Страница:
Только одно было ясно…
– Хей, смотри-ка! – Ата весело встряхнула доверху набитый заплечник. – А как мой храбрый муж?.. О-о, я вижу, ты так и не проснулся!
Аймик виновато развел руками:
– Грибы от меня прячутся! Так что давай-ка… Он отобрал у Аты наполненный мешок, перекинул его за плечи, а ей взамен протянул свой, почти пустой.
– Только так! Иначе мы дотемна не управимся!
(Как изменилась Ата за эти годы! Великие духи, как она изменилась! Красивая, смелая, сильная женщина, как не похожа она на ту девочку, что делила с ним кров в стойбище детей Тигрольва, – боязливую, настороженную, ежеминутно ждущую какого-то подвоха. Теперь Аймикпонимал, сколь тщетными, сколь наивными были его надежды на то, что все образуется… Ата, первой заговаривающая с ним, мужчиной-охотником, Ата-насмешница, Ата-друг, – такой он любил ее еще больше, чем прежде. «Так женщинам не положено»? Там, у его бывших сородичей, – не положено. А здесь их только двое, и они свободны и счастливы!)
Они шли сквозь редкую рощицу, и Ата ловко выискивала в траве, на которую уже легли первые палые листья, темно-красные грибы на толстых мясистых ножках. Аймик, взваливший на левое плечо уже заполненный мешок, о сборе не заботился. Привычно оглядываясь и прислушиваясь – нет ли опасности? – он продолжал думать все о том же. О сегодняшнем странном сне.
…Да, только одно было ясно, только одно прочно сохранилось: предчувствие того, что их одинокой жизни вдвоем, ставшей привычной и милой, подходит конец. Предчувствие? Нет, знание! Сегодня за завтраком он и молчал-то потому, что смотрел на их лежанку, на старый пень у входа, на распяленные на распорках шкуры так, словно в последний раз все это видит; словно вот-вот начнется что-то другое. Неизвестное и потому – пугающее.
Впрочем… (Он не мог вспомнить сон; сейчас об этом уже нечего и думать. Он пытался вслушаться в свои ощущения, связанные с этим сном.) Впрочем, похоже, что настоящей угрозы нет. Перемены грядут – не опасность. Но перемены серьезные.
Они отдыхали на поваленной бурей старой ели. Небесный олень почти не мог пробиться своими рогами сквозь плотные облака к земле. Но дождь по-настоящему так и не начался; дважды или трижды принимался было кропить землю и тут же стихал.
– Ну что, домой? – полувопросительно сказала Ата. – Надо успеть на реку, за ракушками. А уж потом я сама со всем разберусь.
Но Аймик молчал. Сводил и разводил пальцы рук…
– Знаешь, – сказал он наконец, – давай-ка пройдем еще немного. Вон – по косогору.
Ата удивилась, но ни возражать, ни расспрашивать не стала. Куда и зачем, понятно и без вопросов: оттуда открывается речная излучина. А почему нужно сейчас на нее любоваться, мужу виднее. Странный он сегодня. Видно, опять то самое.
По знаку Аймика они оставили мешки с грибами под корнями ели и дальше, к краю косогора пробирались осторожно, с оружием наготове. У Аты сердце дрогнуло от недоброго предчувствия, когда она увидела, что муж натягивает тетиву, – знак серьезной, настоящей опасности… А вокруг ничего не видно и не слышно… Кроме крика птиц там, в долине, у реки.
К краю подобрались ползком, как следопыты. Аймик, натянув капюшон, заполз под колючий кустарник, осторожно выглянул…
Ата оставалась сзади. Отсюда ей были хорошо различимы только подошвы его мокасин, и все равно она чувствовала, знала… там, куда он смотрит сейчас с таким вниманием, что и нога не шевельнется, что-то происходит. Что-то очень важное.
…Тонко, надсадно, насмешливо запищал комар. Отгоняя непрошеного гостя, Ата приподнялась и увидела всю распластанную фигуру мужа. Да, ошибиться невозможно: он сам сейчас – словно готовый к бою лук… Да что же там такое творится, что за напасть? Хотелось закричать от неведения… или хотя бы расплакаться. Ей казалось, прошла вечность, прежде чем ноги мужа зашевелились. Аймик выполз из-под колючек и, не вставая, подал знак:
«Ко мне! Обогнем, только будь осторожнее».
И когда им обоим открылся вид на речную излучину, на пологий берег, усеянный речной галькой, кивнул и выдохнул:
– Вот оно!
Там на отмели шел бой. Неравный бой… Скорее убийство. Двое мужчин, по-видимому, совсем недавно переплыли реку в безнадежной попытке уйти от погони, которая уже выбиралась из воды. Пятеро хорошо вооруженных против двоих безоружных, выбившихся из сил и похоже, уже раненных. Они больше не пытались бежать, осознав, что это бесполезно, и судорожно осматривались вокруг в поисках хоть какого-то оружия. Один лихорадочно перебирал камни, второй вдруг бросился в сторону и подхватил кусок коряги.
(«Лучше, чем ничего, – подумал Аймик. – Изрядная дубина!»)
Кажется, и первый поднял одну или две гальки. (Не сыскать на этом галечнике увесистый булыжник!)
Теперь беглецы встали рядом и развернулись навстречу своим врагам, готовясь умереть, как подобает мужчинам. Преследователи, выйдя из воды, ввязываться в бой не спешили, несмотря на явное свое преимущество. С копьями наперевес, они образовали полукольцо и стали медленно приближаться к своим жертвам. До Аймика и Аты доносились усиленные рекой смешки и выкрики на чужом языке.
(«Муж мой, – молча молила Ата, – только не надо подвигов! Они все чужие и тебе и мне. А я для тебя разве чужая?»)
Но Аймик и не собирался вмешиваться в чужие дела, хотя и держал оружие наготове. На всякий случай.
…Кольцо сжималось медленно, неуклонно. Окруженные готовились. Один поигрывал дубиной, делая ложные выпады, второй примеривал бросок.
…На какой-то миг все будто застыло, и вот… …Камень полетел навстречу врагу, и умелой рукой был брошен этот камень: прямо в лоб! Один из преследователей зашатался и упал. И началось!..
Метнувший камень рванулся к упавшему, очевидно в надежде перехватить копье, но в его спину вонзилось два дротика, и он, не добежав, рухнул лицом вперед и, дернув несколько раз ногами, замер.
Тот, что с корягой, оказался проворнее: сделав вид, будто намеревается вступить в схватку сразу с двумя наступающими спереди, он внезапно развернулся и одним прыжком очутился лицом к лицу с одним из тех, кто только что сразил его соратника. Аймик едва не привскочил от восторга! Копье, крутясь, летит куда-то в сторону, а его незадачливый владелец замертво падает сокрушенный могучим ударом в висок…
…Дротик вонзился в бок!..
Боец-одиночка одним движением левой руки вырывает из тела дротик. Не обращая внимания на полученную рану, он надвигается на второго, не успевшего прийти на помощь своему товарищу, и, вращая дубиной, заставляет его попятиться…
(Нодвое-то, двое других с копьями!.. Как хочется крикнуть, предупредить…)
В этом нет нужды. У Одиночки словно глаза на затылке. Внезапно отскочив в сторону, он сражает ближайшего, уже наставившего копье, ударом, пришедшимся то ли в живот, то ли в пах: скрючившись, тот покатился по галечнику; крик боли долетел до Аймика и Аты… Теперь врагов только двое, и они разобщены, они в панике, они бегут в разные стороны: один – назад, к воде, а второй… Прямиком к косогору, на котором притаились Аймик и Ата!
– Вот уж совсем некстати, – цедит Аймик сквозь зубы и поспешно вынимает стрелу. – Ничего не поделаешь, придется…
Но тут все вновь меняется. Одинокий, упиваясь своей победой, забыл об осторожности. Он погнался за своим врагом, пытающимся вернуться на другой берег, нисколько не обращая внимания на того, кто только что упал от его удара. Удар же, по-видимому, был не так силен, как требовалось, или упавший оказался слишком вынослив. Когда Одинокий, устремившись в погоню, подставил ему свою спину, поверженный враг, не выпустивший копья из рук, приподнялся на локте и с силой метнул оружие. Удар, пришедшийся под левую лопатку, швырнул наземь того, кто почти победил четверых.
Аймик и Ата молча наблюдали, как трое, вновь собравшись вместе, пинают поверженное тело. Вскоре к ним присоединился и четвертый – тот самый, которому в начале схватки досталось камнем в лоб. Судя по всему, ничего страшного с ним не случилось. Устав бить лежачего, они по очереди помочились на него…
(«Стрелы! Одну отсюда – навесом; потом выскочить, пока не опомнились… Даже если в воду кинутся, не уйдут!»)
Лук, словно живой, вздрагивал в его левой руке. («Муж мой, – молча молила Ата, – не надо! Прошу тебя: НЕ НАДО!»)
…Затем тот, кто, по-видимому, был их главарем (тот самый, что в последний миг выиграл бой), подал какой-то знак. Трое пошли осматривать своего сородича, так ни разу и не пошевелившегося, а он сам вернулся к оскверненному телу Одинокого, присел, наклонился…
«Ухоотрезает», – понял Аймик.
…И встал, пряча нечто в свой нагрудный мешочек.
То же самое повторилось и со вторым беглецом, убитым в самом начале схватки.
…Уходят! Аймик привстал, забыв, что, если кто-нибудь из уходящих оглянется, его могут заметить.
В самом деле: четверо уходили, унося пятого, по-видимому убитого наповал, и бросив на произвол судьбы тех двоих, кого они только что убили.
Аймик молча смотрел им вслед. Лук с натянутой тетивой лежал на траве.
– Ата! – заговорил он, когда те, переправившись на другой берег, даже не точками стали, исчезли. – Ата, пойдем посмотрим.
(«Муж мой, зачем?»)
Но, не сказав ни слова, она покорно стала спускаться с косогора.
Подходили осторожно, след в след.
Разметав руки и ноги, мужчины лежали на окровавленном галечнике. Правые уши отрезаны. Тот, что камень швырнул, безбородый, совсем мальчишка, был мертв. И было ясно: били. Жестоко били…
Второй…
– Ата, он жив!
Темнолиций, чернобородый, похоже – ровесник Аймика, он был жив, несмотря на страшные раны; дышал со свистом, и розовые пузыри на губах…
Аймик опустился на колени… Не жилец, это ясно. Но как быть?
– Ата, помоги!
(Жилец не жилец – он, Аймик, сделает все, что может. Для того, кто дрался, как подобает мужчине.)
Он остановил кровь и теперь прикладывал к ранам снадобье Армера. Чернобородый ушел далеко, очень далеко. И теперь…
– Муж мой, что делать будем?
(Ответ ясен. И она знает не хуже, чем он.)
– Мертвого похороним. Негоже зверям оставлять.
Они рыли могилу палками, одна из которых была та самая коряга. Грунт мягкий, почти песок, и все же дело продвигалось не так быстро, как хотелось бы. Рыли на двоих: Аймик не сомневался в том, что к концу работы чернобородый тоже умрет. От таких ран без колдуна не оправиться.
…Вот и все – дело сделано. Усталые, они посидели вдвоем, не говоря ни слова. Наверху – лазурные просветы, и Небесный Олень рад-радехонек: пробился-таки своими рогами к земле!
– Ну, понесли!
Безбородый (мальчишка!) лег на дно могилы, словно на свою лежанку. Аймик согнул его ноги и руки как положено: лисенком. Теперь второй…
ОН ЖИВ!
Да, как ни странно, второй все еще был жив. И что же делать теперь?
– Муж мой! Мы ведь не знаем, кто они такие и почему… случилось то, что случилось!
Аймик задумался.
(Конечно, Ата права: эти двое могут оказаться кем угодно. Убийцами. Злыми колдунами, наводившими порчу на сородичей. Даже… даже нарушителями Закона Крови! …Кем угодно, только не трусами; но вот это как раз не важно. Спасать преступника, даже храбреца (тем более храбреца), – это значит навлечь на себя не только гнев его сородичей, но и всех духов, покровительствующих их Роду! Только этого ему с Атой и не хватало. По-настоящему, и хоронить-то чужаков не следовало бы; хуже нет, чем в чужие дела вмешиваться… Но…)
Он вздохнул.
(Но что-то мешает ему согласиться с женой и принять правильное решение. Быть может, его утренний, прочно забытый странный сон? Или то, как дрался этот чернобородый… и как вели себя его враги? Или все это вместе?)
Аймик решительно встал. Что бы ни случилось, бросить этого незнакомца он не может… Да и все равно, он вот-вот умрет.
– Понесли наверх! Там что-нибудь придумаем.
Раненый лежал в глубоком забытьи. Красивый. Беззащитный.
Аймик и Ата сидели подле него. Отдыхали. В общем-то, дело ясное: если не бросили, не закопали живым, то…
– Как понесем? Далеко.
(Муж решил… И теперь будь что будет!)
– Подожди. Я сейчас.
Аймик вернулся с двумя срезанными елочками.
Мешки с грибами пристроили в ногах безжизненного тела, привязанного к стволам елок.
(«Не дотащить! – думал Аймик. – Живым ни за что не дотащить!» Ну что ж. Они похоронят молодца честь по чести, в своем жилище, перед тем как его покинуть. Теперь, дело ясное, уходить нужно! Иначе найдут, со дня на день… Не те, так эти…)
Неизвестно почему, он был уверен: враги чернобородого не его сородичи.
Однако вторую могилу рыть не пришлось. Раненый так и не пришел в себя, но и умирать не собирался: видимо, очень хотел жить.
Ата перебирала грибы, нанизывала их на жилки и развешивала в тени, а Аймик возился с раненым: вспоминал все, чему учил его Армер, обмывал раны травным отваром, прикладывал распаренные листья, перевязывал раны полосками тонкой кожи.
На какое-то мгновение раненый словно пришел в себя: открыл глаза и что-то пробормотал.
«Пить просит», — догадался Аймик и поднес к его губам деревянную чашу с травником. После двух-трех судорожных глотков чернобородый вновь впал в забытье.
Неслышно подсела Ата, положила руку на плечо мужа:
– Ну и что теперь?
(«Что теперь?» Уходить нужно, и как можно скорее! Пока их не нашли. Но уходить – это значит бросить гостя на верную смерть. Это невозможно.)
– Будем выхаживать. Выживет – его счастье. Нет – похороним и будем уходить.
Темнело. Отсветы костра играли на запрокинутом лице чернобородого, и казалось, он спит здоровым сном и улыбается сквозь сон.
– Знаешь, – задумчиво проговорила Ата, – мне кажется, он выживет. Только к добру ли все это?
Глава 7 СПАСЕННЫЙ
1
– Хей, смотри-ка! – Ата весело встряхнула доверху набитый заплечник. – А как мой храбрый муж?.. О-о, я вижу, ты так и не проснулся!
Аймик виновато развел руками:
– Грибы от меня прячутся! Так что давай-ка… Он отобрал у Аты наполненный мешок, перекинул его за плечи, а ей взамен протянул свой, почти пустой.
– Только так! Иначе мы дотемна не управимся!
(Как изменилась Ата за эти годы! Великие духи, как она изменилась! Красивая, смелая, сильная женщина, как не похожа она на ту девочку, что делила с ним кров в стойбище детей Тигрольва, – боязливую, настороженную, ежеминутно ждущую какого-то подвоха. Теперь Аймикпонимал, сколь тщетными, сколь наивными были его надежды на то, что все образуется… Ата, первой заговаривающая с ним, мужчиной-охотником, Ата-насмешница, Ата-друг, – такой он любил ее еще больше, чем прежде. «Так женщинам не положено»? Там, у его бывших сородичей, – не положено. А здесь их только двое, и они свободны и счастливы!)
Они шли сквозь редкую рощицу, и Ата ловко выискивала в траве, на которую уже легли первые палые листья, темно-красные грибы на толстых мясистых ножках. Аймик, взваливший на левое плечо уже заполненный мешок, о сборе не заботился. Привычно оглядываясь и прислушиваясь – нет ли опасности? – он продолжал думать все о том же. О сегодняшнем странном сне.
…Да, только одно было ясно, только одно прочно сохранилось: предчувствие того, что их одинокой жизни вдвоем, ставшей привычной и милой, подходит конец. Предчувствие? Нет, знание! Сегодня за завтраком он и молчал-то потому, что смотрел на их лежанку, на старый пень у входа, на распяленные на распорках шкуры так, словно в последний раз все это видит; словно вот-вот начнется что-то другое. Неизвестное и потому – пугающее.
Впрочем… (Он не мог вспомнить сон; сейчас об этом уже нечего и думать. Он пытался вслушаться в свои ощущения, связанные с этим сном.) Впрочем, похоже, что настоящей угрозы нет. Перемены грядут – не опасность. Но перемены серьезные.
Они отдыхали на поваленной бурей старой ели. Небесный олень почти не мог пробиться своими рогами сквозь плотные облака к земле. Но дождь по-настоящему так и не начался; дважды или трижды принимался было кропить землю и тут же стихал.
– Ну что, домой? – полувопросительно сказала Ата. – Надо успеть на реку, за ракушками. А уж потом я сама со всем разберусь.
Но Аймик молчал. Сводил и разводил пальцы рук…
– Знаешь, – сказал он наконец, – давай-ка пройдем еще немного. Вон – по косогору.
Ата удивилась, но ни возражать, ни расспрашивать не стала. Куда и зачем, понятно и без вопросов: оттуда открывается речная излучина. А почему нужно сейчас на нее любоваться, мужу виднее. Странный он сегодня. Видно, опять то самое.
По знаку Аймика они оставили мешки с грибами под корнями ели и дальше, к краю косогора пробирались осторожно, с оружием наготове. У Аты сердце дрогнуло от недоброго предчувствия, когда она увидела, что муж натягивает тетиву, – знак серьезной, настоящей опасности… А вокруг ничего не видно и не слышно… Кроме крика птиц там, в долине, у реки.
К краю подобрались ползком, как следопыты. Аймик, натянув капюшон, заполз под колючий кустарник, осторожно выглянул…
Ата оставалась сзади. Отсюда ей были хорошо различимы только подошвы его мокасин, и все равно она чувствовала, знала… там, куда он смотрит сейчас с таким вниманием, что и нога не шевельнется, что-то происходит. Что-то очень важное.
…Тонко, надсадно, насмешливо запищал комар. Отгоняя непрошеного гостя, Ата приподнялась и увидела всю распластанную фигуру мужа. Да, ошибиться невозможно: он сам сейчас – словно готовый к бою лук… Да что же там такое творится, что за напасть? Хотелось закричать от неведения… или хотя бы расплакаться. Ей казалось, прошла вечность, прежде чем ноги мужа зашевелились. Аймик выполз из-под колючек и, не вставая, подал знак:
«Ко мне! Обогнем, только будь осторожнее».
И когда им обоим открылся вид на речную излучину, на пологий берег, усеянный речной галькой, кивнул и выдохнул:
– Вот оно!
Там на отмели шел бой. Неравный бой… Скорее убийство. Двое мужчин, по-видимому, совсем недавно переплыли реку в безнадежной попытке уйти от погони, которая уже выбиралась из воды. Пятеро хорошо вооруженных против двоих безоружных, выбившихся из сил и похоже, уже раненных. Они больше не пытались бежать, осознав, что это бесполезно, и судорожно осматривались вокруг в поисках хоть какого-то оружия. Один лихорадочно перебирал камни, второй вдруг бросился в сторону и подхватил кусок коряги.
(«Лучше, чем ничего, – подумал Аймик. – Изрядная дубина!»)
Кажется, и первый поднял одну или две гальки. (Не сыскать на этом галечнике увесистый булыжник!)
Теперь беглецы встали рядом и развернулись навстречу своим врагам, готовясь умереть, как подобает мужчинам. Преследователи, выйдя из воды, ввязываться в бой не спешили, несмотря на явное свое преимущество. С копьями наперевес, они образовали полукольцо и стали медленно приближаться к своим жертвам. До Аймика и Аты доносились усиленные рекой смешки и выкрики на чужом языке.
(«Муж мой, – молча молила Ата, – только не надо подвигов! Они все чужие и тебе и мне. А я для тебя разве чужая?»)
Но Аймик и не собирался вмешиваться в чужие дела, хотя и держал оружие наготове. На всякий случай.
…Кольцо сжималось медленно, неуклонно. Окруженные готовились. Один поигрывал дубиной, делая ложные выпады, второй примеривал бросок.
…На какой-то миг все будто застыло, и вот… …Камень полетел навстречу врагу, и умелой рукой был брошен этот камень: прямо в лоб! Один из преследователей зашатался и упал. И началось!..
Метнувший камень рванулся к упавшему, очевидно в надежде перехватить копье, но в его спину вонзилось два дротика, и он, не добежав, рухнул лицом вперед и, дернув несколько раз ногами, замер.
Тот, что с корягой, оказался проворнее: сделав вид, будто намеревается вступить в схватку сразу с двумя наступающими спереди, он внезапно развернулся и одним прыжком очутился лицом к лицу с одним из тех, кто только что сразил его соратника. Аймик едва не привскочил от восторга! Копье, крутясь, летит куда-то в сторону, а его незадачливый владелец замертво падает сокрушенный могучим ударом в висок…
…Дротик вонзился в бок!..
Боец-одиночка одним движением левой руки вырывает из тела дротик. Не обращая внимания на полученную рану, он надвигается на второго, не успевшего прийти на помощь своему товарищу, и, вращая дубиной, заставляет его попятиться…
(Нодвое-то, двое других с копьями!.. Как хочется крикнуть, предупредить…)
В этом нет нужды. У Одиночки словно глаза на затылке. Внезапно отскочив в сторону, он сражает ближайшего, уже наставившего копье, ударом, пришедшимся то ли в живот, то ли в пах: скрючившись, тот покатился по галечнику; крик боли долетел до Аймика и Аты… Теперь врагов только двое, и они разобщены, они в панике, они бегут в разные стороны: один – назад, к воде, а второй… Прямиком к косогору, на котором притаились Аймик и Ата!
– Вот уж совсем некстати, – цедит Аймик сквозь зубы и поспешно вынимает стрелу. – Ничего не поделаешь, придется…
Но тут все вновь меняется. Одинокий, упиваясь своей победой, забыл об осторожности. Он погнался за своим врагом, пытающимся вернуться на другой берег, нисколько не обращая внимания на того, кто только что упал от его удара. Удар же, по-видимому, был не так силен, как требовалось, или упавший оказался слишком вынослив. Когда Одинокий, устремившись в погоню, подставил ему свою спину, поверженный враг, не выпустивший копья из рук, приподнялся на локте и с силой метнул оружие. Удар, пришедшийся под левую лопатку, швырнул наземь того, кто почти победил четверых.
Аймик и Ата молча наблюдали, как трое, вновь собравшись вместе, пинают поверженное тело. Вскоре к ним присоединился и четвертый – тот самый, которому в начале схватки досталось камнем в лоб. Судя по всему, ничего страшного с ним не случилось. Устав бить лежачего, они по очереди помочились на него…
(«Стрелы! Одну отсюда – навесом; потом выскочить, пока не опомнились… Даже если в воду кинутся, не уйдут!»)
Лук, словно живой, вздрагивал в его левой руке. («Муж мой, – молча молила Ата, – не надо! Прошу тебя: НЕ НАДО!»)
…Затем тот, кто, по-видимому, был их главарем (тот самый, что в последний миг выиграл бой), подал какой-то знак. Трое пошли осматривать своего сородича, так ни разу и не пошевелившегося, а он сам вернулся к оскверненному телу Одинокого, присел, наклонился…
«Ухоотрезает», – понял Аймик.
…И встал, пряча нечто в свой нагрудный мешочек.
То же самое повторилось и со вторым беглецом, убитым в самом начале схватки.
…Уходят! Аймик привстал, забыв, что, если кто-нибудь из уходящих оглянется, его могут заметить.
В самом деле: четверо уходили, унося пятого, по-видимому убитого наповал, и бросив на произвол судьбы тех двоих, кого они только что убили.
Аймик молча смотрел им вслед. Лук с натянутой тетивой лежал на траве.
– Ата! – заговорил он, когда те, переправившись на другой берег, даже не точками стали, исчезли. – Ата, пойдем посмотрим.
(«Муж мой, зачем?»)
Но, не сказав ни слова, она покорно стала спускаться с косогора.
Подходили осторожно, след в след.
Разметав руки и ноги, мужчины лежали на окровавленном галечнике. Правые уши отрезаны. Тот, что камень швырнул, безбородый, совсем мальчишка, был мертв. И было ясно: били. Жестоко били…
Второй…
– Ата, он жив!
Темнолиций, чернобородый, похоже – ровесник Аймика, он был жив, несмотря на страшные раны; дышал со свистом, и розовые пузыри на губах…
Аймик опустился на колени… Не жилец, это ясно. Но как быть?
– Ата, помоги!
(Жилец не жилец – он, Аймик, сделает все, что может. Для того, кто дрался, как подобает мужчине.)
Он остановил кровь и теперь прикладывал к ранам снадобье Армера. Чернобородый ушел далеко, очень далеко. И теперь…
– Муж мой, что делать будем?
(Ответ ясен. И она знает не хуже, чем он.)
– Мертвого похороним. Негоже зверям оставлять.
Они рыли могилу палками, одна из которых была та самая коряга. Грунт мягкий, почти песок, и все же дело продвигалось не так быстро, как хотелось бы. Рыли на двоих: Аймик не сомневался в том, что к концу работы чернобородый тоже умрет. От таких ран без колдуна не оправиться.
…Вот и все – дело сделано. Усталые, они посидели вдвоем, не говоря ни слова. Наверху – лазурные просветы, и Небесный Олень рад-радехонек: пробился-таки своими рогами к земле!
– Ну, понесли!
Безбородый (мальчишка!) лег на дно могилы, словно на свою лежанку. Аймик согнул его ноги и руки как положено: лисенком. Теперь второй…
ОН ЖИВ!
Да, как ни странно, второй все еще был жив. И что же делать теперь?
– Муж мой! Мы ведь не знаем, кто они такие и почему… случилось то, что случилось!
Аймик задумался.
(Конечно, Ата права: эти двое могут оказаться кем угодно. Убийцами. Злыми колдунами, наводившими порчу на сородичей. Даже… даже нарушителями Закона Крови! …Кем угодно, только не трусами; но вот это как раз не важно. Спасать преступника, даже храбреца (тем более храбреца), – это значит навлечь на себя не только гнев его сородичей, но и всех духов, покровительствующих их Роду! Только этого ему с Атой и не хватало. По-настоящему, и хоронить-то чужаков не следовало бы; хуже нет, чем в чужие дела вмешиваться… Но…)
Он вздохнул.
(Но что-то мешает ему согласиться с женой и принять правильное решение. Быть может, его утренний, прочно забытый странный сон? Или то, как дрался этот чернобородый… и как вели себя его враги? Или все это вместе?)
Аймик решительно встал. Что бы ни случилось, бросить этого незнакомца он не может… Да и все равно, он вот-вот умрет.
– Понесли наверх! Там что-нибудь придумаем.
Раненый лежал в глубоком забытьи. Красивый. Беззащитный.
Аймик и Ата сидели подле него. Отдыхали. В общем-то, дело ясное: если не бросили, не закопали живым, то…
– Как понесем? Далеко.
(Муж решил… И теперь будь что будет!)
– Подожди. Я сейчас.
Аймик вернулся с двумя срезанными елочками.
Мешки с грибами пристроили в ногах безжизненного тела, привязанного к стволам елок.
(«Не дотащить! – думал Аймик. – Живым ни за что не дотащить!» Ну что ж. Они похоронят молодца честь по чести, в своем жилище, перед тем как его покинуть. Теперь, дело ясное, уходить нужно! Иначе найдут, со дня на день… Не те, так эти…)
Неизвестно почему, он был уверен: враги чернобородого не его сородичи.
Однако вторую могилу рыть не пришлось. Раненый так и не пришел в себя, но и умирать не собирался: видимо, очень хотел жить.
Ата перебирала грибы, нанизывала их на жилки и развешивала в тени, а Аймик возился с раненым: вспоминал все, чему учил его Армер, обмывал раны травным отваром, прикладывал распаренные листья, перевязывал раны полосками тонкой кожи.
На какое-то мгновение раненый словно пришел в себя: открыл глаза и что-то пробормотал.
«Пить просит», — догадался Аймик и поднес к его губам деревянную чашу с травником. После двух-трех судорожных глотков чернобородый вновь впал в забытье.
Неслышно подсела Ата, положила руку на плечо мужа:
– Ну и что теперь?
(«Что теперь?» Уходить нужно, и как можно скорее! Пока их не нашли. Но уходить – это значит бросить гостя на верную смерть. Это невозможно.)
– Будем выхаживать. Выживет – его счастье. Нет – похороним и будем уходить.
Темнело. Отсветы костра играли на запрокинутом лице чернобородого, и казалось, он спит здоровым сном и улыбается сквозь сон.
– Знаешь, – задумчиво проговорила Ата, – мне кажется, он выживет. Только к добру ли все это?
Глава 7 СПАСЕННЫЙ
1
– Каригу элм? Каригу элм-а? Чернобородый смотрел вполне осмысленно, и даже пытался приподняться.
– А-а, очнулся? Лежи-лежи! – Аймик, осторожно нажимая на могучие плечи своего гостя, заставил его лечь. – Пить хочешь? – показал он жестом.
Чернобородый улыбнулся и кивнул.
(«Хорошая у него улыбка, – думал Аймик, поднося к губам больного бурдючок с водой. – Надо же, выжил!»)
До самого последнего времени ни он, ни Ата не верили, что их нечаянный гость выкарабкается, но поражались его жизнелюбию, его стремлению выжить во что бы то ни стало. А это было ох как трудно. Страшная рана под левой лопаткой затянулась хорошо, зато вторая, в боку, воспалилась так, что Аймик уже решил: Черная Хонка подкралась. Нет, обошлось, но вместо Черной Красная Хонка заявилась и никак не хотела уходить в одиночку. А чернобородый все это время был где-то там — не здесь, не с ними. Сюда возвращался совсем ненадолго: хлебнет поднесенного Атой или Аймиком мясного отвара, травника, а то и свежей оленьей крови – и снова там. Может, это его и спасло: должно быть, у своих был, у предков; просил о помощи…
А времени прошло о-го-го сколько! Снег уже дважды ложился на землю; ложился и таял. В третий раз до весны ляжет; примета верная. Их так и не обнаружили – ни те, ни эти. Почему, Аймик не знал. Все это время они с Атой были настороже. Но люди в этих краях больше не появлялись. Никто.
Послышались долгожданные шаги, и, откинув полог, появилась Ата с вязанкой хвороста. Она долго убеждала Аймика, что ничего худого не случится, просто быть не может; она и отойдет-то всего на десяток шагов, не дальше; на голос отойдет и даже жилища из вида не потеряет… Аймик на уговоры не поддавался, но она улизнула-таки. Уж если Ата чего-то пожелает…
– Муж мой не слишком скучал? Видишь, я быстро, и ничего не случилось.
– Ты лучше посмотри!
Их гость, приподнявшись на локте, глядел на Ату. Внимательно, словно пытался что-то вспомнить. Затем вновь со слабым стоном опрокинулся навзничь.
– Выжил-таки! Теперь быстро поправится. Вот уж не думал…
– Жить хотел и выжил. – Ата равнодушно пожала плечами. – Он сильный, по всему видно.
– Хорошо, что сильный; значит, скоро встанет. Все думаю, кто первым доберется до нас: его сородичи или те…
– Не кликай лиха, – серьезно проговорила Ата, взяв мужа за руки и глядя ему прямо в глаза. – Не надо!
– Только ты не ходи больше одна. Даже за хворостом. Ничего с ним не будет, может и один побыть. К тому же…
– Хорошо, не буду, не буду!
Чернобородый вновь открыл глаза и вопросительно смотрел на них.
– Ну что ж, – сказал Аймик, – похоже, самое время познакомиться.
Они подошли вместе к краю лежанки.
– Аймик, – произнес он, указывая на себя, – Аймик. – И затем:– Ата.
Чернобородый понял. Тыча себе в грудь большим пальцем правой руки, он с видимым усилием разлепил спекшиеся губы и проговорил:
– Хайюрр. А'льм Хайюрр!
Аймик оказался прав: Хайюрр быстро шел на поправку. Слабый, он все чаще присаживался на своей постели, и Ата подкладывала ему под спину шкуры, чтобы было удобнее. Полусидя, изможденный, но все же красивый, он с неизменной полуулыбкой следил, как возится она по хозяйству, переводил взгляд на мужа и о чем-то спрашивал. Или говорил сам. Было заметно: он изо всех сил стремится к общению, невзирая на то, что их языки казались совершенно не схожими. Впрочем, тем интереснее были первые проблески понимания; для Аймика, во всяком случае. Вначале он стремился не утомлять выздоравливающего, но, видя его настойчивость, разохотился. Ата даже начала выговаривать Аймику: «Да хватит тебе! Он уже с лица спал!»
Но похоже, Хайюрра болтовня почти не утомляла. А утомится, сразу даст понять: глаза прикроет и показывает, что хочет лечь, только такое случалось нечасто. И то сказать: он с удовольствием обучал Аймика своему языку, сам же, похоже, вовсе не стремился узнать чужой; запомнил только их имена да несколько слов: «пить», «спать», «еда»…
Зато Аймик с легкостью овладевал новой речью. Он словно вернулся в детство, к тому великому удивлению: «Надо же, люди, а говорят не по-людски!» И к горячему желанию узнать тайны этих непонятных звуков. Может быть, у Нагу Волчонка оно и быстрее получалось, но и сейчас он, Аймик-безродный, был, в общем-то, доволен своими успехами. Во всяком случае, Ата заметно отставала, хотя явно стремилась тоже выучиться языку гостя.
Прошло всего несколько дней, и Хайюрр уже пытался вставать, настойчиво изъявлял желание выйти наружу, на свежий воздух. Хозяева, как могли, старались уговорить его не торопиться. «Лежать надо! Быть снова плохо! Потом. Скоро». Чернобородый улыбался, порой откровенно смеялся речам своих хозяев, но подчинялся, хотя и с видимой неохотой. Вышел впервые, придерживаясь за плечо Аймика, когда все уже было бело и сверкало под рогами Небесного Оленя, и глаза слепило от сияния его лазурных пастбищ, и воздух был свеж и колок.
(«Ну и ручища! – думал Аймик, невольно пригибаясь под тяжелой дланью своего гостя. – Ну и силища! И это после таких ран и болезни!..»)
К этому времени они уже могли говорить о многом. Не только о простых вещах.
И они говорили о многом. Как-то так получилось, что Хайюрр больше расспрашивал, чем рассказывал:
– Аймик, Ата, кто вы? Как здесь?
Он объяснял, не надеясь, что гость все поймет. Впрочем, он всего и не говорил.
– Аймик муж, Ата жена. Хороший жена, но – нет детей! Люди говорят: «Прогони Ата, другой возьми!» Как прогнать? Хороший жена! Аймик уйти. Вместе с Ата.
Если гость и не поверил, то не подал вида. Он мял в руке комок снега и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Затем принялся обкатывать, наращивать комок. Обернулся к Аймику, показал здоровые, крепкие зубы:
– Давай снежный человек лепить, хорошо? Позовем Ату, поможет…
Аймик не знал, что это такое, но быстро понял: один ком, чем больше, тем лучше, на него второй, а там – третий. Ну и кто что придумает. Их снежный человек удался на славу: вместо носа – еловая шишка, вместо глаз – две сосновые, а волосы и борода – сухие прутики и еловые лапы. Их Ата пристраивала. Потом отошла в сторону, засмеялась, запрыгала, в ладоши захлопала.
– Хайюрр! Это Хайюрр! – кричала она, показывая на снежного человека. – Только у живого глаза не серые, а синие!
И Аймик тоже засмеялся, и Хайюрр… А потом он слепил из снега совсем маленький комок и… бросил им в Ату! У Аймика улыбка сползла с лица, и кто знает, чем бы дело кончилось, если бы не увидел: Ата ничуть не обиделась, а сама такой же комок слепила да в Хайюрра! Да прямо в его густую бороду! А тот только хохочет… Тут и Аймик догадался: сам стал лепить снежные комки и – то в Хайюрра, то в Ату!..
Когда все трое, веселые, облепленные снегом, уже собрались возвращаться в шалаш, к дневной трапезе, довольный Хайюрр сказал:
– Так мы, дети Сизой Горлицы, зиму встречаем! Хорошо встретим – и зима будет хороша!
Едва поднявшись на ноги, гость принялся им помогать. Ате по хозяйству: очаг разжечь, дичь разделать. К тому, что вдвоем на промысел уходят, удивления не выказывал, но и сам с ними на промысел не просился. Аймик сказал однажды:
– Хайюрр! Один остаешься; если враг, оружие здесь!
(Лук не оставил; только копья и металку.) Но гость усмехнулся и покачал головой:
– Не придут. Никто не придет: ни чужие, ни наши. Плохое это место; совсем плохое! Как живете?..
(Вот оно что! Вот почему людей здесь не было все эти годы. Аймик и раньше знал о местах, куда духи людей не пускают; они везде есть, на их земле тоже… Но почему? Ведь в таких местах и дня не выжить: духи прогонят! А они с Атой больше двух лет здесь прожили! И не подозревали ни о чем.)
Потом Хайюрр и сам с ними на охоту стал выходить. Петли показал на зайцев, ловкие; Аймик таких и не знал. Дело совсем на лад пошло. Ата стала дома оставаться.
(«Не бойся, муж мой, никто меня не тронет. А вам я только помеха».)
Он и впрямь перестал за жену бояться. Быть может, и потому, что гость никакого беспокойства не выказывал. Одного только не понимал Аймик: как же так? Говорит – «плохое место», а сам и не тревожится вовсе. И уходить к своим, похоже, не собирается. Почему? До весны, что ли, остаться решил?
Однажды не выдержал, спросил напрямую:
– Хайюрр не боится духов?
Подумав, тот ответил:
– Духи вас любят, вижу. Иначе вам бы здесь не жить, а вы живете… никто столько не выдержит. Меня духи тоже не гонят… и к себе не взяли, хоть и могли. Значит, не страшно.
Ударили морозы. Крепкие; наружу выйти – даже глазам больно, а уж нос и губы заячьей шкуркой приходилось защищать. Реки, затянутой льдом, не различить, долина – сплошное синее марево, а над ним розовый шар висит. В такую погоду на охоту не пойдешь: бесполезно, да и ни к чему – запасов хватает. Только за хворостом да за водой к незамерзающему ключику.
У Аймика и Аты подходящая одежда была, а вот у их гостя нет. Пришлось ему эти дни из жилища носа не казать да в медвежью шкуру кутаться. Впрочем, и хозяева нечасто выходили за дверной полог. Короткий день незаметно перетекал в вечер; время проходило за едой, дремой и разговорами.
В первый раз узнав, что Ата – из Рода детей Серой Совы, Хайюрр улыбнулся:
– Надо же! Я ведь тоже из птичьего Рода. Сын Сизой Горлицы.
И с тех пор не раз шутил по этому поводу.
Однако о детях Серой Совы он до встречи с Атой ничего не знал. Зато о детях Тигрольва был наслышан.
– Старики говорят: Великий Тигролев первым тропу проложил в эти края. Для тех, чья добыча – мамонт! Для того-то он и землю эту заселил волосатыми великанами. А уж мы после пришли. Еще говорят старики: своих детей Великий Тигролев дальше увел, на север, в Счастливые Земли, к духам и Первопредкам…
(«Вот тебе на! А у нас говорят, Земля Первопредков осталась где-то на юге, откуда все мы пришли».)
…Земли-то счастливые, да путь к ним тяжел. Не все пошли за Великим Тигрольвом, некоторые тут остались. Где-то неподалеку живут, не по-нашему… Ты от них ушел?
Аймик спокойно встретил испытующий взгляд и твердо ответил:
– Нет. Мы издалека. С севера… – И, заметив явное недоверие, поспешил добавить:– Только не из Счастливых Земель, уж это точно!
В эти морозные дни Хайюрр много рассказывал о жизни своих сородичей. Дети Сизой Горлицы занимали обширные земли в междуречье двух великих рек, текущих с севера на юг.
– Мое стойбище, – мотнул он головой в сторону входа, – на правом берегу одной из Сестер, что дают начало Хайгре-Воительнице. А к востоку от нее Кушта-Кормилица… Ее еще Черной Лебедъю почему-то прозывают. Чудно.
– А наша река тут при чем? – спросил Аймик. – Она что, одна из Сестер, о которых ты говоришь?
– Да я не о ней вовсе; у нее и имени-то нет! – махнул рукой Хайюрр. – И течет она по-другому, сам видишь: с заката на восход… Сказал же: вы прижились в местах, которые наши люди стороной обходят. Да и не только наши…
Дети Сизой Горлицы живут чересполосно с детьми Куропатки; с ними чаще всего и свадьбы справляют. И язык у них очень схож, и дома строят почти одинаково. Вместе на мамонтов охотятся, если Большой Загон.
…Есть и другие. Даже твои сородичи, Аймик. Живут неподалеку; только их совсем мало. На правом берегу Кормилицы и вовсе чужие живут. Бок о бок с нашими. Говорят, жили здесь еще до вас, детей Тигрольва… Ничего, ладим. Одно плохо: колдуны они! Порчу любят наводить.
…Что? Нет, не они. Те, кого вы видели, кто ухо мое унес, совсем недавно в наших краях появились. С юга; какие-то Оленерогие – так они себя называют… Почему они нас убивали? Мы за женами к ним пришли, я и младший брат. Ему жену добыть хотели, а если повезет, то и мне. Да только не повезло никому…
– А-а, очнулся? Лежи-лежи! – Аймик, осторожно нажимая на могучие плечи своего гостя, заставил его лечь. – Пить хочешь? – показал он жестом.
Чернобородый улыбнулся и кивнул.
(«Хорошая у него улыбка, – думал Аймик, поднося к губам больного бурдючок с водой. – Надо же, выжил!»)
До самого последнего времени ни он, ни Ата не верили, что их нечаянный гость выкарабкается, но поражались его жизнелюбию, его стремлению выжить во что бы то ни стало. А это было ох как трудно. Страшная рана под левой лопаткой затянулась хорошо, зато вторая, в боку, воспалилась так, что Аймик уже решил: Черная Хонка подкралась. Нет, обошлось, но вместо Черной Красная Хонка заявилась и никак не хотела уходить в одиночку. А чернобородый все это время был где-то там — не здесь, не с ними. Сюда возвращался совсем ненадолго: хлебнет поднесенного Атой или Аймиком мясного отвара, травника, а то и свежей оленьей крови – и снова там. Может, это его и спасло: должно быть, у своих был, у предков; просил о помощи…
А времени прошло о-го-го сколько! Снег уже дважды ложился на землю; ложился и таял. В третий раз до весны ляжет; примета верная. Их так и не обнаружили – ни те, ни эти. Почему, Аймик не знал. Все это время они с Атой были настороже. Но люди в этих краях больше не появлялись. Никто.
Послышались долгожданные шаги, и, откинув полог, появилась Ата с вязанкой хвороста. Она долго убеждала Аймика, что ничего худого не случится, просто быть не может; она и отойдет-то всего на десяток шагов, не дальше; на голос отойдет и даже жилища из вида не потеряет… Аймик на уговоры не поддавался, но она улизнула-таки. Уж если Ата чего-то пожелает…
– Муж мой не слишком скучал? Видишь, я быстро, и ничего не случилось.
– Ты лучше посмотри!
Их гость, приподнявшись на локте, глядел на Ату. Внимательно, словно пытался что-то вспомнить. Затем вновь со слабым стоном опрокинулся навзничь.
– Выжил-таки! Теперь быстро поправится. Вот уж не думал…
– Жить хотел и выжил. – Ата равнодушно пожала плечами. – Он сильный, по всему видно.
– Хорошо, что сильный; значит, скоро встанет. Все думаю, кто первым доберется до нас: его сородичи или те…
– Не кликай лиха, – серьезно проговорила Ата, взяв мужа за руки и глядя ему прямо в глаза. – Не надо!
– Только ты не ходи больше одна. Даже за хворостом. Ничего с ним не будет, может и один побыть. К тому же…
– Хорошо, не буду, не буду!
Чернобородый вновь открыл глаза и вопросительно смотрел на них.
– Ну что ж, – сказал Аймик, – похоже, самое время познакомиться.
Они подошли вместе к краю лежанки.
– Аймик, – произнес он, указывая на себя, – Аймик. – И затем:– Ата.
Чернобородый понял. Тыча себе в грудь большим пальцем правой руки, он с видимым усилием разлепил спекшиеся губы и проговорил:
– Хайюрр. А'льм Хайюрр!
Аймик оказался прав: Хайюрр быстро шел на поправку. Слабый, он все чаще присаживался на своей постели, и Ата подкладывала ему под спину шкуры, чтобы было удобнее. Полусидя, изможденный, но все же красивый, он с неизменной полуулыбкой следил, как возится она по хозяйству, переводил взгляд на мужа и о чем-то спрашивал. Или говорил сам. Было заметно: он изо всех сил стремится к общению, невзирая на то, что их языки казались совершенно не схожими. Впрочем, тем интереснее были первые проблески понимания; для Аймика, во всяком случае. Вначале он стремился не утомлять выздоравливающего, но, видя его настойчивость, разохотился. Ата даже начала выговаривать Аймику: «Да хватит тебе! Он уже с лица спал!»
Но похоже, Хайюрра болтовня почти не утомляла. А утомится, сразу даст понять: глаза прикроет и показывает, что хочет лечь, только такое случалось нечасто. И то сказать: он с удовольствием обучал Аймика своему языку, сам же, похоже, вовсе не стремился узнать чужой; запомнил только их имена да несколько слов: «пить», «спать», «еда»…
Зато Аймик с легкостью овладевал новой речью. Он словно вернулся в детство, к тому великому удивлению: «Надо же, люди, а говорят не по-людски!» И к горячему желанию узнать тайны этих непонятных звуков. Может быть, у Нагу Волчонка оно и быстрее получалось, но и сейчас он, Аймик-безродный, был, в общем-то, доволен своими успехами. Во всяком случае, Ата заметно отставала, хотя явно стремилась тоже выучиться языку гостя.
Прошло всего несколько дней, и Хайюрр уже пытался вставать, настойчиво изъявлял желание выйти наружу, на свежий воздух. Хозяева, как могли, старались уговорить его не торопиться. «Лежать надо! Быть снова плохо! Потом. Скоро». Чернобородый улыбался, порой откровенно смеялся речам своих хозяев, но подчинялся, хотя и с видимой неохотой. Вышел впервые, придерживаясь за плечо Аймика, когда все уже было бело и сверкало под рогами Небесного Оленя, и глаза слепило от сияния его лазурных пастбищ, и воздух был свеж и колок.
(«Ну и ручища! – думал Аймик, невольно пригибаясь под тяжелой дланью своего гостя. – Ну и силища! И это после таких ран и болезни!..»)
К этому времени они уже могли говорить о многом. Не только о простых вещах.
И они говорили о многом. Как-то так получилось, что Хайюрр больше расспрашивал, чем рассказывал:
– Аймик, Ата, кто вы? Как здесь?
Он объяснял, не надеясь, что гость все поймет. Впрочем, он всего и не говорил.
– Аймик муж, Ата жена. Хороший жена, но – нет детей! Люди говорят: «Прогони Ата, другой возьми!» Как прогнать? Хороший жена! Аймик уйти. Вместе с Ата.
Если гость и не поверил, то не подал вида. Он мял в руке комок снега и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Затем принялся обкатывать, наращивать комок. Обернулся к Аймику, показал здоровые, крепкие зубы:
– Давай снежный человек лепить, хорошо? Позовем Ату, поможет…
Аймик не знал, что это такое, но быстро понял: один ком, чем больше, тем лучше, на него второй, а там – третий. Ну и кто что придумает. Их снежный человек удался на славу: вместо носа – еловая шишка, вместо глаз – две сосновые, а волосы и борода – сухие прутики и еловые лапы. Их Ата пристраивала. Потом отошла в сторону, засмеялась, запрыгала, в ладоши захлопала.
– Хайюрр! Это Хайюрр! – кричала она, показывая на снежного человека. – Только у живого глаза не серые, а синие!
И Аймик тоже засмеялся, и Хайюрр… А потом он слепил из снега совсем маленький комок и… бросил им в Ату! У Аймика улыбка сползла с лица, и кто знает, чем бы дело кончилось, если бы не увидел: Ата ничуть не обиделась, а сама такой же комок слепила да в Хайюрра! Да прямо в его густую бороду! А тот только хохочет… Тут и Аймик догадался: сам стал лепить снежные комки и – то в Хайюрра, то в Ату!..
Когда все трое, веселые, облепленные снегом, уже собрались возвращаться в шалаш, к дневной трапезе, довольный Хайюрр сказал:
– Так мы, дети Сизой Горлицы, зиму встречаем! Хорошо встретим – и зима будет хороша!
Едва поднявшись на ноги, гость принялся им помогать. Ате по хозяйству: очаг разжечь, дичь разделать. К тому, что вдвоем на промысел уходят, удивления не выказывал, но и сам с ними на промысел не просился. Аймик сказал однажды:
– Хайюрр! Один остаешься; если враг, оружие здесь!
(Лук не оставил; только копья и металку.) Но гость усмехнулся и покачал головой:
– Не придут. Никто не придет: ни чужие, ни наши. Плохое это место; совсем плохое! Как живете?..
(Вот оно что! Вот почему людей здесь не было все эти годы. Аймик и раньше знал о местах, куда духи людей не пускают; они везде есть, на их земле тоже… Но почему? Ведь в таких местах и дня не выжить: духи прогонят! А они с Атой больше двух лет здесь прожили! И не подозревали ни о чем.)
Потом Хайюрр и сам с ними на охоту стал выходить. Петли показал на зайцев, ловкие; Аймик таких и не знал. Дело совсем на лад пошло. Ата стала дома оставаться.
(«Не бойся, муж мой, никто меня не тронет. А вам я только помеха».)
Он и впрямь перестал за жену бояться. Быть может, и потому, что гость никакого беспокойства не выказывал. Одного только не понимал Аймик: как же так? Говорит – «плохое место», а сам и не тревожится вовсе. И уходить к своим, похоже, не собирается. Почему? До весны, что ли, остаться решил?
Однажды не выдержал, спросил напрямую:
– Хайюрр не боится духов?
Подумав, тот ответил:
– Духи вас любят, вижу. Иначе вам бы здесь не жить, а вы живете… никто столько не выдержит. Меня духи тоже не гонят… и к себе не взяли, хоть и могли. Значит, не страшно.
Ударили морозы. Крепкие; наружу выйти – даже глазам больно, а уж нос и губы заячьей шкуркой приходилось защищать. Реки, затянутой льдом, не различить, долина – сплошное синее марево, а над ним розовый шар висит. В такую погоду на охоту не пойдешь: бесполезно, да и ни к чему – запасов хватает. Только за хворостом да за водой к незамерзающему ключику.
У Аймика и Аты подходящая одежда была, а вот у их гостя нет. Пришлось ему эти дни из жилища носа не казать да в медвежью шкуру кутаться. Впрочем, и хозяева нечасто выходили за дверной полог. Короткий день незаметно перетекал в вечер; время проходило за едой, дремой и разговорами.
В первый раз узнав, что Ата – из Рода детей Серой Совы, Хайюрр улыбнулся:
– Надо же! Я ведь тоже из птичьего Рода. Сын Сизой Горлицы.
И с тех пор не раз шутил по этому поводу.
Однако о детях Серой Совы он до встречи с Атой ничего не знал. Зато о детях Тигрольва был наслышан.
– Старики говорят: Великий Тигролев первым тропу проложил в эти края. Для тех, чья добыча – мамонт! Для того-то он и землю эту заселил волосатыми великанами. А уж мы после пришли. Еще говорят старики: своих детей Великий Тигролев дальше увел, на север, в Счастливые Земли, к духам и Первопредкам…
(«Вот тебе на! А у нас говорят, Земля Первопредков осталась где-то на юге, откуда все мы пришли».)
…Земли-то счастливые, да путь к ним тяжел. Не все пошли за Великим Тигрольвом, некоторые тут остались. Где-то неподалеку живут, не по-нашему… Ты от них ушел?
Аймик спокойно встретил испытующий взгляд и твердо ответил:
– Нет. Мы издалека. С севера… – И, заметив явное недоверие, поспешил добавить:– Только не из Счастливых Земель, уж это точно!
В эти морозные дни Хайюрр много рассказывал о жизни своих сородичей. Дети Сизой Горлицы занимали обширные земли в междуречье двух великих рек, текущих с севера на юг.
– Мое стойбище, – мотнул он головой в сторону входа, – на правом берегу одной из Сестер, что дают начало Хайгре-Воительнице. А к востоку от нее Кушта-Кормилица… Ее еще Черной Лебедъю почему-то прозывают. Чудно.
– А наша река тут при чем? – спросил Аймик. – Она что, одна из Сестер, о которых ты говоришь?
– Да я не о ней вовсе; у нее и имени-то нет! – махнул рукой Хайюрр. – И течет она по-другому, сам видишь: с заката на восход… Сказал же: вы прижились в местах, которые наши люди стороной обходят. Да и не только наши…
Дети Сизой Горлицы живут чересполосно с детьми Куропатки; с ними чаще всего и свадьбы справляют. И язык у них очень схож, и дома строят почти одинаково. Вместе на мамонтов охотятся, если Большой Загон.
…Есть и другие. Даже твои сородичи, Аймик. Живут неподалеку; только их совсем мало. На правом берегу Кормилицы и вовсе чужие живут. Бок о бок с нашими. Говорят, жили здесь еще до вас, детей Тигрольва… Ничего, ладим. Одно плохо: колдуны они! Порчу любят наводить.
…Что? Нет, не они. Те, кого вы видели, кто ухо мое унес, совсем недавно в наших краях появились. С юга; какие-то Оленерогие – так они себя называют… Почему они нас убивали? Мы за женами к ним пришли, я и младший брат. Ему жену добыть хотели, а если повезет, то и мне. Да только не повезло никому…