Мейсон Анита. Иллюзионист

   Он пытался представить себе человека, служившего источником легенд. Это было нелегко.
   — Он знал об этом, — сказал Филипп. — Он сказал об этом Кефе.
   — Неужели он ничего не мог сделать, чтобы избежать этого? Покинуть страну, спрятаться?..
   — Мог, но предпочел этого не делать, — сказал Филипп. — Он пожертвовал собой для нас.
   Терпение в голосе Филиппа напомнило Симону, что он уже слышал это раньше.
   — Именно его смерть дает нам возможность попасть в Царствие, — сказал Филипп.
   Ну конечно, Царствие. Как многие другие, они мечтали о Царствии; и, как обычно бывает в подобных случаях, верили, что оно будет для них одних. Они верили, что оно близится. Они молились о конце света, в молитве они говорили, что Иешуа оставил их.
   — Мы никогда не заслужили бы Царствие сами по себе, — объяснял Филипп. — Все мы грешники. Никто из нас, сам по себе, не выдержал бы Судного дня.
   Симон ковырял в зубах. Частью его наследия, которую он без малейшего сожаления отбросил, была общенациональная навязчивая идея греха. Грехом считалось нарушение Закона; но поскольку никто не мог счесть всех мелких и сложных положений, содержащихся в Законе, не нарушить хоть какое-нибудь из них было практически невозможно. Таким образом, Закон делал грех неизбежным; с другой стороны, на него работала огромная армия экспертов, выискивающая в нем лазейки. По мнению Симона, единственной целью Закона было обеспечить работой эту армию экспертов.
   — Поэтому, — продолжал Филипп, — он принял смерть вместо нас. Он принял наказание за то, чего никогда не совершал, для того чтобы мы избежали наказания за то, что мы совершили. Это искупление наших грехов. Знакомая идея, верно?
   — Да, конечно, — сказал Симон.
   Самопожертвование и самоуничижение; конечно, это было ему знакомо. Он этого не выносил.
   — Иешуа называл это искуплением, — сказал Филипп. — Тебе понятно?
   Симон разглядывал семечко инжира, извлеченное из щели между передними зубами. Он понимал; он слишком многое понимает.
   — Искуплением, — едва слышно сказал он, — от ужасного правосудия Бога?
   — Совершенно верно. — Филипп обрадовался. — Это был единственный выход.
   — Мне казалось, вы говорили, — заметил Симон, — что Бог — это любовь.
   — Правильно.
   — И что единственное, что нам следует знать о Боге, — это то, что Бог — это любовь.
   — Правильно.
   — О каких богах идет речь? — вкрадчиво спросил Симон.
   — Не надо истолковывать меня неправильно…
   — Как бы ты хотел, чтобы я тебя истолковывал? Если Бог справедлив, он не может отменить наказание за бесчисленные грехи, взяв жизнь одного человека. Если Бог — это любовь и если Он способен вообще отменить наказание, Он может это сделать без принесения в жертву своего пророка. Что касается самой смерти, тебе должно быть известно, что согласно Закону человек, казненный таким образом, считается проклятым? Тем не менее нам предлагается верить, что этот человек был орудием Бога! Выходит, что Закон абсурден. Лично я всегда так считал, но он вряд ли сам так думал, учитывая, кем он был. Как он мог добровольно пойти на такую смерть? И как совместить эту смерть с тем фактом, что она полностью противоречит пророчествам, которые вы так любите цитировать, когда вам это выгодно? — Симон остановился, чтобы перевести дух. — Что касается меня, — сказал он, — я думаю, кто-то допустил ужасную ошибку. Никогда в жизни не сталкивался с таким поразительным случаем рационализации задним числом.
 
   И все же…
   Однажды вечером у дома Иосифа, где они обычно сидели в тени фигового дерева, остановился незнакомец. Было видно, что он пришел издалека: одежда покрыта пылью и изношена, во взгляде — безнадежность. Он снял узелок с плеча и сел под деревом.
   — Можно мне воды? — сказал он.
   Ребекка принесла ему воды, а также немного хлеба и олив. Он поблагодарил ее и стал жадно есть.
   Спустя какое-то время он сказал:
   — Не найдется ли какой-нибудь работы?
   — Боюсь, нет, — сказал Иосиф. — Урожай в этом году поздний. Еще месяц не будет никакой работы.
   Мужчина что-то пробормотал в знак понимания. Он с беспокойством всматривался в узкие улочки, площадь, людей, возвращающихся с полей.
   — Пора, — сказал он, когда с едой было покончено. — Спасибо.
   Неожиданно Филипп сказал:
   — Твоего сына здесь нет. Сожалею.
   Лицо незнакомца застыло. Он внимательно посмотрел на Филиппа, потом быстро отвел глаза.
   — Спасибо, — сказал он. Он молча пошел прочь.
   — Как ты это сделал? — повернулся Симон к Филиппу.
   — Что?
   — Прочел его мысли.
   — Не знаю, — сказал Филипп.
   — Такое часто бывает?
   — Иногда, — сказал Филипп.
   — Я бы хотел, чтобы ты научил меня этому.
   Филипп засмеялся. Смех не был злорадным, но его причины Симон не понимал.
   — Ты должен объяснить, как это происходит, — настаивал Симон.
   — Не думаю, чтобы объяснение тебя удовлетворило, — сказал Филипп.
   — И что это?
   — Любовь, — сказал Филипп.
 
   Он должен был догадаться.
   Ему казалось, он может больше узнать, расспрашивая Филиппа о чудесах Иешуа. Даже в этом вопросе Филипп оказался досадно бесполезен.
   — Чудеса, — сказал Филипп, — неважны.
   — Неважны?
   — Они были лишь знаком.
   — Знаком чего?
   — Того, что он был Спасителем.
   — А-а… — сказал Симон.
   — Дело в том, — продолжал Филипп, — что он обещал своим последователям, что каждый их них сможет творить чудеса, если будет верить.
   — Верить во что?
   — Что он Спаситель.
   — А-а… — сказал Симон.
   Он в раздражении пнул ногой камень, торчащий из земли. Камень не сдвинулся с места: он был больше, чем казался.
   — Хорошо, — вздохнул Симон. — Мы к этому вернемся. Какие чудеса могли творить его последователи?
   — Это неважно .
   — Какие чудеса?
   — Ладно, если ты настаиваешь. Он сказал, мы сможем делать все, что делал он, и даже больше.
   — Что? — Симон был поражен. — Ты хочешь сказать, что единственное, что требуется, чтобы успокаивать бури, поднимать из мертвых и восставать из могилы, — это верить, что этот человек был Спасителем?
   — Да, — сказал Филипп.
   Симон задумался. Потом он улыбнулся. Через секунду он громко смеялся.
   — Ну что ж, это справедливый обмен, — сказал он. — Кто в здравом уме мог бы в это поверить?
 
   Однако Филипп в это верил, а Филипп не был глупым человеком. Он просто отказывался использовать свой ум должным образом.
   Симон понял, что, если он хочет узнать секрет способностей Филиппа, ему необходимо узнать больше об Иешуа.
   — Каким он был человеком? — спросил он.
   — Я с ним, конечно, никогда не встречался, — сказал Филипп. — Те, кто его знал, говорят, что он обладал потрясающим качеством…
   — Нет, я не об этом, — сказал Симон. — Что он был за человек? Где он получил образование? Какое образование он получил? Читал ли он философов?
   — Если и читал, я об этом ничего не знаю, — сказал Филипп. — Это важно?
   — Он знал греческий? Где он учился магии?
   — Магии? Боже мой! Он никогда не учился магии.
   — Чтобы успокаивать бури и поднимать из мертвых… — начал Симон.
   — Он не только не учился магии, но и вообще вряд ли учился, — сказал Филипп. — Он был бедным человеком. В лучшем случае посещал деревенскую школу, другого образования у него не было.
   — Бедным человеком?
   — Я говорил тебе об этом раньше. Почему ты не слушаешь? Он был бедным и выбирал своих учеников из бедных.
   — Необразованных?
   — Можно и так сказать.
   — Но почему? Если он хотел, чтобы они распространяли его учение, почему он не выбрал людей, которые могли…
   — Он выбрал их, потому что они были бедные. Простые обычные люди.
   — Никогда не слышал подобной глупости! — раздраженно всплеснул руками Симон.
   — Царствие принадлежит простым людям, — сказал Филипп.
   — Я это заметил, — огрызнулся Симон.
   Он попытался взять себя в руки. Так он ничего не добьется.
   — Ты говоришь, он был бедным и необразованным? Он никогда не учился? Он никогда не был в Египте?
   — В Египте? Что ему делать в Египте?
   — Если он был таким, как ты рассказываешь, я не понимаю, как он мог привлечь последователей, которые у него явно были. Должно быть что-то еще.
   — Было что-то еще, — сказал Филипп. — Он был Спасителем.
 
   Все это было совершенно невыносимо. Равносильно попыткам рисовать на воде: как только что-нибудь начинало вырисовываться, оно тотчас исчезало. Ответы на вопросы были туманными либо бессмысленными. Заявления делались без учета логики или смысла. Обладание силой связывалось исключительно с верой в утверждение, которое было одновременно и фантастическим и абсурдным. Объяснение могло быть только одно.
   — Существует ли тайное учение?
   Впервые Филипп обиделся.
   — Конечно нет, — сказал Филипп. — У нас нет секретов.
   — У всех других религий есть таинства, — сказал Симон.
   — Все другие религии — ложные, — сказал Филипп.
   Симон отвернулся, но Филипп положил руку ему на плечо.
   — Путь одинаков для всех, — сказал Филипп, — и, хотя он кажется легким, он достаточно труден и без всяких секретов.
   — В чем же тогда дело?
   — В любви, — сказал Филипп.
   Симон заскрежетал зубами.
   — Ты ведь не слушал меня? — сказал Филипп. — Ты спрашиваешь о тайном учении, но ты не понял ничего из учения, о котором я тебе рассказывал.
   — Не слушал? — взревел Симон. — Да я только и делал, что слушал тебя с самого первого дня, как пришел сюда, и я не услышал ни единого слова, в котором был бы хоть какой-то смысл.
   Выведенный из себя, он ушел. Он пошел домой и засел за свои книги, но не мог сосредоточиться. В течение часа он кричал на Деметрия, потом отправился в театр, где давали дурацкую пьесу. Исполнение было плохим, и он ушел, не дожидаясь финала. Он посидел в таверне, слушая разговоры. Их глупость повергла его в ужас.
   Утром он снова пошел к Филиппу.
   — Возможно, я слушал невнимательно, — сказал он. — Возможно, необходимо все повторить сначала.
 
   Действительно, он плохо слушал. Теперь он слушал внимательно, и что-то стало с ним происходить. Словно на пустой стене начали появляться крошечные щели, через которые проникал свет. Таких щелей было много. Сквозь них проникал свет, который в первый момент ослепил его.
   «Будь осторожен с тем, что ценишь. Оно может поработить твое сердце».
   «Сыновья земли унаследуют землю».
   «Прости, и прощен будешь. Суди, и осужден будешь».
   «Правда сделает тебя свободным».
   Свободным? Сердце в груди дрогнуло, как будто где-то открылась дверь. Но где эта дверь, он не знал. Он также не понимал, как он мог быть свободнее, чем есть.
   Он продолжал слушать и удивлялся.
   «Не мир принес я, но меч».
   «Последний будет первым. Первый будет последним».
   «Воздастся тому, у кого есть. Убудет у тех, у кого нет».
   «Я пришел, чтобы сделать зрячими слепых и чтобы ослепить тех, кто зряч».
   Он покачал головой.
   — Не понимаю, — сказал он.
   Филипп улыбнулся. Симон пошел домой размышлять.
   Он начинал понимать, что это учение непоследовательно. Поэтому так трудно постичь его суть. Если понял одну его часть, это не означает, что будет понятна следующая. В нем полно парадоксов. Оно расплывчато и непостоянно. И тем не менее он смутно понимал, что в нем есть цельность. За разрозненными яркими изречениями крылась ясная гармония.
   Это приводило его в восхищение.
 
   — Ну как, решил присоединиться к нам? — спросил брат Иосиф. Это был низкорослый морщинистый человек с добрыми глазами и хромоногий. Одна его нога была короче другой. Филипп не смог вылечить его.
   — Еще не решил, — сказал Симон. — Я думаю об этом.
   Иосиф кивнул. Он довольствовался малым.
   Его жена была другой.
   — Следует поспешить, — сказала сестра Ребекка. — Времени не так много.
   Она в последний раз шлепнула по трем кругляшкам теста, которые месила, прежде чем отправить их на солнцепек подниматься. Сорвала немного зелени, мелко нарезала и бросила в горшок с кипящей водой, стоящий на глиняной плите. Она принесла корзину фасоли и села на солнышке лущить ее.
   — Терять время нельзя, — сказала сестра Ребекка.
   Симона это забавляло. Он, конечно, понимал, что она имеет в виду его. Но в ясное солнечное утро, когда дул легкий ветерок, было трудно поверить, что скоро наступит конец света.
   — Я думаю, у меня есть немного времени, — сказал он миролюбиво.
   — Я бы на твоем месте поторопилась, — сказала сестра Ребекка. Она заученным движением пробегала большим пальцем вдоль стручка фасоли и ссыпала ее в стоящую перед ней миску. — Никто не знает, когда придет Царствие. Это может случиться в любой момент. Как… приход грабителя в ночи.
   — Мне казалось, вы говорили, — мягко заметил Симон, — что перед этим будут землетрясения, наводнения, пожары, вселенские войны и отверзание могил.
   — Да, конечно. Я думаю, все это произойдет одновременно. Не знаю. Да это и неважно. Оно придет.
   — Оно придет, и это единственное, что важно, — сказал Иосиф.
   — Видишь ли, это тайна, — объяснила сестра Ребекка.
   — Тайна?
   — Мы не должны об этом спрашивать.
   — А, понятно, — сказал Симон.
   — И все же, — сказала сестра Ребекка, — трудно не думать об этом, правда? Как это будет.
   Ее палец остановился посредине стручка. Она посмотрела на мужа:
   — Будут ли для нас троны, Иосиф?
   — Нет, что ты, — сказал Иосиф. — Троны только для руководителей. Что таким, как мы, делать на тронах?
   — Но Филипп говорил, что мы будем сидеть на тронах и судить ангелов.
   — Ангелов? За что нам судить ангелов?
   — Не знаю, но он так сказал, я точно помню.
   — Мне кажется, ты его не так поняла, — сказал брат Иосиф.
   — А-а…
   Застрявшие бобы фасоли с треском высыпались в миску.
   — Все равно, — сказала сестра Ребекка, — у нас будет все, о чем мы только мечтали. Дворцы и пиры, и мы никогда не состаримся и не умрем, а все, кто к нам плохо относился, будут наказаны.
   — Это радует, — сказал Симон.
   — Да. Этот старик Гедекия, который не разрешил нам арендовать его сад, кстати никудышный, весь заросший сорняками, получит, что заслужил, — нищенскую старость.
   — Так думать нехорошо, — упрекнул ее Иосиф. — Мы должны любить тех, кто нас обижает.
   — Я люблю его. Я очень его люблю. Просто считаю, что он должен быть наказан.
   Какое-то время все сидели молча. Миска, стоящая перед сестрой Ребеккой, наполнялась круглыми желто-коричневатыми бобами фасоли, справа от нее росла кучка пустых стручков.
   — Это царствие, — сказал Симон, — где оно будет?
   — Здесь, — сказал Иосиф.
   — На небесах, — сказала Ребекка.
   — Понятно, — сказал Симон.
   Наступила пауза.
   — Нет, мы неправильно об этом думаем, — сказал Иосиф. — Мы необразованные. — Он, извиняясь, улыбнулся Симону. — Мы немного путаемся. Ты должен задавать такие вопросы Филиппу. Он объясняет доходчиво, все сразу становится ясно.
   — Но если вам тогда все было ясно, — спросил Симон, — как получилось, что у вас совершенно разные представления?
   — Иосиф никогда не слушает, — сказала сестра Ребекка, склонившись над фасолью.
   — Я слушаю, дорогая, и изо всех сил стараюсь понять. Но некоторые вещи слишком сложны для меня, и мне не стыдно в этом признаться.
   Сестра Ребекка встала и смахнула с подола несколько приставших стручков.
   — Мне все ясно, — сказала она. — Не понимаю, почему все делают из этого такую тайну. Когда станет так плохо, что дальше некуда, Иешуа вернется и спасет нас. Мир охватит пожар, а мы отправимся с Иешуа и будем жить на Небесах. А все наши враги и все его враги и все, кто не верит в него, сгорят.
   Она собрала стручки в охапку и бросила их в огонь. Они затрещали, зашипели и стали чернеть.
   — Убедительный аргумент, — сказал Симон.
   Его ирония была умеренной. Ему вдруг расхотелось расстраивать этих людей, демонстрируя силу логики. Их компания освежала его, как иногда освежает разговор с молодежью. Но в слишком большом количестве это было бы утомительным.
   Пока что он не собирался уходить. Ветерок обдувал его лицо. Было слышно, как где-то дети поют старую песенку-загадку, знакомую ему с детства. Он смотрел на горы, возвышающиеся над крышами домов: в лучах солнца они казались белыми с темными пятнами по бокам и напоминали спящих леопардов. Здесь было так спокойно. Очень спокойно.
 
   — Ты сказал, что никакой тайной доктрины нет, — сказал Симон. — Мне жаль, но я в это не верю. Это учение, которое трудно полностью понять простым людям. В нем есть парадоксы.
   — Да, — сказал Филипп, — в нем есть парадоксы.
   — Как ты это объясняешь?
   — Никак, — сказал Филипп, — это факт. Я повторяю то, что мне сказали люди, которые слышали учение из первых уст.
   — Но разве ты сам не хочешь понять его?
   — Я признаю свою ограниченность.
   — Чушь! — сказал Симон.
   Филипп улыбнулся.
   — Послушай, — сказал Симон, — многие вещи требуют объяснения. Например, эта странная притча о бесчестном управляющем. Что она означает? Она восхваляет бесчестность?
   — Я не знаю, что она означает, — сказал Филипп, — но кто-нибудь когда-нибудь узнает, а я не имею права ничего в ней менять.
   Симон смотрел на него в удивлении.
   — Зачем он вообще говорил притчами, — спросил Симон, — если, как ты говоришь, все так просто? Ведь смысл притчи в том, чтобы что-нибудь прояснить. Но зачастую притчи Иешуа ничего не проясняют. После того как он рассказывал притчи людям, ему приходилось объяснять их своим ученикам. Если уж ученики звезд с неба не хватали, то простые люди наверняка были еще глупее. И люди были лишены толкования. Почему? А ты мне говоришь, что не существует одной версии учения для масс, другой — для посвященных.
   Филипп смотрел вдаль на горные вершины. Он молчал.
   — Одним словом, — продолжал Симон, — ты просишь, чтобы я поверил в это нагромождение невероятностей, нелепиц и грубых противоречий.
   — Я не прошу тебя ни во что верить, — сказал Филипп. — Ты можешь не приходить сюда. Почему бы тебе не отправиться домой и не заняться своей магией, а я займусь своей работой.
   Симон перестал рисовать круги на земле и сидел прямо с широко открытыми от удивления глазами.
   — Каждый из этих людей, — сказал Филипп, кивая на группу маленьких домиков с земляными крышами, где жила большая часть приверженцев, — так же важен, как ты. Они никогда ничего у меня не просят, за исключением случаев, когда их дети болеют или им нужен совет. Им бы и в голову не пришло отнимать у меня время, как это делаешь ты. Почему ты думаешь, что у тебя есть на это право?
   Щеки Симона стали пунцовыми. Он встал и уже собирался уйти, но Филипп остановил его.
   — Ты жалуешься на то, что многие вещи невозможны или бессмысленны, — сказал Филипп. — Все бормочешь о парадоксах и тайнах. Тебе и в голову не приходит, что ты просто не понимаешь…
   — С интеллектом у меня все в порядке! — не выдержал Симон.
   — Да, с интеллектом у тебя все хорошо. Ты просто не знаешь, как им пользоваться. Ты копаешься в мелочах и не видишь очевидного. Истина в простом. Поэтому они, — он указал на женщину, которая несла домой кувшин с водой в сопровождении орды детишек, — понимают это, а ты нет.
   — Понимают? Ничего они не понимают! — рассвирепел Симон. — Да послушай, что они говорят. Лепечут о Царствии, их Царствии, специально приготовленном для них, но даже не знают, что это такое. Каждый говорит свое.
   — Конечно, они не знают, что это такое, — сказал Филипп. — Поэтому они и попадут туда.
   — Я сыт по горло всеми этими глупостями! — закричал Симон. Прохожие с удивлением оборачивались на него. Он с трудом обуздал свой гнев. — Ваши верования, — холодно сказал он Филиппу, — состоят в том, чтобы переворачивать здравый смысл с ног на голову.
   — Иешуа согласился бы с тобой, — сказал Филипп. «Последний будет первым. Первый будет последним».
   Симон сощурился.
   — Поэтому он решил закончить свою жизнь так плачевно, — выпалил он. — По крайней мере, его смерть согласуется с его учением.
   — Это так, — сказал Филипп. — Я рад, что ты понимаешь это. Это понимают немногие.
   Неожиданно стало тихо. Все, что Симон хотел сказать, потеряло вдруг всякий смысл. Он был в растерянности. Что-то боролось в его сознании, но он не хотел этого слушать.
   — Я не верю, что этот ваш учитель на самом деле существовал, — сердито сказал он. — Таких людей не бывает. Человек без образования, который говорил такие умные вещи, что его никто не понимал, и который послал кучку крестьян повторять их другим, которые тоже их не понимают. Человек, который фактически не хотел, чтобы его понимали, так как обещал Царствие всем, кто не понимает, что это такое. Естественно, при условии, что они также верят, будто он воплотил собственной персоной пророчества о спасителе нации, чья жизнь никоим образом не была похожа на его. А чтобы на этот счет не было уж никаких сомнений, он позволил себя казнить по ложному обвинению, пока ему, чего доброго, не удалось добиться какого-никакого успеха.
   Филипп смотрел на него с улыбкой.
   — Это насмешка над разумом! — воскликнул Симон.
   — Совершенно верно, — сказал Филипп. — Именно это я и пытался тебе втолковать.
   Симон смотрел на него в изумлении; по его спине пробежал холодок.
   — И не только над разумом, — продолжал Филипп. — Подумай. Мы говорим о человеке, который ничего не уважал. Человек, непонятно откуда взявшийся, который отказался от семьи, жил на подаяние, спал где придется, ел с проститутками и пил с мытарями, работал в Субботу, не мыл рук и заявлял в лицо представителям духовной и судебной власти, что они лицемеры. Все, что он говорил, все, что он делал, было насмешкой над тем, что они представляли, над всем, о чем они думали. Насмешка — это единственное, что они увидели. За это они его и убили.
   Симон молчал.
   — Они не поняли, — сказал Филипп, — что он был тем человеком, которого они ждали.
 
   Понять? Кто способен это понять? Это был самый фантастический парадокс из всех. Это было чудовищно.
   Это был парадокс, который мог придумать только Бог.
   — Я верю в это, — сказал Симон, — потому что это нелепо.
 
   — Я продал сегодня небольшой участок земли за виноградником, — заявил брат Иосиф.
   — Иосиф! — сказала сестра Ребекка срывающимся от возбуждения голосом. — Сколько ты выручил на этом?
   — Кругленькую сумму, — ответил брат Иосиф.
   — Но сколько именно? Где деньги?
   — Я отдал их, — с удовлетворением сказал брат Иосиф.
   Сестра Ребекка оцепенела от шока:
   — Ты отдал их ?
   — Да, — сказал брат Иосиф, — бедным.
   — Но мы и есть бедные! — закричала сестра Ребекка.
   — Это не так, — сказал брат Иосиф. — У нас все есть.
   Сестра Ребекка открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала и демонстративно принялась кухарничать. Люди, собравшиеся небольшой группой вокруг костра, улыбнулись — но не глядя друг на друга.
   — Иосиф поступил правильно, — сказал Филипп. — Раздав деньги, он приобрел нечто более ценное.
   — Царствие, — с готовностью подсказала сестра Мириам.
   — Царствие можно купить? — с улыбкой поинтересовался Симон.
   — В каком-то смысле — да, — сказал Филипп. — За все надо платить.
   Симон, подумав, решил, что он прав. Действительно, это что-то вроде коммерческой сделки. Заплати то, что имеешь сегодня, и получишь в десять раз больше потом. Возможно, ждать придется долго. Но сыновья земли унаследуют это, если наберутся терпения.
   Голос Филиппа прервал ход его мысли.
   — Когда ты собираешься заплатить? — спросил он, смеясь.
   Симон покраснел. Он давно собирался это сделать. Но расстаться с деньгами не так уж и просто.
   — Завтра, — сказал он.
 
   Да, он отдаст свои деньги. Это самое малое, что он мог сделать. Он и вправду нашел царствие.
   Он оставил прошлое позади и начал все сначала. Только так можно описать то, что произошло с ним, когда он вынырнул, хватая ртом воздух, из холодной воды при крещении.
   Каждое утро жизнь начиналась заново, свободная, не обремененная грузом обязательств. Ему не нужно было никем быть, не нужно было ничего делать. Не нужно было тревожиться о своих способностях, потому что они были ему ни к чему, или о своих недостатках, потому что они не мешали тому, чего он желает. Не нужно было волноваться о своей репутации, потому что он отказался от нее. Не нужно было беспокоиться о том, кем он был, потому что он начал все сначала и мог быть кем угодно. Ему не нужно было думать о завтрашнем дне. По сути, ему вообще не нужно было думать; однако он делал это по привычке.
   Филипп называл это новой жизнью. Симон был доволен доктриной новой жизни: она удовлетворяла его с интеллектуальной точки зрения. Иешуа умер и восстал из мертвых. Его последователи, исполняя ритуал крещения его именем, приобщались одновременно к его смерти и к его воскрешению.
   Сперва они «умирали», в том смысле что оставляли позади свою прошлую жизнь, а с ней и грехи. Симон не придавал этому слишком большого значения, поскольку грех для него никогда не был проблемой. Тем не менее было приятно ощущать, что риск ответственности теперь устранен.
   Что более важно, те, кто верил в восстание Иешуа из могилы, должны были пережить смерть в прямом смысле слова. При наступлении Царствия живые должны были попасть на Небеса прямиком, минуя смерть, а мертвые — восстать из могилы и отправиться вместе с живыми в вечное, блаженное существование. Первым восстать из мертвых предстояло учителю — как первая сольная нота в этой великой симфонии всеобщего воскрешения.