— Спасибо, — буркнул Мартен, — она надеется…
   — Oh! Vts felicitations!9 — воскликнул Пьер.
   — Надеется, что её нареченный со дня на день её освободит, — закончил Мартен.
   Пьер смешался, но Ян не рассердился на него за неуместное поздравление. Они взглянули друг на друга и оба рассмеялись.
   — Зря я рыскал вокруг Азор, — вздохнул Мартен. — Видимо, он командует эскортом. Может быть и в самом деле ждет Золотой Флот под защитой орудий Терсейры.
   Догадка Пьера Каротта, касавшаяся пребывания испанского эскорта в порту Терсейра, была верна. Золотой Флот ещё в феврале вышел из Пуэрто Белло, где шла погрузка сокровищ, целый год доставлявшихся из Новой Кастилии, но дорога Карибским морем до Ла Хабаны занимала обычно пару недель, и не раз в порту приходилось ещё ждать суда с серебром, двигавшиеся из Вера Крус. Только по их прибытию формировался большой конвой под охраной фрегатов и каравелл, которые сопровождали транспорты во Флоридском и Багамском проливах, потом на пути через Атлантику, чтобы соединиться с дополнительным эскортом в условленном месте к западу от Азорского архипелага или неподалеку от Канарских островов. Случалось, что дополнительному эскорту приходилось по нескольку недель дожидаться запоздавшего конвоя либо у Терсейры, либо в других портах или даже в открытом море.
   Той весной, в год от Рождества Христова 1596, ожидание затянулось особенно надолго. Командор Бласко де Рамирес отправился из Кадиса примерно в то же время, что Мартен из Дептфорда, и уже месяц торчал в Ангре на острове Терсейра, высылая оттуда легкие фрегаты на поиски приближавшегося Золотого Флота.
   Он терял терпение; его личные дела, как финансовые, так и матримониальные, запутывались все больше, приводя его в отчаяние. Вообще — то они были тесно связаны, поскольку его материальное положение зависело от женитьбы на Марии Франческе де Визелла и от её приданого. Пока Мария была заложницей шевалье де Бельмона, он полагал, что сумеет прийти к соглашению с его представителями и выкупить её с помощью дона Эмилио и старого де Толосы. Но узнав, что она попала в руки Мартена, утратил всякую надежду.
   Немного позже командор услышал, что Мартен ищет его в море, и понял, что ему придется самому сразиться с Яном, если хочет вернуть невесту. Дело приобретало все большую известность, и от него теперь зависели и дворянская честь, и вся репутация командора. Но как же он мог сразиться с Мартеном, ничего не зная даже о месте его пребывания?
   Он уже решил было назначить Яну встречу, когда приказ адмиралтейства отправил его на Азоры. Нечего даже было и думать уведомить об этом своего врага. Это стало бы изменой, угрожающей безопасности Золотого Флота; Мартен мог явиться на место встречи в сопровождении крупных английских сил и покуситься на ценную добычу. Ведь нельзя же было рассчитывать, что корсар сохранит такую новость исключительно для себя! С другой стороны Бласко де Рамирес готов был пожертвовать нареченной, удайся ему любым другим способом подправить свои финансы, одновременно спася честь идальго.
   Был такой способ, но чтобы к нему прибегнуть, надлежало прежде всего прибыть в Кадис достаточно рано, чтобы принять участие в планируемой экспедиции в Ирландию, а затем заманить Мартена в ловушку, которую Бласко обдумал до мельчайших деталей.
   На Ирландию он возлагал огромные надежды. Надеялся, что король ему доверит если уж не верховное командование целой Армадой, то по крайней мере главными её боевыми силами, которым предстояло атаковать Дублин и обеспечить высадку войск. Если все пройдет успешно, его не миновала бы подобающая награда, не говоря уже о военных трофеях, которые можно захватить в Дублине. Наверняка он наконец-то стал бы адмиралом, мог даже получить графский титул вместе с подобающими владениями. И тогда уже подумать о выкупе из заклада поместий в Новой Испании, о возвращении в Сьюдад Руэда и наконец — о ещё более выгодной женитьбе.
   Все эти планы зависели теперь от более или менее удачных результатов плавания в Атлантике. Еще несколько дней отсрочки с прибытием Золотого Флота могли все испортить, если в Мадриде примут решение послать Армаду в Ирландию до возвращения флотилии эскорта в Кадис.
   Де Рамирес знал, что каждый день проволочки уменьшает его шансы. В Испании хватало командоров и молодых контр — адмиралов, которые соперничали за командование в ирландской экспедиции. Если он опоздает, ему будет поручена охрана побережья, а не атака на Дублин…
   Известие о приближении Золотого Флота к Илхас Азорес пришла в Ангру знойным июньским днем, когда командир эскорта предавался послеобеденной сьесте. Его доставил капитан легкого фрегата, некий Филип Чавес, корабль которого «Сан Себастьян» отличался небывалой скоростью. Из донесения Чавеса следовало, что во главе транспортов плывет группа из четырнадцати галеонов, груженых золотом и серебром, но лишенная всякой охраны. Остальные суда конвоя оставались далеко позади и вероятно дальше к востоку из-за сильного шторма с запада, который несколько дней назад рассеял корабли. Эта вторая часть конвоя перед бурей состояла из тридцати шести хорошо вооруженных судов, эскортируемых несколько уже устаревшими каравеллами военного флота заморских провинций.
   Выслушав доклад, командор де Рамирес решил немедленно выйти с главными силами навстречу головной группе конвоя, чтобы взять её под опеку, и одновременно поручил своему заместителю, капитану Паскуале Серрано, заняться поисками запоздавших, которым не угрожала опасность со стороны пиратов ввиду довольно сильного эскорта.
   Капитан Серрано, старый, опытный моряк, одобрил этот план, но позволил себе заметить, что после того, как четырнадцать судов с сокровищами окажутся в защищенном порту Терсейры, стоило бы тут же подождать прибытия и тех, которые ему предстояло найти, чтобы в путь на Кадис вышел весь конвой, под усиленной охраной.
   Только это вовсе не входило в намерения командора. Он сухо заявил, что не нуждается в советах; делает и приказывает делать то, что считает нужным. В данном случае он приказал не медлить.
   Серрано больше не возражал, хотя собиралась буря и ему казалось, что её надлежало бы переждать в порту, не подвергаясь опасности вновь растерять эскорт. Когда его фрегаты спускали шлюпки, чтобы те отбуксировали их из безопасного укрытия в глубоком заливе, небо стало цвета бронзы, земля — как раскаленная железная плита, воздух — как бесцветное дрожащее пламя. Легкие, обманчивые порывы ветра не наполняли парусов; огромные полотнища вздымались и опадали бессильно, а течение разворачивало корабли то в одну, то в другую сторону. Только ближе к вечеру, когда тяжелое расплывшееся солнце опустилось к вершинам гор, освещая косыми лучами грозные гряды облаков, надвигавшихся с северо-востока, оживившийся ветерок наморщил воду залива. Фрегаты Паскуаля Серрано кое — как выстроились в походный порядок и начали отдаляться, а тяжелые каравеллы де Рамиреса величественно двинулись им вслед.
   Буря, которую предвидел капитан Серрано, никак не могла решиться на генеральное наступление. Всю ночь тучи клубились, затягивая небо то с востока, то с севера, и вновь отступали. Ветер то бушевал, то стихал. Было душно, и звезды глядели на вспененное море сквозь туманную мглу, словно испуганные тем, что затевалось на горизонте.
   Утро занялось бледное, туманное, пасмурное. Ветер снова стих, а потом задул с востока. Какой-то заплутавший шквал пролетел, гоня растрепанное темное облако, брызнул короткий холодный дождь и так же внезапно перестал. И сразу среди туч на мгновение выглянуло солнце.
   Бласко де Рамирес счел это добрым знаком.
   — Все это минует нас с севера, — сказал он помощнику, или просто рассеется.
   Можно было полагать, что угадал он верно: до полудня погода держалась, и даже немного прояснилось. Но с востока набегала все более высокая зыбь, а когда на корме в офицерском салоне подали обед, «Санта Крус» качало уже так сильно, что де Рамирес велел развернуть его кормой к ветру.
   В разгар обеда командору доложили, что матросы с марсов заметили паруса нескольких судов, плывущих встречным курсом.
   — Это они! — обрадовался он и выскочил на палубу, чтобы убедиться самому. Но расстояние было ещё слишком велико: с палубы ничего не было видно, а он не испытывал желания карабкаться на мачту. Потому командор решил закончить обед, но его стали беспокоить состояние моря и вид неба. Волны ударяли в высокую, бочкообразную корму, словно подгоняя, а небо нависало все ниже, черное и тяжелое, словно своды огромной пещеры, грозившие рухнуть.
   У Бласко вдруг пропал аппетит. Он понимал, что вскоре им придется развернуться и плыть в самый центр затаившегося урагана. С ним было девять больших каравелл и шесть поменьше, что вместе с четырнадцатью галеонами, входившими в состав Золотого флота, составляло двадцать девять кораблей; «Санта Крус» был тридцатым. Пока море оставалось спокойным и погода позволяла, управление такой флотилией и руководство её передвижением не встречало особых трудностей, но во время бури…
   Буря шла вслед за ними, наступала мощным фронтом, гася перед собой дневной свет и бросая густую тень на море. Каравеллы тяжело колыхались на мертвой зыби, глубоко проваливаясь между валами и лениво взбираясь на вершины темной, лишенной блеска воды. Их мачты и реи низко склонялись, раскачивались и болезненно скрипели. Раз за разом пролетали короткие дожди, подгоняемые резкими порывами ветра, и тогда море покрывалось пеной, а желтые флаги с красными крестами святого Иакова, которые Бласко велел поднять на верхушки мачт, тревожно трепетали, как испуганные птицы, попавшие в предательские сети.
   Уже невооруженным глазом видны были галеоны Золотого флота, выстроенные в две колонны по семь судов. Плыли они прямо на север, правым галсом, и явно готовились встретить бурю, ибо верхние паруса поспешно исчезали с мачт.
   Де Рамирес приветствовал их тремя орудийными выстрелами, на что последовал ответ с корабля, который поднял комодорский вымпел.
   «Санта Крус» продолжал плыть по ветру во главе эскорта, пока не оказался позади конвоя. Только тогда на его мачтах появились сигналы команд. Десять тяжелых двухпалубных каравелл выполнили поворот на север, шесть более легких двинулись дальше, прикрывая конвой с запада.
   Сразу после этого маневра небо, посиневшее от гнева, первый раз разразилось долгим, раскатистым громом, который прозвучал как предостережение перед надвигавшейся бурей. Ветер затаил дыхание и воцарилась мертвая тишина.
   Потом темные громады туч разорвались, в них метнулся ослепительный зигзаг, раздался протяжный грохот и с сухим треском ударила молния.
   В ту же самую минуту перепуганный ветер в панике пустился наутек. Он свалился на море, задел волны, растрепал их гривы, отлетел, ударил вновь, ворвался между кораблями, наклонил их мачты, очистил палубы, истерически завыл в такелаже и умчался неведомо куда.
   Но тут же за ним налетел другой. Этот не бежал, он напирал как тяжеловооруженный воин, который шел напролом, не обращая внимания на препятствия. Волна вздымалась под его натиском, рычала и вторила, плевалась белой пеной, штурмовала надстройки. Несколько парусов гулко лопнули и улетели невесть куда. Но походный порядок пока держался.
   Только когда началась атака главных сил бури, когда все небо до самого горизонта потемнело, как свинец, а тьма рухнула на поседевшее море, когда ошалевший ветер пригнал с востока огромные гривастые волны и бросил их на измученные корабли — их колонны вначале выгнулись и разорвались, потом лопнули посередине, и наконец рассеялись.
   Внезапный шторм, который так долго собирался, отбушевал однако относительно быстро. Еще до захода солнца он пролился ливневым дождем, а в полночь небо уже сияло звездами. Море успокоилось, а ветер, ласковый и свежий, дул так спокойно, словно с ним никогда не случалось приступов бешенства. Но для транспортов страхи не кончились. Один из груженых серебром галеонов сразу пошел на дно; у другого открылась серьезная течь ниже ватерлинии, и только благодаря неустанной работе на помпах можно было удержать его на поверхности; наконец, три из шестнадцати каравелл эскорта получили столь серьезные повреждения рангоута и такелажа, что не могли поспеть за остальными и остались далеко позади.
   Командор Бласко де Рамирес не хотел их ждать, спасая то, что можно было спасти. С неимоверными усилиями слитки серебра перегрузили с тонущего галеона на «Санта Крус», после чего поредевший конвой снова выстроился в походный порядок и направился к Азорам, а под вечер следующего дня бросил якоря в порту Терсейры.
   Рамирес колебался, не дождаться ли там второй части Золотого флота. Он должен был доставить его в целости, но во-первых хотел как можно скорее оказаться в Испании, чтобы позаботиться о своих делах на месте и принять участие в ирландской экспедиции, во-вторых полагал, что флотилии под командованием Паскуаля Серрано вместе с военными каравеллами флота провинций вполне достаточно для эскортирования тридцати шести вооруженных транспортов. У него самого было теперь тринадцать каравелл (считая «Санта Крус») для охраны двенадцати галеонов, груз которых оценивался в несколько миллионов пистолей в золоте. Были основания считать, что чем скорее доставит он это сокровище, тем больше угодит королю.
   В конце концов он решил выйти в море сразу после пополнения запасов продовольствия и воды и завершения самого неотложного ремонта на потрепанных судах.
   Семнадцатого июня конвой вышел из Терсейры и после девяти дней плавания добрался до Кадиса, где в заливе стояла на якорях Вторая Армада, ещё не готовая к выходу в море.
   В тот же день, двадцать шестого июня, пришло известие, что Серрано разыскал остатки Золотого флота, соединился с ними в Атлантике и сопровождает к Мадейре.
   Бласко де Рамирес мог быть доволен собой. Его решение встретило одобрение герцога Медина — Сидония, которому позарез нужны были деньги, чтобы наконец довооружить Армаду, а в соответствии с королевским обещанием он рассчитывал получить нужные средства сразу по прибытии транспортов из Вест — Индии.
   Только оба они — и адмирал, и командор — недолго тешились удачным поворотом судьбы.

ГЛАВА XV

   Генрих Шульц весьма преуспевал в Плимуте, заключая выгодные сделки как главный поставщик армии и флота. Продавал он накопленные запасы с огромной выгодой, и одновременно заключал такие контракты, с помощью которых обезопасил себя от всякого риска. Знал он больше, чем многие правящие особы, предвидел успешнее, чем командующие войсками, рассчитывал трезво, не поддаваясь политическим симпатиям и руководствуясь только материальной выгодой. Он уже не верил в сокрушительную победу Испании, как восемь лет назад, когда вид Непобедимой Армады и краткое пребывание в Эскориале произвели на него столь ошеломляющее впечатление. Тогда он потерпел неудачу и лишь благодаря известной доле предусмотрительности и везения не понес никаких убытков. Сегодня он стал гораздо дальновиднее и куда меньше поддавался заблуждениям.
   Несмотря на это Шульц решил все же продать лондонский филиал, сохраняя с его покупателями самые дружеские торговые отношения и обеспечив себе особые привилегии в их предприятии. Этот метод он намеревался использовать и с прочими своими заграничными филиалами. Таки образом он освобождался от внутренней торговли и концентрировал внимание на крупных международных сделках, обретал надежных контрагентов, немало экономя на персонале, и заодно мог предпринимать другие операции, овладевая новыми рынками. Перед началом первой такой реорганизации в Лондоне, пользуясь небывалой коньюктурой, он опорожнял свои склады и в свою очередь размещал капитал в Бордо, где намеревался развернуть широкую деятельность под опекой короля и мсье де Бетюна, который только что получил титул герцога Сюлли.
   Франция теперь привлекала его куда сильнее, чем прежде. Генрих IX снова был католиком, а мсье де Бетюн обладал практической хваткой, отличался трезвостью в хозяйственных вопросах и жаждал разбогатеть. Правда, Бордо продолжал оставаться гугенотским, но взаимная ненависть между приверженцами разных вероисповеданий угасла, уступив — как и по всей Франции — терпимости. Шульц полагал, что без особого усилия и риска добьется там ещё большего, чем до сих пор сумел в Англии.
   Его конкретные, всесторонне обдуманные и детально разработанные планы совпали с неясными, едва наметившимися намерениями Пьера Каротта и Яна Мартена, к которым присоединился и Ричард де Бельмон, обиженный неблагодарностью и равнодушием, выказанными ему графом Эссексом по изменению политической ситуации. Шульц тут же почуял их настроение, углядел в нем собственный интерес, а поскольку не брезговал никаким заработком, решил повлиять на их решение, пообещав достать им французские купеческие права или корсарские патенты, затем заняться ликвидацией их собственности и дел в Англии, разумеется за соответствующие комиссионные.
   Среди них четверых лишь Мартена мучили сомнения и возражения при заключении такого договора перед лицом готовящейся военной экспедиции. Он думал, что все-таки это смахивает на дезертирство в отношении страны и власти, которым он до сих пор служил, и предпочел бы открыто отказаться от службы, хотя это и повлекло бы за собой убытки посерьезнее, чем комиссионные Шульца.
   Ян не стал делиться своими сомнениями, зная, что его поднимут на смех, однако никого из экипажа, даже Стефана Грабинского, не посвящал в детали принятых решений. Это удалось ему тем легче, что Шульц поделился с ним, а также с Ричардом и Пьером как нельзя более доверительной информацией: весь флот, вверенный Рейли, вместе с экспедиционной армией Эссекса должен был под верховным командованием адмирала Хоуарда нанести удар не по Ирландии, а по Кадису.
   Эта цель была заманчива, тем более что в Кадис со дня на день должен был прибыть Золотой флот из Вест — Индии. Удар, нанесенный непосредственно в Испании, отвечал политическим интересам Англии и Франции, а для Мартена создавал известную возможность встречи с Бласко де Рамиресом.
   — Если вам повезет, — говорил Шульц, — можете захватить огромные сокровища. Разумеется, вам придется поделиться с королем Генрихом, и кое — что пожертвовать мсье де Бетюну. Но это гораздо меньше, чем пришлось бы заплатить в Дептфорде целой стае чиновников Елизаветы.
   Де Бельмон уважительно взглянул на него.
   — Верно, — живо подтвердил он. — Помните, как было после победы над Великой Армадой? Нам цинично заявили, что «героям должно хватить их геройства», а трофеи уплыли в казну королевы. Что до меня, я предпочитаю, чтобы они шли в мою собственную.
   Каротт вздохнул.
   — Чувствую, что и я поддаюсь переменчивости человеческой натуры, — заявил он. — Может потому, что не намереваюсь становиться героем.
   Мартен молчал, но в душе уже решился: как бы там ни было, он сторицей отплатил за помощь, которую здесь получил, а его военные заслуги и в самом деле не принесли ему никакой выгоды. Так что он считал себя в расчете.
   « — Но все-таки, — подумал он, — лучше не говорить этого Стефану…»
   Открытый и прямой характер Стефана Грабинского, молодой запал, талант моряка, необычайные способности в освоении как чужих языков, так и науки навигации, покорили сердце Мартена. Это было чувство наполовину отцовское, наполовину братское. Стефан напоминал ему собственную молодость, и все живее вызывал в его памяти облик любимого брата Кароля. Чем больше они были вместе, тем чаще Ян сталкивался с вопросами, которые ему прежде и в голову не приходили. Ведь Стефан спрашивал не только о делах морских, где все можно было объяснить легко и относительно просто. Его, к примеру, беспокоил вопрос, почему Мартен и его корабль служат Англии, а не Испании. Ян тогда решился на долгое и довольно путаное объяснение. Говорил о зверствах испанских войск в Нидерландах, о кровавом покорении Новой Испании и Новой Кастилии, об угнетении, царящем там; рассказал ему историю страны Амаха и описал уничтожение Нагуа, столицы этого индейского княжества, которое когда-то поддерживал и для независимости которого столь многим пожертвовал.
   Казалось, ему удалось убедить юношу. Стефан был глубоко взволнован этой романтической эпопеей. Но через несколько дней пришел к Мартену с новыми сомнениями: Англия в свою очередь угнетала ирландцев, которые тоже жаждали свободы…
   Мартен ответил, что слишком мало об этом знает, чтобы обсуждать, но уверен, что англичане не допускают таких зверств, как испанцы.
   Однако это Стефана не удовлетворило.
   — Ты сам говорил мне, что они торгуют неграми. Хватают их и продают испанцам.
   — Ну, не все, — ответил Мартен.
   — Знаю, ты этого не делал, — согласился Стефан. — Но Хоукинс и Дрейк, и даже шевалье Ричард де Бельмон…
   — Ну не могу же я отвечать за то, что делают Хоукинс и Дрейк! — возразил Мартен.
   — Но они это делают с согласия королевы.
   — И что с того? Люди не ангелы. Ты должен это знать, видев поведение господ из гданьского сената. Тем паче… Что ты или я можем тут изменить? Когда мне приходилось нелегко, добавил он, — мне помогали англичане: вначале Соломон Уайт, потом и другие, не исключая королевы. Так что мне, поминать все их грехи, или быть им благодарным, как ты думаешь?
   Аргумент был неотразим: Стефан принял его с таким убеждением, почти с восторгом, что даже устыдил Мартена.
   Благодарность? Он не руководствовался ни исключительно, ни даже даже частично благодарностью.
   « — Я начинаю жульничать, » — подумал он.
   Теперь, когда он окончательно решил оставить службу под английским флагом, ему вспомнился этот разговор.
   « — Чтоб его черти взяли! — в душе чертыхнулся он. — Что я ему скажу?»
   Накануне отправления экспедиции из Плимута к графу Эссексу прибыл посланец из Уайтхолла. При его виде граф был потрясен: неужели королева снова передумала? Дрожащими руками он распечатал письмо и вздохнул с неописуемым облегчением. Только личные пожелания для него вместе с составленной и собственноручно написанной Елизаветой молитвой, которую монархиня повелела зачитать перед воинами армии и флота.
   Нелегко было выполнить это повеление; но чтобы оказать королеве честь, в один из соборов вызвали всех капитанов и командиров армейских частей, и Эссекс сам прочитал вслух сочинение свой покровительницы и благодетельницы, и — как утверждали некоторые её враги — заодно и любовницы.
   «Всемогущий Владыка Мира, — обращалась Елизавета к Господу от имени своих воинов, — ты, который вдохновляешь нас на подвиги! Мы покорно молим тебя ниспослать нам удачу и попутные ветры во время плавания; даровать нам победу, которая преумножит славу твою и укрепит безопасность Англии, причем ценой наименьшей английской крови. Даруй же нашим мольбам, о Господи, свое благословение и благоволение. Аминь.»
   — Нельзя сказать, чтобы Ее Королевское Величество слишком уж склонялась перед Творцом, — заметил Бельмон Мартену, когда они покинули собор и вместе с Пьером Кароттом и Хагстоуном отправились в таверну в Ист — Стоунхаус. — Ее письмо господу Богу звучит как вежливая дипломатическая нота одного владыки другому: немного лести, много уверенности в себе и несколько просьб с обещанием умножить славу Господню в зависимости от их исполнения. Но если у Бога есть чувство юмора, это должно произвести хорошее впечатление: по крайней мере коротко и совсем не нудно. Воображаю, как Провидение должно быть утомлено непрестанными молитвами испанцев.
   Хагстоун исподлобья покосился на него. Не всегда он понимал, что Бельмон имеет в виду, но подозревал, что его слова отдают святотатством. Это раздражало его и наполняло сомнениями в судьбе всякого предприятия, в котором ему приходилось участвовать вместе с этим богохульником. Но он не произнес ни слова: полемика с разговорчивым шевалье превышала его возможности.
   В таверне они не получили ни виски, ни пива. Пришлось очень долго ждать, пока им подали вино, кислое, как уксус, по мнению Мартена. Плимут и его окрестности иссушила жажда многих тысяч офицеров и солдат.
   — Самое время, — заметил Каротт, — чтобы мы наконец оказались в Бордо. Там по крайней мере есть чем промочить горло.
   — В Бордо? — удивился Хагстоун, — Но ведь мы плывем не во Францию?
   Трое его товарищей переглянулись, и Пьер запоздало прикусил язык.
   — Вы что — то знаете и скрываете от меня, — буркнул Хагстоун.
   Прозвучало это обиженно и Мартену стало его жаль: он подумал, что Уильям немало лет был одним из вернейших его товарищей, и вот теперь дороги их разойдутся, быть может, навсегда.
   От ответа его избавило замешательство, возникшее из-за двух подвыпивших шкиперов, которые затеяли ссору с хозяином по поводу недостаточно быстрого обслуживания. Этот тип, вытащенный ими из кухни и припертый к стене, выглядел растерянно. Он не защищался, слушая их упреки и угрозы с поникшей головой и отупелым взглядом. Мартен встал, чтобы заступиться за него.
   — О чем речь? — спросил он.
   — Мистер, — плаксиво выдавил корчмарь, — я уже не знаю, что делать, просто с ума схожу. Жена рожает, корова слегла и телится, хлеб пригорает в печи, а тут… — он беспомощно развел руками.
   — Хлеб вынимай, хозяин! — закричал Каротт. — Прежде всего хлеб! Остальное само выйдет!