Ожидание затянулось, темный, заросший берег молчал и только ветер раз за разом пролетал над заливом, гоня по небу все более мрачные тучи. Корабль неподвижно застыл посреди гладкой полосы воды, прикрытый скалами, люди разговаривали шепотом, а Хагстоун и Броер Ворст плечо к плечу расхаживали по настилу юта, вновь и вновь поглядыая на восток и тщетно стараясь скрыть терзавшую их тревогу.
Тут издалека со стороны порта донесся раскатистый гулне то пушечный выстрел, не то удар грома. Багровая вспышка озарила небо, погасла и вспыхнула снова.
Ворст и Хагстоун как по команде остановились, шепот стих, все взгляды устремились в одну точку. В полумиле, может быть в миле от залива, за узким перешейком, что-то произошло; что — то начиналось. Волнистый черный контур скал почернел ещё больше, контрастируя с небом, которое все ярче озарялось заревом, а ветер доносил оттуда смесь криков и взрывов, какие бывают в самой гуще битвы.
— Началось, — вздохнул Хагстоун.
Ворст переступил с ноги на ногу, почесывая редкую рыжую щетину, скрывавшую побитые оспой щеки.
— Ja, recht, началось — подтвердил он и взглянул на матросов, которые собрались на шкафуте по правому борту.
— Приготовиться ставить паруса? — спросил он помощника капитана.
— Можно, — согласился Хагстоун, хоть знал, что пройдет ещё немало времени, прежде чем понадобится поднять якорь, и добавил: — Прихвати несколько парней к кабестану.
Плотник вполголоса отдал команды и зашагал на нос, чтобы проследить за маневрами, как только подойдет нужный момент. Подумал, что Мартен может прибыть и парусной шлюпкой, которую забрал с «Зефира». Жаль было бы её потерять…
И тут же укорил себя за эту мысль: пусть черти заберут все шлюпки, лишь бы Мартен вышел невредимым из этого рискованного приключения.
« — Наверняка вернется берегом, — подумал он, — так ближе да и надежнее…»
Взглянул на небо. Сверкали молнии, ветер все крепчал, отблески кровавого зарева падали на темную гладь моря. Шум в порту все нарастал, раз за разом гул взрывов сотрясал воздух и разносился эхом, отраженным от скал за кормой корабля.
« — Ну, — думал Ворст, — сейчас там жарко! Пожалуй, зарево видно даже в Дувре!»
Полез в карман, достал оттуда комок прессованного табаку, отломил приличный кусок и принялся неторопливо его пережевывать. Это была отличная темно-коричневая португальская махорка, жгучая, как перец. Он приберегал её только для минут крайнего напряжения: никотин и размеренные движения челюстей действовали успокоительно, снимали тревогу, умеряли нетерпение.
Но на этот раз и проверенное средство подвело, ожидание в бездействии, казалось, тянется до бесконечности.
В какой-то миг взор одноглазого плотника заметил тень темнее, чем гладь моря, белевшая гребнями волн у выхода из бухты. Тень, а точнее две тени, двигались параллельно в полумиле от берега.
«Ибекс»и «Торо», — подумал Ворст.
Погнал одного из юнг к Хагстоуну с этим известием, и тот примчался прежде, чем два корабля миновали вход в бухту.
— Да, это наверняка Уайт и Бельмон, — согласился он, взглянув в указанном направлении. — Мы должны присоединиться к ним.
— А что же будет с капитаном? — спросил Ворст, заталкивая комок жвачки за щеку.
Помощник заколебался, потом неохотно буркнул:
— Он сам так приказал. Видно, им что-то помешало, раз до сих пор его нет.
Плотник тяжело ворочал мысли в голове, а жвачку во рту, все ещё не убежденный до конца.
— «Зефир» должен был выйти в море только когда они возьмутся за свое, — промямлил он, переступая с ноги на ногу.
Словно в ответ ему из носовых орудий «Ибекса» грянули первые два выстрела, и тут же заговорили орудия «Торо», который выходил вперед и маневрировал, уже скрываясь за скалистым мысом.
— Приказ есть приказ, — начал Хагстоун и умолк — где-то вдали, в глубине бухты звучал триумфальный рык Славна, способный вызвать нервное расстройство самого немузыкального слушателя.
По правде говоря, ни Уильям Хагстоун, ни Броер Ворст не относились к людям, чутким к гармониям звуков, и не отличались музыкальностью, но будь даже и так, в подобных обстоятельствах пение Перси Барнса показалось бы им ангельским хоралом. Во всяком случае, оно на них подействовало как чудесный бальзам, приложенный к кровоточащей ране, как распахнутые двери темницы — на узника, получившего свободу, как вид прохладного источника — на страждущего.
— Слабо им с ним справиться, — буркнул Ворст. — Что, слабо? Он им не дался!
Хагстоун не слушал этих гордых по тону, но убогих по содержанию реплик; вернувшись на шкафут, велел спустить тали, чтобы немедленно поднять шлюпку на борт.
Тем временем «Ибекс»и «Торо» исчезли из поля зрения, но их орудия раз за разом гремели залпами, на которые временами отвечал беспорядочный, но мощный огонь тяжелых испанских орудий. Гром пушек сливался с раскатами грозы надвигавшейся бури, а стократное эхо раскатывалось по темной суше и уносимое ветром возвращалось в море.
Среди всей этой канонады, сквозь шум ветра, воющего в вантах, донесся крик Славна, который окликал корабль. Ему ответили, с борта блеснул желтый луч фонаря. Шлюпка взлетела на волне, нырнула в тень, показалась снова, несколько рук подхватили спущенные тали, заскрипели блоки и через миг экипаж «Зефира» услышал голос своего капитана, который не теряя времени отдавал краткие команды.
ГЛАВА V
Тут издалека со стороны порта донесся раскатистый гулне то пушечный выстрел, не то удар грома. Багровая вспышка озарила небо, погасла и вспыхнула снова.
Ворст и Хагстоун как по команде остановились, шепот стих, все взгляды устремились в одну точку. В полумиле, может быть в миле от залива, за узким перешейком, что-то произошло; что — то начиналось. Волнистый черный контур скал почернел ещё больше, контрастируя с небом, которое все ярче озарялось заревом, а ветер доносил оттуда смесь криков и взрывов, какие бывают в самой гуще битвы.
— Началось, — вздохнул Хагстоун.
Ворст переступил с ноги на ногу, почесывая редкую рыжую щетину, скрывавшую побитые оспой щеки.
— Ja, recht, началось — подтвердил он и взглянул на матросов, которые собрались на шкафуте по правому борту.
— Приготовиться ставить паруса? — спросил он помощника капитана.
— Можно, — согласился Хагстоун, хоть знал, что пройдет ещё немало времени, прежде чем понадобится поднять якорь, и добавил: — Прихвати несколько парней к кабестану.
Плотник вполголоса отдал команды и зашагал на нос, чтобы проследить за маневрами, как только подойдет нужный момент. Подумал, что Мартен может прибыть и парусной шлюпкой, которую забрал с «Зефира». Жаль было бы её потерять…
И тут же укорил себя за эту мысль: пусть черти заберут все шлюпки, лишь бы Мартен вышел невредимым из этого рискованного приключения.
« — Наверняка вернется берегом, — подумал он, — так ближе да и надежнее…»
Взглянул на небо. Сверкали молнии, ветер все крепчал, отблески кровавого зарева падали на темную гладь моря. Шум в порту все нарастал, раз за разом гул взрывов сотрясал воздух и разносился эхом, отраженным от скал за кормой корабля.
« — Ну, — думал Ворст, — сейчас там жарко! Пожалуй, зарево видно даже в Дувре!»
Полез в карман, достал оттуда комок прессованного табаку, отломил приличный кусок и принялся неторопливо его пережевывать. Это была отличная темно-коричневая португальская махорка, жгучая, как перец. Он приберегал её только для минут крайнего напряжения: никотин и размеренные движения челюстей действовали успокоительно, снимали тревогу, умеряли нетерпение.
Но на этот раз и проверенное средство подвело, ожидание в бездействии, казалось, тянется до бесконечности.
В какой-то миг взор одноглазого плотника заметил тень темнее, чем гладь моря, белевшая гребнями волн у выхода из бухты. Тень, а точнее две тени, двигались параллельно в полумиле от берега.
«Ибекс»и «Торо», — подумал Ворст.
Погнал одного из юнг к Хагстоуну с этим известием, и тот примчался прежде, чем два корабля миновали вход в бухту.
— Да, это наверняка Уайт и Бельмон, — согласился он, взглянув в указанном направлении. — Мы должны присоединиться к ним.
— А что же будет с капитаном? — спросил Ворст, заталкивая комок жвачки за щеку.
Помощник заколебался, потом неохотно буркнул:
— Он сам так приказал. Видно, им что-то помешало, раз до сих пор его нет.
Плотник тяжело ворочал мысли в голове, а жвачку во рту, все ещё не убежденный до конца.
— «Зефир» должен был выйти в море только когда они возьмутся за свое, — промямлил он, переступая с ноги на ногу.
Словно в ответ ему из носовых орудий «Ибекса» грянули первые два выстрела, и тут же заговорили орудия «Торо», который выходил вперед и маневрировал, уже скрываясь за скалистым мысом.
— Приказ есть приказ, — начал Хагстоун и умолк — где-то вдали, в глубине бухты звучал триумфальный рык Славна, способный вызвать нервное расстройство самого немузыкального слушателя.
По правде говоря, ни Уильям Хагстоун, ни Броер Ворст не относились к людям, чутким к гармониям звуков, и не отличались музыкальностью, но будь даже и так, в подобных обстоятельствах пение Перси Барнса показалось бы им ангельским хоралом. Во всяком случае, оно на них подействовало как чудесный бальзам, приложенный к кровоточащей ране, как распахнутые двери темницы — на узника, получившего свободу, как вид прохладного источника — на страждущего.
— Слабо им с ним справиться, — буркнул Ворст. — Что, слабо? Он им не дался!
Хагстоун не слушал этих гордых по тону, но убогих по содержанию реплик; вернувшись на шкафут, велел спустить тали, чтобы немедленно поднять шлюпку на борт.
Тем временем «Ибекс»и «Торо» исчезли из поля зрения, но их орудия раз за разом гремели залпами, на которые временами отвечал беспорядочный, но мощный огонь тяжелых испанских орудий. Гром пушек сливался с раскатами грозы надвигавшейся бури, а стократное эхо раскатывалось по темной суше и уносимое ветром возвращалось в море.
Среди всей этой канонады, сквозь шум ветра, воющего в вантах, донесся крик Славна, который окликал корабль. Ему ответили, с борта блеснул желтый луч фонаря. Шлюпка взлетела на волне, нырнула в тень, показалась снова, несколько рук подхватили спущенные тали, заскрипели блоки и через миг экипаж «Зефира» услышал голос своего капитана, который не теряя времени отдавал краткие команды.
ГЛАВА V
Морское сражение в Английском канале (или канале Ла Манш, как гораздо скромнее именуют этот участок Атлантики французы), начатое отчаянной атакой трех каперских кораблей на всю мощь Великой Армады, продолжалась до самого полудня следующего дня.
Поначалу испанцы, охваченные паникой в результате пожара, вызванного в Кале пылающей каравеллой «Двенадцать апостолов», которая по непонятным причинам врезалась в самую гущу судов у причала, пустились наутек, и наткнувшись на этих три корабля сочли, что имеют дел с главными силами англичан. Но после первого обмена залпами сориентировались, что располагают подавляющим превосходством, что позволило им успокоиться и настолько воспрянуть духом, что уже самим перейти в атаку. Наверняка сделай они это сразу, более решительно и с лучшей тактической организацией — три смельчака отправились бы на дно. Но атака запоздала, а небольшие суда англичан оказались гораздо маневреннее и быстрее, чем мощные испанские каравеллы, пользовавшиеся веслами при выполнении трудных маневров. Каперы королевы Елизаветы умели укусить и вовремя уклониться, а погоня за ними не давала никаких результатов. И в довершение неприятностей к ярости и стыду испанских капитанов огонь легких орудий англичан оказался гораздо прицельнее, чем залпы тяжелых дальнобойных мортир, сорокавосьмифунтовых картаунов и картечниц и наносил серьезные повреждения такелажу огромных кораблей, лишая их хода и ломая строй. И наконец буря, которая поначалу благоприятствовала Армаде, вскоре обернулась против нее: ветер сменил направление с восточного на юго — западный и дул все сильнее, гоня высокие, плохо управлявшиеся каравеллы в сторону побережья Англии.
Вскоре после полуночи Непобедимая Армада рассеялась вследствие этого на пространстве около тридцати миль — от мыса Грис Нез до Гастингса — и была вынуждена прекратить погоню за тремя нахальными корсарами, отвечая лишь огнем отдельных кораблей на их укусы. Но что было гораздо хуже, на рассвете в бушующем море с запада показались многочисленные паруса, свидетельствующие, что теперь действительно надвигается столкновение с крупными силами англичан.
Прежде чем оно произошло, адмирал Медина — Сидония с величайшим трудом сумел сгруппировать вокруг своего флагманского корабля около сорока каравелл, которые в бледном свете наступающего дня открыли прицельный огонь на предельной дистанции. Но Френсис Дрейк не хотел подставлять свою флотилию под убийственные ядра испанской артиллерии; держась за пределами досягаемости, он атаковал только одиночные корабли в ожидании прибытия лорда Хоуарда и Фробишера.
«Золотая лань» лавировала во главе королевских фрегатов между южным побережьем Англии и главной группировкой испанских сил, пока каперская эскадра под командой Хоукинса окружала Великую Армаду широкой дугой с юга. В результате герцог Медина — Сидония волей — неволей вынужден был перейти к защитной тактике, и это против слабейшего противника, который превосходил его только скоростью своих кораблей. Обе стороны, казалось, выжидали какой-то выгодной для себя перемены в ситуации, но одни лишь англичане знали, на что могут рассчитывать; испанцы скорее отдались на волю судьбы, которая однако отвернулась от них несмотря на мимолетную видимость удачи.
Эти ошибочные надежды короткое время возлагались на эскадру тяжелых шестисоттонных каравелл командора Бласко де Рамиреса. Эскадра эта, рассеявшаяся после бегства из Кале, утром собралась поблизости от Булони и взяла курс на северо-восток, чтобы соединиться с адмиралом. Примерно на траверсе Дангена её обнаружили с флагманского корабля герцога Сидония, заметив, что она направилась прямо на кордон каперских фрегатов Хоукинса, намереваясь пробиться через них к главным силам Армады.
Два из шести английских кораблей, которые преградили ей дорогу, были уничтожены залпами Рамиреса; два других вышли из боя с перебитыми реями и распоротыми парусами. Но прежде, чем испанцы успели снова зарядить орудия, позади, со стороны пролива Па де Кале, показался целый лес раздутых парусов. Это лорд Хоуард и Фробишер подтягивали на помощь свои шестьдесят кораблей, чтобы взять под перекрестный огонь уже полуразбитый флот Филипа II.
Эскадре Бласко де Рамиреса уже не суждено было добраться до цели: огромные четырехмачтовые каравеллы, несущие по шестнадцать тяжелых орудий по каждому борту и несколько десятков фальконетов полегче на трех или четырех артиллерийских палубах, после поспешно выпущенных залпов рассеялись во все стороны, а отчаянная атака англичан смешала весь строй Медина — Сидонии.
Однако Великая Армада, окруженная кольцом английских кораблей, отчаянно оборонялась. Пять часов длилась канонада, грохот которой был слышен от Брайтона до Рамсгейта и от Дьеппа до Дюнкерка. Пороховой дым и дым пожаров затянули хмурое небо над графствами Сассекс и Кент, а на дне моря почили навсегда останки более чем тридцати парусников.
В конце концов внезапный шторм разогнал как нападавших, так и оборонявшихся. Безумно завывавший ветер и вздыбленные им волны стали опаснее орудийного огня, прицельность которого пострадала от отчаянной качки. Англичане вышли из боя и вернулись в Портсмут, под защиту острова Уайт, но Великой Армаде негде было укрыться.
Александр Фарнезе, который из-за блокады нидерландских портов не мог выйти в море с войсками, погруженными на собственные корабли, советовал адмиралу длительную стоянку в Эмдене. Однако Медина — Сидония отверг этот совет. Даже сейчас, когда его силы таяли в нескончаемой битве, он верил, что Великая Армада все ещё остается Армадой Непобедимой; что при более благоприятной погоде он расправится с англичанами, отомстит за позорную панику в Кале, сумеет высадить десант и одним махом завоевать остров еретиков. Потому он повернул по ветру и поплыл на север, приняв роковое решение напасть на Англию с востока.
Если погодные условия не благоприятствовали намерениям испанцев, то они не были на пользу и флотилии Дрейка и Хоукинса, которые только назавтра отправились в погоню за Великой Армадой. Медина — Сидония успел миновать Па де Кале и возникали опасения, что он попытается высадить десант на побережье Эссекса или где-нибудь дальше к северу. Нужно было ему помешать. Но ветер, ослабевший ночью, днем вновь разбушевался. На его отчаянный вой отозвалась вся мощь Атлантики и огромная масса воды, вздыбленная в гривастые валы, мчалась теперь вдоль южных берегов Англии. Темные тучи летели по небу, сбивались и густели в сплошную серую массу, на фоне которой с головокружительной быстротой пролетали мелкие, черные, злые обрывки облаков, несущих внезапные шквалы.
«Зефир», плывя во главе авангарда, состоявшего из «Ибекса», »Торо»и «Ванно», уже много часов испытывал их ярость, но Мартен не позволил спустить ни единого паруса. Он хотел наверстать упущенное время и до темноты догнать Великую Армаду, чтобы сразу уведомить Дрейка о её передвижениях.
Как только они вышли из пролива Солент и миновали мыс Нидлс, чтобы обойти остров Уайт с запада и юга, огромные волны, длиной не меньше мили от гребня до гребня, начали с шипеньем перекатываться через палубу «Зефира». Шторм срывал шлюпки, сокрушал надстройки, сдвигал орудийные лафеты.
В какой-то миг трое свежезавербованных матросов из Портсмута исчезли со шкафута бесследно, без единого возгласа, словно цифры, стертые влажной тряпкой с черной доски, и Мартен, который сам стоял за рулем, только прикусил губу и громко выругался.
Что значила смерть этих троих по сравнению с опасностью, грозившей «Зефиру»! По сравнению с судьбой Англии!
Он не мог щадить никого и ничего. Любой ценой нужно было пробиться в Северное море и плыть дальше на север, чтобы догнать испанцев и вовремя предупредить Дрейка об их намерениях.
Корабль страдал и боролся молча. Когда штормовая волна обрушивалась на палубу, содрогался от носа до кормы и глубоко нырял, придавленный тоннами воды, обрушивавшимся на него с грохотом, подобным треску рушащегося дома. Потом медленно всплывал, нестерпимо медленно, прямо — таки с болезненным усилием, сбрасывая бремя воды со шкафута и словно переводя дух перед следующим ударом.
Мартен страдал вместе с ним, особенно переживая муку этих медленных всплытий из-под страшной тяжести вспененной купели. Сердце его замирало при мысли, что «Зефир» может вдруг не подняться, что ужасный хребет чудовищной волны накроет склоненные мачты и реи, погружая корпус в буйную пену и переворачивая его вверх дном. И все-таки он ни на румб не менял курса; верил, что корабль выдержит, что в конце концов несмотря на убийственное неравенство сил победит в этой схватке, единственной целью которой было настолько удалиться от берегов, чтобы получить возможность перебросить реи на противоположный галс и помчаться по ветру в бакштаг.
Когда наконец он решился на этот маневр, за кормой «Зефира» не было видать ни контуров суши, ни мачт и парусов оставшися далеко позади кораблей. Окружали его только серо — серебристые стены дождя и гребни пены.
Первые сведения о курсе, избранном адмиралом Медина — Сидония, предоставили Мартену рыбаки из Уолтона, в руки которых попала каравелла «Святой Иосиф», разбившаяся на бесчисленных мелях, окружавших побережье Эссекса. Узнал он от них немного, поскольку и со «Святым Иосифом», и с его экипажем обошлись они вовсе не по-христиански, так что живым не ушел никто. Во всяком случае из их рассказа об этом событии можно было сделать вывод, что Великая Армада плывет дальше на север, видимо не собираясь заходить ни в один из нидерландских портов, и что она по — прежнему рассеяна.
Так что оставив соответствующие письменные инструкции шевалье де Бельмону и велев рыбакам вручить их капитану первого английского корабля, который приблизится к их деревне, Мартен также отплыл на север — восток вдоль побережья Саффолка и Норфолка.
Шторм стих под вечер, ветер медленно менял направление, и после захода солнца начал дуть прямо с юга, что значительно облегчило плавание. Благодаря столь благоприятным обстоятельствам «Зефир» плыл теперь со скоростью двенадцати и даже четырнадцати узлов и около восьми вечера оказался у входа в залив Хамбер.
И тут Мартен наткнулся на следы испанцев. Печальные следы, которых ему предстояло увидеть ещё не раз. На мелях, вдоль низких берегов и рифов торчали до нитки разграбленные остовы крупных кораблей, а трупы моряков и солдат покачивались на волнах, окруженные стаями чаек. Рыбаки, крестьяне и йомены из Линдсея и Йоркшира, среди которых было немало католиков, истребляли папистов ради жалкой добычи или из опасения перед вооруженным вторжением, не спрашивая об их намерениях и не выказывая жалости.
Такое положение дел успокоило Мартена: какой бы план не родился в голове вождя Великой Армады, Англии пока не грозил никакой десант. В то же время «Зефиру» требовался хоть день передышки для приведения в порядок такелажа и устранения повреждений, полученных во время бури в проливе Ла Манш, а также для соединения с остальными силами авангарда и передачи полученных сведений Дрейку.
Встреча с Пьером Кароттом и Ричардом де Бельмоном произошла на следующий день. Недоставало только «Ибекса», который повернул назад из Уолтона, чтобы встретить флотилию Дрейка и Хоукинса с рапортом, составленным Бельмоном.
Ричард хотел дождаться его возвращения и новых приказов адмирала, но Мартен заставлял поторапливаться. Его сжигало любопытство, что же собственно намерен делать Медина — Сидония, и кроме того, питала некоторая надежда, что найдется случай схватиться с Бласко де Рамиресом, который ускользнул из Кале.
Так что три корабля снова подняли якоря и поплыли дальше на север.
Северное море по части ярости штормов и бурь немногим уступало Английскому каналу, так что Великая Армада, бездарно ведомая своим адмиралом, который плыл без карт и лоцманов, таяла день ото дня. Когда провалились попытки десантов в Тинмуте и на побережьи Шотландии в Ферт оф Форт, стало ясно, что ни одному испанскому солдату не суждено ступить на еретический остров.
Вслед за потрепанной армадой, как стая голодных волков за стадом овец, двигались корабли англичан, топя отбившиеся от главных сил, запоздавшие или заблудившиеся каравеллы, а у берегов собирались вооруженные толпы и войска шотландских баронов, жаждущие грабежа и крови.
Когда в середине июля остатки самой мощной эскадры тяжелых четырехмачтовых испанских парусников вошли в Мюррей Ферт, чтобы пополнить запасы пресной воды, они встретили там притаившуюся среди скал маленькую каперскую флотилию под командованием знаменитого корсара Яна Мартена, и несмотря на свое преимущество в огневой мощи вынуждены были отступить.
Эта победа, одержанная четырьмя каперами, из которых только один оказался англичанином, вызвала восторг и горячую симпатию жителей Инвернесса. Магистрат постановил чествовать большим банкетом героев этой битвы, как защитников города и порта, а когда разнеслась весть, что среди них прекрасно тут известный Пьер Каротт, все самые солидные обыватели присоединились к торжеству.
Но не капитан фрегата «Ванно»и даже не Мартен остались на долгие годы в памяти хозяев. Наибольшее впечатление произвело на пирующих неожиданное выступление Перси Бареса, прозванного Славном. Ведь Славн сумел не только превзойти всех местных бардов, но заодно и прославить легендарную воинственность своих земляков или скорее их предков из Сассекса.
Произошло это на старом рынке Инвернесса, где, пользуясь необычайно хорошей и солнечной погодой, расставили столы перед таун-холлом, и где Мартен мог убедиться лично, что в рассказах Каротта о шотландском гостеприимстве не было ни тени преувеличения.
Поначалу известную трудность во взаимопонимании и провозглашении тостов представлял повсеместно используемый в Верхней Шотландии гэльский язык, которого почти никто из прибывших не понимал; однако Пьер и его бывший помошник Дингвелл, женатый на местной красотке и осевший тут навсегда к огорчению своего капитана, взяли на себя роли переводчиков за почетным столом, а остальные участники банкета сумели установить дружеские отношения с помощью жестов.
Перед заходом солнца оркестр горцев стал играть для танцев, а в перерывах соревновались исполнители баллад и песен Оссиана. Эти выступления, воспринимаемые скоттами с немалым восторгом, вдохновили на действие Перси Барнса, который воспылал желанием познакомить столь благодарную аудиторию и со своим репертуаром, и с этой целью сделал соответствующее предложение Дингвеллу.
К несчастью ни Мартен, ни кто-нибудь из старших боцманов «Зефира» не заметил этих приготовлений, а Дингвелл, которому предложение Славна показалась весьма уместным (поскольку он никогда в жизни не слышал его пения) перевел его слова лорд — мэру города. Этот последний без колебаний встал и к изумлению Мартена представил английского барда собравшимся.
Теперь уже поздно было предотвращать катастрофу: Перси, осчастливленный таким оборотом событий, потер руки и поклонился городским советникам, а потом шепнул что-то сидевшему рядом Дингвеллу.
— Ваша светлость, — сказал Дингвелл, — боцман Барнс желает пояснить вам и присутствующим здесь почтенным управителям города, что песня, которую он исполнит, происходит из времен Вильгельма Завоевателя.
— О, в самом деле? — вежливо вставил лорд — мэр.
— Вот именно, — подтвердил переводчик. — При этом речь там идет о банде разбойников, которые вместе с Вильгельмом прибыли из Нормандии, чтобы захватить твердыню замка Гастингс.
— Ага, — догадался лорд — мэр, — это будет военная баллада?
— Вот именно, — повторил Дингвелл, перемолвившись со Славном. — Боцман Барнс предупреждает вашу светлость, что ему придется одному заменить нескольких исполнителей, которые обычно поют эту балладу в графстве Сассекс. И вдобавок песня эта очень трудна, поскольку некоторые её части лишены слов.
Лорд — мэр вопросительно взглянул на сидящего рядом Каротта, Каротт покосился на растерянного Мартена, Мартен — на искренне позабавленного всем этим Ричарда де Бельмона, который немного понимал по-гэльски, но только пожал плечами.
Каротт спросил:
— Если там нет слов, то как же он будет петь?
— Будет подражать звукам битвы, — пояснил Дингвелл, вновь посовещавшись с исполнителем. — А теперь, ваша светлость, боцман Барнс хочет знать, может ли он начать?
— Чтоб у него язык отсох, — буркнул Мартен.
Но лорд — мэр солидно кивнул, а Славн немотой отнюдь не страдал; сбросив шерстяную куртку, подвернул обтрепанные рукава рубахи — и начал. Начал прыгать галопом взад — вперед перед столом почетных гостей, что сразу привело шотландцев в недоумение, поскольку никто ещё тут не начинал баллады таким манером. Но хорошо информированный Дингвелл пояснил, что это как раз «та банда из Нормандии» оседлала коней и приближается к взгорью, на котором стоит замок.
Тогда Славн оставил роль всадника, вскочил на край скамьи между Хагстоуном и каким-то советником в клетчатом тартане и, прикрыв рукой глаза, начал внимательно озираться вокруг.
— Ого! — воскликнул Каротт. — Вот и страж на стенах замка. Он не даст застичь врасплох!
Славн изящно ему поклонился в знак благодарности за столь уместное замечание, после чего перевоплотился в Вильгельма Завоевателя. Придержал коня и, встав на стременах, с выражение отчаянной решимости на лице поднял руку, указывая на таун — холл.
— Сейчас он затрубит в атаку, — шепнул Каротт Мартену. Слушай.
В самом деле Славн набрал в грудь воздуха, надул щеки и затрубил. Это был сигнал столь пронзительный, что у слушателей кровь застыла в жилах. Мартен подскочил и вновь рухнул на стул; подпрыгнул и шевалье де Бельмон; подпрыгнул лорд — мэр, а по спинам советников пробежала дрожь ужаса. Только предусмотрительные матросы с «Зефира» сохранили спокойствие, поскольку уже зная эту балладу в исполнении Перси Барнса, вовремя заткнули уши.
То, что последовало после сигнала на штурм, вызвало у слушателей головокружение, потому что теперь Славн менял роли с молниеносной быстротой: был табуном ржащих и храпящих скакунов, которые сломя голову неслись по каменистому склону холма; был сразу несколькими главарями, которые отдавали команды и гнали своих людей в бой; был то одним, то другим, то десятым бойцом, мечущим вызовы и проклятия; был звенящими тетивами луков и свистящими стрелами; подражал стадам убегающих в страхе овец, крикам и плачу пастушков, отчаянию женщин, треску лопающихся щитов, звону мечей о броню и — сверх всего этого — вою какого-то пса, которому в сутолоке отрубили хвост…
— Проклятье, — бросил оглушенный Каротт, — я надеюсь, что одна из сторон выиграет наконец эту битву…
Некоторое время Мартен полагал, что надежда Пьера исполнится: нападавшие, все ещё вереща во все горло, тем не менее медленно отступали, пока крики постепенно не стихли у подножья холма, а Славн, тяжело дыша, в раздумьи опустил голову.
Мартен облегченно вздохнул, а шевалье де Бельмон уже приготовился аплодировать, когда Каротт его удержал.
— Опасаюсь, это ещё не конец, — шепнул он.
Перси как-то сразу очнулся и, ступая на пальцах, очертил обширную дугу.
— Вильгельм высылает отряд, который обойдет их с фланга, — догадался Каротт.
— Чтоб его черти взяли, — заскрипел зубами Мартен, но его пожелание утонуло в воплях защитников, которые заметили фланговую атаку.
Поначалу испанцы, охваченные паникой в результате пожара, вызванного в Кале пылающей каравеллой «Двенадцать апостолов», которая по непонятным причинам врезалась в самую гущу судов у причала, пустились наутек, и наткнувшись на этих три корабля сочли, что имеют дел с главными силами англичан. Но после первого обмена залпами сориентировались, что располагают подавляющим превосходством, что позволило им успокоиться и настолько воспрянуть духом, что уже самим перейти в атаку. Наверняка сделай они это сразу, более решительно и с лучшей тактической организацией — три смельчака отправились бы на дно. Но атака запоздала, а небольшие суда англичан оказались гораздо маневреннее и быстрее, чем мощные испанские каравеллы, пользовавшиеся веслами при выполнении трудных маневров. Каперы королевы Елизаветы умели укусить и вовремя уклониться, а погоня за ними не давала никаких результатов. И в довершение неприятностей к ярости и стыду испанских капитанов огонь легких орудий англичан оказался гораздо прицельнее, чем залпы тяжелых дальнобойных мортир, сорокавосьмифунтовых картаунов и картечниц и наносил серьезные повреждения такелажу огромных кораблей, лишая их хода и ломая строй. И наконец буря, которая поначалу благоприятствовала Армаде, вскоре обернулась против нее: ветер сменил направление с восточного на юго — западный и дул все сильнее, гоня высокие, плохо управлявшиеся каравеллы в сторону побережья Англии.
Вскоре после полуночи Непобедимая Армада рассеялась вследствие этого на пространстве около тридцати миль — от мыса Грис Нез до Гастингса — и была вынуждена прекратить погоню за тремя нахальными корсарами, отвечая лишь огнем отдельных кораблей на их укусы. Но что было гораздо хуже, на рассвете в бушующем море с запада показались многочисленные паруса, свидетельствующие, что теперь действительно надвигается столкновение с крупными силами англичан.
Прежде чем оно произошло, адмирал Медина — Сидония с величайшим трудом сумел сгруппировать вокруг своего флагманского корабля около сорока каравелл, которые в бледном свете наступающего дня открыли прицельный огонь на предельной дистанции. Но Френсис Дрейк не хотел подставлять свою флотилию под убийственные ядра испанской артиллерии; держась за пределами досягаемости, он атаковал только одиночные корабли в ожидании прибытия лорда Хоуарда и Фробишера.
«Золотая лань» лавировала во главе королевских фрегатов между южным побережьем Англии и главной группировкой испанских сил, пока каперская эскадра под командой Хоукинса окружала Великую Армаду широкой дугой с юга. В результате герцог Медина — Сидония волей — неволей вынужден был перейти к защитной тактике, и это против слабейшего противника, который превосходил его только скоростью своих кораблей. Обе стороны, казалось, выжидали какой-то выгодной для себя перемены в ситуации, но одни лишь англичане знали, на что могут рассчитывать; испанцы скорее отдались на волю судьбы, которая однако отвернулась от них несмотря на мимолетную видимость удачи.
Эти ошибочные надежды короткое время возлагались на эскадру тяжелых шестисоттонных каравелл командора Бласко де Рамиреса. Эскадра эта, рассеявшаяся после бегства из Кале, утром собралась поблизости от Булони и взяла курс на северо-восток, чтобы соединиться с адмиралом. Примерно на траверсе Дангена её обнаружили с флагманского корабля герцога Сидония, заметив, что она направилась прямо на кордон каперских фрегатов Хоукинса, намереваясь пробиться через них к главным силам Армады.
Два из шести английских кораблей, которые преградили ей дорогу, были уничтожены залпами Рамиреса; два других вышли из боя с перебитыми реями и распоротыми парусами. Но прежде, чем испанцы успели снова зарядить орудия, позади, со стороны пролива Па де Кале, показался целый лес раздутых парусов. Это лорд Хоуард и Фробишер подтягивали на помощь свои шестьдесят кораблей, чтобы взять под перекрестный огонь уже полуразбитый флот Филипа II.
Эскадре Бласко де Рамиреса уже не суждено было добраться до цели: огромные четырехмачтовые каравеллы, несущие по шестнадцать тяжелых орудий по каждому борту и несколько десятков фальконетов полегче на трех или четырех артиллерийских палубах, после поспешно выпущенных залпов рассеялись во все стороны, а отчаянная атака англичан смешала весь строй Медина — Сидонии.
Однако Великая Армада, окруженная кольцом английских кораблей, отчаянно оборонялась. Пять часов длилась канонада, грохот которой был слышен от Брайтона до Рамсгейта и от Дьеппа до Дюнкерка. Пороховой дым и дым пожаров затянули хмурое небо над графствами Сассекс и Кент, а на дне моря почили навсегда останки более чем тридцати парусников.
В конце концов внезапный шторм разогнал как нападавших, так и оборонявшихся. Безумно завывавший ветер и вздыбленные им волны стали опаснее орудийного огня, прицельность которого пострадала от отчаянной качки. Англичане вышли из боя и вернулись в Портсмут, под защиту острова Уайт, но Великой Армаде негде было укрыться.
Александр Фарнезе, который из-за блокады нидерландских портов не мог выйти в море с войсками, погруженными на собственные корабли, советовал адмиралу длительную стоянку в Эмдене. Однако Медина — Сидония отверг этот совет. Даже сейчас, когда его силы таяли в нескончаемой битве, он верил, что Великая Армада все ещё остается Армадой Непобедимой; что при более благоприятной погоде он расправится с англичанами, отомстит за позорную панику в Кале, сумеет высадить десант и одним махом завоевать остров еретиков. Потому он повернул по ветру и поплыл на север, приняв роковое решение напасть на Англию с востока.
Если погодные условия не благоприятствовали намерениям испанцев, то они не были на пользу и флотилии Дрейка и Хоукинса, которые только назавтра отправились в погоню за Великой Армадой. Медина — Сидония успел миновать Па де Кале и возникали опасения, что он попытается высадить десант на побережье Эссекса или где-нибудь дальше к северу. Нужно было ему помешать. Но ветер, ослабевший ночью, днем вновь разбушевался. На его отчаянный вой отозвалась вся мощь Атлантики и огромная масса воды, вздыбленная в гривастые валы, мчалась теперь вдоль южных берегов Англии. Темные тучи летели по небу, сбивались и густели в сплошную серую массу, на фоне которой с головокружительной быстротой пролетали мелкие, черные, злые обрывки облаков, несущих внезапные шквалы.
«Зефир», плывя во главе авангарда, состоявшего из «Ибекса», »Торо»и «Ванно», уже много часов испытывал их ярость, но Мартен не позволил спустить ни единого паруса. Он хотел наверстать упущенное время и до темноты догнать Великую Армаду, чтобы сразу уведомить Дрейка о её передвижениях.
Как только они вышли из пролива Солент и миновали мыс Нидлс, чтобы обойти остров Уайт с запада и юга, огромные волны, длиной не меньше мили от гребня до гребня, начали с шипеньем перекатываться через палубу «Зефира». Шторм срывал шлюпки, сокрушал надстройки, сдвигал орудийные лафеты.
В какой-то миг трое свежезавербованных матросов из Портсмута исчезли со шкафута бесследно, без единого возгласа, словно цифры, стертые влажной тряпкой с черной доски, и Мартен, который сам стоял за рулем, только прикусил губу и громко выругался.
Что значила смерть этих троих по сравнению с опасностью, грозившей «Зефиру»! По сравнению с судьбой Англии!
Он не мог щадить никого и ничего. Любой ценой нужно было пробиться в Северное море и плыть дальше на север, чтобы догнать испанцев и вовремя предупредить Дрейка об их намерениях.
Корабль страдал и боролся молча. Когда штормовая волна обрушивалась на палубу, содрогался от носа до кормы и глубоко нырял, придавленный тоннами воды, обрушивавшимся на него с грохотом, подобным треску рушащегося дома. Потом медленно всплывал, нестерпимо медленно, прямо — таки с болезненным усилием, сбрасывая бремя воды со шкафута и словно переводя дух перед следующим ударом.
Мартен страдал вместе с ним, особенно переживая муку этих медленных всплытий из-под страшной тяжести вспененной купели. Сердце его замирало при мысли, что «Зефир» может вдруг не подняться, что ужасный хребет чудовищной волны накроет склоненные мачты и реи, погружая корпус в буйную пену и переворачивая его вверх дном. И все-таки он ни на румб не менял курса; верил, что корабль выдержит, что в конце концов несмотря на убийственное неравенство сил победит в этой схватке, единственной целью которой было настолько удалиться от берегов, чтобы получить возможность перебросить реи на противоположный галс и помчаться по ветру в бакштаг.
Когда наконец он решился на этот маневр, за кормой «Зефира» не было видать ни контуров суши, ни мачт и парусов оставшися далеко позади кораблей. Окружали его только серо — серебристые стены дождя и гребни пены.
Первые сведения о курсе, избранном адмиралом Медина — Сидония, предоставили Мартену рыбаки из Уолтона, в руки которых попала каравелла «Святой Иосиф», разбившаяся на бесчисленных мелях, окружавших побережье Эссекса. Узнал он от них немного, поскольку и со «Святым Иосифом», и с его экипажем обошлись они вовсе не по-христиански, так что живым не ушел никто. Во всяком случае из их рассказа об этом событии можно было сделать вывод, что Великая Армада плывет дальше на север, видимо не собираясь заходить ни в один из нидерландских портов, и что она по — прежнему рассеяна.
Так что оставив соответствующие письменные инструкции шевалье де Бельмону и велев рыбакам вручить их капитану первого английского корабля, который приблизится к их деревне, Мартен также отплыл на север — восток вдоль побережья Саффолка и Норфолка.
Шторм стих под вечер, ветер медленно менял направление, и после захода солнца начал дуть прямо с юга, что значительно облегчило плавание. Благодаря столь благоприятным обстоятельствам «Зефир» плыл теперь со скоростью двенадцати и даже четырнадцати узлов и около восьми вечера оказался у входа в залив Хамбер.
И тут Мартен наткнулся на следы испанцев. Печальные следы, которых ему предстояло увидеть ещё не раз. На мелях, вдоль низких берегов и рифов торчали до нитки разграбленные остовы крупных кораблей, а трупы моряков и солдат покачивались на волнах, окруженные стаями чаек. Рыбаки, крестьяне и йомены из Линдсея и Йоркшира, среди которых было немало католиков, истребляли папистов ради жалкой добычи или из опасения перед вооруженным вторжением, не спрашивая об их намерениях и не выказывая жалости.
Такое положение дел успокоило Мартена: какой бы план не родился в голове вождя Великой Армады, Англии пока не грозил никакой десант. В то же время «Зефиру» требовался хоть день передышки для приведения в порядок такелажа и устранения повреждений, полученных во время бури в проливе Ла Манш, а также для соединения с остальными силами авангарда и передачи полученных сведений Дрейку.
Встреча с Пьером Кароттом и Ричардом де Бельмоном произошла на следующий день. Недоставало только «Ибекса», который повернул назад из Уолтона, чтобы встретить флотилию Дрейка и Хоукинса с рапортом, составленным Бельмоном.
Ричард хотел дождаться его возвращения и новых приказов адмирала, но Мартен заставлял поторапливаться. Его сжигало любопытство, что же собственно намерен делать Медина — Сидония, и кроме того, питала некоторая надежда, что найдется случай схватиться с Бласко де Рамиресом, который ускользнул из Кале.
Так что три корабля снова подняли якоря и поплыли дальше на север.
Северное море по части ярости штормов и бурь немногим уступало Английскому каналу, так что Великая Армада, бездарно ведомая своим адмиралом, который плыл без карт и лоцманов, таяла день ото дня. Когда провалились попытки десантов в Тинмуте и на побережьи Шотландии в Ферт оф Форт, стало ясно, что ни одному испанскому солдату не суждено ступить на еретический остров.
Вслед за потрепанной армадой, как стая голодных волков за стадом овец, двигались корабли англичан, топя отбившиеся от главных сил, запоздавшие или заблудившиеся каравеллы, а у берегов собирались вооруженные толпы и войска шотландских баронов, жаждущие грабежа и крови.
Когда в середине июля остатки самой мощной эскадры тяжелых четырехмачтовых испанских парусников вошли в Мюррей Ферт, чтобы пополнить запасы пресной воды, они встретили там притаившуюся среди скал маленькую каперскую флотилию под командованием знаменитого корсара Яна Мартена, и несмотря на свое преимущество в огневой мощи вынуждены были отступить.
Эта победа, одержанная четырьмя каперами, из которых только один оказался англичанином, вызвала восторг и горячую симпатию жителей Инвернесса. Магистрат постановил чествовать большим банкетом героев этой битвы, как защитников города и порта, а когда разнеслась весть, что среди них прекрасно тут известный Пьер Каротт, все самые солидные обыватели присоединились к торжеству.
Но не капитан фрегата «Ванно»и даже не Мартен остались на долгие годы в памяти хозяев. Наибольшее впечатление произвело на пирующих неожиданное выступление Перси Бареса, прозванного Славном. Ведь Славн сумел не только превзойти всех местных бардов, но заодно и прославить легендарную воинственность своих земляков или скорее их предков из Сассекса.
Произошло это на старом рынке Инвернесса, где, пользуясь необычайно хорошей и солнечной погодой, расставили столы перед таун-холлом, и где Мартен мог убедиться лично, что в рассказах Каротта о шотландском гостеприимстве не было ни тени преувеличения.
Поначалу известную трудность во взаимопонимании и провозглашении тостов представлял повсеместно используемый в Верхней Шотландии гэльский язык, которого почти никто из прибывших не понимал; однако Пьер и его бывший помошник Дингвелл, женатый на местной красотке и осевший тут навсегда к огорчению своего капитана, взяли на себя роли переводчиков за почетным столом, а остальные участники банкета сумели установить дружеские отношения с помощью жестов.
Перед заходом солнца оркестр горцев стал играть для танцев, а в перерывах соревновались исполнители баллад и песен Оссиана. Эти выступления, воспринимаемые скоттами с немалым восторгом, вдохновили на действие Перси Барнса, который воспылал желанием познакомить столь благодарную аудиторию и со своим репертуаром, и с этой целью сделал соответствующее предложение Дингвеллу.
К несчастью ни Мартен, ни кто-нибудь из старших боцманов «Зефира» не заметил этих приготовлений, а Дингвелл, которому предложение Славна показалась весьма уместным (поскольку он никогда в жизни не слышал его пения) перевел его слова лорд — мэру города. Этот последний без колебаний встал и к изумлению Мартена представил английского барда собравшимся.
Теперь уже поздно было предотвращать катастрофу: Перси, осчастливленный таким оборотом событий, потер руки и поклонился городским советникам, а потом шепнул что-то сидевшему рядом Дингвеллу.
— Ваша светлость, — сказал Дингвелл, — боцман Барнс желает пояснить вам и присутствующим здесь почтенным управителям города, что песня, которую он исполнит, происходит из времен Вильгельма Завоевателя.
— О, в самом деле? — вежливо вставил лорд — мэр.
— Вот именно, — подтвердил переводчик. — При этом речь там идет о банде разбойников, которые вместе с Вильгельмом прибыли из Нормандии, чтобы захватить твердыню замка Гастингс.
— Ага, — догадался лорд — мэр, — это будет военная баллада?
— Вот именно, — повторил Дингвелл, перемолвившись со Славном. — Боцман Барнс предупреждает вашу светлость, что ему придется одному заменить нескольких исполнителей, которые обычно поют эту балладу в графстве Сассекс. И вдобавок песня эта очень трудна, поскольку некоторые её части лишены слов.
Лорд — мэр вопросительно взглянул на сидящего рядом Каротта, Каротт покосился на растерянного Мартена, Мартен — на искренне позабавленного всем этим Ричарда де Бельмона, который немного понимал по-гэльски, но только пожал плечами.
Каротт спросил:
— Если там нет слов, то как же он будет петь?
— Будет подражать звукам битвы, — пояснил Дингвелл, вновь посовещавшись с исполнителем. — А теперь, ваша светлость, боцман Барнс хочет знать, может ли он начать?
— Чтоб у него язык отсох, — буркнул Мартен.
Но лорд — мэр солидно кивнул, а Славн немотой отнюдь не страдал; сбросив шерстяную куртку, подвернул обтрепанные рукава рубахи — и начал. Начал прыгать галопом взад — вперед перед столом почетных гостей, что сразу привело шотландцев в недоумение, поскольку никто ещё тут не начинал баллады таким манером. Но хорошо информированный Дингвелл пояснил, что это как раз «та банда из Нормандии» оседлала коней и приближается к взгорью, на котором стоит замок.
Тогда Славн оставил роль всадника, вскочил на край скамьи между Хагстоуном и каким-то советником в клетчатом тартане и, прикрыв рукой глаза, начал внимательно озираться вокруг.
— Ого! — воскликнул Каротт. — Вот и страж на стенах замка. Он не даст застичь врасплох!
Славн изящно ему поклонился в знак благодарности за столь уместное замечание, после чего перевоплотился в Вильгельма Завоевателя. Придержал коня и, встав на стременах, с выражение отчаянной решимости на лице поднял руку, указывая на таун — холл.
— Сейчас он затрубит в атаку, — шепнул Каротт Мартену. Слушай.
В самом деле Славн набрал в грудь воздуха, надул щеки и затрубил. Это был сигнал столь пронзительный, что у слушателей кровь застыла в жилах. Мартен подскочил и вновь рухнул на стул; подпрыгнул и шевалье де Бельмон; подпрыгнул лорд — мэр, а по спинам советников пробежала дрожь ужаса. Только предусмотрительные матросы с «Зефира» сохранили спокойствие, поскольку уже зная эту балладу в исполнении Перси Барнса, вовремя заткнули уши.
То, что последовало после сигнала на штурм, вызвало у слушателей головокружение, потому что теперь Славн менял роли с молниеносной быстротой: был табуном ржащих и храпящих скакунов, которые сломя голову неслись по каменистому склону холма; был сразу несколькими главарями, которые отдавали команды и гнали своих людей в бой; был то одним, то другим, то десятым бойцом, мечущим вызовы и проклятия; был звенящими тетивами луков и свистящими стрелами; подражал стадам убегающих в страхе овец, крикам и плачу пастушков, отчаянию женщин, треску лопающихся щитов, звону мечей о броню и — сверх всего этого — вою какого-то пса, которому в сутолоке отрубили хвост…
— Проклятье, — бросил оглушенный Каротт, — я надеюсь, что одна из сторон выиграет наконец эту битву…
Некоторое время Мартен полагал, что надежда Пьера исполнится: нападавшие, все ещё вереща во все горло, тем не менее медленно отступали, пока крики постепенно не стихли у подножья холма, а Славн, тяжело дыша, в раздумьи опустил голову.
Мартен облегченно вздохнул, а шевалье де Бельмон уже приготовился аплодировать, когда Каротт его удержал.
— Опасаюсь, это ещё не конец, — шепнул он.
Перси как-то сразу очнулся и, ступая на пальцах, очертил обширную дугу.
— Вильгельм высылает отряд, который обойдет их с фланга, — догадался Каротт.
— Чтоб его черти взяли, — заскрипел зубами Мартен, но его пожелание утонуло в воплях защитников, которые заметили фланговую атаку.