Милевская Людмила. Любовники чертовой бабушки

   На вокзальной площади, как и положено, меня поджидал целый эскорт: «Рено», «Пежо», парочка «Мерседесов», два «Форда», одни «Жигули», три старые «Волги» и даже один «Запорожец». И еще они будут русских ругать!
   — Музка, едем к нам? — чисто риторически спросила бабушка Франя, жестом давая родне понять, чтобы даже и не помышляли сегодня заграбастать меня.
   Все состроили кислые мины, но покорились. Но каждый взял с меня клятву, что в ближайшее время я уделю внимание и их «бабке» да бисквитному пирогу с пьяной вишней. Особенно хорошо удавался этот пирог Дане, жене Петра, старшего сына бабушки Франи, поэтому приоритет я оставила за их семьей. Остальные пошли в порядке убывания кулинарных способностей жен. Таким образом мой друг детства Якуб оказался самым последним, поскольку вообще не был женат.
   — Музка, как там Анна моя? — имея в виду бабулю, спросила бабушка Франя, едва мы переступили порог ее дома.
   Музка — по-польски ласково, как по-русски Музочка, поэтому я не обиделась, а выразила уверенность:
   — Думаю, что бабуля в порядке.
   И привела бабушку Франю в неописуемое волнение.
   — Как это «думаешь»? — поразилась она. — Разве вы с ней не видетесь?
   — Видимся, но в последние дни нечасто. Я приехала из Франции, если ты не заметила по телеграмме, которую я дала в Тьонвиле.
   — Телеграмму получил Петр, но как ты оказалась во Франции?
   Несмотря на объединенную Европу, для бабушки Франи Франция не меньшая заграница, чем для нас Чукотка или Владивосток.
   — Долго рассказывать, — буркнула я, всем сердцем устремляясь на Старо Място.
   Точнее, в костел двенадцатого века, где меня вполне уже мог поджидать мой любимый Казимеж. Но пока я душой и сердцем рвалась в действующий памятник старины, бабушка Франя хлопотала над праздничным ужином. Праздник, естественно, был в честь моей важной персоны. Точнее, сам мой приезд был для них праздником, причем искренним, а не просто поводом выпить. Мои родственники, к слову сказать, все как один малопьющие.
   Я крутилась и так, и эдак, не зная, под каким предлогом смотаться в костел. Когда начали подтягиваться Янек с Мартой, я поняла, что будут сложности. А когда к ним присоединился пан Ляссота (со своей семьей) и его внук Дариуш (со своей), я окончательно прозрела: мысль о встрече с Казимежем придется оставить на завтрашний день. А сегодня буду сидеть в родном кругу, пить ягодные наливки, есть «кнедли» и «бабку» да петь «Марыся, Марыся, меня полюбила», а также «Хей, Янчак, хей!».
   Так и вышло. Тот не знает настоящего счастья, кто из малой семьи. Когда за одним столом собирается толпа, и толпа эта не просто друзья или приятели, а люди, безмерно сочувствующие, всегда готовые прийти на помощь и воспринимающие твою боль, как свою, — это настоящее счастье. Меня подхватила волна всеобщей любви и с легкостью понесла от одного родного берега к другому. И везде мне были рады, и все меня безмерно любили, и каждый желал мне только добра. Моими победами здесь гордились, мои оплошности тут прощали, и не было места зависти, злобе, хитрости, колкости и недоверию.
   «Неужели такую толпу состряпали всего два человека? — замирая от нежности, думала я, разглядывая лица тех, в чьих жилах текла кровь, очень близкая мне. Моя прапрабабка Магдалена полюбила прапрадеда Хенрыка, и вот результат. Столько народу! И ведь это еще не все, если верить дедушке Казику. Остальные разбросаны по другим городам Европы, и их трудно пересчитать».
   Теплая ласковая волна несла меня и несла, и у каждого берега непременно вспоминалось обо мне что-нибудь эдакое, необыкновенное: для них, разумеется, не для меня. Дядя Петр с растроганным умилением рассказывал, как я в отрочестве завалила в костер его новенький мотоцикл. Дядя Янек, сверкая слезой безмерной любви, припомнил, как затеяла я волейбол в его огромной гостиной и разнесла вдребезги стекла. Вспоминал мои подлые «шалости» и радовался им как ребенок мой старший кузен Дариуш. Тетушка тоже расчувствовалась, восторгаясь, какой необыкновенной малышкой я когда-то была: наделала (простите) в кастрюлю и аккуратно грех свой крышкой прикрыла.
   Все рекорды, однако, побил пан Ляссота. Он рассказал самый пакостный эпизод из моего польского детства. Оказывается, я подбила его правнука Якуба стащить шубу его матери, пани Моники. Новую беличью шубку мы толкнули старьевщику, а на вырученные деньги накупили дешевых конфет, которые щедрой рукой раздали всем, кого знали. Рассказывая все эти ужасы, пан Ляссота от умиления едва не рыдал. Он растроганно гладил меня по голове и с искренней нежностью приговаривал:
   — Ах, какая наша Музка выросла красивая. Уж таких красавиц и не бывало в нашем роду.
   И я ему верила: он действительно не замечал моих шепелявости и косолапости.
   Счастливая и утомленная любовью родни, в свою спальню на втором этаже я попала далеко за полночь. Рухнула на кровать и заснула почти мгновенно. Лишь успела подумать: «А бедный Казимеж весь день проторчал в костеле».

Глава 37

   Когда я сплю, в огромном доме бабушки Франи вся семья ходит на цыпочках. Даже собака не решается лаять. Магнитофон, телевизор и тем более радио включать запрещено категорически, даже если ждут сообщения о нападении Польши на вражескую Россию. (Как такое могло когда-то случиться?! Понять не могу! Как не пойму никогда нонсенса с Иваном Сусаниным, который в России герой, и постылый предатель в дружеской Польше. Своими глазами читала в одной польской газете нашему герою их горький упрек: «Как мог этот Иван — славянин! — так подло предать своих братьев поляков?» Уж не знаю истории, но постоянно гадаю: какая пакость стравливала веками нас, близких, родных по духу и крови поляков и русских? Думаю, шло все от наших немецких правителей. Это они так плохо относились к славянам, не иначе. Да простит меня немец — дед моего отца по материнской линии. Ведь я же его простила за то, что он в моих генах сидит и не дает мне покоя своей аккуратностью.) Но вернемся в мою спальню в доме бабушки Франи. Совершенно естественно, что на следующее утро проснулась я от истошного крика Марыси Сташевской. Она горестно сообщала всему кварталу, что пропал ее черный лифчик. При этом обращалась она почему-то к своему мужу, сумасшедшему Тадеку, — видимо, он ответственный за белье своей женушки. Почему сумасшедшему, спросите вы? А разве нормальный мужчина мог бы жениться на скандальной Марысе?
   Должна сказать, ультразвук просто «тьфу» в сравнении с самым обычным воплем Марыси. Открыв глаза, я с перепугу долго соображала, что происходит, а когда поняла, едва не помчалась искать черный лифчик Марыси. Я готова была искать что угодно, лишь бы она замолчала, но вовремя вспомнила, что в доме Сташевских ничего невозможно найти. Такой там всегда бардак — дело невиданное для чистоплотной Польши.
   Полежав в постели, я решила, что под «ультразвук» Марыси лучше пить кофе, чем спать, и поплелась в столовую. Бедная бабушка Франя не знала куда деть глаза от стыда за Марысю.
   — Ты проснулась? — спросила она с острым чувством вины и бросила загнанный взгляд в сторону владений Сташевских.
   Пришлось ее успокоить:
   — Да, Марыся вовремя меня разбудила.
   — Куда-то спешишь? — поинтересовалась бабушка Франя, наливая мне кофе.
   — Хочу попасть в большой универмаг до его закрытия на обед.
   Бабушка Франя знала, что мое свидание с Быдгощем всегда начиналось с этого универмага. Поэтому она не удивилась.
   — Позвонить Петру, чтобы он тебя отвез? — лишь спросила она.
   Быдгощ, конечно, центр воеводства и по европейским меркам город большой, но после нашего Питера он кажется просто деревней. Имею в виду только размеры, потому что весь Быдгощ легко можно обойти всего лишь за день. Однако местные жители добросовестно пользуются городским транспортом и личными автомобилями.
   — Зачем мне Петр? — рассмеялась я. — Я не работать сюда приехала. Прогуляюсь.
   Бабушка Франя в этом месте всегда приходила в ужас.
   — Прогуляешься до универмага? Это же страшно далеко!
   — Да, конечно, двадцать минут ходьбы.
   — Нет, Музка, ты, верно, хитришь, — не унималась бабушка Франя. — Боишься Петра оторвать от дел. Тогда дед Казя тебя отвезет.
   В мои планы не входило являться на свидание в обществе дедушки Кази, но такая уж у меня родня.
   Их любовь порой приносит огромные неудобства. Как я ни сопротивлялась, меня затолкали в старенький «Мерседес» и повезли в универмаг, а я-то хотела побродить по улочкам Быдгоща, полюбоваться старинными зданиями, на Старо Място зайти, а потом и в костел к Казимежу…
   Всего этого меня никто не лишал. Все это я сделала, но в присутствии бабушки Франи, дедушки Кази, а также Петра, Янека и Я куба, которые явились во время нашего спора. Спор немедленно прекратился, и мы всей толпой отправились в универмаг, а потом поставили автомобиль на стоянку и долго гуляли по улочкам Быдгоща. В некоторых местах Якуб меня даже фотографировал. Бабушка Франя энергично руководила этим процессом.
   — Якуб, сними Музку на фоне стелы, — приказала она, когда мы поравнялись с памятником советским солдатам, погибшим, освобождая Польшу от фашистской Германии.
   — Зачем? — поразился Якуб.
   — Пусть моя Анна видит, как относимся мы к освободителям.
   Действительно, памятник был ухожен на зависть всем нашим памятникам. И это несмотря на то, что освободители освободили поляков заодно и от Европы, в которую с такой радостью они вступили чуть позже.
   Я не зря так подробно рассказываю про этот памятник. Именно за ним располагался костел, где томился мой ненаглядный Казимеж. Пока родня млела от удовольствия, как хорошо их Музка проводит время, я с тоской поглядывала на шпиль с католическим крестом, который виднелся вдали. Я умирала от любви и нетерпения, но ничего поделать не могла. Вместо того чтобы со всех ног бежать к Казимежу, я вынуждена была чинно позировать перед фотокамерой Якуба. Бедный Казимеж испугался блондина какого-то. Вот где нас подстерегала бездна препятствий! И зачем было напрягаться блондину, когда и бабушка Франя неплохо умеет шпионить за мной, хоть и невольно?..
   Покрутившись на Старо Мясте, мы отправились на автостоянку, сели в свой «Мерседес» и.., поехали обратно домой. Все были очень довольные, а вот я возвращалась с тяжелым сердцем и головой, полной самых пессимистических мыслей.

Глава 38

   «Вряд ли вырвусь сегодня в костел, — думала я, — Петр потащит меня в свой дом».
   Родственники окружили меня таким плотным кольцом внимания, что я уже скромно строила планы. Они скрутили меня своей любовью и не отпускали. Лишь на пятый день удалось мне вырваться из цепких объятий родни. Я сразу же понеслась в костел. Под величественную органную музыку, с замирающим, трепещущим и жаждущим любви сердцем вошла я в храм чистоты.., и что же? Я обыскала там все закоулки, даже заглядывала под скамейки, но Казимежа не нашла. Убитая горем поплелась я в родное гнездо.
   «А что, если ему надоело ждать и он уехал? — гадала я. — А что, если он обиделся на меня? А что, если он меня разлюбил?»
   Но все было не так. Казимеж изо дня в день ждал меня вовсе не в костеле. Он издали наблюдал за входом, справедливо полагая, что другим путем в костел попасть невозможно. Когда я вышла из костела, он спокойно потопал за мной. Лишь рядом с домом бабушки Франи он рискнул обнаружить себя. Для меня это произошло совсем неожиданно. Глотая слезы, брела я по узенькой улочке и вдруг была схвачена за руку. Схвачена грубо. И глазом моргнуть не успела, как оказалась в темном подъезде. Чьи-то губы впились в мои. Я готова была оказать яростное сопротивление, но услышала голос Казимежа:
   — Муза… Любимая…
   От счастья я едва не упала.
   — Муза, — шептал мой Казимеж, приподнимая меня от пола, — как люблю я тебя. Если б ты меня так любила…
   — Давай не будем считаться, — ответила я.
   Он вернул меня на пол и сказал:
   — Уходи.
   «Довыпендривалась», — подумала я.
   Казимеж мне пояснил:
   — Я останусь здесь. Хочу точно удостовериться, что за тобой не следят, а завтра приходи снова в костел.
   — Когда?
   — Когда сможешь.
   — В восемь утра уже буду там, — заверила я, а Казимеж, зная мои привычки, рассмеялся.
   — Если будешь в двенадцать, и то уже хорошо, — сказал он, нежно целуя меня в щеку и легонько подталкивая к выходу.
   Я вынуждена была покориться, хоть и очень мне того не хотелось. Однако далеко я не ушла, а, спрятавшись за углом, дождалась Казимежа. Не могла я уйти, не взглянув на него. Казимеж вышел, посмотрел по сторонам и быстро пошел. На нем были голубая рубашка, усыпанная крупными красными звездами, и легкие пляжные брюки серовато-белого цвета. Странная рубашка и не менее странные брюки. Обычно он был придирчив к одежде.
   «Не очень-то по погоде оделся Казимеж», — подумала я, отмечая, что он загорел, а волосы выгорели и порыжели.
   Ночью я почти не спала — думала о Казимеже, вспоминала его губы, его поцелуи…
   Наконец наступило утро. Оно брызнуло в окно радостными лучами. Я вскочила с кровати, обняла воздух, поцеловала его и воскликнула:
   — Мой Казимеж!
   Резво влетев в столовую, я проделала то же самое с бабушкой Франей, онемевшей от удивления.
   — Ты уже встала, Музка? — спросила она, когда к ней вернулся голос.
   — Уже! Уже! Уже! — закружила по комнате я в ликующем вальсе.
   — Музка! Что случилось?! — это уже дедушка Казик спросил.
   — Проснулась! — весело сообщила я.
   — Но Марыся еще не кричала, — промямлил он, отводя Марысе роль петуха.
   — Ты предлагаешь мне ее разбудить? Я готова. Марыся! Марыся! — дурачась, воскликнула я.
   Бабушка Франя и дедушка Казик с улыбками умиления смотрели на меня и изредка переглядывались, пожимая плечами. Им было ясно, что я в отличнейшем настроении, но причин понять они не могли. Страшное любопытство разбирало обоих, они лишь подыскивали форму для его выражения. Первой нашлась бабушка Франя.
   — Ты влюбилась, — заключила она.
   — И потеряла сон, — добавил дедушка Казик.
   — Точно, вы угадали! — воскликнула я и бросилась целовать милых своих стариков. — Но больше не спрашивайте ни о чем, потому что я все равно не расскажу вам, как красив он и как умен, как ясен и смел его взгляд и как горячи его поцелуи! Ничего этого вы от меня не услышите, сколько ни просите!
   — Да уж, — поджала губы бабушка Франя. — В наши годы уж точно добиваться от девушки такой откровенности казалось кощунственным.
   — Вы жили всего лишь в прошлом веке, — напомнила я.
   Плотно позавтракав на радость бабушке Фране, я помчалась в костел. Я неслась по улицам города, мысленно представляя, как взгляну на Казимежа, как утону в его бездонных глазах, как станет он восхищаться моей красотой (уж простите) и другими достоинствами, коих у меня, как вы знаете, нет и в помине. Ничего не поделаешь: чем меньше достоинств у женщины, тем сильнее просит ее душа комплиментов. Моя душа погибала без комплиментов, на которые никогда не скупился Казимеж.
   Уже подходя к костелу, я заметила множество людей. Это мне показалось странным, костел — не пивная, и народ там никогда не толпится. Я так спешила к Казимежу, что даже изменила своим привычкам и не примкнула к толпе. Совладав с любопытством, я отправилась дальше и торопливо вошла в костел. И на этот раз Казимежа не было. Но я волноваться не стала, а подумала: «Он, верно, как в прошлый раз, решил за мной последить».
   Покидая костел, я собиралась направиться к площади Старо Място, а потом через мост на улицу, ведущую к дому бабушки Франи. Но планы мои были нарушены: я увидела у костела машину «Скорой помощи». Народ волновался, недовольный, что его разгоняют. То и дело раздавались крики, полные ужаса: «Матка Боска! Матка Боска!» Плохое предчувствие овладело мной — казалось, происходит нечто ужасное не там, в толпе, а в моей жизни. Я остолбенела и не в силах была двинуться с места, когда услышала «ультразвук» Марыси Сташевской:
   — Да вот же она, невеста покойного! Муза! Иди сюда! Твой Казик погиб!
   Я вскрикнула, ноги мои подкосились. Но устояла. Услышав, что я невеста, народ расступился — вопль застрял в моем горле.
   Казимеж, разбросав ноги и руки и отвернув от меня лицо, лежал на брусчатке. Его серовато-белые брюки стали беловато-серыми. Голубая рубашка с красными звездами, разорванная в нескольких местах, была так несвежа, словно ею протирали полы. Выгоревшие рыжевато-русые волосы спутались и были в крови.
   Я упала на колени и поползла к Казимежу, приговаривая:
   — Любимый, ты ведь живой, ты живой.
   Остановить меня никто не рискнул, даже отчаянная Марыся. Я подползла к Казимежу и заглянула в его лицо. Оно было так сильно разбито, что я испуганно отвернулась.
   — Это Казимеж Балицкий? — спросили меня.
   — Да, это он, мой любимый, — не узнавая своего голоса, ответила я.
   Кто-то поднял меня.
   — Нам нужно поговорить, — услышала я чужой мужской голос.
   Сомнамбулически ответила: «Хорошо» — и села в машину, которая вскоре затормозила у старинного особняка, обнесенного высокой оградой. Происходило все как в тумане, как не со мной. Когда дверь особняка открылась, я увидела Колю. Колю, мужа противной Выдры.
   Коля повел меня по широкой мраморной лестнице. Потом мы долго шли по длинному коридору, пока не уперлись в старинную дубовую дверь. За дверью был кабинет с массивной мебелью.
   — Муза, расскажи про Казимежа Балицкого, — усаживая меня на диван, грустным голосом попросил Коля и виновато добавил:
   — Пожалуйста, все, что знаешь.
   Сердце мое пронзила невыносимая боль.

Глава 39

   С Казимежем мы познакомились случайно, но он верил, что это судьба.
   Так дело было. С тяжелыми мыслями о своем третьем муже гуляла я по Быдгощу, добрела до Старо Мяста и застыла у памятника жертвам фашизма.
   Я почувствовала себя жертвой третьего мужа, мысли о нем приобрели оттенки трагизма. Ощутив острую нехватку любви, я устремилась к всевышнему — не пугайтесь, просто вошла в костел, который был рядом с памятником.
   В костеле шла служба. Играл орган. Народу было так много, что свободных мест на скамейках почти не осталось. Я отыскала себе уголок и уселась.
   Службы не слышала, разглядывая высокие своды потолка, призадумалась — мысли скакали.
   «Как здесь скучно, — горевала я. — Зачем Якубу приспичило ехать в Германию? Хоть он развлек бы меня. Очень вкусные получились вчера у бабушки Франи клецки. А какого Петр зажарил в честь моего приезда барашка! Пальчики оближешь и язык проглотишь!»
   На этой содержательной мысли я была потревожена.
   — Простите, не помешаю? — услышала я низкий, словно простуженный, голос.
   Повернула голову влево и увидела симпатичного молодого мужчину лет двадцати восьми, не больше.
   Мне в ту пору было, кажется, двадцать три.
   Короче, возраст мужчины показался приемлемым для приятной беседы. А то, что мужчина расположен на такую беседу, я не сомневалась. Его выдало восхищение, возникшее у него в глазах. От мужчин такие взгляды мне редко перепадали, чего не могу сказать о сестрах по полу: женщин мои недостатки восхищают частенько. Иногда даже приводят в восторг. Особенно подругу Ганусю. И Нинуся от Гануси не отстает. Впрочем, и Туся.
   Но не будем о грустном, вернемся к Казимежу.
   — Не помешаете, — ответила я и вернула свои (с легкой косинкой) очи сводам огромного потолка.
   Мужчина присел на скамейку рядом со мной, а я с еще большим рвением предалась размышлениям.
   На этот раз мысли не множились и не скакали, а потекли ламинарно, как любил выражаться Кази-меж: то есть в одной плоскости.
   "Интересно, он женат? Прикид на нем ничего, значит, денежки водятся. Выходит, женат.
   Хотя, вовсе не обязательно.
   Чем же он занимается?
   Явно интеллигент.
   По-моему, даже слишком. Мог бы и беседу со мной завязать. Надоело сидеть в безмолвии.
   Пора уходить.
   Если он с серьезными намерениями — увяжется за мной. Если нет, пусть молится, раз ему больше нечем заняться".
   Я поднялась со скамейки и медленно направилась к выходу. Мужчина вежливо меня пропустил и снова присел на скамейку. Черт возьми! Как я разозлилась!
   «Снова не повезло! Зачем он тогда глазел? Зачем восхищался?» — сердито думала я, выходя из костела.
   Как тут не вспомнить народную поговорку, которую любила моя хохлушка-свекровь, мать первого мужа!
   «У церкви была, и никто не полапал», — говаривала она.
   Не то ли произошло и со мной, но в самом прямом смысле, простите за откровенность?
   Я дошла до моста, постояла, опираясь на перила, посмотрела на темные воды Брды, да и взмечтнула. Представила вдруг себя в объятиях того незнакомца — Казимежа. Честное слово, еще не бывало со мной такого. Так к нему вдруг потянуло, что хоть обратно в костел беги.
   Такая мысль не показалась мне совершенно абсурдной.
   — Ах, почему это женщины всегда должны ждать, когда на них обратят внимание? Почему только мужчины могут выражать все желания вслух? — громко и горестно вопросила я у реки Брды.
   — Нет, нет, не надо, пожалуйста, — услышала я простуженный голос.
   Это был он. Взглянув на него, я спросила:
   — Что «не надо»?
   Было очевидно: он принял меня за чокнутую, готовую с моста сигануть.
   — Пожалуй, уже ничего, — с улыбкой ответил он, сообразив, что я не самоубийца. — Я вами залюбовался. Вы так величественно держите голову, будто вас специально учили этому.
   — Вы не ошиблись, — охотно разоткровенничалась я. — Совсем малышкой бабуля отдала меня в спортивную секцию по фехтованию. Она хотела исправить мою косолапость, но ничего не добилась. Там научили меня держать голову, а заодно и спину и кое-что еще, — добавила я, имея в виду только шпагу. — Но косолапость осталась.
   Он пропустил мою последнюю фразу мимо ушей — значит, знает, как вести себя с дамами. Этим он меня окончательно обворожил.
   — Значит, вы фехтуете? — с милой улыбкой восторга спросил незнакомец.
   Этой улыбки, к месту сказать, он не убирал со своего лица до самого дома бабушки Франи, куда вызвался меня проводить.
   — Фехтовала. И дофехтовалась до первого разряда. А вы чем занимаетесь?
   — В данный момент вами любуюсь. В костеле вы были так трогательны во время вашей молитвы.
   Я догадалась: «Видимо, он имеет в виду тот момент, когда я вспоминала барашка».
   — Меня зовут Муза, — демонстрируя хорошее воспитание, представилась я (хоть меня об этом и не просили).
   — Казимеж Балицкий, для вас просто Казик.
   — В таком случае, я Муза Добрая.
   — Могли бы и не говорить. То, что вы добрая, я понял с первого взгляда, — сказал мне Казимеж.
   А я поняла, что готова позволить ему пользоваться своей добротой.
   До самой своей смерти готова, но вышло все не так, как я хотела.
   Вышло все очень плохо.

Глава 40

   Я горестно уставилась на Колю:
   — Так я познакомилась с Казимежем Балицким. Как видишь, ничего особенного.
   — Если исключить личность самого Казимежа, — тоскливо вздохнул Коля. — Эх, Муза, не хочешь ты нам помочь, а жаль.
   — Кому «вам»?
   — Контрразведке.
   — Коля, — промямлила я, — Коля, я совсем ничего не знаю. Вам же секреты, наверное, подавай, а кто мне доверит секреты? Ты бы доверил?
   Он грустно покачал головой.
   — Кто ты, Коля? Ты можешь мне честно сказать? — спросила я без всякой надежды.
   Но он мне ответил:
   — Я полковник, женат на женщине, которую зовут Капитолина. Кстати, кое для кого и это большой секрет.
   «Выдра, что ли, секрет? — зло подумала я. — И пора с этим Колей-полковником переходить на „вы“. И надо срочно залиться слезами, а то он не правильно что-то себя ведет».
   И я залилась. Упрекнула его, рыдая:
   — Коля, вы играете моими чувствами. Обещали мне помогать, а сами ведете со мной игру, нечестную и опасную.
   Он расстроился, надеюсь, что искренне.
   — Да не веду я с тобой никакой игры! И перестань плакать, Муза! Слезами делу не поможешь.
   — Все вы мужчины такие, — пискнула я, — одни дела у вас на уме, только работа. А что при этом должны чувствовать бедные одинокие женщины, вам наплевать.
   Коля с иронией взглянул на меня и возразил, очень туманно:
   — Уж я-то знаю, что должны чувствовать женщины, но, как правило, они этого почему-то не чувствуют. Лучше скажи, зачем ты отравила агента?
   Слезы мигом улетучились из моих глаз.
   — Какого агента? — испуганно вскрикнула я.
   — Нашего Мишку Крохина.
   — Мишку Крохина?! Да я знать его не знаю и в глаза никогда не видывала.
   — А это кто, по-твоему? — спросил Коля и показал цветную фотографию моего французского поклонника, блондина Андре.
   — Вот здесь могу быть вам очень полезна, — немедленно оживилась я, — об этом кое-что знаю. Это Казанова из клуба «Парти дэ плэзир». Зовут его Андре. По нему сходят с ума все девушки, а он сохнет по мне, как это ни удивительно. Но при чем тут ваш Мишка Крохин?
   — Мишка Крохин и есть Андре, — процедил сквозь зубы полковник Коля и зло спросил:
   — Зачем ты его отравила? Парень в реанимации!
   — Что?! Так плох?! — искренне поразилась я.
   Честное слово, никак не рассчитывала на такой сильный эффект.
   — Плох? Неизвестно еще, будет ли Миша жить.
   — Я не виновата. Вовсе не собиралась его травить, всего лишь хотела, чтобы он поспал, пока я смотаюсь в Польшу. Этот Миша ходил за мной по пятам. И вообще, ничего не понимаю! Если он ваш агент, зачем тогда вы советовали насыпать ему тех таблеток?