Михайлов Сергей. Наркодрянь

   Целый час профессор, словно одержимый, метался между своими приборами. Картрайт, сжавшись на стуле, терпеливо дожидался "оглашения приговора". Он не мешал профессору и не задавал глупых вопросов. Лишь раз, когда Стейнер собирался соскоблить тонкой бритвочкой что-то с поверхности статуэтки на смотровое стекло, Картрайт вмешался:
   - Это не повредит?
   - Нет, - не удостоив Картрайта даже взглядом, отмахнулся профессор.
   Наконец Стейнер угомонился. Он еще раз повертел статуэтку в руках, заглянул богине в лицо, словно надеялся прочесть на нем ответ на какойто вопрос, и вздохнул:
   - Да. Поражение...
   - Как так?
   - Должен вам сказать, что экспертиза еще больше запутала дело, Стейнер смущенно развел руками. - Нет, кое-что я, конечно, установил...
   - Что именно?
   - Она действительно полая. Но время изготовления датируется не VI-V веками до нашей эры, а третьим тысячелетием...
   - Эпоха фараонов, - тихо ахнул Картрайт.
   - Да... Но я уже говорил: ни к фараонам, ни вообще к Древнему Египту богиня не имеет никакого отношения. Это культура Междуречья, точней древнеассирийская. Далее: статуэтка покрыта несколькими слоями лака. Вы чувствуете такой неопределенный запах, исходящий от богини?
   - Угу, - угрюмо подтвердил Картрайт.
   - Так вот, последний слой лака свежий. Нанесен эдак веков двадцать назад.
   - Не позже? - быстро переспросил Картрайт.
   - Нет. Секреты таких лаков утрачены приблизительно на этом временном отрезке. Либо... если это сделано в более поздний период, то неизвестный мастер знает то, что неведомо мне, а значит, никому, - профессор церемонно поклонился. - Далее. Под слоем лака трудно разглядеть слои более поздней работы на днище статуэтки. Но я разглядел! Что это за работа? Одному Аллаху известно - как говорят мусульмане. Самое любопытное! В чреве богини что-то есть...
   Картрайт напрягся и подался вперед.
   - Да! Какое-то устройство и еще порошок.
   Похоже на "сухой" электролит.
   - А что это за устройство? - звенящим шепотом осведомился Картрайт.
   - Это я могу сказать точно, если... если распилю статуэтку, - и Стейнер невозмутимо скрестил на груди руки.
   - Ни в коем случае! - ужаснулся Картрайт. - Ни за что!
   - Пожалуй, вы правы, - Стейнер задумчиво потер переносицу, - статуэтка потеряет ценность и... товарный вид, хотя я бы сделал все очень аккуратно. Как ученого...
   - Нет! - еще раз решительно воспротивился Картрайт и запричитал: - Я не ученый, мне это незачем. Тайны древних, знаете ли, священны для меня, но иероглифы, иероглифы?
   - Клинопись, вы имеете в виду?
   - Да! Да! Вы можете попытаться ее прочесть?
   - Хм... можно попытаться. - Стейнер скептически прищурился. - Но для этого я должен хотя бы сфотографировать статуэтку в нескольких пропорциях.
   - Только по частям. Не надо общих снимков.
   - Как вам угодно, - сухо подчеркнул Стейнер.
   Картрайт понял эту сухость по-своему и торопливо полез в карман за чековой книжкой.
   Стейнер брезгливо принял чек и небрежно сунул его в ящик стола, даже не взглянув на выписанную сумму.
   - Я очень на вас надеюсь, - поторопился замять неловкость Картрайт. Если потребуются дополнительные расходы, я...
   - Да при чем здесь расходы? - сердито оборвал его профессор. - Мне самому интересно. Но результат очень сомнителен. Над клинописью бились и не такие головы. Да что там головы! Самый современный компьютер бессилен. Древние ведь оперировали не буквами и не словами, а абстрактными категориями. Да еще какими! Эх! - Стейнер безнадежно махнул рукой. Забирайте-ка свое сокровище да катитесь спать. Впрочем, думаю, сегодня вам заснуть будет трудно.
   Профессор Стейнер в неведении попал в точку - Картрайт забылся только к утру, после очередной дозы барбитуратов.
   Он боролся с богиней еще неделю. Но статуэтка доконала Картрайта. И он снова предстал пред светлые очи гуру. Но куда девался его цветущий вид?! Похудевший и осунувшийся, с нездоровой синевой под глазами, с дрожащими руками, Картрайт был жалок. А глаза лихорадочно блестели, словно у умалишенного.
   Он пал перед учителем ниц и уткнулся лбом в грязные кеды. Но закаленное сердце гуру не ведало жалости, и Картрайту пришлось возлежать довольно долго. Он лежал и благоговейно впитывал дух видавшей виды обувки гуру.
   - Встань, - наконец сурово повелел учитель.
   Картрайт не шелохнулся.
   - Встань, - повторил гуру, но голос его смягчился.
   Картрайт поднял мокрое от слез лицо и смиренно сложил на груди руки:
   - Гуру! Я слаб! Это выше моих сил. Освободи! - заскулил он.
   Гуру молчал, задумчиво дрейфуя взором в пространстве. Тонкие лучики света пробивались сквозь грубую вязь шторы-циновки, и причудливые узоры увивали стены. В углу едко коптил и потрескивал светильник. Неясные тени плясали по лицу гуру.
   Картрайт поскулил еще немного и притих. Гуру не торопился нарушать божественную тишину.
   - Хорошо, - наконец произнес он, но лицо гуру осталось беспристрастным. - Я предупреждал тебя, что ты пойдешь сам. Я спрашивал: готов ли ты?
   Картрайт тихонько всхлипнул в ответ.
   - Зачем ты пришел ко мне? Ты, жалкий червь, не вынесший и сотой доли испытания?
   - Я больше не хочу, - неожиданно буднично отрезал Картрайт и шмыгнул носом.
   Гуру, пораженный не столько ответом, сколько тоном ученика, ощерил черные зубы и издевательски прошелестел:
   - Он не хочет..
   Судя по всему, гуру смеялся.
   - Да ведаешь ли ты, с какими силами затеял игру?
   - Не ведаю. Но это не я затеял, - прошептал Картрайт.
   - А чем это кончится, ты ведаешь? - не обращая внимания на дерзость ученика, возвысил голос гуру.
   - Я больше не хочу, и все, - тихо, но твердо повторил Картрайт и поднял на учителя глаза, полные искренней скорби. - Кто дал тебе право, гуру, назначать ученикам испытания, через которые ты не прошел сам? А теперь я пришел к тебе за помощью, а ты отказываешь. Разве так завещал Единственный ?
   Этот бунт в храме, казалось, озадачил учителя.
   Теперь гуру неприкрыто изучал лицо непокорного ученика. Но в божественном его взгляде Картрайт подметил простые человеческие чувства: недоумение и... жалость.
   - Хорошо, - подвел итог учитель, и лицо его привычно закаменело. - Я помогу тебе, но...
   Я больше не смогу быть твоим гуру.
   - О, не покидай меня, учитель! - возопил в отчаянии Картрайт.
   - Нет. У тебя будет другой гуру. Только он может. Но... - Гуру отвернулся от Картрайта, словно бы не в силах глядеть ему в глаза.
   - Договаривай, учитель...
   - Он "черный", - едва слышно произнес гуру, не поворачивая головы.
   - Черный? - Волосы встали дыбом на голове Картрайта, хотя он плохо понимал значение прилагательного "черный". Его больше напугал голос гуру.
   - Да. Он уже перешагнул грань познания, - как всегда в таких случаях, подпустил тумана гуру. - Для него почти нет невозможного. Он всесилен. Он достиг могущества бодхисатв [Бодхисатва - "живой бог" Существо, достигшее спасения, но принимающее участие в спасении других], но сам никогда не будет бодхисатвой потому, что он "черный". Его колесо замкнулось. Хочешь ли ты такого учителя?
   Картрайт сжался, как загнанный заяц. Глаза его затравленно шарили по комнате, словно искали какой-то предмет. Губы гуру тронула едва заметная улыбка, но он быстро ее спрятал и грозно повторил:
   - ГОТОВ ЛИ ТЫ?
   - А он избавит меня от страха?
   - Да.
   - А я не сойду с пути спасения?
   - Спасение только в твоих руках.
   - Я... я готов, - Картрайт сглотнул слюну и стал тихим и покорным, как ребенок в набожной семье. - А как мне найти нового гуру? - робко поинтересовался он.
   - Его незачем искать. Он сам найдет тебя, и очень скоро. Жди.
   - О моем существовании он узнает от тебя, ГУРУ?
   - Он уже знает о тебе. Он знает с той самой минуты, как ты принял богиню. Космос сказал ему. А сегодня ночью я говорил с ним.
   - Он здесь? - обрадовался Картрайт и смутился - его радость была, по крайней мере, неучтива по отношению к учителю. Но гуру, казалось, не заметил смущения Картрайта.
   - Я не знаю, где он. Жди!
   - Я... я готов, - повторил Картрайт и снова припал к кедам своего, теперь уже бывшего, гуру.
   10
   Нет! Положительно Картрайту не везло со сном. После встречи с гуру он провел очередную безумную ночь, но едва к утру задремал наконец, как его бесцеремонно потревожил зуммер телефона.
   Картрайт долго не брал трубку, мучительно надеясь, что проклятый зуммер умолкнет, его телефон все пищал и пищал, и с каждым очередным писком желчный пузырь Картрайта все раздувался и раздувался и... опорожнился. Картрайт сорвал трубку и замер в предвкушении момента, когда на голову назойливого абонента можно будет вылить ведро словесных помоев. Но, услышав голос Цербера, Картрайт забыл о своих намерениях.
   Цербер - телохранитель и привратник Картрайта, - пользовался абсолютным доверием шефа и славой непревзойденного психолога-физиономиста. Он уже пятнадцать лет сторожил вход в дом Картрайта и еще ни разу не допустил к шефу того, кого не следовало.
   Сейчас Цербер известил, что хозяина добивается какой-то китаеза, и тотчас добавил, что такой нахально-самоуверенной рожи сроду не видел ни на одном китайце, а потому не прогнал нахала прочь и решил потревожить хозяина.
   Повинуясь могучей силе инерции, Картрайт открыл было рот, чтобы запустить в Цербера парочкой хороших эпитетов, но вовремя закрыл его.
   До Картрайта дошел смысл сказанного.
   "Нахальный китаец действительно явление редкое, - решил Картрайт. Значит, он от Него".
   - Проводи, быстро! - рявкнул он, наспех привел себя в порядок и вышел в кабинет.
   Что и говорить, у странного китайца от расовых признаков остались лишь узкие, раскосые глаза да едва приметный шафранный цвет кожи. Все остальное, и фигура Геркулеса, и открытый взгляд без малейшей угодливости, и вьющиеся, а не прямые волосы, - все это не вписывалось в привычный азиатский стандарт. Картрайт даже вспомнил невесть где слышанную медицинскую шутку:
   "Лечили от желтухи, а оказалось - китаец".
   Китаец с достоинством поклонился и коротко пояснил цель своего визита:
   - Он ждет тебя.
   Говорил он чисто, без малейшего намека на акцент. Картрайт, как и подобало в столь торжественную минуту, быстренько состроил смиреннопочтительную мину, хотя в душе изрядно струхнул.
   - Я готов, - опустив затуманенные бессонницей очи долу, произнес он.
   - Я провожу тебя, - утвердительно, словно одобряя сказанное Картрайтом, кивнул китаец.
   И тут Картрайт допустил досадный промах.
   Повинуясь привычке, он крикнул кому-то за дверью:
   - Хэмп! Машину!
   Китаец сверкнул глазами и возвысил голос на целый тон:
   - К нему не ездят. К нему идут пешком или ползут.
   Картрайт растерялся. Слава Богу, ему хватило ума не полюбопытствовать: далеко ли идти? Доселе невидимый Хэмп появился в дверном проеме:
   - Конвой обычный, хозяин? - буднично уточнил он.
   - Не надо конвоя... и машины не надо... Мы...
   мы пойдем пешком.
   На лице многоопытного Хэмпа не отразилось ровным счетом ничего. Раз шеф сказал пешком - значит пешком. Он только быстро глянул на Картрайта, и тот подал глазами едва приметный знак, понятный лишь им двоим.
   Китаец между тем развернулся и, больше не говоря ни слова, направился к выходу. Следом за ним поторопился и Картрайт.
   Хэмп пропустил их, плотно притворил дверь кабинета и извлек из кармана портативную рацию:
   - Ричи! Это Хэмп! - прокричал в микрофон.
   - Слушаю, - прохрипела рация лающим баском.
   - Шеф сейчас выйдет из дома в сопровождении желтолицего. Они куда-то пойдут пешком.
   Понял?
   - Понял!
   - Пристегни к своим ребятам Бизона и Шимозу и от хозяина ни на шаг. Только незаметно.
   Понял?
   - Понял. А зачем Шимоза?
   - А вдруг они пойдут в Чайна-таун? И, вообще, черт знает, куда они потопают, - досадливо поморщился Хэмп, не любивший внезапных поворотов сюжета. - Так что смотри в оба!
   Очутившись на улице, Картрайт наметанным глазом оценил расстановку сил и остался доволен.
   Хэмп умел обставить все со вкусом и ненавязчиво - как и подобало шефу личной охраны такой фигуры, как Картрайт.
   Китаец, казалось, мало обращал внимания на окружающие его мелочи и не особо торопился. Во всяком случае, Картрайт, не привыкший к такому способу передвижения, вначале без труда поспевал за ним. Однако когда неутомимые ноги китайца, а вместе с ним и полуатрофированные придатки Картрайта пересекли седьмую по счету авеню, в душу Картрайта вкралось сомнение. Он быстренько прикинул, сколько миль придется отмахать до китайского квартала и ужаснулся. К счастью, его странный проводник направлялся вовсе не в Чайна, таун, а в деловой центр Майами. Они отмерили еще два квартала и вышли на оживленную Линкольн-стрит.
   Продвижение несколько замедлилось - Картрайт легко лавировал в толпе автомобилей, когда сам садился за руль, но совершенно потерялся в толпе людской. Он то и дело натыкался на пешеходов, зацепил локтем сгорбленную злую старушенцию и протер полой пиджака заплеванный бок урны. Однако венцом злоключений Картрайта стало столкновение на углу Линкольн-стрит и Шестой авеню.
   Картрайт засмотрелся на живописную группу подростков, чьи взбитые шевелюры отливали всеми цветами радуги, и влез пыльной подошвой прямо на любовно начищенный штиблет полисмена. Фараон скромно стоял в сторонке - у фонарного столба, никому не мешал, такая бесцеремонность Картрайта была натуральным свинством.
   Полисмен досадливо скривился - не то от боли, не то от обиды - и горестно посетовал:
   - Треснуть бы тебя разок по башке, чтоб хайло не разевал, да дубинки жалко.
   И Картрайт, всемогущий Картрайт, ничего не ответил. Он струсил и поймал себя на том, что впервые за свою небезгрешную жизнь спасовал перед блюстителем закона.
   Наконец ужасной гонке пришел конец: китаец свернул в переулок и вошел в подъезд двухэтажного особняка. Картрайт облегченно вздохнул. Они поднялись на второй этаж, китаец уверенно толкнул дверь и шагнул в квартиру.
   Картрайт набрал в грудь побольше воздуха, зажмурился и... шагнул за ним. Здесь, в квартире неведомого божества, Картрайт ожидал встречи с чем угодно и с кем угодно, но действительность превзошла самые смелые его ожидания.
   Во-первых, квартира была обставлена в типичнейшем для горожанина среднего достатка стиле. Коридор, прихожая, одна комната, другая...
   И везде стандартная мебель, картины, люстры, шторы. Без лишнего шика и со вкусом. И никакой экзотики.
   Картрайт даже разочарованно вздохнул, и тень сомнения вкралась в его душу.
   Но главный сюрприз ждал его в четвертой комнате. Здесь его встретил расфранченный денди в темно-бежевом костюме "с иголочки".
   Беспечный франт, лет тридцати, кейфовал в глубоком кресле, закинув ногу на ногу, и посасывал толстую сигару.
   Картрайт быстро пошарил глазами по комнате, но больше никого не обнаружил. Даже китаец куда-то испарился. Взгляд его машинально упал на руку незнакомца в кресле, и... зрачки Картрайта расширились от ужаса и неожиданности: на среднем пальце этой руки покоилась золотая богиня.
   Точь-в-точь копия в миниатюре той самой - его богини, только выполненная в виде перстня.
   Картрайта прошиб холодный пот, и он вдруг почувствовал, что знакомый страх медленно пополз за шиворот, лаская волосы на голове. От перстня он не мог оторвать глаз и явственно видел, как под кончиками пальцев новоявленного гуру проскочили синие искорки. И тут, словно бы издалека, до него донесся бархатный низкий голос:
   - Все проще, человек. Ты шел, ожидая увидеть вокруг меня храм, но храм у каждого в душе.
   То, что вне души, не нужно. Так?
   - Так, - облизал пересохшие губы Картрайт.
   - А в твоей душе лишь страх и смятение.
   И все потому, что ты возжелал спасения, не давая взамен ничего. И страх привел тебя ко мне. Смотри же на меня! - властно скомандовал гуру.
   Картрайт повиновался приказу. Их взгляды впервые встретились, и... Картрайт понял: перед ним Бог или Сатана.
   Черные глаза гуру могли запросто вместить в себя все четыре океана. И в них, словно на дне бездонного колодца, светились звезды.
   Что до лица... Картрайт видывал мужиков и посмазливей, но подобной красоты не встречал никогда. У него даже сладко заныло сердце от вожделения, но за этой плотской слабостью тотчас последовало наказание: на подлокотнике кресла, где покоились руки гуру, снова заплясали искорки, и Картрайта бросило в жар.
   - Ты нечист, как немногие в этом мире, - усмехнулся гуру и погасил звезды в глазах. - Но именно поэтому я помогу тебе. Так велит Вселенная.
   После этой фразы меркантильное начало Картрайта поперло неудержимо из глубин подсознания и вопросило: "А что, собственно, потребуется взамен?" Картрайт уже приоткрыл было рот, чтобы в деликатной форме выпустить наружу этот вопрос, но бодхисатва захлопнул его жестом руки:
   - Не бойся, я не потребую взамен твоей души - мне не нужны нечистые души. Мне нужна только твоя вера. Вера и покорность.
   - Я... я готов, - уже в который раз произнес заветную формулу Картрайт.
   - Сядь.
   Картрайт покорно опустился в кресло.
   - Смотри мне в глаза. Только в глаза... в глаза... Ты заглянешь туда, где встречаются миры.
   Там нет людей, там нет животных. Там только материал, дух, воля. Только там твоя душа сможет очиститься от скверны.
   Бархатный баритон гуру словно спеленал Картрайта мягчайшим одеялом. Ему до смерти захотелось спать, и Картрайт прикрыл тяжелые веки.
   - В глаза... смотри в глаза, - мягко укорил его гуру.
   Картрайт попытался выполнить приказание, но, размежив веки, увидел только розовый туман.
   Больше в комнате не было ничего. Да и комнаты не было. Только розовый туман...
   Картрайту стало легко и покойно. Он больше ничего не желал и ни о чем не думал. Он плыл вместе с туманом, и тело его, растворяясь в эфире, теряло свои очертания и вес. Он уже не был Картрайтом, а стал невидимкой и невесомой частицей розового марева. И больше не существовало ничего: ни страха, ни усталости, ни желаний... ничего. И тогда он увидел прямо перед собой золотое сияние. Нежное, неяркое.
   Он устремился к этому сиянию, купаясь в золотых лучах. Но сияние стало уходить, меркнуть...
   Картрайт ринулся вслед за ним и вдруг провалился в черную бездну. Она жадно поглотила невесомое тело и потащила его на самое дно. Беспросветный мрак сдавил грудь, он почувствовал, что не может ни вздохнуть, ни закричать.
   Страшное падение длилось целую вечность.
   Картрайт понял, что пути назад нет - и в этот миг ужасный полет прервался. Он словно пробил, разорвал непроницаемую черную пленку и увидел под собой море. Залитое солнцем лазурное море.
   Легкокрьиая яхта неслась под всеми парусами по его ласковой, покойной глади, взбивая носом белые бурунчики. Вокруг яхты резвились дельфины. Их глянцевые спины то и дело мелькали за кормой изящного, словно нарисованного кораблика.
   Картрайт узнал яхту, но никак не мог вспомнить - что связывает его с этим кораблем. Просто узнал ее - и все. С высоты птичьего полета он долго любовался красавицей яхтой, как вдруг чудовищный взрыв разорвал судно надвое. Адское пламя проглотило белоснежные паруса, стройные мачты, точеный корпус... Картрайт ринулся было на выручку, но невидимая рука удержала его на месте. И как ни силился он, так и не смог сдвинуться с места. И тысячи, миллионы голосов:
   пронзительно-тонких, дребезжаще-низких, нежных, требовательных, гневных - со всех сторон запели ему:
   - Не смей! Ты лишь песчинка! Не смей противиться Вселенной!
   - Но злодеяние должно быть наказуемо! - что есть мочи завопил Картрайт, пытаясь перекрыть нестройный хор, и голоса тотчас смолкли.
   Остался только один. Но звучал он так мощно и гулко, как звучит самая толстая органная труба:
   - Во Вселенной нет ни злодеяний, ни добродетели. Есть только высшая воля. Ей покорно все. Все!
   - Все, все! - подхватили на свой лад голоса.
   - Помни! - снова прогремела органная труба. - Нет добра и зла! Нет! Есть только Воля Вселенной. И никто не в силах противиться этой воле!
   - Никто! Никто! - подтвердил хор.
   Чтобы не слышать этой потрясающей какофонии, Картрайт попытался заткнуть уши руками, но не нашел ни рук, ни ушей. Но голоса, о счастье, стали отдаляться, затихать. Лишь один, особо настырный, долго орал вдалеке:
   - Никто! Никто!
   А потом пришел покой...
   Саяниди умолк. Взглядом художника обозрел размякшее тело Картрайта и, тихо ступая, вышел в потайную дверь, ведущую в замкнутую каморку.
   Здесь его поджидал взволнованный Сергей.
   - Здорово, - подскочил он к Саяниди, едва тот притворил дверь, - очень здорово!
   - Тс...с, - прижал Иван палец к губам. - Нельзя вмешиваться в его нирвану посторонними звуками.
   - А он не проснется раньше времени?
   Саяниди отрицательно качнул головой и добавил:
   - Это ведь не сон, а состояние гипноза - разные вещи. Он будет в том состоянии до тех пор, пока я его из него не выведу.
   - Слушай! - возбужденно зашептал Сергей. - А из него в этом состоянии нельзя вытянуть что-нибудь любопытное? Так, чтобы он потом
   забыл, а?
   Иван удрученно развел руками:
   - В том-то и дело, что нельзя... Не ты первый... Вообще первые удачные опыты гипноза произвели фурор в организациях, страдающих чрезмерным любопытством. То-то было радости!
   А в результате получился шиш! Фокус в том, что даже в самом глубоком гипнотрансе человек, а особенно волевой, никогда не сболтнет того, чего не хочет сболтнуть. Да что там гипноз! Подобные эксперименты проводились и с ЛСД, и еще с массой всяких психотрофиков. А результат один, - Саяниди сделал рукой выразительный жест. - Правда... при применении некоторых психотрофов можно достигнуть э-э... стирания памяти - то, что ты имел в виду. Ретроградная амнезия - так это называется. Но достигнуть подобного эффекта гипнозом нельзя. Мало того, Картрайт четко запомнит вопросы, которые я ему задам. И тогда... сам понимаешь...
   - А жаль, - разочарованно вздохнул Сергей.
   - Жаль, конечно, - согласился Иван и многозначительно поднял вверх указательный палец. - Но у нас другая задача. Главное сейчас попридержать Манзини, пока мы будем добивать Лича, и этого мы при помощи Картрайта вполне можем достигнуть. Я думаю, будет достаточно трех сеансов.
   - Дай Бог нашему теляти... - покачал головой Сергей, но без иронии Саяниди он с каждым днем верил все больше. - Но как быть со статуэткой?
   - Придется оставить ее Картрайту, - вздохнул Саяниди. - А жаль - это самый ценный экспонат моей коллекции, но, может, со временем что-нибудь придумаю. А проку от нее нам уже, увы, нет - батареи сели, и подзарядить их нет никакой возможности. Да ладно, с Картрайтом я уже и без нее управлюсь, да и ты мне больше не нужен.
   Пока... А вот Эдуард затребовал твою группу себе на подмогу, и немедленно.
   - А что такое? - встревожился Сергей.
   - Они пытаются охмурить одного ценного спеца по Южной Америке. Есть такой отставной полковник Джеймс Мейсон. Мы давно им интересовались, но не знали, как подступиться, а сейчас у этого Мейсона возникли непредвиденные осложнения с синдикатом в Сан-Франциско - не иначе сам сатана решил помочь нам. Эдик надеется помочь полковнику и таким образом заполучить его в наши ряды. Но что-то там у Эдика не ладится, вот он и затребовал тебя. Впрочем, он сам тебе объяснит.
   - Значит, опять на новые позиции? - озадаченно поскреб затылок Сергей.
   Саяниди широко развел руками:
   - А как же вы хотели? Идем в успешное наступление - значит, и позиции часто меняем. Но это все еще цветочки...
   - А когда же ягодки поспеют?
   - Не беспокойся - очень скоро, - уверенно пообещал Саяниди.
   Часть 3
   ЧЕРНАЯ ОРХИДЕЯ
   ПОЛКОВНИКА МЕЙСОНА
   1
   Джеймс Мейсон, сорока двух лет, полковник в отставке, отшвырнул галстук и выругался. Чертов галстук! Чертовы манеры!
   Мейсон - по классификации соседей - попадал под определение "солдафон". Да! Он и не спорил. "Солдафон" и есть, а "солдафонов" не учат галстуки вязать. Всем известно, чему их учат.
   Угораздило Мейсона купить дом в аристократическом квартале Кармела! [Кармел - маленький город в 130 милях к югу от Сан-Франциско.]
   Именно в этом квартале гнездились отпрыски старинных английских семей. Здесь безраздельно царствовали геральдика, манеры и хорошо поставленные улыбки. Ничего такого у Мейсона не было. Зато у него были деньги: чаще всего этого бывает достаточно. Чаще всего, но не всегда.
   Соседи обедали друг у друга, устраивали светские рауты и файф-о-клоки. Мейсон со своей замкнутостью, костюмом свободного покроя и профессиональной сутулостью в идиллию не вписывался. Да и плевать он хотел на соседей вместе с их теннисом. Но с Томом Бруксоном, еще одним неклассическим обитателем квартала, Мейсон сразу поладил.
   Бруксон, владелец трех автозаправочных колонок и небольшой мастерской, пропах "правильным" потом и бензином, умел работать и руками и головой, а потому Мейсону нравился. К тому же оба они на фоне соседей выглядели "белыми воронами", а это подталкивало к сближению.
   По субботам Мейсон обедал в обществе Бруксона и его супруги - на этом его выходы в "свет"
   заканчивались. После обеда подолгу засиживались за стаканчиком виски других напитков Бруксон не признавал - и философствовали на отвлеченные темы.
   С бывшими сослуживцами Мейсон отношений не поддерживал. А ведь Джеймс Мейсон знавал и лучшие времена. Черт подери! Почему "знавал"! Он и сейчас оставался непревзойденным специалистом своего дела. Более того, таких мастеров, как Джеймс Мейсон, в целом свете насчитывались единицы.