Милевская Людмила. У жены под кроватью

   — Тише ты, тише, — замахала на нее руками Глафира и с прежней предусмотрительностью потащила подругу в кухню.
   Там на столе стояла тарелка (уже третья), полная манной каши. Липочка остолбенела:
   — Глаша, для кого это?
   — Для меня, — не моргнув глазом, соврала Глафира.
   — Зачем?
   — У меня гастрит приключился. Доктора прописали.
   — Ах вот оно что! — прозрела Липочка. — Да это и видно, бледненькая ты какая-то.
   “Любой тут побледнеет, — в душе облилась слезами Глафира, — мыслимое ли дело: третий раз под кровать наш Ваня ныряет. Сегодня не дом у меня, а двор проходной”.
   — С чем пожаловала? — безрадостно спросила она у подруги.
   Та (терять нечего) не таясь, ей все изложила.
   — Так вот кто слопал мою кашу! — смекнула Глафира.
   — Да, он и слопал, — подтвердила Липочка.
   И Глафира сделала тот самый вывод, который Марьванна, в свою очередь, озвучить не решилась.
   — Выходит, это не черти здесь топотали, — воскликнула она.
   — Нет не черти, — вздохнула Липочка.
   В тот же миг Глафира, мгновенно усложнив и расширив свои планы, переполнилась нетерпением.
   — Зови своего Романа сюда! — закричала она, имея очень грешные мысли. — Сейчас же зови! Пусть идет!
   — Как? Через дверь? — растерялась Липочка.
   — Зачем через дверь? Как обычно — через балкон!
   Таким образом, под давлением обстоятельств Роман вынужден был снова отправиться на Глашин балкон. Теперь уже легально: как ее полюбовник. Роль эта была ему ненавистна, но, чтобы не создавать своей покровительнице проблем, он смирился и храбро отправился штурмовать балконную перегородку. Марьванна (теперь и его подруга) не осталась стоять в стороне, а живо ему помогала и словом и делом.
   — Выше, выше ножонку свою подымай. Ай, милок, — галдела она, хватая Романа за ноги и всячески ему мешая. — А теперь ниже-ниже ее заводи.
   От усердия ее он несколько раз чуть не сверзся с третьего этажа. С большим риском для жизни занося ногу по совету Марьванны то ниже, то выше, он ругался в душе самыми нехорошими словами, снаружи сохраняя благонравие, столь милое старушке. В итоге он так ей полюбился, что, чуждая громогласных оценок, она в конце концов заявила:
   — Повезло Глашке. Непаскудный Ромка мужик.
   Оценка, по десятибальной шкале равная двадцати баллам.
   Глафира, а она стояла на своем балконе и принимала Романа, радостно заржала и воскликнула:
   — О, да!
   — Бог даст, все у вас сладится! — пожелала Марьванна “любовникам”, когда Роман наконец достиг заветной цели.
   “Боже упаси!” — испугалась Липочка, пряча от свекрови потемневшие глаза. Та же, словно что-то учуяв, окатила невестку проницательным взглядом и гаркнула:
   — Ну вот, дело сделано, а теперь спать!
   Время и в самом деле было позднее. Женщины легли: свекровь — на кровати в спальне, невестка — на диване в гостиной. Под дивный храп Марьванны, Липочка тревожно гадала: совратит Глаша Романа или не совратит?
   “Вот посмотрим сейчас какой он верный, — ревниво думала она. — Посмотрим, дотянется ли он до моего Вани (вернейшего из вернейших) или в подметки не годится ему”. С этой мыслью она и заснула, а, проснувшись, с радостью увидела, что собирается уж свекровь.
   — Мама, куда вы? — воскликнула Липочка, не смея поверить своему счастью.
   — На кудыкину гору, а еще проще — домой.
   — Так рано?
   — Хватит. Уже нагостилась. Продуктов вам навезла, погуляла, пора и честь знать.
   — А как же Ваня? Не дождетесь его?
   Марьванна с усмешкой взглянула на невестку и лукаво ответила:
   — Он в своих командировках месяцами живет. Я что же, оглашенная, его ждать? Провожай меня, провожай, пока я не передумала.
   Старушка без завтрака, прихватив пустые чемоданы, понеслась домой. Так спешила, — Липочка еле за ней поспевала. На вокзале простились по-родственному. Марьванна невестку расцеловала в обе щеки и сердечно ей пожелала:
   — Ну, живите с моим Ваней дружно, ладно. Во всем покоряйся ему и так много, как Глашка, смотри, не позволяй ты себе.
   — Мама, как можно? — обиделась Липочка.
   — Можно! Можно! — строго одернула ее свекровь. — Мое дело наставить, а дальше вы сами знаете. Кто стариков сейчас слушает…
   Она махнула рукой, на том и расстались: свекровь укатила в деревню, а Липочка побрела драить офис.

Глава 20

   Уже почти добравшись до офиса, Липочка вдруг поняла, что не завтракала и зверский аппетит нагуляла. Она решила зайти в кафе, что в трех шагах от фирмы Сан Саныча. Однако, несмотря на голод, удовольствия от завтрака Липочка получать не могла: мешали мысли. Из головы не шел вчерашний инцидент с Романом. Старательно скрывая от себя ревность, Липочка отчаянно ревновала, но рядила эту дурную эмоцию в благонравные одежды.
   “Зря я струхнула и рассказала все Глашке, — думала она, с машинальной тщательностью пережевывая ветчину. — Свекруха все равно не раскрыла бы мой обман, ведь она так к Глаше и не зашла, а утром сразу домой отправилась. Роман вполне мог остаться у нас, а теперь он у этой распутной Глафиры. Ее хлебом не корми, дай испортить хорошего человека. Но с другой стороны, я не знала, что свекруха уедет. Она вполне могла отправиться к Глаше и рассказать про Романа…”
   Липочка со вздохом сделала глоток кофе и огляделась. В кафе было немноголюдно: лишь она, парочка влюбленных тинеджеров в уголке да троица головорезов за соседним столиком. Головорезы вели себя нагло: что-то оживленно обсуждали, далеко не шептали и матерились безбожно. Голоса их гремели на весь зал, но Липочка не обращала на головорезов внимания и в смысл их беседы не вникала. Она думала о Романе.
   Однако когда они вдруг перешли на шепот, Липочка, как настоящая женщина, невольно прислушалась. Видимо, голосовые связки головорезов не были созданы для шепота, потому что до ушей Липочки беспрепятственно долетела фраза:
   — Короче, звони Лехе, сюда его вызывай!
   Судя по всему, головорез, которому слова эти предназначались, Лехе звонить не спешил.
   — А дальше что? — спросил он.
   — Ну ты тормоз. Дальше встретим его за углом, повяжем, к шефу доставим и расколем.
   — Расколете, как же. Тогда вы Леху не знаете.
   — Ну, знаем не знаем, а против паяльника еще никто не устоял. Заговорит, куда денется. У шефа и мертвый заболтает, а ему конкретно знать надо, что там затевает Сан Саныч со своими пацанами. Короче, давай, звони.
   Липочка обмерла. “Вот это да! Вот это я попала! Надо бежать! Нет, Леха все же везучий”, — заключила она, мгновенно забывая и о завтраке и о Романе.
   А за соседним столиком “тема на месте не стояла”: все больше разгорался спор. Тот, который, похоже, близко знал Леху, сопротивлялся и не хотел звонить. Свой отказ он разумно аргументировал:
   — Я Леху вызову, а после этого его повяжут и конкретно — паяльник в задницу. Он что, дурак, не поймет кто его сдал?
   — Сто пудов — поймет, да тебе-то что за забота? — прозвучало ему в ответ. — Во ты пень! Кто ж его живьем отпустит?
   Услышав это, Липочка быстренько вытерла салфеткой губы, поднялась из-за стола и чинно проследовала к выходу. Чинно — лишь до дверей, а как из кафе вышла, так припустила со всех ног.
   Леха, по обычаю, караулил у входа. Заметив Липочку, он удивился:
   — Ну ты, Ада, даешь! Ха! Ласты ломая, спешит на работу! Да за те гроши, что тебе платят, я бы…
   Договорить он не успел: Липочка подскочила к нему, схватила за руку и, утаскивая в холл офиса, прошипела:
   — Дурак ты.
   Это было так неожиданно, что Леха растерялся: тупо глядел на Липочку и молчал. Она же пояснила:
   — Стоишь тут и не подозреваешь, что сейчас тебе будут звонить.
   И действительно, в этот же миг раздался звонок.
   — О! А ты откуда знаешь? — удивился Леха, извлекая из кармана мобильный.
   Пока он разговаривал, Липочка стояла рядом и дергала его за рукав, пытаясь привлечь к себе внимание. Она жестами и знаками сообщала, что ему грозит опасность, но Леха ее не понял. Закончив разговор, он рассердился:
   — Ну, чумовая баба, че пристала?
   — Сейчас же говори, тебя вызывают? — потребовала ответа Липочка.
   Он остолбенел:
   — Вызывают…
   — И ты пойдешь?
   — Ну, пойду, — скребя в затылке, кивнул Леха и поразился: — А ты откуда знаешь?
   — Не ходи! Не ходи! — закричала Липочка. — Тебя хотят заманить и пытать!
   Он заржал:
   — Ну ты совсем, девка, охренела. Это же Кольт звонил, кентяра мой закадычный.
   Липочка в отчаянии выпалила:
   — Да сидит он сейчас в кафе за углом с какими-то бугаями и рядится тебя им сдать.
   — Не может быть!
   — Я их разговор подслушала!
   — Да-аа?
   Леха еще раз поскреб в затылке, глянул на дверь кабинета Сан Саныча и приказал:
   — Ты вот что, Ада, иди-ка сегодня домой.
   — А как же уборка? — растерялась она.
   — Завтра. Сегодня здесь жарко будет.
   Он подтолкнул ее к выходу и гаркнул:
   — Атас!
   Все двери мгновенно распахнулись; в холл высыпали пацаны Сан Саныча.
   “Все в порядке”, — подумала Липочка и довольная поспешила к Роману.

* * *

   А что же Роман? Что поделывал он прошлой ночью?
   А вот что. Заполучив в свое распоряжение не только мужа, но и мнимого любовника подруги, Глафира обрадовалась и для начала решила показать себя с самой лучшей стороны.
   — Ты голоден? — сразу спросила она.
   Спросила, надо заметить, для вида, как подобает хорошей хозяйке и очень удивилась, получив ответ:
   — Да.
   — Тогда иди на кухню, там всякой еды полно, — поморщилась Глафира и, с опаской покосившись в сторону спальни, добавила: — Только не топай, у меня гости.
   Как раз этого она могла и не говорить: Роман уже неплохо и сам разобрался что происходит в ее квартире. Пока Глафира заговаривала зубы Желтухину, Роман отправился в кухню и… съел его манную кашу. Съел из чистой мстительности, без всякого аппетита. А время на месте не стояло: дело шло к ночи. Просидев под кроватью несколько часов кряду, Желтухин нешуточно проголодался. В конце концов ему надоело слушать трели Глафиры, он осмелился бунтовать.
   — Хватит! Соловья баснями не кормят! Каши давай! — потребовал Желтухин.
   — Сейчас, голубок! — ответствовала Глафира.
   Порхнув в кухню, она удостоверилась, что путь свободен и повела любовника “на кормеж”. Увидев пустую тарелку, (кстати, уже третью) Желтухин закричал:
   — Оба-на! Опять что ли стрескал? И снова я?
   На этот раз Глафира смутилась:
   — Ну почему, Ваня, ты. Теперь уже я.
   Она заглянула в кастрюлю и с удивлением обнаружила: самое большее, что там осталось, так это одна порция.
   — Что ты привязался к этой каше? — рассердилась Глафира. — Еды полно, а он заладил: каши да каши.
   Не слушая ее, Желтухин саморучно наполнил тарелку, выбрал ложку побольше и с ворчаньем присел к столу. Но приступить к трапезе не успел: в самый ответственный момент по “доброй” традиции из прихожей донесся звонок. Весьма настойчивый.
   — Черт возьми! — прорычал Желтухин и, не разбираясь уже кто явился, сразу понесся к себе под кровать.
   А пришел… Пончиков, муж Глафиры.
   Нет-нет, он не вернулся из командировки, он никуда и не уезжал. Глаша жаждала повторить “подвиг” Липочки и потому обманула Желтухина. Иначе, как загонишь его под кровать?
   В общем, Пончиков вернулся домой. И пришел он в том самом состоянии, в котором и жил все последние дни — лет эдак… Короче, давно. А на этот раз все обстояло даже хуже, гораздо хуже: он неудачно упал прямо в грязь, о чем свидетельствовали буквально все детали его одежды.
   — Тьфу ты, свинья! — возмутилась Глафира и, спасая свой Евроремонт, потащила супруга в ванную.
   Там под холодной водой Пончиков мгновенно протрезвел (не слишком, слегка, только слегка) и испытал мучительнейшее чувство вины, о чем тут же слюняво сообщил жене, взбесившейся по непонятной причине.
   — Ты где так, скотина, нажрался? — вдруг пожелала знать Глафира.
   И Пончиков понес, такое понес… Андроны едут, иначе и не скажешь, чушь, форменная чепуха. Однако Глафира наблюдать как едут андроны у мужа не пожелала и, вопреки обычаю, оскорбилась. Все заверения в любви она злостно не принимала и вела себя в буквальном смысле холодно: сколько Пончиков ни просил, так кран горячей воды и не открыла, ледяной поливала беднягу. При этом, поджав губы, она демонстрировала высшей степени недовольство, что перенести муж никак не мог. Он так складно врал (как ему казалось), что пора бы уже и поверить, а, поверив, простить. В конце концов, утомившись объясняться с молчаливой Глафирой, он (на свою голову) вопросил:
   — Глашка, ты че такая надутая?
   И тут Глафиру прорвало.
   — Ха! — закричала она, мгновенно переходя от психологического давления к физическому. — Че я такая надутая?! Брехло! Каждый день меня надуваешь и еще спрашиваешь?! Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!
   Дальнейшее столь очевидно и заурядно, что нет смысла и продолжать.
   Тем временем Роман, пока Глафира препиралась в ванной с мужем, сгонял в кухню и, давясь, слопал последнюю порцию Желтухинской манной каши. Слопал, разумеется, из чистой мести, мол будет знать!
   После этого он залег на свой матрас и с чувством облегчения приснул, ни о чем не беспокоясь: ведь Глафира заверила, что здесь его не потревожит никто. Заверила и не солгала, хоть в мыслях и обратное держала. Но так уж вышло, что ей действительно было не до Романа, а ведь тайно она, чертовка, мечтала его совратить.
   И совратила бы, думаю, но ночь случилась чрезвычайно дурная — бедняжка Глафира уж не рада была и сама, что затеялась с авантюрой. Обычно в любви Глафире везло, а тут обозлились на нее сразу все Купидоны. Поначалу все согласно ее плану шло. Отмыв Пончикова, она, не тратя времени зря, в кровать его уложила и рядом легла сама. Легла и, сразу отвернувшись, заявила, упреждая законные супружеские домогания:
   — Я устала, как собака.
   — А я, как кобель, — бодро сообщил Пончиков, ни о чем таком крамольном и не помышлявший.
   Желтухин — невольный свидетель семейной исповеди — мысленно хихикнул у себя под кроватью. Со всей самокритичностью он констатировал, что имеет гораздо больше прав на такой диалог, поскольку действительно в конце дня устает тем самым образом, о каком наивно помянул Пончиков. Чего нельзя, кстати, сказать о самом Пончикове, который в смысле кобелирования полнейший профан — иными словами, сама чистота и святость.
   Подобные мысли навели Желтухина на очень неприятные раздумья о нравственности. Бедняга начал гадать есть ли нравственность эта в природе или она всего лишь плод фантазии его классной руководительницы, Аллы Сергеевны Коровиной, поскольку в открытую о нравственности говорила только она. Гадать он начал как-то неожиданно, потому что раньше вопросами не задавался и всю жизнь был склонен думать, что нравственность — действительно плод фантазии старой девы Коровиной. Так сказать, болезнь ее, измученного половым воздержанием, ума.
   Исходя из этого Желтухин до сей поры пользовался девизом: “Живи, как тебе удобно, плюй на других столько, сколько тебе позволят и не забивай мозги бесполезной нравственностью”. И неплохо жил.
   А тут, аскетично лежа под кроватью и глядя на цинизм распутной Глафиры, Желтухин представил себя Пончиковым и вдруг возжелал нравственности. И сразу уперся в проблему есть ли она, нравственность?
   Окинув мысленным взором поступки друзей и знакомых, можно было бы сделать вывод, что если и есть, то самую малость. Следовательно, нравственность не в природе человека. Но тогда откуда берется совесть? И зачем она человека грызет?
   Вопросы совести были особенно близки Желтухину, поскольку вставали они перед ним ежечасно, чтобы ни делал он. Вот и сейчас, лежа под кроватью, он подумал, что много в жизни творит зла, вспомнил о подло обманутой Липочке и закручинился. Так закручинился, что захотел вернуться из командировки немедленно и загладить вину.
   Это случилось как раз в тот миг, когда Пончиков громко захрапел, а Глафира собралась лезть под кровать к Желтухину. Трепеща и испытывая слабый страх разоблачения, она жаждала навестить любовника, погрузиться в его жаркие объятия и так далее и тому подобное. Чем она хуже Липки?
   Можно представить ее досаду, когда, выползший на середину спальни Желтухин вдруг заявил:
   — Глаша, я домой. Верни мои вещи.
   — С ума ты сошел, — прошипела Глафира. — Как я при муже вещи тебе верну? Сейчас же вернись под кровать.
   — Но Пончиков спит, — не сдавался Желтухин. — Я вполне могу выйти без всяких помех.
   — Нет, он не спит, — возразила Глафира и так яростно ущипнула мужа, что тот закричал раньше, чем успел проснуться:
   — А-ааааа!
   Криком этим Желтухина мгновенно задуло обратно, под Глашину кровать.
   — Вот видишь, — прошипела Глафира, когда бедолага-Пончиков вновь захрапел. — Этот припадочный спит тревожно. Не могу я тебя отпустить.
   — А что же мне делать? — пригорюнился Желтухин.
   — Лежать под кроватью до самого утра.
   — До утра?! — ужаснулся Желтухин. — Нет, я лучше в трусах проскользну.
   — А как же Липка?
   — Скажу ей, что меня опять ограбили.
   — Что ж, иди, — разрешила Глафира и вновь ущипнула Пончикова.
   На этот раз бедняга не просто взвыл, он сорвался с кровати и с криком “Клопы! Клопы!” забегал по комнате. Желтухин, разумеется, никуда не пошел. Он остался на своем прежнем месте, а Глафира, торжествуя, обратилась к мужу:
   — Откуда у нас клопы, чудовище?
   — Не знаю, — ответил Пончиков, — но меня кто-то жрет.
   — Не выдумывай, — рассердилась Глафира, — ложись лучше спать.
   И Пончиков лег. И почти мгновенно захрапел. А вот Желтухину не спалось. Он снова выполз из-под кровати, что пагубно сказалось на исщипанном боку Пончикова. Разъяренная Глафира на этот раз так безбожно впилась ногтями в супруга, что тот зашелся нечеловеческим криком. У Желтухина даже по коже продрал мороз. С ужасом он подумал: “Вот, горемыка, допился. Белка что ли накрыла его? Э-хе-хе, не жилец Пончиков, не жилец”. Иван Семенович и не подозревал о жестоком участии Глафиры.
   Но ее можно понять. Женщина тоже была в отчаянии. Она-то мечтала сочетать приятное с полезным: приятное — секс (много секса), полезное — рога подруге путем совращения ее мужа и любовника. Любовник, т.е. Роман, был для Глафиры особенно лакомым, но как тут к нему подберешься, когда невозможно сладит даже с Желтухиным. Он все время рвется домой к своей Липочке, черти ее раздери.
   В общем, трудно осудить Глафиру. Учитывая ее богатые замыслы, Глафиру даже можно понять, чего нельзя сказать о Желтухине. Вот кого понять никак не могу: что он заладил: “Домой да домой!”? Занимайся тем, чем велено, раз добровольно пришел.
   Но Желтухин упорно ничем не хотел заниматься, а потому ночь для Глафиры была безвозвратно потеряна. Она страдала, бедняжка, но еще сильней страдал Пончиков, который неоднократно был призван криком своим загонять под кровать мятежного Желтухина. Глафира была упряма, а потому троица эта встретила утро тем самым, чем занималась всю ночь: Иван Семенович рвался домой, Пончиков его не пускал, потому что Глаша безбожно его щипала.
   Ночь была адская. Сумасшедшая ночь.
   Именно благодаря этому чудесно выспался Роман — у Глафиры времени для него так и не нашлось. Впервые за последние дни Романа никто не беспокоил, он даже видел сны, а, проснувшись, спокойно проследовал в ванную. Глафира в то время в спальне скандалила с Пончиковым. Желтухин, прислушиваясь к скандалу и к ломоте во всех членах, по-прежнему лежал под кроватью и проклинал свою похотливость.
   В ванной (под громкую ругань супругов) Роман умылся, причесался и, наткнувшись на бритвенный станок, даже побрился. Вполне довольный собой, он отправился в кухню, где вскипятил в чайнике воду и выпил чашечку растворимого кофе. После этого он вернулся на балкон, мурлыча под нос задорную песенку и внутренне констатируя, что жить у Глафиры совсем не опасно и даже приятно. В большой квартире и места больше и затеряться легче.
   С этой мыслью Роман и перелез на балкон Желтухиных. Перелез, побродил по пустым комнатам… Липочки дома не было, Марьванны — тоже. И Романа, грубо говоря, потянуло в стойло. Да, у Глафиры спокойней, но ему почему-то захотелось к Липочке. Он решил вернуть свой матрас под кровать Желтухиных, каких бы хлопот ему это ни стоило. Полный благих намерений он ступил на балкон Пончиковых и… тут же был настигнут вездесущей Глафирой.
   — Ты где был? — грудью тесня Романа к перилам, жарко выдохнула она.
   От такого напора он растерялся и промямлил:
   — Я ходил…
   Но Глафира его не слушала.
   — Никуда не ходи, — приказала она. — Мужа я на работу вытолкала, сейчас гостя выпровожу и за тебя примусь.
   Такой посул Романа насторожил и даже напугал. Если бы он не знал, кто Глашин гость, то сей же миг перемахнул бы через балконную перегородку, не раздумывая. Но, зная, что гость — Желтухин, Роман подумал: “Подслушаю их разговор”. Привычной “тропкой” он устремился в коридор, но подслушать ничего не успел: слишком поспешно вытолкала Желтухина Глафира. Роман думал, что она, следуя обещанию, вернется к нему и, охваченный паникой собрался бежать, но Глафира стукнула в дверь гостиной и крикнула:
   — Вовик, выходи! Я одна!
   Прячась за портьерой, Роман изумился: “Вовик? Кто это? Любовник? Неужели еще один? И он провел здесь ночь? Ай, да Глаша! Ай, да стерва!” Но Роман ошибся.
   Ошибся не в том, что Глаша стерва, а в том, что Вовик провел у этой стервы ночь. Вовик пришел утром. Пришел очень невовремя. Судите сами: измученный Пончиков митингует в спальне, там же (под кроватью) Желтухин теряет последнее терпение, а тут Вовик нарисовался ни свет ни заря. Вовик, напрочь лишенный дипломатии и привыкший рубить правду-матку в глаза самым нецензурным образом.
   Разумеется, Глафира запаниковала и хотела его вытолкать, но он уходить не пожелал, ядреным матом сославшись на то, что дело чрезвычайной важности не терпит отлагательств и по телефону его обсуждать нельзя. Глафира, испугавшись шума, гостя нехотя впустила и тайно от мужа (и особенно от Желтухина) проводила в гостиную. Сейчас же, оставшись якобы одна, она вызвала его в кухню для конфиденциального разговора.
   Почему в кухню?
   Подальше от ушей Романа, ведь кабинет Пончикова, где Роман обретался, соседствовал с гостиной, а кухня, напротив, находилась на задворках квартиры. Глафира знать не могла, что Роман давно покинул убежище, решил подслушивать и стоит за портьерой. Когда распахнулась дверь гостиной и на пороге показался старый знакомый, “перебинтованный”-Вован, бедняга-Роман от неожиданности и удивления едва не вывалился из-за портьеры.
   — На кухне, на кухне поговорим, — зашипела Глафира.
   Но Вован, не дожидаясь кухни, матерно выругался и “конфиденциально” сообщил:
   — Задолбал нас, Глашка, твой Желтухин и гребаная папка его!

Глава 21

   Роман, выглядывая из-за портьеры, смотрел на покалеченного Липочкой Вована и не верил своим глазам. “Так вот кто заказал папку Желтухина! — прозрел он. — Глаша. Но зачем?”
   Пока он гадал, Глафира, испуганно глянув на дверь мужнего кабинета, где по ее разумению должен был находиться Роман, зашипела:
   — Че орешь?
   — А ты че, не одна? — равнодушно осведомился Вован, у которого в жизни был один только страх да и тот назывался Сан Саныч.
   — Одна, — солгала Глафира. — Но через стенку квартира Желтухина. Слышимость здесь офигенная. Лучше на кухню пойдем, там и выскажешься.
   К досаде Романа они отправились в кухню и шептались там за закрытой дверью. Единственное, что он расслышал, две фразы, брошенные Глафирой. “Как хотите, но папка срочно нужна. Через два дня, кровь из носу, но договор надо подписывать”, — сообщила она Вовану в начале беседы. В конце же, взбесившись, Глафира закричала: “Я погибла, если не выкрадете эту сраную папку! Вам, думаю, тоже будет несладко! Ищите!”
   Опасаясь быть разоблаченным, Роман вернулся на балкон. Изумленный открытием, он гадал какое отношение к делам Желтухина имеет Глафира. Каков ее бизнес? Кто партнеры ее?
   Разумеется, ему многое было не ясно. Точно Роман знал одно: любым способом надо остаться у Глаши и выведать все ее тайны. Рассчитывать на Липочку здесь он не мог. Разве может она знать о делах подруги, когда пребывает в полнейшем неведении о делах собственного мужа?
   Решившись остаться у Глафиры, Роман забеспокоился: “Не слишком ли я с ней был груб? Надо бы побольше уделять ей внимания, иначе она потеряет ко мне интерес”.
   Он совсем не знал этой женщины. Охотница-Глафира терпеть не могла легкой добычи. Она стреляла лишь по движущимся мишеням, справедливо полагая, что здоровый зверь сам в руки не пойдет. Именно поэтому она была разочарованна, когда Роман встретил ее чрезвычайно мужским взглядом и игриво поинтересовался:
   — Куда вы, Глашенька, пропали?
   — Еще не пропала, но сейчас пропаду, — отстраненно буркнула Глафира, чем-то сильно озабоченная. — Мне сейчас придется уйти, — рассеянно пояснила она. — Ты как? Здесь останешься или к Липке вернешься?
   Роман пожал плечами.
   — Правильно, — одобрила Глафира, — здесь оставайся. Здесь спокойней. Жрать захочешь, еда в холодильнике. Ну, я пошла.
   И Роман остался один. Какое-то время он гадал с чем связана перемена Глафиры, а потом решил наведаться к Липочке. К его удивлению она была дома, хлопотала в кухне и сразу сообщила, что уже вернулась с фирмы Сан Саныча.
   — И почему же вы так рано вернулись? — поинтересовался Роман.