но его высекли, как и остальных.
Симон быстро шел сквозь толпу, пока не достиг городских ворот. Потом он побежал. Он бежал, как дьявол.
2. Боги
А затем флейты взяли высокую ноту, подобную вечернему ветерку, холодному и чистому. Ритм изменился. Он стал спокойным, размеренным и даже величавым; поступь вечного достоинства, поступь, как подсказывала ему его кровь, печали. Деметрий не ведал настоящей печали — теперь он познал ее. Драма человеческой жизни прошла перед его внутренним взором, пока его ноги инстинктивно танцевали танец смерти. Он снова увидел темницу вечного змея и тщетность маленьких жизней, которые тот поглощал. Он увидел отвагу мужчин и красоту женщин, увидел, что и то и другое обратится в прах. Он увидел смех детей и улыбку мучителя, увидел, что и то и другое обратится в прах. Со всей ясностью увидел фигуру своего хозяина и увидел, что маги бессильны против безмолвного обращения в прах. Затем он увидел, что, даже будучи бессильным, человек может сделать одно — выбрать, как и когда умереть. Человек может быть хозяином своей смерти. Более того, он может быть хозяином самому себе и не отдавать заложников змею, так как он может сделать выбор — умереть, не посеяв семени.
Прохлада, чистая музыка. Солнце садилось. Ритм немного ускорился, в нем появилась какая-то неотложность. Какая могла быть неотложность, если все шло своим чередом к смерти? Деметрий танцевал, зная, что это его последний танец. Музыка пронзила его тоской и нестерпимой грустью. Теперь все жен-шины танцевали, их лица были обращены к заходящему солнцу. Деметрий танцевал.
Музыка становилась быстрее, еще быстрее. Танцоры на склоне горы разошлись, и он остался один, наверху. Его сознание по-прежнему пребывало в спокойной и ясной зоне, где тихие голоса раскрывали ему тайны. Он летел над серебряными морскими гребнями, и голоса подбадривали его. Он странствовал и был почти в конце пути; достигнув конца, он сможет отдохнуть, он сможет отдыхать вечно в чистом покое, так как сделает то, что от него требовалось.
В руку ему что-то вложили. Это чтобы помочь. Это связано с тем, что от него требовалось. Посмотрев вниз с высоты, где летел над серебряным морем, он увидел, что его тело, с которым его сознание, непонятно зачем и почему, было все еще связано, не очищено. Это было сделать несложно: в мыслях он поднял нож, и рука послушно повторила жест.
До него донесся крик. Крик был резким, неприятным, и его рука остановилась. Его руку грубо схватила чья-то чужая рука. Деметрий не хотел этого. Он не хотел, чтобы его так сильно били по лицу, хотя и не испытывал боли. Однако удары заставили его сознание прекратить полет, и он почувствовал, что спускается с высоты обратно в свое грубое и потное тело, в смятение. Вокруг себя он увидел нелепые лица, его талию обхватила сильная рука, с которой он яростно, но бесполезно боролся. Земля — о Господи, земля — была покрыта кровью и кусками плоти. Он склонился к руке, которая его поддерживала, исторг поток блевоты и потерял сознание.
По его лицу струилась ледяная вода, стекая по шее. Он передернулся. Его подняли, перенесли и положили у костра. Укрыли плащом. В костер бросили листья. Дым стал резким и душистым. Деметрий зачихал. Все разлетелось на куски, когда он чихнул. Потом все собралось обратно с тихим треском. После этого все успокоилось.
— Хорошо, — сказал Симон.
Казалось, прошло много времени. Деметрий понял, что все это ему приснилось. Он никогда не расставался с Симоном. Это было невозможно.
— Ты маленький дурачок, — тихо сказал Симон.
Деметрий попытался подумать об этом, но думать было слишком тяжело. Что-то происходило. Он проверил голос, и оказалось, что тот действует.
— Что случилось? — спросил он.
— Ты чуть не оскопил себя, — прорычал Симон. — Вряд ли это изменило бы что-нибудь.
Деметрий почувствовал, как земля пошатнулась. Голова прояснилась, и ему показалось, он слышит музыку.
— Ты остановил меня? — прошептал он.
— Ну, у тебя все на месте, не так ли?
Он почувствовал под рукой теплую, невредимую плоть. Его переполнило чувство яростной горечи.
— Ты помешал мне! — закричал он. — Я хотел очиститься.
Он разрыдался. Симон смотрел, как он плачет, пока Деметрий не уснул.
Утро было яркое и ясное, без тумана. Деметрий проснулся, его голова лежала на руке Симона. Он лежал и думал. Он решил, что ситуация могла бы быть и хуже. Подумав еще, он решил, что она могла бы быть гораздо хуже. Подумав еще, он также решил, что нужны кое-какие объяснения. Он повернулся, чтобы посмотреть, не проснулся ли Симон.
— Не вертись, — сказал Симон.
— Как ты попал сюда? — сказал Деметрий. — Я имею в виду, как ты узнал, где я?
— Ты полагаешь, я искал тебя, самоуверенный мальчишка?
— О, — сказал Деметрий. Симон улыбнулся.
— Я тебя предрек, — сказал он.
— Что?
— Я искал груз шелков, а вместо него нашел тебя. Неравноценная замена.
Деметрий завертелся от удовольствия. Он понял, что ему наскучили процессии. Они лежали и разговаривали. Симон рассказал ему о прорицании Гора, и Деметрий задрожал. Симон рассказал ему о зелено-лиловой голове, и Деметрий завопил. Симон рассказал ему о Горгоне, и Деметрий застонал от смеха.
— Теперь, — сказал Симон, — расскажи мне, как ты связался с этими убийцами, спутниками Кибелы, и решил сделать карьеру евнуха. Нет, сперва расскажи, что случилось, когда тебя поймали. Если они пытали тебя, то ты поправился удивительно быстро.
Деметрий рассказал ему все, немного приукрасив.
— Итак, — сказал Симон, — ты собирался продать меня за тридцать сребреников?
— Конечно нет, — сказал Деметрий с негодованием. — Это был трюк, с помощью которого мне удалось выбраться.
— Понимаю, — сказал Симон.
Помолчав, он сказал:
— Тридцать шекелей — это оскорбление.
Чуть позже:
— С другой стороны…
Потом он какое-то время молчал и изучал небо.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Мы вернемся туда.
— Но вас схватят! — закричал Деметрий.
— Подумай о деньгах, — сказал Симон. — С тридцатью шекелями мы доберемся до Себасты. Тебе там понравится.
Он наблюдал за тем, как изумление на лице мальчика сменялось пониманием. Он был хорошим мальчиком. Симон провел пальцами по тугим кудрям и чистой юношеской шее. Уголки губ Деметрия дрогнули — то ли от удивления, то ли в знак согласия, а может быть, и от удовольствия: Симон никогда этого не понимал.
Он вынул руку из-под головы мальчика, перевернул его и нежно овладел им, после долгого перерыва. Его способность к концентрации всякий раз после этого усиливалась.
Путь обратно в Аскалон занимал три дня, если идти по более длинной дороге: следовало избегать побережья. Они договорились встретиться на постоялом дворе в пяти милях от города.
— Если тебя там не будет, — сказал Симон, — если ты меня обманешь, я буду снова искать тебя, и отыщу, и проучу как следует. Последнее, что я обещаю сделать: я кастрирую тебя, и, поскольку на этот раз ты не будешь танцевать весь день, ты почувствуешь все. Понял меня, мальчик с львиным сердцем?
Деметрий смиренно кивнул. Такая мысль уже приходила ему в голову, но он отверг ее.
Они не спеша вошли через ворота и разделились. Деметрий направился к дому магистрата. Симон пошел по направлению к амфитеатру. Был ранний вечер, и на улицах было полно людей.
Симон сидел на мраморных ступенях театра и, казалось, смотрел на землю. Вскоре появился Деметрий, показывающий на него пальцем, с ним было шесть солдат. Они приближались к Симону, который не поднимал головы.
— Симон из Гитты? — спросил самый высокий солдат.
Симон поднял голову.
— Я — Симон Волхв, — сказал он.
Они схватили его, удивляясь и смеясь над ним, когда он не оказал сопротивления. Один из солдат, гогоча, бросил Деметрию мешочек с деньгами. Мальчик моментально исчез, растворившись в толпе зевак.
Солдаты проталкивали Симона сквозь толпу. На перекрестке нескольких улиц, где было особенно многолюдно, Симон остановился.
— У меня сандалия порвалась, — сказал он.
Он нагнулся. Солдаты так и не поняли, что произошло. Секунду назад они чувствовали твердое, мускулистое тело в своих руках — секунду спустя его не было.
— Он исчез, как воск в огне, — рассказывал один из них позже, но его высекли, как и остальных.
Симон быстро шел сквозь толпу, пока не достиг городских ворот. Потом он побежал. Он бежал, как дьявол.
2. Боги
Себаста — новое имя древней горной столицы Самарии, столицы, которую прежде, а зачастую и до сих пор тоже называли Самарией. Новое имя было дано Иродом Идумеянином, который любил, чтобы в царстве была ясность, и успел заработать своей чрезмерной сноровистостью самую дурную репутацию.
Также Ирод любил современную архитектуру и подарил Себасте множество прекрасных зданий в греческом стиле. Он не старался понравиться своим подданным, которые были уверены, что за греческими зданиями последуют греческие нравы, и с мрачным удовлетворением наблюдали, как их сыновья отбрасывали скромность, всегда украшавшую обрезанных евреев, и обнаженными занимались борьбой в новых гимнастических залах.
Однако в то время коренное население Самарии уже не составляло большинства. В соседней Иудее утверждали, что коренных самаритян вовсе не осталось. По мнению иудеев, все самаритяне были либо полукровками, либо просто язычниками, так как являлись потомками восточных народов, которыми Саргон Ассирийский заселил северное царство (сначала выселив из него израильтян) семь веков назад. Самаритяне с возмущением доказывали свою принадлежность к избранному народу и, объясняя явные отклонения от иудейского вероучения, утверждали, что вовсе не они от него отклонились. Это был очень старый спор, непонятный никому, кроме самих спорящих.
Через полвека после смерти Идумеянина, обстоятельства которой были совершенно отвратительны (смертельная болезнь затягивалась так долго, что прогнивший насквозь монарх успел сжечь заживо группу молодых религиозных вольнодумцев), Себаста была одним из самых космополитичных городов империи. Население города включало большую греческую общину, разрозненных италийцев, африканцев и азиатов, а также уцелевших ассирийцев. В городе были распространены десятки религий, что заслужило ему славу нерелигиозного города. С места храма Ваала, построенного Агавом Вероотступником, набожному самаритянину открывался вид на святую гору Геризим, на которой (а вовсе не на Синае, вопреки утверждениям иудеев) Моисей получил Закон и на которую уже в недавнее время апостол повел своих последователей в поисках священных сосудов, утерянных при разграблении Храма. (Сосуды так и не были найдены, паломники же — казнены по приказу прокуратора Пилата.)
Если не смешивать религию с политикой, Себаста была приветливым, уютным городом, и после всех несчастий, приключившихся с ним в Иудее, Симон Волхв поспешил туда как к себе домой. Ему казалось, там он будет в безопасности. В этом он ошибался.
Он не был в Себасте пять лет, но вспоминал о ней с любовью как о месте, где он наделал немало шуму. Входя в город пропыленным, усталым и злым, с осликом, который норовил съесть его багаж, и с Деметрием, жалующимся на стертые ноги, Симон почувствовал огромное облегчение. Он был уверен, что его тотчас узнают. Он надеялся, что его не успеют узнать, пока он не примет ванну. Было бы лучше всего, если бы его не узнали, пока он не подыщет приличное жилье и не оправится после дороги. Однако, если бы ему встретился старый знакомый, который предложил бы ему комнату, он бы не стал отказываться.
Он шел по улицам с Деметрием и с осликом, и никто его не узнавал.
Они нашли жилье на постоялом дворе, запущенном и не очень опрятном, в дешевом районе города. Симон с отвращением посмотрел вокруг.
— Каков ваш род деятельности? — задал вопрос хозяин гостиницы, осмотрев его с подозрением.
Симон негодовал. Он хотел сказать, кто он: маг, который пять лет назад превратил главную площадь Себасты в зеленый лес, наполнив его львами, тиграми и скачущими газелями. Он поборол это желание. Ему бы все равно не поверили, а это хуже, чем когда тебя не узнают.
— Я купец, — сказал он холодно, — но я торгую очень редким товаром. Я удовольствуюсь комнатой.
Ему придется довольствоваться этим, пока не найдется что-нибудь получше. Он упал на постель, и его охватило уныние. Город за городом, и всякий раз приходилось все начинать сначала. Здесь, где он рассчитывал встретить друзей, было то же самое. Никто его не помнил.
Деметрий, возившийся со своими волдырями, посмотрел на него с выражением, которое можно было бы принять за симпатию.
— Через пару дней все образуется, — сказал он.
— Ты идиот, — сказал Симон.
Деметрий часто угадывал, о чем он думает. Это приводило Симона в бешенство. Он мог читать чужие мысли лучше, чем Симон.
Но Деметрий оказался прав.
Через два дня после приезда в Себасту, после ванны, отдыха и нового плаща, настроение у Симона улучшилось, и он с уверенностью прогуливался по оживленным поздним утром улицам. Иногда ему казалось, что он видит знакомое лицо, но на него смотрели как на чужака.
Хорошо, скоро они о нем узнают.
Он остановился возле мужчины, продававшего певчих птиц в деревянных клетках. Он указал на клетку, в которой была одна птица.
— У вас в одной клетке слишком много птиц, — сказал он. — Они передерутся.
— О чем вы говорите? — изумился торговец. — Там всего одна птица.
— Чепуха, — сказал Симон. — Их пять по меньшей мере.
— Там всего одна, говорю вам.
— На самом деле, — сказал Симон, — я насчитал десять.
— Ты сумасшедший или как?
Собиралась толпа.
— Десять, двадцать, какая разница? — сказал Симон. — В любом случае нескольких следует выпустить.
Он отодвинул пальцем щеколду на дверце клетки.
— Эй, — сказал продавец птиц, — руки свои убери.
— Сколько вы хотите, — спросил Симон, — за всех птиц в этой клетке?
Зеваки шушукались и хихикали.
— Два сестерция, с клеткой. И тогда выпускай сколько влезет.
Симон положил монету в протянутую ладонь и отворил дверцу. Птичка вприпрыжку приблизилась к самому краю клетки и замерла, испуганно попискивая, не веря в свободу. Симон повернулся и обвел толпу взглядом.
Птичка затрепетала крыльями, с неожиданной уверенностью расправила их и взмыла в небо. Вторая птичка, трепетавшая крыльями вслед за первой, колебалась секунду, прежде чем стремглав улететь. Ее место тотчас заняла третья птичка, за ней четвертая, пятая, и вот уже птички хлынули из клетки неисчислимым потоком, с щебетом разлетаясь над головами изумленной толпы.
Симон защелкнул маленькую деревянную дверцу.
— Клетку оставь себе, — сказал он и удалился.
В секте, которая утверждала, что близится конец света, назревал раскол. Сперва ничего серьезного: перебранка между двумя фракциями насчет распределения продуктов. Одна фракция жаловалась, что некоторых ее членов обошли. За обидой скрывалась антипатия, существовавшая между двумя культурными группами, однако различия касались также религиозных и политических взглядов. Секта была основана людьми с узким политическим кругозором, считавшими себя реформаторами национальной религии. Теперь же религиозные и политические взгляды новых членов секты были заражены контактом с утонченной культурой империи. Противоречия обострялись различием языков: новые члены секты говорили по-гречески.
Продуктовый конфликт был улажен, справедливая система распределения — установлена. Но конфликт скрывал более глубокую проблему, которая со временем приобрела в глазах верхушки едва ли не первоочередную важность. Кого все-таки можно было принимать в эту эксклюзивную по этническому происхождению, классово-ориентированную, апокалиптическую по мировоззрению секту избранных? Они были простыми людьми и не думали о будущем — поскольку его не предвиделось. Поэтому они пошли удить мелкую рыбешку, а поймали Левиафана.
Тем временем возникали другие проблемы, возможно неизбежные, но огорчительные для общины, претендующей на то, что живет в правде и гармонии. Все имущество было в общей собственности: те, кто что-то имел, всё продавали и вручали деньги руководителям, которые распределяли их среди нуждающихся. В конце концов человеческая природа дала о себе знать. Один землевладелец продал имущество и отдал секте лишь часть вырученных денег, сказав, что это вся сумма.
Во главе секты в то время стоял человек неясного происхождения, известный под именем Кефа. Он полагался на веру и интуицию, более чем на разум, и завоевал уважение простотой жизни и способностью творить чудеса. Говорили, что он может читать чужие мысли. Было известно, что он совершил несколько потрясающих чудес. Возраста он был среднего, но зрелость не смягчила его характер.
Согласно единственному сохранившемуся свидетельству, неудачливый землевладелец принес свой дар Кефе, который тотчас распознал обман.
— Ты солгал Богу, — закричал он.
Землевладелец упал без чувств, а когда его поднимали, оказалось, что он уже мертв.
Даже самые ярые враги секты не могли обвинить ее в легкомыслии.
Среди ее врагов был начитанный молодой человек из состоятельной семьи; широкое общее образование не мешало ему быть набожным. В этих антиобщественных сектантах он видел угрозу, какая не нависала над религией его народа в течение нескольких веков, и направлял свои недюжинные способности на борьбу с новой опасностью.
Это был подарок судьбы или награда за его гениальность: Симон склонялся к последнему. Через несколько дней вся Себаста знала о стае орлов, которая вылетела из маленькой клетки и затмила солнце. На улице с ним здоровались люди, которых он прежде не встречал, его приглашали на обед мужчины, с которыми он не был знаком. Пока он отклонял приглашения. Однако он не отказывал клиентам, которые приходили в гостиницу со странными просьбами. Деньги потекли ручьем, оседая в его кошельке, под матрасом и в сейфе хозяина гостиницы.
Хозяин гостиницы, выведенный из себя бесконечным потоком посетителей, которые не задерживались выпить его вина, потребовал объяснить ему, что за выгодные сделки совершаются в комнате Симона. Чтобы прекратить расспросы, Симон дал ему щедрые чаевые и снял дом в фешенебельной части города.
Дом был удобным, просторным и большим. Обходился он дорого, но Симон говорил себе, что ему нужен простор. Он задумал большую работу. Кроме спальни ему требовался небольшой кабинет и лаборатория для проведения опытов. Он переехал, Деметрий с трудом донес книги и ящики с оборудованием, которое Симон купил на базаре в приступе воодушевления.
Чтобы отметить перемену своего положения, он принял приглашение на обед.
— Я всегда легко лечил эпилепсию, — объявил врач. — Козлятина, зажаренная на погребальном костре, — безотказный рецепт.
— Безотказный, — машинально повторил Симон. Он был занят удалением костей из самой маленькой рыбешки, которую когда-либо видел. После того как он принял приглашение, ему стало известно, что Морфей знаменит своей скупостью.
— Да. — Врач погрозил ему толстым пальцем. — Желчь животного не должна попасть на землю. Я полагаю, в каждом случае, когда рецепт не помогал, эта простая предосторожность не была принята.
— Как интересно, — сказал Морфей. — Почему нельзя, чтобы она попала на землю?
— Соки желчного пузыря, — начал объяснять врач, — горячие и влажные…
— Большой палец девственницы, — вставил Симон, — прохладный и сухой…
— Колдовство! — выпалил врач.
— Что вы, — сказал Симон. — Речь не об отрубленном пальце, а о том, который по-прежнему находится на руке его обладателя.
— Эпилепсию можно вылечить прикосновением большого пальца девственницы? — в изумлении спросил Морфей.
— Конечно. Только, разумеется, правой руки.
Тразилл, молодой щеголь, который пришел поздно и в течение всей беседы не переставал зевать, спросил, растягивая слова:
— А что, в Себасте остались девственницы?
Четвертым гостем был трибун, которого недавно направили в этот город. Он отвечал за общественный порядок. Морфей хотел с ним подружиться, но начал неудачно. Трибун хмурился. Он хмурился последние полчаса, в течение которых его бокал для вина оставался пуст.
— Я полагал, в этой части страны, — холодно сказал трибун, — эпилепсию вызывают демоны. Как, впрочем, и все остальное.
— Ну да, — с готовностью отозвался Морфей. — У моего двоюродного брата была служанка, в дочку которой вселился демон. У нее случались приступы буйства, и ее приходилось запирать в чулан, иногда ее держали там целыми неделями. Она была очень сильная, однажды чуть было не выломала дверь. Удивительно, правда?
— Выдумки и чепуха, — сказал врач.
— Что демоны могут вселяться в людей? — спросил Симон.
— Конечно нет. Они могут вселяться и вселяются. Но это не вызывает эпилепсию.
— Откуда вы знаете? — возразил Симон. — Если демон вселяется в кого-либо, он может с таким же успехом развлечься, вызвав эпилепсию, как и любым другим образом.
— Абсолютно ненаучный подход. Эпилепсия вызывается притоком тепла к мозгу, что расстраивает его деятельность, так как в нормальном состоянии он холодный и в нем нет крови.
— То, что в мозгу нет крови, — прервал его трибун, — может опровергнуть любой солдат, который видел человека с расколотым черепом.
Наступило молчание. Слуги внесли очень маленькое блюдо с очень маленьким куском жареной баранины. Трибун не верил своим глазам.
— Что касается дьяволов, — лениво произнес Тразилл, — один из моих слуг видел недавно человека, который изгонял их. Человек был из Иудеи.
— О, эти жалкие иудейские заклинатели, — поморщился врач. — Они создают больше проблем, чем лечат.
— Демона, вселившегося в дочку служанки моего двоюродного брата, — сказал Морфей, — изгнал бродячий заклинатель. Демон завизжал и вышел клубом черного дыма. Брат говорил, это было страшно.
— Что стало с девушкой? — спросил Симон.
— Какое-то время она вела себя нормально, а потом в нее вселился другой демон, и стало еще хуже. Некоторые люди притягивают демонов, я полагаю.
— Это как раз то, что я имел в виду, — сказал врач. — Не успеешь избавиться от одного демона, а на его месте уже десять.
— Семь, — рассеянно поправил его Симон.
— От добра добра не ищут, как говорят. Уж лучше демоны, если на то пошло.
— Но если его знаешь, — сказал Симон, — можно его изгнать. Первый принцип экзорцизма — знать имя демона.
— Я полагаю, — произнес трибун, глядя прямо в глаза Симону, — это также первый принцип магии.
— Что угодно можно обратить ко вреду, — дипломатично сказал Симон. — Сам я ничего не знаю о магии.
— Говорят, вы можете летать, — сказал трибун.
— Это правда. Но для этого я не обращаюсь к демонам и не приношу жертв ночью. Эта способность дана мне богами.
— Я поверю в это, когда увижу, — проворчал врач.
— Скоро у вас будет такая возможность, — улыбнулся Симон.
Врач разозлился:
— Как человек науки, я категорически вас уверяю…
— Что еще вы можете делать? — перебил его трибун.
— Многое, — ответил Симон, — но это требует доброжелательных зрителей.
— Я уверен, все здесь собравшиеся… — начал Морфей.
— Этот человек из Иудеи, — сказал Тразилл, — исцеляет прокаженных. Одним своим касанием.
— Чепуха! — вскричал врач. — Проказа вызывается чрезмерной холодностью и сухостью…
— Несомненно, — сказал Симон. Он повернулся к Тразиллу: — Как зовут этого вашего чудотворца?
— О, я даже не поинтересовался. Он был таким занудным. Один из этих религиозных фанатиков — заставляет всех каяться.
— Как это утомительно, — сказал Симон.
— Но, судя по словам моего слуги, он был немного странным, — продолжал Тразилл. — Ну, вы знаете иудеев — верят только в одного Бога и все такое. Так вот, этот иудей взывал не к иудейскому богу, а к какому-то другому.
— Как? — с интересом спросил Симон. — Тогда он не мог быть иудеем.
— Но он был им.
— К какому богу он обращался?
— По словам моего слуги, он обращался к духу человека, который был казнен несколько лет назад.
— Что? — сказали Симон и трибун в один голос.
Все в недоумении молчали. Симон откинулся и выковыривал застрявшую между зубами баранину: такое впечатление, что между зубами застряло столько же мяса, сколько попало в желудок.
— Так-так, — проговорил он. — Некромант. И даже не скрывает этого. Я даю ему месяц, прежде чем власти с ним разберутся.
Он встретился взглядом с трибуном. Они улыбнулись друг другу, как два кота.
Симон вдруг почувствовал, что жизнь прекрасна.
— Иногда мне удается, — сказал он, — превратить воду в вино. Сейчас это могло бы оказаться полезным. Хотите, я попробую?
Он встал и вышел во внутренний дворик, где бил скудный фонтан. Фокус удавался, только когда компания уже изрядно выпила, но просто удивительно, как нужда может притупить и не самый, казалось бы, испорченный вкус. Он взглянул вверх: на ночном небе сверкали звезды. Орион и Кассиопея, Альфа и Омега, нескончаемая паутина тайны. Боги ночи, боги космоса, примите меня как своего. Сегодня он был способен на все.
Также Ирод любил современную архитектуру и подарил Себасте множество прекрасных зданий в греческом стиле. Он не старался понравиться своим подданным, которые были уверены, что за греческими зданиями последуют греческие нравы, и с мрачным удовлетворением наблюдали, как их сыновья отбрасывали скромность, всегда украшавшую обрезанных евреев, и обнаженными занимались борьбой в новых гимнастических залах.
Однако в то время коренное население Самарии уже не составляло большинства. В соседней Иудее утверждали, что коренных самаритян вовсе не осталось. По мнению иудеев, все самаритяне были либо полукровками, либо просто язычниками, так как являлись потомками восточных народов, которыми Саргон Ассирийский заселил северное царство (сначала выселив из него израильтян) семь веков назад. Самаритяне с возмущением доказывали свою принадлежность к избранному народу и, объясняя явные отклонения от иудейского вероучения, утверждали, что вовсе не они от него отклонились. Это был очень старый спор, непонятный никому, кроме самих спорящих.
Через полвека после смерти Идумеянина, обстоятельства которой были совершенно отвратительны (смертельная болезнь затягивалась так долго, что прогнивший насквозь монарх успел сжечь заживо группу молодых религиозных вольнодумцев), Себаста была одним из самых космополитичных городов империи. Население города включало большую греческую общину, разрозненных италийцев, африканцев и азиатов, а также уцелевших ассирийцев. В городе были распространены десятки религий, что заслужило ему славу нерелигиозного города. С места храма Ваала, построенного Агавом Вероотступником, набожному самаритянину открывался вид на святую гору Геризим, на которой (а вовсе не на Синае, вопреки утверждениям иудеев) Моисей получил Закон и на которую уже в недавнее время апостол повел своих последователей в поисках священных сосудов, утерянных при разграблении Храма. (Сосуды так и не были найдены, паломники же — казнены по приказу прокуратора Пилата.)
Если не смешивать религию с политикой, Себаста была приветливым, уютным городом, и после всех несчастий, приключившихся с ним в Иудее, Симон Волхв поспешил туда как к себе домой. Ему казалось, там он будет в безопасности. В этом он ошибался.
Он не был в Себасте пять лет, но вспоминал о ней с любовью как о месте, где он наделал немало шуму. Входя в город пропыленным, усталым и злым, с осликом, который норовил съесть его багаж, и с Деметрием, жалующимся на стертые ноги, Симон почувствовал огромное облегчение. Он был уверен, что его тотчас узнают. Он надеялся, что его не успеют узнать, пока он не примет ванну. Было бы лучше всего, если бы его не узнали, пока он не подыщет приличное жилье и не оправится после дороги. Однако, если бы ему встретился старый знакомый, который предложил бы ему комнату, он бы не стал отказываться.
Он шел по улицам с Деметрием и с осликом, и никто его не узнавал.
Они нашли жилье на постоялом дворе, запущенном и не очень опрятном, в дешевом районе города. Симон с отвращением посмотрел вокруг.
— Каков ваш род деятельности? — задал вопрос хозяин гостиницы, осмотрев его с подозрением.
Симон негодовал. Он хотел сказать, кто он: маг, который пять лет назад превратил главную площадь Себасты в зеленый лес, наполнив его львами, тиграми и скачущими газелями. Он поборол это желание. Ему бы все равно не поверили, а это хуже, чем когда тебя не узнают.
— Я купец, — сказал он холодно, — но я торгую очень редким товаром. Я удовольствуюсь комнатой.
Ему придется довольствоваться этим, пока не найдется что-нибудь получше. Он упал на постель, и его охватило уныние. Город за городом, и всякий раз приходилось все начинать сначала. Здесь, где он рассчитывал встретить друзей, было то же самое. Никто его не помнил.
Деметрий, возившийся со своими волдырями, посмотрел на него с выражением, которое можно было бы принять за симпатию.
— Через пару дней все образуется, — сказал он.
— Ты идиот, — сказал Симон.
Деметрий часто угадывал, о чем он думает. Это приводило Симона в бешенство. Он мог читать чужие мысли лучше, чем Симон.
Но Деметрий оказался прав.
Через два дня после приезда в Себасту, после ванны, отдыха и нового плаща, настроение у Симона улучшилось, и он с уверенностью прогуливался по оживленным поздним утром улицам. Иногда ему казалось, что он видит знакомое лицо, но на него смотрели как на чужака.
Хорошо, скоро они о нем узнают.
Он остановился возле мужчины, продававшего певчих птиц в деревянных клетках. Он указал на клетку, в которой была одна птица.
— У вас в одной клетке слишком много птиц, — сказал он. — Они передерутся.
— О чем вы говорите? — изумился торговец. — Там всего одна птица.
— Чепуха, — сказал Симон. — Их пять по меньшей мере.
— Там всего одна, говорю вам.
— На самом деле, — сказал Симон, — я насчитал десять.
— Ты сумасшедший или как?
Собиралась толпа.
— Десять, двадцать, какая разница? — сказал Симон. — В любом случае нескольких следует выпустить.
Он отодвинул пальцем щеколду на дверце клетки.
— Эй, — сказал продавец птиц, — руки свои убери.
— Сколько вы хотите, — спросил Симон, — за всех птиц в этой клетке?
Зеваки шушукались и хихикали.
— Два сестерция, с клеткой. И тогда выпускай сколько влезет.
Симон положил монету в протянутую ладонь и отворил дверцу. Птичка вприпрыжку приблизилась к самому краю клетки и замерла, испуганно попискивая, не веря в свободу. Симон повернулся и обвел толпу взглядом.
Птичка затрепетала крыльями, с неожиданной уверенностью расправила их и взмыла в небо. Вторая птичка, трепетавшая крыльями вслед за первой, колебалась секунду, прежде чем стремглав улететь. Ее место тотчас заняла третья птичка, за ней четвертая, пятая, и вот уже птички хлынули из клетки неисчислимым потоком, с щебетом разлетаясь над головами изумленной толпы.
Симон защелкнул маленькую деревянную дверцу.
— Клетку оставь себе, — сказал он и удалился.
В секте, которая утверждала, что близится конец света, назревал раскол. Сперва ничего серьезного: перебранка между двумя фракциями насчет распределения продуктов. Одна фракция жаловалась, что некоторых ее членов обошли. За обидой скрывалась антипатия, существовавшая между двумя культурными группами, однако различия касались также религиозных и политических взглядов. Секта была основана людьми с узким политическим кругозором, считавшими себя реформаторами национальной религии. Теперь же религиозные и политические взгляды новых членов секты были заражены контактом с утонченной культурой империи. Противоречия обострялись различием языков: новые члены секты говорили по-гречески.
Продуктовый конфликт был улажен, справедливая система распределения — установлена. Но конфликт скрывал более глубокую проблему, которая со временем приобрела в глазах верхушки едва ли не первоочередную важность. Кого все-таки можно было принимать в эту эксклюзивную по этническому происхождению, классово-ориентированную, апокалиптическую по мировоззрению секту избранных? Они были простыми людьми и не думали о будущем — поскольку его не предвиделось. Поэтому они пошли удить мелкую рыбешку, а поймали Левиафана.
Тем временем возникали другие проблемы, возможно неизбежные, но огорчительные для общины, претендующей на то, что живет в правде и гармонии. Все имущество было в общей собственности: те, кто что-то имел, всё продавали и вручали деньги руководителям, которые распределяли их среди нуждающихся. В конце концов человеческая природа дала о себе знать. Один землевладелец продал имущество и отдал секте лишь часть вырученных денег, сказав, что это вся сумма.
Во главе секты в то время стоял человек неясного происхождения, известный под именем Кефа. Он полагался на веру и интуицию, более чем на разум, и завоевал уважение простотой жизни и способностью творить чудеса. Говорили, что он может читать чужие мысли. Было известно, что он совершил несколько потрясающих чудес. Возраста он был среднего, но зрелость не смягчила его характер.
Согласно единственному сохранившемуся свидетельству, неудачливый землевладелец принес свой дар Кефе, который тотчас распознал обман.
— Ты солгал Богу, — закричал он.
Землевладелец упал без чувств, а когда его поднимали, оказалось, что он уже мертв.
Даже самые ярые враги секты не могли обвинить ее в легкомыслии.
Среди ее врагов был начитанный молодой человек из состоятельной семьи; широкое общее образование не мешало ему быть набожным. В этих антиобщественных сектантах он видел угрозу, какая не нависала над религией его народа в течение нескольких веков, и направлял свои недюжинные способности на борьбу с новой опасностью.
Это был подарок судьбы или награда за его гениальность: Симон склонялся к последнему. Через несколько дней вся Себаста знала о стае орлов, которая вылетела из маленькой клетки и затмила солнце. На улице с ним здоровались люди, которых он прежде не встречал, его приглашали на обед мужчины, с которыми он не был знаком. Пока он отклонял приглашения. Однако он не отказывал клиентам, которые приходили в гостиницу со странными просьбами. Деньги потекли ручьем, оседая в его кошельке, под матрасом и в сейфе хозяина гостиницы.
Хозяин гостиницы, выведенный из себя бесконечным потоком посетителей, которые не задерживались выпить его вина, потребовал объяснить ему, что за выгодные сделки совершаются в комнате Симона. Чтобы прекратить расспросы, Симон дал ему щедрые чаевые и снял дом в фешенебельной части города.
Дом был удобным, просторным и большим. Обходился он дорого, но Симон говорил себе, что ему нужен простор. Он задумал большую работу. Кроме спальни ему требовался небольшой кабинет и лаборатория для проведения опытов. Он переехал, Деметрий с трудом донес книги и ящики с оборудованием, которое Симон купил на базаре в приступе воодушевления.
Чтобы отметить перемену своего положения, он принял приглашение на обед.
— Я всегда легко лечил эпилепсию, — объявил врач. — Козлятина, зажаренная на погребальном костре, — безотказный рецепт.
— Безотказный, — машинально повторил Симон. Он был занят удалением костей из самой маленькой рыбешки, которую когда-либо видел. После того как он принял приглашение, ему стало известно, что Морфей знаменит своей скупостью.
— Да. — Врач погрозил ему толстым пальцем. — Желчь животного не должна попасть на землю. Я полагаю, в каждом случае, когда рецепт не помогал, эта простая предосторожность не была принята.
— Как интересно, — сказал Морфей. — Почему нельзя, чтобы она попала на землю?
— Соки желчного пузыря, — начал объяснять врач, — горячие и влажные…
— Большой палец девственницы, — вставил Симон, — прохладный и сухой…
— Колдовство! — выпалил врач.
— Что вы, — сказал Симон. — Речь не об отрубленном пальце, а о том, который по-прежнему находится на руке его обладателя.
— Эпилепсию можно вылечить прикосновением большого пальца девственницы? — в изумлении спросил Морфей.
— Конечно. Только, разумеется, правой руки.
Тразилл, молодой щеголь, который пришел поздно и в течение всей беседы не переставал зевать, спросил, растягивая слова:
— А что, в Себасте остались девственницы?
Четвертым гостем был трибун, которого недавно направили в этот город. Он отвечал за общественный порядок. Морфей хотел с ним подружиться, но начал неудачно. Трибун хмурился. Он хмурился последние полчаса, в течение которых его бокал для вина оставался пуст.
— Я полагал, в этой части страны, — холодно сказал трибун, — эпилепсию вызывают демоны. Как, впрочем, и все остальное.
— Ну да, — с готовностью отозвался Морфей. — У моего двоюродного брата была служанка, в дочку которой вселился демон. У нее случались приступы буйства, и ее приходилось запирать в чулан, иногда ее держали там целыми неделями. Она была очень сильная, однажды чуть было не выломала дверь. Удивительно, правда?
— Выдумки и чепуха, — сказал врач.
— Что демоны могут вселяться в людей? — спросил Симон.
— Конечно нет. Они могут вселяться и вселяются. Но это не вызывает эпилепсию.
— Откуда вы знаете? — возразил Симон. — Если демон вселяется в кого-либо, он может с таким же успехом развлечься, вызвав эпилепсию, как и любым другим образом.
— Абсолютно ненаучный подход. Эпилепсия вызывается притоком тепла к мозгу, что расстраивает его деятельность, так как в нормальном состоянии он холодный и в нем нет крови.
— То, что в мозгу нет крови, — прервал его трибун, — может опровергнуть любой солдат, который видел человека с расколотым черепом.
Наступило молчание. Слуги внесли очень маленькое блюдо с очень маленьким куском жареной баранины. Трибун не верил своим глазам.
— Что касается дьяволов, — лениво произнес Тразилл, — один из моих слуг видел недавно человека, который изгонял их. Человек был из Иудеи.
— О, эти жалкие иудейские заклинатели, — поморщился врач. — Они создают больше проблем, чем лечат.
— Демона, вселившегося в дочку служанки моего двоюродного брата, — сказал Морфей, — изгнал бродячий заклинатель. Демон завизжал и вышел клубом черного дыма. Брат говорил, это было страшно.
— Что стало с девушкой? — спросил Симон.
— Какое-то время она вела себя нормально, а потом в нее вселился другой демон, и стало еще хуже. Некоторые люди притягивают демонов, я полагаю.
— Это как раз то, что я имел в виду, — сказал врач. — Не успеешь избавиться от одного демона, а на его месте уже десять.
— Семь, — рассеянно поправил его Симон.
— От добра добра не ищут, как говорят. Уж лучше демоны, если на то пошло.
— Но если его знаешь, — сказал Симон, — можно его изгнать. Первый принцип экзорцизма — знать имя демона.
— Я полагаю, — произнес трибун, глядя прямо в глаза Симону, — это также первый принцип магии.
— Что угодно можно обратить ко вреду, — дипломатично сказал Симон. — Сам я ничего не знаю о магии.
— Говорят, вы можете летать, — сказал трибун.
— Это правда. Но для этого я не обращаюсь к демонам и не приношу жертв ночью. Эта способность дана мне богами.
— Я поверю в это, когда увижу, — проворчал врач.
— Скоро у вас будет такая возможность, — улыбнулся Симон.
Врач разозлился:
— Как человек науки, я категорически вас уверяю…
— Что еще вы можете делать? — перебил его трибун.
— Многое, — ответил Симон, — но это требует доброжелательных зрителей.
— Я уверен, все здесь собравшиеся… — начал Морфей.
— Этот человек из Иудеи, — сказал Тразилл, — исцеляет прокаженных. Одним своим касанием.
— Чепуха! — вскричал врач. — Проказа вызывается чрезмерной холодностью и сухостью…
— Несомненно, — сказал Симон. Он повернулся к Тразиллу: — Как зовут этого вашего чудотворца?
— О, я даже не поинтересовался. Он был таким занудным. Один из этих религиозных фанатиков — заставляет всех каяться.
— Как это утомительно, — сказал Симон.
— Но, судя по словам моего слуги, он был немного странным, — продолжал Тразилл. — Ну, вы знаете иудеев — верят только в одного Бога и все такое. Так вот, этот иудей взывал не к иудейскому богу, а к какому-то другому.
— Как? — с интересом спросил Симон. — Тогда он не мог быть иудеем.
— Но он был им.
— К какому богу он обращался?
— По словам моего слуги, он обращался к духу человека, который был казнен несколько лет назад.
— Что? — сказали Симон и трибун в один голос.
Все в недоумении молчали. Симон откинулся и выковыривал застрявшую между зубами баранину: такое впечатление, что между зубами застряло столько же мяса, сколько попало в желудок.
— Так-так, — проговорил он. — Некромант. И даже не скрывает этого. Я даю ему месяц, прежде чем власти с ним разберутся.
Он встретился взглядом с трибуном. Они улыбнулись друг другу, как два кота.
Симон вдруг почувствовал, что жизнь прекрасна.
— Иногда мне удается, — сказал он, — превратить воду в вино. Сейчас это могло бы оказаться полезным. Хотите, я попробую?
Он встал и вышел во внутренний дворик, где бил скудный фонтан. Фокус удавался, только когда компания уже изрядно выпила, но просто удивительно, как нужда может притупить и не самый, казалось бы, испорченный вкус. Он взглянул вверх: на ночном небе сверкали звезды. Орион и Кассиопея, Альфа и Омега, нескончаемая паутина тайны. Боги ночи, боги космоса, примите меня как своего. Сегодня он был способен на все.