Страница:
Прежде он бывал здесь только один раз: за неделю, пока незадолго до Десанта Композиторы Истории приводили в порядок привезенные с других планет родословные чужих вельмож, перетягивая их на Ассартскую колодку, Хен Гот, получив разрешение самого Властелина, успел если не разобраться в планах Лабиринта (просто потому, что таковых не существовало), то во всяком случае исследовать несколько ходов из числа тех, которыми совсем или почти не пользовались. Тогда, в числе прочего, он наткнулся и на этот скрытый переход и при первом знакомстве чуть не погиб: он шел по верхнему туннелю – и вдруг пол под ногами начал быстро опускаться, и историк заскользил вниз, в открывающуюся пустоту. К счастью, в последнее мгновение он увидел, что кроме колодца, в который он вот-вот упадет, внизу существует окружающая жерло провала кольцевидная площадка, почти в метр шириной, и на ней-то возможно было удержаться. Уже падая, он перевернулся в воздухе, грудью и животом упал на плоскость и, судорожно дергаясь, на нее вылез. Несколько придя в себя, стал оглядываться – и обнаружил, кроме прочего, систему рычагов, при помощи которой – как он, хотя и не сразу, сообразил – можно было ловушку использовать и в качестве входа в нижние ярусы. Потом, наверху, ему пришлось повозиться, пока он не обнаружил свободно лежавший в кладке камень, который и приводил в действие систему рычагов и противовесов. Правда, в тот раз ему довелось поблуждать, пока он не нашел нормального выхода в верхний ярус и оттуда – в само Жилище Власти; зато сейчас Хен Гот мог действовать вполне уверенно.
Он хотел лишь одного: предупредить Изара о тех опасностях, что грозили Властелину и со стороны Охранителя, и из лагеря Миграта; хотя Магистр и погиб (неприятно было вспоминать, что погиб именно от его, историка, руки, но уж такой, видно, была их общая судьба), люди его остались, а раз есть люди, то найдется и кто-то, кто их возглавит – из той же среды скорее всего. И, разумеется, сообщить о том, где находится его любимая женщина и – самое важное – его сын и Наследник. А за все это Хен Гот собирался просить очень немногого: возможности спокойно жить, не думая о куске хлеба и об ударе из-за угла, и по-прежнему заниматься историей; пусть даже не Новой (Хен Гот почти совершенно охладел к ней, увидев, к каким страшным результатам приводит борьба за новую науку), но той, истинной, какую можно было – он успел ясно увидеть эту возможность – построить на основании документов никем не изучавшегося Архива Властелинов. Ту малую его часть, что он смог, убегая, забрать с собой, он разобрал уже довольно основательно. Но – помнилось ему – в тесных комнатках оставалось еще очень много важнейших подлинных бумаг, от которых и сегодня немалое могло зависеть в жизни Ассарта и его пpавителей. Еще массу услуг смог бы историк оказать Властелину – и не ему одному; только бы согласились выслушать его, дав время высказаться спокойно и обстоятельно…
Пока что ему вроде бы везло. Наверное, такой нынче выдался день, хотя скорее – ночь. Узкая, с низким потолком крутая лестница, заключенная в каменную трубу, вывела его прямо на третий этаж. Судя по толстому слою пыли, ею давно не пользовались; Хен Гота это не удивляло: всяких ходов-переходов в самом Жилище и под ним накопилось за века столько, что на каждого обитателя, если сосчитать, их приходилось по два, а то и по три – что же удивительного в том, что многие давно уже выпали из обихода? О них забыли – оттого и постов никаких не стояло. К счастью.
На третьем этаже их и не должно было быть. Власть охраняют, но так, чтобы не очень-то наступать ей на пятки: Власть чувствительна и обидчива до крайности. Поэтому Хен Гот решил в первую очередь добраться до бывших своих апартаментов. Ему очень хотелось по-человечески отдохнуть. Места в Жилище Власти всегда было куда больше, чем людей, его населявших, даже считая со всею челядью: некогда ведь в этих стенах квартировало и все войско, не такое уж, кстати сказать, малочисленное. Так что вряд ли можно было ожидать, что в отсутствие историка кто-то польстился на его две комнаты – далеко не самые удобные или престижные.
Однако где-то в коридоре благосклонная судьба потеряла, видимо, его след, и везение кончилось.
Начать с того, что в прежде безлюдных переходах оказалось неожиданно много вооруженных людей. Не штатной охраны и не тарменаров. Они стояли у дверей, за которыми прежде пустовавшие комнаты были сейчас – судя по доносившимся оттуда голосам, звуку шагов и звяканью металла – плотно заселены. Завидев их, Хен Гот в первое мгновение хотел юркнуть в люк, из которого только что вылез. Но большим усилием воли заставил себя двинуться, порой даже отодвигая людей с пути, с таким видом, словно делом его жизни и было – шататься по Жилищу Власти с утра до ночи и с ночи до утра. Но на него никто и не обращал особого внимания – быть может, потому, что он не носил оружия ни поверх платья, ни под ним (проталкиваясь, он чувствовал ненавязчивые прикосновения; нащупай кто-нибудь на нем хотя бы маленький пистолетик – вряд ли его пропустили бы без объяснений).
Таким образом – без препятствий, но полный недоумения – что это за люди и почему их оказалось тут вдруг так много (судя по многим диалектам, на которых они объяснялись, народ этот собрался тут со всех краев Ассарта), Хен Гот добрался наконец до своего дворцового жилья.
Но от былого уюта в недавно – при нем – отремонтированной и обставленной комнате не осталось ничего. Здесь валялись старые матрасы и одеяла, сумки и кожаные заплечные мешки, солдатские куртки и штаны, – какая-то казарма учинилась там, где ему так хорошо думалось и отдыхалось. Это было прежде всего обидно. Стоило ему ненадолго исчезнуть – и все, начиная с Властелина, о нем забыли. Словно и не было у него никаких заслуг перед Властью и перед всем Ассартом…
Увиденное настолько испортило историку настроение, что он и думать перестал о каком-то везении. Вслед за обидой пришел гнев. И Хен Гот, выпрямившись и выпятив грудь, двинулся дальше – чтобы не кому-нибудь, а самому Властелину высказать свои чувства.
Но вместе с тем, конечно, все же предложить свои услуги. В глубине души историк всем прочим силам предпочитал законную власть – раз уж она уцелела в таких передрягах, пусть правит и дальше, а за ним-то дело не станет.
Таким образом Хен Гот быстро и однозначно разобрался в том вопросе, для решения которого собралось сюда множество людей со всей планеты. Не те, конечно, кого он видел в коридорах, но другие – кого эти, коридорные, сопровождали и охраняли.
Нахмурившись, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах, историк даже не стал заходить в бывшую свою комнату и двинулся дальше, мысленно еще и еще раз произнося те слова, с которыми собирался обратиться к Властелину, чтобы сразу заинтересовать его. Нет, не с жалобами, конечно; это было бы самой большой ошибкой. «Бриллиант, в знак своей преданности Власти я принес вам самые точные сведения о том, где находится Жемчужина Леза и ваш милый сын и Наследник…»
Однако везение, видимо, покинуло его окончательно. Вместе с хорошим настроением.
В зале, служившем приемной, рядом с которым располагался кабинет самого Изара, солдаты дежурили всегда. Вот и сейчас он завидел их еще издали. И даже обрадовался. Но, приближаясь и вглядываясь, тут же разочаровался.
И не зря. Оба охранника вели себя так, как ни за что не осмелились бы, будь Властелин тут, за стеной. Один развалился на диване, другой – в кресле, задрав ноги в грубых башмаках на бесценный столик эпохи Амоз. Оба курили корешки, и дым в приемной стоял столбом. А кроме солдат в помещении не было ни души – ни даже какого-нибудь мелкого секретаришки, каким положено днем и ночью ожидать в приемной высочайших поручений. Например, вызвать кого-то из вельмож или просто принести чашку кофе…
Нет, Властелина тут не было.
Хотя, собственно, – опомнился Хен Гот – а что ему тут делать, когда до конца ночи осталось еще изрядно? Это только так говорится, что Власть бдит днем и ночью. На самом деле ночами она спит – если только не развлекается.
Решимость не исчезала. Как добраться отсюда до личных апартаментов Властелина, историк помнил. Пришлось только переходами обойти приемную – коридор, закуток, снова коридор – и он оказался в нужном месте.
Здесь охраны вообще не оказалось. Вокруг была тишина. Лишь из-под одной двери пробивался свет. Но то не были покои Властелина. Свет горел в комнатах, которые занимал Эфат, бессменный камердинер. Едва ли не бессмертный.
Историк помедлил. Потом решительно нажал на ручку двери. Потянул ее на себя. Вошел, заранее улыбаясь. Эфат всегда относился к историку хорошо.
Старый камердинер сидел в кресле перед холодным камином, откинув голову на мягкую спинку. Спал.
Историк неслышно приблизился.
Глаза спящего были открыты. И в них застыло выражение ужаса.
То был не сон, понял Хен Гот.
Он испугался.
Он вообще не любил мертвых. Тем более – умерших по неизвестной причине. И еще более – находящихся близ него.
С теми, кого застали около тела, обычно – он знал – не очень-то церемонятся.
Так же беззвучно ступая, историк направился к выходу.
Дверь распахнулась, когда он еще не успел коснуться ручки. За нею стояло двое. Он помнил их: люди эти были из специальной Службы Неприкосновенности Царственных особ, головорезы генерала Си Лена. Люди, не нуждавшиеся в огласке.
Оба одновременно шагнули вперед. Хен Готу пришлось отступить. Больше всего ему хотелось в этот миг исчезнуть, оказаться где угодно – только как можно дальше от этой комнаты, от Жилища Власти вообще. У Охранителя. У Миграта даже…
Ах да, Миграт убит.
«Это я, я сам убил его, – почему-то вспомнил Хен Гот. – Зачем я это сделал? Правда ли, что убийц всегда находят?»
Двое, медленно наступая, уже оттеснили историка почти к самому креслу, к все еще сидящему в нем Эфату. Одновременно – словно глаза их управлялись единым механизмом – посмотрели на мертвеца. Разом уперлись взглядом друг в друга.
– Готово дело, а? – сказал один.
– Чистая работа, – согласился другой.
И четыре глаза вмиг перепрыгнули на Хен Гота. Каждая пара их, казалось, притягивала историка к себе. Они стояли по разные стороны – и ему вдруг почудилось, что взгляды эти сейчас разорвут его пополам. Или совершат что-то другое, столь же страшное…
Хуже всего было то, что он не мог смотреть на обоих одновременно. Обращаться приходилось к кому-то одному. Хен Гот повернулся к правому. Собрал все силы, чтобы улыбнуться. Улыбка получилась (он сам чувствовал) неестественной, как бутерброд с песком. Он все же проговорил – даже с претензией на безмятежность:
– Проходил по коридору, вижу – свет, дай, думаю, зайду к камердинеру Эфату…
Тот, к кому он обращался, сказал напарнику:
– Ты слушай внимательно. Он, видишь ли, дай, думает, зайдет на огонек к старику Эфату…
– Дай, думает, – продолжил второй, – замочу старика. Старичок ведь не бедный был, верно?
– Столько лет при Властях, да чтобы бедный, – сказал другой. – Да я и сам помню… Значит, замочу, думает, и пошарю по шкафам да шкатулкам. Как-никак, старик всеми регалиями власти ведал – не подделками, для улицы, а подлинными, что больших-больших денег стоят… Теми, что называют Сокровищами Ассарта.
– Что вы говорите! – изо всей силы крикнул Хен Гот. – Как вы смеете!..
Тот, что стоял справа, как-то неуловимо-легко ткнул историка щепотью в поддых. Не очень больно даже, но дыхание пресеклось, и не до речей стало.
– Но не успел, мы вспугнули, – сказал правый, не обращая на скорчившегося историка ни малейшего внимания. – Убить успел, а вещички взять мы не дали.
– Придушил старика, – дополнил левый. – Глаза выкачены, как только не выпали, и лицо вон какое – нездорового, прямо сказать, цвета.
– Как говорится, краше в гроб кладут, – согласился правый. Посопел носом. – Воздух тут какой-то… не тот. Тебе не кажется?
– А этот обосрался, – сказал левый, кивнув в сторону историка. – Не утерпел. Сфинктер слабый. – Неожиданно он круто повернулся, схватил Хен Гота за рубашку под самым горлом, скрутил, мешая дыханию полностью восстановиться. – Или ты, может, скажешь, что вообще никого не убивал, а?
Хен Готу впору заплакать было – от совершенно идиотского положения, в какое он попал. Отвечать он не стал: нечего было.
– Вот так-то, – сказал правый. – Ладно. Побудь ты тут. Я его сдам страже, потом станем здесь разбираться. Ну-ка, ты! Руки за спину! – Сноровисто наложил наручники. – Шагай! Да не туда, вправо. Нынче Жемчужина правит – ее ребята станут с тобою разбираться. Вдвойне не повезло тебе, парень. Горцы – народ крутой, они из тебя понавьют веревочек… Ты сам кто такой, а?
Ответил – с хрупкой надеждой, что слышали, что поймут: не мог он, никак не мог:
– Хен Гот, Главный Композитор Истории при Властелине Изаре.
На это никакого отклика он не дождался. Словно в яму сказал.
Он хотел лишь одного: предупредить Изара о тех опасностях, что грозили Властелину и со стороны Охранителя, и из лагеря Миграта; хотя Магистр и погиб (неприятно было вспоминать, что погиб именно от его, историка, руки, но уж такой, видно, была их общая судьба), люди его остались, а раз есть люди, то найдется и кто-то, кто их возглавит – из той же среды скорее всего. И, разумеется, сообщить о том, где находится его любимая женщина и – самое важное – его сын и Наследник. А за все это Хен Гот собирался просить очень немногого: возможности спокойно жить, не думая о куске хлеба и об ударе из-за угла, и по-прежнему заниматься историей; пусть даже не Новой (Хен Гот почти совершенно охладел к ней, увидев, к каким страшным результатам приводит борьба за новую науку), но той, истинной, какую можно было – он успел ясно увидеть эту возможность – построить на основании документов никем не изучавшегося Архива Властелинов. Ту малую его часть, что он смог, убегая, забрать с собой, он разобрал уже довольно основательно. Но – помнилось ему – в тесных комнатках оставалось еще очень много важнейших подлинных бумаг, от которых и сегодня немалое могло зависеть в жизни Ассарта и его пpавителей. Еще массу услуг смог бы историк оказать Властелину – и не ему одному; только бы согласились выслушать его, дав время высказаться спокойно и обстоятельно…
Пока что ему вроде бы везло. Наверное, такой нынче выдался день, хотя скорее – ночь. Узкая, с низким потолком крутая лестница, заключенная в каменную трубу, вывела его прямо на третий этаж. Судя по толстому слою пыли, ею давно не пользовались; Хен Гота это не удивляло: всяких ходов-переходов в самом Жилище и под ним накопилось за века столько, что на каждого обитателя, если сосчитать, их приходилось по два, а то и по три – что же удивительного в том, что многие давно уже выпали из обихода? О них забыли – оттого и постов никаких не стояло. К счастью.
На третьем этаже их и не должно было быть. Власть охраняют, но так, чтобы не очень-то наступать ей на пятки: Власть чувствительна и обидчива до крайности. Поэтому Хен Гот решил в первую очередь добраться до бывших своих апартаментов. Ему очень хотелось по-человечески отдохнуть. Места в Жилище Власти всегда было куда больше, чем людей, его населявших, даже считая со всею челядью: некогда ведь в этих стенах квартировало и все войско, не такое уж, кстати сказать, малочисленное. Так что вряд ли можно было ожидать, что в отсутствие историка кто-то польстился на его две комнаты – далеко не самые удобные или престижные.
Однако где-то в коридоре благосклонная судьба потеряла, видимо, его след, и везение кончилось.
Начать с того, что в прежде безлюдных переходах оказалось неожиданно много вооруженных людей. Не штатной охраны и не тарменаров. Они стояли у дверей, за которыми прежде пустовавшие комнаты были сейчас – судя по доносившимся оттуда голосам, звуку шагов и звяканью металла – плотно заселены. Завидев их, Хен Гот в первое мгновение хотел юркнуть в люк, из которого только что вылез. Но большим усилием воли заставил себя двинуться, порой даже отодвигая людей с пути, с таким видом, словно делом его жизни и было – шататься по Жилищу Власти с утра до ночи и с ночи до утра. Но на него никто и не обращал особого внимания – быть может, потому, что он не носил оружия ни поверх платья, ни под ним (проталкиваясь, он чувствовал ненавязчивые прикосновения; нащупай кто-нибудь на нем хотя бы маленький пистолетик – вряд ли его пропустили бы без объяснений).
Таким образом – без препятствий, но полный недоумения – что это за люди и почему их оказалось тут вдруг так много (судя по многим диалектам, на которых они объяснялись, народ этот собрался тут со всех краев Ассарта), Хен Гот добрался наконец до своего дворцового жилья.
Но от былого уюта в недавно – при нем – отремонтированной и обставленной комнате не осталось ничего. Здесь валялись старые матрасы и одеяла, сумки и кожаные заплечные мешки, солдатские куртки и штаны, – какая-то казарма учинилась там, где ему так хорошо думалось и отдыхалось. Это было прежде всего обидно. Стоило ему ненадолго исчезнуть – и все, начиная с Властелина, о нем забыли. Словно и не было у него никаких заслуг перед Властью и перед всем Ассартом…
Увиденное настолько испортило историку настроение, что он и думать перестал о каком-то везении. Вслед за обидой пришел гнев. И Хен Гот, выпрямившись и выпятив грудь, двинулся дальше – чтобы не кому-нибудь, а самому Властелину высказать свои чувства.
Но вместе с тем, конечно, все же предложить свои услуги. В глубине души историк всем прочим силам предпочитал законную власть – раз уж она уцелела в таких передрягах, пусть правит и дальше, а за ним-то дело не станет.
Таким образом Хен Гот быстро и однозначно разобрался в том вопросе, для решения которого собралось сюда множество людей со всей планеты. Не те, конечно, кого он видел в коридорах, но другие – кого эти, коридорные, сопровождали и охраняли.
Нахмурившись, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах, историк даже не стал заходить в бывшую свою комнату и двинулся дальше, мысленно еще и еще раз произнося те слова, с которыми собирался обратиться к Властелину, чтобы сразу заинтересовать его. Нет, не с жалобами, конечно; это было бы самой большой ошибкой. «Бриллиант, в знак своей преданности Власти я принес вам самые точные сведения о том, где находится Жемчужина Леза и ваш милый сын и Наследник…»
Однако везение, видимо, покинуло его окончательно. Вместе с хорошим настроением.
В зале, служившем приемной, рядом с которым располагался кабинет самого Изара, солдаты дежурили всегда. Вот и сейчас он завидел их еще издали. И даже обрадовался. Но, приближаясь и вглядываясь, тут же разочаровался.
И не зря. Оба охранника вели себя так, как ни за что не осмелились бы, будь Властелин тут, за стеной. Один развалился на диване, другой – в кресле, задрав ноги в грубых башмаках на бесценный столик эпохи Амоз. Оба курили корешки, и дым в приемной стоял столбом. А кроме солдат в помещении не было ни души – ни даже какого-нибудь мелкого секретаришки, каким положено днем и ночью ожидать в приемной высочайших поручений. Например, вызвать кого-то из вельмож или просто принести чашку кофе…
Нет, Властелина тут не было.
Хотя, собственно, – опомнился Хен Гот – а что ему тут делать, когда до конца ночи осталось еще изрядно? Это только так говорится, что Власть бдит днем и ночью. На самом деле ночами она спит – если только не развлекается.
Решимость не исчезала. Как добраться отсюда до личных апартаментов Властелина, историк помнил. Пришлось только переходами обойти приемную – коридор, закуток, снова коридор – и он оказался в нужном месте.
Здесь охраны вообще не оказалось. Вокруг была тишина. Лишь из-под одной двери пробивался свет. Но то не были покои Властелина. Свет горел в комнатах, которые занимал Эфат, бессменный камердинер. Едва ли не бессмертный.
Историк помедлил. Потом решительно нажал на ручку двери. Потянул ее на себя. Вошел, заранее улыбаясь. Эфат всегда относился к историку хорошо.
Старый камердинер сидел в кресле перед холодным камином, откинув голову на мягкую спинку. Спал.
Историк неслышно приблизился.
Глаза спящего были открыты. И в них застыло выражение ужаса.
То был не сон, понял Хен Гот.
Он испугался.
Он вообще не любил мертвых. Тем более – умерших по неизвестной причине. И еще более – находящихся близ него.
С теми, кого застали около тела, обычно – он знал – не очень-то церемонятся.
Так же беззвучно ступая, историк направился к выходу.
Дверь распахнулась, когда он еще не успел коснуться ручки. За нею стояло двое. Он помнил их: люди эти были из специальной Службы Неприкосновенности Царственных особ, головорезы генерала Си Лена. Люди, не нуждавшиеся в огласке.
Оба одновременно шагнули вперед. Хен Готу пришлось отступить. Больше всего ему хотелось в этот миг исчезнуть, оказаться где угодно – только как можно дальше от этой комнаты, от Жилища Власти вообще. У Охранителя. У Миграта даже…
Ах да, Миграт убит.
«Это я, я сам убил его, – почему-то вспомнил Хен Гот. – Зачем я это сделал? Правда ли, что убийц всегда находят?»
Двое, медленно наступая, уже оттеснили историка почти к самому креслу, к все еще сидящему в нем Эфату. Одновременно – словно глаза их управлялись единым механизмом – посмотрели на мертвеца. Разом уперлись взглядом друг в друга.
– Готово дело, а? – сказал один.
– Чистая работа, – согласился другой.
И четыре глаза вмиг перепрыгнули на Хен Гота. Каждая пара их, казалось, притягивала историка к себе. Они стояли по разные стороны – и ему вдруг почудилось, что взгляды эти сейчас разорвут его пополам. Или совершат что-то другое, столь же страшное…
Хуже всего было то, что он не мог смотреть на обоих одновременно. Обращаться приходилось к кому-то одному. Хен Гот повернулся к правому. Собрал все силы, чтобы улыбнуться. Улыбка получилась (он сам чувствовал) неестественной, как бутерброд с песком. Он все же проговорил – даже с претензией на безмятежность:
– Проходил по коридору, вижу – свет, дай, думаю, зайду к камердинеру Эфату…
Тот, к кому он обращался, сказал напарнику:
– Ты слушай внимательно. Он, видишь ли, дай, думает, зайдет на огонек к старику Эфату…
– Дай, думает, – продолжил второй, – замочу старика. Старичок ведь не бедный был, верно?
– Столько лет при Властях, да чтобы бедный, – сказал другой. – Да я и сам помню… Значит, замочу, думает, и пошарю по шкафам да шкатулкам. Как-никак, старик всеми регалиями власти ведал – не подделками, для улицы, а подлинными, что больших-больших денег стоят… Теми, что называют Сокровищами Ассарта.
– Что вы говорите! – изо всей силы крикнул Хен Гот. – Как вы смеете!..
Тот, что стоял справа, как-то неуловимо-легко ткнул историка щепотью в поддых. Не очень больно даже, но дыхание пресеклось, и не до речей стало.
– Но не успел, мы вспугнули, – сказал правый, не обращая на скорчившегося историка ни малейшего внимания. – Убить успел, а вещички взять мы не дали.
– Придушил старика, – дополнил левый. – Глаза выкачены, как только не выпали, и лицо вон какое – нездорового, прямо сказать, цвета.
– Как говорится, краше в гроб кладут, – согласился правый. Посопел носом. – Воздух тут какой-то… не тот. Тебе не кажется?
– А этот обосрался, – сказал левый, кивнув в сторону историка. – Не утерпел. Сфинктер слабый. – Неожиданно он круто повернулся, схватил Хен Гота за рубашку под самым горлом, скрутил, мешая дыханию полностью восстановиться. – Или ты, может, скажешь, что вообще никого не убивал, а?
Хен Готу впору заплакать было – от совершенно идиотского положения, в какое он попал. Отвечать он не стал: нечего было.
– Вот так-то, – сказал правый. – Ладно. Побудь ты тут. Я его сдам страже, потом станем здесь разбираться. Ну-ка, ты! Руки за спину! – Сноровисто наложил наручники. – Шагай! Да не туда, вправо. Нынче Жемчужина правит – ее ребята станут с тобою разбираться. Вдвойне не повезло тебе, парень. Горцы – народ крутой, они из тебя понавьют веревочек… Ты сам кто такой, а?
Ответил – с хрупкой надеждой, что слышали, что поймут: не мог он, никак не мог:
– Хен Гот, Главный Композитор Истории при Властелине Изаре.
На это никакого отклика он не дождался. Словно в яму сказал.
2
Его запихнули в какую-то каморку. Единственно, что хорошо оказалось – что при ней был и туалет. Не совсем, но пользоваться можно было. На душе сразу хоть немного, но полегчало. Тем более, что наручники сняли.
Вволю же погоревать о своей кривой судьбе он даже не успел: пришли и снова выволокли в коридор. Не очень вежливо, но и без битья. И заковывать не стали.
Последнее обстоятельство его несколько воодушевило, так что он осмелился даже спросить:
– Это куда же меня сейчас?
Сейчас историк удовлетворился бы любым ответом, кроме одного лишь: «Казнить ведем». Ему же было сказано:
– Куда велено.
И шли, пока сам он не стал узнавать: ба, да они уже на половине Жемчужины!
Вокруг и правда были только Горные Тарменары. Хмуро поглядывали на него, но не задевали. Он же был подведен к самой большой тут, двустворчатой двери, в которую постучали весьма бережно. На откликнувшийся оттуда голос старший из конвойных не доложил даже, но проворковал:
– По приказанию Жемчужины Власти задержанный доставлен.
Изнутри послышалось повелительное:
– Сюда его!
Створки двери распахнулись. И его чуть ли не внесли под локотки.
Ястра смотрела на него взглядом, не выражавшим любезности.
Хен Гот попытался в ответ глядеть независимо. Но трудно сказать, что из этого намерения получилось. Слишком многое мешало.
Во-первых, то, что перед ним была женщина. И не просто, но красивая женщина. По его представлениям, даже очень красивая. Он мог бы сказать даже – прекрасная. Трудно сказать, где здесь для него кончалось впечатление от собственно женщины и начиналось другое – от ее туалета; но вряд ли вообще он мог провести грань между одним и другим – как и большинство мужчин. Хен Гот боялся женщин, хотя и любил их – но издали, вблизи он терялся, переставал быть самим собой. Будь это не так – может быть, и добился бы успеха у Лезы; этого, как известно, не произошло.
Вторым обстоятельством, мешавшим историку чувствовать себя нормально, было то, что не просто женщина оказалась перед ним, но как бы само олицетворение Власти. То есть – силы. Перед силой, как опять-таки уже известно, он пасовал сразу.
Третье же заключалось в том, что он, ни сном ни духом никогда не желавший ни малейшего зла камердинеру Эфату, невольно чувствовал себя не только обвиненным, но и действительно виновным в смерти старика – потому что не видел способа тут же, на месте доказать свою невиновность. Таков был его характер.
Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что будь он и на самом деле убийцей Эфата, Жемчужина Власти была бы ему только благодарна; знать бы ему, что у нее самой давно уже созрело намерение нейтрализовать – как принято говорить – камердинера, который, кроме услуг, связанных с гардеробом, выполнял и другую службу: именно к нему сходились, как известно, данные наблюдений и прослушиваний всех «жучков» и «клопов», которыми Изар позаботился населить все отведенное Ястре крыло Жилища Власти. Смерть, от чего бы она ни приключилась, вряд ли опередила людей, которым нейтрализация старика была поручена. Горцы, как он уже слышал, народ при необходимости жестокий.
Но он не знал этого, и уже чувствовал себя обвиненным, осужденным и даже казненным. И всем, на что он сейчас был способен, было – не сводить глаз с Жемчужины Власти, ожидая решения своей судьбы. Может быть, историк пытался взглядом передать Жемчужине свое отчаяние, а возможно – уверить в своей непричастности к убийству. Но похоже, что ничего из этих стремлений не получилось. Впрочем, и не могло получиться: Ястра уже через несколько секунд отвела от него глаза и сказала конвоирам:
– Выйдите. Ждите за дверью.
И лишь когда они вышли – ему:
– Кто ты?
Во рту у него было сухо, и он ответил не сразу:
– С позволения Жемчужины… Я – Хен Гот, Главный Композитор Новой Истории при Властелине, Бриллианте Власти Изаре. То есть был…
Теперь в ее глазах мелькнула искорка интереса: не исключено, что она его узнала.
– Ах, вот как! – проговорила она протяжно и недобро. – Главный виновник войны прибыл собственной персоной. Угрызения совести замучили? Или просто захотелось уничтожить одного из тех, кто очень много знал о твоем преступлении перед Ассартом?
– Клянусь, Жемчужина, я самый мирный человек, я не имею отношения к войне!..
– Вздор! Если бы ты не затуманил мозг Властелина своими сказками, он бы еще сто раз подумал прежде, чем пуститься на авантюру, что привела цветущую страну к полному краху. Да ты наглец, любезный историк! Смеешь оправдываться?
– Но я ведь не думал… не ожидал такого результата!
– Сядь! (Кивком указав – куда сесть.) Рассказывай все. С самого начала. Только не об истории: это не ко времени. О вине твоей в том, что Властелин пошел на такую войну, тоже известно достаточно. Начинай со времен послевоенных. Где был, с кем, что видел, что слышал, что знаешь, а что предполагаешь. Зачем явился сюда во время сбора всех донков (он невольно поднял брови, но вымолвить хоть слово не решился)? Словом – если хочешь голову сохранить на плечах – кайся пооткровеннее, чем самой Рыбе. Уяснил?
Историк дернулся было – припасть к ногам. Она вовремя предупредила:
– Говорить можешь все: здесь больше не слушают. Но резко двигаться не советую: тебя хорошо видно в прицел.
При этом подняла глаза куда-то вверх, словно видя нечто за его спиной. Историк, напуганный, не стал оглядываться.
– Прекраснейшая Жемчужина Власти, сестра-на-тверди Великой Рыбы, затмевающая своим ликом…
Она поморщилась:
– Если останется время – в конце исполнишь весь ритуал. И не заставляй торопить себя: это будет больно.
– Итак, в последние дни войны…
Ястра выслушала все до последнего слова. Правда, Хен Гот – надо отдать должное – умел, когда нужно, излагать сжато и емко. Так и было рассказано им – о Миграте (правда, об убийстве его, спящего, как-то было историком упущено), об Охранителе с его войском, что собирается в скором будущем взять Жилище Власти приступом, и наконец – о Лезе с ребенком… Может быть, докладывая о Лезе, историк руководствовался принципом: не мне – значит, никому; не мог же он не понимать, что вовсе не пирогами встретит Жемчужина мать конкурента на престол – не говоря уже о чисто женских эмоциях, в которых историк никогда не разбирался: не хватало опыта. Ястра вопросов не задавала, только слушала с неподвижным лицом. Хен Гот уверен был, что где-то крутится машинка, сказанное записывается; в этом он прав был, конечно.
И вот пришло ему время заключить свое повествование словами:
– Я рассказал все, что знаю. Без утайки.
– Если это так – хорошо для тебя, – уронила Жемчужина холодно. – Однако не все мне ясно в твоей повести.
Хен Гот внутренне сжался. «Повесть» – это что же значит: что все, им чистосердечно изложенное, на деле – всего лишь сочинение, вымысел? Это просто обидно было бы, не говоря уже о том, что – опасно.
– Жемчужина Власти, клянусь Великой Рыбой!
Она поморщилась:
– Теперь только слушай – и отвечай, кратко и точно.
– Я всегда… со всей преданностью!
– Зачем ты пришел сюда? Не ко мне же! Ты искал Изара? Или скорее всего просто ведешь разведку в пользу Охранителя, высматриваешь слабые места в защите Жилища Власти? И наконец: зачем ты убил Эфата? Чем угрожал тебе старик? Хотел тебя выдать? Отвечай!
Ничего, наверное, и не было бы страшного, признайся он: да, именно к Властелину я шел, ваша высокая политика – не для меня, я – всего лишь его служащий и стремился уверить его в своем желании служить и дальше верой и правдой… Но ему хотелось именно ее убедить в том, что он ей нужен и что появление его здесь – большая удача для нее. Уж очень хотелось сохранить не только жизнь, но и положение при Власти: однажды отведанная, пища эта потом всю жизнь будет тянуть к себе почти каждого – за исключением разве что немногих философов. Историк боялся, конечно; но страх – чувство двуличное: у одних он связывает всякую волю к сопротивлению, у других же, напротив, мобилизует все способности. У Хен Гота на сей раз – мобилизовало: он сообразил вдруг, что должен сказать, чтобы не только сохранить жизнь, но и укрепиться в ней. Надоело ведь, в конце концов, скакать с планеты на планету, шарахаться от одного атамана к другому, поминутно оглядываться – не целят ли тебе в спину… Порядок и определенность нужны ему; может быть, именно сейчас он оказался на пути к их обретению? Ястра не Ястра – какая, в конце концов, разница?
– Великая Жемчужина…
Но она не дала историку продолжить:
– Помолчи. Я думаю…
А думать и в самом деле было о чем. Если Охранитель действительно пойдет на приступ, Жилище Власти продержится недолго. Или все же выстоит?
– Ты сказал – у Охранителя крупные силы. Какие именно? Сколько у него людей? – На его нерешительный жест тут же возразила: – Я понимаю, что ты их не считал. Но должен иметь хоть общее представление!
Ну, круглым-то дураком Хен Гот никогда не был. Конечно, представление у него было.
– Если судить по числу офицеров – а он принимал каждого из пришедших к нему лично, – то может быть до восьми тысяч солдат.
Ястра чуть вскинула голову – словно ее ударили снизу в подбородок, не сильно, но достаточно ощутимо. Однако тут же совладала с собой. Лишь медленно, негромко повторила, стараясь, чтобы волнение не прозвучало в голосе:
– Восемь тысяч…
Она не ожидала, что их будет так много. Было известно, что есть солдатские банды, что кто-то их объединяет. Но чтобы дело зашло так далеко…
– Они хорошо организованы?
– Насколько я могу судить – там все, как в армии. Есть даже склады – оружия, продовольствия… На стадионе – то есть на бывшем стадионе – занимаются – шагают, бегают, схватываются друг с другом врукопашную…
– Вот как.
Она снова задумалась.
Сейчас в Жилище Власти – считая всех прибывших донков с их челядью и охраной – до четырехсот пятидесяти человек. Запасы есть. Стены достаточно крепки. Какое-то время сопротивляться, наверное, можно, хотя она (пришлось признаться себе) в этих делах понимает мало, тут нужен профессионал. Но сопротивляться хорошо, когда ждешь откуда-то помощи. Откуда может она прийти? Изар, вероятно, надеется собрать еще имеющихся на планете солдат, что расползлись по своим норам, лишившись командования. Но авторитет его среди военных сейчас на нуле. После такой войны это естественно. Так что если ему и удастся собрать хоть кого-нибудь – это произойдет очень не скоро. А кроме того…
А кроме того – не хочет она помощи от Изара. Наоборот. Ему не место во Власти. И чем хуже у него пойдут дела – тем лучше.
Сильным человеком был Миграт. Не очень-то дружественным, конечно, однако в качестве временного союзника пригодился бы. Жаль, что в тот раз, когда он предлагал союз, она, не подумав как следует, отказалась.
Еще одно осложнение: эти четыре с половиной сотни людей здесь, в ее доме, – ненадолго. Ну три дня, ну – четыре. А когда они разъедутся по своим донкалатам, у нее останется всего сотня ее тарменаров. Есть еще челядь, но из них не более тридцати способны носить оружие…
Что же делать?
Внезапно она почувствовала – как-то странно, всем своим существом: ей необходимо остаться одной. Хоть на несколько минут. И не только одной в четырех стенах; сделать так, чтобы никто, ни одна душа ее не видела. Почему, зачем? Ей самой это было непонятно. Однако, словно выполняя чей-то приказ, она позвонила, вызывая конвой:
– Выведите его. Пусть обождет в приемной. Не спускайте с него глаз. Он еще понадобится.
Вволю же погоревать о своей кривой судьбе он даже не успел: пришли и снова выволокли в коридор. Не очень вежливо, но и без битья. И заковывать не стали.
Последнее обстоятельство его несколько воодушевило, так что он осмелился даже спросить:
– Это куда же меня сейчас?
Сейчас историк удовлетворился бы любым ответом, кроме одного лишь: «Казнить ведем». Ему же было сказано:
– Куда велено.
И шли, пока сам он не стал узнавать: ба, да они уже на половине Жемчужины!
Вокруг и правда были только Горные Тарменары. Хмуро поглядывали на него, но не задевали. Он же был подведен к самой большой тут, двустворчатой двери, в которую постучали весьма бережно. На откликнувшийся оттуда голос старший из конвойных не доложил даже, но проворковал:
– По приказанию Жемчужины Власти задержанный доставлен.
Изнутри послышалось повелительное:
– Сюда его!
Створки двери распахнулись. И его чуть ли не внесли под локотки.
Ястра смотрела на него взглядом, не выражавшим любезности.
Хен Гот попытался в ответ глядеть независимо. Но трудно сказать, что из этого намерения получилось. Слишком многое мешало.
Во-первых, то, что перед ним была женщина. И не просто, но красивая женщина. По его представлениям, даже очень красивая. Он мог бы сказать даже – прекрасная. Трудно сказать, где здесь для него кончалось впечатление от собственно женщины и начиналось другое – от ее туалета; но вряд ли вообще он мог провести грань между одним и другим – как и большинство мужчин. Хен Гот боялся женщин, хотя и любил их – но издали, вблизи он терялся, переставал быть самим собой. Будь это не так – может быть, и добился бы успеха у Лезы; этого, как известно, не произошло.
Вторым обстоятельством, мешавшим историку чувствовать себя нормально, было то, что не просто женщина оказалась перед ним, но как бы само олицетворение Власти. То есть – силы. Перед силой, как опять-таки уже известно, он пасовал сразу.
Третье же заключалось в том, что он, ни сном ни духом никогда не желавший ни малейшего зла камердинеру Эфату, невольно чувствовал себя не только обвиненным, но и действительно виновным в смерти старика – потому что не видел способа тут же, на месте доказать свою невиновность. Таков был его характер.
Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что будь он и на самом деле убийцей Эфата, Жемчужина Власти была бы ему только благодарна; знать бы ему, что у нее самой давно уже созрело намерение нейтрализовать – как принято говорить – камердинера, который, кроме услуг, связанных с гардеробом, выполнял и другую службу: именно к нему сходились, как известно, данные наблюдений и прослушиваний всех «жучков» и «клопов», которыми Изар позаботился населить все отведенное Ястре крыло Жилища Власти. Смерть, от чего бы она ни приключилась, вряд ли опередила людей, которым нейтрализация старика была поручена. Горцы, как он уже слышал, народ при необходимости жестокий.
Но он не знал этого, и уже чувствовал себя обвиненным, осужденным и даже казненным. И всем, на что он сейчас был способен, было – не сводить глаз с Жемчужины Власти, ожидая решения своей судьбы. Может быть, историк пытался взглядом передать Жемчужине свое отчаяние, а возможно – уверить в своей непричастности к убийству. Но похоже, что ничего из этих стремлений не получилось. Впрочем, и не могло получиться: Ястра уже через несколько секунд отвела от него глаза и сказала конвоирам:
– Выйдите. Ждите за дверью.
И лишь когда они вышли – ему:
– Кто ты?
Во рту у него было сухо, и он ответил не сразу:
– С позволения Жемчужины… Я – Хен Гот, Главный Композитор Новой Истории при Властелине, Бриллианте Власти Изаре. То есть был…
Теперь в ее глазах мелькнула искорка интереса: не исключено, что она его узнала.
– Ах, вот как! – проговорила она протяжно и недобро. – Главный виновник войны прибыл собственной персоной. Угрызения совести замучили? Или просто захотелось уничтожить одного из тех, кто очень много знал о твоем преступлении перед Ассартом?
– Клянусь, Жемчужина, я самый мирный человек, я не имею отношения к войне!..
– Вздор! Если бы ты не затуманил мозг Властелина своими сказками, он бы еще сто раз подумал прежде, чем пуститься на авантюру, что привела цветущую страну к полному краху. Да ты наглец, любезный историк! Смеешь оправдываться?
– Но я ведь не думал… не ожидал такого результата!
– Сядь! (Кивком указав – куда сесть.) Рассказывай все. С самого начала. Только не об истории: это не ко времени. О вине твоей в том, что Властелин пошел на такую войну, тоже известно достаточно. Начинай со времен послевоенных. Где был, с кем, что видел, что слышал, что знаешь, а что предполагаешь. Зачем явился сюда во время сбора всех донков (он невольно поднял брови, но вымолвить хоть слово не решился)? Словом – если хочешь голову сохранить на плечах – кайся пооткровеннее, чем самой Рыбе. Уяснил?
Историк дернулся было – припасть к ногам. Она вовремя предупредила:
– Говорить можешь все: здесь больше не слушают. Но резко двигаться не советую: тебя хорошо видно в прицел.
При этом подняла глаза куда-то вверх, словно видя нечто за его спиной. Историк, напуганный, не стал оглядываться.
– Прекраснейшая Жемчужина Власти, сестра-на-тверди Великой Рыбы, затмевающая своим ликом…
Она поморщилась:
– Если останется время – в конце исполнишь весь ритуал. И не заставляй торопить себя: это будет больно.
– Итак, в последние дни войны…
Ястра выслушала все до последнего слова. Правда, Хен Гот – надо отдать должное – умел, когда нужно, излагать сжато и емко. Так и было рассказано им – о Миграте (правда, об убийстве его, спящего, как-то было историком упущено), об Охранителе с его войском, что собирается в скором будущем взять Жилище Власти приступом, и наконец – о Лезе с ребенком… Может быть, докладывая о Лезе, историк руководствовался принципом: не мне – значит, никому; не мог же он не понимать, что вовсе не пирогами встретит Жемчужина мать конкурента на престол – не говоря уже о чисто женских эмоциях, в которых историк никогда не разбирался: не хватало опыта. Ястра вопросов не задавала, только слушала с неподвижным лицом. Хен Гот уверен был, что где-то крутится машинка, сказанное записывается; в этом он прав был, конечно.
И вот пришло ему время заключить свое повествование словами:
– Я рассказал все, что знаю. Без утайки.
– Если это так – хорошо для тебя, – уронила Жемчужина холодно. – Однако не все мне ясно в твоей повести.
Хен Гот внутренне сжался. «Повесть» – это что же значит: что все, им чистосердечно изложенное, на деле – всего лишь сочинение, вымысел? Это просто обидно было бы, не говоря уже о том, что – опасно.
– Жемчужина Власти, клянусь Великой Рыбой!
Она поморщилась:
– Теперь только слушай – и отвечай, кратко и точно.
– Я всегда… со всей преданностью!
– Зачем ты пришел сюда? Не ко мне же! Ты искал Изара? Или скорее всего просто ведешь разведку в пользу Охранителя, высматриваешь слабые места в защите Жилища Власти? И наконец: зачем ты убил Эфата? Чем угрожал тебе старик? Хотел тебя выдать? Отвечай!
Ничего, наверное, и не было бы страшного, признайся он: да, именно к Властелину я шел, ваша высокая политика – не для меня, я – всего лишь его служащий и стремился уверить его в своем желании служить и дальше верой и правдой… Но ему хотелось именно ее убедить в том, что он ей нужен и что появление его здесь – большая удача для нее. Уж очень хотелось сохранить не только жизнь, но и положение при Власти: однажды отведанная, пища эта потом всю жизнь будет тянуть к себе почти каждого – за исключением разве что немногих философов. Историк боялся, конечно; но страх – чувство двуличное: у одних он связывает всякую волю к сопротивлению, у других же, напротив, мобилизует все способности. У Хен Гота на сей раз – мобилизовало: он сообразил вдруг, что должен сказать, чтобы не только сохранить жизнь, но и укрепиться в ней. Надоело ведь, в конце концов, скакать с планеты на планету, шарахаться от одного атамана к другому, поминутно оглядываться – не целят ли тебе в спину… Порядок и определенность нужны ему; может быть, именно сейчас он оказался на пути к их обретению? Ястра не Ястра – какая, в конце концов, разница?
– Великая Жемчужина…
Но она не дала историку продолжить:
– Помолчи. Я думаю…
А думать и в самом деле было о чем. Если Охранитель действительно пойдет на приступ, Жилище Власти продержится недолго. Или все же выстоит?
– Ты сказал – у Охранителя крупные силы. Какие именно? Сколько у него людей? – На его нерешительный жест тут же возразила: – Я понимаю, что ты их не считал. Но должен иметь хоть общее представление!
Ну, круглым-то дураком Хен Гот никогда не был. Конечно, представление у него было.
– Если судить по числу офицеров – а он принимал каждого из пришедших к нему лично, – то может быть до восьми тысяч солдат.
Ястра чуть вскинула голову – словно ее ударили снизу в подбородок, не сильно, но достаточно ощутимо. Однако тут же совладала с собой. Лишь медленно, негромко повторила, стараясь, чтобы волнение не прозвучало в голосе:
– Восемь тысяч…
Она не ожидала, что их будет так много. Было известно, что есть солдатские банды, что кто-то их объединяет. Но чтобы дело зашло так далеко…
– Они хорошо организованы?
– Насколько я могу судить – там все, как в армии. Есть даже склады – оружия, продовольствия… На стадионе – то есть на бывшем стадионе – занимаются – шагают, бегают, схватываются друг с другом врукопашную…
– Вот как.
Она снова задумалась.
Сейчас в Жилище Власти – считая всех прибывших донков с их челядью и охраной – до четырехсот пятидесяти человек. Запасы есть. Стены достаточно крепки. Какое-то время сопротивляться, наверное, можно, хотя она (пришлось признаться себе) в этих делах понимает мало, тут нужен профессионал. Но сопротивляться хорошо, когда ждешь откуда-то помощи. Откуда может она прийти? Изар, вероятно, надеется собрать еще имеющихся на планете солдат, что расползлись по своим норам, лишившись командования. Но авторитет его среди военных сейчас на нуле. После такой войны это естественно. Так что если ему и удастся собрать хоть кого-нибудь – это произойдет очень не скоро. А кроме того…
А кроме того – не хочет она помощи от Изара. Наоборот. Ему не место во Власти. И чем хуже у него пойдут дела – тем лучше.
Сильным человеком был Миграт. Не очень-то дружественным, конечно, однако в качестве временного союзника пригодился бы. Жаль, что в тот раз, когда он предлагал союз, она, не подумав как следует, отказалась.
Еще одно осложнение: эти четыре с половиной сотни людей здесь, в ее доме, – ненадолго. Ну три дня, ну – четыре. А когда они разъедутся по своим донкалатам, у нее останется всего сотня ее тарменаров. Есть еще челядь, но из них не более тридцати способны носить оружие…
Что же делать?
Внезапно она почувствовала – как-то странно, всем своим существом: ей необходимо остаться одной. Хоть на несколько минут. И не только одной в четырех стенах; сделать так, чтобы никто, ни одна душа ее не видела. Почему, зачем? Ей самой это было непонятно. Однако, словно выполняя чей-то приказ, она позвонила, вызывая конвой:
– Выведите его. Пусть обождет в приемной. Не спускайте с него глаз. Он еще понадобится.
3
Ястра сидела, опустив глаза. Слышала, как затворилась дверь за историком и сопровождавшим его конвоем. Пыталась понять: что же с нею происходит? Но не успела. Снова пришел беззвучный приказ:
– Смотри на меня!
– Смотри на меня!