Страница:
Но Инельга приняла его из руки мужа, осмотрела и удовлетворенно кивнула, возвращая вместе с невесть откуда взявшимся древком и вороновыми перьями:
– То, что нужно. Прилаживай.
Стрела готова. Под пение заклинаний они поочередно оросили ее своей кровью, и стрела на мгновение озарилась розовым сиянием.
– Помни, ты должен послать эту стрелу точно в его сердце. Только один выстрел; второго не будет. Но в теле ее не оставляй. Извлеки и отдай сыну, когда будете прощаться. Чтобы не забывал…
Инельга оборвала фразу, не договорив, что именно должен запомнить его сын. Если, конечно, его удастся спасти.
– Я дам тебе еще одно… оружие. – Инельга на мгновение заколебалась. – Слово Света и Знак Света. Мне передал их мой отец, великий колдун Рода Куницы. Он знал их потому, что был не просто колдун – Страж.
– Страж? Что это значит?
– Особые колдуны. Те, кто препятствует проникновению Тьмы в ваш Мир и знает Врага лучше других. Их мало, может, уже и вовсе нет… Слово и Знак были даны им Неведомыми как самое грозное оружие. И ты должен их знать, потому что ты вступишь в схватку с Предвечной Тьмой один против всех. Смотри и слушай, запомни и повтори.
И когда Аймик доказал вполне, что урок усвоен, Инельга добавила:
– Это не мой дар, и даже не отцовский. Это – Дар Неведомых. Храни его и помни: в мертвом, отчаявшемся, опустошенном сердце Слово мертво; в корчащейся от страха душе Слово мертво; произнесенное попусту, Слово мертво. Слово не принесет охотничьей удачи, Знак – не для приворота. Они – на крайний случай. Помогут ли? – зависит от тебя самого. Можно ли передать другому? Слушай свое сердце.
Аймик вновь почувствовал холодок сомнений.
– Инельга! – сказал он смущенно. – Не напутали ли чего-нибудь дети Мамонта, передавая твое Пророчество?
Ее глаза улыбались:
– Нет.
– Но как же тогда… Я теперь понимаю, что дети Волка и дети Мамонта – разделившееся целое. Но как быть с тем, что я должен трижды по три рода своей кровью связать? Или это и о Дрогоне тоже?
– Ты узнаешь ответ. Только спаси сына. Иначе все рухнет.
* * *
Вот и наступило прощание. Даже голубое сияние вокруг стало каким-то иным. Потускнело, что ли?
Лук и стрела уложены в колчан, невесть как сюда попавший. (Или Аймик, сам того не заметив, захватил его с собой, когда шел за Инельгой?) Слово и Знак – в памяти и в сердце.
Инельга держит его руки в своих руках и смотрит, смотрит… В глазах – слезы, от этого они кажутся еще огромней, еще безысходней.
(«Я буду тебя защищать. Всем, чем только могу. Но поможет ли моя защита? Дойдешь ли ты до конца? Не знаю». )
И он тоже смотрит и не может наглядеться. («Я дойду!»)
– Пора, иначе будет поздно! – еле шепчут ее губы. Аймик понимает: он сейчас обернется, сделает шаг, и… ВСЕ.
– Инельга…
– Любимый! Ты еще увидишь свою Инельгу! Потом. А теперь – пора.
(«Увидишь»? Может, и так, а может, и нет. И того, что было, уже не будет. Никогда.)
Он старается вобрать в себя каждую черточку ее облика, ладонями сохранить прикосновение ее рук… Так хочется обнять, прижаться всем телом, снова стать в последний миг одним существом… Но он лишь тихо касается щекой ее щеки и шепчет куда-то в шею, возле мочки уха: – Прощай!
И поворачивается. И делает шаг. И закрывается Межмирье.
2
Часть 4
Глава 20 СЛУГИ ДАДА
1
2
3
– То, что нужно. Прилаживай.
Стрела готова. Под пение заклинаний они поочередно оросили ее своей кровью, и стрела на мгновение озарилась розовым сиянием.
– Помни, ты должен послать эту стрелу точно в его сердце. Только один выстрел; второго не будет. Но в теле ее не оставляй. Извлеки и отдай сыну, когда будете прощаться. Чтобы не забывал…
Инельга оборвала фразу, не договорив, что именно должен запомнить его сын. Если, конечно, его удастся спасти.
– Я дам тебе еще одно… оружие. – Инельга на мгновение заколебалась. – Слово Света и Знак Света. Мне передал их мой отец, великий колдун Рода Куницы. Он знал их потому, что был не просто колдун – Страж.
– Страж? Что это значит?
– Особые колдуны. Те, кто препятствует проникновению Тьмы в ваш Мир и знает Врага лучше других. Их мало, может, уже и вовсе нет… Слово и Знак были даны им Неведомыми как самое грозное оружие. И ты должен их знать, потому что ты вступишь в схватку с Предвечной Тьмой один против всех. Смотри и слушай, запомни и повтори.
И когда Аймик доказал вполне, что урок усвоен, Инельга добавила:
– Это не мой дар, и даже не отцовский. Это – Дар Неведомых. Храни его и помни: в мертвом, отчаявшемся, опустошенном сердце Слово мертво; в корчащейся от страха душе Слово мертво; произнесенное попусту, Слово мертво. Слово не принесет охотничьей удачи, Знак – не для приворота. Они – на крайний случай. Помогут ли? – зависит от тебя самого. Можно ли передать другому? Слушай свое сердце.
Аймик вновь почувствовал холодок сомнений.
– Инельга! – сказал он смущенно. – Не напутали ли чего-нибудь дети Мамонта, передавая твое Пророчество?
Ее глаза улыбались:
– Нет.
– Но как же тогда… Я теперь понимаю, что дети Волка и дети Мамонта – разделившееся целое. Но как быть с тем, что я должен трижды по три рода своей кровью связать? Или это и о Дрогоне тоже?
– Ты узнаешь ответ. Только спаси сына. Иначе все рухнет.
* * *
Вот и наступило прощание. Даже голубое сияние вокруг стало каким-то иным. Потускнело, что ли?
Лук и стрела уложены в колчан, невесть как сюда попавший. (Или Аймик, сам того не заметив, захватил его с собой, когда шел за Инельгой?) Слово и Знак – в памяти и в сердце.
Инельга держит его руки в своих руках и смотрит, смотрит… В глазах – слезы, от этого они кажутся еще огромней, еще безысходней.
(«Я буду тебя защищать. Всем, чем только могу. Но поможет ли моя защита? Дойдешь ли ты до конца? Не знаю». )
И он тоже смотрит и не может наглядеться. («Я дойду!»)
– Пора, иначе будет поздно! – еле шепчут ее губы. Аймик понимает: он сейчас обернется, сделает шаг, и… ВСЕ.
– Инельга…
– Любимый! Ты еще увидишь свою Инельгу! Потом. А теперь – пора.
(«Увидишь»? Может, и так, а может, и нет. И того, что было, уже не будет. Никогда.)
Он старается вобрать в себя каждую черточку ее облика, ладонями сохранить прикосновение ее рук… Так хочется обнять, прижаться всем телом, снова стать в последний миг одним существом… Но он лишь тихо касается щекой ее щеки и шепчет куда-то в шею, возле мочки уха: – Прощай!
И поворачивается. И делает шаг. И закрывается Межмирье.
2
Аймик снова в той же самой пещере, откуда увела его Инельга. Здесь почти ничего не изменилось; и очаги вроде бы на тех же самых местах. И постели. И утварь. От входа льется солнечный свет и вроде бы теплом веет… Неужели он пробыл у Инельги до самой весны?
Огляделся. Людей очень мало: на женской половине – две-три старухи возятся с младенцами, на мужской – старики сидят спиной к Аймику и кремень колют.
Какое-то время никто не обращал внимания на внезапно появившегося мужчину. В пещере и днем полумрак, а старческие глаза подслеповаты.
Аймик уже хотел пройти на мужскую половину, поздороваться со стариками…
(«Те двое точно Грог и Орру; а остальных отсюда и не узнать».)
…поговорить, расспросить…
Но тут чья-то тень заслонила вход. Аймик видел только темный силуэт, словно застывший у порога. Женщина. Грузная. И понятно: увидела его сразу — и опешила.
Наконец она шагнула вперед, и неожиданно знакомый голос неуверенно произнес:
– Северянин?
Не чувствуя ног, Аймик двинулся ей навстречу… (Не может быть. Нет, это же невозможно.) …но и разглядев ее всю, с ног до головы, не сразу признал в этой тяжелой фигуре, в этом расплывшемся вширь лице с сетью морщин под глазами…
АЙРИТУ.
А она уже всхлипывает на его плече и бормочет:
– Я знала… знала… что еще… тебя… увижу.
И он гладит поредевшие волосы, не зная, как успокоить эту в одночасье постаревшую женщину.
В пещеру заходят женщины и подростки. Аймика и Айриту обступают со всех сторон. Вокруг слышатся взволнованные голоса: Северный Посланец вернулся от Инельги! Но Аймику ни до кого нет дела. Он все еще не может поверить… и не в силах задать неизбежный вопрос.
Оторвавшись на миг от спасенного ею Северянина, Айрита кричит куда-то вбок:
– Энгор! Энгор!
Толпа женщин расступается, и к ним неуверенной походкой подходит… уже не мальчик. Подросток, которому и до Посвящения недолго ждать осталось.
– Вот, сынок! Вот он, Северянин, о котором ты столько расспрашивал! Все эти годы он со своей женой жил, с Инельгой. Еще бы – столько ждать, столько ждать… А теперь – видишь? – и нас навестил.
Она смеется и снова плачет. И Аймик решается спросить:
– Сколько же… лет… меня не было с вами? Айрита дважды поднимает руку со всеми пятью растопыренными пальцами, а затем еще раз – с двумя.
Так Аймик, сын Тигрольва, Северный Посланец, обретший Инельгу, покинул ее и встал на Обратную Тропу, чтобы донести до своих сородичей Весть Могучих.
Огляделся. Людей очень мало: на женской половине – две-три старухи возятся с младенцами, на мужской – старики сидят спиной к Аймику и кремень колют.
Какое-то время никто не обращал внимания на внезапно появившегося мужчину. В пещере и днем полумрак, а старческие глаза подслеповаты.
Аймик уже хотел пройти на мужскую половину, поздороваться со стариками…
(«Те двое точно Грог и Орру; а остальных отсюда и не узнать».)
…поговорить, расспросить…
Но тут чья-то тень заслонила вход. Аймик видел только темный силуэт, словно застывший у порога. Женщина. Грузная. И понятно: увидела его сразу — и опешила.
Наконец она шагнула вперед, и неожиданно знакомый голос неуверенно произнес:
– Северянин?
Не чувствуя ног, Аймик двинулся ей навстречу… (Не может быть. Нет, это же невозможно.) …но и разглядев ее всю, с ног до головы, не сразу признал в этой тяжелой фигуре, в этом расплывшемся вширь лице с сетью морщин под глазами…
АЙРИТУ.
А она уже всхлипывает на его плече и бормочет:
– Я знала… знала… что еще… тебя… увижу.
И он гладит поредевшие волосы, не зная, как успокоить эту в одночасье постаревшую женщину.
В пещеру заходят женщины и подростки. Аймика и Айриту обступают со всех сторон. Вокруг слышатся взволнованные голоса: Северный Посланец вернулся от Инельги! Но Аймику ни до кого нет дела. Он все еще не может поверить… и не в силах задать неизбежный вопрос.
Оторвавшись на миг от спасенного ею Северянина, Айрита кричит куда-то вбок:
– Энгор! Энгор!
Толпа женщин расступается, и к ним неуверенной походкой подходит… уже не мальчик. Подросток, которому и до Посвящения недолго ждать осталось.
– Вот, сынок! Вот он, Северянин, о котором ты столько расспрашивал! Все эти годы он со своей женой жил, с Инельгой. Еще бы – столько ждать, столько ждать… А теперь – видишь? – и нас навестил.
Она смеется и снова плачет. И Аймик решается спросить:
– Сколько же… лет… меня не было с вами? Айрита дважды поднимает руку со всеми пятью растопыренными пальцами, а затем еще раз – с двумя.
Так Аймик, сын Тигрольва, Северный Посланец, обретший Инельгу, покинул ее и встал на Обратную Тропу, чтобы донести до своих сородичей Весть Могучих.
Часть 4
ОБРАТНАЯ ТРОПА
Глава 20 СЛУГИ ДАДА
1
Вестник спешил к Стене Мира. Он шел один по землям, населенным лошадниками, или шестиногими, исконными врагами его друзей.
(Друзей? Побратимов!)
Почти безоружный – лук Древних, который можно пустить в дело лишь единожды, короткое копье, да кинжал, – он не боялся. На Большом Совете вождей и старейшин, созванном после внезапного возвращения Северного Посланца, Древняя Клятва вновь была торжественно подтверждена:
«Никакая вражда, никакая война не могут коснуться Северного Посланца, мужа Инельги, посланного назад с вестью от Могучих Духов. Нарушивший эту клятву да будет проклят. Он – враг всем и каждому, живущему здесь, на Краю Мира!»
Но даже не это делало Вестника спокойным. Другое. То, что узнал он там, в Межмирье.
(«Мы дадим тебе в провожатые лучших наших лучников, – предлагал Зетт, ставший военным вождем детей Мамонта после гибели Данбора. – Самых отважных, самых искусных. Они защитят тебя в пути, они помогут тебе спасти сына».
«Не нужно, – ответил он. – Если будет на то воля Неведомых, я пройду невредимым сквозь земли шестиногих и сделаю все, что должно. Если нет, не помогут и все ваши стрелы».)
И он ушел один, не заметив обиды тех, кого считал своими побратимами.
Дад был в ярости. И в тревоге, – хотя в этом он и сам себе не пожелал бы признаться. Ведь это означало бы…
Да! Да! Не в том беда, что этот… Посланец сумел улизнуть от тех, кто его держал по воле Дада.
(Дад был к этому готов. Конечно, было бы лучше, если бы в Великую Ночь они оба оказались на Жертвенном камне – мать и отец. Но, в конце концов, хватит и этой дуры.)
И даже не в том, что он добрался-таки до Бессмертной. (Его счастье.)
Все дело в том, что теперь он, Дад, самый могучий из обитателей Среднего Мира… …перестал понимать происходящее.
Дад был уверен: его дело беспроигрышное. Конечно, он сам, может быть, виноват; следовало сделать все, чтобы удержать при себе этого… гадюку ему в печень. Чтобы и не заподозрил ничего – любящий тесть, любимый зять, чего лучше? – до срока!.. А он, Дад, мудрый, могучий, сорвался на пустяке. Велико дело – папаша сыночку дурацкие побасенки рассказывает, которых там, на севере, наслушался от таких же безмозглых дохляков, как он сам… Ну и пусть бы его. Все равно в назначенный срок…
(Нет! Все же не он, Дад, виноват, а эта дура дочка. Проболталась-таки…)
…Неважно. Пусть все получилось, как получилось. Отдавая Аймика сыновьям Бизона, он знал: выполнят его наказ, будут следить за пленником только страха ради. А потом, когда пройдут годы? Когда пленник попадет к тем, кто с Дадом не имеет дела? Вот и случилось то, что случилось…
Но как он мог, добравшись до Бессмертной, покинуть ее? Ведь он сам становился бессмертным! Ведь такого
даже ему, Даду, не обещано; пройдет совсем немного времени – и он уйдет к Тем, Другим. К своим хозяевам… Как же мог этот северный простофиля пренебречь таким Даром? Неужели только для того, чтобы отомстить своему тестю?
А ведь от этого зависит очень многое. Дад знал: его внук, посвященный Тем, Другим, станет намного сильнее будущего сына Бессмертной. И победит. Если только… это Посвящение состоится. А теперь…
…Оставалась надежда: Аймик вовсе не в его горы направился. А к кому? Да кто его знает; может, к своей спасительнице; может, побудет с ней и вернется назад, в Межмирье… Но в том-то и беда, что разрешить свои сомнения он не мог: зять был защищен. Надежно защищен, – даже сила Хозяев не могла преодолеть эту защиту…
Сегодня Дад решился призвать Безликого, которого сам боялся до судорог. Темная, клубящаяся масса – то ли дым, то ли плоть – выступила из глубины черной плиты – Ока Тьмы — и заскользила по ее поверхности. Замелькали видения. Но путь Северянина был закрыт. Вновь и вновь пытался Дад с помощью одного из самых чудовищных своих Хозяев проникнуть сквозь переливчатую золотисто-голубую пелену, возникающую всякий раз, когда его мысли обращались к Аймику. Бесполезно.
И тогда Безликий заговорил. Не голосом, конечно, а прямо в сердце:
«Ты обещал нам свою дочь – за силу, что мы дали тебе. Ты обманул. Ты обещал нам родить от нее ребенка, что будет наш изначально, – за силу, что мы дали тебе. Ты вновь обманул. Теперь ты обещаешь нам внука, рожденного от того, кто защищен нашими врагами, за ту силу, что все еще твоя. Да будет так! Но если ты обманешь и в этот раз… Ты и представить себе не можешь, что тебя ждет».
Дад, ни разу до сих пор не слышавший голос Безликого, потерял сознание.
Он очнулся на рассвете, когда его Черный камень уже крепко спал. Такого с ним еще не было. Хотелось…
(Убивать. Пытать, а потом убивать. Всех. И Тех тоже. И все, что вокруг…)
И еще был нестерпимый ужас. Потому что он знал: Безликий не лжет, и если только Дангор не будет посвящен Им, Тьме, то его, Дада, ожидает…
…нечто непереносимое, и все же это придется переносить. Вечно.
Дад еле доплелся до реки, смочил голову и лицо и стал жадно пить воду. Постепенно пришло успокоение. И понимание того, что можно и нужно сделать.
(Он не знает пути Северянина? Пусть так. У него есть другой способ остановить своего зятя. Самый простой. Такой простой, что едва пи те, кто его защищают, даже догадаются… А еспи и догадаются, – все равно помешать не смогут.) Дад знал: в людские дела Могучие не вмешиваются.
(Друзей? Побратимов!)
Почти безоружный – лук Древних, который можно пустить в дело лишь единожды, короткое копье, да кинжал, – он не боялся. На Большом Совете вождей и старейшин, созванном после внезапного возвращения Северного Посланца, Древняя Клятва вновь была торжественно подтверждена:
«Никакая вражда, никакая война не могут коснуться Северного Посланца, мужа Инельги, посланного назад с вестью от Могучих Духов. Нарушивший эту клятву да будет проклят. Он – враг всем и каждому, живущему здесь, на Краю Мира!»
Но даже не это делало Вестника спокойным. Другое. То, что узнал он там, в Межмирье.
(«Мы дадим тебе в провожатые лучших наших лучников, – предлагал Зетт, ставший военным вождем детей Мамонта после гибели Данбора. – Самых отважных, самых искусных. Они защитят тебя в пути, они помогут тебе спасти сына».
«Не нужно, – ответил он. – Если будет на то воля Неведомых, я пройду невредимым сквозь земли шестиногих и сделаю все, что должно. Если нет, не помогут и все ваши стрелы».)
И он ушел один, не заметив обиды тех, кого считал своими побратимами.
Дад был в ярости. И в тревоге, – хотя в этом он и сам себе не пожелал бы признаться. Ведь это означало бы…
Да! Да! Не в том беда, что этот… Посланец сумел улизнуть от тех, кто его держал по воле Дада.
(Дад был к этому готов. Конечно, было бы лучше, если бы в Великую Ночь они оба оказались на Жертвенном камне – мать и отец. Но, в конце концов, хватит и этой дуры.)
И даже не в том, что он добрался-таки до Бессмертной. (Его счастье.)
Все дело в том, что теперь он, Дад, самый могучий из обитателей Среднего Мира… …перестал понимать происходящее.
Дад был уверен: его дело беспроигрышное. Конечно, он сам, может быть, виноват; следовало сделать все, чтобы удержать при себе этого… гадюку ему в печень. Чтобы и не заподозрил ничего – любящий тесть, любимый зять, чего лучше? – до срока!.. А он, Дад, мудрый, могучий, сорвался на пустяке. Велико дело – папаша сыночку дурацкие побасенки рассказывает, которых там, на севере, наслушался от таких же безмозглых дохляков, как он сам… Ну и пусть бы его. Все равно в назначенный срок…
(Нет! Все же не он, Дад, виноват, а эта дура дочка. Проболталась-таки…)
…Неважно. Пусть все получилось, как получилось. Отдавая Аймика сыновьям Бизона, он знал: выполнят его наказ, будут следить за пленником только страха ради. А потом, когда пройдут годы? Когда пленник попадет к тем, кто с Дадом не имеет дела? Вот и случилось то, что случилось…
Но как он мог, добравшись до Бессмертной, покинуть ее? Ведь он сам становился бессмертным! Ведь такого
даже ему, Даду, не обещано; пройдет совсем немного времени – и он уйдет к Тем, Другим. К своим хозяевам… Как же мог этот северный простофиля пренебречь таким Даром? Неужели только для того, чтобы отомстить своему тестю?
А ведь от этого зависит очень многое. Дад знал: его внук, посвященный Тем, Другим, станет намного сильнее будущего сына Бессмертной. И победит. Если только… это Посвящение состоится. А теперь…
…Оставалась надежда: Аймик вовсе не в его горы направился. А к кому? Да кто его знает; может, к своей спасительнице; может, побудет с ней и вернется назад, в Межмирье… Но в том-то и беда, что разрешить свои сомнения он не мог: зять был защищен. Надежно защищен, – даже сила Хозяев не могла преодолеть эту защиту…
Сегодня Дад решился призвать Безликого, которого сам боялся до судорог. Темная, клубящаяся масса – то ли дым, то ли плоть – выступила из глубины черной плиты – Ока Тьмы — и заскользила по ее поверхности. Замелькали видения. Но путь Северянина был закрыт. Вновь и вновь пытался Дад с помощью одного из самых чудовищных своих Хозяев проникнуть сквозь переливчатую золотисто-голубую пелену, возникающую всякий раз, когда его мысли обращались к Аймику. Бесполезно.
И тогда Безликий заговорил. Не голосом, конечно, а прямо в сердце:
«Ты обещал нам свою дочь – за силу, что мы дали тебе. Ты обманул. Ты обещал нам родить от нее ребенка, что будет наш изначально, – за силу, что мы дали тебе. Ты вновь обманул. Теперь ты обещаешь нам внука, рожденного от того, кто защищен нашими врагами, за ту силу, что все еще твоя. Да будет так! Но если ты обманешь и в этот раз… Ты и представить себе не можешь, что тебя ждет».
Дад, ни разу до сих пор не слышавший голос Безликого, потерял сознание.
Он очнулся на рассвете, когда его Черный камень уже крепко спал. Такого с ним еще не было. Хотелось…
(Убивать. Пытать, а потом убивать. Всех. И Тех тоже. И все, что вокруг…)
И еще был нестерпимый ужас. Потому что он знал: Безликий не лжет, и если только Дангор не будет посвящен Им, Тьме, то его, Дада, ожидает…
…нечто непереносимое, и все же это придется переносить. Вечно.
Дад еле доплелся до реки, смочил голову и лицо и стал жадно пить воду. Постепенно пришло успокоение. И понимание того, что можно и нужно сделать.
(Он не знает пути Северянина? Пусть так. У него есть другой способ остановить своего зятя. Самый простой. Такой простой, что едва пи те, кто его защищают, даже догадаются… А еспи и догадаются, – все равно помешать не смогут.) Дад знал: в людские дела Могучие не вмешиваются.
2
Вестник шел через земли врагов детей Мамонта, не ощущая ни угрозы, ни скрытой вражды. Почтение и трепет исходили от охотников, случайно оказавшихся близ его тропы, от женщин и подростков, падающих ниц едва завидев проходящего мимо Вестника. И колдуны из ближайших к его тропе общин с почтением и трепетом предлагали дары: свежее и сушеное мясо и сало, грибы, ягоды, коренья и травы, кожаные баклаги с бодрящим отваром. И одежду предлагали, и обувь, и кремневые сколы, и даже дротики и свои красивые металки.
«Дабудет тропа твоя легка, о Вестник Могучих! — говорили колдуны, опустив глаза из опасения Маны: силы сильных, непереносимой для простого смертного, даже если он колдун. – Прими наши дары и прости, что не можем принять тебя в нашем стойбище как гостя. Ты знаешь сам: пришедший из Мира Могучих опасен для живых. Но если Вестник укажет нам место своего ночлега, наши люди с радостью принесут туда и сучья для костра, и одеяла для сна, и все, что ты пожелаешь».
Аймик благодарил, но неизменно отказывался. Не из осторожности; он знал: напасть не посмеет никто. Просто к чему? Одеяла у него в заплечнике – легкие и теплые, подарок Айриты. А собрать хворост и разжечь костер – невелик труд. Да и дары он брал далеко не все, хоть и знал, что все отвергнутое будет уничтожено на месте. Он спешит, и лишний груз ему ни к чему. Только самое необходимое.
Он спешил. Он покинул детей Мамонта едва ли не сразу после своего возвращения от Инельги: уже стояла поздняя весна, а ему нужно было поспеть к логову Дада до Осеннего Перелома. Аймик знал: Черный попытается посвятить его сына Предвечной Тьме в первую же безлунную ночь после того, как Небесный Олень начнет сокращать свой бег по Лазурным Полям, уступая время Небесной Охотнице. Путь неблизок и труден даже для легких ног. Но, как бы то ни было, он должен успеть, и он успеет. Благо Древняя Клятва подтверждена, и от людей опасности нет. А со зверем он и сам справится, – если, конечно, Могучие пожелают послать Вестнику такое испытание. Но Аймик и став Вестником знал не все.
На земле детей Пегой Кобылы, в небольшом овражке, находящемся поодаль от стойбища и в стороне от охотничьих троп, разговаривали пятеро мужчин. Четверо носили на лицах и на теле родовые знаки сыновей Бизона, живущих на востоке, в предгорьях. Пятый был местным: охотником Рода Пегой Кобылы. Шестой мужчина, тоже пришедший с востока, в беседе участия не принимал. Он лежал в укрытии на краю оврага и смотрел по сторонам. Место безлюдное, обычно люди здесь не бывают, но нужно исключить всякую случайность. Никто, ни одна живая душа, ни мужчина, ни женщина, ни ребенок не должны случайно услышать то, о чем говорят внизу. Да и видеть их вместе негоже.
– …Я был тогда малышом, – говорил молодой охотник Рода Пегой Кобылы, еще почти безусый, с едва пробивающейся бородкой, – а помню все. Как налетели эти… крысиный помет жрущие…
– Тихо, тихо, – остановил его сидящий напротив мужчина, горбоносый, с бесстрастным волевым лицом и ранней сединой в густой бороде и волосах, разделенных на три пучка, – знак особого достоинства у охотников Рода Бизона. – Рассказывай.
– Их никто не ждал, никто! Ведь мы жили далеко от этих проклятущих гор. Лучшие наши воины ушли туда, как всегда делалось. А тут… за оружие-то взяться никто толком не успел, да и некому было…
– И ты, малыш, все это знал и запомнил? – недоверчиво улыбнулся собеседник.
– Да нет… После рассказывали… Я запомнил, как наши жилища пылали. Мамин крик запомнил. Мы с ребятами за стойбищем играли… Прибежал на крик, а там уже все рухнуло и пылает. И мама… Кричу, зову, к деду хотел: колдун. Поможет! Спасет! А дед… уже на коленях… и этот… этот… горло… Сын Пегой Кобылы заскрежетал зубами.
– Вот. – Седовласый наставительно поднял палец. – Твой дед сам во всем виноват. Вообразил себя могучим колдуном. Нужно было слушать того, кто и мудрее, и могучее. Передавали бы пленника из общины в общину втихаря, ничего бы такого и не стряслось. Сейчас бы мы его спокойно увели к Великому, а там, глядишь, и вы бы со своими врагами покончили раз и навсегда. А теперь как быть?
Много лет назад – столько лет, сколько пальцев на двух руках и еще на одной, – он, тогда еще совсем молодой, уводил Чужака, захваченного Черным. С наказом уводил: «Смотри! Чтобы ваши его не били, кормили, обували-одевали да глаз с него не спускали. Чтобы слова с ним никто сказать не смел, чтобы никакого дела ему никто дать не смел. Пусть живет так! Год – тут, год – там. А настанет срок – вы же за ним пойдете и мне его вернете».
Тогда он, молодой, даже сочувствовал пленнику, хотя, конечно, нарушить наказ Черного Колдуна не смел. Да и никто из них, живущих поблизости от Его обители, не осмелился бы перечить Черному. Ненавидели – многие, боялись – все, а вот выступить против – никто. И он, молодой, боялся и ненавидел. И хотел, чтобы пленник сбежал, но… только не из его рук. Не потому ли и намекнул тогда, чтобы передавали Чужака подальше. Авось, мол… Дурак. Молодой недотепа. Устроил, называется, – Чужаку на радость, себе на погибель.
Седовласый оглянулся и вздохнул. Из пятерых осталось четверо. Но они уже не те сопливые юнцы, едва ли не верившие глупым побасенкам о какой-то Бессмертной, якобы ждущей кого-то, о дурацкой Древней Клятве. Чепуха все это. Теперь они знают что такое – Истинная Сила. Они сами посвящены этой Силе. Они уже давно не сыновья Бизона (только бывшие их сородичи и не подозревают об этом). Их истинный Тотем – Тот, кого и Живущий в горах не смеет назвать по имени. Он и его воинство. Властители. Хозяева Мира. И сам Живущий в горах для них теперь не Черный Колдун, а Великий. И его повеления для них – единственный закон.
Посвящены четверо из тех, кто уводил Чужака. Пятый отказался, и его настигла Кара. Теперь с ними – его младший брат, тот, кто сейчас там, наверху. Он пройдет испытание и станет одним из них. Конечно, их Посвящение – не то, что прошел Великий, и уж тем более не то, что предстоит пройти его внуку. Вот кто будет истинно велик!..
…Но для этого нужно во что бы то ни стало перехватить его отца.
В день Весеннего Перелома они стояли перед Великим – четверо Посвященных и пятый, безусый и безбородый, готовящийся к своему первому Испытанию. Великий Дад, ободряя новичка, по своему обыкновению, шутил и сам же заразительно смеялся, прищуривая глазки и тряся бородкой. Но он-то, Предводитель четверки, первым принявший Предвечную Тьму и Властителей, видел: Хозяин чем-то озабочен. И встревожен. А новичка, безуспешно пытавшегося улыбнуться в ответ, колотило от страха. Напутственное слово было кратким. «Срок настал. Приведите ко мне того, кто был вам доверен. Он должен быть здесь до Осеннего Перелома. Живой. Или… Или я должен буду знать, что он мертв. Если же нет… – Хозяин обдал их ледяным взглядом, всех и каждого. И следа не осталось от того добродушного шутника, каковым он был совсем недавно. – Если вы его упустите… Лучше бы вам тогда вовсе не являться в этот Мир. И не пытайтесь скрыться. Властители везде отыщут своих рабов: и на дне самой глубокой пропасти, и на вершине самой высокой горы. Помните: я жду!»
Озноб пробежал по всему телу, а Знак под левым соском вспыхнул, как раскаленный уголь. Изо всех пятерых только он, Предводитель, знал хотя бы отчасти, зачем нужен Великому Даду его пленник. И почему это так важно – доставить его в срок и лучше всего живым. Уже тогда заныло сердце: а вдруг… Так оно и случилось.
Весть об Идущем, перед которым все должны расстилаться в трепете, он узнал сразу, как только спустился с гор. Была, конечно, надежда: весть эта не об их пленнике. Хотя понял сразу: именно о нем. И вот теперь сомнений нет… и как же поступить? Как быть дальше?
А сын Пегой Кобылы все говорил и говорил, и его трясло от ненависти:
– …не смеют! Гадины! Твари! Я все равно, все равно, никогда, ни за что…
– Успокойся. – Седовласый коснулся рукой его запястья. – Ты же мужчина. Хочешь мстить, так мсти. Он не только твой враг, наш – тоже.
– Да! Мстить! – Глаза молодого сына Пегой Кобылы воистину были безумные.
– Хорошо. Об этом и поговорим. («Хорошо, что мы встретили тебя, такого. Иначе… Ваши нам и так не очень-то доверяют. Все допытываются, зачем мы на землю людей Пегой Кобылы явились? Прознали бы зачем, живыми бы отсюда не выпустили. А теперь… Если такой помощник отыскался, и самим уйти можно. Уйти и на своей земле дождаться этого… Вестника, так, что ли?») — Что о нем говорят? Где он сейчас?
– Говорят, уже на нашей земле. Должно быть, через три или четыре перехода здесь будет.
– Хорошо. Тогда сделаем так. Мы, четверо, уходим немедленно. К себе. Там и будем вас ждать, у сухого распадка, знаешь? Его и наши, и ваши стороной обходят. Так вот: мы уйдем, а молодой, – он кивнул на верх оврага, – твоим гостем останется. Тут и дождетесь… этого. Ну а потом…
Седовласый зашептал что-то собеседнику в самое ухо. Молодой охотник скалил зубы и часто-часто кивал от возбуждения:
– Хорошо! Это хорошо! Только… говорят, ему Могучие Духи какое-то оружие дали.
– Дали так дали, – усмехнулся Седовласый. – Тот, кому мы служим, сильнее всех этих «Могучих». Он – истинный Властитель. Хозяин Мира! – И еще одно. Я сам вырежу его сердце. Сам! – НЕТ! – грозно прозвучал голос Седовласого. – Мы должны привести его живым. К тому, кого вы зовете Черным Колдуном.
И, глядя на обескураженное лицо молодого сына Пегой Кобылы, примирительно добавил:
– Не беспокойся. То, что его ожидает, будет для него гораздо хуже. А тебя Хозяин без награды не оставит.
«Дабудет тропа твоя легка, о Вестник Могучих! — говорили колдуны, опустив глаза из опасения Маны: силы сильных, непереносимой для простого смертного, даже если он колдун. – Прими наши дары и прости, что не можем принять тебя в нашем стойбище как гостя. Ты знаешь сам: пришедший из Мира Могучих опасен для живых. Но если Вестник укажет нам место своего ночлега, наши люди с радостью принесут туда и сучья для костра, и одеяла для сна, и все, что ты пожелаешь».
Аймик благодарил, но неизменно отказывался. Не из осторожности; он знал: напасть не посмеет никто. Просто к чему? Одеяла у него в заплечнике – легкие и теплые, подарок Айриты. А собрать хворост и разжечь костер – невелик труд. Да и дары он брал далеко не все, хоть и знал, что все отвергнутое будет уничтожено на месте. Он спешит, и лишний груз ему ни к чему. Только самое необходимое.
Он спешил. Он покинул детей Мамонта едва ли не сразу после своего возвращения от Инельги: уже стояла поздняя весна, а ему нужно было поспеть к логову Дада до Осеннего Перелома. Аймик знал: Черный попытается посвятить его сына Предвечной Тьме в первую же безлунную ночь после того, как Небесный Олень начнет сокращать свой бег по Лазурным Полям, уступая время Небесной Охотнице. Путь неблизок и труден даже для легких ног. Но, как бы то ни было, он должен успеть, и он успеет. Благо Древняя Клятва подтверждена, и от людей опасности нет. А со зверем он и сам справится, – если, конечно, Могучие пожелают послать Вестнику такое испытание. Но Аймик и став Вестником знал не все.
На земле детей Пегой Кобылы, в небольшом овражке, находящемся поодаль от стойбища и в стороне от охотничьих троп, разговаривали пятеро мужчин. Четверо носили на лицах и на теле родовые знаки сыновей Бизона, живущих на востоке, в предгорьях. Пятый был местным: охотником Рода Пегой Кобылы. Шестой мужчина, тоже пришедший с востока, в беседе участия не принимал. Он лежал в укрытии на краю оврага и смотрел по сторонам. Место безлюдное, обычно люди здесь не бывают, но нужно исключить всякую случайность. Никто, ни одна живая душа, ни мужчина, ни женщина, ни ребенок не должны случайно услышать то, о чем говорят внизу. Да и видеть их вместе негоже.
– …Я был тогда малышом, – говорил молодой охотник Рода Пегой Кобылы, еще почти безусый, с едва пробивающейся бородкой, – а помню все. Как налетели эти… крысиный помет жрущие…
– Тихо, тихо, – остановил его сидящий напротив мужчина, горбоносый, с бесстрастным волевым лицом и ранней сединой в густой бороде и волосах, разделенных на три пучка, – знак особого достоинства у охотников Рода Бизона. – Рассказывай.
– Их никто не ждал, никто! Ведь мы жили далеко от этих проклятущих гор. Лучшие наши воины ушли туда, как всегда делалось. А тут… за оружие-то взяться никто толком не успел, да и некому было…
– И ты, малыш, все это знал и запомнил? – недоверчиво улыбнулся собеседник.
– Да нет… После рассказывали… Я запомнил, как наши жилища пылали. Мамин крик запомнил. Мы с ребятами за стойбищем играли… Прибежал на крик, а там уже все рухнуло и пылает. И мама… Кричу, зову, к деду хотел: колдун. Поможет! Спасет! А дед… уже на коленях… и этот… этот… горло… Сын Пегой Кобылы заскрежетал зубами.
– Вот. – Седовласый наставительно поднял палец. – Твой дед сам во всем виноват. Вообразил себя могучим колдуном. Нужно было слушать того, кто и мудрее, и могучее. Передавали бы пленника из общины в общину втихаря, ничего бы такого и не стряслось. Сейчас бы мы его спокойно увели к Великому, а там, глядишь, и вы бы со своими врагами покончили раз и навсегда. А теперь как быть?
Много лет назад – столько лет, сколько пальцев на двух руках и еще на одной, – он, тогда еще совсем молодой, уводил Чужака, захваченного Черным. С наказом уводил: «Смотри! Чтобы ваши его не били, кормили, обували-одевали да глаз с него не спускали. Чтобы слова с ним никто сказать не смел, чтобы никакого дела ему никто дать не смел. Пусть живет так! Год – тут, год – там. А настанет срок – вы же за ним пойдете и мне его вернете».
Тогда он, молодой, даже сочувствовал пленнику, хотя, конечно, нарушить наказ Черного Колдуна не смел. Да и никто из них, живущих поблизости от Его обители, не осмелился бы перечить Черному. Ненавидели – многие, боялись – все, а вот выступить против – никто. И он, молодой, боялся и ненавидел. И хотел, чтобы пленник сбежал, но… только не из его рук. Не потому ли и намекнул тогда, чтобы передавали Чужака подальше. Авось, мол… Дурак. Молодой недотепа. Устроил, называется, – Чужаку на радость, себе на погибель.
Седовласый оглянулся и вздохнул. Из пятерых осталось четверо. Но они уже не те сопливые юнцы, едва ли не верившие глупым побасенкам о какой-то Бессмертной, якобы ждущей кого-то, о дурацкой Древней Клятве. Чепуха все это. Теперь они знают что такое – Истинная Сила. Они сами посвящены этой Силе. Они уже давно не сыновья Бизона (только бывшие их сородичи и не подозревают об этом). Их истинный Тотем – Тот, кого и Живущий в горах не смеет назвать по имени. Он и его воинство. Властители. Хозяева Мира. И сам Живущий в горах для них теперь не Черный Колдун, а Великий. И его повеления для них – единственный закон.
Посвящены четверо из тех, кто уводил Чужака. Пятый отказался, и его настигла Кара. Теперь с ними – его младший брат, тот, кто сейчас там, наверху. Он пройдет испытание и станет одним из них. Конечно, их Посвящение – не то, что прошел Великий, и уж тем более не то, что предстоит пройти его внуку. Вот кто будет истинно велик!..
…Но для этого нужно во что бы то ни стало перехватить его отца.
В день Весеннего Перелома они стояли перед Великим – четверо Посвященных и пятый, безусый и безбородый, готовящийся к своему первому Испытанию. Великий Дад, ободряя новичка, по своему обыкновению, шутил и сам же заразительно смеялся, прищуривая глазки и тряся бородкой. Но он-то, Предводитель четверки, первым принявший Предвечную Тьму и Властителей, видел: Хозяин чем-то озабочен. И встревожен. А новичка, безуспешно пытавшегося улыбнуться в ответ, колотило от страха. Напутственное слово было кратким. «Срок настал. Приведите ко мне того, кто был вам доверен. Он должен быть здесь до Осеннего Перелома. Живой. Или… Или я должен буду знать, что он мертв. Если же нет… – Хозяин обдал их ледяным взглядом, всех и каждого. И следа не осталось от того добродушного шутника, каковым он был совсем недавно. – Если вы его упустите… Лучше бы вам тогда вовсе не являться в этот Мир. И не пытайтесь скрыться. Властители везде отыщут своих рабов: и на дне самой глубокой пропасти, и на вершине самой высокой горы. Помните: я жду!»
Озноб пробежал по всему телу, а Знак под левым соском вспыхнул, как раскаленный уголь. Изо всех пятерых только он, Предводитель, знал хотя бы отчасти, зачем нужен Великому Даду его пленник. И почему это так важно – доставить его в срок и лучше всего живым. Уже тогда заныло сердце: а вдруг… Так оно и случилось.
Весть об Идущем, перед которым все должны расстилаться в трепете, он узнал сразу, как только спустился с гор. Была, конечно, надежда: весть эта не об их пленнике. Хотя понял сразу: именно о нем. И вот теперь сомнений нет… и как же поступить? Как быть дальше?
А сын Пегой Кобылы все говорил и говорил, и его трясло от ненависти:
– …не смеют! Гадины! Твари! Я все равно, все равно, никогда, ни за что…
– Успокойся. – Седовласый коснулся рукой его запястья. – Ты же мужчина. Хочешь мстить, так мсти. Он не только твой враг, наш – тоже.
– Да! Мстить! – Глаза молодого сына Пегой Кобылы воистину были безумные.
– Хорошо. Об этом и поговорим. («Хорошо, что мы встретили тебя, такого. Иначе… Ваши нам и так не очень-то доверяют. Все допытываются, зачем мы на землю людей Пегой Кобылы явились? Прознали бы зачем, живыми бы отсюда не выпустили. А теперь… Если такой помощник отыскался, и самим уйти можно. Уйти и на своей земле дождаться этого… Вестника, так, что ли?») — Что о нем говорят? Где он сейчас?
– Говорят, уже на нашей земле. Должно быть, через три или четыре перехода здесь будет.
– Хорошо. Тогда сделаем так. Мы, четверо, уходим немедленно. К себе. Там и будем вас ждать, у сухого распадка, знаешь? Его и наши, и ваши стороной обходят. Так вот: мы уйдем, а молодой, – он кивнул на верх оврага, – твоим гостем останется. Тут и дождетесь… этого. Ну а потом…
Седовласый зашептал что-то собеседнику в самое ухо. Молодой охотник скалил зубы и часто-часто кивал от возбуждения:
– Хорошо! Это хорошо! Только… говорят, ему Могучие Духи какое-то оружие дали.
– Дали так дали, – усмехнулся Седовласый. – Тот, кому мы служим, сильнее всех этих «Могучих». Он – истинный Властитель. Хозяин Мира! – И еще одно. Я сам вырежу его сердце. Сам! – НЕТ! – грозно прозвучал голос Седовласого. – Мы должны привести его живым. К тому, кого вы зовете Черным Колдуном.
И, глядя на обескураженное лицо молодого сына Пегой Кобылы, примирительно добавил:
– Не беспокойся. То, что его ожидает, будет для него гораздо хуже. А тебя Хозяин без награды не оставит.
3
Она не вошла, не вбежала даже, – ворвалась в пещеру и, задыхаясь, осела у входа, прижимая к груди руки, не в силах вымолвить ни слова. Было сразу понятно: она бежала. Долго бежала, невзирая на полноту и одышку.
– Айрита! – Зетт первым бросился к женщине. – Что случилось?
Вот уже два дня прошло, как Айрита с мужем и сыном отправились в горы, в мужнин Род. «И то – загостились у вас, – невесело усмехнулась она, прощаясь. – Теперь уж, видно, до осени…»
Зетт догадывался, почему с такой горечью бросила она прощальный взгляд на тропу, по которой ушел от них тот, чье мужское имя – Аймик. Северный Посланец, ставший теперь Вестником Могучих. И почему она «так загостилась». Каким-то… не таким было их расставание с Вестником. Неправильным. Обидным даже. Конечно, прожив столько лет с бессмертной женой, общаясь с Могучими, он изменился. Но все же и Вестнику негоже отвергать помощь тех, кто его спас, с кем он сражался бок о бок против общего врага… Айрита это чувствовала не меньше других… а может быть, и больше. Уж не в тайной ли надежде на возвращение Северянина так долго оставалась она у своей родни? Ее муж, отважный Ламон, военный вождь сыновей Медведя, наконец не выдержал, сам пришел за женой и сыном. «Теперь уж, видно, до осени…» Так оно и должно было быть. И меньше всего ожидал Зетт увидеть Айриту вновь так скоро… да еще в таком виде. Поэтому первая мысль была: «Убили! И сына, и мужа».
– Айрита! Да принесите же кто-нибудь воды! – бросил он в сердцах оцепеневшим женщинам. – Ламон и Энгор, да? Им нужна помощь?
Она, все еще не в силах говорить, резко помотала головой и махнула рукой в сторону тропы, откуда уже доносились торопливые, не скрывающиеся шаги. Зетт посмотрел туда – и от сердца отлегло: к пещере быстро поднимались Ламон и Энгор, живые и невредимые. Быстро, но все же не так споро, как это удалось Айрите.
Но тогда… Великие Духи, что же все-таки произошло?
К счастью, появление мужа и сына вернули Айрите дар речи:
– Зетт! Сыновья Мамонта! Нужно спешить… Спасите Вестника!
Их уже обступили и мужчины и женщины. Послышался недоуменный ропот. Зетт поднял руку, призывая сородичей к молчанию:
– Айрита, ты же знаешь: помощь была предложена. И отвергнута. А слово мужчины – одно. Сейчас непрошеная помощь только оскорбит и унизит…
Ее глаза казались совсем прозрачными, а лицо словно почернело:
– О помощи просит Инельга! И нужно очень спешить. Если уже не поздно.
В прошлую ночь Та-Кто-Не-Может-Умереть вновь пришла к Айрите. Не наяву. В видении.
Они втроем остановились на ночлег в уютном, хорошо знакомом гроте, где издавна ночуют охотники и гонцы и где всегда имеется запас хвороста, приносимого и сыновьями Мамонта, и сыновьями Медведя. Сын завернулся в одеяло и сразу же уснул, муж у костерка занимался своим копьем, а ей, несмотря на усталость, не спалось, хотя во время ужина веки слипались и казалось: стоит только прилечь, и все! Сон…
Беспокоил муж. Айрита понимала: он недоволен своей женой. Потому-то, должно быть, и возится так долго с наконечником, не ложится. И, глядя на его напряженную спину, она в самом деле чувствовала себя виноватой. И в том, что у них – один-единственный сын. И в том, что она и сын в самом деле загостились у родни. Так, что мужу пришлось идти за ними… Ничего, она все исправит, она постарается. Вот вернутся домой, в общину Тхареда, она принесет жертвы духам, она вымолит второго ребенка, – и все будет хорошо. А теперь – спать, спать…
Только сон никак не приходил. Айрита вдруг стала чувствовать какое-то иное беспокойство. Непонятное. Словно ее кто-то зовет и никак не может дозваться.
Взгляд остановился на пляшущих язычках маленького пламени и уже не мог оторваться. Огонь о чем-то говорил, настойчиво звал… Аймик… тогда… шагнул сквозь пламя навстречу Инельге и исчез…
В глазах замерцали красные и черные точки, поплыли лазурные пятна…
…Инельга стояла рядом, и во взгляде ее была тревога, почти ужас.
«Торопись! Торопись! – говорила она не разжимая губ. – Если тебе дорог твой Род, если тебе дорог твой сын – спеши. Вестник в беде. Мое колдовство бессильно. Только мужские руки, руки друзей и воинов могут его спасти. Поднимай же сыновей Мамонта!»
– Айрита! – Зетт первым бросился к женщине. – Что случилось?
Вот уже два дня прошло, как Айрита с мужем и сыном отправились в горы, в мужнин Род. «И то – загостились у вас, – невесело усмехнулась она, прощаясь. – Теперь уж, видно, до осени…»
Зетт догадывался, почему с такой горечью бросила она прощальный взгляд на тропу, по которой ушел от них тот, чье мужское имя – Аймик. Северный Посланец, ставший теперь Вестником Могучих. И почему она «так загостилась». Каким-то… не таким было их расставание с Вестником. Неправильным. Обидным даже. Конечно, прожив столько лет с бессмертной женой, общаясь с Могучими, он изменился. Но все же и Вестнику негоже отвергать помощь тех, кто его спас, с кем он сражался бок о бок против общего врага… Айрита это чувствовала не меньше других… а может быть, и больше. Уж не в тайной ли надежде на возвращение Северянина так долго оставалась она у своей родни? Ее муж, отважный Ламон, военный вождь сыновей Медведя, наконец не выдержал, сам пришел за женой и сыном. «Теперь уж, видно, до осени…» Так оно и должно было быть. И меньше всего ожидал Зетт увидеть Айриту вновь так скоро… да еще в таком виде. Поэтому первая мысль была: «Убили! И сына, и мужа».
– Айрита! Да принесите же кто-нибудь воды! – бросил он в сердцах оцепеневшим женщинам. – Ламон и Энгор, да? Им нужна помощь?
Она, все еще не в силах говорить, резко помотала головой и махнула рукой в сторону тропы, откуда уже доносились торопливые, не скрывающиеся шаги. Зетт посмотрел туда – и от сердца отлегло: к пещере быстро поднимались Ламон и Энгор, живые и невредимые. Быстро, но все же не так споро, как это удалось Айрите.
Но тогда… Великие Духи, что же все-таки произошло?
К счастью, появление мужа и сына вернули Айрите дар речи:
– Зетт! Сыновья Мамонта! Нужно спешить… Спасите Вестника!
Их уже обступили и мужчины и женщины. Послышался недоуменный ропот. Зетт поднял руку, призывая сородичей к молчанию:
– Айрита, ты же знаешь: помощь была предложена. И отвергнута. А слово мужчины – одно. Сейчас непрошеная помощь только оскорбит и унизит…
Ее глаза казались совсем прозрачными, а лицо словно почернело:
– О помощи просит Инельга! И нужно очень спешить. Если уже не поздно.
В прошлую ночь Та-Кто-Не-Может-Умереть вновь пришла к Айрите. Не наяву. В видении.
Они втроем остановились на ночлег в уютном, хорошо знакомом гроте, где издавна ночуют охотники и гонцы и где всегда имеется запас хвороста, приносимого и сыновьями Мамонта, и сыновьями Медведя. Сын завернулся в одеяло и сразу же уснул, муж у костерка занимался своим копьем, а ей, несмотря на усталость, не спалось, хотя во время ужина веки слипались и казалось: стоит только прилечь, и все! Сон…
Беспокоил муж. Айрита понимала: он недоволен своей женой. Потому-то, должно быть, и возится так долго с наконечником, не ложится. И, глядя на его напряженную спину, она в самом деле чувствовала себя виноватой. И в том, что у них – один-единственный сын. И в том, что она и сын в самом деле загостились у родни. Так, что мужу пришлось идти за ними… Ничего, она все исправит, она постарается. Вот вернутся домой, в общину Тхареда, она принесет жертвы духам, она вымолит второго ребенка, – и все будет хорошо. А теперь – спать, спать…
Только сон никак не приходил. Айрита вдруг стала чувствовать какое-то иное беспокойство. Непонятное. Словно ее кто-то зовет и никак не может дозваться.
Взгляд остановился на пляшущих язычках маленького пламени и уже не мог оторваться. Огонь о чем-то говорил, настойчиво звал… Аймик… тогда… шагнул сквозь пламя навстречу Инельге и исчез…
В глазах замерцали красные и черные точки, поплыли лазурные пятна…
…Инельга стояла рядом, и во взгляде ее была тревога, почти ужас.
«Торопись! Торопись! – говорила она не разжимая губ. – Если тебе дорог твой Род, если тебе дорог твой сын – спеши. Вестник в беде. Мое колдовство бессильно. Только мужские руки, руки друзей и воинов могут его спасти. Поднимай же сыновей Мамонта!»