Людмила МИЛЕВСКАЯ
ЛЮБОВНИКИ ЧЕРТОВОЙ БАБУШКИ
Глава 1
Куда идет женщина, которую бросил муж?
Если женщина поставила крест на своей женской карьере, она идет в кондитерскую; та же, которая всякое поражение считает решительным шагом к победе, отправляется в магазин дорогого белья.
Видимо, я, Муза Добрая, отношусь ко вторым. Выйдя из загса, я зашвырнула в сумочку паспорт со штампиком о разводе и расплакалась. Пока я плакала, ноги несли меня на Невский проспект. Что там? Там мое все: Пассаж, Гостиный Двор и прочее, необходимое женскому сердцу.
Если в Гостином Дворе выстроилась очередь не из богатых туристов, а из бедных питерцев, значит, там грандиозная распродажа. Лишь грандиозная распродажа сопровождается мизерными ценами, милыми питерцам, культурным, но бедным. Так и было: в Гостином Дворе полным ходом шла распродажа коллекционного белья.
Не смешно ли? Мы, нищие, решили оттоптать друг другу пятки за кусочек чуждой нам роскоши. Конечно, смешно.
Цены тоже были смешные, так почему бы не потоптаться с часок? За настоящим комплектиком от «Кристиан Диор» стоимостью, равной «Диору» китайскому, можно потоптаться и пару часов.
Но лишь потоптаться мне не удалось — почему-то никогда не ограничиваюсь малым. Я невезучая, неприятности у меня по максимуму: не успела и глазом моргнуть, как на меня, высокую молодую женщину, совершила налет пожилая кнопка-брюнетка. Заявив, что на моем месте стоял ее муж, она попыталась вышвырнуть меня (обиженную судьбой) из очереди.
И очередь с ней согласилась: да, здесь стоял мужчина, который ушел. «Но я тоже стояла и мужчины не видела!» Моих веских доводов не приняли, пришлось от отчаяния заявить, что тот мужчина, который ушел, был моим мужем. Брюнетка взвизгнула:
— У нас не может быть общего мужа!
— Само собой, — согласилась я. — Вы старая, а я молодая.
Зря правду сказала — это редко приводит к добру. Мне ли, Музе Доброй, об этом не знать? Ах, как я за правду свою настрадалась…
И все же я сделала эту глупость, краем глаза отметив, что очередь состоит из одних только женщин. И молодых среди них катастрофически мало. О горе мне!
Живо взглянув на очередь объективно, я сообразила: «Поскольку я высокая, статная и симпатичная, а моя оппонентка — маленькая, сутулая и замухрышистая, то преимущества целиком и полностью на ее стороне. Будь в этой очереди побольше мужчин, вот тогда бы…»
В этом вся я, со своей невезучестью. Меня подводит даже то, что другим помогает. Казалось бы, чем плохо быть симпатичной?
«Сейчас мне придется туго», — подумала я, ловя на себе неприязненные взгляды.
Но деваться некуда: пришлось демонстрировать олимпийское спокойствие в совокупности с исключительной интеллигентностью. Конечно, насколько это возможно в разъяренной дешевым «диором» очереди.
— Какие у вас доказательства, что мой муж — ваш муж? — голосом, полным мягкой рассудительности, спрашиваю у брюнетки.
— Я стояла с ним рядом, — несуразно отвечает она.
— Если каждая, постояв с моим мужем, станет притязать на него, что же это будет? Этак вся очередь вступит с ним в брак, — по-прежнему сохраняя нотки доброжелательности, возражаю я.
Возражаю, заметьте, мудро. Брюнетка же «наезжает»:
— Я не каждая. Вот туфли. Это его, — попирая логику, заявляет она.
В моей жизни было много ненависти, потому что в ней было слишком много любви. Согласна, в дальнейшем я повела себя несколько безрассудно, но у меня есть оправдание: меня бросил муж. И нервы ни к черту, и очередь смотрит так, словно знает уже о моем унижении. Согласитесь: обстановка благоприятная только для драки.
Драка и получилась. В основном били меня. Правда, и я в долгу не осталась.
Но все по порядку…
Ах да! Здесь надо сказать, что мужчины в моей жизни появляются неожиданно — как и месячные. Увы, для женщин и то и другое — невыносимо критические дни. И те и другие приходят с удивительной регулярностью, едва ли ни минута в минуту, но почему-то факт их появления ошеломляет меня всякий раз. Сначала это ошеломление радостное, а потом оно доставляет массу хлопот и неудобств. Все это сопровождается утомительным ожиданием: «Когда же, наконец, конец?!» Конец, чаще всего, незаметен, после чего я обретаю спокойствие.
И затем все сначала, радостное удивление, масса ненужных хлопот и страстное нетерпение: ожидание конца. Видимо, в этом и заключается женское счастье.
Так вот, прямо в этой дешевой очереди я нашла своего очередного мужчину — свое счастье, если так можно сказать. Он шел…
Нет, не так. Он летел!!! (Ко мне.) Летел, сопровождая этот нетерпеливый полет радостной улыбкой восторга!!!
Кажется, так. Не слишком слащаво я завернула? Признаю, чуточку переборщила, но я мечтательница, причем неисправимая — куда деваться? Суровая действительность такова. Российской женщине иной раз только эта радость и достается: мечтать, мечтать и еще раз мечтать, как завещал нам…
Впрочем, не помню, кто завещал. Кажется, кто-то великий — тот, по чьему плану в России эта суровая действительность и создавалась.
Так вот, он шел ко мне, а я на него смотрела во все глаза и понимала: «В жизни моей появился очередной мужчина! Ах, я опять не одна буду сражаться с суровой российской действительностью!»
Но как бы не так: я сразу ошиблась. Оказалось, снова одна: он спешил не ко мне, а к брюнетке. И улыбку свою нес он ей, а не мне. Он, красивый и стройный, бодрым шагом возвращался в строй, держа под мышкой коробку. Большую коробку.
Кстати, у меня тоже коробка была, не меньше. По пути в эту очередь я успела-таки завернуть и в другие отделы, купила себе…
Впрочем, долго перечислять, поэтому вернемся лучше к коробке. Когда брюнетка начала потрясать острыми кулачками перед моим носом, я положила сумочку со штампиком… Ой, простите (оговорка по Фрейду), я положила сумочку с паспортом в эту коробку, ну, чтобы иметь свободной хотя бы руку, то есть хотя бы одну. Мало ли…
И вот теперь идет этот мужчина с коробкой, я всей душой устремляюсь к нему, а он устремляется к злющей брюнетке.
Ах, какой одинокой я себя ощутила!
Такой заброшенной и никому не нужной почувствовала себя…
Что сразу захотелось сделать гадость брюнетке!
Уж простите, со мной это редко бывает, но пришлось так подумать: «Чем я, Муза Добрая, хуже этой злой Выдры? Лучше всем: от ног до талии и значительно выше! Но мой муж (пигмей и урод) целый год жил за мой счет, не улыбался, а только орал, я все терпела, но он сам же меня и бросил! Где справедливость?! С этой Выдрой нянчится такой красавец мужчина! И еще она на меня нападает? Да будь у меня такой высокий и приветливый муж, я была бы добрей своей доброй фамилии! Фу-у! Как подумаю, что в моем роду все были Добрые, сразу тошно становится!»
— Вот ты как?! Подлый изменщик! — гордо заявила я, вручая мужчине свою драгоценную коробку, набитую (если вы еще не забыли) покупками и документами.
Он широко открыл рот, но ничего не сказал, покорно принимая мою коробку. Так и стоял, растерянный, коробками облепленный. Я же, пользуясь тем, что руки свободны, не долго думая, дала отпор Выдре, представившейся его женой. К тому времени она набросилась-таки на меня с кулаками, да еще как резво — прямо на глазах росли мои шишки и синяки.
Пришлось за себя постоять.
— Как ты мог?! — восклицала я, обращаясь к мужчине, но таская за волосы Выдру. — Как ты мог изменить мне с этим ничтожеством, да еще поставить ЭТО в нашу с тобой очередь?
Мужчина буквально остолбенел. Зрелище не для слабых женщин: красавец-исполин с двумя коробками под мышками. Синеглазый блондин! Нос, как у министра финансов! Подбородок, как у премьера! Клянусь, он был красивей всех президентов, вместе взятых: и наших, и американских!
Я, чтобы не залюбоваться и не потерять над его Выдрой контроль, старательно отворачивалась. Однако краем глаза все же увидела, что на смену его изумлению явились другие чувства. Видимо, до мужчины начало доходить, ЧТО рвут мои пальцы. Да! Не что иное, как перья, которые его выдра-жена называет кудрями!
Я ЭТО рвала!
Сладострастно!
Поначалу смелость моя поразила мужчину. Было заметно: он даже в мыслях не допускал, что такое возможно. Потом в его глазах промелькнула обида следующего содержания: «Почему эта мысль не пришла в мою умную голову?» И вскоре уже я заметила на его красивом лице самое настоящее удовольствие. (Которое он неумело пытался скрыть под маской фальшивого возмущения — пассивного возмущения.) Я стройная и на вид хрупкая женщина, но в больших ладах со спортом, а потому справлялась с Выдрой легко.
Кстати, развод с мужем тоже немало мне в том помогал. Выдра не рада была, что напала.
Досталось ей за все: за мою злую судьбу, за то, что рано осиротела, за альфонсов мужей, которые меня обирали, за одиночество, за усталость бороться с российской действительностью, за то, что сбережения в банке пропали (до последней копейки!), за наглых соседей, бросающих окурки на мой (всегда чистый) балкон…
Короче, за все.
«Главное, чтобы никто не примкнул к нам из очереди», — думала я, отводя душу на Выдре.
Но добровольцев в очереди не нашлось, а муж Выдры был моим единомышленником — в этом я не сомневалась. Правда, его жена истерично взывала о помощи, но я чем сильнее лупила ее, тем громче вопила сама. Поэтому он легко мог сослаться на шум.
Поскольку мне никто не мешал, я увлеклась и била Выдру довольно долго (как мне показалось). Остыв и пресытившись, решила вернуться в «строй», но в этот момент очередь заволновалась: прошел слух, что заканчиваются ходовые размеры, и вообще, универмаг закрывается.
Услышав это, Выдра мгновенно утратила интерес к драке, выскользнула из моих рук и потонула в толпе. Я и ее муж, наоборот, немедленно соединились (в самом приличном смысле): мы были плотно прижаты друг к другу толпой.
И.., все как в женских романах: я посмотрела в его глаза, он — в мои, и нахлынуло!
Что это было, объяснить весьма трудно. То ли, связанные общей ненавистью, мы прониклись обоюдным сочувствием. То ли, объединенные одной радостью, мы испытали друг к другу симпатию. То ли его скандальная Выдра элементарно ему надоела…
Уж не знаю, но мы продолжали стоять, тесно прижавшись даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости: народ схлынул, и стало даже пустынно.
А мы стояли, глядя друг другу в глаза!
Я забыла про все на свете, унеслась с ним в райские дали…
Единственное, что сохранилось в моей голове от незадавшейся прошлой жизни: штампик в паспорте. Остальное — вылетело со свистом!
Вот как мы стояли!
И стояли мы до тех пор, пока голос Выдры не вывел нас из анабиоза.
— Коля, все, — с плаксивым негодованием сообщила она. — Закончились все размеры! День просто потерян!
Коля очнулся, вздрогнул и шарахнулся от меня, как от чумы. Взгляд его потух и стал бегающим, трусливым.
«Предатель», — подумала я.
Решительно вырвав у Коли свою коробку, я устремилась к выходу.
Выдра была безутешна.
Ха! Из всех приключений ее расстроило только то, что закончились размеры и закрылся универмаг.
Остальное, видимо, Выдру устраивало: словно я и не занималась прополкой ее «кудрей».
Кажется, такие потасовки в ее жизни обыденное явление. Тогда ясно, почему у нее вместо волос ужасные перья.
Я обиделась на судьбу окончательно. Спотыкаясь на каждой ступеньке, ругала и Выдру, и ее ренегата-муженька, и весь муравейник: нашу Галактику, нашу планету, нашу страну, наш город, Гостиный Двор…
Если женщина поставила крест на своей женской карьере, она идет в кондитерскую; та же, которая всякое поражение считает решительным шагом к победе, отправляется в магазин дорогого белья.
Видимо, я, Муза Добрая, отношусь ко вторым. Выйдя из загса, я зашвырнула в сумочку паспорт со штампиком о разводе и расплакалась. Пока я плакала, ноги несли меня на Невский проспект. Что там? Там мое все: Пассаж, Гостиный Двор и прочее, необходимое женскому сердцу.
Если в Гостином Дворе выстроилась очередь не из богатых туристов, а из бедных питерцев, значит, там грандиозная распродажа. Лишь грандиозная распродажа сопровождается мизерными ценами, милыми питерцам, культурным, но бедным. Так и было: в Гостином Дворе полным ходом шла распродажа коллекционного белья.
Не смешно ли? Мы, нищие, решили оттоптать друг другу пятки за кусочек чуждой нам роскоши. Конечно, смешно.
Цены тоже были смешные, так почему бы не потоптаться с часок? За настоящим комплектиком от «Кристиан Диор» стоимостью, равной «Диору» китайскому, можно потоптаться и пару часов.
Но лишь потоптаться мне не удалось — почему-то никогда не ограничиваюсь малым. Я невезучая, неприятности у меня по максимуму: не успела и глазом моргнуть, как на меня, высокую молодую женщину, совершила налет пожилая кнопка-брюнетка. Заявив, что на моем месте стоял ее муж, она попыталась вышвырнуть меня (обиженную судьбой) из очереди.
И очередь с ней согласилась: да, здесь стоял мужчина, который ушел. «Но я тоже стояла и мужчины не видела!» Моих веских доводов не приняли, пришлось от отчаяния заявить, что тот мужчина, который ушел, был моим мужем. Брюнетка взвизгнула:
— У нас не может быть общего мужа!
— Само собой, — согласилась я. — Вы старая, а я молодая.
Зря правду сказала — это редко приводит к добру. Мне ли, Музе Доброй, об этом не знать? Ах, как я за правду свою настрадалась…
И все же я сделала эту глупость, краем глаза отметив, что очередь состоит из одних только женщин. И молодых среди них катастрофически мало. О горе мне!
Живо взглянув на очередь объективно, я сообразила: «Поскольку я высокая, статная и симпатичная, а моя оппонентка — маленькая, сутулая и замухрышистая, то преимущества целиком и полностью на ее стороне. Будь в этой очереди побольше мужчин, вот тогда бы…»
В этом вся я, со своей невезучестью. Меня подводит даже то, что другим помогает. Казалось бы, чем плохо быть симпатичной?
«Сейчас мне придется туго», — подумала я, ловя на себе неприязненные взгляды.
Но деваться некуда: пришлось демонстрировать олимпийское спокойствие в совокупности с исключительной интеллигентностью. Конечно, насколько это возможно в разъяренной дешевым «диором» очереди.
— Какие у вас доказательства, что мой муж — ваш муж? — голосом, полным мягкой рассудительности, спрашиваю у брюнетки.
— Я стояла с ним рядом, — несуразно отвечает она.
— Если каждая, постояв с моим мужем, станет притязать на него, что же это будет? Этак вся очередь вступит с ним в брак, — по-прежнему сохраняя нотки доброжелательности, возражаю я.
Возражаю, заметьте, мудро. Брюнетка же «наезжает»:
— Я не каждая. Вот туфли. Это его, — попирая логику, заявляет она.
В моей жизни было много ненависти, потому что в ней было слишком много любви. Согласна, в дальнейшем я повела себя несколько безрассудно, но у меня есть оправдание: меня бросил муж. И нервы ни к черту, и очередь смотрит так, словно знает уже о моем унижении. Согласитесь: обстановка благоприятная только для драки.
Драка и получилась. В основном били меня. Правда, и я в долгу не осталась.
Но все по порядку…
Ах да! Здесь надо сказать, что мужчины в моей жизни появляются неожиданно — как и месячные. Увы, для женщин и то и другое — невыносимо критические дни. И те и другие приходят с удивительной регулярностью, едва ли ни минута в минуту, но почему-то факт их появления ошеломляет меня всякий раз. Сначала это ошеломление радостное, а потом оно доставляет массу хлопот и неудобств. Все это сопровождается утомительным ожиданием: «Когда же, наконец, конец?!» Конец, чаще всего, незаметен, после чего я обретаю спокойствие.
И затем все сначала, радостное удивление, масса ненужных хлопот и страстное нетерпение: ожидание конца. Видимо, в этом и заключается женское счастье.
Так вот, прямо в этой дешевой очереди я нашла своего очередного мужчину — свое счастье, если так можно сказать. Он шел…
Нет, не так. Он летел!!! (Ко мне.) Летел, сопровождая этот нетерпеливый полет радостной улыбкой восторга!!!
Кажется, так. Не слишком слащаво я завернула? Признаю, чуточку переборщила, но я мечтательница, причем неисправимая — куда деваться? Суровая действительность такова. Российской женщине иной раз только эта радость и достается: мечтать, мечтать и еще раз мечтать, как завещал нам…
Впрочем, не помню, кто завещал. Кажется, кто-то великий — тот, по чьему плану в России эта суровая действительность и создавалась.
Так вот, он шел ко мне, а я на него смотрела во все глаза и понимала: «В жизни моей появился очередной мужчина! Ах, я опять не одна буду сражаться с суровой российской действительностью!»
Но как бы не так: я сразу ошиблась. Оказалось, снова одна: он спешил не ко мне, а к брюнетке. И улыбку свою нес он ей, а не мне. Он, красивый и стройный, бодрым шагом возвращался в строй, держа под мышкой коробку. Большую коробку.
Кстати, у меня тоже коробка была, не меньше. По пути в эту очередь я успела-таки завернуть и в другие отделы, купила себе…
Впрочем, долго перечислять, поэтому вернемся лучше к коробке. Когда брюнетка начала потрясать острыми кулачками перед моим носом, я положила сумочку со штампиком… Ой, простите (оговорка по Фрейду), я положила сумочку с паспортом в эту коробку, ну, чтобы иметь свободной хотя бы руку, то есть хотя бы одну. Мало ли…
И вот теперь идет этот мужчина с коробкой, я всей душой устремляюсь к нему, а он устремляется к злющей брюнетке.
Ах, какой одинокой я себя ощутила!
Такой заброшенной и никому не нужной почувствовала себя…
Что сразу захотелось сделать гадость брюнетке!
Уж простите, со мной это редко бывает, но пришлось так подумать: «Чем я, Муза Добрая, хуже этой злой Выдры? Лучше всем: от ног до талии и значительно выше! Но мой муж (пигмей и урод) целый год жил за мой счет, не улыбался, а только орал, я все терпела, но он сам же меня и бросил! Где справедливость?! С этой Выдрой нянчится такой красавец мужчина! И еще она на меня нападает? Да будь у меня такой высокий и приветливый муж, я была бы добрей своей доброй фамилии! Фу-у! Как подумаю, что в моем роду все были Добрые, сразу тошно становится!»
— Вот ты как?! Подлый изменщик! — гордо заявила я, вручая мужчине свою драгоценную коробку, набитую (если вы еще не забыли) покупками и документами.
Он широко открыл рот, но ничего не сказал, покорно принимая мою коробку. Так и стоял, растерянный, коробками облепленный. Я же, пользуясь тем, что руки свободны, не долго думая, дала отпор Выдре, представившейся его женой. К тому времени она набросилась-таки на меня с кулаками, да еще как резво — прямо на глазах росли мои шишки и синяки.
Пришлось за себя постоять.
— Как ты мог?! — восклицала я, обращаясь к мужчине, но таская за волосы Выдру. — Как ты мог изменить мне с этим ничтожеством, да еще поставить ЭТО в нашу с тобой очередь?
Мужчина буквально остолбенел. Зрелище не для слабых женщин: красавец-исполин с двумя коробками под мышками. Синеглазый блондин! Нос, как у министра финансов! Подбородок, как у премьера! Клянусь, он был красивей всех президентов, вместе взятых: и наших, и американских!
Я, чтобы не залюбоваться и не потерять над его Выдрой контроль, старательно отворачивалась. Однако краем глаза все же увидела, что на смену его изумлению явились другие чувства. Видимо, до мужчины начало доходить, ЧТО рвут мои пальцы. Да! Не что иное, как перья, которые его выдра-жена называет кудрями!
Я ЭТО рвала!
Сладострастно!
Поначалу смелость моя поразила мужчину. Было заметно: он даже в мыслях не допускал, что такое возможно. Потом в его глазах промелькнула обида следующего содержания: «Почему эта мысль не пришла в мою умную голову?» И вскоре уже я заметила на его красивом лице самое настоящее удовольствие. (Которое он неумело пытался скрыть под маской фальшивого возмущения — пассивного возмущения.) Я стройная и на вид хрупкая женщина, но в больших ладах со спортом, а потому справлялась с Выдрой легко.
Кстати, развод с мужем тоже немало мне в том помогал. Выдра не рада была, что напала.
Досталось ей за все: за мою злую судьбу, за то, что рано осиротела, за альфонсов мужей, которые меня обирали, за одиночество, за усталость бороться с российской действительностью, за то, что сбережения в банке пропали (до последней копейки!), за наглых соседей, бросающих окурки на мой (всегда чистый) балкон…
Короче, за все.
«Главное, чтобы никто не примкнул к нам из очереди», — думала я, отводя душу на Выдре.
Но добровольцев в очереди не нашлось, а муж Выдры был моим единомышленником — в этом я не сомневалась. Правда, его жена истерично взывала о помощи, но я чем сильнее лупила ее, тем громче вопила сама. Поэтому он легко мог сослаться на шум.
Поскольку мне никто не мешал, я увлеклась и била Выдру довольно долго (как мне показалось). Остыв и пресытившись, решила вернуться в «строй», но в этот момент очередь заволновалась: прошел слух, что заканчиваются ходовые размеры, и вообще, универмаг закрывается.
Услышав это, Выдра мгновенно утратила интерес к драке, выскользнула из моих рук и потонула в толпе. Я и ее муж, наоборот, немедленно соединились (в самом приличном смысле): мы были плотно прижаты друг к другу толпой.
И.., все как в женских романах: я посмотрела в его глаза, он — в мои, и нахлынуло!
Что это было, объяснить весьма трудно. То ли, связанные общей ненавистью, мы прониклись обоюдным сочувствием. То ли, объединенные одной радостью, мы испытали друг к другу симпатию. То ли его скандальная Выдра элементарно ему надоела…
Уж не знаю, но мы продолжали стоять, тесно прижавшись даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости: народ схлынул, и стало даже пустынно.
А мы стояли, глядя друг другу в глаза!
Я забыла про все на свете, унеслась с ним в райские дали…
Единственное, что сохранилось в моей голове от незадавшейся прошлой жизни: штампик в паспорте. Остальное — вылетело со свистом!
Вот как мы стояли!
И стояли мы до тех пор, пока голос Выдры не вывел нас из анабиоза.
— Коля, все, — с плаксивым негодованием сообщила она. — Закончились все размеры! День просто потерян!
Коля очнулся, вздрогнул и шарахнулся от меня, как от чумы. Взгляд его потух и стал бегающим, трусливым.
«Предатель», — подумала я.
Решительно вырвав у Коли свою коробку, я устремилась к выходу.
Выдра была безутешна.
Ха! Из всех приключений ее расстроило только то, что закончились размеры и закрылся универмаг.
Остальное, видимо, Выдру устраивало: словно я и не занималась прополкой ее «кудрей».
Кажется, такие потасовки в ее жизни обыденное явление. Тогда ясно, почему у нее вместо волос ужасные перья.
Я обиделась на судьбу окончательно. Спотыкаясь на каждой ступеньке, ругала и Выдру, и ее ренегата-муженька, и весь муравейник: нашу Галактику, нашу планету, нашу страну, наш город, Гостиный Двор…
Глава 2
Домой я пошла пешком, потому что плакала горько-горько и остановиться никак не могла. Не хотелось спускаться в метро, привлекая к себе внимание.
Долго шла — прохожие слез моих не замечали. Лишь один бомж-алкоголик обратил внимание и, жалея меня: «Красавица, ты не плачь», — протянул грязный пакет. Я зачем-то взяла его и завернула с подарком в сквер.
В сквере выяснилось, чем одарил меня бомж: в пакете лежала «закусь» — кусочек колбасы и плавленый сырок, изрядно помятый.
«Вот чего я стою!» — пуще прежнего зарыдала я и потопала дальше.
Не помню, как добрела до родного дома. В свой двор я вошла, держа в одной руке коробку, а в другой сиротский кусочек колбасы и помятый сырок.
Нет худа без добра: заодно выяснилось, что от моего дома до Невского два часа плетущимся шагом с посиделками на скамейке. Об этом бодро сообщил голос диктора, раздавшийся из раскрытого на первом этаже окна. «В Петербурге двадцать три часа», — сказал он, и я вошла в свой подъезд, подумав: «А на часах у Гостиного было девять вечера, когда я убегала от Выдры и Коли».
Лифт уже не работал, и на девятый этаж пришлось топать пешком. У двери своей квартиры я вспомнила про ключ и только собралась полезть в коробку за сумочкой, как в подъезде погас свет. Я немедленно заинтересовалась маленьким лучиком, пробивающимся из моей квартиры.
«Странно, — удивилась я, — три месяца назад мой бывший муж совершил легендарный подвиг: по всему периметру дверного проема старательно набил толстый слой поролона. Все друзья и соседи до сих пор поражаются, как мне удалось заставить его утрудиться. (Может, поэтому он и сбежал?) Откуда же лучик? Неужели опять забыла закрыть дверь на ключ?»
Вывод напрашивался сам собой: пора ставить самозакрывающийся английский замок, иначе воры рано или поздно проникнут в мою квартиру — будет обидно, что совсем беспрепятственно.
Но если я поставлю самозакрывающийся английский замок, тогда (при моей забывчивости) в квартиру не всегда беспрепятственно смогу попасть я. А воры, если сильно захотят, попадут куда угодно.
И снова сам собой напрашивался вывод: не стоит ставить английский замок.
С этой философской мыслью я толкнула дверь и вошла в прихожую. Поскольку выяснилось, что квартира была доступна ворам весь день, то первым делом я рванула в спальню — посмотреть, висит ли еще на вешалке в шкафу лисья шуба (хоть и затертая, но все же моя).
Убедившись, что шуба висит, я успокоилась и вернулась в прихожую. Размышляя, как бы приучить себя хоть изредка закрывать дверь на ключ, я машинально нащупывала ногой комнатные тапочки, стоящие под телефонной тумбочкой.
Когда с пятого раза этого сделать не удалось, я рассердилась. Как же так?! Этот несложный процесс происходил у меня на протяжении многих лет с неизменным успехом, и вот нате вам, здрасте: уже не могу с ходу в свои «шлепки» попасть.
Не желая мириться с очередным поражением, я упрямо продолжала елозить ногой под тумбочкой, порвала чулок, вытерла пыль, но так и не ощутила привычного тепла своего козла.
«Шлепки» мои были пошиты из козлиного меха и украшены белыми пушистыми помпончиками, но все это в прошлом. Теперь они засаленные и облезлые, но по-прежнему любимые — ведь я однолюбка.
Ха! Да-да! Дай мне хоть один из мужей мизерную возможность его любить, и я была бы верна этому гаду до гроба. Впрочем, верна я была и без этой возможности.
Не за это ли мои мужья меня сами бросали?
Ох, что о том!
«Шлепок» я так и не нашла. В конце концов я вынуждена была наклониться и заглянуть под телефонную тумбочку.
«О боже!»
Сердце мое оборвалось. Под тумбочкой было пусто. Пусто совсем. Даже не было пыли. Только четыре ножки на полу, благодаря которым тумбочка и стояла. И все! Никаких тапочек. Случай невиданный, потрясший меня невероятно. А ведь я точно помнила, как перед выходом из дома по обычаю оставила тапки там.
«На протяжении многих лет каждодневно мои шлепанцы дожидались меня под этой тумбочкой, — в страшной растерянности размышляла я. — Воры? Но лисья шуба на месте. Куда же тогда делись тапочки?»
Не найдя ответа на заурядный вопрос, я посмотрела на коробку, брошенную прямо на пол. Я сделала над собой усилие и решила коробку не раскрывать.
Я сказала себе: "Покупки потом. Сначала переоденусь в домашний халат, поужинаю колбасой и сырком (хотелось сделать приятное доброму бомжу), после чего лягу спать. А вот завтра…
Начинать новую жизнь надо только с приятного".
Я поплелась за халатом. Каково же было мое удивление, когда не обнаружила я и халата.
«Ну, это уж слишком, — возмутилась я. — Разрази меня гром, если не лежал он там, где я обычно второпях оставляю его, то есть между стиральной машинкой и полочкой для белья в ванной комнате».
Я обшарила чулан, прихожую, ванную, кухню и даже туалет.
Уже без всякой надежды прошлась по спальне и даже заглянула в гостиную, куда, учитывая мои привычки, халат мог попасть только вместе со мной.
Поиски не увенчались успехом. Прихватив колбасу и плавленый сырок (продолжало хотеться сделать приятное бомжу), я в серьезной задумчивости поплелась на кухню. Ела без аппетита, напряженно гадая, куда же делись родные предметы.
«Вот беда, — не переставала удивляться я, — как пусто и одиноко вдруг стало. Кто бы мог подумать, что такая мелочь может вывести из равновесия человека. Да, мужчины в мой дом приходят и уходят, а халат и тапочки остаются»,. — мудро заключила я, горько сожалея о пропаже последних.
И тут меня осенило: уж не муж ли решил гнусно мне отомстить?
Но, поразмыслив, я осознала, что с этой версией придется расстаться.
Во-первых, обвинять его в такой жестокости явных причин не было.
А во-вторых, ключ от входной двери я отобрала у негодяя в тот же миг, как поняла, что журнальный столик наших соседей мне родней и дороже, чем собственный муж.
А поняла я это тогда, когда он целых три ночи провел вне нашего дома.
Знаю, российские женщины будут меня ругать за поспешность, но мужа я из дому не выгоняла — лишь ключ у него отобрала.
«Зачем же мужу ехать ко мне без ключа? — размышляла я. — А рассчитывать на то, что я, как обычно, дверь не закрою, муж мой не мог. Я (как любая разумная женщина) не афишировала свои недостатки, упирая в семейной жизни в основном на достоинства, коих у меня (как у любой разумной женщины) не перечесть».
Изрядно утомившись от бесплодных размышлений, я дожевала колбасу с сырком (все же сделала приятное бомжу) и отправилась спать. В спальне повалилась на кровать прямо в одежде, решив, что раз нет тапочек с халатом, так нечего и раздеваться. Но сколько я ни ворочалась, сон не шел.
— Нет, это черт знает что такое! — в конце концов возмутилась я, вскакивая с кровати. — Черная дыра это или квартира?! Куда мог пропасть мой халат? А тапочки? Куда исчезли мои козловые тапочки? Нет, не усну, пока не найду!
Знай я, что когда найду, так и вовсе не усну, может, не стала бы носиться по дому, а спокойно сомкнула вежды. Но я ни о чем таком жутком не подозревала, а потому вновь, на сей раз методично, шаг за шагом принялась осматривать все углы и закоулки своей большой квартиры. Прихожая, кухня, ванная, туалет, спальня, чулан, зеленая комната (явно лишняя и названная по цвету обоев), зал (вот уж куда я никогда не захожу!), балкон…
Так я добралась до гостиной. Обследовав тумбочку с телевизором (фигня, наш «Горизонт»), горку с хрусталем (так себе, совсем немного Богемии), шкаф с книгами (о-о, пять погонных метров прекрасного переплета!), я даже заглянула за кадку с цветком. Там было пусто. Не отрывая взгляда от пола, я устремилась к дивану.
Диван — моя гордость!
Девятнадцатый век. Обтянутый новеньким югославским велюром — ох, бешеные деньги! Перетяжчик подлец, да и реставратор мошенник, ворюга, скандалист почище последнего мужа…
Да, о чем это я, так вот, под диваном тапочек не оказалось, впрочем, как и халата. Пошарив для верности под днищем, я извлекла такой слой пыли, что не удержалась от амбициозных мыслей о Книге рекордов Гиннесса.
Но тапочек и под диваном я не нашла. Вздыхая, собралась было подняться с колен и.., обмерла.
Долго шла — прохожие слез моих не замечали. Лишь один бомж-алкоголик обратил внимание и, жалея меня: «Красавица, ты не плачь», — протянул грязный пакет. Я зачем-то взяла его и завернула с подарком в сквер.
В сквере выяснилось, чем одарил меня бомж: в пакете лежала «закусь» — кусочек колбасы и плавленый сырок, изрядно помятый.
«Вот чего я стою!» — пуще прежнего зарыдала я и потопала дальше.
Не помню, как добрела до родного дома. В свой двор я вошла, держа в одной руке коробку, а в другой сиротский кусочек колбасы и помятый сырок.
Нет худа без добра: заодно выяснилось, что от моего дома до Невского два часа плетущимся шагом с посиделками на скамейке. Об этом бодро сообщил голос диктора, раздавшийся из раскрытого на первом этаже окна. «В Петербурге двадцать три часа», — сказал он, и я вошла в свой подъезд, подумав: «А на часах у Гостиного было девять вечера, когда я убегала от Выдры и Коли».
Лифт уже не работал, и на девятый этаж пришлось топать пешком. У двери своей квартиры я вспомнила про ключ и только собралась полезть в коробку за сумочкой, как в подъезде погас свет. Я немедленно заинтересовалась маленьким лучиком, пробивающимся из моей квартиры.
«Странно, — удивилась я, — три месяца назад мой бывший муж совершил легендарный подвиг: по всему периметру дверного проема старательно набил толстый слой поролона. Все друзья и соседи до сих пор поражаются, как мне удалось заставить его утрудиться. (Может, поэтому он и сбежал?) Откуда же лучик? Неужели опять забыла закрыть дверь на ключ?»
Вывод напрашивался сам собой: пора ставить самозакрывающийся английский замок, иначе воры рано или поздно проникнут в мою квартиру — будет обидно, что совсем беспрепятственно.
Но если я поставлю самозакрывающийся английский замок, тогда (при моей забывчивости) в квартиру не всегда беспрепятственно смогу попасть я. А воры, если сильно захотят, попадут куда угодно.
И снова сам собой напрашивался вывод: не стоит ставить английский замок.
С этой философской мыслью я толкнула дверь и вошла в прихожую. Поскольку выяснилось, что квартира была доступна ворам весь день, то первым делом я рванула в спальню — посмотреть, висит ли еще на вешалке в шкафу лисья шуба (хоть и затертая, но все же моя).
Убедившись, что шуба висит, я успокоилась и вернулась в прихожую. Размышляя, как бы приучить себя хоть изредка закрывать дверь на ключ, я машинально нащупывала ногой комнатные тапочки, стоящие под телефонной тумбочкой.
Когда с пятого раза этого сделать не удалось, я рассердилась. Как же так?! Этот несложный процесс происходил у меня на протяжении многих лет с неизменным успехом, и вот нате вам, здрасте: уже не могу с ходу в свои «шлепки» попасть.
Не желая мириться с очередным поражением, я упрямо продолжала елозить ногой под тумбочкой, порвала чулок, вытерла пыль, но так и не ощутила привычного тепла своего козла.
«Шлепки» мои были пошиты из козлиного меха и украшены белыми пушистыми помпончиками, но все это в прошлом. Теперь они засаленные и облезлые, но по-прежнему любимые — ведь я однолюбка.
Ха! Да-да! Дай мне хоть один из мужей мизерную возможность его любить, и я была бы верна этому гаду до гроба. Впрочем, верна я была и без этой возможности.
Не за это ли мои мужья меня сами бросали?
Ох, что о том!
«Шлепок» я так и не нашла. В конце концов я вынуждена была наклониться и заглянуть под телефонную тумбочку.
«О боже!»
Сердце мое оборвалось. Под тумбочкой было пусто. Пусто совсем. Даже не было пыли. Только четыре ножки на полу, благодаря которым тумбочка и стояла. И все! Никаких тапочек. Случай невиданный, потрясший меня невероятно. А ведь я точно помнила, как перед выходом из дома по обычаю оставила тапки там.
«На протяжении многих лет каждодневно мои шлепанцы дожидались меня под этой тумбочкой, — в страшной растерянности размышляла я. — Воры? Но лисья шуба на месте. Куда же тогда делись тапочки?»
Не найдя ответа на заурядный вопрос, я посмотрела на коробку, брошенную прямо на пол. Я сделала над собой усилие и решила коробку не раскрывать.
Я сказала себе: "Покупки потом. Сначала переоденусь в домашний халат, поужинаю колбасой и сырком (хотелось сделать приятное доброму бомжу), после чего лягу спать. А вот завтра…
Начинать новую жизнь надо только с приятного".
Я поплелась за халатом. Каково же было мое удивление, когда не обнаружила я и халата.
«Ну, это уж слишком, — возмутилась я. — Разрази меня гром, если не лежал он там, где я обычно второпях оставляю его, то есть между стиральной машинкой и полочкой для белья в ванной комнате».
Я обшарила чулан, прихожую, ванную, кухню и даже туалет.
Уже без всякой надежды прошлась по спальне и даже заглянула в гостиную, куда, учитывая мои привычки, халат мог попасть только вместе со мной.
Поиски не увенчались успехом. Прихватив колбасу и плавленый сырок (продолжало хотеться сделать приятное бомжу), я в серьезной задумчивости поплелась на кухню. Ела без аппетита, напряженно гадая, куда же делись родные предметы.
«Вот беда, — не переставала удивляться я, — как пусто и одиноко вдруг стало. Кто бы мог подумать, что такая мелочь может вывести из равновесия человека. Да, мужчины в мой дом приходят и уходят, а халат и тапочки остаются»,. — мудро заключила я, горько сожалея о пропаже последних.
И тут меня осенило: уж не муж ли решил гнусно мне отомстить?
Но, поразмыслив, я осознала, что с этой версией придется расстаться.
Во-первых, обвинять его в такой жестокости явных причин не было.
А во-вторых, ключ от входной двери я отобрала у негодяя в тот же миг, как поняла, что журнальный столик наших соседей мне родней и дороже, чем собственный муж.
А поняла я это тогда, когда он целых три ночи провел вне нашего дома.
Знаю, российские женщины будут меня ругать за поспешность, но мужа я из дому не выгоняла — лишь ключ у него отобрала.
«Зачем же мужу ехать ко мне без ключа? — размышляла я. — А рассчитывать на то, что я, как обычно, дверь не закрою, муж мой не мог. Я (как любая разумная женщина) не афишировала свои недостатки, упирая в семейной жизни в основном на достоинства, коих у меня (как у любой разумной женщины) не перечесть».
Изрядно утомившись от бесплодных размышлений, я дожевала колбасу с сырком (все же сделала приятное бомжу) и отправилась спать. В спальне повалилась на кровать прямо в одежде, решив, что раз нет тапочек с халатом, так нечего и раздеваться. Но сколько я ни ворочалась, сон не шел.
— Нет, это черт знает что такое! — в конце концов возмутилась я, вскакивая с кровати. — Черная дыра это или квартира?! Куда мог пропасть мой халат? А тапочки? Куда исчезли мои козловые тапочки? Нет, не усну, пока не найду!
Знай я, что когда найду, так и вовсе не усну, может, не стала бы носиться по дому, а спокойно сомкнула вежды. Но я ни о чем таком жутком не подозревала, а потому вновь, на сей раз методично, шаг за шагом принялась осматривать все углы и закоулки своей большой квартиры. Прихожая, кухня, ванная, туалет, спальня, чулан, зеленая комната (явно лишняя и названная по цвету обоев), зал (вот уж куда я никогда не захожу!), балкон…
Так я добралась до гостиной. Обследовав тумбочку с телевизором (фигня, наш «Горизонт»), горку с хрусталем (так себе, совсем немного Богемии), шкаф с книгами (о-о, пять погонных метров прекрасного переплета!), я даже заглянула за кадку с цветком. Там было пусто. Не отрывая взгляда от пола, я устремилась к дивану.
Диван — моя гордость!
Девятнадцатый век. Обтянутый новеньким югославским велюром — ох, бешеные деньги! Перетяжчик подлец, да и реставратор мошенник, ворюга, скандалист почище последнего мужа…
Да, о чем это я, так вот, под диваном тапочек не оказалось, впрочем, как и халата. Пошарив для верности под днищем, я извлекла такой слой пыли, что не удержалась от амбициозных мыслей о Книге рекордов Гиннесса.
Но тапочек и под диваном я не нашла. Вздыхая, собралась было подняться с колен и.., обмерла.
Глава 3
Крик застрял в моем горле, кровь запульсировала в висках, сердце бешено заколотилось.
То, что я увидела, не было подвластно разуму.
Это было невероятно!
Потрясающе!
Невообразимо!
Фантастично!
Но зато стало ясно, куда делись мои тапочки и халат: они были на мне! Да, да, именно на мне, потому что на диване лежала я!
На диване лежала я!
Я здорово испугалась, особенно в первую секунду.
Да и как тут не испугаться, когда в моей гостиной на моем диване в двенадцать часов ночи лежит кто-то посторонний. Я же не сразу поняла, что эта золотоволосая симпатяга, распластавшаяся в непринужденной позе, и есть именно я — так сказочно прекрасна она была с плотно закрытым ртом.
Лишь из скромности я не сразу сходство признала. Однако, обнаружив на ее ногах мои тапочки, я вмиг отбросила все сомнения.
А когда увидела на красавице и мой халат, тут уж крепко призадумалась: а кто же та женщина с бледным усталым некрасивым лицом, пристально вперившая в меня угрюмый свой взгляд из зеркала, висящего над диваном? Неужели тоже я?
Разум ответил: «Ну да, а кто же еще? Я, безмятежно спящая на диване, конечно, гораздо свежей, но это и неудивительно. Лежать на диване — не одно и то же, что разводиться с мужем, давиться по очередям и безоружными руками вправлять мозги скандальным выдрам».
Что-то ухнуло у меня внутри, оборвав степенный ход мыслей. Словно огненный шар пронесся в воздухе, опалив и грудь, и лицо.
«Фу ты, боже! О чем это я! Как могу я одновременно сидеть на полу и лежать на диване? Не лучше ли ущипнуть себя, как положено в таких случаях? Может, я сплю и вижу сон?»
Сдуру и ущипнула. Должна сказать — зверски. Проснулся бы и мертвец, но я не проснулась.
Убедившись, что это не сон, я насторожилась: уж не раздвоение ли личности произошло у меня на почве потрясения, полученного в процессе общения с Выдрой?
Но, вспомнив, как лихо оттаскала беднягу за перья, я справедливо подумала, что раздвоением личности должна бы страдать она — у нее больше для этого оснований.
Я из последних сил старалась постичь непостижимое: я, вытаращив глаза, сидела на полу перед диваном, и я же, только с закрытыми глазами, лежала на диване.
Любой растеряется.
Здесь не могу удержаться от похвалы в свой адрес. Несмотря на неординарность ситуации, к тому, что нас двое, я привыкла довольно быстро. Уже через пять минут, с любопытством приблизившись к спящей красавице, стоя на четвереньках и затаив дыхание, я во все глаза рассматривала ее.
Да и неудивительно — не так часто выпадает случай взглянуть на себя со стороны.
Признаюсь честно: получила некоторое удовольствие. Боже, до чего же я хороша! Теперь понимаю бедных мужчин, которые цепенеют в моем присутствии.
Судите сами: ноги, как и положено, длинные, стройные; руки с тонкими нервными пальцами; шея.., само собой, лебединая. Лицо!!! Словами не выразить. Нос, губы, глаза… Да что там говорить. Красавица и все тут! Одни только волосы чего стоят! Волосы!
Даже у меня захватывает дух, глядя на них. Про себя я помолчала бы, но про ту, что на моем диване лежит, скажу: волосы — главная моя гордость. Ох, не знаю, как и рассказать. Здесь без поэзии не обойтись. Ну, примерно так: струящийся золотой поток…
И вдруг меня словно током прошило.
«Стоп!»
Я похолодела в предчувствии беды. Слипшаяся прядь показалась мне подозрительной. Присмотревшись, я в ужасе отшатнулась. У виска спящей красавицы темнело пятно, слишком сильно похожее на запекшуюся кровь. Схватив девицу за плечи, я приподняла ее с дивана и (о боже!) увидела на сером велюре загустевшую кровь.
«Да жива ли я?»
Принялась щупать бесчувственное тело, прикладывала свое ухо то к груди, то к животу двойника. Сердце молчало. Пульса не было. Это говорило о том, что в руках у меня труп. Догадка медленно входила в меня.
«Я умерла?.. Я? Умерла?» — с безграничным удивлением бубнила я себе под нос, нервно и зябко потирая ладонями плечи.
Комната окрашивалась густым ужасом, источаемым мною.
«Боже, я умерла!!!» — вдруг взорвалось в моей голове.
Неведомая сила смела меня и, наполняя комнату душераздирающим криком, вышвырнула из квартиры вон, с громким топотом покатила по ступеням. Неизвестно как я оказалась внизу у подъезда и понеслась прочь, подальше от страшного места.
Я летела по ночному городу, рыдая, всхлипывая и глотая слезы. Я искренне оплакивала себя, неистово содрогалась от жалости. «Умерла! Умерла!» Эта мысль не помещалась в моей голове, но лезла туда нахально, вытесняя все умное, правильное и полезное. Я боялась страданий, но страдала, страдала, неукротимо вымывая страдания солеными потоками слез и жадно вбирая в себя новые, еще более мучительные.
«Господи! — с чувством вопрошала я. — Господи, ну почему ты ко мне так жесток? Почему именно я должна покинуть мир в полном расцвете…»
В расцвете чего, выразить господу я не смогла — слишком строго меня воспитали. На кончике языка крутилось слово «красы». По заблуждению и под влиянием подруг я претендовала всего лишь на то, что я симпатичная. И вдруг узнала: красавица!
И именно теперь, когда я смогла оценить свои внешние данные со стороны, приходится умирать!
Мне было больно осознавать, что все это, лежащее на диване, должно безвозвратно истлеть. Но поднимать эту тему в беседе с господом мне показалось нескромным.
Так, обливаясь слезами, испытывая душевные муки и беседуя с господом, я пробежала несколько кварталов.
Чем дальше я оказывалась от дома, тем возмутительней мне представлялась создавшаяся ситуация, тем меньше хотелось верить в ее реальность.
К тому же не давало покоя пятно крови на серебристом велюре — о, с каким трудом я велюр этот доставала!
Безобразие!
И я вдобавок мертва!
То, что я увидела, не было подвластно разуму.
Это было невероятно!
Потрясающе!
Невообразимо!
Фантастично!
Но зато стало ясно, куда делись мои тапочки и халат: они были на мне! Да, да, именно на мне, потому что на диване лежала я!
На диване лежала я!
Я здорово испугалась, особенно в первую секунду.
Да и как тут не испугаться, когда в моей гостиной на моем диване в двенадцать часов ночи лежит кто-то посторонний. Я же не сразу поняла, что эта золотоволосая симпатяга, распластавшаяся в непринужденной позе, и есть именно я — так сказочно прекрасна она была с плотно закрытым ртом.
Лишь из скромности я не сразу сходство признала. Однако, обнаружив на ее ногах мои тапочки, я вмиг отбросила все сомнения.
А когда увидела на красавице и мой халат, тут уж крепко призадумалась: а кто же та женщина с бледным усталым некрасивым лицом, пристально вперившая в меня угрюмый свой взгляд из зеркала, висящего над диваном? Неужели тоже я?
Разум ответил: «Ну да, а кто же еще? Я, безмятежно спящая на диване, конечно, гораздо свежей, но это и неудивительно. Лежать на диване — не одно и то же, что разводиться с мужем, давиться по очередям и безоружными руками вправлять мозги скандальным выдрам».
Что-то ухнуло у меня внутри, оборвав степенный ход мыслей. Словно огненный шар пронесся в воздухе, опалив и грудь, и лицо.
«Фу ты, боже! О чем это я! Как могу я одновременно сидеть на полу и лежать на диване? Не лучше ли ущипнуть себя, как положено в таких случаях? Может, я сплю и вижу сон?»
Сдуру и ущипнула. Должна сказать — зверски. Проснулся бы и мертвец, но я не проснулась.
Убедившись, что это не сон, я насторожилась: уж не раздвоение ли личности произошло у меня на почве потрясения, полученного в процессе общения с Выдрой?
Но, вспомнив, как лихо оттаскала беднягу за перья, я справедливо подумала, что раздвоением личности должна бы страдать она — у нее больше для этого оснований.
Я из последних сил старалась постичь непостижимое: я, вытаращив глаза, сидела на полу перед диваном, и я же, только с закрытыми глазами, лежала на диване.
Любой растеряется.
Здесь не могу удержаться от похвалы в свой адрес. Несмотря на неординарность ситуации, к тому, что нас двое, я привыкла довольно быстро. Уже через пять минут, с любопытством приблизившись к спящей красавице, стоя на четвереньках и затаив дыхание, я во все глаза рассматривала ее.
Да и неудивительно — не так часто выпадает случай взглянуть на себя со стороны.
Признаюсь честно: получила некоторое удовольствие. Боже, до чего же я хороша! Теперь понимаю бедных мужчин, которые цепенеют в моем присутствии.
Судите сами: ноги, как и положено, длинные, стройные; руки с тонкими нервными пальцами; шея.., само собой, лебединая. Лицо!!! Словами не выразить. Нос, губы, глаза… Да что там говорить. Красавица и все тут! Одни только волосы чего стоят! Волосы!
Даже у меня захватывает дух, глядя на них. Про себя я помолчала бы, но про ту, что на моем диване лежит, скажу: волосы — главная моя гордость. Ох, не знаю, как и рассказать. Здесь без поэзии не обойтись. Ну, примерно так: струящийся золотой поток…
И вдруг меня словно током прошило.
«Стоп!»
Я похолодела в предчувствии беды. Слипшаяся прядь показалась мне подозрительной. Присмотревшись, я в ужасе отшатнулась. У виска спящей красавицы темнело пятно, слишком сильно похожее на запекшуюся кровь. Схватив девицу за плечи, я приподняла ее с дивана и (о боже!) увидела на сером велюре загустевшую кровь.
«Да жива ли я?»
Принялась щупать бесчувственное тело, прикладывала свое ухо то к груди, то к животу двойника. Сердце молчало. Пульса не было. Это говорило о том, что в руках у меня труп. Догадка медленно входила в меня.
«Я умерла?.. Я? Умерла?» — с безграничным удивлением бубнила я себе под нос, нервно и зябко потирая ладонями плечи.
Комната окрашивалась густым ужасом, источаемым мною.
«Боже, я умерла!!!» — вдруг взорвалось в моей голове.
Неведомая сила смела меня и, наполняя комнату душераздирающим криком, вышвырнула из квартиры вон, с громким топотом покатила по ступеням. Неизвестно как я оказалась внизу у подъезда и понеслась прочь, подальше от страшного места.
Я летела по ночному городу, рыдая, всхлипывая и глотая слезы. Я искренне оплакивала себя, неистово содрогалась от жалости. «Умерла! Умерла!» Эта мысль не помещалась в моей голове, но лезла туда нахально, вытесняя все умное, правильное и полезное. Я боялась страданий, но страдала, страдала, неукротимо вымывая страдания солеными потоками слез и жадно вбирая в себя новые, еще более мучительные.
«Господи! — с чувством вопрошала я. — Господи, ну почему ты ко мне так жесток? Почему именно я должна покинуть мир в полном расцвете…»
В расцвете чего, выразить господу я не смогла — слишком строго меня воспитали. На кончике языка крутилось слово «красы». По заблуждению и под влиянием подруг я претендовала всего лишь на то, что я симпатичная. И вдруг узнала: красавица!
И именно теперь, когда я смогла оценить свои внешние данные со стороны, приходится умирать!
Мне было больно осознавать, что все это, лежащее на диване, должно безвозвратно истлеть. Но поднимать эту тему в беседе с господом мне показалось нескромным.
Так, обливаясь слезами, испытывая душевные муки и беседуя с господом, я пробежала несколько кварталов.
Чем дальше я оказывалась от дома, тем возмутительней мне представлялась создавшаяся ситуация, тем меньше хотелось верить в ее реальность.
К тому же не давало покоя пятно крови на серебристом велюре — о, с каким трудом я велюр этот доставала!
Безобразие!
И я вдобавок мертва!