Михайлов Владимир. Шестое чувство

А раз Мокроносов к делу непричастен, решил я, то убийца мог проникнуть
в квартиру Паукова только в те полчаса, когда тот оставался один,
то есть с 13.30 до 14.00. Мне вдруг пришло на ум, что теперь,
когда я убедился в невиновности сидевшего передо мной человека,
на мне лежит ответственность за его судьбу, за его полное очищение
от нависшего над ним страшного обвинения. Потому что только я
знал о его невиновности, хотя и не мог пока этого доказать. И
пусть он мне глубоко несимпатичен, этот запойный алкаш с многолетним
стажем, но разве дело в моем личном отношении к нему? Важно установить
объективную истину, ибо истина выше наших симпатий и антипатий.

-- Ну как типчик? -- спросил меня майор Пронин,
кивая на сникшего Мокроносова.

-- Товарищ майор, -- официально заявил я,
вставая из-за стола и в упор глядя на него, -- пойдя вам навстречу,
я согласился помочь в расследовании этого дела, прибегнув к способу,
известному одному лишь мне. Поэтому не требуйте от меня ни фактов,
ни улик, ни доказательств того, что я сейчас скажу. Этот человек,
-- я кивнул на Мокроносова, -- к убийству Паукова не имеет никакого
отношения.

-- Вот как? -- вскинул брови следователь
и нахмурился. -- Вы уверены?

"Зря я с ним связался, -- прочел я его мысли.
-- Эх, зря! Так все гладко шло, а теперь выкрутись попробуй".

-- Абсолютно, -- ответил я.

Мокроносов взирал на меня с удивлением
и любопытством.

-- Гражданин начальник, -- просипел он возбужденно
и взглянул мне в глаза с внезапно вспыхнувшей надеждой, -- вы что
же, действительно думаете, что я не убивал Паукова? Или снова
ваньку валяете, как вот этот?.. -- он кивнул в сторону майора Пронина.

-- Молчать! -- взревел майор, багровея буквально
на глазах и вызывая у меня весьма серьезные опасения, что его
вот-вот хватит кондратий. Но до кондратия дело не дошло: вспышка
гнева постепенно улеглась. Нет, этот недостойный тезка легендарного
сыщика все больше переставал мне нравиться. Хотя, надо сказать,
он на меня с самого начала произвел впечатление не самое благоприятное.

Следователь взял себя в руки, хотя и с
большим трудом. Ему было неловко передо мной как за свое собственное
поведение, так и за слова внезапно осмелевшего подследственного.

-- Вы что же думаете, гражданин Мокроносов,
-- сказал он, яростно вращая глазами и сопя, словно компрессор,
-- ваши оскорбительные слова останутся безнаказанными? Это я-то
здесь ваньку валяю? -- Он бросил на меня неприязненный взгляд и
ледяным тоном произнес: -- Если ваше утверждение, товарищ Нерусский,
окончательно, то, по-моему, дальнейшее присутствие здесь подследственного
Мокроносова необязательно. Необязательно и нежелательно. У вас
есть к нему вопросы?

-- Нет.

Следователь холодно кивнул и взялся за
телефон. Когда несчастного Мокроносова увели и мы остались одни,
майор Пронин долгое время молчал, искоса кидая на меня колкие
взгляды, и старательно мерил шагами мрачный кабинет. Но вот он
наконец остановился и произнес:

-- Вы допустили ошибку, Николай Николаевич.
Вы допустили две ошибки. Во-первых, вы объявили подследственному,
что он невиновен, а этого делать нельзя было ни под каким предлогом.
Подобные утверждения вправе делать только суд. Во-вторых, вы вообще
были не правы, заявляя о его невиновности. Он виновен, я в этом
уверен, и хотя прямых доказательств его вины у меня пока нет --
но они будут, ручаюсь вам. Повторяю, он виновен. Он должен
быть виновен.

Последние слова следователя Пронина окончательно
рассеяли мои иллюзии по поводу личности и моральных устоев пухлого
майора. Он был предубежден против этого несчастного, этого невезучего
алкаша, которому-то и крыть нечем в свое оправдание. Он заранее
был убежден в его виновности. Что это -- недобросовестность, тупость
или злой умысел? Впечатления разумного, вдумчивого человека майор
не производил, добросовестностью тоже, по-моему, не отличался,
что же касается злого умысла, то что общего может быть между следователем
по особо опасным делам и хроническим алкоголиком? Дабы не ломать
голову над различными версиями поведения майора Пронина, я решил
"прощупать" его мозг и выявить, если удастся, его потаенные мысли.
Мне не пришлось долго ворошить весь тот хлам, скопившийся в его
голове, -- та мысль лежала на самой поверхности и, видимо,
давно не давала покоя румяному майору. Все было до смешного просто:
через три дня, в понедельник, наш бравый майор Пронин должен отчитаться
перед начальством по поводу проведенного им расследования дела
Паукова, так как в понедельник по плану дело должно быть закрыто.
Вот и вся разгадка. Если убийца будет найден -- а чем Мокроносов
не убийца? -- следователю по особо опасным делам светит премия,
а если нет -- взбучка от начальства. Так стоит ли копать глубже,
когда кандидат в преступники уже сидит в КПЗ?

Я понял, что следователь Пронин -- свинья,
как внешне, так и по своей внутренней сути. И раз я уже влип в
эту историю, то отстаивать справедливость я чувствовал себя обязанным
не столько перед Мокроносовым, сколько перед самим собой. И дернул
меня черт связаться с этим типом! Шел бы себе к своему филателисту
-- и горя не знал, так нет, надо же было влезть в эту свару у квасной
бочки, а потом клюнуть на удочку румяного проходимца! Да уж не
проверка ли это? Впрочем, нет, на проверку не похоже, а вот предостережение
от необдуманных действий мне, кажется, сделано было -- и не одно.
Я вдруг вспомнил того типа в морковном свитере, пребольно отвесившего
мне солидный пинок в некую область тела, специально для того предназначенную,
и его же, дважды бросавшегося под колеса желтого "москвича". Потом
эти дурацкие верблюды... Ясно было, что следившие за мной инопланетные
экспериментаторы предупреждали меня о том, что я вплотную подошел
к запретной черте. Выходит, они были против моего вмешательства
в дела следственных органов?

Я очнулся от своих мыслей, а очнувшись
-- заметил, что румяный майор с любопытством и интересом смотрит
на меня из-под пухлых потных век, почти лишенных ресниц.

-- Мне очень жаль, дорогой коллега, -- произнес
он слащавым голосом, -- что я втянул вас в наше нелегкое дело,
а потому прошу считать наш договор аннулированным, а мою просьбу
о помощи -- недействительной.

-- Позвольте, -- возразил я, -- так дело не
пойдет. Я теперь так просто от вас не отстану, и пока справедливость
не восторжествует, буду копать до конца.

-- Да поймите же вы, наконец! -- горячился
майор. -- Я обратился к вам исключительно за тем, чтобы вы помогли
мне найти какое-нибудь веское доказательство вины Мокроносова,
но я никоим образом не предполагал, что вы выкинете этакий фортель.
Я веду следствие и я же отвечаю перед своим руководством и своей
совестью...

-- Да нет у вас никакой совести, -- махнул
я рукой, вставая и приближаясь к нему. -- Если бы была, вы бы в
подследственном первым делом видели человека, а не удобный трамплин
для получения премии за успешно раскрытое преступление.

Следователь изменился в лице и весь как-то
посерел.

-- Да как вы смеете! -- прошипел он, брызгая
слюной. -- Да за такие слова вас следует...

-- Не стращайте, -- произнес я твердо, глядя
ему прямо в глаза, -- не поможет. Я хочу только одного -- справедливости,
а справедливость уже сейчас требует либо признать невиновность
Мокроносова -- не мне вам напоминать о таком принципе, как презумпция
невиновности, -- либо искать истинного убийцу. Самое же лучшее
-- сделать это одновременно. Что касается Мокроносова, то я совершенно
уверен в его непричастности к убийству Паукова. Даже не уверен
-- знаю.

-- А доказательства у вас есть? -- прищурившись,
спросил мерзкий майор.

Я пожал плечами.

-- По-моему, не я должен доказывать его
невиновность, а вы -- его вину.

-- Вот-вот, -- подхватил майор, -- вину мы
его докажем, в этом можете быть уверены. А вот вы его невиновность
доказать не сможете.

Я понял, что этот рыхлый тип загнал меня
в угол. Действительно, мое голословное утверждение в защиту Мокроносова
доказательством его невиновности не является, других же доказательств
я не имел. Для меня самого все было ясно, наверняка, все было
ясно и для этого майора, но чтобы все стало ясно и суду, нужны
факты, а фактами я, к сожалению, не располагал. И майор это знал.

-- Ну, как же? -- ехидно спросил этот гнусный
тип. -- Будут доказательства?

-- Будут, -- твердо ответил я, с отвращением
глядя в его свинячьи глазки.

-- Вот как? -- он, похоже, удивился. -- А
я рассчитывал, что вы все-таки одумаетесь. Ну что ж, дерзайте,
уважаемый коллега. Если что найдете, я буду только рад. Только
вот адресок убитого Паукова я вам дать не могу -- служебная тайна,
знаете ли. Адресок вы ищите сами.

-- Адрес Паукова, равно как и Мокроносова,
мне известен, -- отрезал я. -- Известно мне и кое-что другое, о
чем вам, гражданин майор, даже в голову не приходит.

-- Вот как? -- повторил майор, ерзая от беспокойства
в своем обширном кресле, куда он воссел только что.

-- Именно так, -- сказал я, направляясь к
двери. -- До скорой встречи. Очень бы хотел надеяться, что одумаетесь
все-таки вы. Хотя вряд ли.

Я вышел, демонстративно хлопнув дверью,
и решил тут же, не откладывая, ехать на Мурановскую, 33, где жили
подследственный и потерпевший. "Служебную тайну" я выудил из недр
памяти майора Пронина; не блефовал я, впрочем, и тогда, когда
говорил о чем-то, что ему в голову не приходит: в этой самой его
голове я отыскал нечто такое, что могло в дальнейшем сыграть мне
неплохую службу. Но пока что об этом ни звука.

По дороге я звякнул домой и предупредил
Машу, что немного задержусь. Вместо раздраженного ворчания я услышал
в ответ весьма музыкальное мурлыканье, означавшее одобрение и
высочайшее позволение: видимо, подарок Арнольда продолжал отравлять
атмосферу в нашей квартире.

Улица Мурановская оказалась у черта на
рогах, и добираться туда мне пришлось весьма продолжительное время.
Обогнув угол кинотеатра "Будапешт", автобус наконец влился в нее
и на первой же остановке после поворота выплюнул меня на тротуар.
Дом я нашел быстро.

План у меня был следующий. Раз убийство
было совершено средь бела дня, то не могло быть, чтобы убийца
проник в дом незамеченным: наверняка кто-то где-то и как-то его
видел, хоть краем глаза, подсознательно, не помня об этом -- но
видел. Именно на это я и рассчитывал. Покопавшись в мозгах соседей,
я надеялся получить нужную мне информацию, так сказать, портрет
предполагаемого преступника. Что мне это даст, я пока не знал,
но это было единственное, на что я мог рассчитывать в ближайшее
время.

У нужного мне подъезда толкались вечные
бабульки и со знанием дела перемывали косточки всех жильцов как
этого подъезда, так и всех, к нему прилегающих, с самого первого
этажа и до самого последнего. Разумеется, приоритетом пользовалась
тема недавнего преступления. Я расположился метрах в двадцати
от подъезда, как раз напротив входа в него, и, подперев корпусом
трансформаторную будку, принялся изучать мысли всезнающих бабулек.

Прав был Арнольд, когда говорил, что порой
приходится изрядно попотеть, прежде чем извлечешь из всей груды
никчемных, пустых, сорных мыслей ту единственную, которая тебе
как раз и нужна.

Потеть мне пришлось около полутора часов.
И какого только хлама не носили эти пожилые женщины в своих убеленных
сединами головах! То ли старость тому виной, то ли чисто женская
приверженность ко всяким мелочам, только мне пришлось переворошить
такой объем информации, которой бы с лихвой хватило на Большую
Советскую Энциклопедию и еще бы осталось на кучу всевозможных
справочников. Но мой кропотливый и отнюдь не легкий труд был вознагражден:
постепенно, штрих за штрихом перед моим мысленным взором стал
вырисовываться портрет незнакомого мужчины, чей образ отпечатался
в памяти двух или трех женщин где-то в районе двух часов пополудни
в день убийства Паукова. Это был молодой мужчина лет двадцати
восьми -- тридцати, длинноволосый, слегка в подпитии, в джинсах,
тельняшке и с сумкой в руке. Он уверенно прошел в подъезд и скрылся
в нем; когда и как он выходил, никто не видел. Доверия мне этот
тип явно не внушал.

Потоптавшись еще минут десять и заметив,
что женщины у подъезда начали кидать в мою сторону тревожные и
беспокойные взгляды, я решил покинуть свой пост и на досуге поразмыслить
о своих дальнейших шагах.

-- Гражданин, предъявите ваши документы!
-- услышал я вдруг сзади требовательный голос.

 

Глава седьмая Я обернулся. Прямо передо мной стоял немолодой уже милиционер с погонами сержанта и цепким, подозрительным взглядом ощупывал мою фигуру. -- Вы это мне? -- спросил я, заподозрив неладное. -- Именно вам, -- подтвердил милиционер. -- Ваши документы! Сопротивляться власти я не рискнул, но и документов у меня с собой не было, поэтому, прежде чем принять решение, я решил узнать, чем же все-таки вызвано это странное любопытство к моей персоне со стороны блюстителя порядка. Не ошибка ли это?.. Нужная мне информация имела явный приоритет перед всеми другими мыслями, поэтому "считать" ее из памяти сержанта не составило особого труда. Информация гласила: "-- Стоеросов! -- Я! -- Слетай быстро к дому номер 33 по Мурановской, оттуда только что сигнал поступил, что какой-то подозрительный тип уже битых два часа околачивается у пятого подъезда -- ну, у того, где эту пьянь пристукнули, -- и что-то вынюхивает. Выясни личность и доложи. Усвоил? -- Есть, капитан!" Коротко и ясно. Кто-то обратил на меня внимание и звякнул в ближайшее отделение. Докажи теперь, что ты не верблюд. -- Документов у меня с собой нет, -- сказал я, мысленно приготовившись к волоките установления моей личности. -- В таком случае вам придется пройти со мной в отделение, -- бесстрастно, словно выученный урок, произнес Стоеросов. -- А по какому, собственно, праву? -- сделал я слабую попытку избежать объяснения в отделении милиции. -- На предмет установления вашей личности, -- также бесстрастно ответил сержант. -- Ну что ж, идемте, -- пожал я плечами, поняв, что сопротивляться бесполезно. Краем глаза я заметил, как старушки у подъезда No 5 ехидно посмеивались мне вослед. Отделение милиции располагалось на опушке небольшой рощи метрах в трехстах от места моего пленения. Стоеросов провел меня в комнату дежурного офицера и легонько толкнул навстречу сурового вида капитану, который отчаянно дымил подмокшей "Примой". -- Вот он, голубчик, -- сказал сержант, -- документы предъявить отказался. -- Вот как? -- сузил глаза капитан и судорожно затянулся. -- Не отказался, а просто у меня их нет, -- поправил Стоеросова я. -- Вы что -- бомж? -- спросил капитан. -- Почему бомж? -- удивился я. -- Я коренной москвич... Мне пришлось довольно-таки долго объяснять обоим служителям правопорядка, кто я, где живу и чем занимаюсь. Капитан, зло выплюнув так и не поддавшийся его натиску окурок "Примы" на пол, позвонил куда-то, потом что-то долго выяснял, и наконец, слегка разочарованный, объявил: -- Мы установили вашу личность, товарищ Нерусский. Вы именно тот, за кого себя выдаете. -- Я в этом нисколько не сомневался, -- ответил я, восхищаясь его гениальной проницательностью. -- Рад это услышать лишний раз, тем более, из ваших уст. Обретя теперь полную уверенность, что я -- это я, надеюсь заснуть в эту ночь спокойно. Мне можно идти? -- Минуточку! -- рявкнул капитан, доставая еще одну сигарету из лежащей на столе пачки. -- Один вопрос. Что вы делали у подъезда номер пять дома 33 по Мурановской улице в течение последних двух часов? Я пожал плечами. -- Ничего. Просто стоял и ничего не делал. -- Просто стоял и ничего не делал, -- повторил капитан, впиваясь в меня глазами. -- Несколько странное времяпровождение, вы не находите? -- Надеюсь, уголовной ответственности за этот поступок я нести не обязан? -- За этот -- нет. -- Капитан сделал ударение на первом слове. -- Но, возможно, за вами есть и другие. -- Бесспорно, иначе и быть не может. -- Так рассказывайте, рассказывайте все, -- встрепенулся капитан. -- Рассказывать -- что? Обо всех моих поступках, которые я совершил за свою жизнь? Тогда мне придется начать со дня своего появления на свет. Я знал, что рано или поздно капитан поймет, что я над ним издеваюсь. Он это понял не слишком рано, но и нельзя сказать, чтобы поздно. -- Вы что, издеваетесь надо мной?! -- вскочил он, яростно вращая глазами и усердно пережевывая потухший окурок. -- Отвечайте, что вы делали у дома, где две недели назад произошло убийство? -- Послушайте, капитан, -- сказал я, решив впредь говорить только серьезно, -- если вы хотите получить какую-нибудь информацию обо мне, позвоните следователю Пронину в МУР, он вам все объяснит. Сергей Тимофеевич как раз ведет дело об убийстве Паукова. -- Да, я знаю, -- буркнул капитан, несколько остывая и вновь садясь в кресло. Найдя в ворохе бумаг нужный телефон, он набрал номер уголовного розыска. -- Следователь Пронин? Здравствуйте, товарищ майор, это капитан Матерый из триста двадцатого. Да, да, того самого... Рад, что вспомнили. У меня к вам вот какое дело, товарищ майор. Ко мне в отделение поступил один подозрительный субъект, который утверждает, что лично знаком с вами и работает в контакте с органами. Кто именно? Некто Нерусский, Николай Николаевич... Что? Первый раз слышите? -- Губы капитана растянулись в мстительной ухмылке, когда он буквально пробуравил меня взглядом. -- Я, собственно, так и думал. Ну и свинья же этот майор! Вот не думал, что сведет меня судьба с этаким типом. Чего-чего, а такой подлости я от него не ожидал. Я подскочил к письменному столу, выхватил у капитана трубку и что было силы крикнул в микрофон: -- Послушайте, вы, слуга закона! Или вы перестанете валять дурака, или я довожу дело сам, но уже без вашего участия. О моих возможностях вы должны иметь некоторое представление, тем более, что кое-что я уже откопал. Несколько секунд молчания прервал умиротворенный и чуть ли не радостный голос этого хамелеона в майорских погонах: -- Ах, это вы, уважаемый коллега! Как я рад слышать ваш голос! Я, знаете ли, не сразу понял, кого назвал мне капитан Матерый. Слышимость никудышняя. Извините за недоразумение. Так вы говорите, Николай Николаевич, что напали на след убийцы? Я не ослышался? -- Нет, не ослышались. Поищите в своей картотеке мужчину лет двадцати восьми -- тридцати, с длинными, темными волосами, крупными, несколько грубыми чертами лица, в тельняшке и старых потертых джинсах. Ходит уверенно и слегка вразвалку. Похоже, что бывший моряк. Есть все основания полагать, что в момент убийства Паукова этот тип находился где-то в районе квартиры пострадавшего. -- Хорошо, Николай Николаевич, -- любезно ответила трубка. -- Я учту вашу информацию. А теперь, дорогой коллега, если вас не затруднит, передайте трубочку капитану Матерому. Во время этого краткого диалога капитан Матерый и сержант Стоеросов стояли молча и не предпринимали никаких попыток прервать его. Я протянул трубку капитану. -- Вас. Матерый некоторое время внимательно слушал, искоса наблюдая за мной, а потом односложно ответил: -- Понял, товарищ майор. Всего доброго, -- и положил трубку. Воцарилось неловкое молчание. Нарушить его рискнул хозяин кабинета. -- М-да, интересное дельце получается. Вы, стало быть, частным образом расследуете убийство Паукова? Я категорически замотал головой. -- Нет, мое дело -- доказать невиновность Мокроносова, а расследование -- это ваша прерогатива... Надеюсь, теперь я могу идти? -- Да, конечно. Ваша личность установлена и причин задерживать вас я больше не вижу. -- Прощайте, -- бросил я, резко повернулся и вышел из кабинета, не дожидаясь взаимного жеста вежливости со стороны капитана Матерого. Но не успел я пройти и пяти метров, как услышал сзади чьи-то торопливые шаги. Предчувствуя недоброе, я обернулся. Это был сержант Стоеросов. -- Послушайте, Нерусский, -- заговорил он, и в его тоне я уловил нотки доброжелательности. -- Я не знаю, каким образом вы хотите раскрутить это дело, но я очень бы хотел надеяться на успех вашего предприятия. Потому и решил помочь вам. Я знаю человека, описание которого вы сообщили следователю Пронину. Это некто Козлятин из дома 29 по той же Мурановской улице. Квартира, по-моему, сорок три. Вот так-так! Неприятность с задержанием неожиданно обернулась удачей. Вот и не верь после этого в случай! -- Спасибо, сержант, -- тряхнул я его руку. -- Огромное вам спасибо. -- Это еще не все, -- прервал он меня. -- Несколько штрихов к портрету. Козлятин -- окончательно спившийся тип, нигде не работающий, вечно ошивающийся у винного магазина на улице Коненкова -- здесь недалеко, минут десять ходьбы. Холост, как, впрочем, и два его дружка -- Пауков и Мокроносов, а то что они его дружки, сомнений у меня не вызывает: мы несколько раз брали всю эту теплую компанию за распитие спиртных напитков в общественном месте. Бывший моряк, о чем говорит его тельняшка, а также кличка -- "Боцман". Вспыльчив, не пропускает ни одной драки, есть сведения, что ворует по мелочи, но пока что уличен не был. Вот, пожалуй, и все. Я с благодарностью взирал на сержанта. -- Еще раз спасибо, сержант. Именно этой информации мне и не хватало. Теперь, если Козлятин действительно причастен к убийству Паукова, можете считать, что дело в шляпе. -- Вам он ничего не расскажет, -- уверенно сказал сержант. -- Поживем -- увидим, -- подмигнул я ему и выскочил на улицу. Прежде чем ринуться на поиски Боцмана, я взглянул на часы. Было уже без десяти восемь. Нет, на сегодня, пожалуй, достаточно, пора и честь знать, а то, чего доброго, жена хай поднимет. Встречу с Козлятиным придется отложить на завтра. Домой я прибыл в начале десятого. Вопреки ожиданиям, Маша встретила меня с улыбкой. "Ах, ну да -- цветы!" -- вспомнил я и воспрянул духом. Надо сказать, что в этот день я вообще чувствовал себя в приподнятом настроении и лучился энергией, как никогда в жизни. Что-то со мной творилось. -- Наконец-то! -- возвестила Маша, с хитрецой глядя на меня. -- А где это ты пропадал чуть ли не до ночи? Неужто у своего филателиста? Глаза ее светились лукавством. -- У него, проклятого, -- ответил я ей в тон. Каким тяжелым камнем ложилась на мою душу эта ложь! Но я был связан по рукам и ногам условиями дурацкого эксперимента. В гостиной взвизгнул телефон. -- Это ты, отец? -- услышал я голос Василия, когда снял трубку. -- А я тебе уже третий раз звоню. -- Ты откуда? -- спросил я. -- Неважно. Ты никуда не исчезнешь? Нет? Тогда жди, скоро будем. -- Короткие гудки возвестили о конце разговора. Я так ничего и не понял. Пожав плечами, я отправился на кухню, откуда несся ароматный запах яичницы с жареным луком и свежесваренного кофе. Минут через двадцать, когда вечерняя трапеза подходила к концу, я услышал мягкий скрип тормозов и выглянул в окно. Прямо у подъезда стоял длинный черный "роллс-ройс", из которого важно выходил какой-то пузатый господин в сопровождении Василия. Оба тут же исчезли в недрах хрущевской пятиэтажки. Я вопросительно посмотрел на жену. Она, кажется, понимала еще меньше моего. Василий открыл дверь своим ключом, и в квартиру ворвался тлетворный дух западного образа жизни: запахло импортными сигаретами, импортным одеколоном и далеко не импортным коньяком. -- Знакомься, отец, -- пробасил сын, когда мы все четверо столкнулись на кухонном пороге. -- Это сэр Роберт Иванофф из Филадельфии, богатый бизнесмен и страстный коллекционер. Кстати, миллионер, -- добавил он многозначительно. -- А это из май фазер, -- представил он в свою очередь меня этому заморскому фрукту. -- О, йес! -- расплылся сэр в широкой, типично американской, улыбке. -- Фазер есть харашо! Гуд! Хау ду ю ду, фазер? Он мне с самого начала подействовал на нервы. И какого дьявола Васька приволок сюда этого типа? -- Иванофф? -- спросил я, подозревая подвох. -- А вы, часом, не русский? Не из эмигрантов? -- Ноу эмигрант, -- отрицательно замотал головой сэр Роберт. -- Я есть чистокровный американец. Это есть факт. Я вдруг понял, что истина откроется мне, если я без разрешения влезу в его память... Ага, врет, голубчик, эмигрант, во втором поколении, сын диссидента, высланного из молодой Страны Советов в конце 20-х годов. И хотя меня это, в общем-то, не касается, но разговор, начатый со лжи, наверняка ложью и закончится. Но не успел я копнуть глубже и выяснить причину его прихода, как сын Василий взял слово и дал ответ на мои тайные мысли: -- Сэр Роберт интересуется твоими розами, отец. У себя на родине он имеет богатейшую коллекцию розовых кустов, в которой собраны, как он утверждает, все существующие в природе сорта роз. Категорически заявляет, что голубых роз, равно как черных и зеленых, нет и быть не может. Когда я сообщил ему о твоем приобретении, он мне, разумеется, не поверил и не верит до сих пор, но посетить нашу хибару все же согласился: видать, любопытство разобрало. Так что будь добр, отец, утри нос мистеру Иванову. -- О, утри нос! -- радостно подхватил гость и шумно высморкался в заграничный носовой платок. -- Немного насморк, а эм сорри! Я должен ходить ту доктор. Совьет доктор -- самый бесплатный доктор в мире! Гуд! Он потянул мясистым носом и вдруг изменился в лице. Дежурная улыбка тут же исчезла, глаза застыли в немом вопросе, зато нос заметался по широкому лицу, словно у выхухоли. Ага, учуял все-таки арнольдов подарок, буржуй ты иноземный! Ничего, сейчас ты забудешь и о насморке, и о своей заморской плантации!.. Я изобразил на лице приветливую улыбку и жестом пригласил гостя проследовать в гостиную. Его уверенности как не бывало; осторожно, чтобы не спугнуть неземной аромат, он шагнул в комнату и остолбенел. Я никогда не думал, что у таких полнокровных людей, каким был этот американец, бледность может принять столь устрашающий оттенок: он немногим сейчас отличался