Страница:
Впоследствии Пейяган думал, и не раз: быть может, все бы обошлось и ему бы удалось убедить мальчишку спуститься вниз? Трудно сказать; иногда казалось, что так бы оно и было, иногда – нет; мальчишка оказался хитер не по летам… Так или иначе, но в тот момент все испортил его собственный сынок, у которого некстати прорезался голос. Мосластому все казалось просто: их трое, и они вооружены, а у Аймика и копья-то нет в руке! Если он и заметил лук, то не придал этому никакого значения: оружие труса у труса в руке, было бы о чем думать! И заговорил:
– Эй, Чужак, хватит дурить; давай спускайся к нам со своей бабой! Я повиниться хочу. Ей понравится!
Два дурака расхохотались, а у Пейягана упало сердце. Он понял, что все кончено и самое лучшее – рвануться всем троим наверх; быть может… Он не успел даже подать знак.
Аймик словно не расслышал оскорбления. Пейяган по-прежнему не видел его лица, скрытого капюшоном, но был уверен: младший брат пристально смотрит на него и только на него, словно они здесь один на один.
– Говоришь: вас трое?
Свистнуло слева и справа; стон и звук падающих тел… Скосив взгляд, Пейяган на краткий миг, врезавшийся в память на всю оставшуюся жизнь, увидел своего сына – еще живого, еще пятящегося на негнущихся ногах, но уже обреченного. Мосластый силился и словно не решался донести руки до горла, из которого торчала стрела с черным оперением, издавал булькающие звуки, а рот еще улыбался, несмотря на струящуюся по губам кровь, и в глазах были не страх и не боль, недоумение…
…Не разум – то неведомое, благодаря которому Пейяган стал всеми признанным, непревзойденным охотником-следопытом детей Тигрольва, заставило его тело метнуться в густую траву, обозначить звуком и движением ложный след и скрыто, так, что и былинка не шелохнулась, скользнуть влево, к ельнику.
Аймик не хотел убивать. До последнего момента верил: все обойдется, преследователи уйдут и оставят их в покое. И когда с Пейяганом говорил, все еще надеялся на благополучный исход. И лишь услышав слова Мосластого, понял: все ложь! Перед ним не брат и племянник, не сородичи – убийцы.
Дальше все произошло само собой, помимо его воли. Две стрелы, одна за другой… Аймик и не подозревал, что может стрелять с такой скоростью! И как было когда-то с коршуном,он сам, слившись с наконечниками, холодно пробил сердце того, к кому не испытывал ни вражды, ни жалости, и впился в ненавистное горло другого… …А третий исчез.
6
7
Часть 2
Глава 6 К ДОБРУ ИЛИ К ХУДУ?
1
2
– Эй, Чужак, хватит дурить; давай спускайся к нам со своей бабой! Я повиниться хочу. Ей понравится!
Два дурака расхохотались, а у Пейягана упало сердце. Он понял, что все кончено и самое лучшее – рвануться всем троим наверх; быть может… Он не успел даже подать знак.
Аймик словно не расслышал оскорбления. Пейяган по-прежнему не видел его лица, скрытого капюшоном, но был уверен: младший брат пристально смотрит на него и только на него, словно они здесь один на один.
– Говоришь: вас трое?
Свистнуло слева и справа; стон и звук падающих тел… Скосив взгляд, Пейяган на краткий миг, врезавшийся в память на всю оставшуюся жизнь, увидел своего сына – еще живого, еще пятящегося на негнущихся ногах, но уже обреченного. Мосластый силился и словно не решался донести руки до горла, из которого торчала стрела с черным оперением, издавал булькающие звуки, а рот еще улыбался, несмотря на струящуюся по губам кровь, и в глазах были не страх и не боль, недоумение…
…Не разум – то неведомое, благодаря которому Пейяган стал всеми признанным, непревзойденным охотником-следопытом детей Тигрольва, заставило его тело метнуться в густую траву, обозначить звуком и движением ложный след и скрыто, так, что и былинка не шелохнулась, скользнуть влево, к ельнику.
Аймик не хотел убивать. До последнего момента верил: все обойдется, преследователи уйдут и оставят их в покое. И когда с Пейяганом говорил, все еще надеялся на благополучный исход. И лишь услышав слова Мосластого, понял: все ложь! Перед ним не брат и племянник, не сородичи – убийцы.
Дальше все произошло само собой, помимо его воли. Две стрелы, одна за другой… Аймик и не подозревал, что может стрелять с такой скоростью! И как было когда-то с коршуном,он сам, слившись с наконечниками, холодно пробил сердце того, к кому не испытывал ни вражды, ни жалости, и впился в ненавистное горло другого… …А третий исчез.
6
Да, следопыт исчез, и ничто – ни шорох, ни шевеление трав – не отмечало его путь. Вон безжизненное тело одного, рухнувшее на том самом месте, где настигла его стрела. Вон дергается в последних предсмертных судорогах второй. А Пейяган? Аймик не сомневался: он хочет подобраться к ним сзади, со стороны пологого склона, на бросок металки, и тогда…
Вовремя пущенная стрела не даст метнуть дротик. Но откуда подберется враг? Густой предзакатный свет выделял каждую веточку, каждую травинку… и все же ничто не выдавало пути врага. Пейяган словно юркнул в мышиную норку… или растворился в этом сиянии.
Аймик понимал, что не сможет наблюдать за обеими сторонами сразу. Следовало избрать для себя одно, самое верное направление, а второе поручить Ате. На всякий случай.
Если бы это был не Пейяган, а его сын, все было бы ясно: ельник! Там проще укрыться, проще остаться незамеченным… до того самого момента, когда придется его
покинуть и приблизиться на бросок металки. Да, Мосластый избрал бы этот путь. Но Пейяган… Следопыт, который, конечно же, оценивает и местность, и врага совсем не так, как это бы сделал вчерашний мальчишка… Скорее всего, он будет подбираться именно с западной, открытой стороны, в расчете на то, что Аймик станет следить за ельником.
Для колебаний не было времени. Коснувшись плеча жены, Аймик указал ей на восток, а сам, по-прежнему прижимаясь щекой к валуну, принялся вглядываться в разнотравье и кустарники западного поля, стараясь уловить малейшее движение, легчайший шорох в этой обманчиво мирной тишине.
Уже очутившись в ельнике, Пейяган удивился: почему? Почему он, опытный следопыт, избрал мальчишескую тропу? Но удивление длилось недолго: Пейяган привык доверять неведомому, тому, что вело его независимо от разума и воли. Оно не подводило прежде, не подвело и в этот раз. Осторожно взглянув на опустевшую вершину холма, он убедился в этом. Отсюда виднелся только кончик капюшона, но и этого было достаточно, чтобы понять: мальчишка смотрит туда, куда ему и нужно смотреть: в поле. Вот и хорошо, пусть высматривает тропу следопыта там, где ее нет! А следопыт тем временем спокойно, по ельнику обогнет этот холм, подберется на бросок металки, и… Нет, его дорогой братец умрет не сразу, ох не сразу! Жаль, что он не видел, как умирала его мать! Ничего, увидит еще: он, Пейяган, не только расскажет – покажет, во всех деталях покажет, на этой… приблудной! А потом… Но тут произошло непредвиденное…
Поле не выдавало врага. Шевельнувшиеся травы заставили дрогнуть сердце, но это была лишь лисица, отправившаяся куда-то по своим делам. Там, вдалеке… Нет, не то, снова не то! Прочь от холма и скачками; это длинноухий улепетывает… Подбиралась тревога. И тоска. Неужели… Аймик горячо зашептал, прижимаясь губами к теплой, словно живой поверхности валуна:
– Дедушка! Дедушка! Разве я виноват в том, что случилось? Они хотели убивать, не я!
…Не там, откуда он ждал, – с противоположной стороны послышался стрекочущий звук, значение которого нельзя не понять. И в тот же миг Ата затеребила его, указывая на свою сторону…
…Проклятая птица! Она уселась на верхушку елки прямо над ним, задрала вверх свой длинный черный хвост, повертела башкой туда-сюда и разразилась стрекотом, созывая товарок:
– Сюда-сюда-сюда! Беда-беда-беда! Сюда-сюда-сюда! Беда-беда-беда!
У-у-у, проклятущая! Сколько раз она вот так выдавала добычу ему, Пейягану, а теперь – его самого! Он погрозил длиннохвостой предательнице кулаком, и в ответ, с удвоенной силой, с явной насмешкой:
– Сюда-сюда-сюда! Беда-беда-беда! Сюда-сюда-сюда! Беда-беда-беда!
Выхода нет. Он все равно продолжит свой путь, обогнет холм, подберется к пологому склону, и если увидит, что мальчишка разобрался в сорочьей перекличке, – что ж, будет ждать темноты. Ночи сейчас темные, безлунные. Увидим, поможет ли тебе твой лук.
Аймик радовался недолго. Конечно, теперь путь врага ясен, – спасибо Дедушке, пославшему длиннохвостых! Но ясно и другое: поняв, что его выследили, Пейяган будет ждать ночи, чтобы напасть в темноте. Лук не выручит, а состязаться с ним в силе и ловкости, да еще в ночном бою, – дело безнадежное. Не менее безнадежно – попытаться самому выследить Пейягана: нечего и думать о том, чтобы подкрасться к следопыту. Его и Ату может спасти только одно: если их враг еще засветло покинет ельник и подставит себя под удар стрелы.
Аймик горько усмехнулся. Выйдет и подставит себя под удар, как же! Скорее пущенная наугад стрела найдет цель, чем такое случится… Может, и в самом деле попробовать? Другого-то выхода все равно нет.
Он откинул мешавший капюшон, и… Какая-то мысль, неоформившаяся, неясная, но несомненно несущая надежду…
ДА! Это опасно, очень опасно, это может подставить Ату под удар. Но это – единственная надежда на спасение! Иначе оба они обречены.
Лежа, так, чтобы его действия не заметил враг, Аймик принялся развязывать свой плащ и стаскивать через голову рубаху. Затем шепотом, в самое ухо объяснил Ате, что она должна делать.
Длиннохвостым надоело преследовать Пейягана, когда он уже почти обогнул холм. Улетели, а что толку? Теперь все равно нужно дожидаться темноты. Так глупо получилось. Такая оплошка! И не по его вине, а все равно досадно – сил нет.
Он лежал на сухой земле, покрытой редким слоем хвои. Сорвал зубами одинокую травинку, торчавшую перед самым носом, пожевал… Все же не мешает подползти поближе к краю ельника и посмотреть, что там, на холме, делается? Опасно, конечно: под стрелу бы себя не подставить. Но проклятые стрекотуньи улетели, а двигаться скрытно он умеет. Да и тень…
Добравшись до места, откуда видна вершина, Пейяган едва не засмеялся от нежданной радости. Вот уж воистину олух, сосунок! Лежит себе за валуном и на пустое поле любуется, зайцев считает. А сорок-то и прохлопал, чурбан безмозглый! И подставил себя как нельзя лучше. А баба где?.. А! За валун положил, с той стороны; вон край одежды… Ишь ты, заботится, бережет!
Пейяган ликовал. И почему он решил, что мальчишка по сорочьему крику распознает его тропу? Он же неумеха! Его же и не учил никто толком; до Посвящения и времени не было: от Волков-то привели совсем поздно!.. Эх, дурак, дурак, с кем тягаться вздумал? Нет, ты умрешь не сразу; ты у меня до самого рассвета поживешь!
Приподнявшись на локте, Пейяган взял в правую руку металку и дротик. Сейчас он точным ударом раздробит мальчишке левое плечо – и лук уже не страшен. А ответного дротика он не боится: Аймик и здоровый-то мечет их хуже некуда.
Легко вскочив на ноги, Пейяган с победным криком взмахнул рукой, сжимающей металку и дротик, и…
…Ему показалось, что кто-то невидимый со всей силы ударил его по правому плечу. Пальцы разжались, и оружие упало на траву к ногам. Плечо горит, в нем пульсирует нарастающая боль, и словно огонь течет по руке, и что-то щекочет нос… Оперение стрелы, глубоко вошедшей в его тело. И совсем не оттуда, не с вершины, а из травы у подножия холма поднимается он, проклятый! Полуголый, с луком наготове.
Вовремя пущенная стрела не даст метнуть дротик. Но откуда подберется враг? Густой предзакатный свет выделял каждую веточку, каждую травинку… и все же ничто не выдавало пути врага. Пейяган словно юркнул в мышиную норку… или растворился в этом сиянии.
Аймик понимал, что не сможет наблюдать за обеими сторонами сразу. Следовало избрать для себя одно, самое верное направление, а второе поручить Ате. На всякий случай.
Если бы это был не Пейяган, а его сын, все было бы ясно: ельник! Там проще укрыться, проще остаться незамеченным… до того самого момента, когда придется его
покинуть и приблизиться на бросок металки. Да, Мосластый избрал бы этот путь. Но Пейяган… Следопыт, который, конечно же, оценивает и местность, и врага совсем не так, как это бы сделал вчерашний мальчишка… Скорее всего, он будет подбираться именно с западной, открытой стороны, в расчете на то, что Аймик станет следить за ельником.
Для колебаний не было времени. Коснувшись плеча жены, Аймик указал ей на восток, а сам, по-прежнему прижимаясь щекой к валуну, принялся вглядываться в разнотравье и кустарники западного поля, стараясь уловить малейшее движение, легчайший шорох в этой обманчиво мирной тишине.
Уже очутившись в ельнике, Пейяган удивился: почему? Почему он, опытный следопыт, избрал мальчишескую тропу? Но удивление длилось недолго: Пейяган привык доверять неведомому, тому, что вело его независимо от разума и воли. Оно не подводило прежде, не подвело и в этот раз. Осторожно взглянув на опустевшую вершину холма, он убедился в этом. Отсюда виднелся только кончик капюшона, но и этого было достаточно, чтобы понять: мальчишка смотрит туда, куда ему и нужно смотреть: в поле. Вот и хорошо, пусть высматривает тропу следопыта там, где ее нет! А следопыт тем временем спокойно, по ельнику обогнет этот холм, подберется на бросок металки, и… Нет, его дорогой братец умрет не сразу, ох не сразу! Жаль, что он не видел, как умирала его мать! Ничего, увидит еще: он, Пейяган, не только расскажет – покажет, во всех деталях покажет, на этой… приблудной! А потом… Но тут произошло непредвиденное…
Поле не выдавало врага. Шевельнувшиеся травы заставили дрогнуть сердце, но это была лишь лисица, отправившаяся куда-то по своим делам. Там, вдалеке… Нет, не то, снова не то! Прочь от холма и скачками; это длинноухий улепетывает… Подбиралась тревога. И тоска. Неужели… Аймик горячо зашептал, прижимаясь губами к теплой, словно живой поверхности валуна:
– Дедушка! Дедушка! Разве я виноват в том, что случилось? Они хотели убивать, не я!
…Не там, откуда он ждал, – с противоположной стороны послышался стрекочущий звук, значение которого нельзя не понять. И в тот же миг Ата затеребила его, указывая на свою сторону…
…Проклятая птица! Она уселась на верхушку елки прямо над ним, задрала вверх свой длинный черный хвост, повертела башкой туда-сюда и разразилась стрекотом, созывая товарок:
– Сюда-сюда-сюда! Беда-беда-беда! Сюда-сюда-сюда! Беда-беда-беда!
У-у-у, проклятущая! Сколько раз она вот так выдавала добычу ему, Пейягану, а теперь – его самого! Он погрозил длиннохвостой предательнице кулаком, и в ответ, с удвоенной силой, с явной насмешкой:
– Сюда-сюда-сюда! Беда-беда-беда! Сюда-сюда-сюда! Беда-беда-беда!
Выхода нет. Он все равно продолжит свой путь, обогнет холм, подберется к пологому склону, и если увидит, что мальчишка разобрался в сорочьей перекличке, – что ж, будет ждать темноты. Ночи сейчас темные, безлунные. Увидим, поможет ли тебе твой лук.
Аймик радовался недолго. Конечно, теперь путь врага ясен, – спасибо Дедушке, пославшему длиннохвостых! Но ясно и другое: поняв, что его выследили, Пейяган будет ждать ночи, чтобы напасть в темноте. Лук не выручит, а состязаться с ним в силе и ловкости, да еще в ночном бою, – дело безнадежное. Не менее безнадежно – попытаться самому выследить Пейягана: нечего и думать о том, чтобы подкрасться к следопыту. Его и Ату может спасти только одно: если их враг еще засветло покинет ельник и подставит себя под удар стрелы.
Аймик горько усмехнулся. Выйдет и подставит себя под удар, как же! Скорее пущенная наугад стрела найдет цель, чем такое случится… Может, и в самом деле попробовать? Другого-то выхода все равно нет.
Он откинул мешавший капюшон, и… Какая-то мысль, неоформившаяся, неясная, но несомненно несущая надежду…
ДА! Это опасно, очень опасно, это может подставить Ату под удар. Но это – единственная надежда на спасение! Иначе оба они обречены.
Лежа, так, чтобы его действия не заметил враг, Аймик принялся развязывать свой плащ и стаскивать через голову рубаху. Затем шепотом, в самое ухо объяснил Ате, что она должна делать.
Длиннохвостым надоело преследовать Пейягана, когда он уже почти обогнул холм. Улетели, а что толку? Теперь все равно нужно дожидаться темноты. Так глупо получилось. Такая оплошка! И не по его вине, а все равно досадно – сил нет.
Он лежал на сухой земле, покрытой редким слоем хвои. Сорвал зубами одинокую травинку, торчавшую перед самым носом, пожевал… Все же не мешает подползти поближе к краю ельника и посмотреть, что там, на холме, делается? Опасно, конечно: под стрелу бы себя не подставить. Но проклятые стрекотуньи улетели, а двигаться скрытно он умеет. Да и тень…
Добравшись до места, откуда видна вершина, Пейяган едва не засмеялся от нежданной радости. Вот уж воистину олух, сосунок! Лежит себе за валуном и на пустое поле любуется, зайцев считает. А сорок-то и прохлопал, чурбан безмозглый! И подставил себя как нельзя лучше. А баба где?.. А! За валун положил, с той стороны; вон край одежды… Ишь ты, заботится, бережет!
Пейяган ликовал. И почему он решил, что мальчишка по сорочьему крику распознает его тропу? Он же неумеха! Его же и не учил никто толком; до Посвящения и времени не было: от Волков-то привели совсем поздно!.. Эх, дурак, дурак, с кем тягаться вздумал? Нет, ты умрешь не сразу; ты у меня до самого рассвета поживешь!
Приподнявшись на локте, Пейяган взял в правую руку металку и дротик. Сейчас он точным ударом раздробит мальчишке левое плечо – и лук уже не страшен. А ответного дротика он не боится: Аймик и здоровый-то мечет их хуже некуда.
Легко вскочив на ноги, Пейяган с победным криком взмахнул рукой, сжимающей металку и дротик, и…
…Ему показалось, что кто-то невидимый со всей силы ударил его по правому плечу. Пальцы разжались, и оружие упало на траву к ногам. Плечо горит, в нем пульсирует нарастающая боль, и словно огонь течет по руке, и что-то щекочет нос… Оперение стрелы, глубоко вошедшей в его тело. И совсем не оттуда, не с вершины, а из травы у подножия холма поднимается он, проклятый! Полуголый, с луком наготове.
7
– Пейяган! – Голос победителя слегка дрожал. – Я предлагал вам уйти с миром. Ты не послушал, и вот двое из вас уже мертвы, а ты, знаменитый следопыт, в руках своего брата… которого пытался убить.
– Хватит болтать! – превозмогая боль, процедил Пейяган. – Стреляй!
Но Аймик опустил лук:
– Нет. Не буду. Уходи к своим и скажи: Аймик, опозоренный бывшими сородичами, порывает с Родом, но мести не ищет. Он не хотел ничьей смерти. Но если будет послана новая погоня, назад не вернется никто! А ведь у детей Тигрольва (он усмехнулся) не так много мужчин.
(А! Так ты не хочешь меня убивать? Ну тогда еще не все потеряно!)
Пейяган, как бы поддерживая правую руку, скользнул левой рукой к рукояти костяного кинжала:
– Сделанное – сделано, и не будем больше об этом. Но если ты хочешь, чтобы я вернулся и передал твои слова, – помоги! Видишь, я кровью истекаю!
Аймик усмехнулся:
– Ты все считаешь меня дураком, братец? Мне нет дела до того, изойдешь ты кровью или нет. Ты охотник, помогай себе сам. Или ложись рядом со своим сыном и умирай, мне все равно… Эй, Ата!
Та, кого Пейяган принял за своего брата, уже была на ногах и с некоторым беспокойством наблюдала за происходящим.
– Собирай вещи. Мы уходим.
Ата достала из-за валуна свернутые шкуры, перебросила за спину оба заплечника, хотела прихватить еще что-то…
– Не торопись. Успеем.
Она сложила вещи к ногам Аймика и, восторженно глядя в его лицо, прошептала:
– Муж мой!
Хотела обнять, но, обернувшись на врага (совсем рядом! Ранен, но опасен), поспешно отступила и побежала вверх по склону за остальными вещами и копьями мужа.
Пейяган смотрел на их сборы в бессильной злобе. Он проиграл, проиграл окончательно, и… лучше бы его и впрямь убили! Казалось, эта проклятая парочка не обращает на него никакого внимания, но он чувствовал, что Аймик улавливает малейший его жест. Неосторожное движение, и… Так, может, и в самом деле попытаться? Была не была…
Нет! Жить все же хотелось, несмотря ни на что. Кровь текла; уже начала кружиться голова. Следовало заняться раной… если он и впрямь не хочет истечь кровью.
Стиснув зубы, Пейяган резким движением обломил стрелу. Кровь потекла сильнее; ему пришлось отдышаться, прежде чем вырвать из раны обломок с окровавленным наконечником… Кажется, задета кость, но это потом. Сейчас главное – остановить этот живой ручей. Опустившись на траву и помогая зубами, он принялся левой рукой накладывать ременной жгут. Мальчишка и девчонка его больше не интересовали; пусть уходят… если так оно все обернулось. Подальше и навсегда, – авось там, в чужих землях, их настигнет возмездие. Жаль только, он, Пейяган, этого не увидит, даже не узнает…
Следовало подумать о другом: о мертвых, один из которых – его сын. Пейяган знал толк в ранах и ничуть не тешил себя ложными надеждами. Мертвы. Оба. И как же теперь быть? Сын Тигрольва, оставшийся в живых, не может бросить тело своего собрата на растерзание зверям, на поругание врагам – это Закон! Он, однорукий, должен либо приготовить для них временную могилу, чтобы вернуться потом сюда с сородичами, либо каким-то образом дотащить оба тела до стойбища… Почти на дневной переход.
В закатных лучах оба тела казались сплошь покрытыми кровавой дымкой, оранжево-багровый свет отражался в мертвых глазах. Сгустки настоящей крови чернели на горле, на рубахах. Этот… Двужильный умер мгновенно: стрела пробила сердце. Сыну пришлось помучиться. Было видно: он даже успел понять, что умирает…
Сверху послышалось негромкое пение. Не вставая с колен, Пейяган обернулся. Аймик на вершине Двуглазого холма кропил своей кровью Священные Камни – Бабушку и Дедушку. Благодарственная жертва… Что ж ему есть за что благодарить Предков!
Странная и страшная мысль осенила Пейягана: выходит, Предки не только от него отвернулись – от всего Рода детей Тигрольва, пославшего погоню! И ради кого? Ради мальчишки, который добровольно разорвал родственные связи, и какой-то приблудной, никому не ведомой девчонки. Но почему? И что же теперь будет с ними со всеми?
Пейяган покачал головой. Это дело колдуна. А у него, охотника, иные заботы: что делать ему, однорукому, с двумя мертвыми сородичами?
Принеся положенную жертву, Аймик в последний раз посмотрел на коленопреклоненного брата, склонившегося над телом своего сына и машинально потирающего безвольную правую руку. Что-то похожее на жалость шевельнулось в его душе. Но ни поддаваться этому чувству, ни размышлять о нем охотник не стал. Во всем виноват сам Пейяган. Он, Аймик, не хотел ничьей крови.
Аймик спустил тетиву, давая отдых натруженному телу своего верного друга, прошептал ему: «Благодарю тебя, Разящий! Ты нас спас!» — и стал спускаться к жене, поджидавшей его у южного склона.
Так начались земные странствия Аймика, сына Тигролъва, добровольно ставшего Безродным.
– Хватит болтать! – превозмогая боль, процедил Пейяган. – Стреляй!
Но Аймик опустил лук:
– Нет. Не буду. Уходи к своим и скажи: Аймик, опозоренный бывшими сородичами, порывает с Родом, но мести не ищет. Он не хотел ничьей смерти. Но если будет послана новая погоня, назад не вернется никто! А ведь у детей Тигрольва (он усмехнулся) не так много мужчин.
(А! Так ты не хочешь меня убивать? Ну тогда еще не все потеряно!)
Пейяган, как бы поддерживая правую руку, скользнул левой рукой к рукояти костяного кинжала:
– Сделанное – сделано, и не будем больше об этом. Но если ты хочешь, чтобы я вернулся и передал твои слова, – помоги! Видишь, я кровью истекаю!
Аймик усмехнулся:
– Ты все считаешь меня дураком, братец? Мне нет дела до того, изойдешь ты кровью или нет. Ты охотник, помогай себе сам. Или ложись рядом со своим сыном и умирай, мне все равно… Эй, Ата!
Та, кого Пейяган принял за своего брата, уже была на ногах и с некоторым беспокойством наблюдала за происходящим.
– Собирай вещи. Мы уходим.
Ата достала из-за валуна свернутые шкуры, перебросила за спину оба заплечника, хотела прихватить еще что-то…
– Не торопись. Успеем.
Она сложила вещи к ногам Аймика и, восторженно глядя в его лицо, прошептала:
– Муж мой!
Хотела обнять, но, обернувшись на врага (совсем рядом! Ранен, но опасен), поспешно отступила и побежала вверх по склону за остальными вещами и копьями мужа.
Пейяган смотрел на их сборы в бессильной злобе. Он проиграл, проиграл окончательно, и… лучше бы его и впрямь убили! Казалось, эта проклятая парочка не обращает на него никакого внимания, но он чувствовал, что Аймик улавливает малейший его жест. Неосторожное движение, и… Так, может, и в самом деле попытаться? Была не была…
Нет! Жить все же хотелось, несмотря ни на что. Кровь текла; уже начала кружиться голова. Следовало заняться раной… если он и впрямь не хочет истечь кровью.
Стиснув зубы, Пейяган резким движением обломил стрелу. Кровь потекла сильнее; ему пришлось отдышаться, прежде чем вырвать из раны обломок с окровавленным наконечником… Кажется, задета кость, но это потом. Сейчас главное – остановить этот живой ручей. Опустившись на траву и помогая зубами, он принялся левой рукой накладывать ременной жгут. Мальчишка и девчонка его больше не интересовали; пусть уходят… если так оно все обернулось. Подальше и навсегда, – авось там, в чужих землях, их настигнет возмездие. Жаль только, он, Пейяган, этого не увидит, даже не узнает…
Следовало подумать о другом: о мертвых, один из которых – его сын. Пейяган знал толк в ранах и ничуть не тешил себя ложными надеждами. Мертвы. Оба. И как же теперь быть? Сын Тигрольва, оставшийся в живых, не может бросить тело своего собрата на растерзание зверям, на поругание врагам – это Закон! Он, однорукий, должен либо приготовить для них временную могилу, чтобы вернуться потом сюда с сородичами, либо каким-то образом дотащить оба тела до стойбища… Почти на дневной переход.
В закатных лучах оба тела казались сплошь покрытыми кровавой дымкой, оранжево-багровый свет отражался в мертвых глазах. Сгустки настоящей крови чернели на горле, на рубахах. Этот… Двужильный умер мгновенно: стрела пробила сердце. Сыну пришлось помучиться. Было видно: он даже успел понять, что умирает…
Сверху послышалось негромкое пение. Не вставая с колен, Пейяган обернулся. Аймик на вершине Двуглазого холма кропил своей кровью Священные Камни – Бабушку и Дедушку. Благодарственная жертва… Что ж ему есть за что благодарить Предков!
Странная и страшная мысль осенила Пейягана: выходит, Предки не только от него отвернулись – от всего Рода детей Тигрольва, пославшего погоню! И ради кого? Ради мальчишки, который добровольно разорвал родственные связи, и какой-то приблудной, никому не ведомой девчонки. Но почему? И что же теперь будет с ними со всеми?
Пейяган покачал головой. Это дело колдуна. А у него, охотника, иные заботы: что делать ему, однорукому, с двумя мертвыми сородичами?
Принеся положенную жертву, Аймик в последний раз посмотрел на коленопреклоненного брата, склонившегося над телом своего сына и машинально потирающего безвольную правую руку. Что-то похожее на жалость шевельнулось в его душе. Но ни поддаваться этому чувству, ни размышлять о нем охотник не стал. Во всем виноват сам Пейяган. Он, Аймик, не хотел ничьей крови.
Аймик спустил тетиву, давая отдых натруженному телу своего верного друга, прошептал ему: «Благодарю тебя, Разящий! Ты нас спас!» — и стал спускаться к жене, поджидавшей его у южного склона.
Так начались земные странствия Аймика, сына Тигролъва, добровольно ставшего Безродным.
Часть 2
ЗЕМНЫЕ ТРОПЫ
Глава 6 К ДОБРУ ИЛИ К ХУДУ?
1
Аймик открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно, стараясь успокоить бьющееся сердце, с наслаждением вдыхая запах сухой хвои. Серый свет пробивался сквозь щели (а кровлей-то пора заняться: скоро начнутся дожди). На плече – теплое дыхание Аты. Она что-то пробормотала и снова ушла в сон…
Все хорошо. Он снова здесь, в своем Мире. Он вырвался из очередного странного сна!.. Но о чем духи говорили ему в этот раз?.. Не сразу, еще немного… Он должен подождать, пока сердце успокоится окончательно.
…А стоит ли вспоминать? Зачем? Кто зовет его туда, к этим огромным каменным холмам со сверкающими вершинами? Для чего?..
Ата, не просыпаясь, обняла за шею своей горячей рукой; забормотала что-то нежное… Вот это ему и нужно. Только это — и ничего больше!..
Аймик выбрался наружу, чувствуя себя вялым: странные сны не приносят отдыха. Да и утро было не по-летнему промозглым, неприветливым. Впрочем, лето на исходе, хотя здесь, в этих краях, оно длится, пожалуй, чуть подольше. Или это только кажется?
«Там»… Как давно это было? Аймик подошел к сосне, за которой приютился их шалаш. С одной ее стороны кора была срезана и на обнаженной поверхности сделаны зарубки, короткие и длинные, с поперечными черточками и без. Времена года, циклы Небесной Охотницы. Первую самую нижнюю зарубку он сделал, когда они остановились здесь, чтобы перезимовать, и с тех пор… Уже второе лето на исходе. Это место недаром полюбилось Ате, да и ему самому полюбилось: узкий мысок, с трех сторон прикрытый поросшими сосняком пригорками, а с четвертой, западной, стороны выходящий в речную долину. Речка не велика и не мала: поуже, чем их Большая Рыба, но пошире Быстрянки. К их жилищу трудно подобраться незамеченным, да и подбираться-то некому: стойбищ в окрестностях нет. Разве что бродячие охотники случайно наткнутся или откочевывающая на новые места община. Но зимой можно и этого не опасаться, а летом они всегда настороже. Впрочем, за все время, что здесь прожили, людей видели только дважды, да и то на другом берегу, далеко.
Да. Потому-то и прижились они здесь, что от людей далеко. Аймик помнил, как старательно обходили они с Атой охотничьи тропы, дымки чужих стойбищ. Даже когда давно уже позади остались свои земли, на которых нужно было опасаться мести сородичей или духов-покровителей, а то и тех и других. Впрочем, погони больше не было… Интересно, сумел ли Пейяган добраться до стойбища, передал ли старикам слова Аймика?..
Чужие земли… Для изгоев – не важно, добровольных, нет ли, – все земли чужие, все враждебные. Чужаков не любит никто; убить чужака, лишенного помощи и защиты сородичей, не преступление; это так же естественно, как убить ядовитого ползуна, забравшегося на твою лежанку. Найти же у чужих защиту и кров, прижиться у них почти невозможно… Нет, конечно, всякое бывает, но всерьез рассчитывать на такую удачу нельзя. Вот почему Аймик и Ата с первых же дней своего ухода всеми силами избегали людей. Порвавший связи с Родом обрекает себя на одиночество… или на гибель от чужих рук.
С первой зимовкой им не повезло: сам того не ведая, Аймик выбрал место вблизи от охотничьей тропы. Тогда их спасло чудо: вовремя замеченный след, резко свернувший назад, к стойбищу, и буран, укрывший их собственные следы. Да еще то, что эти чужие охотники, живущие
в странных, непривычно больших домах, похожих на заснеженные холмики (Аймик видел эти сооружения издали и, несмотря на острые глаза, не мог понять, как же они построены?), уходят так далеко от своих стойбищ. Аймик понял по следам: охотников было двое, и они не решились, а может, не могли напасть на чужаков без одобрения своих сородичей. Явились ли они вновь с подкреплением, нет ли, какой была бы встреча, – ничего этого ни Аймик, ни Ата не знали: вьюга заметала их следы. Вот только большую часть припаса пришлось оставить в спешке. Так что зима оказалась для них голодной. И второе лето прошло в кочевье. Так же хоронились от людей, пересекали реки. Одна, широкая, текущая прямо на юг, особенно привлекла Аймика: связать бы стволы или долбленку смастерить да и плыть по ней! Но долбленку в одиночку смастерить очень трудно, да и на плот нужно время и силы. А тут еще оказалось: вокруг охотничьи тропы. Много. Разных. Тут уж ясное дело: о задержке и думать нечего, лишь бы ноги унести побыстрее и подальше. Ночью переправились на бревне и к западу свернули. Трудно пришлось: в людные места попали! Как только ни петляли, куда ни сворачивали… Второе зимовье было тревожным, но не таким голодным, как первое: никто их не обнаружил, весь запас удалось сохранить.
А на третье лето нашли вот это место. Нашли – и прижились. Вроде бы и не так далеко от обжитых долин, а людей поблизости нет. Ничейная земля.
И дичи здесь много, почти непуганой. Понятно, на мамонтов Аймик и не пытался охотиться: вдвоем облаву не устроишь. Да и зачем им мамонт, вдвоем-то? Есть олени, есть лошади; длинноухих – сколько угодно. И птицу добыть можно. Вот с рыбой хуже: не получается у Аймика мокрая охота. Зато грибов, ягод, кореньев и трав – в изобилии; это уж Ата знает, что брать, когда и как.
(Правда —что скрывать? – временами мучительно хотелось отведать мамонтового хобота с черемшой! От одного воспоминания о его сочном и остром привкусе рот слюной наполняется…)
– Аймик! Иди, все готово.
Обычно за утренней едой они обсуждали предстоящий день. Аймик и Ата с самого начала своего пути, не сговариваясь, молча решили: не расставаться! Никогда. Страшно представить: вот он приходит с охоты, приносит добычу. «Эй, Ата!.. Ата, ты где? АТА!!» А в ответ – тишина… Вот почему в первый же раз, отправляясь на промысел, он сказал жене: «Идем вместе!» Так оно и повелось – вместе. И на охоту, и на сборы.
Он подучил жену кое-каким приемам: и как след брать, показывал, и как дротик метать. С дротиком у нее неплохо получалось: не далеко, но метко. Да и с луком. Хоть и не могла натянуть тетиву до конца, стрела уходила в цель. Аймик и оружие для нее сделал – по росту и по силе.
Такое женщине не полагается? Да, быть может, – у бывших сородичей. Но здесь они одиноки. Им нельзя разлучаться, и, раз их только двое, жене лучше уметь обращаться с оружием.
Их – двое, ребенка так и нет. Теперь оно и к лучшему: что за жизнь была бы у изначально безродного?
Сегодня им предстояла не охота: запасы мяса есть, и свежего, и вяленого, и копченого. Сегодня будет день сбора. В основном грибы, и потом Ата хочет к реке спуститься, за раковинами. Она говорила, но разговор не клеился: в это утро Аймик был рассеян и молчалив.
– Муж мой! Ты не выспался? Тебе комары спать не дали?
Аймик смущенно улыбнулся:
– Комары не комары, а почему ты спрашиваешь? Она засмеялась:
– Или ты еще не проснулся? – И, посерьезнев, спросила: – Да здоров ли ты?
Теперь усмехнулся Аймик:
– Здоров, здоров! Сейчас по холодку пройдемся, я и совсем проснусь!
Все хорошо. Он снова здесь, в своем Мире. Он вырвался из очередного странного сна!.. Но о чем духи говорили ему в этот раз?.. Не сразу, еще немного… Он должен подождать, пока сердце успокоится окончательно.
…А стоит ли вспоминать? Зачем? Кто зовет его туда, к этим огромным каменным холмам со сверкающими вершинами? Для чего?..
Ата, не просыпаясь, обняла за шею своей горячей рукой; забормотала что-то нежное… Вот это ему и нужно. Только это — и ничего больше!..
Аймик выбрался наружу, чувствуя себя вялым: странные сны не приносят отдыха. Да и утро было не по-летнему промозглым, неприветливым. Впрочем, лето на исходе, хотя здесь, в этих краях, оно длится, пожалуй, чуть подольше. Или это только кажется?
«Там»… Как давно это было? Аймик подошел к сосне, за которой приютился их шалаш. С одной ее стороны кора была срезана и на обнаженной поверхности сделаны зарубки, короткие и длинные, с поперечными черточками и без. Времена года, циклы Небесной Охотницы. Первую самую нижнюю зарубку он сделал, когда они остановились здесь, чтобы перезимовать, и с тех пор… Уже второе лето на исходе. Это место недаром полюбилось Ате, да и ему самому полюбилось: узкий мысок, с трех сторон прикрытый поросшими сосняком пригорками, а с четвертой, западной, стороны выходящий в речную долину. Речка не велика и не мала: поуже, чем их Большая Рыба, но пошире Быстрянки. К их жилищу трудно подобраться незамеченным, да и подбираться-то некому: стойбищ в окрестностях нет. Разве что бродячие охотники случайно наткнутся или откочевывающая на новые места община. Но зимой можно и этого не опасаться, а летом они всегда настороже. Впрочем, за все время, что здесь прожили, людей видели только дважды, да и то на другом берегу, далеко.
Да. Потому-то и прижились они здесь, что от людей далеко. Аймик помнил, как старательно обходили они с Атой охотничьи тропы, дымки чужих стойбищ. Даже когда давно уже позади остались свои земли, на которых нужно было опасаться мести сородичей или духов-покровителей, а то и тех и других. Впрочем, погони больше не было… Интересно, сумел ли Пейяган добраться до стойбища, передал ли старикам слова Аймика?..
Чужие земли… Для изгоев – не важно, добровольных, нет ли, – все земли чужие, все враждебные. Чужаков не любит никто; убить чужака, лишенного помощи и защиты сородичей, не преступление; это так же естественно, как убить ядовитого ползуна, забравшегося на твою лежанку. Найти же у чужих защиту и кров, прижиться у них почти невозможно… Нет, конечно, всякое бывает, но всерьез рассчитывать на такую удачу нельзя. Вот почему Аймик и Ата с первых же дней своего ухода всеми силами избегали людей. Порвавший связи с Родом обрекает себя на одиночество… или на гибель от чужих рук.
С первой зимовкой им не повезло: сам того не ведая, Аймик выбрал место вблизи от охотничьей тропы. Тогда их спасло чудо: вовремя замеченный след, резко свернувший назад, к стойбищу, и буран, укрывший их собственные следы. Да еще то, что эти чужие охотники, живущие
в странных, непривычно больших домах, похожих на заснеженные холмики (Аймик видел эти сооружения издали и, несмотря на острые глаза, не мог понять, как же они построены?), уходят так далеко от своих стойбищ. Аймик понял по следам: охотников было двое, и они не решились, а может, не могли напасть на чужаков без одобрения своих сородичей. Явились ли они вновь с подкреплением, нет ли, какой была бы встреча, – ничего этого ни Аймик, ни Ата не знали: вьюга заметала их следы. Вот только большую часть припаса пришлось оставить в спешке. Так что зима оказалась для них голодной. И второе лето прошло в кочевье. Так же хоронились от людей, пересекали реки. Одна, широкая, текущая прямо на юг, особенно привлекла Аймика: связать бы стволы или долбленку смастерить да и плыть по ней! Но долбленку в одиночку смастерить очень трудно, да и на плот нужно время и силы. А тут еще оказалось: вокруг охотничьи тропы. Много. Разных. Тут уж ясное дело: о задержке и думать нечего, лишь бы ноги унести побыстрее и подальше. Ночью переправились на бревне и к западу свернули. Трудно пришлось: в людные места попали! Как только ни петляли, куда ни сворачивали… Второе зимовье было тревожным, но не таким голодным, как первое: никто их не обнаружил, весь запас удалось сохранить.
А на третье лето нашли вот это место. Нашли – и прижились. Вроде бы и не так далеко от обжитых долин, а людей поблизости нет. Ничейная земля.
И дичи здесь много, почти непуганой. Понятно, на мамонтов Аймик и не пытался охотиться: вдвоем облаву не устроишь. Да и зачем им мамонт, вдвоем-то? Есть олени, есть лошади; длинноухих – сколько угодно. И птицу добыть можно. Вот с рыбой хуже: не получается у Аймика мокрая охота. Зато грибов, ягод, кореньев и трав – в изобилии; это уж Ата знает, что брать, когда и как.
(Правда —что скрывать? – временами мучительно хотелось отведать мамонтового хобота с черемшой! От одного воспоминания о его сочном и остром привкусе рот слюной наполняется…)
– Аймик! Иди, все готово.
Обычно за утренней едой они обсуждали предстоящий день. Аймик и Ата с самого начала своего пути, не сговариваясь, молча решили: не расставаться! Никогда. Страшно представить: вот он приходит с охоты, приносит добычу. «Эй, Ата!.. Ата, ты где? АТА!!» А в ответ – тишина… Вот почему в первый же раз, отправляясь на промысел, он сказал жене: «Идем вместе!» Так оно и повелось – вместе. И на охоту, и на сборы.
Он подучил жену кое-каким приемам: и как след брать, показывал, и как дротик метать. С дротиком у нее неплохо получалось: не далеко, но метко. Да и с луком. Хоть и не могла натянуть тетиву до конца, стрела уходила в цель. Аймик и оружие для нее сделал – по росту и по силе.
Такое женщине не полагается? Да, быть может, – у бывших сородичей. Но здесь они одиноки. Им нельзя разлучаться, и, раз их только двое, жене лучше уметь обращаться с оружием.
Их – двое, ребенка так и нет. Теперь оно и к лучшему: что за жизнь была бы у изначально безродного?
Сегодня им предстояла не охота: запасы мяса есть, и свежего, и вяленого, и копченого. Сегодня будет день сбора. В основном грибы, и потом Ата хочет к реке спуститься, за раковинами. Она говорила, но разговор не клеился: в это утро Аймик был рассеян и молчалив.
– Муж мой! Ты не выспался? Тебе комары спать не дали?
Аймик смущенно улыбнулся:
– Комары не комары, а почему ты спрашиваешь? Она засмеялась:
– Или ты еще не проснулся? – И, посерьезнев, спросила: – Да здоров ли ты?
Теперь усмехнулся Аймик:
– Здоров, здоров! Сейчас по холодку пройдемся, я и совсем проснусь!
2
Они шли по уже хорошо знакомым, исхоженным за эти три лета местам. День оставался серым, сырым, неприветливым, но грибной аромат щекотал ноздри и добыча была обильной.
Ата очень любила эту, как она ее называла, «бабскую охоту». Ловко орудуя своим копьецом, первой умудрялась отыскать гриб, а то и целую семейку, там, где даже взгляд охотника не вдруг замечал добычу; шла какой-то ей одной ведомой, но несомненно счастливой тропой, снова и снова радостно вскрикивая: «Ой, вот еще!.. Аймик, посмотри, прелесть какая!»
Аймик и в лучшие дни был не столь удачлив, а сегодня… Рассеянно поддакивая жене, расшевеливая копьем старый валежник, время от времени нагибаясь (чаще впустую), он думал о своем. И ему очень не хотелось, чтобы Ата узнала его мысли.
Странные сны. Они вернулись именно здесь, в этом уютном местечке, которое они уже стали считать своей землей, своим домом… Нет, конечно, на их изгнаннической тропе подобные сны случались и прежде. Но редко, очень редко. И всегда – с пользой… Ну хотя бы в то зимнее утро, когда ему удалось вовремя заметить след тех двух охотников. Или осенью, когда странный сон пришел прямо среди бела дня и они обошли стороной логово и тропу тигрольва. Тут дело было не только в опасности: Аймик, даже порвав с сородичами, все же предпочитал жить в мире со своими тотемическими собратьями; уж они-то точно ни в чем не виноваты. Как и предки…
Были и другие, незначительные случаи. На переправах, на охотах. Не странные сны даже – скорее предчувствия, коим Аймик привык доверять. Но здесь… Здесь началось иное.
Когда? Кажется, с последней зимы… Быть может, даже раньше. Постепенно нарастало, от ночи к ночи; главным образом в предрассветные часы. Сейчас так часто, что он даже научился сдерживать крик, которым прежде пугал Ату; научился даже не подавать виду… Жену почему-то все это страшит сильнее, чем его самого.
Эти странные сны были иными. Отчасти похожими на тот… последний в их прежнем жилище… Только навязчивее, подробнее… Словно он и не Аймик вовсе, а кто-то иной… Или – и Аймик, и иной! Да и мир был в этих снах Другим, похожим и не похожим на этот, привычный. Очнувшись («вернувшись» – мысленно говорил Аймик), он, в отличие от тех странных снов, что предвещали, не помнил никаких подробностей. Но знал твердо: тот мир знаком тому… – Аймику? – не хуже, чем этот – ему самому, вернувшемуся. И там, в самой глуби, скрывалось, поджидало нечто неимоверно страшное… некто, быть может? И было ощущение громадной, неизбывной вины…
Еще было другое. Зов. Откуда-то оттуда… с белых слепящих вершин… Чей зов? Духов? Предков? Аймик не был уверен в этом; он помнил, что вся душа тосковала и рвалась навстречу этому зову, как если бы… Вот только его ли душа?
Он снова и снова вспоминал слова Армера: «Не ты, а они говорят с тобой. По своей воле». Помнится, он тогда спросил: «Но зачем? И кто они такие?» – и Армер ответил, только очень невнятно: «Могучие, это я знаю точно. А зачем? Их пути – не наши пути; много ответов – ни одного ответа».
«Могучие»… «Свои пути»… Сколько раз, очнувшись, Аймик снова и снова молил этих Неведомых: «Вы Могучие? Так оставьте нас, слабых! Дайте жить нам в мире и покое! Или скажите хотя бы: в чем вина Аймика перед Вами? Что должен я сделать, какую искупительную жертву принести?! Скажите, ничего не пожалею!»
Не было ответа. Только снова и снова странные сны, от которых не скрыться…
И не к кому обратиться за советом, за помощью.
Тогда он стал бороться: старался не вспоминать, а, напротив, забывать свои странные сны. Не думать о них, по крайней мере днем. В какой-то степени это помогало, особенно когда на помощь приходила Ата: после ее ласк наплывал обычный, целительный сон, разгоняющий наваждения.
Но сегодня… сегодня было что-то не так. Сам странный сон… Не поторопился ли Аймик? В нем было что-то… Предостережение, быть может? Нет, не совсем… Не вспомнить.
Ата очень любила эту, как она ее называла, «бабскую охоту». Ловко орудуя своим копьецом, первой умудрялась отыскать гриб, а то и целую семейку, там, где даже взгляд охотника не вдруг замечал добычу; шла какой-то ей одной ведомой, но несомненно счастливой тропой, снова и снова радостно вскрикивая: «Ой, вот еще!.. Аймик, посмотри, прелесть какая!»
Аймик и в лучшие дни был не столь удачлив, а сегодня… Рассеянно поддакивая жене, расшевеливая копьем старый валежник, время от времени нагибаясь (чаще впустую), он думал о своем. И ему очень не хотелось, чтобы Ата узнала его мысли.
Странные сны. Они вернулись именно здесь, в этом уютном местечке, которое они уже стали считать своей землей, своим домом… Нет, конечно, на их изгнаннической тропе подобные сны случались и прежде. Но редко, очень редко. И всегда – с пользой… Ну хотя бы в то зимнее утро, когда ему удалось вовремя заметить след тех двух охотников. Или осенью, когда странный сон пришел прямо среди бела дня и они обошли стороной логово и тропу тигрольва. Тут дело было не только в опасности: Аймик, даже порвав с сородичами, все же предпочитал жить в мире со своими тотемическими собратьями; уж они-то точно ни в чем не виноваты. Как и предки…
Были и другие, незначительные случаи. На переправах, на охотах. Не странные сны даже – скорее предчувствия, коим Аймик привык доверять. Но здесь… Здесь началось иное.
Когда? Кажется, с последней зимы… Быть может, даже раньше. Постепенно нарастало, от ночи к ночи; главным образом в предрассветные часы. Сейчас так часто, что он даже научился сдерживать крик, которым прежде пугал Ату; научился даже не подавать виду… Жену почему-то все это страшит сильнее, чем его самого.
Эти странные сны были иными. Отчасти похожими на тот… последний в их прежнем жилище… Только навязчивее, подробнее… Словно он и не Аймик вовсе, а кто-то иной… Или – и Аймик, и иной! Да и мир был в этих снах Другим, похожим и не похожим на этот, привычный. Очнувшись («вернувшись» – мысленно говорил Аймик), он, в отличие от тех странных снов, что предвещали, не помнил никаких подробностей. Но знал твердо: тот мир знаком тому… – Аймику? – не хуже, чем этот – ему самому, вернувшемуся. И там, в самой глуби, скрывалось, поджидало нечто неимоверно страшное… некто, быть может? И было ощущение громадной, неизбывной вины…
Еще было другое. Зов. Откуда-то оттуда… с белых слепящих вершин… Чей зов? Духов? Предков? Аймик не был уверен в этом; он помнил, что вся душа тосковала и рвалась навстречу этому зову, как если бы… Вот только его ли душа?
Он снова и снова вспоминал слова Армера: «Не ты, а они говорят с тобой. По своей воле». Помнится, он тогда спросил: «Но зачем? И кто они такие?» – и Армер ответил, только очень невнятно: «Могучие, это я знаю точно. А зачем? Их пути – не наши пути; много ответов – ни одного ответа».
«Могучие»… «Свои пути»… Сколько раз, очнувшись, Аймик снова и снова молил этих Неведомых: «Вы Могучие? Так оставьте нас, слабых! Дайте жить нам в мире и покое! Или скажите хотя бы: в чем вина Аймика перед Вами? Что должен я сделать, какую искупительную жертву принести?! Скажите, ничего не пожалею!»
Не было ответа. Только снова и снова странные сны, от которых не скрыться…
И не к кому обратиться за советом, за помощью.
Тогда он стал бороться: старался не вспоминать, а, напротив, забывать свои странные сны. Не думать о них, по крайней мере днем. В какой-то степени это помогало, особенно когда на помощь приходила Ата: после ее ласк наплывал обычный, целительный сон, разгоняющий наваждения.
Но сегодня… сегодня было что-то не так. Сам странный сон… Не поторопился ли Аймик? В нем было что-то… Предостережение, быть может? Нет, не совсем… Не вспомнить.