Она не понимала ни слова из бурного объяснения между Яном и Ричардом по-английски, но инстинкт подсказывал, что речь идет о ней. Так что обращение Бельмона к ней по-французски не слишком её поразило. Зато от поединка, которого она была свидетелем и арбитром, у неё перехватило дыхание. Мария взмолилась своей покровительнице о победе Мартена, а когда Бельмон едва не упал, была почти уверена, что дело кончится его смертью. Но у Мадонны из Альтер до Чао были свои капризы и на этот раз она её не послушалась. Правда, в этом была отчасти и вина голубоглазого рыцаря, который оказался настолько неумен, что пощадил своего противника. И тут же был наказан за это — наверняка также по воле Мадонны, которая, быть может, разгневалась за него за пренебрежение вымоленным шансом.
Такой оборот дела перепугал сеньориту; могло показаться, что шевалье де Бельмон убьет Мартена, и тогда…Нет! Этого нельзя допустить! Она ведь была единственным арбитром этой схватки. И воспользовалась своей ролью, чтобы помешать дальнейшему кровопролитию, после чего помчалась перевязать рану благородного рыцаря.
Заговорила она с ним по-французски, ошибочно полагая, что он не владеет испанским. Мартен ответил ей довольно складно, с усмешкой на крупных, веселых губах, притененных небольшими усами. Он немного поднабрался французского, но произносил французские фразы с вынужденной тщательностью, словно опасаясь каждую минуту споткнуться. Потому он поскорее оставил эти попытки и перешел на испанский, что сеньорита приняла с заметным удовольствием.
Их глаза несколько раз встречались, и Ян каждый раз испытывал непривычное возбуждение. Мария Франческа так походила на мать, и одновременно ещё больше, чем сеньора де Визелла, напоминала ему первую возлюбленную, Эльзу Ленген. Может быть причиной этого были её буйные золотисто-рыжие волосы, которые она закрепляла узлом высоко на голове на греческий манер. Зато глаза у неё были карие, живые, легко менявшие выражение, способные глядеть гордо и отталкивающе, но умевшие и соблазнительно и ласково. Ровные прямые зубы, белые как молоко, и сияющие, как, жемчуг, показывались при каждой усмешке пухлых губ цвета дозревающей малины. Двигалась она с естественной грацией и свободой, а её гибкая фигура с длинными ногами, стройными бедрами и четко обрисованной грудью наводила на мысль о Диане, богине охоты и ночных чар.
Перевязав предплечье Мартена, она собралась наконец взглянуть и на Ричарда, который окинул её испытующим взором, иронически скривив губы.
— Закончила, Мария? — спросил он и, не дожидаясь ответа, обратился к Мартену по-английски:
— Полагаю, мы могли бы теперь побеседовать по-приятельски за бокалом вина, как когда-то.
— С удовольствием, — кивнул Ян. — Я затем сюда и пришел.
Мария Франческа догадалась о значении этих слов, но не знала, что и думать о так скоро достигнутом согласии недавних противников.
Уж не совершила ли она ошибки, прервав их поединок? Чувствуя, что нельзя спускать глаз с Мартена, она опасалась, что если сейчас не сумеет добиться его внимания, может потерять исключительный шанс. Нет, нельзя позволить, чтобы они договорились без нее.
— Я бы тоже не отказалась выпить вина, — вслух заметила она.
— Это в самом деле очень мило с вашей стороны, сеньорита, — поклонился де Бельмон. — Полагаю, и Ян будет в восторге.
Мартен это мнение подтвердил. Ему показалось, что он перехватил многозначительный взгляд Марии, которая их опередила и теперь поднималась по ступеням террасы.
Они шли за ней плечом к плечу, не глядя друг на друга и сохраняя молчание. У дверей в столовую Бельмон пропустил Мартена вперед, после чего хлопнул в ладоши, а когда явился слуга-негр, велел подать вина и какую-нибудь холодную закуску.
Мария Франческа пригубила вино и с деланным аппетитом обглодала куриное крылышко, но вскоре отодвинула тарелку. Не могла она есть; её поочередно охватывали опасения, гнев и стыд. Теперь она уже жалела, что напросилась сюда. Мартен с Бельмоном беседовали по-английски дружелюбно и спокойно, словно разговор касался маловажных дел, словно о ней самой и речи не было. Или она в самом деле значила для них так мало?
Тут она подумала о нареченном. Тот никогда не разговаривал с ней иначе, как льстя и рассыпаясь в комплиментах, словно полагал, что другого она не заслуживает. Она его почти не знала; ничего о нем толком не ведала. Почему он до сих пор не явился, чтобы освободить ее?
Наморщив брови, она вдруг встретила проницательный взгляд Мартена и опустила ресницы, несколько смутившись от вновь нахлынувшей волны симпатии к этому неустрашимому корсару — симпатии, столь отличной от всех чувств, которые она до тех пор испытывала. Но одновременно она осознала свое поразительное одиночество — словно Мартен с Бельмоном находились где-то очень далеко, так же далеко, как Бласко де Рамирес. Ей стало казаться, что между ними тремя существует какой-то тайный сговор, который исключает возможность найти общий язык с любым в отдельности. И впервые в жизни её покинули задор и отвага. Теперь она испытывала страх, страх сильнее всех предыдущих опасений и даже тех ужасов, которые она порою испытывала в мучительных снах, ставших отражением недавних переживаний.
Живое порывистое движение Бельмона вырвало её из задумчивости. Ричард встал, а скорее сорвался с места, чтобы принести колоду карт с секретера, стоявшего в углу комнаты.
— Мы сыграем на высокую ставку, Мария — сообщил он ей, бросая карты на стол. — Тебя это должно заинтересовать и развлечь больше, нежели поединок на шпагах. Правда, капитан Мартен не торгуясь предложил мне сумму, равную выкупу, который должна внести за тебя ваша семья, но я не беру денег от друзей. Пусть судьба решит наш спор, раз твой novio тоже не слишком спешит.
Лицо сеньориты побледнело, потом запылало горячим румянцем.
— Мой novio, — гордо возразила она, — окажется в нужное время в нужном месте, сеньор Бельмон, чтобы вам отплатить. Не только золотом, но и шпагой. И ручаюсь, что не поскупится.
— О! — воскликнул Ричард. — Вы обещаете мне это от его имени?
— И от своего тоже! — топнула она ногой.
— Может вы сумеете придать ему отваги, — вздохнул Бельмон. — Меня не так трудно найти и склонить решить спор с оружием в руках, как его. Уже десять лет он убегает от Мартена, только пыль столбом. Но кто знает…
— Ложь! — выкрикнула она во весь голос. — Бласко никогда ни от кого не убегал.
Бельмон издевательски расхохотался.
— Спросите Яна, а если и ему не верите, то своего приятеля Пьера Каротта. Он все охотно расскажет. Как идальго де Рамирес удирал из монастыря в Сьюдад Руэда, оставив там на полу перья со своей шляпы, срубленные рапирой капитана Мартена. А заодно спросите матросов и офицеров с «Санта крус», как было дело в Кале и Мюррей Ферт, откуда su merced commandore смотался первым, как только разглядел черный флаг, развевающийся на мачте корабля Мартена. Советую при этом помнить, сеньорита, что в Мюррей Ферт ваш жених располагал шестью большими каравеллами против наших четырех фрегатов, а в Кале имел за спиной почти всю Великую Армаду против нескольких боцманов, сопровождавших капитана Мартена.
Мария Франческа смотрела на него пылающими глазами. Наверняка, если бы взгляд мог убивать, шевалье де Бельмон пал бы трупом или превратился в кучку пепла. Тут она вдруг повернулась к Мартену.
— И вы не отваживаетесь это опровергнуть? — воскликнула она.
— К сожалению, сеньорита, все, что сказал Ричард, — правда, — отрезал Ян. — Но я не сомневаюсь, что командор де Рамирес за все мне заплатит, если вы его к этому призовете.
У сеньориты на устах уже был гордый ответ — что в её стране пиратов и разбойников вешают, а не сражаются с ними на поединках, но она вовремя себя сдержала. Если рассчитывать на великодушие Мартена, не стоит его задевать. Мария отошла к двери, открытой на террасу, чтобы скрыть возмущение и немного успокоиться. Подумала, что до поры до времени ей придется играть комедию, выказывая некую симпатию этому головорезу, потом взглянула на него через плечо и с легкой усмешкой отметила в глубине души, что ей это будет нетрудно.
И тут она заметила, что Мартен тасует карты. А если проиграет? Сколько же месяцев ей придется в таком случае ждать освобождения? Или Бельмон в конце концов прибегнет к насилию, или переправит её к кому-то другому, хотя бы к Шульцу, который уже поглядывал на неё с тоской неутоленного желания в жестоких, сонно прищуренных глазах! Она содрогнулась от отвращения. « — Скорее смерть!» — подумала она, касаясь маленького стилета, который укрывала в складках платья.
Ей пришло в голову, что в эти минуты она должна молить свою Мадонну из Альтер до Чао — самую чудную из всех Мадонн, о которых она слышала или видела по другим соборам, — чтобы Мартен выиграл. Вот только Пресвятая Дева, прислушиваясь к её мольбам, могла бы не доглядеть за игрой, ибо карты на столе были уже розданы. Нужно было действовать немедленно, и без чьей-то помощи!
Вернувшись на средину комнаты, она остановилась за креслом шевалье де Бельмона. Оттуда ей видны были карты их обоих. Сориентировалась сразу, что играют они в монте. Игру эту она знала и быстро взвесила шансы противников; те были примерно равны, правда результат зависел от карты, с которой сейчас пойдет Мартен. Будь это бубновый король, Ричард получил бы решающее преимущество, напротив, дама треф обеспечила бы его Мартену.
Ян заметно колебался; его пальцы блуждали между королем и дамой, задерживались на червовом валете, возвращались к королю… Ян взял его, но ещё окончательно не решился; поднял глаза, словно в поисках вдохновения, и встретился взглядом с Марией. Глаза её были неподвижны, и гораздо светлее, чем прежде — почти золотые.
« — Как у змеи», — подумал он и ощутил легкую дрожь, пробежавшую по спине.
Мария отрицательно покачала головой, показала пальцем на себя, коснулась волос. Он понял, что это какой-то знак.
Взглянул в свои карты. Трефовая дама в венке дубовых листьев была с рыжими кудрями, закрученными в фантастические локоны. Он оставил седобородого короля и решительным движением выложил даму.
Мария слегка усмехнулась и кивнула, а шевалье де Бельмон насупил брови, — понял, что совершил ошибку, предоставив первый ход Мартену. Он сам рассчитывал на иной розыгрыш и теперь был озабочен: взять карту, пожертвовав последним козырем, или предоставить противнику дальнейшую инициативу?
Решился он на второе, а Мартен собрал карты и опять украдкой покосился на свою союзницу.
Мария прижала руку к сердцу.
— Туз, — произнесла она одним движением губ.
Ян зашел с червового туза, отобрал у Ричарда последний козырь и выложил остальные карты на стол.
Ma foi! — вздохнул Бельмон. — Тебе сегодня улыбнулось счастье…
ГЛАВА IX
ГЛАВА X
Такой оборот дела перепугал сеньориту; могло показаться, что шевалье де Бельмон убьет Мартена, и тогда…Нет! Этого нельзя допустить! Она ведь была единственным арбитром этой схватки. И воспользовалась своей ролью, чтобы помешать дальнейшему кровопролитию, после чего помчалась перевязать рану благородного рыцаря.
Заговорила она с ним по-французски, ошибочно полагая, что он не владеет испанским. Мартен ответил ей довольно складно, с усмешкой на крупных, веселых губах, притененных небольшими усами. Он немного поднабрался французского, но произносил французские фразы с вынужденной тщательностью, словно опасаясь каждую минуту споткнуться. Потому он поскорее оставил эти попытки и перешел на испанский, что сеньорита приняла с заметным удовольствием.
Их глаза несколько раз встречались, и Ян каждый раз испытывал непривычное возбуждение. Мария Франческа так походила на мать, и одновременно ещё больше, чем сеньора де Визелла, напоминала ему первую возлюбленную, Эльзу Ленген. Может быть причиной этого были её буйные золотисто-рыжие волосы, которые она закрепляла узлом высоко на голове на греческий манер. Зато глаза у неё были карие, живые, легко менявшие выражение, способные глядеть гордо и отталкивающе, но умевшие и соблазнительно и ласково. Ровные прямые зубы, белые как молоко, и сияющие, как, жемчуг, показывались при каждой усмешке пухлых губ цвета дозревающей малины. Двигалась она с естественной грацией и свободой, а её гибкая фигура с длинными ногами, стройными бедрами и четко обрисованной грудью наводила на мысль о Диане, богине охоты и ночных чар.
Перевязав предплечье Мартена, она собралась наконец взглянуть и на Ричарда, который окинул её испытующим взором, иронически скривив губы.
— Закончила, Мария? — спросил он и, не дожидаясь ответа, обратился к Мартену по-английски:
— Полагаю, мы могли бы теперь побеседовать по-приятельски за бокалом вина, как когда-то.
— С удовольствием, — кивнул Ян. — Я затем сюда и пришел.
Мария Франческа догадалась о значении этих слов, но не знала, что и думать о так скоро достигнутом согласии недавних противников.
Уж не совершила ли она ошибки, прервав их поединок? Чувствуя, что нельзя спускать глаз с Мартена, она опасалась, что если сейчас не сумеет добиться его внимания, может потерять исключительный шанс. Нет, нельзя позволить, чтобы они договорились без нее.
— Я бы тоже не отказалась выпить вина, — вслух заметила она.
— Это в самом деле очень мило с вашей стороны, сеньорита, — поклонился де Бельмон. — Полагаю, и Ян будет в восторге.
Мартен это мнение подтвердил. Ему показалось, что он перехватил многозначительный взгляд Марии, которая их опередила и теперь поднималась по ступеням террасы.
Они шли за ней плечом к плечу, не глядя друг на друга и сохраняя молчание. У дверей в столовую Бельмон пропустил Мартена вперед, после чего хлопнул в ладоши, а когда явился слуга-негр, велел подать вина и какую-нибудь холодную закуску.
Мария Франческа пригубила вино и с деланным аппетитом обглодала куриное крылышко, но вскоре отодвинула тарелку. Не могла она есть; её поочередно охватывали опасения, гнев и стыд. Теперь она уже жалела, что напросилась сюда. Мартен с Бельмоном беседовали по-английски дружелюбно и спокойно, словно разговор касался маловажных дел, словно о ней самой и речи не было. Или она в самом деле значила для них так мало?
Тут она подумала о нареченном. Тот никогда не разговаривал с ней иначе, как льстя и рассыпаясь в комплиментах, словно полагал, что другого она не заслуживает. Она его почти не знала; ничего о нем толком не ведала. Почему он до сих пор не явился, чтобы освободить ее?
Наморщив брови, она вдруг встретила проницательный взгляд Мартена и опустила ресницы, несколько смутившись от вновь нахлынувшей волны симпатии к этому неустрашимому корсару — симпатии, столь отличной от всех чувств, которые она до тех пор испытывала. Но одновременно она осознала свое поразительное одиночество — словно Мартен с Бельмоном находились где-то очень далеко, так же далеко, как Бласко де Рамирес. Ей стало казаться, что между ними тремя существует какой-то тайный сговор, который исключает возможность найти общий язык с любым в отдельности. И впервые в жизни её покинули задор и отвага. Теперь она испытывала страх, страх сильнее всех предыдущих опасений и даже тех ужасов, которые она порою испытывала в мучительных снах, ставших отражением недавних переживаний.
Живое порывистое движение Бельмона вырвало её из задумчивости. Ричард встал, а скорее сорвался с места, чтобы принести колоду карт с секретера, стоявшего в углу комнаты.
— Мы сыграем на высокую ставку, Мария — сообщил он ей, бросая карты на стол. — Тебя это должно заинтересовать и развлечь больше, нежели поединок на шпагах. Правда, капитан Мартен не торгуясь предложил мне сумму, равную выкупу, который должна внести за тебя ваша семья, но я не беру денег от друзей. Пусть судьба решит наш спор, раз твой novio тоже не слишком спешит.
Лицо сеньориты побледнело, потом запылало горячим румянцем.
— Мой novio, — гордо возразила она, — окажется в нужное время в нужном месте, сеньор Бельмон, чтобы вам отплатить. Не только золотом, но и шпагой. И ручаюсь, что не поскупится.
— О! — воскликнул Ричард. — Вы обещаете мне это от его имени?
— И от своего тоже! — топнула она ногой.
— Может вы сумеете придать ему отваги, — вздохнул Бельмон. — Меня не так трудно найти и склонить решить спор с оружием в руках, как его. Уже десять лет он убегает от Мартена, только пыль столбом. Но кто знает…
— Ложь! — выкрикнула она во весь голос. — Бласко никогда ни от кого не убегал.
Бельмон издевательски расхохотался.
— Спросите Яна, а если и ему не верите, то своего приятеля Пьера Каротта. Он все охотно расскажет. Как идальго де Рамирес удирал из монастыря в Сьюдад Руэда, оставив там на полу перья со своей шляпы, срубленные рапирой капитана Мартена. А заодно спросите матросов и офицеров с «Санта крус», как было дело в Кале и Мюррей Ферт, откуда su merced commandore смотался первым, как только разглядел черный флаг, развевающийся на мачте корабля Мартена. Советую при этом помнить, сеньорита, что в Мюррей Ферт ваш жених располагал шестью большими каравеллами против наших четырех фрегатов, а в Кале имел за спиной почти всю Великую Армаду против нескольких боцманов, сопровождавших капитана Мартена.
Мария Франческа смотрела на него пылающими глазами. Наверняка, если бы взгляд мог убивать, шевалье де Бельмон пал бы трупом или превратился в кучку пепла. Тут она вдруг повернулась к Мартену.
— И вы не отваживаетесь это опровергнуть? — воскликнула она.
— К сожалению, сеньорита, все, что сказал Ричард, — правда, — отрезал Ян. — Но я не сомневаюсь, что командор де Рамирес за все мне заплатит, если вы его к этому призовете.
У сеньориты на устах уже был гордый ответ — что в её стране пиратов и разбойников вешают, а не сражаются с ними на поединках, но она вовремя себя сдержала. Если рассчитывать на великодушие Мартена, не стоит его задевать. Мария отошла к двери, открытой на террасу, чтобы скрыть возмущение и немного успокоиться. Подумала, что до поры до времени ей придется играть комедию, выказывая некую симпатию этому головорезу, потом взглянула на него через плечо и с легкой усмешкой отметила в глубине души, что ей это будет нетрудно.
И тут она заметила, что Мартен тасует карты. А если проиграет? Сколько же месяцев ей придется в таком случае ждать освобождения? Или Бельмон в конце концов прибегнет к насилию, или переправит её к кому-то другому, хотя бы к Шульцу, который уже поглядывал на неё с тоской неутоленного желания в жестоких, сонно прищуренных глазах! Она содрогнулась от отвращения. « — Скорее смерть!» — подумала она, касаясь маленького стилета, который укрывала в складках платья.
Ей пришло в голову, что в эти минуты она должна молить свою Мадонну из Альтер до Чао — самую чудную из всех Мадонн, о которых она слышала или видела по другим соборам, — чтобы Мартен выиграл. Вот только Пресвятая Дева, прислушиваясь к её мольбам, могла бы не доглядеть за игрой, ибо карты на столе были уже розданы. Нужно было действовать немедленно, и без чьей-то помощи!
Вернувшись на средину комнаты, она остановилась за креслом шевалье де Бельмона. Оттуда ей видны были карты их обоих. Сориентировалась сразу, что играют они в монте. Игру эту она знала и быстро взвесила шансы противников; те были примерно равны, правда результат зависел от карты, с которой сейчас пойдет Мартен. Будь это бубновый король, Ричард получил бы решающее преимущество, напротив, дама треф обеспечила бы его Мартену.
Ян заметно колебался; его пальцы блуждали между королем и дамой, задерживались на червовом валете, возвращались к королю… Ян взял его, но ещё окончательно не решился; поднял глаза, словно в поисках вдохновения, и встретился взглядом с Марией. Глаза её были неподвижны, и гораздо светлее, чем прежде — почти золотые.
« — Как у змеи», — подумал он и ощутил легкую дрожь, пробежавшую по спине.
Мария отрицательно покачала головой, показала пальцем на себя, коснулась волос. Он понял, что это какой-то знак.
Взглянул в свои карты. Трефовая дама в венке дубовых листьев была с рыжими кудрями, закрученными в фантастические локоны. Он оставил седобородого короля и решительным движением выложил даму.
Мария слегка усмехнулась и кивнула, а шевалье де Бельмон насупил брови, — понял, что совершил ошибку, предоставив первый ход Мартену. Он сам рассчитывал на иной розыгрыш и теперь был озабочен: взять карту, пожертвовав последним козырем, или предоставить противнику дальнейшую инициативу?
Решился он на второе, а Мартен собрал карты и опять украдкой покосился на свою союзницу.
Мария прижала руку к сердцу.
— Туз, — произнесла она одним движением губ.
Ян зашел с червового туза, отобрал у Ричарда последний козырь и выложил остальные карты на стол.
Ma foi! — вздохнул Бельмон. — Тебе сегодня улыбнулось счастье…
ГЛАВА IX
Мария Франческа ошиблась в своем благородном рыцаре, который оказался вовсе не так благороден и бескорыстен, как она полагала. Говоря по правде, недоразумение было обоюдным, поскольку он на свой лад истолковал её симпатию, так отчетливо выказанную во время партии в монте, разыгранной у Ричарда, и тоже был разочарован, когда сеньорита с возмущением отвергла его домогательства.
— Чего, черт побери, ты от меня ждала? — спросил он, больше удивленный, чем разгневанный. — Разве я похож на святошу или на недотепу? Я думал…
— Ты похож на мерзавца, — перебила она. — И ты наверняка такой же мерзавец, как твой приятель Бельмон! Как же могла я этого не заметить! Как могла поверить в сказки о твоем благородстве! Глупая Хуана…
— Какая ещё Хуана? — спросил Мартен.
— Наверняка твоя любовница. Наша прислуга. В самый раз для тебя, пикаро!
— Ага! — рассмеялся он. — Припоминаю. Должен сказать, она была очень мила и лучше разбиралась в людях, чем…
— Меня не интересуют любовные похождения прислуги, — отрезала она.
— Но это ты вспомнила Хуану, не я.
Она испепелила его взглядом, но смогла справиться с воз
— 121 — мущением и спросила:
— Ты выкупил меня у Бельмона только ради прихоти, или польстился на выкуп?
— Я не намерен ни требовать, ни получать за тебя выкуп, ответил он. — Думал, ты это понимаешь. Ведь Ричард говорил…
Она тряхнула головой.
— Я только знаю, что некогда ты отказался от выкупа за моего деда и мать.
Ян усмехнулся, подумав, что обязан Хуане больше, чем когда-либо мог представить.
— Дон Хуан де Толоса меня здорово за это отблагодарил, бросил он. — Наслал на мою голову целую эскадру португальских фрегатов и наверняка ожидал видеть меня на дыбе на палубе одного из них. Но он ошибся. А теперь ошиблась и ты, сеньорита. Мне было тогда двадцать лет и я питал множество иллюзий. С ними я расстался, но ещё осталось свести немало старых и новых счетов. Один такой долг — за твоим novio, который именно потому так от меня скрывается. И вот мне пришло в голову, что будь я на его месте, то вызволил бы тебя даже с того света, схватился бы с кем угодно, будь он разбойник или судья, простой корсар, как я, или адмирал, сам король или даже дьявол! И я подумал, что когда Бласко де Рамирес узнает, что ты находишься на борту «Зефира», он сам начнет искать меня и наконец отважится вступить со мной в схватку, которой до сих пор так старательно избегал.
Мария Франческа смотрела на него широко раскрытыми глазами, выражение и оттенок которых то и дело менялись. В них были гордость и презрение, гнев и удивление — и даже может быть мгновенный проблеск улыбки.
— В этом ты можешь быть уверен, — заявила она, когда Ян умолк. — А что потом?
— Как это — что? — удивился Мартен. — Ты же не полагаешь, что дело кончится одной царапиной, как с Ричардом? Одному из нас придется покинуть этот прекрасный мир. Мне кажется, что я останусь тут.
— А что станет со мной?
— Надеюсь, что до той поры я завоюю твою симпатию, сеньорита.
Лицо Марии вспыхнуло румянцем, глаза метнули гневные молнии, но взрыва не последовало.
— Нельзя сказать, что тебе недостает уверенности в себе, — презрительно заметила она.
— Нельзя, — согласился Ян. — И тебе придется к этому привыкнуть.
Мадонне из Альтер до Чао за несколько зимних недель довелось выслушать немало страстных молитв, заклинаний и отчаянных рыданий своей крестницы, сеньориты де Визелла, запертой в каюте на корме «Зефира». Мария Франческа не была терпеливой богомолкой; если она о чем-то просила, то ожидала, что просьба будет тут же выполнена; если Мадонна тянула с разрешением дела, то её осыпали укоры, а временами даже и угрозы. Поскольку однако и те не действовали, сеньорита вновь покорялась, била себя в грудь и молила о прощении.
В один прекрасный день ей пришло в голову, что Пресвятая Дева может быть обижена отсутствием своего святого образа в столь роскошно обставленной каюте. Ведь над постелью сеньориты висел только простой крест эбенового дерева, выложенный перламутром.
Да, точно! Мадонна ведь привыкла к большему почету в спальне Марии Франчески. Надлежало поправить дело.
Мартену хватало забот по части выполнения желаний своей заложницы. Откуда в протестантской Англии взять такую вещь, которая бы удовлетворяла её требованиям?
Он обратился к Шульцу, который обещал. что привезет из Франции или Рима копию одной из мадонн Рафаэля, а пока дал ему небольшой образок с Богоматерью Ченстоховской, купленный на гданьской ярмарке.
Мартен велел его оправить в богатую золоченую рамку и, довольный результатом, отправился в каюту Марии.
Застал её в ужасном настроении, скучающую и нервничающую из-за опоздания портнихи, которая в то утро должна была закончить её новое платье. Тут же ему было заявлено, что неволя в доме шевалье де Бельмона кажется теперь ей раем в сравнении с судьбой, на которую обрек её Мартен. Ей скучно! Ей приходится довольствоваться единственно обществом Леонии, полуглухой негритянки, которая даже не умеет её толком причесать. Ей не с кем словом перемолвиться. Ее жизнь на «Зефире» так однообразна, что наблюдение за чисткой медяшки и мытьем палубы может сойти в ней за спектакль, а прогулка с носа до кормы и обратно — за увлекательное путешествие. И наконец она спросила, как долго ещё Ян намерен прятаться со своим кораблем в этом жалком вонючем порту, где уж никак нельзя рассчитывать на встречу с Бласко де Рамиресом. Или его обуял страх? Или он передумал и ждет выкупа, ценя золото выше чести схватки с испанским кабальеро?
— Я жду твоего первого добровольного поцелуя, Мария, — с усмешкой ответил он, — и наплевать мне на все остальное, включая и испанских кабальеро.
— О, долго же тебе придется ждать, — высокомерно бросила она, но одновременно украдкой глянула в зеркало. — И не такие, как ты, пытались за мной ухаживать.
— Я думаю, что не такие, — кивнул он. — Может потому им и не повезло.
Его спокойная уверенность в себе выводила её из себя. Хотелось оскорбить его, унизить. Зная о его приходе, она одевалась с особой тщательностью, проводила немало времени перед зеркалом, расчесывая и укладывая волосы, чтобы подчеркнуть свои достоинства, словно опасаясь, что те могли остаться без внимания.
Нет, пусть любуется, пусть смотрит, — тем сильнее будет чувствовать себя униженным упорной недосягаемостью своих желаний.
Мартен и в самом деле любовался и восхищался вслух, но вовсе не казался униженным или несчастным. Напротив, он явно пребывал в прекрасном настроении, а его веселье и любезность служили несокрушимым щитом против вспышек гнева, обвинений и оскорблений, которых она не жалела в словесных схватках.
— Я принес тебе весьма знаменитую Мадонну, — сказал он в спину сеньориты, над которой пенился кружевной воротник. Писал её как будто святой Лука из Антиохии, по крайней мере так утверждает Шульц, который в таких делах разбирается куда лучше меня. Но даже я о ней немало слышал. В Польше этот образ слывет чудотворным.
Спина и кружева Марии повернулись к стене, и на Мартена взглянули карие глаза, в которых вместо гнева блеснуло любопытство.
Но блеска этого хватила ненадолго. Мария Франческа в немом изумлении взглянула на темное лицо Богоматери, после чего отступила на шаг и в невероятном возбуждении топнула ногой.
— И это ваша Мадонна? — крикнула она. — Это!?
— Ну да, — ответил Ян, удивленный её взрывом. — Конечно, это не оригинал, но…
— Ты лжешь! — воскликнула она. — Пресвятая Дева не была негритянкой! Эта мулатка могла быть в лучшем случае прислугой у нашей Мадонны из Альтер до Чао! И это мне пред ней молиться? Por Dios! Можешь подарить её Леонии, а не мне!
На этот раз Мартен почувствовал себя задетым, хотя и не был ни набожным, ни даже просто практикующим католиком. С чего бы Богоматери из Ченстохова быть хуже какой-то Мадонны из Альтер до Чао? Она безусловно не была ни негритянкой, ни мулаткой, и во всяком случае слыла более чудотворной, чем та португальская!
Он уже собирался высказать это свое мнение вслух, когда к онемевшей было от возмущения Франческе вернулся дар речи и та взорвалась потоком жалоб, перемежавшихся проклятиями и обвинениями в его адрес.
Вот как он с ней поступает! Держит взаперти на своем корабле, посягая на её честь; трусливо прячет её от нареченного, в то же время похваляясь, что убьет его; издевается над её религиозными чувствами, а может даже посягает на спасение её души, подсовывая столь жалкие образы, малеванные уж во всяком случае не святым Лукой, а Кальвином или самим антихристом! Вот на что он способен, хотя разыгрывает влюбленного! Его так называемая любовь, или скорее грязная похоть, отдает адской серой. Имей он в самом деле в сердце хоть каплю жалости к ней, немедленно её освободил бы. Но он далек от такого благородства. Он тиран. И трус. Она не может даже помолиться своей святейшей покровительнице, поскольку нету её образа, который можно встретить на каждом христианском корабле…
— Получишь ты его! — прервал её тирады Мартен. — Получишь ты свою Мадонну с христианского корабля. И это будет первый ваш корабль, который мне попадется.
— Чего, черт побери, ты от меня ждала? — спросил он, больше удивленный, чем разгневанный. — Разве я похож на святошу или на недотепу? Я думал…
— Ты похож на мерзавца, — перебила она. — И ты наверняка такой же мерзавец, как твой приятель Бельмон! Как же могла я этого не заметить! Как могла поверить в сказки о твоем благородстве! Глупая Хуана…
— Какая ещё Хуана? — спросил Мартен.
— Наверняка твоя любовница. Наша прислуга. В самый раз для тебя, пикаро!
— Ага! — рассмеялся он. — Припоминаю. Должен сказать, она была очень мила и лучше разбиралась в людях, чем…
— Меня не интересуют любовные похождения прислуги, — отрезала она.
— Но это ты вспомнила Хуану, не я.
Она испепелила его взглядом, но смогла справиться с воз
— 121 — мущением и спросила:
— Ты выкупил меня у Бельмона только ради прихоти, или польстился на выкуп?
— Я не намерен ни требовать, ни получать за тебя выкуп, ответил он. — Думал, ты это понимаешь. Ведь Ричард говорил…
Она тряхнула головой.
— Я только знаю, что некогда ты отказался от выкупа за моего деда и мать.
Ян усмехнулся, подумав, что обязан Хуане больше, чем когда-либо мог представить.
— Дон Хуан де Толоса меня здорово за это отблагодарил, бросил он. — Наслал на мою голову целую эскадру португальских фрегатов и наверняка ожидал видеть меня на дыбе на палубе одного из них. Но он ошибся. А теперь ошиблась и ты, сеньорита. Мне было тогда двадцать лет и я питал множество иллюзий. С ними я расстался, но ещё осталось свести немало старых и новых счетов. Один такой долг — за твоим novio, который именно потому так от меня скрывается. И вот мне пришло в голову, что будь я на его месте, то вызволил бы тебя даже с того света, схватился бы с кем угодно, будь он разбойник или судья, простой корсар, как я, или адмирал, сам король или даже дьявол! И я подумал, что когда Бласко де Рамирес узнает, что ты находишься на борту «Зефира», он сам начнет искать меня и наконец отважится вступить со мной в схватку, которой до сих пор так старательно избегал.
Мария Франческа смотрела на него широко раскрытыми глазами, выражение и оттенок которых то и дело менялись. В них были гордость и презрение, гнев и удивление — и даже может быть мгновенный проблеск улыбки.
— В этом ты можешь быть уверен, — заявила она, когда Ян умолк. — А что потом?
— Как это — что? — удивился Мартен. — Ты же не полагаешь, что дело кончится одной царапиной, как с Ричардом? Одному из нас придется покинуть этот прекрасный мир. Мне кажется, что я останусь тут.
— А что станет со мной?
— Надеюсь, что до той поры я завоюю твою симпатию, сеньорита.
Лицо Марии вспыхнуло румянцем, глаза метнули гневные молнии, но взрыва не последовало.
— Нельзя сказать, что тебе недостает уверенности в себе, — презрительно заметила она.
— Нельзя, — согласился Ян. — И тебе придется к этому привыкнуть.
Мадонне из Альтер до Чао за несколько зимних недель довелось выслушать немало страстных молитв, заклинаний и отчаянных рыданий своей крестницы, сеньориты де Визелла, запертой в каюте на корме «Зефира». Мария Франческа не была терпеливой богомолкой; если она о чем-то просила, то ожидала, что просьба будет тут же выполнена; если Мадонна тянула с разрешением дела, то её осыпали укоры, а временами даже и угрозы. Поскольку однако и те не действовали, сеньорита вновь покорялась, била себя в грудь и молила о прощении.
В один прекрасный день ей пришло в голову, что Пресвятая Дева может быть обижена отсутствием своего святого образа в столь роскошно обставленной каюте. Ведь над постелью сеньориты висел только простой крест эбенового дерева, выложенный перламутром.
Да, точно! Мадонна ведь привыкла к большему почету в спальне Марии Франчески. Надлежало поправить дело.
Мартену хватало забот по части выполнения желаний своей заложницы. Откуда в протестантской Англии взять такую вещь, которая бы удовлетворяла её требованиям?
Он обратился к Шульцу, который обещал. что привезет из Франции или Рима копию одной из мадонн Рафаэля, а пока дал ему небольшой образок с Богоматерью Ченстоховской, купленный на гданьской ярмарке.
Мартен велел его оправить в богатую золоченую рамку и, довольный результатом, отправился в каюту Марии.
Застал её в ужасном настроении, скучающую и нервничающую из-за опоздания портнихи, которая в то утро должна была закончить её новое платье. Тут же ему было заявлено, что неволя в доме шевалье де Бельмона кажется теперь ей раем в сравнении с судьбой, на которую обрек её Мартен. Ей скучно! Ей приходится довольствоваться единственно обществом Леонии, полуглухой негритянки, которая даже не умеет её толком причесать. Ей не с кем словом перемолвиться. Ее жизнь на «Зефире» так однообразна, что наблюдение за чисткой медяшки и мытьем палубы может сойти в ней за спектакль, а прогулка с носа до кормы и обратно — за увлекательное путешествие. И наконец она спросила, как долго ещё Ян намерен прятаться со своим кораблем в этом жалком вонючем порту, где уж никак нельзя рассчитывать на встречу с Бласко де Рамиресом. Или его обуял страх? Или он передумал и ждет выкупа, ценя золото выше чести схватки с испанским кабальеро?
— Я жду твоего первого добровольного поцелуя, Мария, — с усмешкой ответил он, — и наплевать мне на все остальное, включая и испанских кабальеро.
— О, долго же тебе придется ждать, — высокомерно бросила она, но одновременно украдкой глянула в зеркало. — И не такие, как ты, пытались за мной ухаживать.
— Я думаю, что не такие, — кивнул он. — Может потому им и не повезло.
Его спокойная уверенность в себе выводила её из себя. Хотелось оскорбить его, унизить. Зная о его приходе, она одевалась с особой тщательностью, проводила немало времени перед зеркалом, расчесывая и укладывая волосы, чтобы подчеркнуть свои достоинства, словно опасаясь, что те могли остаться без внимания.
Нет, пусть любуется, пусть смотрит, — тем сильнее будет чувствовать себя униженным упорной недосягаемостью своих желаний.
Мартен и в самом деле любовался и восхищался вслух, но вовсе не казался униженным или несчастным. Напротив, он явно пребывал в прекрасном настроении, а его веселье и любезность служили несокрушимым щитом против вспышек гнева, обвинений и оскорблений, которых она не жалела в словесных схватках.
— Я принес тебе весьма знаменитую Мадонну, — сказал он в спину сеньориты, над которой пенился кружевной воротник. Писал её как будто святой Лука из Антиохии, по крайней мере так утверждает Шульц, который в таких делах разбирается куда лучше меня. Но даже я о ней немало слышал. В Польше этот образ слывет чудотворным.
Спина и кружева Марии повернулись к стене, и на Мартена взглянули карие глаза, в которых вместо гнева блеснуло любопытство.
Но блеска этого хватила ненадолго. Мария Франческа в немом изумлении взглянула на темное лицо Богоматери, после чего отступила на шаг и в невероятном возбуждении топнула ногой.
— И это ваша Мадонна? — крикнула она. — Это!?
— Ну да, — ответил Ян, удивленный её взрывом. — Конечно, это не оригинал, но…
— Ты лжешь! — воскликнула она. — Пресвятая Дева не была негритянкой! Эта мулатка могла быть в лучшем случае прислугой у нашей Мадонны из Альтер до Чао! И это мне пред ней молиться? Por Dios! Можешь подарить её Леонии, а не мне!
На этот раз Мартен почувствовал себя задетым, хотя и не был ни набожным, ни даже просто практикующим католиком. С чего бы Богоматери из Ченстохова быть хуже какой-то Мадонны из Альтер до Чао? Она безусловно не была ни негритянкой, ни мулаткой, и во всяком случае слыла более чудотворной, чем та португальская!
Он уже собирался высказать это свое мнение вслух, когда к онемевшей было от возмущения Франческе вернулся дар речи и та взорвалась потоком жалоб, перемежавшихся проклятиями и обвинениями в его адрес.
Вот как он с ней поступает! Держит взаперти на своем корабле, посягая на её честь; трусливо прячет её от нареченного, в то же время похваляясь, что убьет его; издевается над её религиозными чувствами, а может даже посягает на спасение её души, подсовывая столь жалкие образы, малеванные уж во всяком случае не святым Лукой, а Кальвином или самим антихристом! Вот на что он способен, хотя разыгрывает влюбленного! Его так называемая любовь, или скорее грязная похоть, отдает адской серой. Имей он в самом деле в сердце хоть каплю жалости к ней, немедленно её освободил бы. Но он далек от такого благородства. Он тиран. И трус. Она не может даже помолиться своей святейшей покровительнице, поскольку нету её образа, который можно встретить на каждом христианском корабле…
— Получишь ты его! — прервал её тирады Мартен. — Получишь ты свою Мадонну с христианского корабля. И это будет первый ваш корабль, который мне попадется.
ГЛАВА X
Генрих Шульц из своей поездки в Гданьск привез не только образ Богоматери Ченстоховской, но и прежде всего множество собственных планов, едва проклюнувшихся замыслов и проектов, которые вырисовались в его голове под влиянием слышанных в Польше сплетен и политических новостей. Главным их источником был папский нунций Маласпин, или скорее его секретарь Педро Альваро, которому Генрих был обязан также протекцией и связями.
Альваро посвятил его в дела назревавшего вооруженного конфликта между Швецией и Польшей — конфликта, вызванного собственно династическим спором Зигмунта III и его дядюшки Карла Зюдерманского за шведский престол. Этим спором интересовались, однако, почти все европейские дворы, и как папа, так и Филип II строили на поддержке Польши далеко идущие планы.
Клемент XIII, который взошел на апостольский престол в 1592 году, решил ввести в Европе новый порядок и двигался к этой цели с непреодолимым упорством. Европа должна была стать католической — и никакие жертвы не были слишком велики, когда речь шла о достижении этой цели, о истреблении еретиков и иноверцев. Для этого вопреки желанию Филипа II «блудный сын» католической церкви король Франции Генрих IX, бывший гугенот, преследователь иезуитов, получил папское благословение. Потому и Польше в планах Клемента XIII предстояло стать не только тараном против турок, но и серьезной союзницей в деле разгрома Англии.
Там же, где речь шла об ударе по Англии, пути дипломатии папы и Филипа II сходились. То есть и Ватикан, и Эскориал поддерживали претензии католического польского короля как своего будущего союзника. Ведь воцарение на шведском троне Зигмунта Ваза означало бы во-первых обращение в католицизм этой страны, населенной протестантами, во-вторых — появление на северо-востоке серьезной католической морской державы, которая могла бы угрожать Англии из портов Швеции и Польши.
Первым шагом к достижению этой цели должно было стать соглашение Зигмунта III с Филипом II и взятие Эльфсборга испанским флотом.
Эльфсборг, лежавший напротив мыса Скаген у выхода из Каттегата в Северное море, и Кальмар с Гданьском у выхода в Балтику стали бы тогда ключевыми бастионами морского могущества польско — шведской державы, возникающей под скипетром Зигмунта III, в тесном союзе с папой и Испанией, а может быть и с Францией.
Вся эта политическая комбинация возбуждала ум Генриха Шульца, поскольку он угадывал в ней огромный шанс умножения своего капитала и авторитета, что впрочем было связано со столь же немалым риском. Шульц в числе прочего предвидел, что купеческий, мирно настроенный и притом в большинстве своем протестантский, сенат Гданьска будет противодействовать намерениям короля. Правда, союз Зигмунта с могуществом Испании и папы казался Шульцу непобедимым, но тем не менее столь же непобедимая Великая Армада Филипа II уступила флоту одной только Англии. Тут же кроме Англии в игру входили Швеция и Дания. Может быть и Нидерланды, и даже ненадежная Франция…Гданьск не раз перечеркивал планы польских королей, стоял на своем и выигрывал. Сдастся ли он на этот раз?
« — Сумей я этому помочь, — думал Генрих, — заслужил бы благодарность и благословение Святого Отца. Добился бы наивысшего положения в сенате. Как сторонник короля, мог бы стать бургомистром, а может и коронным наместником Гданьска. Получил бы огромную власть. Правил бы портом и городом. Принимал решения и устанавливал правила. Контролировал всю торговлю и обеспечил себе огромные доходы. Стал бы богатейшим купцом в Польше, а может даже и в Европе. Мои торговые суда и каперские корабли заходили бы во все порты мира. Помоги я овладеть Гданьском, передо мной открылась бы дорога к почету, богатству и власти, а также — по благословения Святого Отца — к спасению души.
Под влиянием таких мыслей и рассуждений Генрих Шульц все больше склонялся к переносу своей главной квартиры из Лондона в Гданьск, где, кстати, помещался центр его разветвленной торговой империи.
Это был солидный трехэтажный каменный дом, стоявший неподалеку от ратуши на Длинном Рынке, весь занятый бюро и конторами, с банком в бельэтаже. Там меняли деньги и на ломбардский манер выдавали займы под залог товаров, а в глубоких подвалах хранили запасы золота, драгоценности, акции и векселя, запертые в окованном железом сундуке.
Шульц устроил себе на третьем этаже этого дома небольшие, но удобные частные апартаменты, в которых обитал, когда находился в Гданьске, но теперь он думал о покупке большой усадьбы за городом, где мог бы выстроить резиденцию, соответствующую его богатству и положению. Резиденцию, которая затмила бы роскошью подобные усадьбы первейших патрициев Гданьских — Ферберов, Циммерманов, Клеефельдов или Ведеке. Впрочем, это он откладывал на потом; пока были дела поважнее.
Одним из таких дел было приобретение в центре города, неподалеку от порта, какого-то дома, который вместил бы склады ценнейших товаров, импортируемых Шульцем, и хранившихся до тех пор в арендованных помещениях, не всегда подходящих и хорошо охраняемых. После долгих переговоров Генрих приобрел и предназначил для этих целей старый доходный дом на улице Поврожничьей, принадлежавший наследникам дядюшки Готлиба, после чего заключил договор со строительным подрядчиком о его перестройке и обновлении.
Альваро посвятил его в дела назревавшего вооруженного конфликта между Швецией и Польшей — конфликта, вызванного собственно династическим спором Зигмунта III и его дядюшки Карла Зюдерманского за шведский престол. Этим спором интересовались, однако, почти все европейские дворы, и как папа, так и Филип II строили на поддержке Польши далеко идущие планы.
Клемент XIII, который взошел на апостольский престол в 1592 году, решил ввести в Европе новый порядок и двигался к этой цели с непреодолимым упорством. Европа должна была стать католической — и никакие жертвы не были слишком велики, когда речь шла о достижении этой цели, о истреблении еретиков и иноверцев. Для этого вопреки желанию Филипа II «блудный сын» католической церкви король Франции Генрих IX, бывший гугенот, преследователь иезуитов, получил папское благословение. Потому и Польше в планах Клемента XIII предстояло стать не только тараном против турок, но и серьезной союзницей в деле разгрома Англии.
Там же, где речь шла об ударе по Англии, пути дипломатии папы и Филипа II сходились. То есть и Ватикан, и Эскориал поддерживали претензии католического польского короля как своего будущего союзника. Ведь воцарение на шведском троне Зигмунта Ваза означало бы во-первых обращение в католицизм этой страны, населенной протестантами, во-вторых — появление на северо-востоке серьезной католической морской державы, которая могла бы угрожать Англии из портов Швеции и Польши.
Первым шагом к достижению этой цели должно было стать соглашение Зигмунта III с Филипом II и взятие Эльфсборга испанским флотом.
Эльфсборг, лежавший напротив мыса Скаген у выхода из Каттегата в Северное море, и Кальмар с Гданьском у выхода в Балтику стали бы тогда ключевыми бастионами морского могущества польско — шведской державы, возникающей под скипетром Зигмунта III, в тесном союзе с папой и Испанией, а может быть и с Францией.
Вся эта политическая комбинация возбуждала ум Генриха Шульца, поскольку он угадывал в ней огромный шанс умножения своего капитала и авторитета, что впрочем было связано со столь же немалым риском. Шульц в числе прочего предвидел, что купеческий, мирно настроенный и притом в большинстве своем протестантский, сенат Гданьска будет противодействовать намерениям короля. Правда, союз Зигмунта с могуществом Испании и папы казался Шульцу непобедимым, но тем не менее столь же непобедимая Великая Армада Филипа II уступила флоту одной только Англии. Тут же кроме Англии в игру входили Швеция и Дания. Может быть и Нидерланды, и даже ненадежная Франция…Гданьск не раз перечеркивал планы польских королей, стоял на своем и выигрывал. Сдастся ли он на этот раз?
« — Сумей я этому помочь, — думал Генрих, — заслужил бы благодарность и благословение Святого Отца. Добился бы наивысшего положения в сенате. Как сторонник короля, мог бы стать бургомистром, а может и коронным наместником Гданьска. Получил бы огромную власть. Правил бы портом и городом. Принимал решения и устанавливал правила. Контролировал всю торговлю и обеспечил себе огромные доходы. Стал бы богатейшим купцом в Польше, а может даже и в Европе. Мои торговые суда и каперские корабли заходили бы во все порты мира. Помоги я овладеть Гданьском, передо мной открылась бы дорога к почету, богатству и власти, а также — по благословения Святого Отца — к спасению души.
Под влиянием таких мыслей и рассуждений Генрих Шульц все больше склонялся к переносу своей главной квартиры из Лондона в Гданьск, где, кстати, помещался центр его разветвленной торговой империи.
Это был солидный трехэтажный каменный дом, стоявший неподалеку от ратуши на Длинном Рынке, весь занятый бюро и конторами, с банком в бельэтаже. Там меняли деньги и на ломбардский манер выдавали займы под залог товаров, а в глубоких подвалах хранили запасы золота, драгоценности, акции и векселя, запертые в окованном железом сундуке.
Шульц устроил себе на третьем этаже этого дома небольшие, но удобные частные апартаменты, в которых обитал, когда находился в Гданьске, но теперь он думал о покупке большой усадьбы за городом, где мог бы выстроить резиденцию, соответствующую его богатству и положению. Резиденцию, которая затмила бы роскошью подобные усадьбы первейших патрициев Гданьских — Ферберов, Циммерманов, Клеефельдов или Ведеке. Впрочем, это он откладывал на потом; пока были дела поважнее.
Одним из таких дел было приобретение в центре города, неподалеку от порта, какого-то дома, который вместил бы склады ценнейших товаров, импортируемых Шульцем, и хранившихся до тех пор в арендованных помещениях, не всегда подходящих и хорошо охраняемых. После долгих переговоров Генрих приобрел и предназначил для этих целей старый доходный дом на улице Поврожничьей, принадлежавший наследникам дядюшки Готлиба, после чего заключил договор со строительным подрядчиком о его перестройке и обновлении.