Страница:
– Ну что, Дрого, идем? – Каймо благодушно улыбался. – Для начала – самый подходящий денек! Окрестности посмотришь, может, оленя добудем – и ладно!
Он и в самом деле заглянул к Дрого в тот же вечер, когда все уже собрались: и Арго, и Нага. Хорошо говорил. Объяснил: и раньше бы зашел, да не знал, как на него посмотрят. Плохо это, ведь друзьями были!.. Хорошо, Туйя навестила; сказала: Дрого будет рад! Вот он и поверил, зашел. Давно хотел…
Арго молча прилаживал наконечник к древку, Нага возилась с Аймилой, а Ойми старательно «помогал»… Дрого сидел рядом с Каймо, вытянув по привычке свою левую ногу. (Уже не болит. И дощечки сняты, и ремни размотаны.)
– Хорошо, что пришел. Правильно. Поговорить нам нужно. Давно.
– Знаю, знаю! – замахал руками Каймо. – Все понимаю, кругом виноват! И перед вами, а больше того – перед Туйей! Ты не женат, не знаешь еще, как оно бывает… Особливо ежели все на тебя, как… – И он обиженно шмыгнул носом.
Вот тогда-то и решили: кончится снегопад – они вдвоем и сделают первую вылазку. Для Дрого первую, конечно, – не для Каймо. Можно и Вуула позвать, если, конечно, согласится. Только не любит он задержек. Для него – чтобы охоте ничто не мешало!..
Когда Каймо ушел, отец, поставив на место готовое копье, спросил только:
– Что скажешь, сын?
Дрого понял.
– Должно быть, хочет жизнь наладить, а как – не знает.
– Да. Не знает…
Арго надолго замолк, завороженно вглядываясь в огонь. Потом решительно сказал:
– Вот что. Взрослому мужчине не нужны непрошеные советы. Но все же: будь с Каймо поосторожнее.
Дрого закрепил на ногах свои снегоступы («Наконец-то!»), всей грудью с наслаждением вдохнул морозный воздух…
– ВПЕРЕД!
Первым – Каймо, следом – Дрого. Снегоступы легко скользили по притоптанной тропе, уводящей из стойбища в лес. А вот и первый овражек! Сейчас проверим, не забылось ли старое, не подведет ли нога…
– Эй-хо!
– Эй-хо!
Оттолкнувшись основаниями копий и перехватив их поперек, охотники один за другим ринулись вниз. Хорошо! Оба удержались, не зарылись в снег.
– Эх, хоть снова на горку! – засмеялся Дрого. – Соскучился по такому!
– Ничего! Впереди будет и покруче.
Снег искрился на солнце, проникающем даже сюда, сквозь густые кроны сосен, отбрасывающих синие тени. Мягкий, чистый, он проседал под снегоступами меньше, чем можно было ожидать.
– Давай медленнее, – сказал Дрого.
– Нога заболела? – участливо спросил Каймо.
– Нет. Просто приглядеться хочу. Ты-то небось все уже тут облазал, а я еще ничего не знаю.
Не просто приглядеться. Дрого любил зиму, и сейчас, после всех горестей, после стольких дней вынужденного бездействия, ему хотелось вдоволь насладиться искрящейся радостью этого дня.
– Хочешь, постоим немного?
Они остановились под большой разлапистой елью. Вдруг сверху на Дрого упал ком снега, скорлупки и опустошенная шишка. Послышалось сердитое цоканье.
Дрого посмотрел вверх. Прямо над его головой, на конце ветки, сжавшись в комок, сидела белка. Внимательно смотрела на Дрого своими черными выразительными глазенками и торопливо выговаривала что-то длинное и сердитое. Ругалась, а может быть, о чем-то предупреждала?
– Выйдем из леса, – говорил Каймо, – дальше – в низину, там – через поле промеж двух ельников. Оленя там взять можно, и жеребца можно. Если не устанешь, можем подальше пройти. Места покажу…
Дрого улыбался. Когда Каймо махнул рукой, показывая направление, края его мехового плаща разошлись, и на левом боку открылся довольно необычный предмет. Необычный для той охоты, на которую они отправились.
– Что смеешься? – Похоже, Каймо немного смущен.
– Смотрю, ты со старого Гора пример берешь. На оленя – с дубиной? И как? Хорошо получается?
– Увидишь! – улыбнулся Каймо. – А может, и не увидишь… Это не для оленей. Забыл тебе сказать, чтобы и ты прихватил на случай. Лашии.
Дрого посерьезнел.
– Видели? Следы? Отец не говорил ничего…
– Видеть не видели, ни их самих, ни ясных следов. А только Гор говорит: должны они тут водиться! И Колдун.
Дрого невольно удвоил внимание, когда, промчавшись по довольно-таки крутому склону, вышли на открытое пространство, еще раз остановились, всматриваясь в ослепительные снега, черный кустарник, одинокие деревья и отдаленный лес. Да, оленей много, взять легко, можно и на обратном пути. Заячьи петли… Волк – и не один… Лошади… А что это за подозрительная тропка, там, у самой опушки? Нет, отсюда не разглядеть!..
– Каймо, что там такое? Не ваша тропа?
(Конечно нет! Старую занесло бы снегом, это свежий след!)
– Не знаю. Хочешь, посмотрим.
(Да! Вблизи след выглядел более чем подозрительно. Двуногие. Двое. Двигались уверенно, хотя снег глубок, а они без снегоступов, это ясно. Либо чужаки, либо… Жаль, здесь не понять: есть ли у них обувь? Может, пройти по следу хоть немного? Нет! Их только двое, это опасно. Прежде всего нужно предупредить своих.)
– Похоже, прогулка закончилась! Нужно возвращаться.
Каймо долго смотрел на этот странный след, закусив нижнюю губу. Наконец сказал, заметно колеблясь:
– Может, возьмем оленя? А то без добычи нехорошо. Надо мной и так посмеиваются, сам знаешь.
Дрого колебался недолго: слишком стосковалась рука по хорошему охотничьему удару!
Самца с отличными рогами завалил Дрого. Каймо настоял: «Я-то охотился вдоволь, а у тебя рука, поди, застоялась». Пока разделывали тушу, оба присматривались и прислушивались. Ничего. Вот разве что длиннохвостые птицы подняли в ельнике стрекот, постепенно удаляющийся вверх по склону. Но это мог быть кто угодно – волк, лисица… Медведь-шатун, наконец. Не обязательно человек, не обязательно лапши.
Когда работа уже подходила к концу, Каймо неожиданно заговорил. Мирно, с улыбкой:
– Слушай, а как тебе моя жена? Нравится?
(Странный вопрос! С чего это он вдруг?)
– Еще бы! За женихом пойдет не всякая. Нату за мной не пошла бы, даже оставь я тогда Начальный дар.
(Мирный разговор приятелей. И намек: не за каждым невеста пойдет в изгнание!)
– Да. – Каймо работал сосредоточенно, не поднимая глаз. – Вижу, ты ей тоже нравишься. Как же! Герой! Отца ее едва не завалил! Слушай, а может, и впрямь, это ты для нее самый подходящий мужик? А?
– Не дури! – Дрого начал всерьез злиться. – Тебя что, весенний заяц укусил? Так сейчас вроде бы зима! Тебе такая хозяйка очага досталась, а ты…
– Вот-вот, и я про то же, – смиренно вздохнул Каймо. – Такая хозяйка очага – и кому? Трусу, неумехе. Только зайцев ловить и способен! Да у вас, может быть, все уже слажено, а? Со мной разобраться – и порядок! Вы же встречались, пока меня не было. Договорились о чем или пока – так?
– Что ты несешь?! – Дрого разгневался не на шутку. – Я твою Туйю вижу-то только издали. Вчера, правда, приходила ко мне, так не из-за меня – из-за тебя, дурака! Вуула спроси, он с нами был. Переживает она. Мучается. За тебя, дурака, переживает!
Казалось, Каймо слушает, но не слышит. Сосредоточенное, злое лицо, плотно сжатые губы… Закончив разделывать добычу, он снегом тщательно вытер кремневый и костяной ножи, убрал их в поясной мешочек.
– Все! Пошутили, и ладно! Давай укладываться. Дрого огляделся. Хотя тени уже удлинились, до заката оставалось еще порядочно времени. Но Каймо прав: лучше вернуться засветло. Нежить не давала о себе знать, но по-прежнему неукоснительно соблюдалось установленное: охотники возвращаются до заката или ночуют вне стойбища; по-прежнему Колдун ежевечерне наводил Огненный круг.
Возвращались молча. Теперь Дрого шел впереди с головой оленя на плече, с лучшими кусками мяса в охотничьей торбе. Каймо нес шкуру и свою долю туши. На подъеме дважды оглянулся. (Следы. Утоптанное место, кровь… Самое лучшее – снегопад, но едва ли он начнется… Подождать? В другой раз? НЕТ! Другого раза не будет, он знает себя…)
Дрого шел не оборачиваясь. Почему-то присутствие Каймо за спиной раздражало, и он не хотел, чтобы случайный взгляд выдал его чувства. (Не в себе парень! Похоже, прав был Вуул: тут уже ничего не сделать, ничего не изменить. Подальше и от него, и от Туйи, – пусть живут себе как знают… Но ведь он обещал Айону! Да и что душой кривить: Туйя ему и впрямь небезразлична…)
День все так же хорош, бодрящ и ярок, но для Дрого он словно потускнел. Исчезла куда-то утренняя радость, и даже оленьи рога, ощущаемые на ходу затылком сквозь меховую шапку, казались не столько долгожданной добычей, сколько досадной помехой… Вспомнились отцовские слова:«Будь с Каймо поосторожнее».
Вот и та самая ель, под которой остановились они на пути туда, с которой верещала белка. А вот и скорлупки, но сам зверек исчез. Нет, вновь «цок-цок-цок-цок-цок», только откуда-то с вершины…
Дрого остановился, опустил оленью голову на снег. Сопение за спиной раздражало все больше и больше.
– А морозец-то прихватывает! – заметил он не оборачиваясь. Скинул рукавицу, зачерпнул горсть снега и стал растирать щеки и нос. (Почему этот хмырь так нестерпимо сопит?!)
– Значит, твой кровный друг поручил приглядывать за моей женой? И если что, ты мне подобьешь глаз за Туйю?!
Голос, произнесший это как будто над самым ухом, звучал так странно, что Дрого не поверил, что это сказал Каймо. Он хотел обернуться, чтобы увидеть говорящего, но не успел. Страшный удар обрушился на голову. Мир раскололся и почернел. Все исчезло.
Каймо стоял над поверженным, пытаясь разобраться в своих чувствах. Когда Дрого упал, он в первый момент прикрыл глаза и стоял так какое-то время, не думая ни о чем. Одинокий. И гордый собой. (Получилось! Он все же решился – и получилось! Сразу, с одного удара! «Ну что, умею ли я владеть дубинкой? Узнал теперь?») А ведь до самого последнего момента он не знал, осмелится или нет! Зато теперь он знает точно: Каймо – не трус, не слабак. Он еще посмеется над всеми, кто так думает; и не только посмеется! Мы еще увидим, кто сильнее, кто удачливее!..
Еще многое предстоит сделать. Каймо знал, когда он вернется (на закате!), что скажет: «Пусть великий вождь простит слова Каймо, но Дрого, твой сын, обезумел! Он пытался меня убить – вот, взгляни, – а потом бежал. Я очнулся, за ним пошел, искал, звал, но…» Но к этому нужно приготовиться. Следы замести. Навести новые… Трудно, очень трудно (ах, если бы снегопад!), но время есть… Пойдут ли ночью с факелами? Пойдут, должно быть: еще бы, сынок вождя! Любимец Колдуна! Но понять след будет трудно, уж он постарается… А там, глядишь, и снегопад поможет.
Следовало действовать. Прежде всего – тело. Каймо знал, где укроет его: внизу, в балочке, есть щель. И много волчьих следов поблизости. Пройти туда незамеченным поможет тот странный след, что они видели утром. И следы их снегоступов помогут (вот бы еще и снегопад!..). А потом… Если что-нибудь и найдут, то не раньше весны. Но сначала… Едва ли его удар убил Дрого, скорее всего, только оглушил. Значит, следует…
Каймо почувствовал вдруг, что содержимое его живота подкатывает прямо к горлу. Оказывается, одно дело – нанести первый, внезапный удар, и совсем другое… Он нерешительно поднял копье. Под левую лопатку? Предательски задрожала рука. Этак и малицы не пробьешь! А может быть, перевернуть его на спину и кинжалом – в горло?
Каймо понимал: оттягивая неизбежное, он сам себя обманывает. Да и опасно это: Дрого ведь и очнуться может… Если жив конечно; но он же и проверить не смеет, жив ли! А вдруг уже сейчас его враг очнулся и только ждет, когда Каймо приблизится?! Нет, медлить нельзя! Как бы то ни было, еще один-два удара дубинкой не помешают! А там будет видно, – может, на том и кончится.
Каймо воткнул копье в снег и вновь взялся за дубинку. Отошел на два шага назад, примериваясь… Зловещее цоканье, казалось, ударило его прямо в лицо, заставив вздрогнуть всем телом. («О, жабье дерьмо! Опять эта треклятая белка!») Плохо соображая, что он делает, Каймо перебросил дубинку в левую руку, выхватил дротик, метнул… Мимо конечно! С еловой лапы упал снежный ком, поднялась серебристая пыль, а зверь порскнул вверх по стволу и, невидимый, продолжал посылать свои проклятия убийце.
Нужно взять себя в руки, нужно кончать с этим делом… пока и впрямь беда не стряслась! Каймо не присутствовал на казни Мала, но видел другие казни, еще будучи Туули-несмышленышем, и понимал, что его ждет в случае неудачи, если все будет раскрыто. Тотемного столба нет? Привяжут к ближайшей сосне, а там… Он вновь невольно зажмурился и закусил губу, словно почувствовал, как медленно вспарывает кожу кремневый нож, как булькает и шипит горячая смола…
ДОВОЛЬНО! Правый кулак вновь стиснул рукоять дубины. Сейчас, сейчас…
Где-то поблизости послышался шорох еловых ветвей, и затем… скрип шагов… не звери, ДВУНОГИЕ!
Дико вскрикнув, Каймо раскрыл глаза. Первая мысль была: «Сородичи! Заподозрили, выследили, следом пошли, все, конец!» Но то, что он увидел, оказалось еще страшнее.
От старых елей, передвигаясь в снегу какими-то странными полушагами-полупрыжками, на него надвигались два человекоподобных существа – одно побольше, другое поменьше. Солнце сквозь вершины деревьев косо било им в спины, деталей не рассмотреть, но Каймо понял: «Голые! Злые! ГОЛОДНЫЕ!» Показалось: ОГРОМНЫЕ!
– Лашии!!! – закричал он неведомо кому.
– АРР-ХА! – вырвалось из их глоток. Сейчас эти лапы вцепятся в него, и эти ухмыляющиеся пасти…
Каймо не закричал – завизжал. Так, только, конечно, слабее, верещит смертельно раненный заяц. Не целясь, не примеряясь, запустил дубинку навстречу приближающимся чудовищам, судорожно схватил копье и, отталкиваясь им, устремился на своих снегоступах…куда угодно! Подальше! Скорее!
– Спаси-и-ите! – С каким-то отрешенным удивлением Каймо понял: это он сам кричит!
(Спуск. Крутой. Туда, к полю… Может, там не догонят?)
Ноги запутались на середине склона; он перекувырнулся через голову, покатился, не чая остаться целым… и, запутавшись в кустарнике, сквозь снег, залепивший глаза, увидел: догоняя хозяина, скользит по склону его копье. А колчан – вот он, рядом, только ремень порван. И дротики, должно быть, не все целы.
(Да что же он расселся здесь, под кустом? Его же нагонят сейчас!) Встал. (Ох! Нога! Сломал?) Колчан – пока в охапку. (Бросить? Нельзя!) Теперь – копье. И – скорее, скорее!
Каймо немного опомнился где-то посредине поля. Он бежал не разбирая дороги, но подсознательно – в сторону, противоположную той, где они видели утром необычный след. Он заставил себя остановиться. Осмотрелся. Погони не было – ни вблизи, ни вдали. Нужно подумать, как быть дальше. Запутывать следы? Каймо вдруг отчетливо понял, что дело это, казавшееся столь простым еще вчера – да что там вчера, сегодня, совсем недавно! – ему просто не по силам. От пережитого? От страха? Быть может, и так, да только теперь вдруг пришло ясное понимание: и не будь этой встречи с лашии, все равно все его хитрости следопыт распутает без труда. Даже ночью, при свете факелов. Вот разве что снегопад поможет…
А ведь еще придется возвращаться! Через ТО место! При одной этой мысли взопревшее от панического бега тело пробрала ледяная дрожь. Каймо со страхом вглядывался в эти холодные, чужие, враждебные окрестности и чувствовал себя одиноким и потерянным… Ему до слез стало жаль себя самого. (Ну почему так? За что? Стал мужчиной, и вот на тебе! Одни неудачи, одни обиды…)
Все равно нужно что-то делать. Еще светло, еще небо синее, но по теням видно: времени осталось не так уж много! А возвращаться в сумерках или, чего доброго, ночевать одному … Каймо глубоко вздохнул, вытер слезы. Связал ремень колчана, проверил дротики. Один цел, два сломаны, один потерян (ах да! тот, что в белку…). С колчаном через плечо, с копьем в руке он заскользил через поле к дальней опушке. Потом нужно будет вернуться к месту охоты, потом – туда, где они разделали оленя (там можно оставить сломанный дротик), потом… придется еще раз к тем следам. Он ведь ищет своего пропавшего, ополоумевшего друга!
Запутывая след (или убеждая себя в том, что он это делает), Каймо с трепетом прислушивался к малейшему шороху, приглядывался ко всему хоть сколько-нибудь подозрительному. Лашии ничем не давали о себе знать, и он понемногу стал успокаиваться. Но предстояло самое страшное: идти туда, где они появились! Конечно, можно было бы, возвращаясь, обойти то место стороной. Но ведь нужно посмотреть… Проверить…
Он убеждал себя: все в порядке! Лашии потому и не погнались за ним, что довольствовались найденным мясом. Олениной и человечиной. И это – самое лучшее, теперь можно сказать общинникам: «Бегал в низине, искал повсюду. А что случилось – понял, когда пошел по обратной тропе, в стойбище». Тем более нужно увидеть все своими глазами. Быть может, подобрать что-нибудь… Там будет видно!
Когда поднимался по склону с копьем наготове, сердце стучало бешено, за каждым кустом засада мерещилась. Но – тишина вокруг; кажется, проклятущая белка и та замолкла. А вот и само место! Каймо облегченно перевел дух. Да! Все произошло именно так, как он и ждал, как надеялся. Тела не было нигде, зато оставался след, уводивший в ельник, в самую глушь. Видно, за ноги волочили. Мертвого конечно… Копье валялось на том самом месте, куда оно выпало из руки Дрого, оленья голова исчезла. Каймо не собирался идти по следу, но его заинтересовал какой-то предмет, чернеющий поодаль на снегу, в желтом сиянии солнца, клонящегося к вечеру. Изо всех сил стиснув копье, с опаской подошел поближе. Колчан Дрого! Видно, за куст зацепился, когда волокли хозяина. Мертв! Ясное дело, мертв!
Подобрав колчан, он вернулся к большой ели. Взял в руки чужое копье, воткнул поглубже древком в снег… (Не хочется! Но сделать нужно, иначе могут и не поверить.) Наконец, набрав в грудь побольше воздуха, зажав древко у самого наконечника правой рукой, резко налег левым предплечьем на острие так, чтобы, порвав рукав малицы, оно нанесло неопасную, но кровоточащую рану. Вот теперь – действительно порядок!
Собираясь в обратный путь, Каймо повеселел. То, что случилось, – самое лучшее, гораздо лучше его первоначального замысла: спрятать труп. Следопыт спрятанное разыщет, почти наверняка нашли бы – сын вождя как-никак! А сейчас – и добивать не пришлось самому, лашии постарались. (А смерть-то какая паскудная!) И пожалуй, никто из следопытов не станет теперь слишком внимательно искать там, в низине. Следом лашии займутся, это – главное. Ну а потом, глядишь, и снегом завалит – ищи тогда, распутывай, что хочешь и как хочешь!
Каймо улыбнулся, перекинул через плечо оба колчана. (Жаль, торба с мясом где-то пропала. Но эту потерю объяснить легко: друга искал; не до мяса было!). Взял в каждую руку по копью и так, с улыбкой, заскользил на своих снегоступах по синему вечереющему снегу назад, к стойбищу.
– Не знаю, великий вождь, сам ничего понять не могу! – шмыгая носом, скороговоркой частил Каймо. – Все хорошо было, все мирно! Оленя вместе добыли. А стали разделывать, разговор пошел. О моей жене, о Туйе. И что с ним только случилось – не знаю. Вначале с кулаками на меня кинулся; оттолкнул я его, он – за копье! Еле увернулся. Вот. Смотрите!
(Да. Есть на что посмотреть: не рана – царапина. Даже неглубокая… И это – удар Дрого? Копьем?!)
Арго вспомнил дротик, вошедший в плечо Айону. И ведь с руки был бросок, без металки! Но вопросы после. Сейчас другое важно…
– Как ударил – мне враз память отшибло…
(Отшибло память от такой царапины?!)
– Очнулся, думаю: «Хорошо хоть не добил! И с чего это он?» Туда, сюда, Дрого нигде нет! Уж я искал, искал… Кричал, звал – никого! А на обратном пути вижу его оружие валяется, а самого нет, только следы. Двуногие. Двое. И видно, тело волокли! Хотел бежать за ними, да подумал: уж лучше всем! А то что ж одному-то? Дрого – не мне чета, а все равно скрутили…
Когда Каймо закончил свой рассказ, Арго задал только два вопроса:
– Ты уверен, что его похитили лашии ? Не чужаки ?
– Думаю, лашии. Видно, шли без снегоступов. Но кто знает? Не видел же я их.
– До места далеко?
– Дотемна не дойти. А в темноте и сбиться можно. Разве что с факелами.
Розово-желтое закатное сияние постепенно гасло. Наступали синие сумерки. До ночи совсем недолго, а Небесная Старуха только-только начинает просыпаться, на свет ее ока рассчитывать не приходится.
– Приготовьте факелы, – скомандовал вождь, – трут и огневые палочки. Выступаем сейчас. Не все. – Он поднял вверх растопыренную ладонь. – Пятеро. И я. Поведет Каймо.
Большинство мужчин оставалось в стойбище. Следовало быть настороже: кто бы ни похитил Дрого, возможен налет. Арго надеялся на Колдуна. И на старого Гора.
Подбежала Туйя. В глазах – недоумение и слезы.
– Великий вождь, позволь мне пойти с вами! Туйя не боится ночного леса! Туйя не боится врагов! Туйя умеет ходить на снегоступах, умеет обращаться и с копьем, и с металкой!
Арго улыбнулся – одними губами:
– Это хорошо, что Туйя храбра и знает оружие. Все это и здесь может пригодиться. Туйя должна остаться.
Собрались быстро, но смеркалось еще быстрее. Отряд все дальше и дальше уходил в темнеющий лес. Факел пока не зажигали: след на снегу просматривался хорошо, несмотря на сгущающийся мрак.
Вел Каймо, Арго шел за ним, след в след, внимательно всматриваясь в каждое движение вожатого. Он не взял Туйю еще и потому, что понимал: ее муж врет! Но в чем? И что случилось с Дрого на самом деле? Это предстояло выяснить, и в любом случае лучше, чтобы при этом не было женщин. Тем более – жены того, с кем может произойти беда.
Глава 21
Он и в самом деле заглянул к Дрого в тот же вечер, когда все уже собрались: и Арго, и Нага. Хорошо говорил. Объяснил: и раньше бы зашел, да не знал, как на него посмотрят. Плохо это, ведь друзьями были!.. Хорошо, Туйя навестила; сказала: Дрого будет рад! Вот он и поверил, зашел. Давно хотел…
Арго молча прилаживал наконечник к древку, Нага возилась с Аймилой, а Ойми старательно «помогал»… Дрого сидел рядом с Каймо, вытянув по привычке свою левую ногу. (Уже не болит. И дощечки сняты, и ремни размотаны.)
– Хорошо, что пришел. Правильно. Поговорить нам нужно. Давно.
– Знаю, знаю! – замахал руками Каймо. – Все понимаю, кругом виноват! И перед вами, а больше того – перед Туйей! Ты не женат, не знаешь еще, как оно бывает… Особливо ежели все на тебя, как… – И он обиженно шмыгнул носом.
Вот тогда-то и решили: кончится снегопад – они вдвоем и сделают первую вылазку. Для Дрого первую, конечно, – не для Каймо. Можно и Вуула позвать, если, конечно, согласится. Только не любит он задержек. Для него – чтобы охоте ничто не мешало!..
Когда Каймо ушел, отец, поставив на место готовое копье, спросил только:
– Что скажешь, сын?
Дрого понял.
– Должно быть, хочет жизнь наладить, а как – не знает.
– Да. Не знает…
Арго надолго замолк, завороженно вглядываясь в огонь. Потом решительно сказал:
– Вот что. Взрослому мужчине не нужны непрошеные советы. Но все же: будь с Каймо поосторожнее.
Дрого закрепил на ногах свои снегоступы («Наконец-то!»), всей грудью с наслаждением вдохнул морозный воздух…
– ВПЕРЕД!
Первым – Каймо, следом – Дрого. Снегоступы легко скользили по притоптанной тропе, уводящей из стойбища в лес. А вот и первый овражек! Сейчас проверим, не забылось ли старое, не подведет ли нога…
– Эй-хо!
– Эй-хо!
Оттолкнувшись основаниями копий и перехватив их поперек, охотники один за другим ринулись вниз. Хорошо! Оба удержались, не зарылись в снег.
– Эх, хоть снова на горку! – засмеялся Дрого. – Соскучился по такому!
– Ничего! Впереди будет и покруче.
Снег искрился на солнце, проникающем даже сюда, сквозь густые кроны сосен, отбрасывающих синие тени. Мягкий, чистый, он проседал под снегоступами меньше, чем можно было ожидать.
– Давай медленнее, – сказал Дрого.
– Нога заболела? – участливо спросил Каймо.
– Нет. Просто приглядеться хочу. Ты-то небось все уже тут облазал, а я еще ничего не знаю.
Не просто приглядеться. Дрого любил зиму, и сейчас, после всех горестей, после стольких дней вынужденного бездействия, ему хотелось вдоволь насладиться искрящейся радостью этого дня.
– Хочешь, постоим немного?
Они остановились под большой разлапистой елью. Вдруг сверху на Дрого упал ком снега, скорлупки и опустошенная шишка. Послышалось сердитое цоканье.
Дрого посмотрел вверх. Прямо над его головой, на конце ветки, сжавшись в комок, сидела белка. Внимательно смотрела на Дрого своими черными выразительными глазенками и торопливо выговаривала что-то длинное и сердитое. Ругалась, а может быть, о чем-то предупреждала?
– Выйдем из леса, – говорил Каймо, – дальше – в низину, там – через поле промеж двух ельников. Оленя там взять можно, и жеребца можно. Если не устанешь, можем подальше пройти. Места покажу…
Дрого улыбался. Когда Каймо махнул рукой, показывая направление, края его мехового плаща разошлись, и на левом боку открылся довольно необычный предмет. Необычный для той охоты, на которую они отправились.
– Что смеешься? – Похоже, Каймо немного смущен.
– Смотрю, ты со старого Гора пример берешь. На оленя – с дубиной? И как? Хорошо получается?
– Увидишь! – улыбнулся Каймо. – А может, и не увидишь… Это не для оленей. Забыл тебе сказать, чтобы и ты прихватил на случай. Лашии.
Дрого посерьезнел.
– Видели? Следы? Отец не говорил ничего…
– Видеть не видели, ни их самих, ни ясных следов. А только Гор говорит: должны они тут водиться! И Колдун.
Дрого невольно удвоил внимание, когда, промчавшись по довольно-таки крутому склону, вышли на открытое пространство, еще раз остановились, всматриваясь в ослепительные снега, черный кустарник, одинокие деревья и отдаленный лес. Да, оленей много, взять легко, можно и на обратном пути. Заячьи петли… Волк – и не один… Лошади… А что это за подозрительная тропка, там, у самой опушки? Нет, отсюда не разглядеть!..
– Каймо, что там такое? Не ваша тропа?
(Конечно нет! Старую занесло бы снегом, это свежий след!)
– Не знаю. Хочешь, посмотрим.
(Да! Вблизи след выглядел более чем подозрительно. Двуногие. Двое. Двигались уверенно, хотя снег глубок, а они без снегоступов, это ясно. Либо чужаки, либо… Жаль, здесь не понять: есть ли у них обувь? Может, пройти по следу хоть немного? Нет! Их только двое, это опасно. Прежде всего нужно предупредить своих.)
– Похоже, прогулка закончилась! Нужно возвращаться.
Каймо долго смотрел на этот странный след, закусив нижнюю губу. Наконец сказал, заметно колеблясь:
– Может, возьмем оленя? А то без добычи нехорошо. Надо мной и так посмеиваются, сам знаешь.
Дрого колебался недолго: слишком стосковалась рука по хорошему охотничьему удару!
Самца с отличными рогами завалил Дрого. Каймо настоял: «Я-то охотился вдоволь, а у тебя рука, поди, застоялась». Пока разделывали тушу, оба присматривались и прислушивались. Ничего. Вот разве что длиннохвостые птицы подняли в ельнике стрекот, постепенно удаляющийся вверх по склону. Но это мог быть кто угодно – волк, лисица… Медведь-шатун, наконец. Не обязательно человек, не обязательно лапши.
Когда работа уже подходила к концу, Каймо неожиданно заговорил. Мирно, с улыбкой:
– Слушай, а как тебе моя жена? Нравится?
(Странный вопрос! С чего это он вдруг?)
– Еще бы! За женихом пойдет не всякая. Нату за мной не пошла бы, даже оставь я тогда Начальный дар.
(Мирный разговор приятелей. И намек: не за каждым невеста пойдет в изгнание!)
– Да. – Каймо работал сосредоточенно, не поднимая глаз. – Вижу, ты ей тоже нравишься. Как же! Герой! Отца ее едва не завалил! Слушай, а может, и впрямь, это ты для нее самый подходящий мужик? А?
– Не дури! – Дрого начал всерьез злиться. – Тебя что, весенний заяц укусил? Так сейчас вроде бы зима! Тебе такая хозяйка очага досталась, а ты…
– Вот-вот, и я про то же, – смиренно вздохнул Каймо. – Такая хозяйка очага – и кому? Трусу, неумехе. Только зайцев ловить и способен! Да у вас, может быть, все уже слажено, а? Со мной разобраться – и порядок! Вы же встречались, пока меня не было. Договорились о чем или пока – так?
– Что ты несешь?! – Дрого разгневался не на шутку. – Я твою Туйю вижу-то только издали. Вчера, правда, приходила ко мне, так не из-за меня – из-за тебя, дурака! Вуула спроси, он с нами был. Переживает она. Мучается. За тебя, дурака, переживает!
Казалось, Каймо слушает, но не слышит. Сосредоточенное, злое лицо, плотно сжатые губы… Закончив разделывать добычу, он снегом тщательно вытер кремневый и костяной ножи, убрал их в поясной мешочек.
– Все! Пошутили, и ладно! Давай укладываться. Дрого огляделся. Хотя тени уже удлинились, до заката оставалось еще порядочно времени. Но Каймо прав: лучше вернуться засветло. Нежить не давала о себе знать, но по-прежнему неукоснительно соблюдалось установленное: охотники возвращаются до заката или ночуют вне стойбища; по-прежнему Колдун ежевечерне наводил Огненный круг.
Возвращались молча. Теперь Дрого шел впереди с головой оленя на плече, с лучшими кусками мяса в охотничьей торбе. Каймо нес шкуру и свою долю туши. На подъеме дважды оглянулся. (Следы. Утоптанное место, кровь… Самое лучшее – снегопад, но едва ли он начнется… Подождать? В другой раз? НЕТ! Другого раза не будет, он знает себя…)
Дрого шел не оборачиваясь. Почему-то присутствие Каймо за спиной раздражало, и он не хотел, чтобы случайный взгляд выдал его чувства. (Не в себе парень! Похоже, прав был Вуул: тут уже ничего не сделать, ничего не изменить. Подальше и от него, и от Туйи, – пусть живут себе как знают… Но ведь он обещал Айону! Да и что душой кривить: Туйя ему и впрямь небезразлична…)
День все так же хорош, бодрящ и ярок, но для Дрого он словно потускнел. Исчезла куда-то утренняя радость, и даже оленьи рога, ощущаемые на ходу затылком сквозь меховую шапку, казались не столько долгожданной добычей, сколько досадной помехой… Вспомнились отцовские слова:«Будь с Каймо поосторожнее».
Вот и та самая ель, под которой остановились они на пути туда, с которой верещала белка. А вот и скорлупки, но сам зверек исчез. Нет, вновь «цок-цок-цок-цок-цок», только откуда-то с вершины…
Дрого остановился, опустил оленью голову на снег. Сопение за спиной раздражало все больше и больше.
– А морозец-то прихватывает! – заметил он не оборачиваясь. Скинул рукавицу, зачерпнул горсть снега и стал растирать щеки и нос. (Почему этот хмырь так нестерпимо сопит?!)
– Значит, твой кровный друг поручил приглядывать за моей женой? И если что, ты мне подобьешь глаз за Туйю?!
Голос, произнесший это как будто над самым ухом, звучал так странно, что Дрого не поверил, что это сказал Каймо. Он хотел обернуться, чтобы увидеть говорящего, но не успел. Страшный удар обрушился на голову. Мир раскололся и почернел. Все исчезло.
Каймо стоял над поверженным, пытаясь разобраться в своих чувствах. Когда Дрого упал, он в первый момент прикрыл глаза и стоял так какое-то время, не думая ни о чем. Одинокий. И гордый собой. (Получилось! Он все же решился – и получилось! Сразу, с одного удара! «Ну что, умею ли я владеть дубинкой? Узнал теперь?») А ведь до самого последнего момента он не знал, осмелится или нет! Зато теперь он знает точно: Каймо – не трус, не слабак. Он еще посмеется над всеми, кто так думает; и не только посмеется! Мы еще увидим, кто сильнее, кто удачливее!..
Еще многое предстоит сделать. Каймо знал, когда он вернется (на закате!), что скажет: «Пусть великий вождь простит слова Каймо, но Дрого, твой сын, обезумел! Он пытался меня убить – вот, взгляни, – а потом бежал. Я очнулся, за ним пошел, искал, звал, но…» Но к этому нужно приготовиться. Следы замести. Навести новые… Трудно, очень трудно (ах, если бы снегопад!), но время есть… Пойдут ли ночью с факелами? Пойдут, должно быть: еще бы, сынок вождя! Любимец Колдуна! Но понять след будет трудно, уж он постарается… А там, глядишь, и снегопад поможет.
Следовало действовать. Прежде всего – тело. Каймо знал, где укроет его: внизу, в балочке, есть щель. И много волчьих следов поблизости. Пройти туда незамеченным поможет тот странный след, что они видели утром. И следы их снегоступов помогут (вот бы еще и снегопад!..). А потом… Если что-нибудь и найдут, то не раньше весны. Но сначала… Едва ли его удар убил Дрого, скорее всего, только оглушил. Значит, следует…
Каймо почувствовал вдруг, что содержимое его живота подкатывает прямо к горлу. Оказывается, одно дело – нанести первый, внезапный удар, и совсем другое… Он нерешительно поднял копье. Под левую лопатку? Предательски задрожала рука. Этак и малицы не пробьешь! А может быть, перевернуть его на спину и кинжалом – в горло?
Каймо понимал: оттягивая неизбежное, он сам себя обманывает. Да и опасно это: Дрого ведь и очнуться может… Если жив конечно; но он же и проверить не смеет, жив ли! А вдруг уже сейчас его враг очнулся и только ждет, когда Каймо приблизится?! Нет, медлить нельзя! Как бы то ни было, еще один-два удара дубинкой не помешают! А там будет видно, – может, на том и кончится.
Каймо воткнул копье в снег и вновь взялся за дубинку. Отошел на два шага назад, примериваясь… Зловещее цоканье, казалось, ударило его прямо в лицо, заставив вздрогнуть всем телом. («О, жабье дерьмо! Опять эта треклятая белка!») Плохо соображая, что он делает, Каймо перебросил дубинку в левую руку, выхватил дротик, метнул… Мимо конечно! С еловой лапы упал снежный ком, поднялась серебристая пыль, а зверь порскнул вверх по стволу и, невидимый, продолжал посылать свои проклятия убийце.
Нужно взять себя в руки, нужно кончать с этим делом… пока и впрямь беда не стряслась! Каймо не присутствовал на казни Мала, но видел другие казни, еще будучи Туули-несмышленышем, и понимал, что его ждет в случае неудачи, если все будет раскрыто. Тотемного столба нет? Привяжут к ближайшей сосне, а там… Он вновь невольно зажмурился и закусил губу, словно почувствовал, как медленно вспарывает кожу кремневый нож, как булькает и шипит горячая смола…
ДОВОЛЬНО! Правый кулак вновь стиснул рукоять дубины. Сейчас, сейчас…
Где-то поблизости послышался шорох еловых ветвей, и затем… скрип шагов… не звери, ДВУНОГИЕ!
Дико вскрикнув, Каймо раскрыл глаза. Первая мысль была: «Сородичи! Заподозрили, выследили, следом пошли, все, конец!» Но то, что он увидел, оказалось еще страшнее.
От старых елей, передвигаясь в снегу какими-то странными полушагами-полупрыжками, на него надвигались два человекоподобных существа – одно побольше, другое поменьше. Солнце сквозь вершины деревьев косо било им в спины, деталей не рассмотреть, но Каймо понял: «Голые! Злые! ГОЛОДНЫЕ!» Показалось: ОГРОМНЫЕ!
– Лашии!!! – закричал он неведомо кому.
– АРР-ХА! – вырвалось из их глоток. Сейчас эти лапы вцепятся в него, и эти ухмыляющиеся пасти…
Каймо не закричал – завизжал. Так, только, конечно, слабее, верещит смертельно раненный заяц. Не целясь, не примеряясь, запустил дубинку навстречу приближающимся чудовищам, судорожно схватил копье и, отталкиваясь им, устремился на своих снегоступах…куда угодно! Подальше! Скорее!
– Спаси-и-ите! – С каким-то отрешенным удивлением Каймо понял: это он сам кричит!
(Спуск. Крутой. Туда, к полю… Может, там не догонят?)
Ноги запутались на середине склона; он перекувырнулся через голову, покатился, не чая остаться целым… и, запутавшись в кустарнике, сквозь снег, залепивший глаза, увидел: догоняя хозяина, скользит по склону его копье. А колчан – вот он, рядом, только ремень порван. И дротики, должно быть, не все целы.
(Да что же он расселся здесь, под кустом? Его же нагонят сейчас!) Встал. (Ох! Нога! Сломал?) Колчан – пока в охапку. (Бросить? Нельзя!) Теперь – копье. И – скорее, скорее!
Каймо немного опомнился где-то посредине поля. Он бежал не разбирая дороги, но подсознательно – в сторону, противоположную той, где они видели утром необычный след. Он заставил себя остановиться. Осмотрелся. Погони не было – ни вблизи, ни вдали. Нужно подумать, как быть дальше. Запутывать следы? Каймо вдруг отчетливо понял, что дело это, казавшееся столь простым еще вчера – да что там вчера, сегодня, совсем недавно! – ему просто не по силам. От пережитого? От страха? Быть может, и так, да только теперь вдруг пришло ясное понимание: и не будь этой встречи с лашии, все равно все его хитрости следопыт распутает без труда. Даже ночью, при свете факелов. Вот разве что снегопад поможет…
А ведь еще придется возвращаться! Через ТО место! При одной этой мысли взопревшее от панического бега тело пробрала ледяная дрожь. Каймо со страхом вглядывался в эти холодные, чужие, враждебные окрестности и чувствовал себя одиноким и потерянным… Ему до слез стало жаль себя самого. (Ну почему так? За что? Стал мужчиной, и вот на тебе! Одни неудачи, одни обиды…)
Все равно нужно что-то делать. Еще светло, еще небо синее, но по теням видно: времени осталось не так уж много! А возвращаться в сумерках или, чего доброго, ночевать одному … Каймо глубоко вздохнул, вытер слезы. Связал ремень колчана, проверил дротики. Один цел, два сломаны, один потерян (ах да! тот, что в белку…). С колчаном через плечо, с копьем в руке он заскользил через поле к дальней опушке. Потом нужно будет вернуться к месту охоты, потом – туда, где они разделали оленя (там можно оставить сломанный дротик), потом… придется еще раз к тем следам. Он ведь ищет своего пропавшего, ополоумевшего друга!
Запутывая след (или убеждая себя в том, что он это делает), Каймо с трепетом прислушивался к малейшему шороху, приглядывался ко всему хоть сколько-нибудь подозрительному. Лашии ничем не давали о себе знать, и он понемногу стал успокаиваться. Но предстояло самое страшное: идти туда, где они появились! Конечно, можно было бы, возвращаясь, обойти то место стороной. Но ведь нужно посмотреть… Проверить…
Он убеждал себя: все в порядке! Лашии потому и не погнались за ним, что довольствовались найденным мясом. Олениной и человечиной. И это – самое лучшее, теперь можно сказать общинникам: «Бегал в низине, искал повсюду. А что случилось – понял, когда пошел по обратной тропе, в стойбище». Тем более нужно увидеть все своими глазами. Быть может, подобрать что-нибудь… Там будет видно!
Когда поднимался по склону с копьем наготове, сердце стучало бешено, за каждым кустом засада мерещилась. Но – тишина вокруг; кажется, проклятущая белка и та замолкла. А вот и само место! Каймо облегченно перевел дух. Да! Все произошло именно так, как он и ждал, как надеялся. Тела не было нигде, зато оставался след, уводивший в ельник, в самую глушь. Видно, за ноги волочили. Мертвого конечно… Копье валялось на том самом месте, куда оно выпало из руки Дрого, оленья голова исчезла. Каймо не собирался идти по следу, но его заинтересовал какой-то предмет, чернеющий поодаль на снегу, в желтом сиянии солнца, клонящегося к вечеру. Изо всех сил стиснув копье, с опаской подошел поближе. Колчан Дрого! Видно, за куст зацепился, когда волокли хозяина. Мертв! Ясное дело, мертв!
Подобрав колчан, он вернулся к большой ели. Взял в руки чужое копье, воткнул поглубже древком в снег… (Не хочется! Но сделать нужно, иначе могут и не поверить.) Наконец, набрав в грудь побольше воздуха, зажав древко у самого наконечника правой рукой, резко налег левым предплечьем на острие так, чтобы, порвав рукав малицы, оно нанесло неопасную, но кровоточащую рану. Вот теперь – действительно порядок!
Собираясь в обратный путь, Каймо повеселел. То, что случилось, – самое лучшее, гораздо лучше его первоначального замысла: спрятать труп. Следопыт спрятанное разыщет, почти наверняка нашли бы – сын вождя как-никак! А сейчас – и добивать не пришлось самому, лашии постарались. (А смерть-то какая паскудная!) И пожалуй, никто из следопытов не станет теперь слишком внимательно искать там, в низине. Следом лашии займутся, это – главное. Ну а потом, глядишь, и снегом завалит – ищи тогда, распутывай, что хочешь и как хочешь!
Каймо улыбнулся, перекинул через плечо оба колчана. (Жаль, торба с мясом где-то пропала. Но эту потерю объяснить легко: друга искал; не до мяса было!). Взял в каждую руку по копью и так, с улыбкой, заскользил на своих снегоступах по синему вечереющему снегу назад, к стойбищу.
– Не знаю, великий вождь, сам ничего понять не могу! – шмыгая носом, скороговоркой частил Каймо. – Все хорошо было, все мирно! Оленя вместе добыли. А стали разделывать, разговор пошел. О моей жене, о Туйе. И что с ним только случилось – не знаю. Вначале с кулаками на меня кинулся; оттолкнул я его, он – за копье! Еле увернулся. Вот. Смотрите!
(Да. Есть на что посмотреть: не рана – царапина. Даже неглубокая… И это – удар Дрого? Копьем?!)
Арго вспомнил дротик, вошедший в плечо Айону. И ведь с руки был бросок, без металки! Но вопросы после. Сейчас другое важно…
– Как ударил – мне враз память отшибло…
(Отшибло память от такой царапины?!)
– Очнулся, думаю: «Хорошо хоть не добил! И с чего это он?» Туда, сюда, Дрого нигде нет! Уж я искал, искал… Кричал, звал – никого! А на обратном пути вижу его оружие валяется, а самого нет, только следы. Двуногие. Двое. И видно, тело волокли! Хотел бежать за ними, да подумал: уж лучше всем! А то что ж одному-то? Дрого – не мне чета, а все равно скрутили…
Когда Каймо закончил свой рассказ, Арго задал только два вопроса:
– Ты уверен, что его похитили лашии ? Не чужаки ?
– Думаю, лашии. Видно, шли без снегоступов. Но кто знает? Не видел же я их.
– До места далеко?
– Дотемна не дойти. А в темноте и сбиться можно. Разве что с факелами.
Розово-желтое закатное сияние постепенно гасло. Наступали синие сумерки. До ночи совсем недолго, а Небесная Старуха только-только начинает просыпаться, на свет ее ока рассчитывать не приходится.
– Приготовьте факелы, – скомандовал вождь, – трут и огневые палочки. Выступаем сейчас. Не все. – Он поднял вверх растопыренную ладонь. – Пятеро. И я. Поведет Каймо.
Большинство мужчин оставалось в стойбище. Следовало быть настороже: кто бы ни похитил Дрого, возможен налет. Арго надеялся на Колдуна. И на старого Гора.
Подбежала Туйя. В глазах – недоумение и слезы.
– Великий вождь, позволь мне пойти с вами! Туйя не боится ночного леса! Туйя не боится врагов! Туйя умеет ходить на снегоступах, умеет обращаться и с копьем, и с металкой!
Арго улыбнулся – одними губами:
– Это хорошо, что Туйя храбра и знает оружие. Все это и здесь может пригодиться. Туйя должна остаться.
Собрались быстро, но смеркалось еще быстрее. Отряд все дальше и дальше уходил в темнеющий лес. Факел пока не зажигали: след на снегу просматривался хорошо, несмотря на сгущающийся мрак.
Вел Каймо, Арго шел за ним, след в след, внимательно всматриваясь в каждое движение вожатого. Он не взял Туйю еще и потому, что понимал: ее муж врет! Но в чем? И что случилось с Дрого на самом деле? Это предстояло выяснить, и в любом случае лучше, чтобы при этом не было женщин. Тем более – жены того, с кем может произойти беда.
Глава 21
ЛАШИИ
Когда-то они были людьми. Были ли они людьми сейчас? Трудно сказать. Приземистые, сутулые, коротконогие, они тем не менее очень походили на людей, даже несмотря на густую шерсть, что покрывала их тело, распространялась на лицо, гораздо сильнее, чем у тех, кто в незапамятные времена встречал длиннотелых пришельцев. Речь? Да, у них еще была речь, почти членораздельная, сопровождаемая мимикой и жестами, но гораздо более простая, чем прежде. Говорят, что люди отличаются от зверей тем, что способны раскалывать камни, использовать для своих нужд сучья или осколки костей. Что ж, лашии еще не забыли совсем, как колоть камень, для чего может пригодиться крепкий, утолщенный к одному концу сук или острый осколок кости. Но и здесь отличия от предков были налицо: Чем дальше, тем больше лашии предпочитали свои мощные руки и крепкие зубы всяким посторонним штучкам. Одежда? Они понимали, что кусок шкуры может защитить от ветра и холода, и при случае могли в него завернуться или набросить на плечи, но все же обычно ходили голыми, даже зимой. Законы? Когда-то, в незапамятные времена, их дальние предки блюли закон: не трогай своих, помогай своим и, чтобы исполнять это, обуздывай себя, воздерживайся от своих женщин, хотя бы пока на небе эта Белая светится! У лашии остались какие-то смутные воспоминания о законе, но и эти воспоминания давным-давно сделались лишь предметом издевок.
Еще говорят: люди отличаются от животных тем, что умеют шутить. Что ж, на такое способны и лашии. Забавно дать тумака зазевавшейся бабе, пнуть того, кто послабее, и слушать его скулеж. Намного смешнее, насытившись всласть пойманной длиннотелой, вытворить с ней еще что-нибудь этакое!.. Как эти длиннотелые уморительно визжат, когда отрываешь от них, кусок за куском, кровоточащее сладкое мясо! Но самое большое веселье наступало тогда, когда удавалось захватить длиннотелую вместе с ее отродьем, особенно с девчонкой! Уж тут выдумкам и забавам не было конца и края…
Мал был прав: лашии воистину могли бы с гордостью называть себя свободным народом, если бы только они были способны понять и выразить столь сложную мысль. У них был один закон: все позволено! Все, что тебе не помешает сделать тот, кто сильнее тебя! И единственным чувством, заставлявшим эти существа держаться вместе, была ненависть. Всеобщая, постоянная, жгучая и непримиримая ненависть к длиннотелым.
Давным-давно, когда в Среднем Мире не было даже предков наших героев, предки лашии – коротконогие – были его подлинными хозяевами. Потом невесть откуда явились длиннотелые – со своими бабами, своим оружием, своими законами. И вот, вместо того чтобы сразу же истребить непрошеных гостей, сохранив навечно свою кровь, свои законы и обычаи, прежние хозяева Среднего Мира соблазнились чужими бабами, породнились с чужаками, стали им подражать, перенимать их обычаи и законы! Но – не все, не все!..
Те коротконогие, для кого голос крови был превыше всего, почувствовав, что они не могут сопротивляться пришельцам и предателям, старались держаться подальше от тех и от других. Мир был велик, места хватало всем – и они уходили, чтобы сохранить свое «я», ту жизнь, к которой привыкли и которую считали единственно возможной. Тогда они еще были людьми.
Время шло; Великий червь наматывал свои кольца. От поколения к поколению, коротконогие-предатели сами превращались в длиннотелых и шаг за шагом завоевывали мир. А те, кто не хотел путаться с длиннотелыми, оттеснялись все дальше и дальше, теряя связи, утрачивая прежние навыки, шаг за шагом освобождаясь от человеческой сущности, превращаясь из людей-коротконогих в лашии. И чем дальше, тем больше крепла их ненависть к длиннотелым, к людям… Уже и слово-то само почти исчезло, а ненависть только росла! Постепенно она становилась взаимной: люди не выносили лашии, само их сходство с людьми отталкивало и ужасало. Но не только отвращение проложило между ними непреодолимую пропасть. Лашии похищали детей и женщин, причем делали это очень умело. Эти существа, все дальше и дальше удаляясь от человека, приобретали такие свойства, которые делали их одинаково опасными как для зверей, так и для людей. Наделенные огромной физической силой, они были вместе с тем чрезвычайно изворотливы, хитры и коварны. Поговорка «прятаться, как лашии» была широко распространена в самых различных Родах и общинах, и применительно к человеку, охотнику, она отнюдь не выражала осуждение. Ни один хищник не мог так скрытно подобраться к самому стойбищу, так терпеливо, часами выжидать подходящего случая, чтобы, схватив свою жертву, бесследно исчезнуть. Бесследно, несмотря на то что в погоню за лашии отправлялись самые лучшие следопыты.
Еще говорят: люди отличаются от животных тем, что умеют шутить. Что ж, на такое способны и лашии. Забавно дать тумака зазевавшейся бабе, пнуть того, кто послабее, и слушать его скулеж. Намного смешнее, насытившись всласть пойманной длиннотелой, вытворить с ней еще что-нибудь этакое!.. Как эти длиннотелые уморительно визжат, когда отрываешь от них, кусок за куском, кровоточащее сладкое мясо! Но самое большое веселье наступало тогда, когда удавалось захватить длиннотелую вместе с ее отродьем, особенно с девчонкой! Уж тут выдумкам и забавам не было конца и края…
Мал был прав: лашии воистину могли бы с гордостью называть себя свободным народом, если бы только они были способны понять и выразить столь сложную мысль. У них был один закон: все позволено! Все, что тебе не помешает сделать тот, кто сильнее тебя! И единственным чувством, заставлявшим эти существа держаться вместе, была ненависть. Всеобщая, постоянная, жгучая и непримиримая ненависть к длиннотелым.
Давным-давно, когда в Среднем Мире не было даже предков наших героев, предки лашии – коротконогие – были его подлинными хозяевами. Потом невесть откуда явились длиннотелые – со своими бабами, своим оружием, своими законами. И вот, вместо того чтобы сразу же истребить непрошеных гостей, сохранив навечно свою кровь, свои законы и обычаи, прежние хозяева Среднего Мира соблазнились чужими бабами, породнились с чужаками, стали им подражать, перенимать их обычаи и законы! Но – не все, не все!..
Те коротконогие, для кого голос крови был превыше всего, почувствовав, что они не могут сопротивляться пришельцам и предателям, старались держаться подальше от тех и от других. Мир был велик, места хватало всем – и они уходили, чтобы сохранить свое «я», ту жизнь, к которой привыкли и которую считали единственно возможной. Тогда они еще были людьми.
Время шло; Великий червь наматывал свои кольца. От поколения к поколению, коротконогие-предатели сами превращались в длиннотелых и шаг за шагом завоевывали мир. А те, кто не хотел путаться с длиннотелыми, оттеснялись все дальше и дальше, теряя связи, утрачивая прежние навыки, шаг за шагом освобождаясь от человеческой сущности, превращаясь из людей-коротконогих в лашии. И чем дальше, тем больше крепла их ненависть к длиннотелым, к людям… Уже и слово-то само почти исчезло, а ненависть только росла! Постепенно она становилась взаимной: люди не выносили лашии, само их сходство с людьми отталкивало и ужасало. Но не только отвращение проложило между ними непреодолимую пропасть. Лашии похищали детей и женщин, причем делали это очень умело. Эти существа, все дальше и дальше удаляясь от человека, приобретали такие свойства, которые делали их одинаково опасными как для зверей, так и для людей. Наделенные огромной физической силой, они были вместе с тем чрезвычайно изворотливы, хитры и коварны. Поговорка «прятаться, как лашии» была широко распространена в самых различных Родах и общинах, и применительно к человеку, охотнику, она отнюдь не выражала осуждение. Ни один хищник не мог так скрытно подобраться к самому стойбищу, так терпеливо, часами выжидать подходящего случая, чтобы, схватив свою жертву, бесследно исчезнуть. Бесследно, несмотря на то что в погоню за лашии отправлялись самые лучшие следопыты.