я и сам был бы не прочь сейчас угоститься, тем более, что в горле
было сухо, как в самом центре Сахары, да притом еще в полдень,
в июле и в период наибольшей солнечной активности. Я скрылся на
кухне и вскоре принес оттуда небольшой бидон с пятью пол-литровыми
пивными кружками.
-- О! -- обрадовался Стоеросов, потирая руки
от удовольствия. -- Вот это по-нашему!
Какое-то время слышалось лишь откровенное
бульканье переливающейся из кружек в глотки жидкости, потом все
разом опустили на стол опустевшие емкости и шумно перевели дух.
-- За успех нашего предприятия! -- провозгласил
Стоеросов.
-- Всегда бы так, -- крякнул побагровевший
Мокроносов, -- а то приходится пить всякую гадость...
-- Ну, ублажил, соседушко, -- расплылась
в довольной улыбке тетя Клава. -- Где брал-то, у Кузьминишны? --
Я кивнул. -- Ну и правильно. Женщина совестливая, воды доливает
самую малость.
Наступило всеобщее молчание, которое нарушил
Евграф Юрьевич.
-- Результаты эксперимента в данный момент
обрабатываются в Научном центре при Совете Большого Колеса, и
окончательных выводов, по-моему, придется ждать еще не скоро.
Но как частное лицо я, пожалуй, возьму на себя смелость сделать
некоторые прогнозы. Начну с того, что результаты превзошли все
ожидания, возлагаемые на эксперимент и на вас в том числе нашими
учеными-социологами -- это, по крайней мере, я уже могу утверждать,
даже не зная окончательных выводов Совета. Вам ведь, кажется,
не сообщали о цели эксперимента?
-- Нет, почему же, сообщали, -- возразил
я. -- Изучение реакции среднего жителя Земли на шестое чувство,
или телепатию.
Евграф Юрьевич снисходительно улыбнулся
и махнул рукой.
-- Да нет, это только частная, побочная
цель. Главная же цель -- это выяснение способности и готовности
земного человечества к контакту с высокоразвитыми внеземными цивилизациями.
Верно, эта способность изучалась на примере типичного представителя
земного жителя, то есть вас, уважаемый коллега, но истинный смысл
эксперимента до вас, как я теперь убедился, доведен не был. Что
ж, может это и правильно... Так вот, большинство наших ученых
склонялось к мысли, что ваши вечные земные дрязги, войны, социальные
потрясения и сравнительно низкий уровень жизни поглощает всю энергию
землян и отвращает ваши взоры от Космоса. Другими словами, ваша
готовность к вступлению в контакт с нами или с кем-либо еще очень
невелика, и причина здесь не в отсталости ваших технических средств
и всей науки в целом, -- нет, причина кроется в неготовности вашего
самосознания к мирному -- я повторяю: мирному! -- сотрудничеству
с иными мирами. Вы все еще "играете в войну", словно драчливые
мальчишки, вы еще не доросли до разумной, созидательной деятельности
в масштабах Галактики, ваш ум еще молод и незрел, как ум десятилетнего
ребенка. Так наши ученые считали до эксперимента. Эксперименту
надлежало подтвердить эту точку зрения, чтобы на многие тысячи
и десятки тысяч лет отложить попытку войти в контакт с вашим человечеством.
Ваша реакция на способность проникать в мысли посторонних людей
должна была окончательно убедить тех немногих сторонников контакта
с вами в низменности помыслов среднего жителя Земли, а, значит,
и всей массы землян в целом. Но прогнозы ученых, к полнейшей их
неожиданности, оказались неверны -- по крайней мере, мне кажется,
что неверны. Вам суждено было нарушить все их планы.
-- Мне? -- спросил я, не потеряв пока еще
способности удивляться. -- Поверьте, я не хотел.
Шеф поморщился и поднял ладонь кверху,
пресекая поток моих еще не высказанных мыслей.
-- Минуточку, Николай Николаевич, я еще
не кончил. Так вот, сначала эксперимент никоим образом не выходил
за рамки, ему предсказанные, но с некоторого момента он свернул
круто в сторону, нарушая тем самым все прогнозы ученых мужей.
Но давайте по порядку. На следующий день после вашего прибытия
на Землю вы, как того и следовало ожидать, поспешили дать волю
своей новой способности. Сначала дома, потом на работе, а к концу
дня -- и в метро, вы взахлеб зачитывались чужими мыслями. Так продолжалось
несколько дней. Вреда вы этим никому не приносили, но и пользы,
надо сказать, тоже -- вы щекотали себе нервы, упивались властью
над людьми, -- словом, использовали дар телепатии в чисто эгоистических
целях. Собственно, на такой эффект и рассчитывали наши специалисты-социологи,
вы вели себя именно так, как и должны были вести себя в данных
условиях. Пожалуй, сюда же можно отнести и вашу авантюру с шахматами:
если бы я вовремя не вмешался, неизвестно еще, чем бы она кончилась.
Но вот судьба заносит вас на Авиамоторную -- и с этого момента
начинается цепь событий, нами совершенно не ожидаемых. Поверьте,
во всей этой неприглядной истории с майором Прониным нет ни самой
малейшей доли нашего участия, наоборот, мы всячески пытались предостеречь
вас от впутывания в уголовное дело -- помните стаю верблюдов? все
того же фантома в морковном свитере, который через каждые сто
метров "погибал" под колесами вашего "москвича"? С органами лучше
не связываться, мы это уже давно поняли, и именно поэтому боялись,
что вас придется вытаскивать из какой-нибудь скверной истории,
в которую вы наверняка влезете, а активное вмешательство всегда
для нас нежелательно. Но вместо того, чтобы спасать вас, вы сами
спасли -- и кого же? -- нашего ценнейшего сотрудника! Ну, если не
спасли, то, по крайней мере, очень помогли. И что самое главное,
вы сделали это сами, в открытую вступили в схватку с негодяем,
взвалили на свои плечи часть его работы -- и победили его! Причем,
старались вы не для конкретного человека -- Мокроносов был вам
глубоко антипатичен, -- а во имя идеи, во имя справедливости, во
имя торжества добра, наконец. Это смелый, отчаянный шаг, ни в
какое сравнение не идущий с тем сумасбродным поступком, за который
вы вполне заслуженно заработали фингал под глазом. Вы столь безрассудно
бросились выяснять отношения с тремя молодчиками, что нам спешно
пришлось высылать нашего бравого сержанта вам на помощь. Не знаю,
чем бы это для вас кончилось, если бы он не прибыл вовремя. Ну
да Бог с ним, с фингалом, разговор сейчас о другом. Вернемся к
истории с убийством. Ваше поведение в ней настолько поразило наших
ученых, смешало все их карты, поставило в тупик, что первая мысль,
которая пришла в их головы, была: а не ошиблись ли мы с выбором
кандидатуры? Но потом наиболее трезвые и оптимистически настроенные
головы предложили иной вариант ответа: ошибка не в кандидатуре,
ошибка во всем земном человечестве. Проверили ваши данные, характеристики,
показатели и пришли к выводу, что да, все верно, вы -- средний
житель Земли, типаж, каких тысячи, миллионы. Конечно, легче ошибиться
в одном человеке, чем во всем человечестве, но здесь, по-моему,
ошибка именно второго рода. Я еще раз повторяю, дорогой Николай
Николаевич, это всего лишь мое собственное мнение, в основе которого
лежит мое длительное знакомство с вами, непосредственное участие
в эксперименте, а также быстрый и своевременный анализ промежуточных
результатов проводимого опыта. Лично мне кажется, что ваше поведение
должно в корне изменить представление наших правителей о степени
готовности земного человечества к межпланетным контактам с высокоразвитыми
внеземными цивилизациями. И я очень надеюсь, что когда-нибудь
мы с вами встретимся открыто, на равных, но уже как представители
равных миров, как друзья, как сотрудники. Да-да, Николай Николаевич,
как сотрудники, ибо космический контакт -- это всегда сотрудничество,
сотрудничество мирное, во благо обеих сторон. Теперь вы поняли,
что на вас лежит, вернее -- лежала, ответственность за судьбы всего
человечества? Вот так-то, Николай Николаевич, уважаемый мой коллега.
Он снова взглянул на часы, покачал головой
и подошел к прибору, который все также продолжал стоять на столе.
И пока он возился с ним, что-то там крутил, настраивал и переключал,
а Мокроносов всячески помогал ему, я сидел, до глубины души пораженный
и чувствовал себя так, словно вот-вот должен проснуться, но сон
никак не кончается, все тянется, тянется, тянется -- до бесконечности,
и я знаю, что это сон, что все это неправда, что вот сейчас я
проснусь и вздохну с облегчением, -- но проснуться не в состоянии.
Стоеросов по-свойски разгуливал по комнате
и свистел что-то из "Машины времени", а тетя Клава с усердием
листала иллюстрированный журнал "UFO" (вот что значит работать
в "Союзпечати"!). Но вот она что-то обнаружила, аккуратно разгладила
страницу рукой, подняла на меня хитрые глаза и ласково так поманила
пальчиком.
-- Иди сюда, соседушко, -- пропела она ангельским
голоском, -- покажу кое-что... Узнаешь? -- спросила она, когда я
приблизился.
Фотография была во всю страницу, но качество
оставляло желать лучшего. На фоне сумеречного, предвечернего неба
вырисовывались нечеткие контуры НЛО. Неясная тревога заставила
меня напрячь зрение и приглядеться повнимательнее. Что-то очень
смутное, знакомое, недавнее виделось мне в этом летающем объекте.
Ну так и есть! Это же арнольдова колымага! Надо же, уже в американский
журнал угодила!
-- Узнал, узнал, голубчик, -- удовлетворенно
хмыкнула тетя Клава. -- Вот что, соседушко, бери его себе на память,
весь журнал бери. Да бери, не стесняйся, мне он все равно ни к
чему.
-- Большое спасибо, тетя Клава, -- искренне
поблагодарил я ее, бережно принимая журнал из ее рук.
-- Так, -- произнес наконец Евграф Юрьевич,
заканчивая возню у стола, -- все готово, Николай Николаевич. Сейчас
мы подключим к вашей голове сеть электродов, вы уснете, а когда
проснетесь, все, касающееся вашего посещения Большого Колеса,
эксперимента и всевозможных контактов с нами, включая и сегодняшний
разговор, исчезнет из вашей памяти навсегда. Попутно мы лишим
вас шестого чувства -- телепатии. Это совсем не больно. Вам когда-нибудь
делали энцефалограмму? Ну так вот это почти то же самое. Готовы?
Вопрос был адресован Мокроносову. Тот в
последний раз чем-то щелкнул в приборе, смахнул рукавом пыль с
блестящей верхней панели и поднял на шефа глаза.
-- Готов.
-- Вы, Николай Николаевич?
Я кивнул.
-- Тогда прошу к столу.
Сержант Стоеросов предупредительно пододвинул
к столу мое кресло, меня бережно усадили в него, Евграф Юрьевич
одарил меня столь редкой на его устах улыбкой, желая, видимо,
подбодрить и успокоить, потом холодные металлические электроды
облепили мою голову, провода обвили ее электрической паутиной,
что-то зажужжало, загудело, замигало... Почти тотчас же я стал
проваливаться в небытие, теряя чувство реальности, освобождаясь
от телесных оков, уносясь в бесконечность... Но прежде чем забыться,
я услышал голоса -- раздраженный Евграфа Юрьевича и испуганно-виноватый
Мокроносова.
-- Где восьмой электрод?
-- Клянусь, был здесь!
-- Вы что, не видите, что его здесь нет?
-- Ума не приложу, куда он мог задеваться...
-- Вы за это ответите... Растяпа! Кто отвечает
за комплектность прибора?
-- Я...
-- Вам известна схема? На какую функцию
головного мозга направлено действие восьмого электрода?
Ответ Мокроносова я уже не слышал...




 







    Глава последняя




Очнулся я от вспышки. В глаза брызнул яркий
свет и стал жечь их сквозь смеженные веки. Электрод... кажется,
восьмой. Да-да, что-то в этом роде... Нет, не помню. Что они там
со мной делают? Что-то с памятью... Я открыл глаза и тут же снова
зажмурил их.
Утреннее солнце, только что выглянувшее
из-за тучи, настойчиво било в лицо. Я окончательно проснулся и
сел.
Было семь часов. Небо пылало сквозь незашторенное
окно и слепило меня своей чистотой, безоблачностью (последняя
туча стремительно растворилась) и бездонной голубизной. Комната
была пуста -- ни ночных посетителей, ни инопланетного прибора на
столе. Я сидел в кресле, лицом к окну: похоже, что я провел ночь
в таком положении. Ныла спина, затекли ноги, но голова была ясная,
на душе чувствовалась легкость, желание вскочить и тут же приняться
за работу -- все равно, какую.
Я встал и прошелся по комнате. Воскресенье.
Жена у сестры, Васька у друга, гуляет на проводах (хоть позвонил
бы!) -- к вечеру вряд ли объявится.
Под ногой что-то звякнуло и покатилось
по полу. Я нагнулся и поднял небольшой металлический цилиндр ярко-желтого
цвета и почти невесомый. Сначала его вид вызвал во мне лишь недоумение
и немой вопрос, но потом до меня дошло: вот он -- пропавший электрод!
Я сунул его в карман, отправился на кухню, сварил кофе, выпил
его, позвонил жене в Коровино-Ховрино (или Химки-Фуниково?), успокоился
при звуке ее голоса, потом включил приемник -- и только тогда словно
пелена прорвалась в моем сознании.
Память! Что с моей памятью? Мне было обещано,
что по окончании эксперимента моя память полностью очистится от
информации, так или иначе связанной с моим полетом на Большое
Колесо и контактом с далекими его обитателями. Но я ничего не
забыл! Я все помнил, также отчетливо и ясно, как вчера, позавчера,
неделю назад, и никакого перехода в свое новое состояние я не
ощущал. Может, вчерашний визит эмиссаров таинственного Центра
был всего лишь сном? Да нет, это не сон -- в кармане явственно
прощупывался восьмой электрод. Так в чем же дело? В памяти вдруг
всплыла последняя фраза моего инопланетного шефа: "На какую функцию
головного мозга направлено действие восьмого электрода?" Да на
память, черт возьми, на память же! Не знаю, поняли ли это вчерашние
визитеры -- а у меня были все основания полагать, что не поняли,
-- но я это понял вдруг со всей отчетливостью. Эксперимент
окончен -- но память о нем осталась со мной.
Мне стало душно. Я настежь открыл окно,
и в комнату тотчас ворвался шум начинающегося дня -- дня прекрасного,
солнечного, ясного, теплого. Вчерашний дождь умыл его, снял слой
пыли с листьев и травы, зажег желтые огоньки сотен и сотен одуванчиков
на строго очерченных парапетами газонах, наполнил мир сочными
красками, усилив контрасты, смыв бледность, серость и скуку. Воздух
стал прозрачным, легким и звонким от веселого щебета жизнерадостных
пичуг. Жизнь прекрасна! -- слышалось мне отовсюду. Да, конечно,
но... -- в общем-то соглашался я, тут же вспомнив вчерашний инцидент
в темном переулке. Взглянув в зеркало, я первым делом увидел лиловый
лоснящийся фингал под правым глазом -- и тут же заныло левое плечо,
да заскрипели, застонали старые, намятые сапожищами Дэна, ребра.
Может быть она и прекрасна, -- подвел я черту, -- но не всегда.
Бывают, надо сказать, моменты... Но сейчас, спору нет, она поистине
прекрасна. Кстати, как мне теперь вести себя с Евграфом Юрьевичем?
С тетей Клавой? Должно ли что-то меняться в наших отношениях?
Или делать вид, что я действительно все забыл? Да нет, они живо
прочтут мои мысли и выявят мою игру. Ладно, завтра видно будет,
а пока...
Маша приехала только к вечеру -- уставшая,
довольная и с двумя сумками покупок. А Васька-стервец в этот день
так и не объявился.
В понедельник на работу я опоздал, так
как все утро замазывал синяк под глазом жениной крем-пудрой, но
синяк -- на то он и зовется "фонарем" -- светил также ярко сквозь
трехмиллиметровый слой косметики, как и без оной. Плюнув с досады,
я стер пудру с лица носовым платком и помчался на работу.
Неожиданности начались с самого порога
нашей лаборатории. В дальнем правом углу, где обычно сидел Евграф
Юрьевич, меня встретил колючий, начальственно-недовольный взгляд
карьериста Балбесова. У меня похолодело на душе.
-- Изволите опаздывать, Николай Николаевич.
Нехорошо-с. Хотелось бы знать причину, -- подчеркнуто вежливо,
но с явной ехиднцей и издевкой проблеял карьерист.
-- А тебе-то что за дело? -- огрызнулся я
и сел на свое место. Петя-Петушок уважительно, со знанием дела,
оценивал мой синяк. -- Где шеф-то?
Вопрос был обращен в пустоту -- и та тут
же отозвалась страстным, взволнованным шепотом Тамары Андреевны.
-- Тут такое, такое случилось! -- верещала
она, захлебываясь в собственных словах. -- Евграфа Юрьевича вызвали
в Америку, он, оказывается, звезду открыл, или какую-то там планету,
у него дома подпольная обсерватория обнаружилась, за ним сам президент
какой-то там ассоциации из самих Штатов прилетал, все хвалил,
хлопал по плечу и сулил эти, как их, -- доллары! -- говорит, миллиарда
полтора, больше пока не можем, а вот месяца эдак через три еще
столько же подкинем. Я уже и нашатырь нюхала, да все никак не
приду в себя. Ой, что же теперь будет!..
Она охала, ахала, причитала по-бабьи и,
действительно, что-то нюхала. А я открыл рот от изумления и сидел,
ровным счетом ничего не понимая. Одно только до меня дошло со
всей ясностью: Евграф Юрьевич с нами больше работать не будет.
Чуть позже я узнал все. Совершенно случайно
(случайно ли?) выяснилось, что у Евграфа Юрьевича есть тайная
страсть, вернее -- хобби: наблюдать в телескоп собственной конструкции
за звездами. Причем выяснилось это почему-то сперва в Америке,
и не просто в Америке, а в самой НАСА -- и тут же, в тот же день
объявился у Евграфа Юрьевича дома, в его подпольной обсерватории
ответственный представитель этой крупнейшей в мире научной организации
по изучению Космоса и явлений, с ним связанных. Американец сразу
же обратил внимание на телескоп, признал его уникальность и неповторимость
и без лишних слов увез моего бывшего шефа в Штаты. Поговаривали,
что Евграф Юрьевич согласился на это похищение безропотно и с
готовностью.
Все это было столь неожиданно, что я поначалу
и думать забыл о Балбесове. И только лишь после того, как его
ученый торс несколько раз проплыл мимо моего стола, по-петушиному
выпятив грудь и по-хозяйски расправив плечи, я вдруг осознал,
что в лаборатории грядут перемены, и первая из них -- назначение
нового завлаба. До меня постепенно стал доходить смысл происходящей
метаморфозы в поведении Балбесова; он явно мнил себя преемником
Евграфа Юрьевича. Этим, пожалуй, объяснялось и его перебазирование
на самое престижное место в помещении -- стол бывшего шефа, и его
тон по отношению ко мне, и легкий подхалимаш Пети-Петушка по отношению
к нему, и нервное похихикивание Тамары Андреевны. Неся перед собой
плотно обтянутое подтяжками брюшко, кандидат в новые шефы властно
пошагивал по помещению и упражнялся в начальственном красноречии:
-- Бардак, сущий бардак! Работать никто
не хочет, на работу опаздывают (это явный намек на меня), саботируют
(это -- на Петю-Петушка), целыми днями пропадают невесть где (а
это -- на Тамару Андреевну), и в результате -- полный развал, к
концу месяца -- авралы, неоправданно завышенные премии. Нет, надо
все менять, так работать нельзя. Вот у тебя, -- он ткнул пальцем
в физиономию Пети-Петушка, -- что это в ушах торчит? Вынь! А вы,
Николай Николаевич, почему в таком виде? Что это вы себе позволяете?
Какой пример молодежи подаете? Посмотрите...
Но он не успел закончить -- в комнату вошел
Вермишелев Антон Игнатьевич -- наш начальник отдела и самый главный
шеф.
-- Доброе утро, товарищи, -- произнес он
голосом профессионального диктора и, увидев меня, двинулся к моему
столу, на ходу пытаясь понять, чернилами я вымазал себе глаз или
это на самом деле синяк. -- А, вас-то мне и нужно.
-- А я ведь вас, Николай Николаевич, предупреждал,
-- со злорадством проблеял кандидат в шефы и выскочка Балбесов
в то недолгое мгновение, пока Вермишелев грузно поглощал метры
грязного линолеума между входной дверью и моим рабочим местом.
-- И если не считать, Антон Игнатьевич, некоторой недисциплинированности
со стороны старшего инженера Нерусского, -- продолжал Балбесов,
подскакивая к Вермишелеву прежде, чем тот достиг моего стола,
-- то в общем в лаборатории полный порядок.
Я сейчас неспособен был осадить этого хама
Балбесова, так как голова моя была забита другим: я искренне сожалел
об отъезде Евграфа Юрьевича. Но вот Антона Игнатьевича игнорировать
я не мог. Я встал.
Вермишелев поморщился, нетерпеливым жестом
отстранил назойливого карьериста, подошел вплотную ко мне и неожиданно
улыбнулся, обнажив золотые коронки.
-- Товарищи, прошу минуту внимания, -- сказал
он, обращаясь ко всем нам. -- Вы все уже знаете, что нас внезапно
покинул Евграф Юрьевич. Так вот, в связи с открывшейся вакансией
на должность заведующего лабораторией считаю, -- а это мнение не
только мое, но и покинувшего нас Евграфа Юрьевича, -- что нового
завлаба следует искать не на стороне, а среди, так сказать, членов
нашей дружной семьи... э-э... коллектива. Спешу вам сообщить,
что кандидатура на этот ответственный пост уже выбрана, согласовала
и утверждена "треугольником" отдела.
"Быстро сработали, -- удивился я. -- Могут,
когда захотят. Наверняка, Балбесова назначат".
Между нами снова возник этот вертихвост
Балбесов.
-- Правильно решили, товарищи, -- встрял
он, пожирая главного шефа преданным взглядом. -- Бесспорно, среди
нас есть достойный товарищ, который...
-- Погодите, Балбесов, -- снова поморщился
Вермишелев, словно у него заныл зуб, и вторично отстранил карьериста
Балбесова, но на этот раз более решительно и даже, я бы сказал,
сердито. -- Вечно вы лезете со своей чепухой, а тут и без вас дел
невпроворот...
Балбесов стал пунцово-серым, а Тамара Андреевна
взвизгнула. Вермишелев же положил свою лапищу мне на плечо и торжественно
возвестил:
-- Вот ваш новый заведующий лабораторией,
прошу любить и жаловать. От всей души поздравляю вас, Николай
Николаевич, с повышением, от всей души! Рад. Искренне. Я ведь
давно к вам приглядываюсь, а Евграф Юрьевич от вас просто без
ума. Его благодарите, это он предложил вашу кандидатуру.
За его широкой спиной, там, где по моим
расчетам должен был находиться Балбесов, кто-то жалобно, повизгивая,
заскулил...
Вечером, по возвращении домой, Маша сообщила
мне еще одну ошеломляющую новость: тетю Клаву срочно увезли в
какой-то медицинский НИИ, так как у нее совершенно случайно (опять
случайно!) обнаружили три сердца, причем два из них работали в
противофазе, отчего пульс не прощупывался, а третье находилось
в "горячем" резерве. Значит, и тетя Клава с глаз долой. Я бы не
удивился, если бы вдруг услышал, что сержанта Стоеросова произвели
в генералы и отправили в район Карибского бассейна с совершенно
секретным заданием, а Мокроносова выбрали президентом международного
движения за безалкогольный мир, а заодно и в депутаты Верховного
Совета.
А месяц спустя мне на глаза попался популярный
технический журнал, где кратко, скупо, в чисто информативном тоне
сообщалось, что советский ученый Любомудров Е. Ю., ныне работающий
в обсерватории города Хьюстон, США, в рамках обширной программы
НАСА по изучению возможных контактов с внеземными цивилизациями,
с помощью телескопа собственной конструкции открыл доселе неизвестную
планету в созвездии Хромого Комара, на которой, вероятно, обнаружится
белковая жизнь и даже разум. По просьбе ученого новую планету
нарекли Большим Колесом -- в память о небольшой тамбовской деревушке
под тем же названием, где советский ученый имел честь родиться.
Итак, результаты эксперимента стали приносить
плоды. Что ж, теперь сижу и с нетерпением жду контакта. Может,
снова с Арнольдом увижусь?..



Май -- июнь 1988 г., апрель -- май 1990 г.
Москва