Стефану пока этого было достаточно. О подробностях он не спрашивал; полагал, что если Мартен принял такое решение, оно должно быть верным. Все, что слышал он о Беарнце, склоняло его симпатии к этому героическому вождю, который собственным мужеством добыл королевство и корону. В ту минуту, впрочем, его больше занимали текущие события — то, что казалось ему приключением в сто раз интереснее и увлекательнее, чем смена корсарского патента и флага.
«Санта Крус» разворачивался! Его высокие надстройки, бочкообразный корпус и толстые мачты уже кренились в повороте, а реи разворачивались на бейдевинд.
Мартен с ироничной усмешкой приглядывался к этому неуклюжему маневру. Только когда каравелла, дрейфуя по ветру, повернулась наконец носом к «Зефиру», скомандовал разворот.
— Покажите им, как это нужно делать! — крикнул он своим боцманам, становясь за штурвал и беря двумя руками его рукояти.
Грабинский собрался бежать на нос, но Ян его удержал.
— Не нужно. Последи отсюда, что будет.
И действительно, это казалось образцом ловкости. Рулевое колесо в руках Мартена повернулось вправо, остановилось, покатилось влево и снова замерло на месте. В соответствии с этими импульсами «Зефир», накрененный на левый борт, резко принял под ветер, его реи и паруса развернулись, как распростертые крылья птицы, которая одним их движением меняет направление полета, мачты качнулись вправо, а стройный корпус пересек собственный пенистый след, замыкая петлю. Весь поворот на фордевинд был закончен, прежде чем на «Санта Крус» успели закрепить шкоты.
Мартен блеснул зубами в широкой улыбке, отдал руль вахтенному боцману и повернулся к Стефану.
— Ни один испанский корабль не способен на такой маневр, — похвастался он, и добавил: — И мало какой другой тоже.
— Это правда, — восторженно признал юноша. — Только чайки могут состязаться с «Зефиром». С вами никому не сравниться!
— Ты преувеличиваешь, — без особого убеждения возразил Ян. — Тессари удалось бы проделать то же самое, а ты будешь управлять кораблем не хуже, освоившись с экипажем.
В этот миг с носовой надстройки «Санта Крус» сверкнула короткая вспышка пламени в облачке дыма, раздался грохот орудия и наконец плеск ядра, упавшего в море в нескольких десятках ярдов за кормой «Зефира».
Почти одновременно в дверях настройки показалась Мария Франческа. На ней было то самое платье из пурпурного атласа, украшенное высоким воротником из брабантских кружев. В нем она походила на прекрасный экзотический цветок. Мартен окинул её восхищенным взглядом; Грабинский потупил взор, словно пораженный ослепительностью этого зрелища. Она же, сознавая впечатление, которое производит, некоторое время стояла у них на виду, обводя взглядом горизонт, словно в поисках каравеллы.
— Я слышала выстрел, — наконец сказала она. — Что тут происходит?
— Командор де Рамирес теряет терпение, — сказал Стефан.
— И боеприпасы, — добавил Мартен. — Это потому, что он не выспался.
Все трое теперь смотрели на каравеллу, которая оставалась все дальше позади по правому борту. Мартена явно осенила какая-то новая мысль, ибо он опять усмехнулся.
— Не стоит его разочаровывать, — сказал он. — Попробуем взять такой курс, чтобы он не терял надежды. — И велел взять больше вправо.
— Так держать! — бросил он боцману, стоящему на руле, как только «Зефир» начал описывать плавную дугу. Потом подошел к Марии.
— Спасибо, — негромко сказал он.
Он отшатнулась и нахмурилась.
— Ты что, думаешь, я надела это платье для тебя?
— Что ты! — живо возразил он. — Я только хотел, чтобы он тебя увидел в нем издалека. Чтобы знал, что может получить тебя, если ему хватит мужества и выдержки.
Она взглянула ему прямо в глаза.
— Ты в этом сомневаешься?
— Quien sabe… — задумчиво ответил он. — Я готов ещё поверить… — и добавил: — Тем более у него не будет другого выхода.
Она резко обернулась — воздух содрогнулся от нового выстрела — но и на этот раз оказался недолет.
— Видишь! — триумфально заявила она.
— Вижу и слышу. И даже рад, хотя предпочел бы иметь противником лучшего моряка. Такого, который знает дальнобойность своих орудий и умеет точнее оценить расстояние до цели. Смотри, Мария: теперь виден весь борт «Санта Крус». Если напрячь зрение, можно разглядеть жерла орудий на обоих артиллерийских палубах. Их двадцать четыре, не считая восьми в надстройках. Кроме того, на главной палубе должно быть шесть или восемь легких орудий. Это наверняка октавы или четвертькартауны. Наконец у него около двадцати фальконетов и по крайней мере шестьдесят мушкетов. Он примерно вдвое больше «Зефира», а его команда…
— Мне это известно, — перебила она. — Бельмон поделился со мной этими сведениями, чтобы убедить в твоей неустрашимости. Я в неё поверила. Ты как андалузский бык, который одной парой рогов бьется с целой стаей бандерильерос и пикадоров. Только бык обычно уступает матадору.
— Это твой Бласко — матадор?
— Quien sabe…Я слышала, что однажды он уже разрушил твои намерения и мечты. Может сделать это и ещё раз.
Слова эти, произнесенные необычно спокойно, почти равнодушным тоном, возмутили Мартена. Гнев вскипел в нем, как лава, и он едва не разразился потоком проклятий. В голове его блеснула безумная мысль повернуть «Зефир» против каравеллы и разнести её в щепки, даже если бы пришлось пойти на дно вместе с ней. Но он опомнился.
— Увидим, — процедил он, стиснув зубы.
Сравнение схватки «Санта Крус»и «Зефира» или же де Рамиреса и Мартена с корридой могло показаться красивым и уместным, но только не Мартен играл тут роль быка. Напротив — его тактика обмана врага, его раздражения, тактика отчаянных маневров, которые с виду отдавали все шансы в руки де Рамиреса и провоцировали его на атаки, разрушаемые в последнюю секунду, производила впечатление, что это Мартен — матадор, играющий с разъяренным быком.
Орудия «Санта Крус» гремели раз за разом, поодиночке или залпами, но «Зефир» уклонялся от ядер. Он вертелся в неполной миле перед носом каравеллы, выписывал крутые дуги, позволяя ей приближаться по хорде, но когда наступала пора прогреметь залпу, когда испанские канониры прикладывали фитили к запалам, резко брал влево или вправо и удалялся невредимым.
Де Рамирес был в ярости. Его корабль не поспевал за маневрами врага, а каждая смена галса требовала отчаянных усилий измученной, слишком малочисленной команды. Пушкари целили плохо, заряжание орудий отбирало остатки сил у канониров, не хватало людей для подноски пороха и ядер. Всем был нужен хотя бы краткий отдых.
Бласко знал, что сеньорита де Визелла — свидетель его неудач, и горечь переполняла его душу. Порой он хотел, чтобы Мария Франческа скорее погибла от первого прицельного выстрела, чем и дальше наблюдала за этим унизительным зрелищем.
После трехчасовой безрезультатной пальбы он оставил в покое своего неуловимого противника и опять взял курс на запад, в надежде, что Мартен повернет на Кадис. Но ошибся. «Зефир» плыл за ним, как тень, а поскольку был быстрее и маневреннее, мог в любую минуту сблизиться и атаковать. Рамиресу неустанно приходилось быть наготове: его команде так или иначе приходилось дежурить у орудий с тлеющими фитилями, дым которых заполнял межпалубные пространства и отравлял воздух.
Он сам едва держался на ногах, но его вдохновляла ненависть, ярость и унижение. Каждый раз, оглядываясь на высокую пирамиду парусов «Зефира», невольно искал взглядом красное пятно на палубе, и почти каждый раз его обнаруживал. Сеньорита де Визелла была там, среди тех неотесанных леперос, подвергалась их грубому обращению, слышала скабрезные шутки. Преступник, который командовал этой бандой, видимо хотел защитить свой корабль присутствием Марии; но она должна была понять, что испанский командор не остановится пред уничтожением врага даже в таких обстоятельствах. И он это доказывал, или по крайней мере пытался доказать, три часа подряд обстреливая «Зефир».
Потом ему пришло в голову, что сеньорита могла приписать неточность выстрелов его заботе и опасениям за её жизнь и здоровье. Сам не знал, которая из этих возможностей больше бы его удовлетворила, какая выгоднее обрисовала бы его в её глазах, спасая одновременно честь идальго.
Очередной маневр «Зефира» прервал эти рассуждения и сомнения. Корсарский корабль, казалось, готовился к атаке: с распростертыми парусами он летел за каравеллой, словно Мартен намеревался обойти её с левого борта.
« — Это его погубит», — подумал де Рамирес.
Всю орудийную прислугу он стянул на левый борт и приказал целить в мачты на уровне нижних марсарей, чтобы лишить его хода с одного залпа. Но «Зефир»в полумиле за кормой «Санта Крус» принял вправо, а когда испанские пушкари кинулись заряжать орудия правого борта, моментально убрал верхние паруса, спустил кливеры и стаксели, потерял ход и вновь остался сзади, как раз вовремя, чтобы избежать двенадцатифунтовых ядер, которые разъяренные артиллеристы впопыхах успели выпустить с кормовой надстройки.
Подобные наскоки повторялись раз за разом целый день до самого вечера. Уже тридцать шесть часов испанский экипаж не знал ни минуты покоя, а ночь не принесла никаких перемен в поведении упрямого неприятеля. Люди Рамиреса падали от изнеможения, засыпали на шкотах и при орудиях, а разбуженные приказами, сопровождавшимися пинками, начинали уже возмущаться и бунтовать.
Правда, и на «Зефире» не обошлось без недовольства. Вызвал его Перси Барнс, прозванный Славном, который как боцман командовал несколькими матросами, свежезавербованными в его родном городе Гастингсе. Это были люди, достаточно знакомые с морским ремеслом, но относившиеся к разряду моряков, не привязывающихся к определенному кораблю. В любом порту таких можно было найти предостаточно, и каждый шкипер мог при надобности пополнить ими свой экипаж, хотя не питая уверенности, не потребуют ли они расчета и не оставят его в первой попавшейся дыре, если именно там им надоест работать. Такие чаще бунтуют, никогда не довольны командованием, и никогда не отличаются ни лояльностью, ни коллективизмом, ни особой отвагой в минуты опасности. Эти четверо как нельзя больше подходили Славну, хоть тот и выдержал на «Зефире» уже немало лет.
Так вот, Славну не нравилась эта игра в кошки-мышки; он рассчитывал неплохо поживиться в Кадисе и насладиться всеми мимолетными утехами победителя. Тем временем Кадис с его сокровищами — домами богачей, соборами, резиденциями епископов, ювелирными лавками, пульхериями и винными погребами, а также прелестными сеньорами и сеньоритами — все это ускользнуло у него из-под носа и досталось другим.
И чего ради, Господи? С какой стати? Потому только, что капитану приспичило гоняться по всей Атлантике за де Рамиресом, с которым они некогда повздорили! Если бы хоть та старая сельдяная бочка — «Санта Крус» — везла что-то ценное! Но где там! Если в конце концов они её захватят (черт знает какой ценой), окажется, что кроме пары сотен крыс и мешка заплесневелых сухарей там в трюмах ничего нет. Шкипер добьется своего: повесит за ноги испанского гранд — идальго или выпустит ему кишки, но что достанется команде?
— За что мы дерем руки до кровавых мозолей? — вопрошал он своих приятелей из Гастингса. — За пару шилингов в неделю? За что рискуем головой? Чтобы Мартен мог покрасоваться перед своей куколкой, какой он лихой парень? Тьфу, дьявол бы побрал такую службу!
Слушали те его, раззявив рты, и даже поддакивали, пока за спиной Перси не показался Стефан Грабинский. При его виде все опустили головы, а кое-кто попытался выскользнуть из кубрика на палубу. Но Грабинский заступил им дорогу.
— Стоять! — решительно скомандовал он.
При звуке его голоса Перси поспешно обернулся.
— Вы к нам в гости, — спросил он, зло сверкнув глазами, или шпионить?
— К тебе, Барнс, — кивнул Стефан. — Скажи, случалось тебе видеть звезды ясным днем?
Славн не мог понять, или это оскорбление, или Грабинский не слышал его слов и просто шутит.
— Звезды? — растерянно повторил он. — Ясным днем?
— Сейчас увидишь.
Едва услышав эти слова, он в самом деле увидал, как посыпались звезды, одновременно ощутив пронзительную боль в виске; палуба ушла у него из — под ног, а сам он пролетел через весь кубрик и грохнулся о стену.
На миг Перси утратил способность мыслить и понимать. Голова его гудела, в глазах кружились двери, стены и человеческие фигуры. Не скоро смог он их остановить и поставить на место. Попробовал подняться, что удалось не с первой попытки, но не смог даже разразиться потоками проклятий: не в силах был пошевелить челюстью, которая выскочила из сустава.
Он только громко зарычал от страха и от боли и бессильно рухнул на ближайший рундук.
Грабинский догадался, что с ним, но не мог ничего поделать, поскольку у него от удара занемела рука.
— Позови главного боцмана, — бросил он одному из матросов. — Он на палубе.
Когда Поцеха вправил челюсть Славну и узнал от Стефана о происшествии, к Перси вернулся дар речи. Нет, он не ругался и не проклинал, а ударился в плаксивые жалобы.
— Вот чего заслужил я за годы службы на этом корабле! За что? — спрашивал он. — Что я такого сделал, что меня изуродовали?
Стефану даже стало его жаль.
— Ну-ну, Перси, — примирительно сказал он. — Не прикидывайся невинной жертвой. Я не собирался так сильно тебя ударить.
Поцеха уважительно кивнул.
— Чистая работа, — сказал он, усмехаясь в усы. — Но нет нужды его жалеть. За подстрекательство к бунту тебя нужно повесить, — повернулся он к Славну.
— Я никого не подстрекал, — всхлипнул Перси. — У меня есть свидетели. Скажите сами! — воскликнул он, поглядывая на земляков. — Разве я подстрекал вас к бунту?
— Еще не успел, — вмешался Грабинский. — Мне вовремя удалось тебя от этого удержать. Но если чувствуешь себя обиженным, можем доложить капитану. Как хочешь.
— Обойдется, — буркнул Славн. — При случае я сам сумею разобраться.
Как хочешь, — повторил Стефан.
ГЛАВА XVII
«Санта Крус» разворачивался! Его высокие надстройки, бочкообразный корпус и толстые мачты уже кренились в повороте, а реи разворачивались на бейдевинд.
Мартен с ироничной усмешкой приглядывался к этому неуклюжему маневру. Только когда каравелла, дрейфуя по ветру, повернулась наконец носом к «Зефиру», скомандовал разворот.
— Покажите им, как это нужно делать! — крикнул он своим боцманам, становясь за штурвал и беря двумя руками его рукояти.
Грабинский собрался бежать на нос, но Ян его удержал.
— Не нужно. Последи отсюда, что будет.
И действительно, это казалось образцом ловкости. Рулевое колесо в руках Мартена повернулось вправо, остановилось, покатилось влево и снова замерло на месте. В соответствии с этими импульсами «Зефир», накрененный на левый борт, резко принял под ветер, его реи и паруса развернулись, как распростертые крылья птицы, которая одним их движением меняет направление полета, мачты качнулись вправо, а стройный корпус пересек собственный пенистый след, замыкая петлю. Весь поворот на фордевинд был закончен, прежде чем на «Санта Крус» успели закрепить шкоты.
Мартен блеснул зубами в широкой улыбке, отдал руль вахтенному боцману и повернулся к Стефану.
— Ни один испанский корабль не способен на такой маневр, — похвастался он, и добавил: — И мало какой другой тоже.
— Это правда, — восторженно признал юноша. — Только чайки могут состязаться с «Зефиром». С вами никому не сравниться!
— Ты преувеличиваешь, — без особого убеждения возразил Ян. — Тессари удалось бы проделать то же самое, а ты будешь управлять кораблем не хуже, освоившись с экипажем.
В этот миг с носовой надстройки «Санта Крус» сверкнула короткая вспышка пламени в облачке дыма, раздался грохот орудия и наконец плеск ядра, упавшего в море в нескольких десятках ярдов за кормой «Зефира».
Почти одновременно в дверях настройки показалась Мария Франческа. На ней было то самое платье из пурпурного атласа, украшенное высоким воротником из брабантских кружев. В нем она походила на прекрасный экзотический цветок. Мартен окинул её восхищенным взглядом; Грабинский потупил взор, словно пораженный ослепительностью этого зрелища. Она же, сознавая впечатление, которое производит, некоторое время стояла у них на виду, обводя взглядом горизонт, словно в поисках каравеллы.
— Я слышала выстрел, — наконец сказала она. — Что тут происходит?
— Командор де Рамирес теряет терпение, — сказал Стефан.
— И боеприпасы, — добавил Мартен. — Это потому, что он не выспался.
Все трое теперь смотрели на каравеллу, которая оставалась все дальше позади по правому борту. Мартена явно осенила какая-то новая мысль, ибо он опять усмехнулся.
— Не стоит его разочаровывать, — сказал он. — Попробуем взять такой курс, чтобы он не терял надежды. — И велел взять больше вправо.
— Так держать! — бросил он боцману, стоящему на руле, как только «Зефир» начал описывать плавную дугу. Потом подошел к Марии.
— Спасибо, — негромко сказал он.
Он отшатнулась и нахмурилась.
— Ты что, думаешь, я надела это платье для тебя?
— Что ты! — живо возразил он. — Я только хотел, чтобы он тебя увидел в нем издалека. Чтобы знал, что может получить тебя, если ему хватит мужества и выдержки.
Она взглянула ему прямо в глаза.
— Ты в этом сомневаешься?
— Quien sabe… — задумчиво ответил он. — Я готов ещё поверить… — и добавил: — Тем более у него не будет другого выхода.
Она резко обернулась — воздух содрогнулся от нового выстрела — но и на этот раз оказался недолет.
— Видишь! — триумфально заявила она.
— Вижу и слышу. И даже рад, хотя предпочел бы иметь противником лучшего моряка. Такого, который знает дальнобойность своих орудий и умеет точнее оценить расстояние до цели. Смотри, Мария: теперь виден весь борт «Санта Крус». Если напрячь зрение, можно разглядеть жерла орудий на обоих артиллерийских палубах. Их двадцать четыре, не считая восьми в надстройках. Кроме того, на главной палубе должно быть шесть или восемь легких орудий. Это наверняка октавы или четвертькартауны. Наконец у него около двадцати фальконетов и по крайней мере шестьдесят мушкетов. Он примерно вдвое больше «Зефира», а его команда…
— Мне это известно, — перебила она. — Бельмон поделился со мной этими сведениями, чтобы убедить в твоей неустрашимости. Я в неё поверила. Ты как андалузский бык, который одной парой рогов бьется с целой стаей бандерильерос и пикадоров. Только бык обычно уступает матадору.
— Это твой Бласко — матадор?
— Quien sabe…Я слышала, что однажды он уже разрушил твои намерения и мечты. Может сделать это и ещё раз.
Слова эти, произнесенные необычно спокойно, почти равнодушным тоном, возмутили Мартена. Гнев вскипел в нем, как лава, и он едва не разразился потоком проклятий. В голове его блеснула безумная мысль повернуть «Зефир» против каравеллы и разнести её в щепки, даже если бы пришлось пойти на дно вместе с ней. Но он опомнился.
— Увидим, — процедил он, стиснув зубы.
Сравнение схватки «Санта Крус»и «Зефира» или же де Рамиреса и Мартена с корридой могло показаться красивым и уместным, но только не Мартен играл тут роль быка. Напротив — его тактика обмана врага, его раздражения, тактика отчаянных маневров, которые с виду отдавали все шансы в руки де Рамиреса и провоцировали его на атаки, разрушаемые в последнюю секунду, производила впечатление, что это Мартен — матадор, играющий с разъяренным быком.
Орудия «Санта Крус» гремели раз за разом, поодиночке или залпами, но «Зефир» уклонялся от ядер. Он вертелся в неполной миле перед носом каравеллы, выписывал крутые дуги, позволяя ей приближаться по хорде, но когда наступала пора прогреметь залпу, когда испанские канониры прикладывали фитили к запалам, резко брал влево или вправо и удалялся невредимым.
Де Рамирес был в ярости. Его корабль не поспевал за маневрами врага, а каждая смена галса требовала отчаянных усилий измученной, слишком малочисленной команды. Пушкари целили плохо, заряжание орудий отбирало остатки сил у канониров, не хватало людей для подноски пороха и ядер. Всем был нужен хотя бы краткий отдых.
Бласко знал, что сеньорита де Визелла — свидетель его неудач, и горечь переполняла его душу. Порой он хотел, чтобы Мария Франческа скорее погибла от первого прицельного выстрела, чем и дальше наблюдала за этим унизительным зрелищем.
После трехчасовой безрезультатной пальбы он оставил в покое своего неуловимого противника и опять взял курс на запад, в надежде, что Мартен повернет на Кадис. Но ошибся. «Зефир» плыл за ним, как тень, а поскольку был быстрее и маневреннее, мог в любую минуту сблизиться и атаковать. Рамиресу неустанно приходилось быть наготове: его команде так или иначе приходилось дежурить у орудий с тлеющими фитилями, дым которых заполнял межпалубные пространства и отравлял воздух.
Он сам едва держался на ногах, но его вдохновляла ненависть, ярость и унижение. Каждый раз, оглядываясь на высокую пирамиду парусов «Зефира», невольно искал взглядом красное пятно на палубе, и почти каждый раз его обнаруживал. Сеньорита де Визелла была там, среди тех неотесанных леперос, подвергалась их грубому обращению, слышала скабрезные шутки. Преступник, который командовал этой бандой, видимо хотел защитить свой корабль присутствием Марии; но она должна была понять, что испанский командор не остановится пред уничтожением врага даже в таких обстоятельствах. И он это доказывал, или по крайней мере пытался доказать, три часа подряд обстреливая «Зефир».
Потом ему пришло в голову, что сеньорита могла приписать неточность выстрелов его заботе и опасениям за её жизнь и здоровье. Сам не знал, которая из этих возможностей больше бы его удовлетворила, какая выгоднее обрисовала бы его в её глазах, спасая одновременно честь идальго.
Очередной маневр «Зефира» прервал эти рассуждения и сомнения. Корсарский корабль, казалось, готовился к атаке: с распростертыми парусами он летел за каравеллой, словно Мартен намеревался обойти её с левого борта.
« — Это его погубит», — подумал де Рамирес.
Всю орудийную прислугу он стянул на левый борт и приказал целить в мачты на уровне нижних марсарей, чтобы лишить его хода с одного залпа. Но «Зефир»в полумиле за кормой «Санта Крус» принял вправо, а когда испанские пушкари кинулись заряжать орудия правого борта, моментально убрал верхние паруса, спустил кливеры и стаксели, потерял ход и вновь остался сзади, как раз вовремя, чтобы избежать двенадцатифунтовых ядер, которые разъяренные артиллеристы впопыхах успели выпустить с кормовой надстройки.
Подобные наскоки повторялись раз за разом целый день до самого вечера. Уже тридцать шесть часов испанский экипаж не знал ни минуты покоя, а ночь не принесла никаких перемен в поведении упрямого неприятеля. Люди Рамиреса падали от изнеможения, засыпали на шкотах и при орудиях, а разбуженные приказами, сопровождавшимися пинками, начинали уже возмущаться и бунтовать.
Правда, и на «Зефире» не обошлось без недовольства. Вызвал его Перси Барнс, прозванный Славном, который как боцман командовал несколькими матросами, свежезавербованными в его родном городе Гастингсе. Это были люди, достаточно знакомые с морским ремеслом, но относившиеся к разряду моряков, не привязывающихся к определенному кораблю. В любом порту таких можно было найти предостаточно, и каждый шкипер мог при надобности пополнить ими свой экипаж, хотя не питая уверенности, не потребуют ли они расчета и не оставят его в первой попавшейся дыре, если именно там им надоест работать. Такие чаще бунтуют, никогда не довольны командованием, и никогда не отличаются ни лояльностью, ни коллективизмом, ни особой отвагой в минуты опасности. Эти четверо как нельзя больше подходили Славну, хоть тот и выдержал на «Зефире» уже немало лет.
Так вот, Славну не нравилась эта игра в кошки-мышки; он рассчитывал неплохо поживиться в Кадисе и насладиться всеми мимолетными утехами победителя. Тем временем Кадис с его сокровищами — домами богачей, соборами, резиденциями епископов, ювелирными лавками, пульхериями и винными погребами, а также прелестными сеньорами и сеньоритами — все это ускользнуло у него из-под носа и досталось другим.
И чего ради, Господи? С какой стати? Потому только, что капитану приспичило гоняться по всей Атлантике за де Рамиресом, с которым они некогда повздорили! Если бы хоть та старая сельдяная бочка — «Санта Крус» — везла что-то ценное! Но где там! Если в конце концов они её захватят (черт знает какой ценой), окажется, что кроме пары сотен крыс и мешка заплесневелых сухарей там в трюмах ничего нет. Шкипер добьется своего: повесит за ноги испанского гранд — идальго или выпустит ему кишки, но что достанется команде?
— За что мы дерем руки до кровавых мозолей? — вопрошал он своих приятелей из Гастингса. — За пару шилингов в неделю? За что рискуем головой? Чтобы Мартен мог покрасоваться перед своей куколкой, какой он лихой парень? Тьфу, дьявол бы побрал такую службу!
Слушали те его, раззявив рты, и даже поддакивали, пока за спиной Перси не показался Стефан Грабинский. При его виде все опустили головы, а кое-кто попытался выскользнуть из кубрика на палубу. Но Грабинский заступил им дорогу.
— Стоять! — решительно скомандовал он.
При звуке его голоса Перси поспешно обернулся.
— Вы к нам в гости, — спросил он, зло сверкнув глазами, или шпионить?
— К тебе, Барнс, — кивнул Стефан. — Скажи, случалось тебе видеть звезды ясным днем?
Славн не мог понять, или это оскорбление, или Грабинский не слышал его слов и просто шутит.
— Звезды? — растерянно повторил он. — Ясным днем?
— Сейчас увидишь.
Едва услышав эти слова, он в самом деле увидал, как посыпались звезды, одновременно ощутив пронзительную боль в виске; палуба ушла у него из — под ног, а сам он пролетел через весь кубрик и грохнулся о стену.
На миг Перси утратил способность мыслить и понимать. Голова его гудела, в глазах кружились двери, стены и человеческие фигуры. Не скоро смог он их остановить и поставить на место. Попробовал подняться, что удалось не с первой попытки, но не смог даже разразиться потоками проклятий: не в силах был пошевелить челюстью, которая выскочила из сустава.
Он только громко зарычал от страха и от боли и бессильно рухнул на ближайший рундук.
Грабинский догадался, что с ним, но не мог ничего поделать, поскольку у него от удара занемела рука.
— Позови главного боцмана, — бросил он одному из матросов. — Он на палубе.
Когда Поцеха вправил челюсть Славну и узнал от Стефана о происшествии, к Перси вернулся дар речи. Нет, он не ругался и не проклинал, а ударился в плаксивые жалобы.
— Вот чего заслужил я за годы службы на этом корабле! За что? — спрашивал он. — Что я такого сделал, что меня изуродовали?
Стефану даже стало его жаль.
— Ну-ну, Перси, — примирительно сказал он. — Не прикидывайся невинной жертвой. Я не собирался так сильно тебя ударить.
Поцеха уважительно кивнул.
— Чистая работа, — сказал он, усмехаясь в усы. — Но нет нужды его жалеть. За подстрекательство к бунту тебя нужно повесить, — повернулся он к Славну.
— Я никого не подстрекал, — всхлипнул Перси. — У меня есть свидетели. Скажите сами! — воскликнул он, поглядывая на земляков. — Разве я подстрекал вас к бунту?
— Еще не успел, — вмешался Грабинский. — Мне вовремя удалось тебя от этого удержать. Но если чувствуешь себя обиженным, можем доложить капитану. Как хочешь.
— Обойдется, — буркнул Славн. — При случае я сам сумею разобраться.
Как хочешь, — повторил Стефан.
ГЛАВА XVII
В ту ночь Мартен не позволил себе сомкнуть глаз и отдохнуть. Он хотел окончательно измучить Рамиреса и его людей, а поскольку сам проспал пару часов после обеда, то ощущал себя в силах бодрствовать хоть целые сутки.
Каравелла решительно держалась юго-западного курса, значит не на Азоры, как он вначале полагал, а скорее всего к Мадейре. Атаковать её он собирался только когда они окажутся на полпути от цели. Но случай распорядился иначе, и позднее Мартен смог оценить, как он обязан этой случайности.
Случилось это незадолго до восхода солнца и было настолько поразительно, что в первую минуту ни на «Зефире», ни на «Санта Крус» никто не мог угадать причины происшедшего.
Первоначальная ситуация и все развитие событий с точки зрения командора Бласко де Рамиреса выглядели так: почти вся орудийная прислуга уже давно находилась на артиллерийских палубах по левому борту, и все оттого, что «Зефир» неведомо в который раз маневрировал так, словно собирался обгонять каравеллу именно с той стороны. Рамирес, наученный множеством предыдущих наскоков такого рода, даже не рассчитывал, что Мартен в самом деле решится на проведение столь рискованного маневра до конца; он полагал, что с минуты на минуту тот сменит курс и вновь останется позади. Но несмотря на это погнал своих канониров на боевые посты, не исключая прислуги двух шестифунтовых октав в кормовой надстройке.
«Зефир» приближался медленно; прошло примерно полчаса, а он ещё не вошел в пределы досягаемости октав. Разумеется, огня не открывали, ожидая либо сокращения дистанции, либо смены его курса, но для Рамиреса такое ожидание было настоящей пыткой.
И тут на нижней артиллерийской палубе грохнуло тяжелое орудие, и сразу после этого разнесся раскатистый грохот залпа всем левым бортом. В результате сильнейшей отдачи одиннадцати пушек «Санта Крус», словно ударенный обухом, качнулся вправо, и все попадали на палубу, сбитые с ног могучим внезапным толчком.
Рамирес тоже рухнул, но тут же вскочил и взглянул за корму. «Зефир» плыл прежним курсом, прекрасно видимый на фоне посветлевшего неба; держался в трех четвертях мили сзади и левее каравеллы, но не настолько близко, чтобы его можно было достать хотя бы из фальконетов, горизонтальный угол обстрела которых слишком ограничен. Значит, залп не был направлен в него. Тогда в кого или во что, в таком случае? В море кругом было пусто. Ни паруса, ни следа других кораблей до самого горизонта.
Рамирес выругался и помчался вниз к своим артиллеристам. На первой палубе наткнулся на ошеломленного помощника, который командовал батареей фальконетов.
— Ты куда дал залп? — рыкнул командор.
Офицер не мог произнести ни слова. Зубы его стучали, по смертельно бледному лицу стекали струйки пота. Рамирес был готов пустить ему пулю в лоб, но спохватился, что таким образом лишится единственного человека, способного руководить огнем всей батареи.
— Зарядить орудия! — скомандовал он. — И пошевеливайтесь!
Сам же поспешил ниже, к тяжелой батарее. Там он надеялся найти разрешение загадки: ведь первый выстрел громыхнул оттуда.
« — Измена? — думал он по дороге. — Бунт? Или они обезумели?»
Влетев в мрачный коридор, полный дыма, перешагнул высокий порог и через несколько шагов споткнулся о какого-то человека, лежавшего у лафета первого орудия. Не владея собой, пнул его изо всех сил, но не услышал даже стона. Человек этот — молодой канонир — был мертв; лицо разбито и расколот череп. В судорожно сжатом кулаке застыл ещё тлевший фитиль.
Командир батареи был почти столь же ошеломлен, как и его коллега палубой выше, но все же выдавил несколько слов в ответ на резкие, полные сдержанной ярости вопросы командора.
Уверил, что не спал, хотя наверняка был немного не в себе, когда услышал гром первого выстрела. Он не подал никакой команды, — просто не успел даже крикнуть. И канониры сами приложили фитили к запалам.
Почему они это сделали? Пожал плечами. Грохот вырвал людей из тяжелой дремы; они могли подумать, что в сонной одури пропустили приказ открыть огонь. Такое вполне могло померещиться, ибо уже сорок восемь часов их держали в полной готовности, с дымящимися фитилями в руках.
Рамирес, несмотря на кипящее внутри бешенство, признал такое объяснение весьма правдоподобным. Впрочем, это не угасило ярости, с которой он теперь честил и мордовал канониров. Набросился было и на их командира, но то, видимо, тем временем пришел к выводу, что терять ему теперь нечего, и отскочив назад, выхватил шпагу.
— Я прикажу тебя повесить! — взвизгнул командор.
— Можете велеть расстрелять меня, ваше превосходительство, — отрезал офицер. — Я дворянин, как и вы. И оскорблений не потерплю!
Несколько мгновений они мерились взглядами, после чего Рамирес первый сунул свою шпагу в ножны. Командир батареи сделал то же самое.
— Этот несчастный, — сказал он, указав на труп с разбитым черепом, — видимо случайно коснулся фитилем запала, когда заснул. Отдача орудия разбила ему голову.
— Ему повезло, — буркнул Рамирес. — Останься он жив, я с него шкуру бы содрал.
И тут откуда-то сверху, видимо с кормовой надстройки, раздался грохот выстрела.
— Октава, — заметил офицер, командовавший батареей. — Там, видно…
Договорить он не успел: его прервало содрогание всего корабля и громкий треск, донесшийся с палубы. Секундой позже с левой стороны прогремел короткий раскат залпа, и сразу после этого над головой командора раздался шум, который рос и ширился, как дикий рев и рокот взбесившейся реки.
Рамирес сразу понял, что ему грозит. Мысли стрелой проносились у него в голове, которая готова была лопнуть от ужаса: «Зефир» пошел в атаку! Готовится к абордажу! Огонь легких орудий с палубы не сможет его удержать, а весь левый борт безоружен!
— Разворот! — заорал он во весь голос, словно команда на палубе могла его услышать. — На правый борт! — крикнул он командиру батареи. — Все на правый борт, к орудиям!
Прыгнув к трапу, Рамирес снова споткнулся о лежавшие останки и помчался на палубу.
Мартен, услышав грохот одиночного выстрела, а потом целый залп с «Санта Крус», в первый момент подумал, что там произошел взрыв пороха. Но увидев мачты и паруса каравеллы, вынырнувшие из тучи дыма, сносимого ветром, понял, что произошло нечто иное. Не пытаясь даже отгадать, что именно, Ян тут же оценил возможность для атаки и не замедлил ей воспользоваться.
На то, чтобы откатить тяжелое орудие, зарядить его и вновь просунуть дуло наружу, закрепить лафет и прицелиться, умелой прислуге требовалось не меньше получаса, в то время как «Зефир» мог нагнать каравеллу и оказаться у её левого борта за несколько минут. Из этого простого расчета вытекало столь же простое решение: атаковать!
Свистки и окрики боцманов подняли на ноги всю команду. Канониры заняли боевые посты при орудиях. Кливеры и стаксели побежали вверх, поймали ветер и «Зефир» полетел вперед, круто вспенив волны.
Мартен понимал, что предстоит битва ни на жизнь, а на смерть. Если не овладеть каравеллой с первого удара, отступать будет некуда. И он поставил все на карту: решил бросить на абордаж почти всю команду, оставив на «Зефире» лишь Томаша Поцеху с несколькими пушкарями, зная, что главный боцман в безвыходной ситуации предпочтет поднять на воздух и себя, и «Санта Крус», чем сдаться.
Во весь голос он сообщил об этом своим людям.
— Мы должны победить или умереть! Другого выбора нет.
Ответом был вопль воодушевления, который тронул его до глубины души. От возбуждения, переполнявшего его, Ян забыл про Марию, и тут увидел её камеристку Леонию, выходящую из кормовой каюты. Окликнул, но та видимо не услышала, так как была глуховата. Заколебался: успеет ли ещё раз увидеть Марию Франческу? Взглянул на «Санта Крус». Каравелла не меняла курса и была уже совсем близко, в каких-то восьмистах ярдах. Могло показаться, что ничего особенного на её борту не произошло. Но нет, такого быть не могло. Ведь не салют же он слышал!
« — Это какая-то ловушка, — подумал он. — Нельзя спускать с них глаз. И так я слишком рискую.»
Кто-то потянул его за рукав. Нашедшая его наконец Леония не представляла толком, что происходит, но выглядела испуганной.
— Сеньорита…сеньорита одевается… — повторяла она.
— Скажи, чтобы пришла сюда, — прервал её Мартен.
— Я здесь, — раздался за его спиной спокойный голос, от звука которого Яна охватила горячая волна. — Орудия гремели… Что, уже? …
— Да, — подтвердил он, глядя ей в глаза. — Сейчас все решится.
Снова взглянул на каравеллу, после чего заговорил, уже не отводя глаз:
— Я хотел видеть тебя, Мария. Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, что если мне не повезет, то оба корабля пойдут на дно. Рамирес может уцелеть — и больше того, получит шанс освободить тебя — только в том случае, если мне удастся захватить «Санта Крус».
— Я не боюсь, — сказала Мария Франческа. — Пусть все решится.
— Так сильно ты меня ненавидишь?
Ответа он уже не услышал. Из кормовой надстройки «Санта Крус» сверкнула вспышка пламени, ядро просвистело над палубой «Зефира»и долетел звук выстрела.
— Руль лево на борт! — скомандовал Мартен.
Корабль развернулся почти на месте, повернувшись правым бортом к каравелле. Мартен склонился на открытым люком.
— Огонь!
Багровая молния пролетела вдоль борта, содрогнулась палуба, рявкнули орудия, густые клубы дыма закрыли обзор.
Мартен крикнул:
— Лево руля! — и, перепрыгнув поручни, соскочил на шкафут к своим боцманам.
Сеньорита де Визелла с бьющимся сердцем и раскрасневшимся лицом следила за разыгравшейся битвой. Глаза её не в состоянии были охватить весь ход событий; замечала она только отдельные ситуации и сцены, как в кошмарном сне.
Вот из рассеивавшихся клубов дыма вынырнули две перебитые на середине мачты испанского корабля, который начал дрейфовать боком, сносимый ветром.
Вот на реях «Зефира» опадают паруса, а его длинный бушприт, словно рог сказочного единорога, пронзает ванты и штаги каравеллы, вязнет в них как в сети, и оба корабля сталкиваются бортами.
Вот Мартен с рапирой в руке карабкается на палубу «Санта Крус». Он уже там! Трое в сверкающих шлемах преграждают ему дорогу, колют пиками, но он уворачивается от них и сам наседает. Один из алебардистов падает с проткнутым горлом, два других исчезают под телами корсаров, словно волной заливающих палубу. Крики вздымаются и стихают, слышны одиночные выстрелы, вопли триумфа и ужаса.
Перед кормовой надстройкой чернеет строй солдат; их густые шеренги растут, неустанно пополняясь новыми бойцами, словно какая-то непонятная машина их выбрасывает изнутри корабля. Они строятся клином, который трогается с места, набирает ход и как таран вонзается в самую середину атакующих.
На высокой корме остался только один человек. Он стоит, нагнувшись и всматривается вперед. Это Бласко де Рамирес! Смотрит сверху вниз на палубу «Зефира», что-то кричит, отдает какие-то приказы, указывает шпагой на марсы на мачтах.
И туда уже взбираются его мушкетеры, когда из-за спины сеньориты раздаются выстрелы. Это главный боцман Поцеха и его шесть отборных стрелков. Каждый из них падает на колено, целится, стреляет, встает и перезаряжает оружие. Готовые, заранее отмеренные заряды вместе с пыжами падают в дуло, за ними — свинцовые пули, постукивают шомпола, на полку замка сыплется порох, щелкают взводимые курки. Стрелок опускается на колено, прикладывает мушкет к плечу, прищуривается. Длинный ствол взлетает вверх, к испанцам, которые ещё не успели укрыться в своих корзинах, закрепленных у верхушек мачт. Слышен близкий грохот, кислый удушающий дым взвивается над кормой «Зефира», а с вантов каравеллы падает смертельно раненый солдат. Падает безвольно, как тяжелый мешок, раскинув руки, или на мгновение зависает, конвульсивно хватаясь за канаты, пока смерть не разорвет этих объятий.
Каравелла решительно держалась юго-западного курса, значит не на Азоры, как он вначале полагал, а скорее всего к Мадейре. Атаковать её он собирался только когда они окажутся на полпути от цели. Но случай распорядился иначе, и позднее Мартен смог оценить, как он обязан этой случайности.
Случилось это незадолго до восхода солнца и было настолько поразительно, что в первую минуту ни на «Зефире», ни на «Санта Крус» никто не мог угадать причины происшедшего.
Первоначальная ситуация и все развитие событий с точки зрения командора Бласко де Рамиреса выглядели так: почти вся орудийная прислуга уже давно находилась на артиллерийских палубах по левому борту, и все оттого, что «Зефир» неведомо в который раз маневрировал так, словно собирался обгонять каравеллу именно с той стороны. Рамирес, наученный множеством предыдущих наскоков такого рода, даже не рассчитывал, что Мартен в самом деле решится на проведение столь рискованного маневра до конца; он полагал, что с минуты на минуту тот сменит курс и вновь останется позади. Но несмотря на это погнал своих канониров на боевые посты, не исключая прислуги двух шестифунтовых октав в кормовой надстройке.
«Зефир» приближался медленно; прошло примерно полчаса, а он ещё не вошел в пределы досягаемости октав. Разумеется, огня не открывали, ожидая либо сокращения дистанции, либо смены его курса, но для Рамиреса такое ожидание было настоящей пыткой.
И тут на нижней артиллерийской палубе грохнуло тяжелое орудие, и сразу после этого разнесся раскатистый грохот залпа всем левым бортом. В результате сильнейшей отдачи одиннадцати пушек «Санта Крус», словно ударенный обухом, качнулся вправо, и все попадали на палубу, сбитые с ног могучим внезапным толчком.
Рамирес тоже рухнул, но тут же вскочил и взглянул за корму. «Зефир» плыл прежним курсом, прекрасно видимый на фоне посветлевшего неба; держался в трех четвертях мили сзади и левее каравеллы, но не настолько близко, чтобы его можно было достать хотя бы из фальконетов, горизонтальный угол обстрела которых слишком ограничен. Значит, залп не был направлен в него. Тогда в кого или во что, в таком случае? В море кругом было пусто. Ни паруса, ни следа других кораблей до самого горизонта.
Рамирес выругался и помчался вниз к своим артиллеристам. На первой палубе наткнулся на ошеломленного помощника, который командовал батареей фальконетов.
— Ты куда дал залп? — рыкнул командор.
Офицер не мог произнести ни слова. Зубы его стучали, по смертельно бледному лицу стекали струйки пота. Рамирес был готов пустить ему пулю в лоб, но спохватился, что таким образом лишится единственного человека, способного руководить огнем всей батареи.
— Зарядить орудия! — скомандовал он. — И пошевеливайтесь!
Сам же поспешил ниже, к тяжелой батарее. Там он надеялся найти разрешение загадки: ведь первый выстрел громыхнул оттуда.
« — Измена? — думал он по дороге. — Бунт? Или они обезумели?»
Влетев в мрачный коридор, полный дыма, перешагнул высокий порог и через несколько шагов споткнулся о какого-то человека, лежавшего у лафета первого орудия. Не владея собой, пнул его изо всех сил, но не услышал даже стона. Человек этот — молодой канонир — был мертв; лицо разбито и расколот череп. В судорожно сжатом кулаке застыл ещё тлевший фитиль.
Командир батареи был почти столь же ошеломлен, как и его коллега палубой выше, но все же выдавил несколько слов в ответ на резкие, полные сдержанной ярости вопросы командора.
Уверил, что не спал, хотя наверняка был немного не в себе, когда услышал гром первого выстрела. Он не подал никакой команды, — просто не успел даже крикнуть. И канониры сами приложили фитили к запалам.
Почему они это сделали? Пожал плечами. Грохот вырвал людей из тяжелой дремы; они могли подумать, что в сонной одури пропустили приказ открыть огонь. Такое вполне могло померещиться, ибо уже сорок восемь часов их держали в полной готовности, с дымящимися фитилями в руках.
Рамирес, несмотря на кипящее внутри бешенство, признал такое объяснение весьма правдоподобным. Впрочем, это не угасило ярости, с которой он теперь честил и мордовал канониров. Набросился было и на их командира, но то, видимо, тем временем пришел к выводу, что терять ему теперь нечего, и отскочив назад, выхватил шпагу.
— Я прикажу тебя повесить! — взвизгнул командор.
— Можете велеть расстрелять меня, ваше превосходительство, — отрезал офицер. — Я дворянин, как и вы. И оскорблений не потерплю!
Несколько мгновений они мерились взглядами, после чего Рамирес первый сунул свою шпагу в ножны. Командир батареи сделал то же самое.
— Этот несчастный, — сказал он, указав на труп с разбитым черепом, — видимо случайно коснулся фитилем запала, когда заснул. Отдача орудия разбила ему голову.
— Ему повезло, — буркнул Рамирес. — Останься он жив, я с него шкуру бы содрал.
И тут откуда-то сверху, видимо с кормовой надстройки, раздался грохот выстрела.
— Октава, — заметил офицер, командовавший батареей. — Там, видно…
Договорить он не успел: его прервало содрогание всего корабля и громкий треск, донесшийся с палубы. Секундой позже с левой стороны прогремел короткий раскат залпа, и сразу после этого над головой командора раздался шум, который рос и ширился, как дикий рев и рокот взбесившейся реки.
Рамирес сразу понял, что ему грозит. Мысли стрелой проносились у него в голове, которая готова была лопнуть от ужаса: «Зефир» пошел в атаку! Готовится к абордажу! Огонь легких орудий с палубы не сможет его удержать, а весь левый борт безоружен!
— Разворот! — заорал он во весь голос, словно команда на палубе могла его услышать. — На правый борт! — крикнул он командиру батареи. — Все на правый борт, к орудиям!
Прыгнув к трапу, Рамирес снова споткнулся о лежавшие останки и помчался на палубу.
Мартен, услышав грохот одиночного выстрела, а потом целый залп с «Санта Крус», в первый момент подумал, что там произошел взрыв пороха. Но увидев мачты и паруса каравеллы, вынырнувшие из тучи дыма, сносимого ветром, понял, что произошло нечто иное. Не пытаясь даже отгадать, что именно, Ян тут же оценил возможность для атаки и не замедлил ей воспользоваться.
На то, чтобы откатить тяжелое орудие, зарядить его и вновь просунуть дуло наружу, закрепить лафет и прицелиться, умелой прислуге требовалось не меньше получаса, в то время как «Зефир» мог нагнать каравеллу и оказаться у её левого борта за несколько минут. Из этого простого расчета вытекало столь же простое решение: атаковать!
Свистки и окрики боцманов подняли на ноги всю команду. Канониры заняли боевые посты при орудиях. Кливеры и стаксели побежали вверх, поймали ветер и «Зефир» полетел вперед, круто вспенив волны.
Мартен понимал, что предстоит битва ни на жизнь, а на смерть. Если не овладеть каравеллой с первого удара, отступать будет некуда. И он поставил все на карту: решил бросить на абордаж почти всю команду, оставив на «Зефире» лишь Томаша Поцеху с несколькими пушкарями, зная, что главный боцман в безвыходной ситуации предпочтет поднять на воздух и себя, и «Санта Крус», чем сдаться.
Во весь голос он сообщил об этом своим людям.
— Мы должны победить или умереть! Другого выбора нет.
Ответом был вопль воодушевления, который тронул его до глубины души. От возбуждения, переполнявшего его, Ян забыл про Марию, и тут увидел её камеристку Леонию, выходящую из кормовой каюты. Окликнул, но та видимо не услышала, так как была глуховата. Заколебался: успеет ли ещё раз увидеть Марию Франческу? Взглянул на «Санта Крус». Каравелла не меняла курса и была уже совсем близко, в каких-то восьмистах ярдах. Могло показаться, что ничего особенного на её борту не произошло. Но нет, такого быть не могло. Ведь не салют же он слышал!
« — Это какая-то ловушка, — подумал он. — Нельзя спускать с них глаз. И так я слишком рискую.»
Кто-то потянул его за рукав. Нашедшая его наконец Леония не представляла толком, что происходит, но выглядела испуганной.
— Сеньорита…сеньорита одевается… — повторяла она.
— Скажи, чтобы пришла сюда, — прервал её Мартен.
— Я здесь, — раздался за его спиной спокойный голос, от звука которого Яна охватила горячая волна. — Орудия гремели… Что, уже? …
— Да, — подтвердил он, глядя ей в глаза. — Сейчас все решится.
Снова взглянул на каравеллу, после чего заговорил, уже не отводя глаз:
— Я хотел видеть тебя, Мария. Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, что если мне не повезет, то оба корабля пойдут на дно. Рамирес может уцелеть — и больше того, получит шанс освободить тебя — только в том случае, если мне удастся захватить «Санта Крус».
— Я не боюсь, — сказала Мария Франческа. — Пусть все решится.
— Так сильно ты меня ненавидишь?
Ответа он уже не услышал. Из кормовой надстройки «Санта Крус» сверкнула вспышка пламени, ядро просвистело над палубой «Зефира»и долетел звук выстрела.
— Руль лево на борт! — скомандовал Мартен.
Корабль развернулся почти на месте, повернувшись правым бортом к каравелле. Мартен склонился на открытым люком.
— Огонь!
Багровая молния пролетела вдоль борта, содрогнулась палуба, рявкнули орудия, густые клубы дыма закрыли обзор.
Мартен крикнул:
— Лево руля! — и, перепрыгнув поручни, соскочил на шкафут к своим боцманам.
Сеньорита де Визелла с бьющимся сердцем и раскрасневшимся лицом следила за разыгравшейся битвой. Глаза её не в состоянии были охватить весь ход событий; замечала она только отдельные ситуации и сцены, как в кошмарном сне.
Вот из рассеивавшихся клубов дыма вынырнули две перебитые на середине мачты испанского корабля, который начал дрейфовать боком, сносимый ветром.
Вот на реях «Зефира» опадают паруса, а его длинный бушприт, словно рог сказочного единорога, пронзает ванты и штаги каравеллы, вязнет в них как в сети, и оба корабля сталкиваются бортами.
Вот Мартен с рапирой в руке карабкается на палубу «Санта Крус». Он уже там! Трое в сверкающих шлемах преграждают ему дорогу, колют пиками, но он уворачивается от них и сам наседает. Один из алебардистов падает с проткнутым горлом, два других исчезают под телами корсаров, словно волной заливающих палубу. Крики вздымаются и стихают, слышны одиночные выстрелы, вопли триумфа и ужаса.
Перед кормовой надстройкой чернеет строй солдат; их густые шеренги растут, неустанно пополняясь новыми бойцами, словно какая-то непонятная машина их выбрасывает изнутри корабля. Они строятся клином, который трогается с места, набирает ход и как таран вонзается в самую середину атакующих.
На высокой корме остался только один человек. Он стоит, нагнувшись и всматривается вперед. Это Бласко де Рамирес! Смотрит сверху вниз на палубу «Зефира», что-то кричит, отдает какие-то приказы, указывает шпагой на марсы на мачтах.
И туда уже взбираются его мушкетеры, когда из-за спины сеньориты раздаются выстрелы. Это главный боцман Поцеха и его шесть отборных стрелков. Каждый из них падает на колено, целится, стреляет, встает и перезаряжает оружие. Готовые, заранее отмеренные заряды вместе с пыжами падают в дуло, за ними — свинцовые пули, постукивают шомпола, на полку замка сыплется порох, щелкают взводимые курки. Стрелок опускается на колено, прикладывает мушкет к плечу, прищуривается. Длинный ствол взлетает вверх, к испанцам, которые ещё не успели укрыться в своих корзинах, закрепленных у верхушек мачт. Слышен близкий грохот, кислый удушающий дым взвивается над кормой «Зефира», а с вантов каравеллы падает смертельно раненый солдат. Падает безвольно, как тяжелый мешок, раскинув руки, или на мгновение зависает, конвульсивно хватаясь за канаты, пока смерть не разорвет этих объятий.