Михайлов Сергей. Наркодрянь

   Эта процедура, несмотря на все анальгетики, причиняла нестерпимую боль. Мейсон трижды терял сознание, но все же ему удалось прибинтовать шину. Потом он еще раз промыл рану, уложил сверху толстый слой марли и обессиленно откинулся навзничь. Полежав так минут десять, он расстегнул на груди комбинезон и достал из нагрудного кармана измятую пачку сигарет. В пачке осталось всего четыре сигареты. Он разломил одну пополам и закурил.
   Не стоило этого делать: едва Мейсон затянулся, как голова его предательски пошла кругом, а к горлу подкатился противный комок. Мейсона вырвало, а потом он уже в который раз впал в забытье.
   С этого момента время потеряло над Мейсоном власть. Времени он попросту не ощущал. Дни и ночи тянулись в каком-то бредовом сне. В бреду перед ним бесконечной вереницей мелькали чьито лица - знакомые и незнакомые, силуэты фигур и зданий.
   С некоторыми призраками Мейсон вступал в длинные бессмысленные споры, но еще чаще он бежал куда-то от лохматых чудовищ с собачьими головами. С клыков призраков стекала тягучая зловонная слюна, разинутые пасти извергали огонь. И Мейсон убегал. Бежал по бесконечным песчаным дюнам к странному сооружению вдалеке. А ноги вязли в песке, тяжелели, он падал, а клыки впивались в тело...
   Но Мейсон хотел жить. Его здоровое тело протестовало, вопило и... боролось. Мозг не мог управлять телом - им управлял инстинкт. И тогда на считанные минуты Мейсон приходил в себя и делал то, что было необходимо для жизни тела.
   Воду он черпал из лужи. Стоило только протянуть руку, подождать, пока фляга наполнится, и напиться мутной, отдающей тухлыми яйцами воды. Но прежде чем поднести флягу к потрескавшимся от жара губам, Мейсон никогда не забывал бросить на дно таблетку-дезинфектор, дать воде отстояться, и лишь потом жадно пил. Он не осознавал, зачем поступает именно так, но это было заложено в его подкорке.
   Иногда наступало полное просветление, и тогда Мейсон делал перевязку. В ранце, среди медикаментов, были и полиэтиленовые пакеты с кровезаменителями. Такой пакет соединялся с системой для переливания. Нужно было только попасть иглой в вену и сунуть пакет под себя. И Мейсон, несмотря на озноб и дрожь в руках, успевал сделать инъекцию, и тогда с каждой каплей раствора в его сосуды вливалась жизнь. Но уже через мгновение он не помнил, происходило ли это на самом деле или пригрезилось в бреду.
   А потом, как-то совершенно просто и неожиданно, Мейсон обрел сознание и почувствовал, что голова совершенно чиста. К нему вернулась и ясность мысли, и ощущение реальности происходящего. Только тело сковывала непреодолимая слабость. Руки и ноги налились свинцом. Они отказывались повиноваться. А потом потяжелели веки. Мейсон не стал бороться с этой тяжестью.
   Он смежил веки и... уснул. И это был здоровый сон, без сновидений и кошмаров.
   Когда Мейсон проснулся, то отчетливо осознал - выжил и в этот раз. Теперь страшно захотелось есть. Ватными руками он достал из ранца банку с мясными консервами. Остались еще три такие банки, но Мейсон знал - этого хватит, чтобы обрести утерянную силу, и тогда он сумеет найти пропитание даже на этом вонючем болоте.
   А сил, казалось, вовсе не было - чтобы вскрыть проклятую банку ножом, потребовался добрый час.
   Он проглотил три ложки мясного фарша и опять почувствовал непреодолимую тягу ко сну.
   Выспавшись, решил, что теперь ему вполне по силам соорудить небольшой костерок.
   В волшебном ранце он всегда таскал запас сухого спирта. Соорудив костерок, Мейсон разогрел консервы и с аппетитом уничтожил всю банку.
   Потом в этой же банке вскипятил воду. В нагрудном кармане, рядом с сигаретами, хранились несколько пакетиков с растворимым кофе. Верх блаженства!
   Затем, впервые за столько дней, Мейсон с удовольствием покурил и занялся перевязкой.
   Рана еще кое-где гноилась, но вокруг островков гноя уже формировались крупные гранулы сочно-красной ткани - верный признак заживления. Самое удивительное: кость, по-видимому, срасталась, и Мейсон с удовлетворением ощупал плотный бугорок, образовавшийся на месте перелома - костную мозоль. И гангрена теперь не грозила - организм справился и с раной, и с инфекцией.
   Через несколько дней Мейсон уже смог проковылять, опираясь на самодельный костыль, в глубь островка.
   Запах, приведший на остров Мейсона, значительно ослабел, но по-прежнему ни одного москита Мейсон поблизости не заметил.
   Островок небольшой - шагов двести в ширину и столько же в длину. Прямо посредине островка, под густой сеткой лиан, сплелись кронами несколько чахлых ив Гумбольдта. Из этих зарослей и исходил таинственный запах.
   Мейсон, щадя раненую ногу, осторожно протиснулся между стволами, цепляясь свободной рукой за лианы, раздвинул ветви и ахнул...
   Деревья живой изгородью окружили крохотную полянку. В ее центре росло нечто такое, что Мейсон без колебаний назвал бы восьмым чудом света.
   Судя по всему, это была орхидея, но орхидея невиданной красоты и величины. Здесь, посреди затерянного в малярийных болотах островка, она казалась чудесным пришельцем из других, неземных миров или творением великого мастера, спрятавшего свое детище от чужих глаз.
   Хрупкий, нежный стебель орхидеи склонился набок под тяжестью соцветия, а цветок будто бы погрузился в тягостные раздумья о своем величественном одиночестве.
   Орхидея росла прямо на земле, а не свисала с ветвей, как обычно. С ног до головы она укуталась в траурный балахон. Черный цвет ее убранства был столь глубоким, что тонкий золотой ободок, окаймляющий лепестки, казалось, светился фосфорическим свечением. Правильность и четкость линий была изумительной - словно лепестки вырезали из тончайшей металлической фольги. Это сходство усиливалось абсолютной неподвижностью соцветий, которую не смел нарушить легкомысленный ветерок.
   Стройный стержень пестика, увенчанный золотой маленькой короной, робко выглядывал изза лепестков и поблескивал красными крапинками пыльцы.
   Мейсон попробовал подобраться поближе к чудесному растению. Но едва он сделал несколько шагов, как почувствовал, что от сладкого дурмана у него закружилась голова.
   Мейсон испуганно заковылял на прежнее место. Тут, среди деревьев-уродцев, запах ослабевал, и Мейсон смог вволю насладиться созерцанием чудного цветка, такого гордого и неприступного...
   И тут он вспомнил! Да... Профессор Шрейдерман что-то говорил... Стоп! Черная королевская орхидея! Ни в одном гербарии мира, утверждал Шрейдерман, вы ее не сыщете. Ботаник, описавший черную орхидею, давно умер, а единственный экземпляр, который он пытался вывезти в Старый Свет, к несчастью, утонул при переправе через Рио-Негру.
   Европейские ученые сочли описание коллеги за досужую выдумку: доказательств никаких. Но Шрейдерман верил в существование черной королевской орхидеи. Не только потому, что был убежден в честности ученого собрата, но и потому, что слышал от местных индейцев легенду о "цветкебожестве", "черном повелителе духов болота".
   Встреча с этим божеством считалась у туземцев дурным предзнаменованием. Тот же, кто рискнет приблизиться к черному цветку, будет на месте поражен невидимой отравленной стрелой.
   Что ж, теперь Мейсон понимал, откуда появилась легенда и что это за "невидимая отравленная стрела". Эх! Сюда бы профессора Шрейдермана, он-то уж не упустил бы своего шанса. Но он, Мейсон, заберет цветок с собой, когда тронется в путь.
   Орхидея выделяет в воздух какие-то эфирные и наркотические масла ничего, он подберется к ней.
   Мейсон вовсе не собирался делать вклад в науку. Этот цветок будет служить ему трофеем - напоминанием, и... в конце концов... ведь именно орхидея спасла ему жизнь.
   Еще месяц длилась эта "робинзонада". Особых забот такая жизнь ему не доставляла. Пища под рукой: он ловил жирных болотных ужей и, размозжив им голову костылем, потрошил и готовил в банке из-под консервов замечательный бульон.
   А на второе - вареное или печеное мясо. Конечно, у обычного человека такая пища вызывала только позывы на рвоту. Но Мейсон мог пожаловаться разве что на некоторое однообразие блюд, впрочем, это не помешало ему значительно прибавить в весе.
   Он часами валялся на подстилке из веток и размышлял. Раньше у него не хватало на это времени, зато теперь времени было в избытке. И одна мысль все чаще и чаще стала навещать его голову, а потом поселилась в ней насовсем. Как ни странно, но это была банальная мысль о смысле жизни.
   Когда твой счет перевалил за сорок, итоги подводить вроде бы рановато, но задуматься, в какой банк вложить остаток, стоит. Бог знает, может, в голове Мейсона окончательно развинтился какой-то винтик, и от этого все там повернулось на сто восемьдесят градусов, но ему вдруг стало жаль себя. А еще он понял, что кочевая жизнь опротивела ему до невозможности. А что, собственно, в этой жизни было хорошего? Пот и кровь, кровь и пот, и снова кровь - своя и чужая.
   И никакой отдачи. Ни семьи, ни детей. И дома тоже не было. И даже похвалу он слышал чаще всего из уст таких подонков, что после их лестных слов хотелось вымыться.
   А зачем он убил того смуглолицего парнишкуофицера? Не мог просто отбросить его в сторону?
   Мог. И все-таки убил. И разве его одного? Конечно, перед ним всегда были враги, а сейчас до смерти хотелось видеть хоть одного друга. Но... друзей по сути, не было.
   Нога срасталась медленно и все еще болела при каждом неловком шаге. Но Мейсон решил уходить с острова. Собрав более чем скромные пожитки, он смазал доску, проверил прочность креплений, почистил "кольт" и нанес визит к черной орхидее, чтобы пригласить ее в спутницы.
   Запах за это время уже настолько ослабел, что на остров стали наведываться москиты. Но вблизи цветок еще дивно благоухал. Мейсон, зажав нос, приблизился к нему вплотную и еще раз залюбовался чудесным растением.
   Лепестки орхидеи, уже чуть тронутые тленом, несколько утратили прежний, ни с чем не сравнимый блеск, ржавые пятнышки, первые предвестники гниения, кое-где просачивались на глянцевой поверхности. Но все равно - орхидея была прекрасна и неповторима!
   Мейсон с сожалением вздохнул, вынул нож, и... мутная слеза капнула из среза на землю. Он бережно укутал цветок в полиэтилен и аккуратно закрепил в ранце.
   Генеральских шевронов Мейсон так и не заслужил...
   ...Слушали Бруксоны хорошо, вроде как с пониманием и сопереживанием. Но чувствовал Мейсон, что самое главное до них не доходит. Наверное, потому, что до сих пор Мейсон не смог сам для себя сформулировать, как именно связаны между собой дни болезненного одиночества, наполненного запахом черной орхидеи, с решением оборвать военную карьеру. Знал он точно, что такая связь есть, что в душе уже все сложилось и сопоставилось, но заглядывать себе в душу полковник не любил и не умел.
   Но уже то, что он решился вот так поговорить, выговориться, означало приближение некоей перемены в нем самом.
   Так же, впрочем, как то, что он все годы отставки сохранял себя как боевую машину - и то, что резко и решительно, хотя и не переступая черты настоящей войны, "оторвался" на негодяях из команды Фрэнки и на нем самом.
   "Мерседес" полковник не оставлял перед своим или бруксоновским домом держал в гараже, запираемом фотоэлементом. Но пройти три квартала по вечерней пустой Гарден-стрит стоило большого напряжения. Очень большого.
   Дом... Вроде все спокойно. Чужих в доме нет.
   "Сторожки" у входных дверей и у секретного окошка не тронуты. Но что-то все же настораживает. Что? Дверь гаража? Мейсон посветил тонким потайным фонариком на участки двери, где тоже были установлены едва заметные сторожки - нет, все на месте. Что же придумали ребята Фрэнки?
   Полковник поднял голову - и вдруг упал плашмя, мгновенно перекатился и забился в непроглядную древесную тень.
   Две тяжелые винтовочные пули расплющились о стальную дверь гаража. Выстрелов не слышно: видимо, снайперская винтовка с глушителем.
   И, естественно, с ночным прицелом. У гаража - едва ли не единственное место на участке, просматриваемое сквозь кроны деревьев издалека.
   Снайпер знает, что промахнулся. Знает что за полсекунды между выходом пули из ствола и попаданием Мейсон успел уклониться. Упасть Вторая пуля попала в дверь всего на три дюйма от земли - но цель уже ускользнула. Значит? Значит, третьего выстрела сейчас не будет. Снайпер меняет позицию - или вообще откладывает охоту до следующего раза.
   Мейсон, безошибочно просчитав вероятный сектор обстрела, проскользнул к "секретному"
   окну ванной и забрался в дом.
   Поднялся наверх, принял душ и, укутавшись в махровый халат, погрузился в кресло.
   Человек с очень развитым чувством опасности - малоуязвим. И все-таки рано или поздно его достанут. Рано или поздно. Мафия не забывает и не прощает...
   Индикатор отметил наличие записи на автоответчике.
   Полковнику звонили редко - так что это почти событие... если не милая просьба о пожертвовании от каких-нибудь очередных истинных христиан.
   - Полковник Мейсон, - чуть суховато произнес незнакомый баритон, - рад, что вы меня слышите. Меня зовут Эдвард. Доктор Эдвард. Нам необходимо побеседовать по делу, представляющему большой взаимный интерес. Я перезвоню в 23.00, будьте любезны ответить - или укажите на автоответчике время, когда мы сможем переговорить.
   Заранее благодарю.
   Мейсон взглянул на часы. 22.40. Подождем.
   "Рад, что вы меня слышите". Прямое указание, что этот "доктор Эдвард" знает... о сложностях, переживаемых Мейсоном.
   "Полковник"... Ни в каких телефонных и адресных книгах звание не упоминается. В архиве Пентагона? Туда добраться непросто, и логичнее бы назвать его как положено: "полковник в отставке".
   23.00 - предельное время возвращения от Бруксонов. Ни разу Мейсон там не задерживался более чем до 22.00. Армейская точность.
   "Дело, представляющее большой взаимный интерес". Не похоже на дежурную любезную фразу.
   Речь образованного человека, но без примеси характерного выговора выпускников самых престижных университетов Новой Англии. Но и не Вест-Пойнт. Возможно, Ка-Ю.
   "Эдвард?" Имя или второе имя. Такие фамилии, Эдвард, не Эдварде, не Эдвардсон - редкость, их обладатели обычно акцентируют, что это действительно фамилия.
   "Доктор" и имя - что это? Предположение о возможном сближении? Вкупе с "заранее благодарен"?
   Полковник переключил аппарат на прямую связь и аккуратно плеснул скотч в толстостенный бокал со льдом.
   Звонок раздался в момент смены цифр на электронных часах.
   - Полковник? - мягко спросил баритон.
   - В отставке, - буркнул Мейсон, - доктор Эдвард?
   - Можно просто Эдвард.
   - По имени я называю друзей. И то не всех.
   - Понимаю, полковник. Пока я не имею чести называться вашим другом, хотя буду весьма рад, когда это произойдет.
   - Если это произойдет, - отрезал Мейсон, - а пока я знаю только, что вы осведомлены о моем существовании...
   - Да, и все, что я знаю, - подхватил Эдвард, - заставляет меня предположить о возможности личного знакомства.
   - А в этом есть необходимость? - поинтересовался Мейсон, отпивая глоток.
   - Уверен, что есть, - мягко пророкотал невидимый Эдвард, - например, я уверен, что в наших общих интересах обсудить ситуацию насчет некоего Фрэнки.
   Полковник подержал паузу, допивая виски.
   Полурастаявшие кубики льда с тихим шорохом улеглись на дно бокала. Затем только Мейсон спросил:
   - Разве мои ответы недостаточно убедительны?
   - Господин полковник, смею надеяться, что при личной встрече я сумею раскрыть совершенно иной аспект проблемы.
   - На чьей вы стороне? - резко спросил Мейсон.
   - Однозначно на вашей, сэр, - отозвался незнакомец, - и чтобы не быть голословным, позволю дать два совета. Первое. Обратите внимание на подъездную дорожку к вашему гаражу. Ею интересовались. И второе. Блок австрийского пива, который вам доставят завтра, малопригоден к употреблению. Люди Фрэнки постарались.
   - Вы меня заинтересовали, - глядя в пространство, сообщил полковник, вы настаиваете наличной встрече?
   - Да. И желательно - в Лос-Анджелесе. Уверен, ваш желтый "Мерседес" в хорошей форме.
   - Где? Когда? Пароль?
   - Там, где вы обычно обедаете. В шестнадцать. Я сяду за ваш столик. Меры прикрытия будут приняты.
   - О'кей, - бросил полковник и осторожно положил трубку.
   ...Наутро выяснилось, что "интерес" к подъездной дорожке гаража выразился в противотанковой мине, весьма профессионально замаскированной в колее, а на упаковке пива чуть-чуть - с первого раза и не заметишь - видны следы ручной работы. Изучать, какой именно сюрприз и в которой банке окажется, Мейсон не стал. Просто по дороге в Лос-Анджелес сделал шестимильный крюк по каменистому проселку и забросил оба подарка в глубокий узкий колодец старой выработки.
   8
   Обещанная охрана охраной, но Мейсон тоже принял меры предосторожности: оружие, легкий кевларовый жилет, маленький диктофон в правом кармане светлого клубного пиджака.
   "Хвост" не просматривался, но наблюдение?
   Оставив машину на охраняемой стоянке в трех кварталах от ресторана "Меркурий", он отправился к месту встречи пешком. Наблюдение чувствовалось и по дороге, Мейсон прилипал ко всем витринам, но филеров не вычислил. Тогда Мейсон плюнул на всю эту конспирацию и смело вошел в зал ресторана.
   Метрдотель зала, мистер Гревски, немного удивился, завидев "господина Мейсона в столь ранний час", но поспешил заверить, что его любимый столик не занят, а обед, как всегда, будет готов через двадцать минут.
   - Поставьте еще один прибор, - приказал Мейсон.
   - Для дамы или для господина? - живо поинтересовался метрдотель.
   - А что, есть разница? - удивился Мейсон.
   - Конечно, - тонко улыбнулся мистер Гревски. - В обслуживании и в деталях. Если вы обратите внимание, то наверняка заметите эту разницу.
   - Вряд ли, - усмехнулся Мейсон. - На этот раз второй прибор тоже будет мужским.
   Мейсон занял свой столик в углу, спиной к стене, а лицом к публике. Расстегнул пиджак и незаметно нащупал рукоятку "кольта". Посетителей совсем немного, и вся публика приличная.
   "Интересно, кто здесь подсадной? - оглядел Мейсон дюжину чинных седовласых или лысых джентльменов, отдающих дань кухне "Меркурия". - Разве по роже определишь? Интересно, мой абонент уже здесь?"
   Доктор Эдвард появился в зале ровно в шестнадцать ноль-ноль, и Мейсон сразу догадался, что это именно он.
   Мистер Гревски проводил к мейсоновскому столику смуглого, черноволосого мужчину лет тридцати. Несколько сухощав, прекрасно сложен, Держался свободно, со спокойной грацией спортсмена.
   Мужчина быстрым взглядом скользнул по залу и направился прямо к столику Мейсона. Остановился в двух шагах и, улыбнувшись, осведомился:
   - Полковник Мейсон?
   - В отставке, - упрямо поправил Мейсон. - Позвольте в свою очередь...
   - Эдвард. Эдвард Фитижеральд, - и он протянул Мейсону холеную руку. Однако наблюдательный Мейсон заметил сплющенные суставы пальцев, как у профессиональных боксеров.
   Поколебавшись долю секунды, полковник в ответ приподнялся и сунул свою корявую ладонь.
   Они обменялись рукопожатием, кожа у Эдварда оказалась нежная, как у женщины, но хватка - сильная и цепкая.
   В кресла они опустились одновременно и с минуту изучали друг друга с неприкрытым интересом.
   Внешность Фитцжеральда Мейсону сразу чемто неуловимо понравилась, но и насторожила одновременно. Уж очень много было в этой внешности противоречивых черточек.
   Черные глаза умны и насмешливы, но где-то в глубине - жесткие и неумолимые. Взгляд открытый, но с хитринкой. Упругая смуглая кожа плотно обтягивала скулы, лишь в уголках рта собираясь в едва приметные складки. Правильный нос, четко очерченная линия рта. Природа, создавая черты Эдварда, пользовалась ювелирным инструментом. И все же аристократической изысканности в его лице не было.
   Эдвард первым нарушил молчание:
   - Вы, господин полковник, даже и не подозреваете, какое доверие я оказал вам минуту назад.
   - Да? И в чем оно заключалось?
   - Я назвал свои настоящие фамилию и имя.
   "Неплохое начало, - отметил Мейсон, - если не врет", - а вслух полюбопытствовал:
   - Чем же вызвано такое доверие?
   - Я просто хорошо изучил вас, сэр. Вам можно доверять. Это не комплимент, а констатация факта. Даже если мы не договоримся, вы сумеете забыть мое имя и не воскрешать его в памяти.
   В этом я уверен.
   - Так... А о чем мы должны договориться? - тотчас не стерпел прямолинейный Мейсон.
   Фитцжеральд усмехнулся и покачал головой:
   - Не спешите, господин полковник... Кстати, я гораздо проще, чем кажусь, а поэтому называйте меня просто Эдом - без церемоний. И еще, я чертовски проголодался. Вы ничего не будете иметь против, если мы поговорим о деле после обеда?
   Здесь прекрасная кухня.
   Мейсон ничего не имел против, ни против первого, ни против второго предложения. А простоту он приветствовал всегда, даже кажущуюся.
   Обед прошел в подобающем молчании, если не считать незначащих реплик, которыми сотрапезники обычно обмениваются за столом. Фитцжеральд расправлялся с поданными блюдами спо,ро и ловко - видимо, и вправду проголодался.
   Мейсон ел вяло - кусок плохо лез в глотку.
   Приходилось проталкивать его пивом, и это вызвало хоть и скрытое, но неодобрение официанта.
   Впрочем, в этом ресторане уже привыкли к мейсоновским причудам.
   Наконец удовлетворенный Эдвард аккуратно промокнул салфеткой губы и подарил Мейсону лучезарную улыбку. Мейсон расценил это как приглашение к разговору и распорядился, чтобы подавали кофе и сигары.
   - Разрешите, я для начала задам вам несколько вопросов, - начал Эд, когда официант, очистив стол, подал кофе и, грациозно изогнувшись, подкурил клиентам сигары. - Только не торопитесь с ответом - от него многое будет зависеть.
   - Валяйте, - благодушно кивнул Мейсон.
   - Полковник, вы всю свою жизнь служили во благо Соединенных Штатов Америки, - начал Фитцжеральд. - Вы, без преувеличений, образцовый гражданин и настоящий патриот. Так неужели вас устраивает положение, когда в стране, за которую вы проливали кровь, свою или чужую, открыто хозяйничают гангстеры всех национальностей - от итальянцев до пуэрториканцев?
   - Если честно, я мало задавался подобным вопросом... до последнего времени...
   - Прекрасно! - воскликнул Эдвард, словно и не ожидал иного ответа. Значит, в последнее время вы все же задумались над этой проблемой, и что же, я повторяюсь, вас устраивает такое положение вещей?
   - Нет... конечно.
   - Хорошо. Второй вопрос: вам нравится, что страна, в которой вы живете и которую безусловно любите, вязнет в болоте наркомании, проституции, коррупции - и все это опять же благодаря прежде всего итальянским и латиноамериканским ублюдкам? Вам это нравится?
   - Подобные декларации я уже слышал, - усмехнулся Мейсон. - Конечно, не нравится, как и любому, как ты выразился, "образцовому" гражданину. И я даже попытался немного поправить положение... Правда... без особых успехов.
   - Замечательно. И третий, самый важный вопрос: вы довольны своей теперешней жизнью?
   Вообще: это ваша жизнь, полковник?
   - Пожалуй, самый сложный вопрос... - задумчиво потер переносицу Мейсон. - Когда-то я мечтал, что заживу мирно и спокойно в маленьком городишке на берегу океана, никому не мешая... и мне чтобы никто не мешал.
   - Я знаком с вашим послужным списком, полковник. После всего, что вы сделали для страны, желание отдохнуть - естественно. Отдохнуть... Но не отойти отдел навсегда.
   - Вы переоцениваете свою осведомленность.
   - Возможно. Душевные переживания не фиксируются в отчетах. Даже под грифом Top sekret.
   Мейсон обратил внимание, что за три ближних к ний столика Гревски никого не усаживает, хотя посетителей в ресторане прибыло. Такой своеобразный санитарный кордон, чтобы можно было разговаривать, не понижая голос.
   - Но скрытые переживания все-таки проявляются в поведении. Поступках.
   - Вы случайно не психоаналитик, доктор Фитцжеральд?
   - Случайно - нет. Ваши ежедневные тренировки, модернизация дома, даже такие мелочи, как предпочтения в выборе машин, кухни, оружия, одежды - это далеко не дань армейскому консерватизму.
   - Спорно, - сообщил Мейсон, то ли подтверждая, то ли опровергая слова собеседника.
   - То, что вы сцепились с доном Фрэнки, бесспорно свидетельствует: отдых окончен.
   - Надо было помочь другу. Эпизод.
   - Ну что вы, полковник. Неужели вы не знали, что открыто, при подчиненных, унизить дона - это означает объявление войны, смертельную ставку? Ничего страшнее для "семьи" и сделать невозможно. И то, что мы можем беседовать на этом свете, - только благодарение вашему выдающемуся мастерству.
   - И к чему наш разговор? - спросил Мейсон, не слишком увлеченный анализом собственной
   психологии.
   - Мы знали о мине у гаража и о возне с пивом.
   - И о снайпере.
   - Да. Уж простите, это была своего рода еще одна проверка вашей боеготовности.
   - А не ваши ли это штучки? - поинтересовался полковник и отставил пустую чашечку. Тут же рядом оказался официант и долил густо-коричневой дымящейся жидкости из серебряного кофейника.
   - Наши штучки, как правило, срабатывают.
   В городе, - несомненно со значением акцентировал последние слова Фитцжеральд. И продолжил: - Вы позвольте, я немного вторгнусь в вашу область - военной тактики. Пассивная оборона бесперспективна. Должны быть ответные, а еще лучше - упреждающие удары.
   - Ну-ну, - усмехнулся полковник, - это и в самом деле не ваша область. Терминология страдает.
   Диктофон, как определил Мейсон по еле различимому щелчку, отработал одну дорожку записи и автоматически переключился на следующую.