Страница:
– Простите, Дэвид, не успел я, – приподнялся со стула Верховин, но Варшавский тут же остановил его:
– Да не извиняйтесь, Николай, все и так понимают, что вы вчера сделали практически невозможное.
– Что скажет наука? – поинтересовался Адам.
– Я и мои ассистенты помогут коллеге Верховину непосредственно в Башне, – невозмутимо сказал Мазаев, – и я думаю, что весь технический персонал, способный квалифицированно работать в качестве электриков, должен помочь команде Николая. Хотя бы провести электричество в свои собственные лаборатории, как это сделал мистер Росселини и его техники.
– Зовите меня Бенни, профессор.
– Буду, если вы будете звать меня Борисом.
– Заметано, – помахал рукой со своего места Росселини.
– Значит, техотдел знает свои задачи на сегодня и последующие дни – наладить работу технических служб и помочь самим себе с энергоснабжением, – сказал Адам. – Жан, Майкл, Джозеф, как ваши подчиненные? Майкл?
– Батальон в полном порядке. Сегодня в шесть утра нас сменил батальон Ричардсона. Будем сегодня на разгрузке транспортов вместо батальона Дюморье, – ответил Майкл.
Голова у него немного побаливала после вечера проведенного у Сергеевых, но зато на душе было гораздо спокойнее и сердце уже не болело. А голова – это ерунда, побольше холодной воды снаружи и томатного сока внутрь – и все пройдет.
– Джозеф?
– Приняли посты, ведем наблюдение за периметром и оградой. Все в норме.
– Жан?
– Приняли посты у батальона Ричардсона. Работаем.
– Хочу сообщить военным об изменении планов охраны периметра. Так как включена защита, я решил поделить периметр на два сектора – северный и южный. Для охраны секторов хватит двух батальонов. Третий батальон в полном составе будет охранять гражданских, которые будут работать в лесу. Тебе, Майк, придется снова сменить Джозефа, как твои люди, смогут справиться без отдыха?
– Конечно, Эйд, парни в порядке. Мы дежурили повзводно, я лично проследил, чтобы каждый спал хотя бы по четыре часа – ответил Майкл.
– Вот и славно. Тебе, Джозеф, придется сегодня поработать в лесу. Ты уже знаешь, на что способны волки, наши люди имеют представление о возможных опасностях, так что прошу быть предельно внимательными и не рисковать жизнями солдат и особенно гражданских.
– Понял, Адам, – кивнул Ричардсон.
– Жан, объяви благодарность своим парням, они отлично поработали вчера на разгрузке и растяжке заграждений. Твоя задача обычная – охрана периметра.
– Понял, – спокойно ответил Дюморье.
– Ну, вот, всех напряг, – улыбнулся Адам, – а сам пойду спать.
Все рассмеялись и Адам сказал:
– Совещание закончено. Прошу остаться Джека Криди-младшего, Ченя Ли и Сергея Дубинина.
Когда комната совещаний опустела, Адам сказал Джеку Криди:
– У нас с тобой работа вчерашняя – съемка окрестностей. Запустим два дирижабля, так будет быстрее. Придется тебе меня научить, что к чему, Джек.
– Без проблем, – уверенно ответил младший Криди.
– Тогда давай наверх, готовь второй дирижабль, я подойду через пять минут.
– У нас с вами, господа, задача будет посложней, – улыбнулся Адам. – Так получилось, что вы оба – единственные официальные представители своих профессий в экспедиции. У нас полно солдат, электриков, механиков – словом, технарей, прикладных специалистов. У нас ни в ком нет недостатка – у нас есть даже повара и пекари, но вы у нас, простите за грубость, в единственном экземпляре, и это надо исправить. Вам, Чень, надо будет найти и привлечь к работе всех, кто имеет хотя бы отдаленное представление о химии, вам, Сергей, предстоит проделать то же самое, только в приложении к биологии и ботанике. Какие есть мысли по этому поводу?
– Мне бы пригодился Джек, – не раздумывая, сказал Чень Ли.
– Простите, Чень, – улыбнулся Адам, – он сейчас у нас что-то вроде министра авиации. Я не могу позволить ему разбрасываться до тех пор, пока у нас не будет подробных карт. Без карт – мы, как слепые котята, будем тыкаться мордами в острые углы и набивать шишку за шишкой. Вы же прекрасно это понимаете.
– В науке, Адам, – улыбнулся Чень, – каждый тянет одеяло на себя. У Джека есть способности, поэтому я сразу подумал о нем.
– И я тоже, – сказал Сергей, положив руки на стол перед собой, – жаль, что у нас нет хотя бы еще таких двух вундеркиндов, как Джек. Чень бы забрал одного себе, я бы забрал второго – и работали бы нормально.
– Хорошо, какие есть конкретные предложения, кроме фантастических? – усмехнулся Адам.
– Кроме фантастических остается только реклама, – предложил Сергей. – Сообщить по радио – «Мы ищем талантливых людей на никак не оплачиваемую работу. Требуются специалисты, способные отличить катионы от анионов»…
– «Или дельфиниум от дельфинов», – расхохотался Чень.
– Вот-вот, – Сергей протянул ему ладонь и Чень хлопнул по ней своей ладонью.
– Вы, я вижу, спелись, – заметил Адам.
– Общий труд плюс общность интересов, – сказал Сергей.
– Насчет моей химии, Адам, у меня есть идея. Я могу привлечь Седжа Вилсона. Он геолог. По идее, должен знать химию. Конрад Нильсен – тоже кандидат ко мне в лабораторию, он специалист по металлам, – следовательно, должен хорошо разбираться в неорганической химии.
– А мне тогда, по идее, путь лежит прямиком к врачам нашим и медсестрам. Хотя бы по анатомии они мне смогут помочь. Ветеринаров, у нас, к сожалению, профессиональных нет, но, думаю, вскрытие вчерашних трупов сейров их не очень затруднит. Еще я помню, что врачам читают лекции о лекарственных растениях, тоже плюс. Насколько я знаю, Владислав Сергеев, военный врач, значит, должен помнить, как проверять пробы грунта, воды и воздуха на болезнетворные бактерии, вирусы и прочую микрогадость.
– Еще одно пожелание на будущее: постарайтесь привлечь в свои лаборатории добровольцев помоложе, для обучения. В скором будущем, учеников придется брать всем, не только вам. Так что удачи, учителя…
Гонцы спросили у меня:
– Где Кас?
Я не мог дать им ответ, мое горло сковало, будто льдом. Они поняли без слов и склонили головы.
Общий сбор был назначен у Лунного озера через три заката солнца…
Таким образом, счет жертв со стороны волков продолжал увеличиваться, их ненависть – расти и жажда мести – крепнуть…
Я приказал всем своим, всем, кто уцелел после той страшной бойни, не показываться на глаза людям и не выходить на открытые места возле Пустоши. Наблюдать. Смотреть, как люди выходят из железного кокона «паутины», запоминать, сколько их, чем они занимаются. И больше ничего.
Векс был слишком молодым и нетерпеливым для охотника, он был хорошим загонщиком, он мог бегать быстрее многих в нашем племени, но у него была слишком горячая кровь.
Он отправился посмотреть на чужаков. Ему очень хотелось увидеть мертвые белые огни, он никогда не видел ничего подобного. Он был любопытен, он знал о моих запретах, поэтому он никому не сказал, куда идет. Векс дождался, когда я засну. Мне очень хотелось спать.
Мы услышали приглушенный раскат грома – такой звук издает оружие людей. Этот звук называется «выстрел». Мы вскочили на ноги. Сон пропал, как не бывало. Мы помчались на этот звук, криком смерти прозвучавшим в ночи. Мы увидели, безмолвными тенями прячась за деревьями, как лежит тело Векса в одном прыжке от спасительного леса. Его тело было ярко освещено тем самым белым светом, который он так хотел увидеть. Рядом с ним не было людей, мы даже не чувствовали их запах. Мы не видели ни одного чужака и я приказал Ургу вытащить Векса, хотя по запаху знал, что он уже мертв. Ург выскочил в этот проклятый, трижды проклятый свет, схватил Векса, – и тут снова прогремел выстрел. Ург упал на тело своего младшего друга и я увидел, как их кровь смешалась.
Я приказал всем отступить и мы оставили своих сородичей на произвол наших врагов…
Весь день я провел, наблюдая за тем, как громко гогочущие чужаки, с помощью железных зубьев, крючьев и когтей, валят деревья. Я устал от их ненавистного запаха, устал слышать, как визжит и стучит железо в их лапах, видеть, как падают на землю, роняя листву, деревья, стоявшие на своих местах еще с тех времен, как я помнил себя маленьким, пугливым сейром. Когда железо вгрызалось в жесткие тела деревьев, я видел, как сотрясаются ветви и дрожат листья, будто от порывов зимнего ветра. И мне было так больно… словно люди грызли и раскалывали мое тело. Никогда не думал, что так люблю деревья. Я и раньше знал, что деревья – наши друзья: они защищают тебя от дождя и снега, дают спасительную тень летом, укрывая в своей тени, помогают подкрадываться к добыче. Теперь же они стали нашими безмолвными соратниками, друзьями, которые никогда не предадут. Ныне они скрывают сейров от чужих злобных глаз, их жесткие тела принимают в себя комочки железа из оружия людей, предназначенные нам.
Эти комочки зовутся «пулями», это я узнал от того двуногого. Его странно звали – Майкл Докс.
Люди почти ничего не знали о нас. Разве можно назвать знанием страх за свою жизнь и ненависть к нам, потому что мы владеем землями, которые они, люди, хотят захватить? Они понимали, насколько мы сильны, поэтому убивали нас издалека. Они знали, как мы умеем воевать, поэтому ночью прятались за своей «паутиной». Они разбирались в вещах, неподвластных нам. С помощью своего оружия они видели в темноте. Они могли заметить нас за сотни прыжков взрослого сейра и с этого расстояния убить.
Я уже не мог заснуть, я лежал и пытался размышлять над тем, что же нам делать дальше.
«Ты должен спокойно обдумать все, что знаешь. Ты не должен принимать в расчет свои эмоции. Ты не должен чувствовать страх или ярость, эмоции мешают разумно мыслить. Порядок вещей, которые ты знаешь, и нить твоих мыслей подскажут тебе, как поступить», – вспомнил я голос наставника.
Я знал, что люди пришли сюда надолго. Они собирались жить здесь, строить свое логово в недрах Башни и вокруг нее. Они собираются отобрать у моего народа наши леса и наши земли… Нет, нет! Этот путь ни к чему не ведет.
Есть мы и есть они. У них имеется оружие, способное убивать нас на расстоянии. Значит, мы должны воевать с ними, так как мы воюем со всеми: подкарауливать их и нападать внезапно. При быстром нападении их оружие уже не будет таким же страшным. Они не собираются оставаться в кольце «паутины», им нужны еда, возможно, вода. И зачем-то им потребовались деревья. Значит, они выйдут наружу. Допустим, они будут выходить наружу каждый день и оставаться в лесу все больше и больше времени. Поначалу они, боясь нападения, будут настороже. Мы же не будем нападать сразу, в ярости и злобе, без надлежащих приготовлений. Мы вообще не нападем на них – какое-то время. Мы приучим их к мысли, что мы ушли и что лес безопасен. Потом мы соберем много охотников. Я сам буду говорить с вождями. Я смогу убедить, что мне надо много отважных и сильных воинов. Мы выберем такое время, когда в лесу окажется много чужаков, и мы внезапно атакуем их.
Тогда мы расплатимся с ними и заставим пролиться их кровь.
А что касается «паутины»…
Я вскочил и побежал к смертоносной ограде. У меня промелькнула одна мысль, почти незаметная, но важная, о которой я забыл. Забыл по той простой причине, что меня съедала ярость, когда я видел, как мучительно и страшно умирает мой друг. Спокойно, спокойно. Вспоминаю: Кас протягивает правую лапу к «паутине», молнии бьют его, он кричит, потом его зубы прокусывают язык, я вижу, как кровь мгновенно запекается, как будто опаленная пламенем. Кровь живая, значит, колдовские молнии убивают живое. Я вижу, как дымится шкура моего друга, слышу, как хрустят его кости.. Нет, нет! Не надо! Я вижу, как обгорает его шкура, но также я вижу, что сосновые иглы, приставшие к его шерсти, не горят. Иглы неживые, значит…
Я лежу возле «паутины» и весь дрожу от напряжения. Справа от меня лежат сухие ветви, которые я обломал с засохшего несколько лет назад дерева. Когтями я зацепляю ветку и что есть силы швыряю в сторону «паутины». Неудачно: ветка разворачивается в воздухе и падает, не долетев. Я повторяю попытку. Палка падает, упираясь обломанной вершиной прямо в железные нити. Не видно никаких искр, сухое дерево не сотрясается, не дрожит, не горит, как горел Кас. Я снова бросаю ветки на «паутину», одна за одной, все что есть, в каком-то исступлении. Смертельные нити спокойно и безразлично принимают мои дары. Мертвое не может убить мертвое. Значит, чтобы пробраться сквозь «паутину» нужно быть мертвым? Или нет?
Я с мрачным торжеством в душе осматриваю деревья, растущие вблизи «паутины». Наверное, не трудно будет найти одно, растущее так, как мне нужно…
В вычислительном центре полным ходом идет картографирование, дирижабли успели налетать немало часов, сделаны миллионы снимков, которые нужно обработать. Варшавский со своими коллегами целыми днями устанавливает компьютеры во все лаборатории, поэтому у него вид не выспавшийся, но почему-то довольный. Может потому, что Дэвид часто думает о том, что работает за еду и крышу над головой, и от этой мысли, ему, одинокому холостяку, зарабатывавшему на Земле много тысяч в год, даже с вычетом налогов, становится смешно.
Смешно потому, что Дэвид вырос в небогатой семье. Он вспоминает, как он впервые увидел свой личный персональный компьютер. Тогда ему было четырнадцать лет. Его мать, Ванда, работавшая уборщицей в двух местах сразу, так гордилась своим умным, но плохо одетым сыном! Она гордилась им, когда учителя в школе говорили ей, какие блестящие способности у ее одаренного сына, и плакала тайком, потому что денег у них хватало только на оплату убогой квартирки, на еду, на учебу Дэвида и покупку самой дешевой одежды.
Ванда была простой женщиной из Польши, нелегально въехавшей в Штаты. Всех ее денег хватило на только то, чтобы купить фальшивое свидетельство о рождении на территории США, в которое ей вписали имя по ее выбору. Теперь вместо труднопроизносимой фамилии Кшесинская Ванда приобрела другую, она выбрала ее потому, что была родом из Варшавы. Ванда прекрасно понимала, что ее акцент выдаст ее и поэтому не рискнула взять истинно американскую фамилию – Смит, Джонс, Адамс. Она приехала в Америку на нелегальной волне эмиграции из-за разваливающегося на глазах «железного занавеса» в середине семидесятых. Америка казалась ей раем, красивой глянцевой картинкой из журналов, страной, свободной для всех. К сожалению, это оказалось не так. У себя дома она была молоденькой библиотекаршей, сиротой из приюта, попавшей по распределению в библиотечный техникум, способной с трудом перевести несколько строчек с английского на польский и совсем не способной говорить по-английски. В Америке она стала никем, неквалифицированной рабочей силой, без образования и знания языка.
Она навсегда распрощалась с уютными стенами библиотек и стала уборщицей. Ванда побоялась получать пособие по безработице: для этого нужно было слишком много документов, и она серьезно опасалась, что какой-нибудь ушлый чиновник заметит подделку. Поэтому ей пришлось работать уборщицей. Она не смогла устроиться официанткой, потому что требовалось знание блюд и нужно было быстро говорить. И поэтому ей предложили место посудомойки. С утра до вечера Ванда мыла тарелки, с вечера до полуночи убиралась в офисах, спала пять часов в день – и так каждый день, с утра все сначала.
Потом ей показалось, что удача улыбнулась ей: она забеременела от шеф-повара ресторана, в котором работала. Хотя повар был женатым человеком, он наивно полагала, что он разведется со своей женой и женится на ней, Ванде, и у нее будет свой собственный дом, свои дети, своя жизнь. Когда повар посмеялся над ней, она не расплакалась, нет, Ванда Варшавская-Кшесинская, давно выплакала все слезы, предназначенные для жалости к самой себе. Ванда Варшавская взяла повара за жирную складку на подбородке своими сильными пальцами. Да, Ванда была высокой сильной женщиной, пальцы которой превратились в жесткие рукавицы из-за ежедневного многочасового пребывания в холодной и горячей воде. Ее пальцы были крепче слесарных тисков – она перенесла несколько тонн тарелок, мисок и кастрюль и выкрутила миллион тонн воды из тряпок и щеток. Она перекрыла доступ кислорода в чужое тело и доходчиво объяснила этому телу, что она собирается сделать. Ванда пригрозила что пойдет к жене повара вместе со своей квартирной хозяйкой, неоднократно впускавшей повара в комнатку Ванды по ночам, и вместе с официальным заключением гинеколога, о том, что она, Ванда, беременна. Потом она дала телу повара подышать и предложила заплатить ей десять тысяч.
Ожившее тело повара ужасно пожалело о том, что проговорилось своей любовнице, что у него имеются некоторые сбережения в банке. Тело неоднократно пожалело о том, что один орган этого тела имел обыкновение вставать в явно неподходящее время, но было уже поздно.
Повар предложил Ванде оплатить аборт, но Ванда отказалась. Она не была примерной католичкой, ее не очень беспокоила мысль о том, что она живет в грехе с женатым мужчиной и все такое, но когда на первичном осмотре она увидела на экране аппарата ультразвукового обследования маленькую серебристую рыбку глубоко внутри себя, она захотела родить. Ее нельзя было остановить, ее не остановил бы никто, включая самого господа бога. Поэтому она получила свои деньги и переехала в другой город, не уволившись с работы и не оставив никому никаких сведений о том, куда же она уезжает.
В положенное время Ванда родила здорового мальчика и назвала его Дэвидом. Они жили бедно, но Ванда никогда не жалела о том, что осталась одна. Все, что она зарабатывала, она тратила на своего сына. Он был ее жизнью, она очень любила его, но никогда не показывала этого на людях. Она была спокойной уравновешенной женщиной, выполнявшей грязную работу, драившей чужие кабинеты и сортиры. Она честно зарабатывала свои деньги, чего нельзя было сказать о других.
Еще с первых классов школы Дэвид показал себя способным учеником. Он с легкостью решал математические задачи для старших классов. Одноклассники могли бы невзлюбить его, если бы не тот факт, что Дэвид не любил остальные предметы и получал по ним посредственные оценки. Больше всего страданий ему доставляла литература. Он не любил художественную литературу и стихи, ему нравились научно-популярные книги и журналы. Когда их класс впервые вошел в комнату, в которой были установлены компьютеры, Дэвид увидел невзрачные серые ящики, на которых стояли черно-белые мониторы, похожие на допотопные телевизоры – и влюбился на всю жизнь.
Компьютеры стали для него всем. Он не обращал внимания на подначки окружающих по поводу его потрепанной обуви и рваных джинсов. Кому какое дело? Он умел заставить пластмассовый ящик с электронной начинкой решать алгебраические задачи за несколько минут, чертить сложные графики на монохромных мониторах, от излучения которых дико болели глаза. Он заходил в класс, всовывал дискету в дисковод, нажимал пару клавиш – и компьютер начинал сходить с ума, не слушаться команд с клавиатуры, жужжать на разные лады. На крики преподавателя «Что ты наделал, Варшавский?!» Дэвид отвечал: «А слабо вам заставить его работать, не выключая питание?» Его вызывали к директору, а он доказывал, что их преподаватель ни черта не соображает в компьютерах и использует технику для сложения двухзначных чисел. Его отстраняли от занятий, грозились выгнать, но это было просто угрозы. Директор, неглупый человек, понимал: мальчишка с твердо сжатыми губами и носом картошкой разбирается в этих чертовых машинах куда лучше тех людей, которые эти чертовы машины разработали.
Через год о Дэвиде пошла слава. Говорили, что к нему обратился преподаватель математики с просьбой составить программу для расчета орбит искусственных спутников Земли, и Варшавский повторил один в один алгоритм, применявшийся в НАСА, сам не зная об этом. Говорили, что он способен заставить компьютер делать расчеты любой сложности, и что пасует он только тогда, когда школьным компьютерам не хватает, грубо говоря, мозгов и мощности для работы.
Ванда гордилась им. В тайне от сына она копила деньги ему на колледж, но зная, как нужен ему компьютер, она потратила все деньги на самую дорогую модель. В день его рождения Ванда привела сына в его комнату после того, как он вернулся из школы. На его столе стоял компьютер. Дэвид не смог дышать:
– Это же очень дорого, мама.
– Я потратила твои деньги на колледж, Дэви, – не удержалась и заплакала Ванда. – Тебе придется самому пробиться туда, заслужить стипендию или как это там называется. Ты ведь сможешь, Дэви?
Дэвид Варшавский вспоминает, как он расплакался вслед за мамой, которая ни разу за всю его жизнь не проронила ни слезинки, как прижался к ней и прошептал, на ощупь вытирая ее горячие слезы:
– Не волнуйся, мама. Я пробьюсь!
И он пробился. Но мать свою спасти не смог. Ванда Варшавская умерла во время уборки собственного дома на третий день после того, как ее сын, Дэвид, получил должность системного программиста с годовым окладом, превышающим всю оценочную стоимость их старого домика. Умерла совсем еще не старой женщиной от сердечного приступа…
Всю неделю бывшие канадцы бригады Ферье валят лес. Им нравится эта работа. Им нравятся новые цепные пилы на аккумуляторах Верховина – эти пилы не хуже бензиновых, и также хищно вгрызаются в древесину. Канадцы – бывалые люди, к своему ремеслу привыкшие.
Казалось, какое тут требуется умение – подпилил дерево, рубанул пару раз топором и само упало. Черта с два! Попробуй, непривычный человек, подступись к дереву в три обхвата. Попробуй, подпили его так, чтобы полотно в сердцевине не завязло. Попробуй не сломать себе руку, когда пила начинает завывать в тугой древесине и норовит выпрыгнуть из надпила. Попробуй завалить дерево так, чтобы оно не то, чтобы просто рухнуло на стоящие рядом и застряло в их кроне или не завалилось на тебя также быстро, как слово «мама» произносится, а упало свободно, никого и ничего не задев. Попробуй одним ударом топора обрубить ветви в три пальца толщиной. Попробуй просто поработать топором хотя бы полчаса и не отрубить себе пальцы на ноге или всю ногу целиком.
Работают лесорубы. Ферье еще успевает добровольцев технике обучать:
– На себя тяни!
Или:
– Глубже, глубже! Да не так, мерд! Замах больше, петит! Вот так, хорошо, се бон, месье.
Обрушиваются на землю деревья. Кричат канадцы «поберегись» так зычно, что эхо по всему лесу раскатывается. Ходят среди канадцев байки про старика Пола Баньяна, лучшего лесоруба всех времен. В одной из баек рассказывается, как Поль Баньян, подрубив дерево, кричал «Берегись!» так громко и с такой силой, что помимо подрубленного дерева валилось еще три неподрубленных. Поэтому особенно крикливых они называют Полями и прибавляют собственное имя крикуна.
– Да не извиняйтесь, Николай, все и так понимают, что вы вчера сделали практически невозможное.
– Что скажет наука? – поинтересовался Адам.
– Я и мои ассистенты помогут коллеге Верховину непосредственно в Башне, – невозмутимо сказал Мазаев, – и я думаю, что весь технический персонал, способный квалифицированно работать в качестве электриков, должен помочь команде Николая. Хотя бы провести электричество в свои собственные лаборатории, как это сделал мистер Росселини и его техники.
– Зовите меня Бенни, профессор.
– Буду, если вы будете звать меня Борисом.
– Заметано, – помахал рукой со своего места Росселини.
– Значит, техотдел знает свои задачи на сегодня и последующие дни – наладить работу технических служб и помочь самим себе с энергоснабжением, – сказал Адам. – Жан, Майкл, Джозеф, как ваши подчиненные? Майкл?
– Батальон в полном порядке. Сегодня в шесть утра нас сменил батальон Ричардсона. Будем сегодня на разгрузке транспортов вместо батальона Дюморье, – ответил Майкл.
Голова у него немного побаливала после вечера проведенного у Сергеевых, но зато на душе было гораздо спокойнее и сердце уже не болело. А голова – это ерунда, побольше холодной воды снаружи и томатного сока внутрь – и все пройдет.
– Джозеф?
– Приняли посты, ведем наблюдение за периметром и оградой. Все в норме.
– Жан?
– Приняли посты у батальона Ричардсона. Работаем.
– Хочу сообщить военным об изменении планов охраны периметра. Так как включена защита, я решил поделить периметр на два сектора – северный и южный. Для охраны секторов хватит двух батальонов. Третий батальон в полном составе будет охранять гражданских, которые будут работать в лесу. Тебе, Майк, придется снова сменить Джозефа, как твои люди, смогут справиться без отдыха?
– Конечно, Эйд, парни в порядке. Мы дежурили повзводно, я лично проследил, чтобы каждый спал хотя бы по четыре часа – ответил Майкл.
– Вот и славно. Тебе, Джозеф, придется сегодня поработать в лесу. Ты уже знаешь, на что способны волки, наши люди имеют представление о возможных опасностях, так что прошу быть предельно внимательными и не рисковать жизнями солдат и особенно гражданских.
– Понял, Адам, – кивнул Ричардсон.
– Жан, объяви благодарность своим парням, они отлично поработали вчера на разгрузке и растяжке заграждений. Твоя задача обычная – охрана периметра.
– Понял, – спокойно ответил Дюморье.
– Ну, вот, всех напряг, – улыбнулся Адам, – а сам пойду спать.
Все рассмеялись и Адам сказал:
– Совещание закончено. Прошу остаться Джека Криди-младшего, Ченя Ли и Сергея Дубинина.
Когда комната совещаний опустела, Адам сказал Джеку Криди:
– У нас с тобой работа вчерашняя – съемка окрестностей. Запустим два дирижабля, так будет быстрее. Придется тебе меня научить, что к чему, Джек.
– Без проблем, – уверенно ответил младший Криди.
– Тогда давай наверх, готовь второй дирижабль, я подойду через пять минут.
– У нас с вами, господа, задача будет посложней, – улыбнулся Адам. – Так получилось, что вы оба – единственные официальные представители своих профессий в экспедиции. У нас полно солдат, электриков, механиков – словом, технарей, прикладных специалистов. У нас ни в ком нет недостатка – у нас есть даже повара и пекари, но вы у нас, простите за грубость, в единственном экземпляре, и это надо исправить. Вам, Чень, надо будет найти и привлечь к работе всех, кто имеет хотя бы отдаленное представление о химии, вам, Сергей, предстоит проделать то же самое, только в приложении к биологии и ботанике. Какие есть мысли по этому поводу?
– Мне бы пригодился Джек, – не раздумывая, сказал Чень Ли.
– Простите, Чень, – улыбнулся Адам, – он сейчас у нас что-то вроде министра авиации. Я не могу позволить ему разбрасываться до тех пор, пока у нас не будет подробных карт. Без карт – мы, как слепые котята, будем тыкаться мордами в острые углы и набивать шишку за шишкой. Вы же прекрасно это понимаете.
– В науке, Адам, – улыбнулся Чень, – каждый тянет одеяло на себя. У Джека есть способности, поэтому я сразу подумал о нем.
– И я тоже, – сказал Сергей, положив руки на стол перед собой, – жаль, что у нас нет хотя бы еще таких двух вундеркиндов, как Джек. Чень бы забрал одного себе, я бы забрал второго – и работали бы нормально.
– Хорошо, какие есть конкретные предложения, кроме фантастических? – усмехнулся Адам.
– Кроме фантастических остается только реклама, – предложил Сергей. – Сообщить по радио – «Мы ищем талантливых людей на никак не оплачиваемую работу. Требуются специалисты, способные отличить катионы от анионов»…
– «Или дельфиниум от дельфинов», – расхохотался Чень.
– Вот-вот, – Сергей протянул ему ладонь и Чень хлопнул по ней своей ладонью.
– Вы, я вижу, спелись, – заметил Адам.
– Общий труд плюс общность интересов, – сказал Сергей.
– Насчет моей химии, Адам, у меня есть идея. Я могу привлечь Седжа Вилсона. Он геолог. По идее, должен знать химию. Конрад Нильсен – тоже кандидат ко мне в лабораторию, он специалист по металлам, – следовательно, должен хорошо разбираться в неорганической химии.
– А мне тогда, по идее, путь лежит прямиком к врачам нашим и медсестрам. Хотя бы по анатомии они мне смогут помочь. Ветеринаров, у нас, к сожалению, профессиональных нет, но, думаю, вскрытие вчерашних трупов сейров их не очень затруднит. Еще я помню, что врачам читают лекции о лекарственных растениях, тоже плюс. Насколько я знаю, Владислав Сергеев, военный врач, значит, должен помнить, как проверять пробы грунта, воды и воздуха на болезнетворные бактерии, вирусы и прочую микрогадость.
– Еще одно пожелание на будущее: постарайтесь привлечь в свои лаборатории добровольцев помоложе, для обучения. В скором будущем, учеников придется брать всем, не только вам. Так что удачи, учителя…
* * *
…Через два дня прибыли гонцы, которых я послал к соседним племенам, и вернулись они с неутешительными новостями. Вожди всех племен отказали нам в нашей просьбе – прислать всех взрослых охотников, чтобы напасть на поселение людей. Отчасти я был этому рад: нити смертоносной железной паутины, опутавшие синими ослепительными молниями тело моего друга, все время стояли перед моими глазами. Было ясно, что мы не сможем проникнуть в людской «муравейник».Гонцы спросили у меня:
– Где Кас?
Я не мог дать им ответ, мое горло сковало, будто льдом. Они поняли без слов и склонили головы.
Общий сбор был назначен у Лунного озера через три заката солнца…
* * *
В четыре часа ночи третьих суток после Высадки снайперы, работавшие в «инфра» (как сокращенно называли приборы ночного видения), застрелили двух волков, вышедших из леса. Первый упал в двух метрах возле ограждения. Снайпер, застреливший его, попал волку прямо в голову с расстояния семисот метров. Наблюдатели известили роту, стоявшую в охране и договорились оставить яркое освещение в том участке периметра, где лежит волк, а тело забрать утром. Солдаты охранения справедливо опасались, что на них могут напасть – от тела до леса было слишком близко. Каково же было удивление снайперов, когда из леса выпрыгнул еще один волк, крупнее предыдущего, с более темной шерстью. Они увидели, как волк захватил зубами шкуру убитого на шее и пытался оттащить тело в лес. Снайпер выстрелил, не раздумывая, и снова попал.Таким образом, счет жертв со стороны волков продолжал увеличиваться, их ненависть – расти и жажда мести – крепнуть…
* * *
…Я допустил, чтобы Векс, один из пятерых гонцов, погиб. Мало того, в попытке уберечь хотя бы его тело, я позволил погибнуть Ургу, самому старшему из нас.Я приказал всем своим, всем, кто уцелел после той страшной бойни, не показываться на глаза людям и не выходить на открытые места возле Пустоши. Наблюдать. Смотреть, как люди выходят из железного кокона «паутины», запоминать, сколько их, чем они занимаются. И больше ничего.
Векс был слишком молодым и нетерпеливым для охотника, он был хорошим загонщиком, он мог бегать быстрее многих в нашем племени, но у него была слишком горячая кровь.
Он отправился посмотреть на чужаков. Ему очень хотелось увидеть мертвые белые огни, он никогда не видел ничего подобного. Он был любопытен, он знал о моих запретах, поэтому он никому не сказал, куда идет. Векс дождался, когда я засну. Мне очень хотелось спать.
Мы услышали приглушенный раскат грома – такой звук издает оружие людей. Этот звук называется «выстрел». Мы вскочили на ноги. Сон пропал, как не бывало. Мы помчались на этот звук, криком смерти прозвучавшим в ночи. Мы увидели, безмолвными тенями прячась за деревьями, как лежит тело Векса в одном прыжке от спасительного леса. Его тело было ярко освещено тем самым белым светом, который он так хотел увидеть. Рядом с ним не было людей, мы даже не чувствовали их запах. Мы не видели ни одного чужака и я приказал Ургу вытащить Векса, хотя по запаху знал, что он уже мертв. Ург выскочил в этот проклятый, трижды проклятый свет, схватил Векса, – и тут снова прогремел выстрел. Ург упал на тело своего младшего друга и я увидел, как их кровь смешалась.
Я приказал всем отступить и мы оставили своих сородичей на произвол наших врагов…
Весь день я провел, наблюдая за тем, как громко гогочущие чужаки, с помощью железных зубьев, крючьев и когтей, валят деревья. Я устал от их ненавистного запаха, устал слышать, как визжит и стучит железо в их лапах, видеть, как падают на землю, роняя листву, деревья, стоявшие на своих местах еще с тех времен, как я помнил себя маленьким, пугливым сейром. Когда железо вгрызалось в жесткие тела деревьев, я видел, как сотрясаются ветви и дрожат листья, будто от порывов зимнего ветра. И мне было так больно… словно люди грызли и раскалывали мое тело. Никогда не думал, что так люблю деревья. Я и раньше знал, что деревья – наши друзья: они защищают тебя от дождя и снега, дают спасительную тень летом, укрывая в своей тени, помогают подкрадываться к добыче. Теперь же они стали нашими безмолвными соратниками, друзьями, которые никогда не предадут. Ныне они скрывают сейров от чужих злобных глаз, их жесткие тела принимают в себя комочки железа из оружия людей, предназначенные нам.
Эти комочки зовутся «пулями», это я узнал от того двуногого. Его странно звали – Майкл Докс.
Люди почти ничего не знали о нас. Разве можно назвать знанием страх за свою жизнь и ненависть к нам, потому что мы владеем землями, которые они, люди, хотят захватить? Они понимали, насколько мы сильны, поэтому убивали нас издалека. Они знали, как мы умеем воевать, поэтому ночью прятались за своей «паутиной». Они разбирались в вещах, неподвластных нам. С помощью своего оружия они видели в темноте. Они могли заметить нас за сотни прыжков взрослого сейра и с этого расстояния убить.
Я уже не мог заснуть, я лежал и пытался размышлять над тем, что же нам делать дальше.
«Ты должен спокойно обдумать все, что знаешь. Ты не должен принимать в расчет свои эмоции. Ты не должен чувствовать страх или ярость, эмоции мешают разумно мыслить. Порядок вещей, которые ты знаешь, и нить твоих мыслей подскажут тебе, как поступить», – вспомнил я голос наставника.
Я знал, что люди пришли сюда надолго. Они собирались жить здесь, строить свое логово в недрах Башни и вокруг нее. Они собираются отобрать у моего народа наши леса и наши земли… Нет, нет! Этот путь ни к чему не ведет.
Есть мы и есть они. У них имеется оружие, способное убивать нас на расстоянии. Значит, мы должны воевать с ними, так как мы воюем со всеми: подкарауливать их и нападать внезапно. При быстром нападении их оружие уже не будет таким же страшным. Они не собираются оставаться в кольце «паутины», им нужны еда, возможно, вода. И зачем-то им потребовались деревья. Значит, они выйдут наружу. Допустим, они будут выходить наружу каждый день и оставаться в лесу все больше и больше времени. Поначалу они, боясь нападения, будут настороже. Мы же не будем нападать сразу, в ярости и злобе, без надлежащих приготовлений. Мы вообще не нападем на них – какое-то время. Мы приучим их к мысли, что мы ушли и что лес безопасен. Потом мы соберем много охотников. Я сам буду говорить с вождями. Я смогу убедить, что мне надо много отважных и сильных воинов. Мы выберем такое время, когда в лесу окажется много чужаков, и мы внезапно атакуем их.
Тогда мы расплатимся с ними и заставим пролиться их кровь.
А что касается «паутины»…
Я вскочил и побежал к смертоносной ограде. У меня промелькнула одна мысль, почти незаметная, но важная, о которой я забыл. Забыл по той простой причине, что меня съедала ярость, когда я видел, как мучительно и страшно умирает мой друг. Спокойно, спокойно. Вспоминаю: Кас протягивает правую лапу к «паутине», молнии бьют его, он кричит, потом его зубы прокусывают язык, я вижу, как кровь мгновенно запекается, как будто опаленная пламенем. Кровь живая, значит, колдовские молнии убивают живое. Я вижу, как дымится шкура моего друга, слышу, как хрустят его кости.. Нет, нет! Не надо! Я вижу, как обгорает его шкура, но также я вижу, что сосновые иглы, приставшие к его шерсти, не горят. Иглы неживые, значит…
Я лежу возле «паутины» и весь дрожу от напряжения. Справа от меня лежат сухие ветви, которые я обломал с засохшего несколько лет назад дерева. Когтями я зацепляю ветку и что есть силы швыряю в сторону «паутины». Неудачно: ветка разворачивается в воздухе и падает, не долетев. Я повторяю попытку. Палка падает, упираясь обломанной вершиной прямо в железные нити. Не видно никаких искр, сухое дерево не сотрясается, не дрожит, не горит, как горел Кас. Я снова бросаю ветки на «паутину», одна за одной, все что есть, в каком-то исступлении. Смертельные нити спокойно и безразлично принимают мои дары. Мертвое не может убить мертвое. Значит, чтобы пробраться сквозь «паутину» нужно быть мертвым? Или нет?
Я с мрачным торжеством в душе осматриваю деревья, растущие вблизи «паутины». Наверное, не трудно будет найти одно, растущее так, как мне нужно…
* * *
Проходит неделя спокойной жизни. Жизнь техотдела в Башне налажена, электропроводка проведена во все лаборатории, во всех комнатах горит привычный белый свет люминесцентных ламп. Все уже научились работать с окнами Башни: оказалось, что возле каждого непрозрачного окна есть невидимый глазу голографический регулятор. В нужном месте на нужном расстоянии надо провести рукой – и окно станет прозрачным. Можно регулировать уровень освещенности в комнате, можно сделать так, чтобы комната проветривалась, по желанию, холодным или даже горячим воздухом – удобная система кондиционирования.В вычислительном центре полным ходом идет картографирование, дирижабли успели налетать немало часов, сделаны миллионы снимков, которые нужно обработать. Варшавский со своими коллегами целыми днями устанавливает компьютеры во все лаборатории, поэтому у него вид не выспавшийся, но почему-то довольный. Может потому, что Дэвид часто думает о том, что работает за еду и крышу над головой, и от этой мысли, ему, одинокому холостяку, зарабатывавшему на Земле много тысяч в год, даже с вычетом налогов, становится смешно.
Смешно потому, что Дэвид вырос в небогатой семье. Он вспоминает, как он впервые увидел свой личный персональный компьютер. Тогда ему было четырнадцать лет. Его мать, Ванда, работавшая уборщицей в двух местах сразу, так гордилась своим умным, но плохо одетым сыном! Она гордилась им, когда учителя в школе говорили ей, какие блестящие способности у ее одаренного сына, и плакала тайком, потому что денег у них хватало только на оплату убогой квартирки, на еду, на учебу Дэвида и покупку самой дешевой одежды.
Ванда была простой женщиной из Польши, нелегально въехавшей в Штаты. Всех ее денег хватило на только то, чтобы купить фальшивое свидетельство о рождении на территории США, в которое ей вписали имя по ее выбору. Теперь вместо труднопроизносимой фамилии Кшесинская Ванда приобрела другую, она выбрала ее потому, что была родом из Варшавы. Ванда прекрасно понимала, что ее акцент выдаст ее и поэтому не рискнула взять истинно американскую фамилию – Смит, Джонс, Адамс. Она приехала в Америку на нелегальной волне эмиграции из-за разваливающегося на глазах «железного занавеса» в середине семидесятых. Америка казалась ей раем, красивой глянцевой картинкой из журналов, страной, свободной для всех. К сожалению, это оказалось не так. У себя дома она была молоденькой библиотекаршей, сиротой из приюта, попавшей по распределению в библиотечный техникум, способной с трудом перевести несколько строчек с английского на польский и совсем не способной говорить по-английски. В Америке она стала никем, неквалифицированной рабочей силой, без образования и знания языка.
Она навсегда распрощалась с уютными стенами библиотек и стала уборщицей. Ванда побоялась получать пособие по безработице: для этого нужно было слишком много документов, и она серьезно опасалась, что какой-нибудь ушлый чиновник заметит подделку. Поэтому ей пришлось работать уборщицей. Она не смогла устроиться официанткой, потому что требовалось знание блюд и нужно было быстро говорить. И поэтому ей предложили место посудомойки. С утра до вечера Ванда мыла тарелки, с вечера до полуночи убиралась в офисах, спала пять часов в день – и так каждый день, с утра все сначала.
Потом ей показалось, что удача улыбнулась ей: она забеременела от шеф-повара ресторана, в котором работала. Хотя повар был женатым человеком, он наивно полагала, что он разведется со своей женой и женится на ней, Ванде, и у нее будет свой собственный дом, свои дети, своя жизнь. Когда повар посмеялся над ней, она не расплакалась, нет, Ванда Варшавская-Кшесинская, давно выплакала все слезы, предназначенные для жалости к самой себе. Ванда Варшавская взяла повара за жирную складку на подбородке своими сильными пальцами. Да, Ванда была высокой сильной женщиной, пальцы которой превратились в жесткие рукавицы из-за ежедневного многочасового пребывания в холодной и горячей воде. Ее пальцы были крепче слесарных тисков – она перенесла несколько тонн тарелок, мисок и кастрюль и выкрутила миллион тонн воды из тряпок и щеток. Она перекрыла доступ кислорода в чужое тело и доходчиво объяснила этому телу, что она собирается сделать. Ванда пригрозила что пойдет к жене повара вместе со своей квартирной хозяйкой, неоднократно впускавшей повара в комнатку Ванды по ночам, и вместе с официальным заключением гинеколога, о том, что она, Ванда, беременна. Потом она дала телу повара подышать и предложила заплатить ей десять тысяч.
Ожившее тело повара ужасно пожалело о том, что проговорилось своей любовнице, что у него имеются некоторые сбережения в банке. Тело неоднократно пожалело о том, что один орган этого тела имел обыкновение вставать в явно неподходящее время, но было уже поздно.
Повар предложил Ванде оплатить аборт, но Ванда отказалась. Она не была примерной католичкой, ее не очень беспокоила мысль о том, что она живет в грехе с женатым мужчиной и все такое, но когда на первичном осмотре она увидела на экране аппарата ультразвукового обследования маленькую серебристую рыбку глубоко внутри себя, она захотела родить. Ее нельзя было остановить, ее не остановил бы никто, включая самого господа бога. Поэтому она получила свои деньги и переехала в другой город, не уволившись с работы и не оставив никому никаких сведений о том, куда же она уезжает.
В положенное время Ванда родила здорового мальчика и назвала его Дэвидом. Они жили бедно, но Ванда никогда не жалела о том, что осталась одна. Все, что она зарабатывала, она тратила на своего сына. Он был ее жизнью, она очень любила его, но никогда не показывала этого на людях. Она была спокойной уравновешенной женщиной, выполнявшей грязную работу, драившей чужие кабинеты и сортиры. Она честно зарабатывала свои деньги, чего нельзя было сказать о других.
Еще с первых классов школы Дэвид показал себя способным учеником. Он с легкостью решал математические задачи для старших классов. Одноклассники могли бы невзлюбить его, если бы не тот факт, что Дэвид не любил остальные предметы и получал по ним посредственные оценки. Больше всего страданий ему доставляла литература. Он не любил художественную литературу и стихи, ему нравились научно-популярные книги и журналы. Когда их класс впервые вошел в комнату, в которой были установлены компьютеры, Дэвид увидел невзрачные серые ящики, на которых стояли черно-белые мониторы, похожие на допотопные телевизоры – и влюбился на всю жизнь.
Компьютеры стали для него всем. Он не обращал внимания на подначки окружающих по поводу его потрепанной обуви и рваных джинсов. Кому какое дело? Он умел заставить пластмассовый ящик с электронной начинкой решать алгебраические задачи за несколько минут, чертить сложные графики на монохромных мониторах, от излучения которых дико болели глаза. Он заходил в класс, всовывал дискету в дисковод, нажимал пару клавиш – и компьютер начинал сходить с ума, не слушаться команд с клавиатуры, жужжать на разные лады. На крики преподавателя «Что ты наделал, Варшавский?!» Дэвид отвечал: «А слабо вам заставить его работать, не выключая питание?» Его вызывали к директору, а он доказывал, что их преподаватель ни черта не соображает в компьютерах и использует технику для сложения двухзначных чисел. Его отстраняли от занятий, грозились выгнать, но это было просто угрозы. Директор, неглупый человек, понимал: мальчишка с твердо сжатыми губами и носом картошкой разбирается в этих чертовых машинах куда лучше тех людей, которые эти чертовы машины разработали.
Через год о Дэвиде пошла слава. Говорили, что к нему обратился преподаватель математики с просьбой составить программу для расчета орбит искусственных спутников Земли, и Варшавский повторил один в один алгоритм, применявшийся в НАСА, сам не зная об этом. Говорили, что он способен заставить компьютер делать расчеты любой сложности, и что пасует он только тогда, когда школьным компьютерам не хватает, грубо говоря, мозгов и мощности для работы.
Ванда гордилась им. В тайне от сына она копила деньги ему на колледж, но зная, как нужен ему компьютер, она потратила все деньги на самую дорогую модель. В день его рождения Ванда привела сына в его комнату после того, как он вернулся из школы. На его столе стоял компьютер. Дэвид не смог дышать:
– Это же очень дорого, мама.
– Я потратила твои деньги на колледж, Дэви, – не удержалась и заплакала Ванда. – Тебе придется самому пробиться туда, заслужить стипендию или как это там называется. Ты ведь сможешь, Дэви?
Дэвид Варшавский вспоминает, как он расплакался вслед за мамой, которая ни разу за всю его жизнь не проронила ни слезинки, как прижался к ней и прошептал, на ощупь вытирая ее горячие слезы:
– Не волнуйся, мама. Я пробьюсь!
И он пробился. Но мать свою спасти не смог. Ванда Варшавская умерла во время уборки собственного дома на третий день после того, как ее сын, Дэвид, получил должность системного программиста с годовым окладом, превышающим всю оценочную стоимость их старого домика. Умерла совсем еще не старой женщиной от сердечного приступа…
* * *
Техники обнаружили сеть водопроводных труб и насосы, поднимающие воду на все уровни башни. Проблем с водой не возникало, проблема была в другом – во всей Башне не было ничего, даже отдаленно напоминающего туалет. Первую неделю, как это ни прискорбно слышать, всем пришлось пользоваться биотуалетами, но техники напряглись и смогли устроить канализацию в Башне. Им пришлось пробить сотни потолков, полов и стен, чтобы наладить хотя бы какое-нибудь подобие цивилизованных уборных. В палаточном городке было проще – яму поглубже вырыл – и довольно. Техники смогли наладить отвод и сброс нечистот, проведя трубы в помещение Утилизатора, исправно поглощающего все, что в него сбрасывали люди.Всю неделю бывшие канадцы бригады Ферье валят лес. Им нравится эта работа. Им нравятся новые цепные пилы на аккумуляторах Верховина – эти пилы не хуже бензиновых, и также хищно вгрызаются в древесину. Канадцы – бывалые люди, к своему ремеслу привыкшие.
Казалось, какое тут требуется умение – подпилил дерево, рубанул пару раз топором и само упало. Черта с два! Попробуй, непривычный человек, подступись к дереву в три обхвата. Попробуй, подпили его так, чтобы полотно в сердцевине не завязло. Попробуй не сломать себе руку, когда пила начинает завывать в тугой древесине и норовит выпрыгнуть из надпила. Попробуй завалить дерево так, чтобы оно не то, чтобы просто рухнуло на стоящие рядом и застряло в их кроне или не завалилось на тебя также быстро, как слово «мама» произносится, а упало свободно, никого и ничего не задев. Попробуй одним ударом топора обрубить ветви в три пальца толщиной. Попробуй просто поработать топором хотя бы полчаса и не отрубить себе пальцы на ноге или всю ногу целиком.
Работают лесорубы. Ферье еще успевает добровольцев технике обучать:
– На себя тяни!
Или:
– Глубже, глубже! Да не так, мерд! Замах больше, петит! Вот так, хорошо, се бон, месье.
Обрушиваются на землю деревья. Кричат канадцы «поберегись» так зычно, что эхо по всему лесу раскатывается. Ходят среди канадцев байки про старика Пола Баньяна, лучшего лесоруба всех времен. В одной из баек рассказывается, как Поль Баньян, подрубив дерево, кричал «Берегись!» так громко и с такой силой, что помимо подрубленного дерева валилось еще три неподрубленных. Поэтому особенно крикливых они называют Полями и прибавляют собственное имя крикуна.