Кто-то из солдат не выдержал и короткая очередь разорвала листву колючих кустов. На землю посыпались листья. Снова и снова раздавались выстрелы и Майкл тоже стрелял. Ему было страшно, потому что он не понимал, чего же добивается этот одинокий волк, зачем этот бег, почему волк бежит беззвучно, а его дыхание слышно за десятки метров.
   – Он уходит, сэр! – радостно заорал Сетин, – он уходит, убегает! Все, пропал, его нет на экране!
   Те, кто стрелял, прекратили огонь.
   – Черт, – нервно рассмеялся Майкл, – что это была за карусель?
   – Какого черта ему понадобилось эта хренотень? – почему-то сердито спросил солдат справа от Майкла.
   – Не знаю и знать не хочу, – Майкл поднялся с правого колена и перезарядил карабин.
   Томпсон крикнул с другого конца группы:
   – Что у вас, командир?
   – Ничего особенного. Идем домой.
   – Сэр, – раздался крик позади.
   Майкл обернулся и почувствовал, как у него холодеет внутри.
   – Что? – спросил он пересохшими губами.
   – Сэр, пропал Докс, он только что стоял в метре от меня, возле того дерева. А теперь его нет, сэр, – сказал солдат, шедший в паре с Доксом, молодым солдатом двадцати двух лет…
* * *
   …Я смог незаметно подобраться к группе чужаков, стараясь, чтобы между ними и мной всегда были деревья. Чужаки как-то почуяли Каса, хотя его еще не было видно из-за деревьев, и остановились. Двуногие переговаривались между собой, звуки их речи были отрывистыми и резкими, как крики птиц.
   Потом Кас стал загонщиком, его шаги стали неосторожными, дыхание шумным и хриплым. Мы делаем так, когда нас мало и мы хотим запутать и запугать стадо оленей. Один или двое показываются перед стадом, пробегают совсем рядом с перепуганными животными, кружат вблизи стада, все время оставаясь на виду. Олени сбиваются в кучу и следят только за загонщиками. Охотники в это время неслышно подкрадываются с противоположной стороны и стараются схватить самого крайнего оленя. Часто мы проделывали этот трюк так искусно, что стадо даже не замечало потери одного из своих.
   Кас закружился вокруг них, он бежал так быстро, как мог, и старался, чтобы чужаки видели и слышали его. Запах страха двуногих стал почти невыносимым. Раздался железный треск, я увидел, как железо ударилось в деревья, как закружились, падая, листья, и понял, что чужаки снова применили свое колдовское оружие. Маленькие, мерзко пахнущие комочки железа летали повсюду со сводящим с ума свистом, казалось, ими полон весь воздух. Когда железо пролетало надо мной, я трусливо втягивал голову в плечи. Я хотел бороться против этого, но не мог и презирал себя за это.
   Кас, пробегая мимо меня, крикнул:
   – Приготовься!
   Через несколько десятков прыжков он оказался напротив от меня и чужаки направили свои железные палки туда.
   Я лежал за деревом и чувствовал запах чужака в одном прыжке от меня. Одним рывком я вскочил и осмотрел всю группу двуногих. Хорошо, все смотрят в другую сторону, даже этот, рядом со мной. Я вижу его спину, по пятнистой шкуре расплываются пятна пота, хотя еще и не жарко. Они боятся нас, они видят только Каса, только одного сейра, а боятся его больше, чем двухнедельный детеныш боится грозы. Одним прыжком я преодолеваю расстояние между мной и ним. В воздухе стоит грохот – оружие чужаков все еще извергает железо и они не смогут услышать меня, даже если бы я завыл во весь голос. Я бью чужака правой лапой по голове, стараясь чтобы когти не причинили ему вреда.
   Он падает на землю, как падает камень с обрыва, его оружие валится на землю. Мои зубы хватают чужака за складки его шкуры с задней стороны шеи. Я нередко носил так новорожденных детенышей для переноски и никто, включая их матерей, не боялся, что я могу причинить хотя бы малейший вред. На какой-то миг мне хочется перехватить чужака так, чтобы мои зубы разорвали его шкуру, сжать челюсти так, чтобы хрустнули его позвонки, но сдерживаю себя неимоверным усилием. Без особого труда я поднимаю чужака и волоку его в чащу. Железный треск все еще продолжается – Кас хороший загонщик, он еще попугает их какое-то время, пока я не оттащу свою добычу подальше и не узнаю все, что мне надо.
   Чужак не слишком тяжел для меня, я почти бегу, его лапы бессильно волочатся по земле, покрытой ковром перегнивших прошлогодних листьев. Хорошо, что здесь земля не хранит следов; надеюсь, что чужаки – плохие следопыты… уж во всяком случае, они не могут быть лучше нас. Я продолжаю тащить, не особенно заботясь, чтобы запутать след.
   Когда я оказываюсь на расстоянии приблизительно пяти десятков прыжков от того места, где я схватил чужака, я затаскиваю его в густые заросли и бросаю на землю…
* * *
   Майкл набирает воздуха в грудь и изрыгает самые страшные и грязные ругательства, которые он только знает. Он тратит на это пятнадцать секунд, в течение которых его глаза лихорадочно осматривают то место, где еще минуту назад стоял Докс, Майкл не помнил, как его зовут, он помнит только фамилию.
   – Первое отделение – за мной. Я и Сетин – впереди. Томпсон! – кричит Майкл.
   – Да, сэр.
   – Верни всех людей домой, – Майкл уже видит черную землю выжженного круга, они в десяти метрах от кромки леса, – доложи на базу, что у нас пропал солдат. Скажи, что я не вернусь, пока не верну его назад! Понял?
   – Так точно, сэр!
   – Вперед! – крикнул Майкл и побежал вперед, пытаясь определить направление, по которому двигался тот, кто похитил Докса.
   Одиннадцать молодых солдат с трудом поспевали за ним. Майклу хотелось одного – умереть или вернуть пропавшего домой целым и невредимым…
* * *
   …Я вонзил ему в плечо когти правой лапы и его глаза открылись. Увидев меня, он издал ртом несколько жалких звуков и его зрачки расширились. Я наклонился к нему настолько, что увидел в его глазах свое отражение. Оцепенение сковало двуногого, он не шевелился. Я придавил его к земле и настроился на волну его восприятия, довольно бедную по выразительности, полную примитивных эмоций – в основном, страха и злобы. Отметая слабые попытки к сопротивлению и жалкие мысленные преграды, я проникал все глубже и глубже в его сознание. Вскоре я достиг дна, но полного мысленного контакта не получилось: двуногий был слишком напуган и невежественен. После небольшого мысленного усилия я выяснил все, что мне было надо, но немного перестарался. Я слишком надавил на чужака, он испугался еще больше, от прилива страха очнулся и начал орать в исступлении…
* * *
   Следы были видны на земле: неглубокие бороздки шириной сантиметров девять-десять – их оставляли сапоги Докса. Крови не было видно и Майкла охватило сумасшедшее чувство надежды на то, что солдат еще жив. Совсем некстати голос отчима напомнил: «Львы, когда убивают жертву, обычно прокусывают ей шею или ломают шейные позвонки. В этом случае крови остается мало или не остается вообще. Так что твой парень наверняка уже мертв, мальчик…»
   – Заткнись, заткнись, – шепчет Майкл, сжимая в руках карабин.
   Его глаза нашаривают едва заметные бороздки на земле, идущие параллельно. Он почти бежит вперед, его невозможно остановить. Майкла не могут остановить даже крики его солдат:
   – Сэр, подождите, сэр!
   За спиной раздается негромкое ругательство, сильная рука хватает Майкла за плечо и сильным рывком разворачивает к себе.
   – Сэр, впереди может быть засада, – негромким, но твердым голосом говорит парень лет двадцати пяти, светловолосый, с голубыми глазами.
   Майкл невнимательно смотрит в его лицо с капельками пота на лбу и порывается уйти вперед. Сильные руки, сжимающие его плечи, не дают ему сделать это.
   – Сэр, вы можете погибнуть. Надо подождать всех остальных, – также твердо и уверенно выговаривают полные губы.
   – Какого черта! – шипит Майкл, но парень не отпускает его.
   Сзади слышится топот подбегающих ног и сопение запыхавшихся солдат.
   – Докс может быть еще жив! – кричит Майкл, – ты что, не понимаешь этого, дебил?! Мы еще можем спасти его!
   – Поодиночке нас перебьют, как кроликов! – не выдержав, кричит парень. – Если хотите сдохнуть сами и нас положить, тогда давайте, вперед! – солдат выпускает Майкла.
   Майкл не оборачивается, но слышит, как за его спиной выстраивается первое отделение первого взвода.
   – Сэр, когда вы были у меня инструктором восемь лет назад, вы сказали: «Чтобы выжить на территории, занятой противником, вы должны держаться вместе. Поодиночке – вы дерьмо, вместе – сила. Неважно, двое вас или сто, главное, что вы вместе», – говорит светловолосый парень, глядя в глаза Майкла.
   – Фамилия? – отрывисто спрашивает Майкл.
   – Вернер, сэр.
   – Спасибо, друг…
   – Не за что, сэр.
   – Идем вперед «елочкой», смотреть по сторонам. Без команды не стрелять. Впереди я и Сетин, – говорит Майкл и отделение продолжает свой путь.
   Через двадцать метров они останавливаются перед зарослями густого кустарника. Сетин бросает быстрый взгляд на экран монитора и уже открывает рот, чтобы предупредить остальных о том, что что-то есть впереди, когда из зарослей доносится сдавленный крик.
   – Вперед, бегом! – командует Майкл и они бегут вперед.
   Им уже все равно, что впереди может быть засада, что в любой момент из-за деревьев могут выпрыгнуть черные тени, им уже все равно… Такой крик люди издают только один раз в жизни. Это предсмертный крик ужаса…
* * *
   Я слышал, как на его крики бегут чужаки, и у меня не было выбора. Я разбил ему голову и сбежал. Я все бежал и бежал, скрываясь в тени деревьев, прочь от криков, от запаха смерти и крови, и его слова, странные, чужие слова почему-то продолжали звучать в моих ушах.
   Он назвал меня «волком», а себя «человеком». Во множественном числе пришельцы звались «людьми»…
* * *
   Они стояли над трупом Докса молча, без слез и истерик. Вокруг были одни молодые, возможно, они впервые видели мертвеца собственными глазами. Майклу довелось повидать много трупов, выглядевших куда как страшнее этого. Ему приходилось терять друзей, часто он видел, как погибали люди, находящиеся рядом с ним. Порой он чувствовал вину оттого, что погибли другие, а не он. В этот раз чувство вины было таким сильным, что Майклу захотелось завыть, – просто задрать голову кверху так, чтобы хрустнули позвонки и завыть, что есть силы. В первый раз Майкл потерял подчиненного. Никогда до этого он не командовал никем, кроме тренировочных команд. Никогда еще он не водил людей в бой, а теперь, в течение одного дня, ему пришлось командовать расстрелом животных, не причинивших никому никакого вреда, и потерять своего солдата.
   Майкл никогда не хотел быть командиром. Еще в то время, когда он играл в футбол, его вполне устраивало его положения живого тарана, пробивающего чужую оборону с легкостью тяжело груженого грузовика, потерявшего тормоза и катящегося под уклон с высокой горы. Он не хотел быть капитаном. Майкл не хотел брать на себя ответственность, он хотел отчитываться только за свои победы или поражения. Ему нравилось говорить: «Я сделал передачу» или «Я потерял мяч», а не объяснять кому-то: «Моя команда проиграла потому, что…» или «Мы победили из-за того, что…»
   В первый раз в жизни он согласился командовать батальоном. Он сделал это потому, что его просил Адам, которого Майкл любил и перед которым всегда преклонялся, и еще потому, что ему казалось, что воевать с волками – плевое дело по сравнению с войнами на Земле. Теперь Майкл жалел о том, что он принял новый пост. В первый раз он понял и по-новому осмыслил слова Адама о том, что командовать людьми – страшное и очень трудное дело. Как тяжело слышать в случае успеха – «Ваши люди отлично справились с заданием» и в случае поражения «ВЫ потеряли людей, командир». «ВЫ потеряли, – вспомнил Майкл слова Адама, когда он рассказывал друзьям о Боснии, повторял Адам. – Как будто я, собственными руками, застрелил своих парней. Я стоял в их кабинете в их долбанном Пентагоне и хотел удавить их своими руками…»
   Майклу тоже хотелось удавить кое-кого собственными руками. Этим «кем-то» был он сам. Там, на чертовой поляне, он на несколько секунд выпустил ситуацию из-под контроля и теперь этот молодой парень, который должен был еще жить и жить, лежит на земле, как разорванная тряпичная кукла. Его голова страшно сплющена, обломки костей черепа торчат наружу, открывая сизые комки вещества, еще совсем недавно бывшего головным мозгом. Глаза выпучены, рот приоткрыт и искривлен, как будто ребенок лепил лицо клоуна из глины, ребенку что-то не понравилось и он смял глиняный комок в бесформенную массу.
   Постепенно ненависть к себе потеснилась и появилась старое, испытанное не одну сотню раз, чувство ненависти к врагу, убившему твоего друга… чувство ненависти и жажда мщения. Жажда мести позволяет хотя бы отчасти держать себя в руках, а не реветь от бессилия, когда видишь своего мертвого друга и хочешь оказаться на его месте вместо него. Майкл едва знал Докса, он даже сейчас не мог вспомнить его не изуродованное лицо, и подозревал, что эта ужасная кровавая гротескная маска навсегда останется в его памяти.
   – Он, наверное, убил Майкла одним ударом, – спокойно сказал Вернер и только эта преувеличенная собранность и отчетливость, с которой выговаривались слова, убедили Майкла, что молодой командир отделения держит себя в руках из последних сил.
   – Его звали Майклом?
   – Да, сэр.
   – Тезка, значит, – выдохнул Майкл, – ну, ладно. Вернер, – он, не глядя, протянул парню свой карабин.
   Майкл собирался поднять тело Докса, но Вернер остановил его.
   – Подождите, сэр, – Вернер снял свой ранец, вытряхнул из него кое-какие вещи и быстро рассовал их по карманам.
   – Ты что, парень?
   – Не хочу, чтобы на него садились мухи, сэр, – ответил Вернер и надел опустевший ранец на голову убитого.
   Тело Докса оказалось тяжелым. Майкл и раньше знал, что раненые и мертвые весят гораздо больше, чем живые, ему не раз приходилось носить и тех и других, но в этот раз ноша показалась ему тяжелее вековых каменных глыб.
   – Пошли, – Майкл зашагал обратно, неся на своих плечах первого человека, убитого волками на Лимбе…
   Их молча встретили у ворот сектора. Вернер сообщил обо всем происшедшем по рации и поэтому никто не задавал вопросов. Глядя на суровые, озлобленные лица солдат, Майкл обрадовался в душе, что Докс был неженатым и у него не было родственников среди колонистов. Ни на кого не глядя, Майкл прошел весь путь до лазарета молча, за ним шагала вся первая рота. Томпсон шел рядом с Майклом, его лицо было угрюмым, углы рта опускались вниз усталыми складками. Он тоже потерял своего солдата. В отличие от Майкла, Томпсону доводилось переживать потери среди подчиненных, но от этого легче не становилось. За Майклом и Томпсоном молча шли солдаты и у командиров не поворачивался язык отправить первую роту в охранение.
   Томпсон отбрасывает вверх брезентовое полотно, прикрывающее вход в палатку госпиталя и Майкл входит внутрь. В госпитале ярко горит свет, белоснежное белье коек прямо сверкает, и эта безжизненная идеальная чистота Майклу кажется чьей-то издевкой. Майкл нечасто бывал в полевых госпиталях, но он безошибочно сворачивает к операционной. Владислав Сергеев открывает Майклу вход:
   – Давай, помогу.
   – Спасибо, Слава, я сам, – отвечает Майкл, подходя к операционному столу.
   Безукоризненно чистая полированная поверхность стола из нержавеющей стали отражает свет мощных медицинских ламп и Майкл на секунду закрывает глаза, когда снимает тело своего тезки с плеч. Рука убитого падает на стол с глухим стуком. Сергеев подтягивает тело на середину стола, его руки в стерильных перчатках издают неприятный скрип. Лицо хирурга спокойно – на нем нельзя прочитать ничего, кроме профессиональной уверенности.
   Сергеев берется за тесемки ранца, затянутые под подбородком убитого, и Майкл поворачивается, чтобы уйти.
   – Увидимся, Слава.
   – Погоди, Майк, – останавливает его Сергеев, – как ты?
   – Лучше, чем он.
   – Тебе дать чего-нибудь?
   – Спирта, док, – улыбка Майкла выглядит резиновой гримасой.
   – Приходи через пару часов, помянем.
   – Ты поаккуратнее с ним, Слава.
   – Хорошо, Майк.
   Майкл выходит из госпиталя и останавливается перед солдатами, плотной толпой обступившими вход. Он обводит толпу холодным взглядом и останавливается на командире роты:
   – Томпсон?
   – Да, сэр, – голос пожилого военного так же спокоен и холоден, как и голос командира батальона.
   – Отправьте первую и вторую роты на обустройство батальона, пусть разгрузят палатки из транспорта и начнут их устанавливать. Третьей роте – вернуться к охране периметра.
   – Слышали, что сказал командир?! – неожиданно резко кричит Томпсон. – Кругом марш и вперед работать, сопляки!
   Солдаты молча расходятся. Майкл нажимает кнопку передатчика:
   – Говорит Фапгер, вызываю Кима Ли. Прием.
   Пауза, треск.
   – Ли на связи. Прием.
   – Остаешься за главного. Я – на доклад к Фолзу. Как понял? Прием.
   – Понял, подтверждаю. Конец связи.
   Майкл на секунду закрывает глаза. Нестройным оркестром в ушах звучат звуки: стук молотков, глухой шорох и негромкий лязг стали – кто-то копает землю, звуки шагов, кто-то говорит с кем-то, слов не разобрать. Позади, в палатке госпиталя, звякает хромированная сталь, слышно негромкое гудение вентиляторов, почти заглушающее едва слышные звуки падающих в металлический поддон капель, капель жидкости, более тяжелой, чем вода.
   Майкл запрокидывает голову так, что хрустят позвонки, и открывает глаза. Он видит монолитную стену Башни и небо, покрытое молочной дымкой низких сплошных облаков. Солнцу еще три часа идти по небу, прежде чем зайти за колючую кромку горизонта. Первый день на чужой планете продолжается…

Глава третья
Прорыв

   – Фапгер вызывает Адама Фолза. Прием, – слышит из динамика на плече Адам.
   Он нажимает кнопку передачи:
   – Что у тебя, Майк? Прием.
   – Где ты? Надо поговорить. Прием.
   – На верхнем ярусе башни. Прием.
   – Я буду через пять минут. Конец связи.
   Майкл отключается. Адам смотрит на то, как Криди-младший и Чень Ли надувают гелием безвольное обвисшее брюхо миниатюрного дирижабля, напоминающее рыхлое тело маленького надувного китенка. Он смотрит, как Чень и Джек помогают друг другу, видит, как движутся губы Ченя, он что-то объясняет Джеку, видит, как Джек внимательно смотрит на манометр высокого баллона с газом, посматривая на Ченя. Первую секунду Адам не может понять, почему он не слышит слов, которые Чень говорит Джеку, и только спустя некоторое время, он понимает, что он думает над тем, каково сейчас Майку. Он представляет, как ему сейчас больно, как страшно и пусто внутри, и поэтому Адам на какое-то время не слышит ничего, кроме стука крови в ушах.
   Адам делает глубокий вздох и плавно выдыхает. Закрывает глаза и повторяет снова: вдох и выдох.
   Когда он открывает глаза, он слышит и видит все вокруг, как обычно. Он слышит свист газа в гибкой трубке, связывающей кран баллона с приемным клапаном дирижабля. Он слышит как Чень говорит Джеку:
   – В принципе, с любым сжатым газом в баллоне нужно обращаться очень осторожно. Ни в коем случае нельзя открывать вентиль на баллоне, когда не знаешь, что внутри.
   – Да я просто…, – оправдывается Джек, а Чень спокойно продолжает:
   – Ошибка в обращении с газовыми баллонами может стоить жизни не только тебе, но и окружающим.
   – Да я…
   – Не оправдывайся, Джек. Оправдания – свидетельство того, что человек виновен.
   – Но я же не виноват, что не знал, что в баллоне! – единым духом выпаливает Джек. Его лицо напоминает переспевший помидор.
   – Да, – невозмутимо говорит Чень, – ты не виноват, в том, чего ты не знаешь.
   – Правильно, – подтверждает Джек смущенно.
   – Тогда зачем ты хотел открыть вентиль?
   Молчание.
   – Вообще-то, ошибку при обращении со сжиженными газами могут допустить и опытные ученые, – лицо Ченя непроницаемо, но по его глазам Джек догадывается, что прощен.
   Лицо Джека начинает принимать естественную окраску.
   – Есть такой рассказ Айзека Азимова о том, как один ученый убил своего научного руководителя с помощью баллона со сжатым газом, – Чень понемногу закручивает вентиль на баллоне.
   Теперь дирижабль больше похож на маленькую черную торпеду с плавниками вертикальных и горизонтальных рулей и двумя толстыми трубами электрических вентиляторов у хвоста. Он рвется в небо, но его удерживают две ременные петли, привязанные к ограждению площадки.
   – Да ну? – удивляется Джек, прищуриваясь.
   Теперь он очень похож на своего отца.
   – Хороший рассказ, я дам тебе почитать, – говорит Чень, – кстати, у Азимова есть еще несколько произведений, в которых он использует некоторые аспекты прикладной химии.
   – Так ведь Азимов писал фантастику…
   – Не только. Еще детективы и научно-популярную литературу, в том числе несколько занимательных книг по химии для начинающих.
   – Вот это да!
   – Ты не знаешь, что у Азимова есть научная степень по химии?
   – Нет.
   Чень грустно вздыхает:
   – Прелести американского образования…
   …Адам встречает Майкла у платформы подъемника. Одного взгляда достаточно Адаму, чтобы понять, как плохо его другу. Внешне это ничем не проявлялось, лицо было спокойным и говорил Майкл тоже спокойно, выдавали только глаза – застывшие, черные.
   – Ты уже слышал, что произошло? – спросил Майкл.
   – Да, по радио.
   – Их, наверное, было двое – один носился вокруг, отвлекал внимание. Второй подкрался исподтишка… Хотя там бы никто ничего не услышал – мы палили во все стороны, грохот стоял, как на стройке. Схватил парня и утащил. Пока мы поняли, что к чему, прошло минуты две, не больше. Его зачем-то затащили подальше, мы нашли его в зарослях, с раздробленной головой.
   – Зачем?
   – Не знаю, старший. Если бы мы имели дело с людьми, я бы подумал, что им был нужен «язык».
   – Ты думаешь, они настолько разумны, что им понадобился наш пленный в первый же день? Это не логично, никто не может выучить чужой язык за несколько часов. Абсурд! Ты слышал, как они разговаривают, Майк?
   – Нет – покачал головой Майкл, – иногда мне кажется, что они пытались заговорить с нами, там, с самого начала. Этот вой, наверное, был не просто воем.
   – Надо поговорить с Дубининым, может быть, он сможет узнать, могут ли эти звери говорить.
   – Они не просто звери, Адам. Теперь я уже не так уверен, что они – просто хитрые хищники. Но я хотел поговорить не об этом.
   – О чем же? – Адам внутренне напрягся.
   – Сними меня с батальона, Эйд, – Майкл посмотрел в глаза Адама.
   Майкла посмотрел на Фолза глазами умирающей собаки.
   – Ты не боишься, что все подумают, что ты просто-напросто струсил? – жестко спросил Адам.
   – Да наплевать мне, кто что подумает, старший! Наплевать и растереть! – голос Майкла был тих, но, казалось, воздух от его слов мог вспыхнуть в любой момент.
   – Люди решат, что ты предал их.
   – Мне и на это наплевать. Поставь вместо меня Кима, он свое дело знает, он командовал людьми. Я не хочу носить эту вину! Я не хочу, чтобы еще чья-то смерть была на моей совести. Я не хочу отвечать за всех, я снова хочу быть ответственным только за себя. Мне больно, Эйд, – Майкл ударил себя кулаком по груди, – ты же знаешь, как мне больно!
   – Да, я знаю.
   Адама раздирали два противоположных чувства – ему было жаль Майкла и, в то же время, он ненавидел его. Эту ненависть было трудно объяснить словами. Фолзу казалось, что Фапгер предает его и всех остальных.
   – Я знаю, как тебе больно, поэтому я расскажу тебе кое-что из своего опыта… – Адам посмотрел на Майкла, но тот продолжал смотреть в пол. – Сначала я был таким же, как и ты. Ведь это очень удобно, когда тебе отдают приказы – не надо думать, не надо сомневаться, правильный это приказ или нет. Ты просто делаешь, что тебе говорят, и все. Когда мы с тобой и Ричи вместе попали в спецназ, помнишь, Майк? Мы попали во взвод, в котором были только офицеры, много лейтенантов, таких же, как мы. Нам отдавали команды и мы их выполняли. Нас посылали выполнять грязную работу, но мы верили, что боремся во славу идеалов демократии, в глубине души надеясь, как дети, что боремся с мировым злом. Мы отстреливали наркоторговцев, сутками сидели в засадах, в грязи, нас жрали москиты, пиявки сосали нашу кровь, но мы продолжали верить, что все что мы делаем – правильно. Мы продолжали верить, что вся эта стрельба из засад, взрывы их машин, уничтожение лабораторий – не напрасный труд, а настоящее дело. Потом меня повысили, поставили во главе группы. Помнишь, нас было десять человек?.. Я в первый раз командовал людьми. Не могу сказать, что мне нравилось это. Мне пришлось повидать людей, которым нравилась власть над людьми. Я видел командиров, которые унижали своих подчиненных, издевались над ними, пользуясь своим положением. Я видел командиров, бездумно посылающих людей на смерть и не испытывающих по этому поводу ни сомнений, ни раскаяний, ни страха, абсолютно ничего. Я сразу сказал себе, что никогда в жизни таким не буду. Я не чувствовал никакой радости оттого, что мне приходилось командовать, я ощущал только тяжесть, Майк, чертов груз, хомут на шее. Я смотрел на вас, когда вы стояли передо мной в ожидании, пока я не отдам приказ, и дико завидовал вам. Вам не надо было бояться того, что если я ошибусь, то кто-то из вас погибнет. Вы не чувствовали, как мне страшно каждый раз, когда я приказываю вам идти в бой, и я ненавидел вас за это. В Панаме сначала нам повезло. Мы все сделали, как надо, выполнили задание, никого не потеряли. Помнишь, что произошло потом?