Глава 9

   Я хорошо изучила привычки любимой подруги. Гануся открыла дверь, не выпуская из руки телефонной трубки и ни на секунду не закрывая рта. Увидев меня, она рот распахнула предельно. Так с открытым ртом изумленно и выдохнула: «Музочка, ты?!» Как ей удается такое? Хотя, если я умею разговаривать, не открывая рта, то почему бы Ганусе не делать наоборот?
   — Да, это я, — с осуждением ответила я и строго спросила:
   — Сколько можно трепаться?
   Гануся, бестолково хлопая необыкновенной красы глазами, пропустила меня в квартиру и выглянула на лестничную площадку. Она никак не могла охватить обстановку своим изумленным умом (простите, иначе не скажешь). Происходящее ей казалось невероятным. Что будет, когда она узнает о цели визита?
   — Ты что, одна? — прямо в трубку спросила она у меня. — Ну е-мое! А труп куда дела? И почему ты в домашнем халате? Да нет, я не тебе, — вспомнила Гануся и про того, кого пичкала сплетнями из моей личной жизни, — ко мне тут пришли, потом созвонимся, все, отключаюсь!
   «Сейчас отключишься», — подумала я и спросила:
   — С кем говорила?
   И, не дожидаясь ответа, похвалила Ганусю:
   — Молодец, что догадалась вовремя распрощаться с Тусечкой.
   — Почему ты решила, что я говорила с Тусей? — удивилась Гануся.
   — Высчитала. Когда ты бросила трубку, было пять утра, теперь шесть. Прошел всего час. За это время дальше Туей тебе не продвинуться.
   Гануся немедленно согласилась, кивнув с одобрением:
   — Да, это Туся была. Так почему ты в халате?
   — Потому что спешила.
   — А куда дела труп? Или вы поругались? — испугалась она.
   Пришлось ее «успокоить».
   — Хуже. Труп лежит в коридоре, и ему уже все равно. Он вряд ли может ругаться, — с прискорбием сообщила я.
   — Ну е-мое! И этого довела до сексуального истощения, — с завистью заключила Гануся.
   Сама она в постели изображала бревно и потому гордилась моими победами.
   — Да нет, — стыдливо призналась я, — к этому трупу не имею вообще отношения.
   — Как возможно такое? — недоверчиво спросила Гануся.
   Я пояснила:
   — Он женский, а не мужской.
   Гануся мгновенно стала родной: на лице ее появилось глупейшее выражение.
   Я решила, что можно смело посвятить ее в свои неприятности. Девушка она хитрая, а потому большой опасности нет. Там где начинается ее выгода, заканчивается болтливость. Перетащив мой труп, Гануся немедленно попадет в соучастницы, о чем она догадается, конечно, но уже после свершившегося. Следовательно, для собственного благополучия будет молчать, как рыба об лед. Гануся учится в аспирантуре и вряд ли захочет портить карьеру.
   Я приступила к рассказу о мытарствах прошедшей ночи. Мне почему-то казалось, что на это уйдет меньше времени, но Гануся проявила небывалую бестолковость. Она так долго задавала вопросы, что в конце концов я не выдержала и завопила:
   — Пока мы сидим тут, труп там разлагается! А соседи просыпаются!
   — А при чем здесь соседи? — поразилась Гануся. Нет, никаких нервов не хватит, чтобы разговаривать с ней, с любимой моей и родной!
   — Как при чем?! — взвизгнула я. — Ты что, хочешь их встретить, втаскивая труп в лифт?
   — О таких вещах лучше шепотом, — попросила Гануся и пояснила:
   — У меня тоже соседи.
   — Ты права, — послушно перешла я на шепот. — Вынеся из квартиры труп, мы спокойно погрузим его в лифт, а потом затащим в твою новую «Оду», которую подкатим к подъезду.
   — И что? — насторожилась она.
   — Ничего, довезем до первого парка и оставим на лавочке, — сказала я и спохватилась:
   — Да, еще снимем с трупа мои шлепанцы и халат.
   Гануся напомнила:
   — Халат на тебе.
   — На мне другой халат, а мы снимем тот, старый, любимый.
   — Ну е-мое! Раздевать труп догола? Прямо в парке? Это жлобство! — возмутилась Гануся.
   Я сконфуженно согласилась:
   — Хорошо, халат и шлепанцы снимем в квартире.
   — И голый труп потащим в лифт? А если случайно выйдут соседи? Что они скажут? Не обижайся, куколка, но это совсем неприлично, — осудила меня Гануся. — Надо бы его приодеть.
   — Может, еще скажешь и приобуть? — возмутилась и я. — Ты знаешь, я бедная! Нет у меня для трупов свободной одежды! Особенно обуви!
   — В любом случае, куколка, не понимаю, как мы потащим твой труп. Я боюсь мертвецов.
   — Она как живая! — бодро заверила я.
   Гануся, похлопав своими большими глазами, вздохнула:
   — Нет, я не могу. Мы можем столкнуться с соседями, и пострадает моя карьера.
   — На моей площадке это исключено — там одни совы, раньше девяти в субботу не просыпаются, а внизу придется проявить осторожность. В одном ты права: не стоит катать по городу голый труп. Честное слово, не знаю, что делать. Даже если я пожертвую трупу что-то из шмоток, это тоже не выход. Предлагать свои вещи трупу рискованно. Их могут узнать.
   Гануся уставилась на меня, как на сумасшедшую.
   — Ну е-мое! Если ты утверждаешь, что та, мертвая, вся в тебя, то встречи с милицией в любом случае не избежать, — снисходительно пояснила она и многозначительно покрутила у своего стильно выбритого виска наманикюренным пальцем.
   Пришлось возразить:
   — Да, но при этом я могу настаивать, что не подозревала о существовании трупа. А вот после обнаружения на нем моих вещей бесполезно толкать подобные речи.
   — Твои речи странны по-любому, — «обрадовала» меня Гануся и с тяжелой обидой добавила:
   — Жаль ковер, лучше бы ты продала его мне, когда я тебя об этом просила.
   — Ну, кто же знал, — я пожала плечами. — К тому же ковер безнадежно испорчен. На нем кровь.
   — Крови не было бы на ковре, продай ты его мне, — послала новый упрек Гануся.
   Я заупрямилась:
   — Кровь была бы, но уже на полу.
   — С полу кровь легче смывается.
   Меня передернуло: о чем мы говорим? Соседи там просыпаются, труп разлагается, а мы мелем всякую чушь.
   — Так ты поможешь мне или нет? — воскликнула я и задала законный вопрос:
   — На кой ляд тогда мне подруги?
   — А я что, единственная твоя подруга? — опомнилась вдруг Гануся. — Попроси Нинусю.
   — Ты финансист, — брякнула я.
   — А Нинуся психолог.
   — Ну сама посуди, зачем трупу психолог?
   — А финансист трупу зачем?
   — Финансист нужен мне, а не трупу, — сочла нелишним я пояснить. — Мне нужна твоя трезвость ума! Ты можешь представить реакцию романтичной Нинуси? Она тут же бухнется в обморок, если раньше от разрыва сердца, бедная, не умрет. Хватит плодить трупы. Ты финансист, а потому правильно смотришь на жизнь. Тоже мне, сообразила, кого предложить. Нинусю!
   Гануся осознала свою вину и дрогнула.
   — Ой, не знаю, куколка, — вздохнула она. — Вижу, и в самом деле, кроме меня, тебе не на кого положиться. Но с другой стороны, я боюсь мертвяков. И карьера моя… Куколка, ты честно признайся, точно не имеешь к этой девице никакого отношения?
   — Кроме того, что мы похожи друг на друга как две капли воды! — воскликнула я и с чувством перекрестилась.
   Гануся сразу поверила.
   — Ладно, ты сирота, надеяться тебе действительно не на кого. Никого нет, кроме подруг. Я помогу тебе вытащить труп, а ты мне за это…
   Гануся ушла в себя.
   — Родненькая, все что хочешь, только быстрей, труп там не просто лежит, он разлагается, — с жаром взмолилась я.
   — А ты мне — свою лисью шубу, — не растерялась Гануся.
   Я взвилась:
   — Разве можно так бесчеловечно пользоваться чужим горем?!
   — Я рискую целой карьерой, а тебе жаль какую-то старую шубу!
   — Ничего себе, старую! Ей нет и трех лет! Люди к этому возрасту только-только говорить начинают!
   Согласитесь, резонное уточнение.
   Но не для Гануси.
   — А шубы к этому возрасту начинают облезать, если их носить в дождь, — парировала она.
   — Ладно, шуба твоя, — горько вздохнула я. — Только куда тебе моя лисья шуба?
   — Это уж забота моя, — возликовала Гануся. — Буду худеть, теперь появится мощный стимул.
   — Очень рада, что есть польза и от меня, — горюя, сказала я и предложила:
   — По коням?
   — У меня кобыла, — рассмеялась Гануся, и мы помчались в ее гараж.

Глава 10

   Мы выкатили «Оду» Гануси и понеслись.
   И чем ближе подъезжали к моему дому, тем хуже становилось Ганусе. Она так откровенно дрейфила, так часто вытаскивала трясущимися пальцами сигареты из пачки и так безбожно дымила, что я невольно порадовалась расставанию с шубой.
   Теперь только шуба спасала меня от трупа в квартире. Я хорошо изучила Ганусю: если ей чего-то захочется, она готова на все. Транспортировка голого трупа не есть подвиг в сравнении с тем, на что способна Гануся.
   Как я и предполагала, у лифта она взяла себя в руки и категорично изрекла:
   — Отдашь мне к шубе и сапоги.
   — Какие? — насторожилась я.
   — Французские.
   Нет, это грабеж среди белого дня! Такое услышать от лучшей подруги! Кто она после этого?
   Правильно вы подумали.
   — Хорошо, — скрепя сердце ответила я, — но мои сапоги тебе на два размера малы.
   — Не правда, как раз впору.
   Я решила не злить Ганусю — в гневе она страшна.
   — Бог тебе судья, — вздыхая, сказала я, — сапоги так сапоги, и хватит. Умерь аппетит, иначе будет два трупа.
   — Не жадничай, — добродушно хихикнула Гануся, предоставляя мне возможность первой выйти из лифта. — К сапогам добавь и юбку.
   — Какую?
   — Из кожи. Иначе зачем сапоги?
   Гануся права: во французских ботфортах, кожаной мини-юбке и лисьей шубе до пят (которая нараспашку) я выгляжу «офигенно».
   Если хорошенько накрашусь.
   Если нет на лице приличной косметки, ничего меня не спасет: бледная кареглазая поганка, «украшенная» легкой косинкой.
   Все это ужасно даже в шубе с ботфортами!
   Но вернемся к моей беде. Впрочем, в том, о чем шла речь перед этим, тоже радости мало.
   Так вот, на этот раз я тщательно закрыла дверь, а потому на ходу достала ключ и только было собралась вставить его в замочную скважину, как обнаружила, что дверь снова открыта.
   — Нет, пора снимать этот бесполезный замок! — возмущенно воскликнула я, влетая в квартиру.
   — Зачем? — испугалась Гануся.
   — Будто есть в нем смысл, если сам он себе хозяин: закроешь — открыт, оставишь открытым — закрыт.
   Не слушая меня, Гануся метнулась в гостиную, в спальню, в зеленую комнату, в кухню и, пока я мучила дверь, успела вернуться обратно. Вид у нее был… Короче, малообещающий вид.
   — Ну, е-мое! — гневно прогремела она. — Ты, куколка, вижу, решила поиздеваться над своей лучшей подругой! Ха, в шесть утра! Другого времени не нашла для шуток?
   — Нет, а что произошло? — заискивающе пискнула я, почуяв неладное.
   — Где твой труп?
   Чтобы определить, что труп снова пропал, не было необходимости метаться по всей квартире: я оставила его в коридоре. И там трупа не было.
   Я села, где стояла (то есть на пол), и схватилась за сердце рукой.
   — Гануся, — выдавила я из себя, — на кухне в аптечке должно быть лекарство от нервов, оставшееся от мужа. Налей побольше в стакан и принеси.
   Моя подруга педантично заметила:
   — Там много его лекарств. Как называется? Я рассердилась:
   — Понятия не имею. Можешь спросить у моего бывшего мужа.
   Пока я пребывала в прострации, Гануся — вот она, финансистская жилка! — именно так и поступила: позвонила моему бывшему мужу, спросила, как называются все лекарства, которыми он спасал от меня свои нервы, после чего накапала необходимую дозу. И все это не спеша, с расстановкой, сосредоточенно.
   Я все это время сидела на полу в коридоре напротив двери в гостиную и тупо смотрела на таджикский ковер, который Гануся доверчиво считала персидским.
   — Не может быть, — сказала я, выпив нервных лекарств, — этого просто не может быть.
   Видимо, мой муж знал толк в лекарствах, потому что капли подействовали. Я пришла в себя и полезла под антикварный диван. Никакой крови там не было, хотя дело так и не дошло до влажной уборки — труп помешал, он выпал из шкафа.
   Я метнулась в прихожую и (не чудо ли!) обнаружила свои шлепанцы, о пропаже которых так подробно жаловалась Ганусе. Поход в ванную увенчался полным провалом. Мой халат, в отсутствие которого так долго не могла поверить Гануся, лежал на своем обычном месте: между стиральной машиной и полочкой для белья.
   — Что все это значит? — добила меня резонным вопросом Гануся.
   Она не смирилась с потерей моей лисьей шубы, кожаной юбки и французских сапог и кипела негодованием:
   — Где твой труп, черт побери?! Или его мне найди, или тебя пришибу и потащу голой в парк на скамейку!
   Угроза серьезная для любого, кто знает мою Ганусю.
   — Сама ничего не пойму, — растерянно лепетала я. — Делает этот труп все что хочет, не считаясь ни с чьими интересами.
   — Да-а, куколка, плохи твои дела, — прозрела Гануся, с болью вглядываясь в мое лицо. — Это все одиночество. От него у кого хочешь крыша поедет.
   — Окстись, — подпрыгнула я, — только вчера развелась и, кабы не труп, была бы довольна. А может, и счастлива.
   — Но труп появляется и исчезает, а это значит, что крыша твоя слегка съезжает. Надо решительно менять твою жизнь. Куколка, у тебя психическое расстройство, и я знаю причину.
   — Ну? — содрогаясь, спросила я.
   — У женщин так бывает от воздержания, — сокровенно поведала мне Гануся.
   Я вздохнула, признаюсь, с большим облегчением, вздохнула и сообщила:
   — Это не про меня. Вчера перед разводом имела прощание с мужем. Он так поразил меня, что я опять завела разговор о мире. Но он ни в какую.
   — Почему?
   — Сказал, что ему надоела моя нищенская зарплата. Он нашел приличную женщину, которая даст ему то, чего он достоин: бирюзовый «Майбах» и годовой абонемент в гольф-клуб на Канарах.
   — Кошмар! — ужаснулась Гануся и давай мне внушать:
   — У тебя счастья не будет до тех пор, пока ты кормишь альфонсов. Нельзя быть добрячкой такой. Ты буквально все всем раздаешь. Вот скажи, зачем ты, дурища, обещала мне шубу, юбку и сапоги? Я и без шубы обязана лучшей подруге помочь. А как ты одариваешь мужчин, просто тошно смотреть! И еще потом всех убеждаешь, что это они одарили тебя.
   — Не правда, — пискнула я, но Гануся прикрикнула:
   — Лучше молчи! Будто не знаю, что квартира тебе досталась от покойных родителей, картину ты намалевала сама и жутко себе польстила, а сделать ремонт помогала тебе бабуля на свои похоронные. И пашешь ты как толпа пап Карл за растрату, а потом еще врешь, что квартира — труд коллективный.
   Я разрыдалась. Да, вру иногда от стыда и боли, но разве можно так безжалостно разоблачать меня, разнесчастную?
   — Не реви, а лучше берись за ум! — приказала Гануся.
   — Легко тебе говорить. Ты красивая, — сквозь слезы прохлопала я.
   — Ты, куколка, тоже не хуже. Ну, е-мое! Ты же красавица! Могла бы мужчинами руководить, а не ползать перед ними на брюхе. Да еще и скрываешь это перед подругами. Как ты врешь! Иной раз как начнешь хвастать своими победами, я готова сгореть со стыда. Знаю, тебе Нинусик советует. Она как психолог уверена, что хвастовством ты повысишь самооценку. Но видела бы ты себя, когда врешь. У тебя же крупным шрифтом на лбу написано: НЕ ВЕРЬТЕ! Я ОТПЕТЫЙ УРОД!
   — Не правда, — хлюпнула я. — Я никогда не хвастаю и не вру.
   — Ну е-мое! — возмутилась Гануся. — Не ты ли хвалила свой труп?
   — Вот именно, я лишь тогда хороша, когда уже труп, а живая похожа на серую мышь, пока не накрашусь. Мужья думают, что женятся на красавице, а утром находят в своей постели тусклую блеклую моль.
   — Прекрати! — рассердилась Гануся. — Я тоже, когда умоюсь, не так хороша, как до этого, но мои мужчины мирятся с метаморфозой. И твои мириться должны. Все, пора ставить жизнь твою непутевую на колеса! Этим займусь я сама, а то трупы уже ей мерещатся! Ну, е-мое, до чего себя довела! Вот что, не хнычь, есть у меня на примете один милый парнишка…
   Я не имела бы ничего против парнишки, когда бы не опыт, кстати, очень плачевный: как только Гануся начинает ставить мою жизнь на колеса, жизнь эта сразу слетает с колес. А у меня и без этого масса проблем. Хватит с меня быстрорастворимого трупа.
   Если к трупу примкнет и милый парниша — боюсь, что не выдержу.
   Все это в сдержанной форме я объяснила Ганусе, сладострастно охающей и ползающей по таджикскому ковру. Я-то объяснила, но ей было не до меня.
   — Разве можно тебе верить? — проводя рукой по пышному ворсу, гневно вопросила она и без всякого перехода пришла в восторг:
   — Ну е-мое! Боже, какой ковер! Словно новый! Ни пятнышка! А пахнет-то как! Зашибись! Фиалка? Нет, роза. Или лилия? — гадала она, поводя носом перед ковром.
   Я наклонилась и тоже понюхала:
   — Да, приятные запахи.
   Гануся воспряла духом.
   — Я бы на твоем месте, чтобы загладить свою вину, продала мне этот ковер, и дело с концом, — заключила она и спросила:
   — Зря, что ли, я готова была с трупом связаться?
   — Прости, но ковер я продать не могу. Он мне дорог как память о моей милой свекрови, — начала было я, но Гануся свирепо меня перебила:
   — Ну е-мое, снова врешь! Не потому ли ты бледная, как поганка, что свекрови всю кровь сдала? Вурдалаки, е-мое, отдыхают там, где присосалась твоя свекровь! Ха, эта упыриха тебе подарила ковер! И ты эту дрянь, этот ее подарочек, пожалела для лучшей подруги? Которая, между прочим, за тебя и в воду, и даже в огонь! И трупы готова таскать!
   Мне стало стыдно.
   — Хорошо, — пискнула я. — Считай, что ковер уже твой.
   — Ну, е-мое! — взревела Гануся. — Образец ты беспомощности! А все потому, что с головы до ног напичкана принципами и связана по рукам и ногам моралью. Не можешь и шагу без них ступить. Хуже всего, что ты и меня время от времени всем этим дерьмом заражаешь. Нельзя жить по совести, надо жить по уму.
   — Я по уму и живу, — сообщила я шепотом.
   — Значит, нет у тебя ума! Вот зачем ты хотела мне подарить дорогущий ковер?
   Запнувшись, Гануся махнула рукой и простила меня:
   — Ладно, я не сержусь. Ну, тогда пообещай: если опять появится труп, к шубе, юбочке и сапожкам приложится твой персидский ковер. За меньшее и не тревожь меня.
   — Хорошо, пойдем выпьем кофе, — предложила я не из гостеприимства, а лишь затем, чтобы прекратить этот постыдный торг.
   Гануся вскочила с ковра:
   — Пойдем, заодно и жизни тебя поучу. Ох, болит у меня душа за таких недотеп. Вот ведь бог мне послал наказание!
   Не буду рассказывать, чему учила меня Гануся, — я чуть со стыда не сгорела, и длилось это довольно долго. Ганусе по любому вопросу есть что сказать. Наконец она засобиралась домой. Я взяла с нее слово, что про труп никто не узнает.
   — Ну что ты, куколка, как я могу? — стоя уже в дверях, долго укоряла меня Гануся. — Ты же любимейшая подруга, но покажись психиатру. И не стесняйся, это нормально, у одиноких женщин это бывает.
   — Ни за что, — ответила я, демонстрируя твердость характера.
   — Тогда рискни, Нинусе откройся. Она, конечно, ни то ни се и училась так-сяк, но все же психолог, — делая кислую мину, вздохнула Гануся.
   Ради справедливости я решилась ей возразить:
   — У Нинуси красный диплом, но довериться ей я тем более не могу. Не хочу Нинусю расстраивать.
   — Ну не знаю, куколка, в любом случае надо что-то предпринимать. У тебя же в полный рост глюки.
   Я рассердилась:
   — Думаешь, что говоришь?
   — Думаю.
   — Нет, не думаешь.
   — Я всегда думаю.
   — Но не всегда это заметно, — отрезала я, давая понять, что имею границы терпения.
   — Зря злишься, — царственно потрепала меня по щеке Гануся. — Если крыша съезжает, не надо стесняться, надо лечиться. Когда я последний раз разводилась, неделю стоя спала. И ничего, вылечилась. И счастлива.
   Вдруг задумавшись, она направилась к лифту. Я поняла, что могу быть свободна, и осторожно прикрыла дверь.

Глава 11

   Повернув ключ на три оборота, я облегченно привалилась к двери. Прикрыв глаза, замерла от блаженства. Трупа нет, Гануси нет, алиби мне не нужно, и Выдра пошла вон! Зато халат и тапочки на месте, ковер на полу, велюр без единого пятнышка, шуба и сапоги спасены.
   Что это, если не рай? Сделаю влажную уборку, высплюсь, приму ванну, постираю волосы, побрею ноги и можно звонить Коле.
   От этой мысли сладко заныло в груди. Представились зеркала в тусклом свечном пламени, шампанское в широких элегантных бокалах и я в длинном бархатном платье с открытой спиной. Сильные руки Коли на моих крутых бедрах, наши губы жадно ищут поцелуев…
   Ох!!! Захотелось вновь потонуть в ласковом омуте его синих глаз!
   «Интересно, как он смотрит на Выдру в редкие минуты вдохновения?» — ревниво подумала я.
   Вспомнив, как выглядит Выдра, я пришла к выводу, что о таких минутах не может идти и речи. Он живет с ней из жалости к своей малометражной квартирке. Разве можно разменять такую берлогу? Вот бедняга и мается с нервной и затрапезной Выдрой, без волшебства, без вдохновения, без грез, без счастья, без любви.
   «Ничего, когда он переедет ко мне, хлебнет всего этого с переизбытком. Ему еще надоест — мужики зажираются быстро».
   С такой мыслью я схватила тряпку, швабру, ведро и приступила к влажной уборке. Ободренная мечтами о предстоящей встрече с Колей, я так носилась по квартире, словно всю ночь спала праведным сном, а не таскалась туда-сюда с трупом.
   Начав по обыкновению с самой дальней точки квартиры (кухни), я двигалась по прихожей, тщательно моя все на своем пути. Мгновенно разделалась с туалетом (вот где у меня всегда стерильная чистота) и ванной, после чего занялась спальней.
   Из четырех своих комнат живу я лишь в двух: в спальне и гостиной. Можно было бы продать эту дорогую квартиру, купить в два раза меньше и жить на проценты, но я не могу. Думаю, что от жадности. И теперь все время ломаю голову, как бы приспособить пустующие комнаты к делу. Стану умной, планирую я, и в зеленой комнате расположу библиотеку, а в зале — кабинет.
   Но когда это будет? Если верить Ганусе, то умной я никогда не стану. А пока эти лишние комнаты нужны мне затем, чтобы иногда подвергать их влажной уборке.
   Спальней я сделала комнату, расположенную в самом конце коридора. Это удобно, потому что входная дверь (с лифтом и прочим) остается в приятной дали, а кухня, ванная и туалет — в необходимой близости.
   Гостиная оказалась жилой, как раз наоборот, из-за своей близости к входной двери. Очень удобно впускать всех в квартиру и сразу же направлять в дверь напротив. Минимум уборки. Сидят, смотрят или на мой дорогой портрет, или в дешевенький телевизор, и мне никаких хлопот. Если установятся более близкие отношения, тогда уж можно перейти в спальню, поближе к кухне, ванной и туалету.
   Таким образом, из обращения выпадают целых две комнаты — зеленая и зал, находящиеся между гостиной и спальней. Они самые большие, а потому я не слишком стремлюсь пускать в них жизнь с гостями, мусором и пылью. Зеленая и зал связаны общим балконом, длинным и довольно широким.
   Убравшись в спальне, я вылетела в коридор, открыла следующую дверь и жадно набросилась на зеленую комнату. Приятный буковый паркет (уложенный дощечка к дощечке и зеркально покрытый английским лаком) протирать одно удовольствие. Раз, два и порядок. Как хороша эта комната! Интересно, куда мог подеваться труп? А может, его и в самом деле не было?
   Да нет, я не сошла с ума. И все же странно…
   Я выпорхнула на балкон. Всей грудью вдыхая приятный утренний воздух и радостно обозревая простершийся подо мною Петербург, я вошла в субботнее настроение и подумала: "Какое счастье быть живой, красивой и молодой, жить одной в просторной квартире улучшенной планировки, набитой коврами, хрусталем и даже чуточку антиквариатом. Нужен ли мне новый муж? В такой квартире только прибраться и лежать на ковре в пеньюаре. А муж схватит газету и рухнет перед телевизором прямо на мой диван, и, конечно, в обуви. К тому же муж много ест, трудненько его прокормить.
   Нет, хватит, натерпелась, довольно. Муж не нужен, ограничусь любовником. Коля, конечно, будет приходить, но иногда и ненадолго. В остальное время стану лежать на ковре в пеньюаре и слушать прекрасную музыку Баха или Бетховена".
   Твердо решив обойтись без мужа, я с утроенным воодушевлением продолжила уборку. Смахнув пыль с кафельного пола балкона, остановилась перед дверью в зал. Это был мой обычный летний маршрут. Зимой я, исключая из уборки балкон, попадаю в зал через коридор прихожей, третья дверь от кухни. Летом же вхожу только с балкона. Так я поступила и в этот раз.
   Зал — это настоящий шедевр моего третьего мужа. Он был директор завода, но голова и руки у него находились на месте. Причем делать он умел своими руками много чего не только в постели. Зал — это резьба по липе и зеркала, зал — это мозаичные полы каких-то невиданных пород дерева и хрустальный потолок с диковинной подсветкой…
   Два года я была замужем за директором завода, и ровно столько он не вылезал из этого чертового зала. Все свободное время он проводил за работой во имя зала и для него. Я страдала, мучилась до тех пор, пока не встретила своего четвертого мужа. После этого неожиданно состоялся развод. Директор завода покидал мою квартиру с единственным сожалением — не успел бедняга доделать двустворчатые двери в так полюбившемся ему зале. Я, хоть убей меня, до сих пор понять не могу, что же он там недоделал. Однако директор завода время от времени звонит мне и справляется, доделал ли кто эти дурацкие двери. Я говорю: «Нет, стоят недоделанные». А сама смотрю на двери и думаю: «Двери как двери, широкие, красивые, с матовыми стеклами. И не надо их никому доделывать».