Милевская Людмила. Выстрел в чепчик

   Таким образом рассудив, несчастный монах ради теплой постели, начав с одной чарки, вылакал бутыль самогона, потом твердой рукой заколол невинного козла и уж после всего этого был в полном распоряжении дебелой вдовы, к немалым ее плотским утехам.
   Неоднократно исполнив свой мужской долг и через край изумив сладострастную вдову, монах, напрочь забыв о ночлеге, гордо удалился в темную ночь.
   Утром, найдя себя сильно побитым в пыльных кустах возле деревенской дороги, он в совершенстве постиг истину, в чем самый страшный грех — в отсутствии контроля над разумом, разумом, который надежно бережет от всех прочих грехов.
   Этому монаху и уподобилась моя Тамарка. Потеряв контроль над разумом еще в моей квартире, она бросилась в пекло дружбы с бабой Раей. Распрощавшись же с собутыльницей — бабой Раей, — она не пошла домой, а глупейшим образом отправилась по всем друзьям и знакомым.
   Не в силах бороться со вспыхнувшей в ней вдруг жаждой общения, Тамарка не только выдала все наши планы и секреты, но и мерзко надо мной надсмеялась, многократно называя меня маразматичкой, заедающей лучшие годы бабы Раи.
   Все это добрыми людьми было передано мне в ту же ночь. Передано неоднократно — Евгений только трубку с телефона успевал хватать. Я же, стараясь не слышать пьяного храпа бабы Раи, доносящегося из соседней комнаты, неистово костерила Тамарку.
   Нет, обиды я на Тамарку не держала и не держу, поскольку сама в пьяном виде способна и не на такое…
   А то, что Тамарка внезапно встала на защиту бабы Раи…
   Уж так устроен человек: душа у него одна, и рвется она любить в разные стороны.
   Баба Рая за той бутылкой тоже времени даром не теряла — щедро жаловалась на свою судьбину, испытывая при этом настоящее блаженство. Поскольку из короткого перечня человеческих радостей ее жизнь вычеркнула почти все, баба Рая научилась смаковать еще доступные удовольствия и осуждала меня долго и замысловато, пользуясь тем, что Тамарка на ее стороне.
   Наслушавшись россказней бабы Раи и за бутылкой сроднившись с бабой Раей душой, Тамарка прониклась ненавистью ко мне — угнетательнице.
   С фанатической преданностью бабе Рае пьяная Тамарка бросилась меня осуждать при всех, кто под руку подворачивался. И после этого заграница еще гадает, в чем секрет русского фанатизма.
   Что касается меня, скажу: рада была бы я, если бы Тамарка ограничилась одним лишь разбором моих косточек, но Тамарка ограничиться не смогла, за что в дальнейшем и поплатилась.
   Но не моя в том вина.

Глава 22

   На следующий день случились сразу два события: упала картина и позвонила Тамарка.
   Картина упала во время обеда. Поскольку она была маленькая, легкая и невзрачная, мы с бабой Раей не слишком обратили на это внимание.
   Баба Рая после вчерашнего обращать внимание не способна была ни на что. Душераздирающе охая и ахая, она перевязала голову платком и каждые пять минут заставляла меня смотреть, не полезли ли наружу ее старые мозги.
   Мозги если и были у бабы Раи, то доказательств тому не давали и наружу не лезли. Я же в перерывах между осмотрами бабы-Раиной головы выполняла множество других обязанностей: капала в стакан с водой валерианку, мерила давление, щупала пульс и регулярно совала валидол под язык бабы Раи, не забывая ей напоминать о бесчинствах прошедшей ночи.
   Баба Рая стоически старалась сентенций моих не слышать, но, видимо, это у нее не получилось. Иначе откуда бы взяться тому выводу, которым порадовала меня она.
   — Как тяжело быть молодой, — в конце концов сказала старушка, и Санька тут же с ней согласился.
   Он время от времени завидовал старости бабы Раи, в чем неоднократно мне признавался.
   — Бабе Рае хорошо, — говаривал Санька, — она может без игрушек, и зубы ей не надо чистить, только в стаканчик класть, и рано ложиться спать ее никто не заставляет, и просыпается она утром сама и шаркает ногами сколько хочет, и никто ее за это не ругает.
   К этому перечню я могла бы кое-что добавить и от себя, но завидовать бабе Рае ни в коем случае не стала бы, поскольку недалек тот день, когда сама смогу воспользоваться всеми теми благами, которыми так восторгается глупый Санька.
   Что касается бабы Раи, то счастья она своего не понимала вообще, а в тот день особенно.
   — Как жа ж тама бедная Тамарка-то? Она жа ж еще и работаеть? — с потаенным восхищением вопрошала баба Рая. — Как жа ж на работу она пошла, когда я жа ж ни сидеть, ни стоять не умею?
   Слава богу, долго мучиться этим вопросом бабе Рае не пришлось, потому что Тамарка позвонила и во всех подробностях своей собутыльнице сообщила о всех своих похмельных ощущениях.
   Длилась их беседа долго. В конце концов пообещав прислать бабе Рае от их общего недуга прогрессивного заморского лекарства, Тамарка с бабой Раей простилась и переключилась на меня.
   Поскольку я уже была в курсе всех ее подвигов, то разговаривала с ней предельно сухо, Тамарка же была верней побитой собаки и, как говорит Маруся, прямо всей собой рвалась мне чем-нибудь услужить. Я вежливо, но непреклонно отражала ее рвение.
   — Ну что ты, Мама, как неродная, — в конце концов взмолилась Тамарка. — И разговариваешь со мной сквозь зубы.
   — А как прикажешь с тобой разговаривать? — рассердилась я. — Ты меня предала.
   — Если кого и предала, так только себя, — нахально Заявила Тамарка и тут же шепотом спросила:
   — Как у тебя, Мама, картина, еще не падала?
   — Падала, но я не уверена, что ее не сшиб Санька.
   Что-то он задумчивый какой-то.
   — Это не Санька, — пылко заверила меня Тамарка. — Клянусь, не он.
   — Тогда домовой, — рассердилась я. — Я из дому не выходила, отпаивала лекарствами бабу Раю, выведенную из строя тобой.
   Тамарка рискнула мне возразить:
   — Ну и что, что из дома не выходила? Веревку могли и ночью подпилить.
   — А мы разве спали ночью? Благодаря тебе я не сомкнула глаз, все выслушивала, какой ты грязью меня поливаешь.
   — Мама, ты жестокая, при чем здесь грязь, когда я говорю про картину?
   — До обеда картина висела, а после обеда оказалась лежащей на полу. Уверена, что это Санька. Он у меня такой проворный, маньяк не годится ему и в подметки по части стрел и картин.
   — Ну не знаю, — занервничала Тамарка. — Как бы там ни было, шляпу уже прострелили.
   Я пришла в ужас, потому что не ожидала, что это произойдет так быстро.
   — Прострелили твою шляпу? — испуганно закричала я.
   — Почему мою, твою прострелили, — непорочно сообщила Тамарка. — Я была в твоей шоколадной фетровой шляпе, в той, в моей любимой, ну, которую я еще раньше просила у тебя. У этой шляпы широкие поля спадают волной на лицо. Очень удобно, когда плохо выглядишь. Сегодня я выгляжу безобразно.
   — Это не удивительно, — заметила я.
   — Да, — покорно согласилась Тамарка.
   Но покорство ее только раздражало меня.
   — Значит, уже прострелили вторую мою шляпу, — закричала я. — А твоей ни одной? Неплохо ты устроилась. Может, тебе и картину напрокат дать?
   — А что, это идея, — обрадовалась Тамарка. — Ты же знаешь, мои слишком дорогие, чтобы со стен падать. Я переживаю уже, какая из них пострадает.
   — Переживать надо было до того, как языком чесала, — укорила я. — Кстати, ты про шляпу еще никому не рассказывала?
   — Никому, кроме тебя.
   — Будем надеяться, что у меня уже выработался иммунитет против этой заразы и маньяк на второй круг не решится зайти.
   — Чует мое сердце, что он оставит тебя в покое, — поспешила заверить меня Тамарка и тут же жалобно спросила:
   — Мама, ты уже простила меня? Мне так стыдно, Мама, так стыдно, передать тебе не могу.
   Больше такого не повторится, хоть и половины не помню из того, что сделала.
   Я любила свою подругу Тамарку больше тридцати лет. Мне казалось, она была всегда, а потому я дрогнула и со слезами умиления закричала:
   — Ах, что о том, забудем! Забудем навсегда! Все это глупости. Сейчас волнуюсь о другом. Тома, умоляю, ты можешь рисковать собой, хоть мне это и больно, но совсем уж подло сознательно ставить под угрозу чужую жизнь.
   — Да нет же никакой угрозы, — оптимистично воскликнула Тамарка.
   — Ах, вот как ты заговорила. Нет угрозы, следовательно, можно заражать.
   Надо же, Тамарка еще и рассердилась.
   — Мама, ты невозможная, — закричала она. — Опять упреки! Сколько можно? Теперь на брюхе прикажешь ползать? Я виновата, но уже все поняла, прочувствовала и даже поплатилась…
   — Ага, моей шляпой, — ехидно вставила я.
   — Да разве дело в шляпе? Где твоя стрела?
   «Действительно, где моя стрела?»
   Я бросилась в прихожую, там не было стрелы. И, что удивительней всего, я не помнила, куда ее положила, так заморочила вчера мне голову эта Тамарка.
   — Нет стрелы, — призналась я.
   — Как — нет?
   — Совсем.
   — Ну вот, а говоришь, что не спали всю ночь. Не я же ту стрелу взяла. И кто-то уж точно ее взял. Значит, кто-то все же приходил к вам. Ха, ты не спала всю ночь, — уже чуть ли не глумилась Тамарка.
   — Да, я не спала всю ночь и благодаря этому чудесно спала утром, — психуя, сообщила я.
   — Значит, утром к вам кто-то и приходил. Где Евгений?
   — Надеюсь, на работе, — предположила я.
   — Звони скорей ему, а я потом тебе перезвоню, — крикнула Тамарка и отключилась.
   Я позвонила Евгению и спросила:
   — Где стрела?
   Его ответ меня потряс.
   — Стрела там, куда я ее воткнул, — спокойно сказал Евгений.
   — Господи, так где же она? — запаниковала я.
   — В дверном косяке торчит твоя стрела, — утешил меня Евгений.
   Я прозрела:
   — Так это ты, бессовестный, воткнул стрелу в дверной косяк?!
   — Ну да, а что тут такого?
   — А я бедного Саньку пытаю, допросы ему с Тамаркой чиню.
   — Так его я метать стрелу и учил, — с трогательной наивностью признался Евгений.
   Не стану передавать, что на это я ему сказала — не для страниц этой книги речь моя, но настроение испортилось у Евгения изрядно.
   — Да починю я твой косяк, починю, — проворчал он, когда я устала и поутратила ораторский пыл. — Покрашу и отполирую, раз ты погрязла в мещанстве. Все будет чин-чином.
   — Ладно, фиг с ним, с косяком, не в нем дело. Скажи лучше, утром у нас были гости? — вспомнив, зачем звонила, спросила я.
   — Был один гость, — охотно ответил Евгений, радуясь, что не о нем пошел разговор.
   — Кто?
   — Виктор.
   — Пупс?! — изумилась я.
   — Ну, если хочешь. Пупс, — согласился Евгений, хоть и терпеть не мог он этого прозвища. — Пупс утром приходил.
   — А чего он хотел? — не слыша своего голоса, спросила я.
   — «Чирик» просил до зарплаты.

Глава 23

   Я не знала, что и думать. Пупс.
   Снова Пупс, и снова пропала стрела.
   Я впала в очень глубокую задумчивость, из которой не вывел меня даже звонок Тамарки.
   — Ну что? — спросила Тамарка. — Кто-нибудь у вас утром был?
   — Утром Пупс был, — не выходя из задумчивости, ответила я.
   — И чего хотел?
   — Занял «чирик» у Евгения.
   — Чего занял? — переспросила Тамарка.
   — Да «чирик» занял, — раздражаясь, повторила я. — «Чирик»!
   — А что это такое?
   — Точно сказать не могу, но, по-моему, это десятка.
   Десять рублей.
   Тамарка ахнула:
   — А-а, Пупс занял десять рублей?!
   — Так Евгений говорит, а у меня нет причин ему не верить, — буркнула я.
   Тамарка опять ахнула:
   — А-аа! Пупс же бухгалтер!
   — Ну и что из того? — удивилась я.
   Тамарка ахнула еще сильнее:
   — А-ааа! У него же сейф, полный денег!
   — У Пупса?
   — Ну конечно.
   — Точно, а я и не подумала.
   — Ты никогда не думаешь, — обрадовалась Тамарка. — Нет, я не пойму! И все же объясни мне! Неужели ты хочешь сказать, что Розин Пупс занял у твоего Женьки десять рублей?
   — Не хочу, но говорю, — призналась я; — Сама над этим голову ломаю.
   — Уму непостижимо! — возмутилась Тамарка. — И что можно сделать с этим «чириком»? На него даже спичек приличных не купишь!
   Я была полностью с ней согласна, но имела кое-какие соображения.
   — Лично меня тоже сильно удивляет поведение Пупса, — сказала я. — И именно то, что он взял у Женьки «чирик». Уверена, раз у Пупса денег сейф полный, значит, «чирик» он просил для отвода глаз, но почему он так глупо глаза отводил? Неужели не мог попросить у Женьки больше?
   — Ты хочешь сказать, что у твоего Женьки в бумажнике денег больше, чем в сейфе главного бухгалтера крупной компании? — с обидным сарказмом поинтересовалась Тамарка.
   — Всеми силами стараюсь, чтобы это было не так, — скромно ответила я. — Но разве дело в этом?
   Как бы там ни было, Пупс этот «чирик» попросил, и Женька ему его дал, невзирая на сейф. Разве это не странно?
   — Да, странно, — согласилась Тамарка, — а может, и в самом деле крыша у Пупса поехала? Об этом уже все говорят.
   — Конечно, поехала, иначе зачем бы он стал красть стрелу. Пришел под марку «чирика», а сам слямзил стрелу. И в прошлый раз поступил так же.
   — В прошлый жа ж раз он дважды приходил, — встряла в разговор баба Рая, которая приноровилась подслушивать нас с параллельного телефона.
   — Как дважды? — удивилась я.
   — А вот так, — похмельным голосом ответила баба Рая. — Вы тогда жа ж пошепталися, и Пупс ушел, а ты, макитра, к портнихе жа ж на примерку наладилася, вот Пупс жа ж после твоего ухода сразу и пришел. Бойкий такой.
   — Пупс? Бойкий? Что же ты мне не сказала, баба Рая! — возмутилась я.
   — Тю-ю, что жа ж ты на ухо так кричишь-то, оглашенная, — возмутилась баба Рая.
   — Не смей кричать бабе Рае на ухо, — потребовала Тамарка.
   — Пускай уберет свое ухо из нашей линии, — посоветовала я.
   — Пожалуйста, уберу, — обиделась баба Рая, не убирая и не собираясь убирать.
   — Ничего убирать не надо! — запротестовала наивная Тамарка. — У меня вопрос: баба Рая, скажите, зачем он приходил?
   Баба Рая охотно зажужжала:
   — Да рази жа ж яго поймешь? Сказал, чтой забыл чавой-то, а потом жа ж попросил глоток воды. Я жа ж не выгоню яго. Пошла жа ж за водой…
   — Вот тогда Пупс стрелу и слямзил, — прерывая бабу Раю, догадалась я. — Видимо, в первый раз не успел, я-то дверь мигом закрыла, так он вернулся.
   — Может, и слямзил, — согласилась баба Рая, — я жа ж когда с водой вернулася, дак яго жа ж уже и не было. И дверь жа ж оставил нараспашку.
   — Теперь ты веришь, что Пупс слямзил стрелу? — спросила я у Тамарки.
   — А куда мне деваться? — ответила она. — Больше некому. Но что он с ней может сделать?
   — В смысле? — удивилась я.
   — Мама, ты невозможная! — закричала Тамарка. — Не допускаешь же ты, что Пупс стреляет из арбалета.
   И из пистолета, надеюсь, ты тоже не допускаешь. Самое безопасное место то, куда Пупс целится. Хотя, — вдруг осенило Тамарку, — может, поэтому еще никто и не убит. Если Пупс целится в голову…
   — Тише-тише, нас подслушивают, — напомнила я.
   Баба Рая, услышав про пистолет, уже молчала как партизан.
   Вот что мне в ней нравится, так это ее выдержка.
   Французский коньяк может позавидовать такой выдержке. Часами может наша баба Рая подслушивать и ни разу вопроса не задаст, а ведь не все ей бывает понятно.
   Это подвиг, должна вам сказать. Я бы так не смогла.
   — Если Пупс целится в голову, то, конечно же, промажет в шляпку, — продолжила Тамарка.
   — Тамарка, все, — сказала я. — Раскручивать беседу нет никакой возможности. У бабы Раи хрупкое и надломленное пьянством здоровье. Наших версий она может не выдержать, понимаешь? От наших версий баба Рая может сломиться, а у меня Санька без присмотра и уборки скопилось полный дом.
   — Хорошо-хорошо, — все сразу поняла Тамарка, — но скажи, что ты собираешься делать?
   — Ехать к Розе, — ответила я.

* * *

   Я не решилась сразу ехать к Розе, а сочла за благо предварительно ей позвонить.
   Роза, к моей радости, была дома.
   — Дорогая, как твои дела? — для разгона темы спросила я.
   — Как мои дела? — закричала Роза. — Только садист может задать мне такой вопрос!
   «Значит, дела у Розы плохи, — удрученно подумала я. — Что ж, зайдем с другой стороны».
   И зашла.
   — А чем ты занимаешься? — спросила я.
   — Придумываю, как бы половчей повеситься, — со всей серьезностью сообщила Роза.
   — Опять Пупс?! — испугалась я.
   — А то кто же! Каждый день сюрпризы. А ведь ничто не предвещало подобных превращений, скромный был такой, когда я замуж за него выходила. Права была мама, когда говорила, что в тихом омуте черти водятся.
   Как она меня замуж выдавать не хотела! Господи, да за что только я полюбила его. Кощея этого Бессмертного!
   Нет, права моя мама — в тихом омуте черти водятся!
   — Да Пупс на омут-то не тянул, когда ты замуж за него выходила, — остановила ее я. — Вспомни, похож был на желе, посыпанное пудрой сахарной.
   — Зато теперь похож на вулкан, — пожаловалась Роза. — То прибегает, то убегает, то трезвый, то пьяный, то буянит, то прощения просит… Больше же не могу, замучилась и подумываю о разводе.
   Я испугалась.
   — Ты что, даже и не помышляй! — возмутилась я. — Разве можно человека в такой беде бросать? Спасать его надо, срочно спасать!
   — Пока спасать буду, погибну сама, — выразила опасение Роза и заплакала. — Мне от людей уже стыдно, — всхлипывая, призналась она. — Каждый день звонят друзья и сослуживцы Пупса, рассказывают такое, что хоть бери топор и вешайся. Знаешь, я, наверное, не выдержу и убью его.
   — Нет-нет, не вздумай! — взмолилась я. — Держись, изо всех сил держись, я еду к тебе. Скоро буду.
   — Только скорей, — сморкаясь, попросила Роза. — Мне тебя очень не хватает.

* * *

   В квартире Розы меня ждала страшная картина:
   Роза встретила меня с жутчайшим фингалом, а Пупс в плаще и шляпе лежал в прихожей на полу.
   Увидев его, я отшатнулась и, с ужасом глядя на Розу, закричала:
   — Убила его?!
   — Ну что ты, — успокоила меня Роза. — Сам упал.
   Как стоял, так и упал.
   — Огрела?
   — Да ну, — обиделась Роза.
   — Тогда в чем дело? Пьяный?
   Роза покачала головой:
   — Нет, абсолютно трезвый.
   Это было так удивительно, что я не поверила и, опустившись на колени, приблизилась вплотную к бледному лицу Пупса и принюхалась. Запаха алкоголя я не услышала, только приятный аромат одеколона, который Пупс всегда умел со вкусом подбирать.
   — А что же с ним? — спросила я.
   — Обморок, — с презрением сказала Роза.
   — Может, «Скорую» вызовем?
   — Ничего страшного нет, — рассердилась Роза. — Полежит-полежит и придет в себя, это я тебе как гинеколог говорю. Лучше посмотри на мой фингал. Как я завтра на работу пойду?
   Я присмотрелась к фингалу и не смогла ответить на ее вопрос. Фингал был внушительный, объемный, такой не спрячешь ни под какой пудрой.
   — А фингал откуда? — робея, спросила я.
   — От верблюда, — ответила Роза, пиная ногой бесчувственного Пупса.
   Глаза мои полезли на лоб.
   — Неужели Пупс наварил? — отказываясь верить, что допускаю такое, спросила я.
   Роза всплеснула руками и защебетала:
   — Сегодня взяла отгул, отдохнуть решила, выпроводила на службу Пупса, вымыла на кухне посуду и сидела спокойно перед телевизором, смотрела «Новости», вдруг возвращается это ничтожество и начинает устраивать скандал…
   — Подожди, — остановила ее я, — как это — он начинает устраивать скандал? А ты где была?
   — В том-то и дело, что я на скандал настроена не была. Спокойно смотрела телевизор, он же, ничтожество, схватил со стола вазу и зарычал: «Не дашь сто баксов — разобью».
   Я оцепенела.
   — И что ты? — осипшим от волнения голосом спросила я.
   Роза грозно поставила руки в бока и, презрительно кивая на стол, спросила:
   — Ты видела мою хрустальную вазу? Разве ей цена сто баксов?
   Я вспомнила вазу и ответила:
   — Нет, она значительно дешевле.
   — Вот и я так сказала: «Бей, если приспичило, а денег не дам».
   — А он?
   — Разбил.
   — А ты?
   — Возмутилась.
   — А он?
   — Тоже.
   — А ты?
   — Огрела вешалкой.
   — А он?
   — Он дал мне в глаз, — и Роза со слезами показала на свой фингал.
   У меня даже дух захватило от таких событий. Триллер! Настоящий триллер!
   Какими страстями живет народ, а у нас с Женькой все так пресно.
   — Дал в глаз, и все? — спросила я.
   — Убежал, — пожаловалась Роза. — Я закричала, что теперь-то уж точно его убью — и за вазу, и за глаз.
   Он испугался и убежал.
   Я растерялась. Судя по всему, фингал совсем свежий, тогда почему на полу лежит Пупс? По всем приметам, должна бы лежать Роза. Неужели Роза догнала его, убила, затащила в прихожую, а теперь пудрит мне мозги?
   Я испугалась и бросилась щупать у Пупса пульс.
   Пульс был, был-был, более того, Пупс дышал и для покойника выглядел слишком свежо.
   — Что ты его щупаешь? — возмутилась Роза. — Он жив, что этому ничтожеству сделается? Я скорей умру.
   Он, вижу, этого и добивается.
   — Роза, как же оказался бедняга на полу? — строго спросила я, всей душой почему-то болея за Пупса.
   — Я же говорю тебе, — рассердилась Роза. — Набил мне фингал и убежал, а спустя час вернулся на обед и спокойненько целует меня в щеку. «Котеночек, я устал, чем ты меня сегодня кормишь?» — мастерски передразнила Пупса Роза.
   — А фингал? — изумилась я.
   — Ну, конечно же, он увидел его да как закричит:
   «Розочка, что это такое?» — «Ах ты гад, — говорю я ему, — ты еще имеешь наглость спрашивать? Сейчас я тебя накормлю!»
   — Бог ты мой! — ужаснулась я.
   — Вот именно, — подтвердила Роза. — Он еще верить не хотел, что сам же набил мне этот фингал.
   — Да еще расколошматил вазу, — напомнила я.
   — Вот именно, — подтвердила Роза. — Я и про вазу ему сказала. Он долго не верил, а как увидел осколки, я их нарочно не убирала, как увидел осколки, так сразу поверил. Ничтожество!
   Я слушала, затаив дыхание, но Роза замолчала, явно не собираясь продолжать.
   — Поверил — и что? — осторожно спросила я.
   — Ив обморок, — возмущенно сообщила Роза, вторично пиная мужа. — В обморок сразу, подлец. В чем пришел, в том и упал — в плаще и шляпе.
   Я покосилась на лежащего Пупса и сказала:
   — Вижу.
   — Все увидят, — пригрозила Роза.
   — И долго он будет так лежать?
   — Пока в себя не придет.
   — Ясное дело, — заволновалась я, — а когда он в себя-то придет, скажи мне как гинеколог?
   Роза свирепо взглянула на меня и зло ответила сквозь зубы:
   — А вот этого я даже как гинеколог не знаю. По мне, подольше бы так полежал, все же спокойней. Кто знает, что в его голову стукнет через минуту. Сейчас в обморок шлепнулся, а вдруг в себя придет и второй фингал наварит? Нет уж, пусть лежит.
   — Но как-то странно, — посетовала я. — Человек лежит живой, без сознания, а мы ему не помогаем.
   Как-то не по-людски.
   Роза с осуждением покачала головой.
   — Помоги, — сказала она, — а он в себя придет и тебе фингал наварит. Думаешь, заржавеет за ним?
   — Что, не заржавеет? — с ужасом прошептала я.
   — Теперь уверена, что нет. В полный разнос парниша пошел.
   — Тогда пускай лежит, — переступая через Пупса, сказала я.

Глава 24

   Мы с Розой переместились из прихожей в гостиную, но дверь не закрыли (не звери все же) — изредка наблюдали за лежащим Пупсом.
   — Роза, скажи мне честно, — спросила я, — Пупс умеет стрелять?
   — Из чего? — опешила Роза.
   — Да хоть из чего-нибудь.
   Роза задумалась.
   — Знаешь, — сказала она, — точно поручиться не могу, сама видишь, что происходит, но если хочешь знать мое мнение, то Пупс, думаю, даже из рогатки не умеет стрелять, даже в детстве не мог этого.
   — Думаешь?
   — Ха, думаю. Уверена. Это же урод, ничтожество.
   Бухгалтер!
   Я вздохнула:
   — Да-а, бухгалтер. Но он же в армии, наверное, служил?
   — Пупс? — изумилась Роза. — Да кто его возьмет-то, урода, в армию? Помнишь, какой он был? Дистрофик, настоящий дистрофик. Это сейчас всех подряд гребут чуть ли не лопатой, а тогда медкомиссия строго браковала. Пупс по весу не прошел. Он и сейчас не пройдет по весу, разве что с кейсом своим взвешиваться будет, Кощей Бессмертный.
   Пупс действительно был, мягко говоря, худощав, но это его не портило.
   — Значит, — подытожила я, — не умеет Пупс стрелять. А зачем же ему стрела?
   — Какая стрела? — насторожилась Роза.
   — Мне показалось, что Пупс прихватил стрелу, которую я взяла у Юли. Кстати, на Юлю покушались той самой стрелой, которую ты обгрызла.
   — Не может быть!
   — Увы, может.
   Роза призадумалась.
   — И что теперь? — спросила она. — Ты думаешь, что Пупс прихватил стрелу? А как он это мог сделать?
   — Спокойно, — ответила я. — Пришел к Евгению под каким-то предлогом…
   О «чирике» я тактично не стала поминать, чтобы окончательно не расстраивать Розу.
   — И упер стрелу? — продолжила она за меня. — А где эта стрела лежала?
   — У зеркала в прихожей, — призналась я.
   Роза от возмущения подскочила.
   — И еще кто-то ругал меня за легкомыслие, — закричала она, явно намекая на меня. — Кто-то кричал, что растяпа.
   — Ну, такого я не говорила! — рассердилась я.
   — Говорила кое-что, ничуть не лучше. И зачем этому ничтожеству стрела?
   Я пожала плечами:
   — Не знаю.
   — А я знаю, — сказала Роза и сникла. — У него мания, и не одна. Назанимал денег.