Страница:
Второй привал сделали, когда Небесный Олень уже спускался в Нижний Мир и только кончики его бесчисленных рогов вычертили на горизонте бледно-кровавую полосу. Здесь тоже было устье балки, выходящее в речную долину, – «близ Большого Дерева, что теряет листву. Там, где Брат-Охотник научил Серых понимать людскую речь» (так слышал Аймик). И здесь их ждал последний отряд сородичей, подготовивший вечернюю трапезу и ночлег. Их стойбище было совсем рядом, но выступивший в военный поход не смеет ночевать под кровом. Теперь их было… Аймик попытался сосчитать, но сбился. Много. Прибавилось и странных волков. Оказывается, эти звери живут не только в общине Хайюрра, но и в других общинах Рода Сизой Горлицы.
Обычно на последнем привале, когда собираются все, кто выступает в военный поход, избирается предводитель. Порой это вызывает серьезные споры: кто доблестнее? Кто достойнее? Бывает и так, что воины, посчитавшие свою общину несправедливо обойденной и униженной, сходят с военной тропы, – так объяснял Хайюрр. Но в этот раз обошлись без долгих разговоров; все было совершенно ясно: в этом походе предводительствовать может только сам Хайюрр. Это прежде всего его поход, его месть!
Последняя сытная трапеза – с завтрашнего дня еда будет очень скромной. Последний спокойный сон – с завтрашнего дня без стражи не обойтись. Спали прямо в снегу, – бурана не будет, да они и защищены от ветра крутым склоном. Меховая одежда, шкуры и жир, нанесенный на кожу, – достаточная защита от мороза.
Аймик смотрел в черное небо. В эту ночь звезды казались необычайно крупными, и Небесный Гусак по-особенному грозно изогнул свою шею. Захотелось отыскать тех Братьев-Близнецов, о которых так много рассказывал Армер. Тех, одолевших злого духа и ушедших на Черные Луга… Они? Или нет?
Это были Они. Приветственно махали ему своими копьями и говорили, говорили… Что-то очень важное. Что-то такое, что он очень хорошо знал, да только забыл.
И поутру не вспомнилось.
На шестой день пошел густой липкий снег. Это была уже чужая земля, земля, которую пришельцы-Оленерогие, должно быть, считали своей, но это не так. Они пришлые, а земля ничья.
Сыновья Сизой Горлицы не заботились о том, чтобы держать свою тропу в тайне. Это даже хорошо, если тру-пожоры узнают: идут мстители! Кровь за кровь!
Потому-то, столкнувшись с тремя охотниками-Оленерогими, по-видимому проверявшими силки, двоих убили, а третьему, бросившемуся в бега, не принимая боя, дали возможность скрыться: Хайюрр отвел руку Аймика, вскинувшего свой Разящий.
– Пусть знают: Одноухий идет!
Аймик смотрел на тела, чернеющие на окровавленном снегу… Странные снегоступы. Какие-то длинные. Разве на таких можно ходить? Однако удравший Оленерогий уже исчез в снежной завесе.
Стойбище Оленерогих открылось внезапно, зажатое с двух сторон высокими холмами, покрытыми кустарником и редколесьем. Смутно чернели островерхие хижины, напоминающие жилища детей Волка, только, пожалуй, повыше, и Оленерогие, высыпавшие из них, уже образовали полукольцо, готовясь защищать свое обиталище.
– Хайрра-а-а! – закричал Хайюрр, потрясая копьем.
– Хайрра-а-а! – дружно подхватили его сородичи, и рык странных волков присоединился к их боевому кличу.
– Ияр-р-р-оу! – завопили в ответ Оленерогие.
А снег все падал и падал и оседал на ресницах, мешая видеть…
Сыновья Сизой Горлицы остановились, не доходя до своих врагов на расстояние хорошего броска металкой. (Впрочем, при таком снегопаде дротик прицельно не метнешь, подумал Аймик.) Остановились не из страха: видно, что мстителей гораздо больше, чем тех, кто собрался защищать свои дома. («Неужто у Оленерогих так мало мужчин? – недоумевал Аймик. – Пожалуй, еще меньше, чем в нашем стойбище…») Остановились потому, что так требовал обычай.
Началась перебранка.
– Зачем вы пришли? – кричали Оленерогие. – Убирайтесь назад!
– За вашей кровью! Пролившие кровь сыновей Сизой Горлицы отдадут свою!
– Врете! Мы не проливали ничьей крови!
– САМИ ВРЕТЕ! – Яростный голос Хайюрра перекрыл остальные голоса. На миг упала тишина. – Смотрите, трусы! – Он выступил вперед, откинул капюшон и волосы с правого виска. – Вы пытали Хайюрра, вы убивали Хайюрра ударами в спину, вы отрезали Хай-юрру ухо, а он жив! Хайюрр Одноухий пришел, чтобы взять свое и ваше!
Проваливаясь в мягкий снег, к нему подбежал Серко и, обнажив клыки, зарычал на Оленерогих.
Те, справившись с замешательством, разразились криками:
– Колдуны! Колдуны! Мы не боимся злых духов в звериных шкурах!
Вперед выскочил какой-то человек в мохнатых развевающихся одеждах со странным плоским барабаном в левой руке и колотушкой в правой. Высоко вздымая колени, он принялся бегать вдоль строя своих соплеменников, напевая что-то тягучее, непонятное. Барабан издавал глухие угрожающие звуки.
(«Колдун, – понял Аймик, – Злых духов отгоняет… Или, скорее, призывает: с нами-то никаких злых духов нет».)
– Трусы, бьющие в спину! Трупожоры! Где убийцы моего брата? Где тот, кто хранит мое ухо? Выходите лицом к лицу!
– Трупожоры! – вторили сыновья Сизой Горлицы своему предводителю. – Выходите! Мы не боимся вашего колдуна!
– Колдуны! Говноеды! – надрывались Оленерогие. – Мы намотаем ваши кишки на наши копья! Мы перебьем ваших лесных духов!
Первые дротики с недолетом зарылись в снег. Колдун Оленерогих скрылся за спинами, не переставая бить в свой плоский барабан. Несколько человек с луками в руках выдвинулись вперед.
(«Ага! Мой черед настал!»)
По тому, как Оленерогие лучники держали свое оружие, Аймик понял: стреляют плохо. Неприцельно. Действительно, предназначенная ему стрела неопасно ушла в снег на два шага левее, да и то на излете. Даже попади такая в него, – пожалуй, и малицу бы не пробила.
(«Ну а теперь погляди, как надо стрелять!»)
Даже сквозь густой снег угадывалось – противник Аймика совсем молод, безбород и безус. Стрела вошла ему в левое плечо с такой силой, что опрокинула в сугроб. Незадачливый лучник жалобно закричал, не столько от боли, сколько от неожиданности.
– Хайрра-а-а! – Сыновья Сизой Горлицы приветствовали меткий и сильный удар и двинулись вперед, одушевленные первой победой. Подхватив их клич, Аимик радостно устремился вместе с ними, высматривая нового врага. Но среди Оленерогих явное замешательство; лучники торопливо стреляют и пытаются укрыться за спинами… Кто же?.. Ага, вон тот пытался попасть в него или в соседа… Получай!
– Хайрра-а-а! – ПОБЕДА! И тут…
– Йяр-р-р-оу! — раздалось и слева и справа, откуда-то сверху, словно из снеговых туч…
Аймик обернулся.
С высокого холма прямо на них мчались Оленерогие. С копьями наперевес, с невиданной скоростью, словно подхваченные снежным вихрем…
– Йяр-р-р-оу!
Аймик успел выпустить две стрелы и успел заметить, что одна нашла свою цель, когда эти крылатые духи, не теряя скорости, врезались в ряды сыновей Сизой Горлицы, смешались с ними…
…Страшный удар опрокинул Аймика на снег; снег, мокрый и кровавый, покрывал его лицо; лук невесть где, и рука, медленно, как во сне, тянется к поясу, за бесполезным кинжалом…
– Йяр-р-р-оу!
Сквозь густую кровавую пелену выступает оскаленная, нечеловеческая харя его убийцы… (…Где-то виденная прежде?..) …и занесенная для последнего удара рука с дубинкой…
– Р-р-р-р-ахг!
Нечувствительно царапнув по лицу когтями, на нависшего над Аймиком врага метнулся яростный Серый Зверь. Он сбил врага с ног и вцепился в горло. Рычание и захлебывающийся крик смешались с нестерпимым запахом псины. И крови.
…И с нарастающей головной болью…
Бой закончился. Будь сыновей Сизой Горлицы не так много, будь они не столь уверены в своем праве мстить… и не будь у них таких помощников, как Серые, – и тогда неожиданный удар Оленерогих завершился бы их победой. Но в итоге привел только к лишней крови… а защитников стойбища и к лишним жертвам. Предводитель нападавших, тот самый, что возглавлял погоню за Хай-юрром и его братом и хранил их отрезанные уши, не справившись с поворотом, налетел на Аймика и погиб от клыков Серко. Двое других сильных напали на Хайюрра, и оба нашли свою смерть от его копья. Остальные, видя гибель лучших, дрогнули и побежали к стойбищу.
Разгоряченные боем, потерявшие несколько человек во время внезапной атаки, сыновья Сизой Горлицы были готовы убивать и жечь, жечь и убивать, щадя лишь тех молодок, что станут их законной добычей. Чтобы от этого ненавистного стойбища остались одни головешки да непогребенные трупы. Чтобы другим Оленерогим было неповадно…
Но уже бежали им навстречу женщины и с воем закрывали собой тела павших – убитых и раненых, и колдун уже стоял на коленях, бросив в снег свой плоский барабан и меховую остроконечную шапку-колпак и опустив голову для рокового удара, и старики во главе с их вождем протягивали навстречу победителям безоружные руки и кричали:
– Погодите! Не надо! Вы уже взяли кровь – возьмите же выкуп и пощадите остальных!
И замедлялись шаги, и опускались копья. Сыновья Сизой Горлицы еще выкрикивали угрозы, но уже было ясно: худшего не будет. Хайюрр, наступавший одним из первых, остановился, повернулся лицом к своим и поднял обе руки, призывая к молчанию. Затем обратился к старейшинам Оленерогих:
– Хорошо. Сыновьям Сизой Горлицы не нужна лишняя кровь. Но пусть Оленерогие прежде всего сложат оружие.
По знаку своего вождя мужчины складывали у его ног копья, дубинки, кинжалы, несколько коротких луков и пучков стрел. Безоружные опускались на корточки и ждали.
– Все? – спросил Хайюрр.
– Все, Одноухий! – вздохнул старый вождь Оленерогих.
– Тогда слушайте. Лишняя кровь сыновьям Сизой Горлицы не нужна. Но мы не можем вернуться, не отомстив тем, кто пролил кровь моего брата. И мою. Трое мертвы, я знаю. Но если двое оставшихся еще среди живых, они должны быть выданы нам.
– Одноухий – великий воин! Своего четвертого врага он сразил еще там, на Плохой Земле. Он давно погребен. А пятый…
Какая-то пожилая женщина внезапно бросилась к одному из сидящих на корточках, вытащила его и, оттолкнув своего вождя, повалилась вместе со своим пленником в ноги Хайюрру.
– Могучий! Бесстрашный! Великий! – голосила она. – Вот он, пятый! Мой сын! Но он не проливал вашу кровь, не проливал! Взгляни: он еще мальчик! Мужчины взяли его с собой учить. И потом смеялись: никого не схватил, никого не убил, только свой лоб под камень подставил! Великий, пощади! Все возьми, дочь возьми, она маленькая, вырастет – хорошей женой будет! Убей меня, старую, только пощади сына!
Хайюрр опустил глаза. Действительно, мальчишка… тот самый; Сингор тогда удачно ему в лоб засветил, как не помнить! Сжавшись от ужаса и боли, он смотрел снизу вверх огромными блестящими глазами. Трясутся губы, трясется правая рука, поддерживающая левую, окровавленную… Да это тот самый лучник, которому досталась первая стрела Аймика!
Хайюрр бросил через плечо:
– Что скажете, сородичи?
– Убить… Смотри сам… Да ну его!.. Прикончить, и дело с концом! – раздавались голоса. Заключил старый охотник из соседней общины, женатый на сестре Малуты:
– Хайюрр! Нас там с вами не было. Твой брат – тебе решать.
Полюбовавшись какое-то время своей жертвой, Хайюрр кивнул его матери:
– Хорошо. Забирай, лечи. О выкупе еще поговорим.
8
Глава 9 УХОДЯ – УХОДИ!
1
Обычно на последнем привале, когда собираются все, кто выступает в военный поход, избирается предводитель. Порой это вызывает серьезные споры: кто доблестнее? Кто достойнее? Бывает и так, что воины, посчитавшие свою общину несправедливо обойденной и униженной, сходят с военной тропы, – так объяснял Хайюрр. Но в этот раз обошлись без долгих разговоров; все было совершенно ясно: в этом походе предводительствовать может только сам Хайюрр. Это прежде всего его поход, его месть!
Последняя сытная трапеза – с завтрашнего дня еда будет очень скромной. Последний спокойный сон – с завтрашнего дня без стражи не обойтись. Спали прямо в снегу, – бурана не будет, да они и защищены от ветра крутым склоном. Меховая одежда, шкуры и жир, нанесенный на кожу, – достаточная защита от мороза.
Аймик смотрел в черное небо. В эту ночь звезды казались необычайно крупными, и Небесный Гусак по-особенному грозно изогнул свою шею. Захотелось отыскать тех Братьев-Близнецов, о которых так много рассказывал Армер. Тех, одолевших злого духа и ушедших на Черные Луга… Они? Или нет?
Это были Они. Приветственно махали ему своими копьями и говорили, говорили… Что-то очень важное. Что-то такое, что он очень хорошо знал, да только забыл.
И поутру не вспомнилось.
На шестой день пошел густой липкий снег. Это была уже чужая земля, земля, которую пришельцы-Оленерогие, должно быть, считали своей, но это не так. Они пришлые, а земля ничья.
Сыновья Сизой Горлицы не заботились о том, чтобы держать свою тропу в тайне. Это даже хорошо, если тру-пожоры узнают: идут мстители! Кровь за кровь!
Потому-то, столкнувшись с тремя охотниками-Оленерогими, по-видимому проверявшими силки, двоих убили, а третьему, бросившемуся в бега, не принимая боя, дали возможность скрыться: Хайюрр отвел руку Аймика, вскинувшего свой Разящий.
– Пусть знают: Одноухий идет!
Аймик смотрел на тела, чернеющие на окровавленном снегу… Странные снегоступы. Какие-то длинные. Разве на таких можно ходить? Однако удравший Оленерогий уже исчез в снежной завесе.
Стойбище Оленерогих открылось внезапно, зажатое с двух сторон высокими холмами, покрытыми кустарником и редколесьем. Смутно чернели островерхие хижины, напоминающие жилища детей Волка, только, пожалуй, повыше, и Оленерогие, высыпавшие из них, уже образовали полукольцо, готовясь защищать свое обиталище.
– Хайрра-а-а! – закричал Хайюрр, потрясая копьем.
– Хайрра-а-а! – дружно подхватили его сородичи, и рык странных волков присоединился к их боевому кличу.
– Ияр-р-р-оу! – завопили в ответ Оленерогие.
А снег все падал и падал и оседал на ресницах, мешая видеть…
Сыновья Сизой Горлицы остановились, не доходя до своих врагов на расстояние хорошего броска металкой. (Впрочем, при таком снегопаде дротик прицельно не метнешь, подумал Аймик.) Остановились не из страха: видно, что мстителей гораздо больше, чем тех, кто собрался защищать свои дома. («Неужто у Оленерогих так мало мужчин? – недоумевал Аймик. – Пожалуй, еще меньше, чем в нашем стойбище…») Остановились потому, что так требовал обычай.
Началась перебранка.
– Зачем вы пришли? – кричали Оленерогие. – Убирайтесь назад!
– За вашей кровью! Пролившие кровь сыновей Сизой Горлицы отдадут свою!
– Врете! Мы не проливали ничьей крови!
– САМИ ВРЕТЕ! – Яростный голос Хайюрра перекрыл остальные голоса. На миг упала тишина. – Смотрите, трусы! – Он выступил вперед, откинул капюшон и волосы с правого виска. – Вы пытали Хайюрра, вы убивали Хайюрра ударами в спину, вы отрезали Хай-юрру ухо, а он жив! Хайюрр Одноухий пришел, чтобы взять свое и ваше!
Проваливаясь в мягкий снег, к нему подбежал Серко и, обнажив клыки, зарычал на Оленерогих.
Те, справившись с замешательством, разразились криками:
– Колдуны! Колдуны! Мы не боимся злых духов в звериных шкурах!
Вперед выскочил какой-то человек в мохнатых развевающихся одеждах со странным плоским барабаном в левой руке и колотушкой в правой. Высоко вздымая колени, он принялся бегать вдоль строя своих соплеменников, напевая что-то тягучее, непонятное. Барабан издавал глухие угрожающие звуки.
(«Колдун, – понял Аймик, – Злых духов отгоняет… Или, скорее, призывает: с нами-то никаких злых духов нет».)
– Трусы, бьющие в спину! Трупожоры! Где убийцы моего брата? Где тот, кто хранит мое ухо? Выходите лицом к лицу!
– Трупожоры! – вторили сыновья Сизой Горлицы своему предводителю. – Выходите! Мы не боимся вашего колдуна!
– Колдуны! Говноеды! – надрывались Оленерогие. – Мы намотаем ваши кишки на наши копья! Мы перебьем ваших лесных духов!
Первые дротики с недолетом зарылись в снег. Колдун Оленерогих скрылся за спинами, не переставая бить в свой плоский барабан. Несколько человек с луками в руках выдвинулись вперед.
(«Ага! Мой черед настал!»)
По тому, как Оленерогие лучники держали свое оружие, Аймик понял: стреляют плохо. Неприцельно. Действительно, предназначенная ему стрела неопасно ушла в снег на два шага левее, да и то на излете. Даже попади такая в него, – пожалуй, и малицу бы не пробила.
(«Ну а теперь погляди, как надо стрелять!»)
Даже сквозь густой снег угадывалось – противник Аймика совсем молод, безбород и безус. Стрела вошла ему в левое плечо с такой силой, что опрокинула в сугроб. Незадачливый лучник жалобно закричал, не столько от боли, сколько от неожиданности.
– Хайрра-а-а! – Сыновья Сизой Горлицы приветствовали меткий и сильный удар и двинулись вперед, одушевленные первой победой. Подхватив их клич, Аимик радостно устремился вместе с ними, высматривая нового врага. Но среди Оленерогих явное замешательство; лучники торопливо стреляют и пытаются укрыться за спинами… Кто же?.. Ага, вон тот пытался попасть в него или в соседа… Получай!
– Хайрра-а-а! – ПОБЕДА! И тут…
– Йяр-р-р-оу! — раздалось и слева и справа, откуда-то сверху, словно из снеговых туч…
Аймик обернулся.
С высокого холма прямо на них мчались Оленерогие. С копьями наперевес, с невиданной скоростью, словно подхваченные снежным вихрем…
– Йяр-р-р-оу!
Аймик успел выпустить две стрелы и успел заметить, что одна нашла свою цель, когда эти крылатые духи, не теряя скорости, врезались в ряды сыновей Сизой Горлицы, смешались с ними…
…Страшный удар опрокинул Аймика на снег; снег, мокрый и кровавый, покрывал его лицо; лук невесть где, и рука, медленно, как во сне, тянется к поясу, за бесполезным кинжалом…
– Йяр-р-р-оу!
Сквозь густую кровавую пелену выступает оскаленная, нечеловеческая харя его убийцы… (…Где-то виденная прежде?..) …и занесенная для последнего удара рука с дубинкой…
– Р-р-р-р-ахг!
Нечувствительно царапнув по лицу когтями, на нависшего над Аймиком врага метнулся яростный Серый Зверь. Он сбил врага с ног и вцепился в горло. Рычание и захлебывающийся крик смешались с нестерпимым запахом псины. И крови.
…И с нарастающей головной болью…
Бой закончился. Будь сыновей Сизой Горлицы не так много, будь они не столь уверены в своем праве мстить… и не будь у них таких помощников, как Серые, – и тогда неожиданный удар Оленерогих завершился бы их победой. Но в итоге привел только к лишней крови… а защитников стойбища и к лишним жертвам. Предводитель нападавших, тот самый, что возглавлял погоню за Хай-юрром и его братом и хранил их отрезанные уши, не справившись с поворотом, налетел на Аймика и погиб от клыков Серко. Двое других сильных напали на Хайюрра, и оба нашли свою смерть от его копья. Остальные, видя гибель лучших, дрогнули и побежали к стойбищу.
Разгоряченные боем, потерявшие несколько человек во время внезапной атаки, сыновья Сизой Горлицы были готовы убивать и жечь, жечь и убивать, щадя лишь тех молодок, что станут их законной добычей. Чтобы от этого ненавистного стойбища остались одни головешки да непогребенные трупы. Чтобы другим Оленерогим было неповадно…
Но уже бежали им навстречу женщины и с воем закрывали собой тела павших – убитых и раненых, и колдун уже стоял на коленях, бросив в снег свой плоский барабан и меховую остроконечную шапку-колпак и опустив голову для рокового удара, и старики во главе с их вождем протягивали навстречу победителям безоружные руки и кричали:
– Погодите! Не надо! Вы уже взяли кровь – возьмите же выкуп и пощадите остальных!
И замедлялись шаги, и опускались копья. Сыновья Сизой Горлицы еще выкрикивали угрозы, но уже было ясно: худшего не будет. Хайюрр, наступавший одним из первых, остановился, повернулся лицом к своим и поднял обе руки, призывая к молчанию. Затем обратился к старейшинам Оленерогих:
– Хорошо. Сыновьям Сизой Горлицы не нужна лишняя кровь. Но пусть Оленерогие прежде всего сложат оружие.
По знаку своего вождя мужчины складывали у его ног копья, дубинки, кинжалы, несколько коротких луков и пучков стрел. Безоружные опускались на корточки и ждали.
– Все? – спросил Хайюрр.
– Все, Одноухий! – вздохнул старый вождь Оленерогих.
– Тогда слушайте. Лишняя кровь сыновьям Сизой Горлицы не нужна. Но мы не можем вернуться, не отомстив тем, кто пролил кровь моего брата. И мою. Трое мертвы, я знаю. Но если двое оставшихся еще среди живых, они должны быть выданы нам.
– Одноухий – великий воин! Своего четвертого врага он сразил еще там, на Плохой Земле. Он давно погребен. А пятый…
Какая-то пожилая женщина внезапно бросилась к одному из сидящих на корточках, вытащила его и, оттолкнув своего вождя, повалилась вместе со своим пленником в ноги Хайюрру.
– Могучий! Бесстрашный! Великий! – голосила она. – Вот он, пятый! Мой сын! Но он не проливал вашу кровь, не проливал! Взгляни: он еще мальчик! Мужчины взяли его с собой учить. И потом смеялись: никого не схватил, никого не убил, только свой лоб под камень подставил! Великий, пощади! Все возьми, дочь возьми, она маленькая, вырастет – хорошей женой будет! Убей меня, старую, только пощади сына!
Хайюрр опустил глаза. Действительно, мальчишка… тот самый; Сингор тогда удачно ему в лоб засветил, как не помнить! Сжавшись от ужаса и боли, он смотрел снизу вверх огромными блестящими глазами. Трясутся губы, трясется правая рука, поддерживающая левую, окровавленную… Да это тот самый лучник, которому досталась первая стрела Аймика!
Хайюрр бросил через плечо:
– Что скажете, сородичи?
– Убить… Смотри сам… Да ну его!.. Прикончить, и дело с концом! – раздавались голоса. Заключил старый охотник из соседней общины, женатый на сестре Малуты:
– Хайюрр! Нас там с вами не было. Твой брат – тебе решать.
Полюбовавшись какое-то время своей жертвой, Хайюрр кивнул его матери:
– Хорошо. Забирай, лечи. О выкупе еще поговорим.
8
Тропа победителей легка. Сыновья Сизой Горлицы шли бодро, перешучивались, хвастались своими подвигами, обсуждали добычу. Добыча, что и говорить, хороша. Шкуры, и бивни, и добрый кремень. Да еще берестяные короба и туеса, а в одном из них – твердая смола! А в другом – дальние раковины!
Ну и молодки, конечно.
Они тащат добычу своих хозяев и тихонько переговариваются. Для них началась новая жизнь. Полонянки – только из дочерей и сестер Оленерогих (кстати, они, оказывается, вовсе и не Оленерогие; называют себя людьми Сохатого). Хотели еще прихватить и тех, кто вдовами сегодня стали, да их вождь уговорил этого не делать. («С женами и так плохо! Соседей мало; вы жен не даете, только наших отбираете! Как жить будем?!») Порешили в конце концов: дадут им жен люди Сизой Горлицы… если, конечно, хорошенько попросят! («Смотрите только, – смеялись победители, – хорошие дары несите! А то не видать вам наших сестер!»)
Хайюрр прихватил-таки малолетнюю сестренку того молодчика, которому жизнь оставил. Если не себе, то Кайюму подарит; ему на следующее лето уже мужчиной быть. Надо бы Аймику ее отдать, да возьмет ли? Странный он все же…
(И выживет ли Аймик?)
Тропа победителей легка, но победа в этот раз досталась дорогой ценой. Шестеро убитых да раненые. Трое тяжело, и среди них – Аймик. А если бы не трусящий рядом Серко… Только бы выжил.
(А если не выживет…)
Словно кто-то липкий, холодный, насмешливый говорит с ним изнутри. И, стремясь отделаться от этого гнусного голоса, Хайюрр почти подбежал к носилкам, на которых несли его спасителя.
– Ты как, дружище?
(Бледное лицо; запекшаяся кровь на лбу, глаза открыты, но видят ли они?)
– Листья… Убери… листья… Запах… Не могу…
Хайюрр недоуменно огляделся. Никаких листьев сейчас, посреди зимы, не было и в помине.
– Бредит, – проговорил один из несущих Аймика. – С духами говорит. Все о листьях да еще непонятное… Ничего. Авось оклемается.
(А если не оклемается…)
Качалась шкура, качались небо и ветви, нестерпимо болела голова, и каждое неосторожное движение отдавалось новым приступом боли. И приступом тошноты. С великим трудом Аймик перегнул голову через край своего такого неустойчивого ложа и его вырвало. Стало полегче. Ненадолго.
Должно быть, временами он впадал в забытье, но казалось, боль не оставляет его и там. И с открытыми ли, с закрытыми ли глазами – все качались и качались черные ветви на сером небе, падал и падал липкий снег, смешанный с кровью, и выплывала страшная оскаленная харя…
(Влево-вправо, влево-вправо, вперед-назад. И какой-то особенно мучительный толчок. С подковыркой…)
Потом пришел запах.
Сперва еле заметный, то наплывающий, то уходящий куда-то в сторону, вместе с качанием и приступами боли, он постепенно делался все сильнее и сильнее, словно люди, шедшие рядом, зачем-то с головой осыпали его палой листвой. Аймик просит, умоляет убрать эти проклятущие листья, – ведь дышать же нечем. Но его почему-то никто не слушает. Сыпят и сыпят… Может, он уже умер, и хоронят почему-то не в земле, а в листве?
Черная дыра. Глубокая, сужающаяся книзу. Он беззвучно падает в нее, стремительно и невесомо (только голова нестерпимо кружится), а навстречу…
поднимается…
кто-то…
кого нужно задержать, остановить во что бы то ни стало, иначе ЭТО займет его место, и тогда…
СЛУЧИТСЯ ТО, ЧТО УЖЕ БЫЛО КОГДА-ТО.
Стон. Ветви уже не просто качаются – кружатся. Голые, откуда же так воняет прелью? Уберите листья!
Журчит вода. По стенам и где-то там, внизу, в черной глубине. Не просто журчит – разговаривает. Не с ним – с той, кто его ведет сквозь мрак, окутанная нежно-голубым сиянием…
Тени зверей скользят мимо них и сквозь них и оседают на каменных стенах и сводах. Навсегда.
Маленькая девочка в странном одеянии показывает вверх и что-то беззвучно говорит. Мужчина, одетый не менее причудливо, поднимает факел и…
Голубое сияние заливает этих чудаков, и они растворяются, а Та, что несет с собой этот свет, нетерпеливо зовет его. Вот сейчас она обернется, и тогда…
РАДОСТЬ!
Но уже раздаются мерные, страшные удары. Бумм! Буммм! БУМММ!! Прямо по голове.
…Как больно! Снег ложится на лицо, и на том спасибо. Такой холодный… Если бы не эта качка… И еще запах…
На лице водяные брызги; почему-то соленые, и они снова и снова хлещут по глазам вместе с порывами ветра. Ходит ходуном кожаная лодка; он стоит на коленях, изо всех сил вцепившись в борта, и кажется, он здесь не один… А вокруг ничего, кроме воды, вздымающейся и опадающей воды да черного взлохмаченного неба, прорезанного молниями…
– Ты как, дружище?
…Кто? Ах да, Хайюрр. Какой-то… Все равно, лишь бы эти листья убрал и дал поспать!
– Хайюрр! Убери наконец эти листья! Видишь же, дышать не могу!
Ушел… Не слышит…
Ну и молодки, конечно.
Они тащат добычу своих хозяев и тихонько переговариваются. Для них началась новая жизнь. Полонянки – только из дочерей и сестер Оленерогих (кстати, они, оказывается, вовсе и не Оленерогие; называют себя людьми Сохатого). Хотели еще прихватить и тех, кто вдовами сегодня стали, да их вождь уговорил этого не делать. («С женами и так плохо! Соседей мало; вы жен не даете, только наших отбираете! Как жить будем?!») Порешили в конце концов: дадут им жен люди Сизой Горлицы… если, конечно, хорошенько попросят! («Смотрите только, – смеялись победители, – хорошие дары несите! А то не видать вам наших сестер!»)
Хайюрр прихватил-таки малолетнюю сестренку того молодчика, которому жизнь оставил. Если не себе, то Кайюму подарит; ему на следующее лето уже мужчиной быть. Надо бы Аймику ее отдать, да возьмет ли? Странный он все же…
(И выживет ли Аймик?)
Тропа победителей легка, но победа в этот раз досталась дорогой ценой. Шестеро убитых да раненые. Трое тяжело, и среди них – Аймик. А если бы не трусящий рядом Серко… Только бы выжил.
(А если не выживет…)
Словно кто-то липкий, холодный, насмешливый говорит с ним изнутри. И, стремясь отделаться от этого гнусного голоса, Хайюрр почти подбежал к носилкам, на которых несли его спасителя.
– Ты как, дружище?
(Бледное лицо; запекшаяся кровь на лбу, глаза открыты, но видят ли они?)
– Листья… Убери… листья… Запах… Не могу…
Хайюрр недоуменно огляделся. Никаких листьев сейчас, посреди зимы, не было и в помине.
– Бредит, – проговорил один из несущих Аймика. – С духами говорит. Все о листьях да еще непонятное… Ничего. Авось оклемается.
(А если не оклемается…)
Качалась шкура, качались небо и ветви, нестерпимо болела голова, и каждое неосторожное движение отдавалось новым приступом боли. И приступом тошноты. С великим трудом Аймик перегнул голову через край своего такого неустойчивого ложа и его вырвало. Стало полегче. Ненадолго.
Должно быть, временами он впадал в забытье, но казалось, боль не оставляет его и там. И с открытыми ли, с закрытыми ли глазами – все качались и качались черные ветви на сером небе, падал и падал липкий снег, смешанный с кровью, и выплывала страшная оскаленная харя…
(Влево-вправо, влево-вправо, вперед-назад. И какой-то особенно мучительный толчок. С подковыркой…)
Потом пришел запах.
Сперва еле заметный, то наплывающий, то уходящий куда-то в сторону, вместе с качанием и приступами боли, он постепенно делался все сильнее и сильнее, словно люди, шедшие рядом, зачем-то с головой осыпали его палой листвой. Аймик просит, умоляет убрать эти проклятущие листья, – ведь дышать же нечем. Но его почему-то никто не слушает. Сыпят и сыпят… Может, он уже умер, и хоронят почему-то не в земле, а в листве?
Черная дыра. Глубокая, сужающаяся книзу. Он беззвучно падает в нее, стремительно и невесомо (только голова нестерпимо кружится), а навстречу…
поднимается…
кто-то…
кого нужно задержать, остановить во что бы то ни стало, иначе ЭТО займет его место, и тогда…
СЛУЧИТСЯ ТО, ЧТО УЖЕ БЫЛО КОГДА-ТО.
Стон. Ветви уже не просто качаются – кружатся. Голые, откуда же так воняет прелью? Уберите листья!
Журчит вода. По стенам и где-то там, внизу, в черной глубине. Не просто журчит – разговаривает. Не с ним – с той, кто его ведет сквозь мрак, окутанная нежно-голубым сиянием…
Тени зверей скользят мимо них и сквозь них и оседают на каменных стенах и сводах. Навсегда.
Маленькая девочка в странном одеянии показывает вверх и что-то беззвучно говорит. Мужчина, одетый не менее причудливо, поднимает факел и…
Голубое сияние заливает этих чудаков, и они растворяются, а Та, что несет с собой этот свет, нетерпеливо зовет его. Вот сейчас она обернется, и тогда…
РАДОСТЬ!
Но уже раздаются мерные, страшные удары. Бумм! Буммм! БУМММ!! Прямо по голове.
…Как больно! Снег ложится на лицо, и на том спасибо. Такой холодный… Если бы не эта качка… И еще запах…
На лице водяные брызги; почему-то соленые, и они снова и снова хлещут по глазам вместе с порывами ветра. Ходит ходуном кожаная лодка; он стоит на коленях, изо всех сил вцепившись в борта, и кажется, он здесь не один… А вокруг ничего, кроме воды, вздымающейся и опадающей воды да черного взлохмаченного неба, прорезанного молниями…
– Ты как, дружище?
…Кто? Ах да, Хайюрр. Какой-то… Все равно, лишь бы эти листья убрал и дал поспать!
– Хайюрр! Убери наконец эти листья! Видишь же, дышать не могу!
Ушел… Не слышит…
Глава 9 УХОДЯ – УХОДИ!
1
Аймик сидел на краю крутого обрыва, к основанию которого прилепились жилища детей Сизой Горлицы. Отсюда само стойбище почти полностью скрыто от глаз; только голоса доносятся. Женские. Да крики детей. Зато речная долина раскрывается во всей своей красе. Небесный Олень опустил в воду свои рога и сам, должно быть, не налюбуется, как блестит река в их сиянии. Далеко на другом, пологом берегу пасутся стада мамонтов. Аймик загибает пальцы один за другим, пытаясь сосчитать все эти стада, даже самые дальние, те, что и глаз охотника едва различает… Много! Взгляд скользит по перелескам (здесьдеревьев больше, чем там, на севере. Особенно таких, что на зиму теряют листву), возвращается на правый берег. Сейчас в дневном мареве не разглядеть, а вот под вечер или ранним утром, когда воздух прозрачен, далее дымки дальних стойбищ удается заметить. Сородичи Хайюрра…
Вот уже второе лето, как Аймик живет в общине детей Сизой Горлицы. Это место на круче, подле одинокой лиственницы, он открыл для себя и полюбил еще с прошлой весны. Сам нашел его? Да нет, не совсем. Рана зажила, да к весне голова стала болеть. Чем дальше, тем хуже и хуже. Колдун (Рамир – так его зовут) дал снадобье и велел, как ледоход начнется, наверх выходить, на ветер, и просить духов, чтобы зимнюю боль его унесла весна с ветром и льдом. Они приходили вдвоем с Атой и молча стояли и смотрели, и вспоминался ему другой ледоход. Когда к весенней свежести примешивался запах отцовской малицы…
(«…мы мужчины, сыновья Тигрольва. Наш великий Прародитель дал нам жен для того, чтобы они рожали наших детей и заботились о них и о нас. Мы должны кормить наших жен. Защищать наших жен. И наказывать их, когда они виноваты. Наши братъя-тигрольвы поступают так же. И ты будешь так же поступать, когда вырастешь и станешь нашим сородичем…»)
Нет! Все оказалось совсем не так, как пророчил отец!
…Подкрадывалась боль, и Аймик шептал слова, которым его научил Рамир:
– Отцепись, злыдня, вон твоя льдина, плыви-крутись, ко мне не вернись!
А потом они с женой так же стояли здесь и смотрели на Большой разлив. И летом приходили сюда, на теплую траву, когда колючий кустарник зацветал розовым цветом, и даже старое дерево, покрытое мягкими зелеными иглами, казалось не таким мрачным… Но с этой весны Аймик все чаще и чаще появлялся здесь один. Когда ему становилось плохо и одиноко. Как сейчас.
Как, почему все это произошло? Вначале все было так хорошо! Уже дома, на своей лежанке…
(Дома?)
…он сумел-таки избавиться от прелых листьев, чей запах не давал ему покоя. Уйти от навязчивых, мучительных видений. Возвращаясь в этот Мир, он прежде всего ощутил знакомые руки, укладывающие на его разбитый лоб что-то мягкое и прохладное, увидел склонившееся над ним лицо жены, услышал голоса, – слов не разобрать, но понятна тревога и забота… И почувствовал себя умиротворенным и счастливым, как… наверное, как в свою свадебную ночь. Ему казалось – да нет, он знал! — что вот, скитания кончены и он, Безродный, обрел-таки новых братьев и сестер. Хайюрр был прав: у них теперь – одна тропа, и разве он, Аймик, уже не показал это, пролив свою кровь в бою за Род Сизой Горлицы?
Почему же все изменилось? И как? Как? Постепенно. А почему?..
Вначале он не придавал особого значения мелочам. Ну подумаешь, не позвали на Совет, не пригласили в Мужской Дом. Правильно делают: ведь он еще не сын Сизой Горлицы. Вот будет усыновление, сделают его сородичем, тогда…
Но почему-то это самое тогда все отдалялось и отдалялось. До новолуния. До осени. До весны… А потом – и вовсе в неопределенную даль…
– Хайюрр! Ты же сам говорил: «У нас одна тропа! Ты, Аймик, нашим станешь, сыном Сизой Горлицы. Усыновим тебя». Так когда же?
– Погоди, Аймик, погоди. Не все сразу. Видишь ли, родни у нас много; говорил тебе: на обеих Великих Реках живут; и южнее, где Сестры в Хайгру сливаются, и восточнее, где Кушта течет. Всем сказать, у всех согласие испросить нужно. Не просто все это. Потерпи.
С прошлого лета такие вот разговоры пошли. И он верил и терпел, терпел и верил. А между тем…
Аймик не обиделся, когда в начале прошлого лета мужчины ушли на обряд Посвящения, оставив его в стойбище вместе с женщинами и детьми. Неприятно, конечно, да ничего не поделаешь: он чужак, инородец; плох ли, хорош ли, а на Родовом Обряде ему не место. В эти два дня он не решался даже на охоту пойти: а ну как ненароком наткнешься на то, что ему видеть не положено? Много времени с женой проводил да с ее новыми подругами; судовольствием возился с маленьким сынишкой Малуты. (Она уже нового ребенка носила тогда. Зимой родился. Девочка. Только хиленькая; по весне духи забрали.) Поглядывал на Ату в надежде: должны же помочь амулеты! Ну и оружием, конечно, занимался: Разящему дал новую тетиву, легкое копьецо смастерил и на вечерней зоръке подколол несколько рыбин… А после, когда срок пришел, вместе со всеми встречал новых мужчин: Кайюма и его ровесников. И ничего. Радовался даже; думал, глупец: «В следующий раз я уж непременно с остальными мужчинами буду!» Как бы не так.
Аймик не хотел смотреть направо, туда, откуда доносились крики и трубный рев мамонтов. Где шел Большой Загон. Но все же не выдержал, посмотрел – и уже против воли глаз оторвать не мог. Хоть и не близко и дым да пыль мешают, но охотнику даже отсюда понятно многое… Стадо окружено; его уже гонят огнями и криками от редколесья к краю обрыва; мамонтам еще кажется, что у них есть выход, но…
(А разве нет? У них есть выход. Как тогда, год назад…)
Все было хорошо, все – как надо. Стадо мамонтов отсекли и от отхода на плато, и от безопасного спуска в долину; с наветренной стороны пустили пал, с противоположной – крики и факелы. И сзади – направляющие. Все как всегда, как бывало и у них, детей Тигрольва. Он, Аймик, был среди направляющих… Великие Духи, он все делал как надо. Ни в чем не ошибся. Его ли вина, что старый вожак оказался мудрее, опытнее, чем обычно. Все же знают – такое случается. Редко, но случается! Рыжеволосый гигант, поддавшийся было общей панике, вдруг остановился, невзирая на рев и толчею своих сородичей, задрал свою страшную и прекрасную голову и, вздымая хобот, затрубил так, что у загонщиков уши заложило. А потом развернулся, сбил могучей грудью ополоумевшую самку, подмял мамонтенка и рванулся прямо на пал, увлекая за собой тех, кто смог в этот критический миг преодолеть свой ужас. Лучших…
Таких отчаявшихся не остановит ни копье, ни дротик. Конечно, прорвались далеко не все. Конечно, свыше половины стада нашло свою смерть там, под обрывом. Но прорвавшиеся – прорвались и унесли с собой не только лучшие бивни и кости… Двоих сыновей Сизой Горлицы, не сумевших вовремя увернуться, затоптали мимоходом, а третьего, Кайюма, сына вождя, едва успевшего пройти Посвящение, ИХ рыжеволосый вождь ухватил своим хоботом, взметнул вверх, и с ревом швырнул себе под ноги, и превратил в кровавую лепешку…
(Но разве он, Аймик, был тому виной? Если уж и винить кого-то, то пальщиков: не рассчитали нужное пламя. Или тех… оленерогих колдунов, наславших злые чары в отместку за свое поражение… А он-то, Аймик, при чем?)
…Как бы то ни было, а перед этим Большим Загоном появился смущенный Хайюрр и сказал:
– Аймик… Понимаешь… Ты не можешь идти с нами на Большой Загон; так колдун сказал… Мы потом за мясом и костями вместе пойдем… Ты не сердись, ладно?
«ЛАДНО!»
И вот он здесь… Малютки девчонки и те хихикают. А потом будет еще хуже: ему, охотнику, будет вручена доля общей добычи, как… как немощной старухе.
Аймик уткнулся лицом в руки, стискивающие колени. Только не слезы. Этого еще не хватало ко всему прочему!
Он резко вскинул голову и заставил себя смотреть туда, где без него…
Судя по всему, в этот раз загон шел как надо. Без неожиданностей. Правда, и пал пущен не такой, как в прошлый раз. Сильный и дымный. И место удачнее: слева овражек и бурелом; сразу им туда не свернуть, а сейчас уже поздно, сейчас всех их, рыжеволосых, неудержимо гонит собственная сила и паника. Все быстрее и быстрее. Туда, где смерть…
АГА!
Аймик вскочил на ноги, впитывая всем своим существом великий миг завершения Большой Охоты. Предсмертный рев мамонтов и человеческие крики взлетели на невероятную высоту, – и стадо, замершее на мгновение на краю бездны, в клубах пыли, смешавшихся с хлопьями черного дыма, обрушилось вниз под ликующие крики, переходящие в победное пение…
Мызагнали рыжеволосых!
Загнали! Загнали! Загнали!
Мы отняли их жизни!
Отняли! Отняли! Отняли!
Вот уже второе лето, как Аймик живет в общине детей Сизой Горлицы. Это место на круче, подле одинокой лиственницы, он открыл для себя и полюбил еще с прошлой весны. Сам нашел его? Да нет, не совсем. Рана зажила, да к весне голова стала болеть. Чем дальше, тем хуже и хуже. Колдун (Рамир – так его зовут) дал снадобье и велел, как ледоход начнется, наверх выходить, на ветер, и просить духов, чтобы зимнюю боль его унесла весна с ветром и льдом. Они приходили вдвоем с Атой и молча стояли и смотрели, и вспоминался ему другой ледоход. Когда к весенней свежести примешивался запах отцовской малицы…
(«…мы мужчины, сыновья Тигрольва. Наш великий Прародитель дал нам жен для того, чтобы они рожали наших детей и заботились о них и о нас. Мы должны кормить наших жен. Защищать наших жен. И наказывать их, когда они виноваты. Наши братъя-тигрольвы поступают так же. И ты будешь так же поступать, когда вырастешь и станешь нашим сородичем…»)
Нет! Все оказалось совсем не так, как пророчил отец!
…Подкрадывалась боль, и Аймик шептал слова, которым его научил Рамир:
– Отцепись, злыдня, вон твоя льдина, плыви-крутись, ко мне не вернись!
А потом они с женой так же стояли здесь и смотрели на Большой разлив. И летом приходили сюда, на теплую траву, когда колючий кустарник зацветал розовым цветом, и даже старое дерево, покрытое мягкими зелеными иглами, казалось не таким мрачным… Но с этой весны Аймик все чаще и чаще появлялся здесь один. Когда ему становилось плохо и одиноко. Как сейчас.
Как, почему все это произошло? Вначале все было так хорошо! Уже дома, на своей лежанке…
(Дома?)
…он сумел-таки избавиться от прелых листьев, чей запах не давал ему покоя. Уйти от навязчивых, мучительных видений. Возвращаясь в этот Мир, он прежде всего ощутил знакомые руки, укладывающие на его разбитый лоб что-то мягкое и прохладное, увидел склонившееся над ним лицо жены, услышал голоса, – слов не разобрать, но понятна тревога и забота… И почувствовал себя умиротворенным и счастливым, как… наверное, как в свою свадебную ночь. Ему казалось – да нет, он знал! — что вот, скитания кончены и он, Безродный, обрел-таки новых братьев и сестер. Хайюрр был прав: у них теперь – одна тропа, и разве он, Аймик, уже не показал это, пролив свою кровь в бою за Род Сизой Горлицы?
Почему же все изменилось? И как? Как? Постепенно. А почему?..
Вначале он не придавал особого значения мелочам. Ну подумаешь, не позвали на Совет, не пригласили в Мужской Дом. Правильно делают: ведь он еще не сын Сизой Горлицы. Вот будет усыновление, сделают его сородичем, тогда…
Но почему-то это самое тогда все отдалялось и отдалялось. До новолуния. До осени. До весны… А потом – и вовсе в неопределенную даль…
– Хайюрр! Ты же сам говорил: «У нас одна тропа! Ты, Аймик, нашим станешь, сыном Сизой Горлицы. Усыновим тебя». Так когда же?
– Погоди, Аймик, погоди. Не все сразу. Видишь ли, родни у нас много; говорил тебе: на обеих Великих Реках живут; и южнее, где Сестры в Хайгру сливаются, и восточнее, где Кушта течет. Всем сказать, у всех согласие испросить нужно. Не просто все это. Потерпи.
С прошлого лета такие вот разговоры пошли. И он верил и терпел, терпел и верил. А между тем…
Аймик не обиделся, когда в начале прошлого лета мужчины ушли на обряд Посвящения, оставив его в стойбище вместе с женщинами и детьми. Неприятно, конечно, да ничего не поделаешь: он чужак, инородец; плох ли, хорош ли, а на Родовом Обряде ему не место. В эти два дня он не решался даже на охоту пойти: а ну как ненароком наткнешься на то, что ему видеть не положено? Много времени с женой проводил да с ее новыми подругами; судовольствием возился с маленьким сынишкой Малуты. (Она уже нового ребенка носила тогда. Зимой родился. Девочка. Только хиленькая; по весне духи забрали.) Поглядывал на Ату в надежде: должны же помочь амулеты! Ну и оружием, конечно, занимался: Разящему дал новую тетиву, легкое копьецо смастерил и на вечерней зоръке подколол несколько рыбин… А после, когда срок пришел, вместе со всеми встречал новых мужчин: Кайюма и его ровесников. И ничего. Радовался даже; думал, глупец: «В следующий раз я уж непременно с остальными мужчинами буду!» Как бы не так.
Аймик не хотел смотреть направо, туда, откуда доносились крики и трубный рев мамонтов. Где шел Большой Загон. Но все же не выдержал, посмотрел – и уже против воли глаз оторвать не мог. Хоть и не близко и дым да пыль мешают, но охотнику даже отсюда понятно многое… Стадо окружено; его уже гонят огнями и криками от редколесья к краю обрыва; мамонтам еще кажется, что у них есть выход, но…
(А разве нет? У них есть выход. Как тогда, год назад…)
Все было хорошо, все – как надо. Стадо мамонтов отсекли и от отхода на плато, и от безопасного спуска в долину; с наветренной стороны пустили пал, с противоположной – крики и факелы. И сзади – направляющие. Все как всегда, как бывало и у них, детей Тигрольва. Он, Аймик, был среди направляющих… Великие Духи, он все делал как надо. Ни в чем не ошибся. Его ли вина, что старый вожак оказался мудрее, опытнее, чем обычно. Все же знают – такое случается. Редко, но случается! Рыжеволосый гигант, поддавшийся было общей панике, вдруг остановился, невзирая на рев и толчею своих сородичей, задрал свою страшную и прекрасную голову и, вздымая хобот, затрубил так, что у загонщиков уши заложило. А потом развернулся, сбил могучей грудью ополоумевшую самку, подмял мамонтенка и рванулся прямо на пал, увлекая за собой тех, кто смог в этот критический миг преодолеть свой ужас. Лучших…
Таких отчаявшихся не остановит ни копье, ни дротик. Конечно, прорвались далеко не все. Конечно, свыше половины стада нашло свою смерть там, под обрывом. Но прорвавшиеся – прорвались и унесли с собой не только лучшие бивни и кости… Двоих сыновей Сизой Горлицы, не сумевших вовремя увернуться, затоптали мимоходом, а третьего, Кайюма, сына вождя, едва успевшего пройти Посвящение, ИХ рыжеволосый вождь ухватил своим хоботом, взметнул вверх, и с ревом швырнул себе под ноги, и превратил в кровавую лепешку…
(Но разве он, Аймик, был тому виной? Если уж и винить кого-то, то пальщиков: не рассчитали нужное пламя. Или тех… оленерогих колдунов, наславших злые чары в отместку за свое поражение… А он-то, Аймик, при чем?)
…Как бы то ни было, а перед этим Большим Загоном появился смущенный Хайюрр и сказал:
– Аймик… Понимаешь… Ты не можешь идти с нами на Большой Загон; так колдун сказал… Мы потом за мясом и костями вместе пойдем… Ты не сердись, ладно?
«ЛАДНО!»
И вот он здесь… Малютки девчонки и те хихикают. А потом будет еще хуже: ему, охотнику, будет вручена доля общей добычи, как… как немощной старухе.
Аймик уткнулся лицом в руки, стискивающие колени. Только не слезы. Этого еще не хватало ко всему прочему!
Он резко вскинул голову и заставил себя смотреть туда, где без него…
Судя по всему, в этот раз загон шел как надо. Без неожиданностей. Правда, и пал пущен не такой, как в прошлый раз. Сильный и дымный. И место удачнее: слева овражек и бурелом; сразу им туда не свернуть, а сейчас уже поздно, сейчас всех их, рыжеволосых, неудержимо гонит собственная сила и паника. Все быстрее и быстрее. Туда, где смерть…
АГА!
Аймик вскочил на ноги, впитывая всем своим существом великий миг завершения Большой Охоты. Предсмертный рев мамонтов и человеческие крики взлетели на невероятную высоту, – и стадо, замершее на мгновение на краю бездны, в клубах пыли, смешавшихся с хлопьями черного дыма, обрушилось вниз под ликующие крики, переходящие в победное пение…
Мызагнали рыжеволосых!
Загнали! Загнали! Загнали!
Мы отняли их жизни!
Отняли! Отняли! Отняли!