Милевская Людмила. Выстрел в чепчик

   Однако мне уже было совершенно ясно, что не придет, потому что едва ли знаком с этой Машей. Ведь она даже не вспомнила его, а Иван Федорович мужчина видный уже только из-за одного высокого роста, не говоря о других достоинствах.
   — Постойте, — воскликнула я, за ненадобностью отбрасывая свое заикание, потому что изрядно устала от него. — Вы что, не знаете Ивана Федоровича?
   Маша виновато пожала плечами:
   — Может, знаю, но не помню.
   — Тогда как же он сюда придет? — искусно взволновалась я.
   — Ну может, он помнит, — успокоила меня Маша. — А по какому вопросу он придет?
   — Ну как же! — с укором воскликнула я. — На договор подписания!
   — Ах, да, — вспомнила Маша и опять удивилась:
   — А я здесь при чем? Почему у меня его должны подписывать, этот договор?
   — Так начальник сказал, — ответила я и добавила:
   — Сами знаете, как спорить с начальниками. Перлась сюда с другого конца города.
   Здесь я не врала.
   — Ну подождите немного, — с чувством вины предложила Маша, — может, он еще приедет.
   — Да как же он приедет, если вы незнакомы?
   Маша задумалась. Она очень хотела мне помочь.
   Это было видно.
   — Иван Федорович, знакомое имя, — рассеянно бормотала она. — Какой он?
   Я тут же выдала экспресс-портрет:
   — Громадный мужчина, симпатичный, если не учитывать мой вкус, иногда громко смеется, много ест, мало зарабатывает.
   — Кажется, я его знаю, — обрадовалась Маша. — Точно, знаю. Он обращался ко мне несколько раз.
   Точно. И недавно звонил.
   Я взволновалась уже натурально:
   — А как бы мне его разыскать?
   — Подождите секунду, я в компьютер загляну, — сказала Маша и убежала в комнату.
   Я осталась горевать на кухне.
   «Ну, Маруся, — мысленно возмущалась я. — Где она только адрес этот взяла? Ну, я ей покажу! Хорошо еще, что здесь добрые люди живут и меня не побили».
   Вскоре Маша вернулась. В руках она несла лист бумаги.
   — Вот, Груша, адрес Архангельского Ивана Федоровича. И телефон здесь, — радуясь за меня, сказала она. — Можете прямо от меня позвонить.
   Так я и сделала. Иван Федорович был дома и даже согласился меня принять.
   Нежно простившись с Машей, я отправилась к Архангельскому.

Глава 32

   То, что я увидела в квартире Архангельского, озадачило меня. Непередаваемо тоскливо выглядели обшарпанные стены однокомнатной хрущевки, ужасали скрипучие полы, удручало отсутствие самой примитивной люстры, поражали газеты на окнах и изумляло полное отсутствие мебели, поскольку назвать мебелью наспех сбитый из досок хромоногий табурет и раскладушку язык у меня не поворачивается. На кухне, правда, раковина, двухконфорочная газовая плита, некое подобие стола и пародия на холодильник пытались создать уют, но исправить общего гнетущего впечатления они не могли.
   "И Маруся будет меня убеждать, что он ушел к другой женщине? — мысленно возмутилась я. — Снимает такой сарай, что просто сердце кровью обливается. Но что заставило его пойти на столь радикальные меры?
   У Маруси ласка! У Маруси уют! Уж в чем, в чем, а в. уюте она толк знает. Я сама бы у нее жила".
   Несмотря на убогое существование, Архангельский выглядел неплохо даже на самый придирчивый взгляд.
   Побрит, одет, хорошо причесан — впрочем, все это он мог сделать специально для меня.
   «Зря предупредила его, — с досадой подумала я. — Надо было застать врасплох».
   Не скрывая любопытства, я прошлась по всей квартире, не постеснялась даже в ванную заглянуть и после осмотра вынуждена была отметить, что нищенский антураж компенсирует идеальная чистота. Молоток, Иван Федорович.
   «Это первое, о чем сообщу Марусе», — решила я.
   Иван Федорович был смущен и озадачен моим появлением.
   — Как ты меня нашла? — спросил он, когда я, удовлетворившись осмотром, успокоилась и рискнула присесть на колченогий табурет.
   — Кто ищет, тот всегда найдет, — туманно ответила я.
   — Ну-ну, — саркастически покачал головой Иван Федорович, что я, прекрасно зная его, смело перевела как «долбанутым нет покоя».
   Я решила, отбросив обиды, сразу брать быка за рога.
   — Ты когда к Марусе возвращаться собираешься? — категорически поинтересовалась я.
   — Никогда, — гордо ответил Иван Федорович.
   Гордость эта настораживала. Иван Федорович, несмотря на главный свой недостаток — мою нелюбовь, — был нормальный мужчина. А когда нормальный мужчина демонстрирует гордость? Ясно любому, что тогда, когда его пытаются унизить или он унижен уже.
   «Так-так-так, — подумала я. — Маруся что-то недоговаривает. Одно дело — когда мужчина ушел от женщины, а совсем другое — когда он сбежал».
   Обстановка, в которой пребывал Иван Федорович, говорила о торопливом бегстве: он не просто сбежал, а умчался сломя голову, следовательно, с Марусей у него вышел конфликт.
   Дальнейшую беседу я решила вести с учетом этого нюанса и потому со вздохом произнесла:
   — Видит бог, Маруся не подарок. Совсем не подарок. Сама всю жизнь мучаюсь с ней. Знаешь, что она мне сегодня сказала?
   — Что? — оживился Иван Федорович.
   — Что я плохая для Саньки мать.
   На лице Ивана Федоровича отразилось разочарование.
   — А-ааа, — протянул он и потух.
   «Вот это да, — мысленно поразилась я. — А что же он хотел услышать? Видимо, то, как Маруся тоскует о нем, следовательно, вопрос этот его волнует. Что ж, прощупаем почву».
   — Что — а-аа? — возмутилась я. — Ты тоже так считаешь? Чем я плохая мать?
   Иван Федорович пожал плечами.
   — Не знаю, мать как мать, бывают и хуже, — промямлил он, после чего я окончательно поняла, что тема эта ему неинтересна.
   — И на том спасибо, — успокоилась я. — Но вернемся к Марусе. Как ты понимаешь, я здесь из-за нее, хоть и сама рада тебя видеть.
   — А что — Маруся? — загораясь, но явно не желая обнаруживать это, сказал Иван Федорович.
   Вот теперь передо мной был собеседник, а не вялая абстракция.
   — Маруся любит тебя, — трагическим тоном сообщила я, поскольку любовь Маруси искренне не считала благом.
   — Вранье, — внезапно разозлился Иван Федорович, — Не хочу об этом говорить. Раз пришла, давай поговорим о чем-нибудь другом, но только не об этой лживой женщине.
   «Ага, — сообразила я. — Следовательно, Маруся в чем-то обманула его, что неудивительно, поскольку Маруся и дня не проживет, если не солжет. Обманывать же любимого мужчину для нее самое святое дело, но я-то при чем? Вот же хитрая бестия, обманула и молчит. Страдает. Нет бы мне всю правду рассказать для своей же пользы. Я бы знала точней, как вернуть ее Ваню в стойло, а теперь что мне делать? Сиди тут, разгадывай ребусы, мозги напрягай».
   — Как там Женька? — начал говорить о другом Иван Федорович. — Давненько его не видел.
   — Женька нормально, а вот у меня одни неприятности. Сразу две шляпки прострелили. Картина, правда, еще не упала, но Евгений не соглашается убирать ее со стены — значит, обязательно упадет. Завтра. У меня был ужасный день. Стрела прилетела.
   — Какая стрела? — удивился Иван Федорович.
   — Арбалетная. Из арбалета сегодня стреляли в меня.
   — Кто? — — Пупс.
   — Витька?
   Взгляд Ивана Федоровича говорил: «А какие еще у Маруси могут быть подруги? Только с пришлепом».
   Мне стало обидно. Захотелось срочно реабилитироваться, и я рассказала все, что знала про шляпки, стрелы и картины, начиная с Розы и заканчивая Тамарой.
   К рассказу моему Иван Федорович относился со скептическим равнодушием, но до тех пор, пока я не дошла до Маруси.
   — И в Марусю стреляли? — спросил он, причем вид у него был очень тревожный, напуганный даже.
   — И в Марусю, — подтвердила я. — Сначала прострелили ее шляпку…
   В этом месте Иван Федорович удивленно меня прервал.
   — Маруся уже носит шляпки? — спросил он и тут же мечтательно предположил:
   — Должно быть, они ей очень к лицу.
   «Кошмар!» — внутренне ужаснулась я, но, не подавая вида, ответила:
   — Слава богу, нет, Маруся по-прежнему не носит шляпок, а прострелили ту, что была на портрете. На том, что в спальне висел.
   — Почему — была? Почему — висел? — забеспокоился Иван Федорович.
   — Потому что теперь уже все иначе — портрет упал и сильно пострадал вместе с Марусей. Перед этим в нее стреляли из арбалета, но все это не беда в сравнении с тем, что исчез ты. Маруся очень тяжело это переживает и, если верить ее словам, уходит из жизни. Иван Федорович, миленький, возвращайся, — уже пуская слезу, заключила я и полезла в сумку за платком.
   Иван Федорович досадливо крякнул и озадаченно почесал в затылке.
   — Если верить Марусе, говоришь, — сердито сказал он. — А верить ей нельзя. Я Марусе не верю — она все врет. Она врет на каждом шагу.
   Я вспомнила ее осунувшееся лицо, круги под глазами, потухшие глаза и с жаром воскликнула:
   — Иван Федорович, клянусь, она умирает без тебя.
   Еще немного, и она станет точь-в-точь как та дистрофичка на картине!
   Иван Федорович снова досадливо крякнул, но было очевидно, что в нем уже появились сомнения. Сомнения, которые поселила я.
   — Умирает? — растерянно спросил он.
   Я, понимая, что пора ударить эмоциями, вскочила с табуретки и закричала:
   — Да! Да, Ваня, да! Марусе без тебя не нужна эта жизнь. Под своей подушкой она хранит твою пижаму, под ее кроватью стоят твои тапочки, твои стишки она читает как молитву… Короче, крыша поехала совсем.
   И еще, — здесь я перешла на шепот, — Ваня, ей жить одной просто опасно. Эти покушения…
   — Ерунда, — отмахнулся Иван Федорович. — Выдумки все. Никто не убит.
   — Может быть, — согласилась я, — но ей страшно.
   Боюсь, и на этой почве у нее масса психических расстройств. Роза говорит, что у нее уже абулия, аггравация и агипногнозия.
   — А что это? — спросил Иван Федорович, обнаруживая тщательно скрываемую панику.
   — Ужас что, — заверила я. — Можешь представить, как ей тяжело? Она страдает, мучается, любит тебя, тоскует, нервы ее измотаны, а тут начинаются эти покушения. Плохо они легли на психику Маруси. Видел бы ты, в каком состоянии она.
   — Но ты же только что сказала, что покушались не только на нее, но и на Розу, и на Тосю, и на Ларисус Юлей, и на тебя с Тамарой. Вы-то не боитесь, так почему должна бояться она?
   — Да потому, что мы не одни, — закричала я. — Мы живем с мужьями, а Марусю некому в случае чего защитить.
   Иван Федорович не смягчился. Против моих ожиданий он озверел.
   — Пусть Акима своего позовет! — рявкнул он и так зло посмотрел на меня, что я попятилась.
   Мне стало ясно, что на сегодня достаточно, тем более что разговор зашел не туда. Одно отрадно — я кое-что узнала.
   «Ну, Маруся! — свирепея, подумала я. — Уж я тебе покажу!»

Глава 33

   От Архангельского я вышла слишком поздно, чтобы показываться Марусе в этот же день. Домой вернулась далеко за полночь, и единственное, что сделать могла, так это позвонить Марусе.
   — Где ты взяла этот адрес? — гневно спросила я. — Бедная компьютершица! С ума ее чуть не свела!
   — Я вся умираю, — пожаловалась Маруся, — а ты на меня кричишь.
   — Да как же не кричать на тебя, когда посылаешь меня к посторонним людям. Эта женщина с трудом вспомнила, кто он такой, твой Ваня.
   — Так он не к ней, значит, ушел? — прозрела наконец Маруся.
   — Нет, не к ней, — подтвердила я и гаркнула:
   — Говори, где взяла этот адрес?
   — В записной книжке, — пролепетала Маруся.
   — Голубушка! — возмутилась я. — Кто же так штудирует записные книжки будущего мужа? В твоем возрасте пора бы уже овладеть этим искусством..
   — Я овладела, — вяло защищалась Маруся.
   — Ха! Овладела! Это уже называется — овладела!
   Какую-то малозначительную компьютерщицу от егойной дульцинеи не можешь отличить. Куда же это годится? Пора тебе брать уроки у меня.
   Похоже, Маруся пришла в смущение.
   — Неужели и в самом деле промахнулась? — растерянно спросила она.
   — Абсолютно, поверь моему опыту. Уж я-то не промахнусь. Бедная женщина едва твоего Ваню в глаза видала. Клянусь, ей не до него.
   — Епэрэсэтэ! А ведь три раза ее адрес был в Ваниной книжке записан, — загремела Маруся.
   — Это говорит лишь о незначительности знакомства. Несколько раз Ваня информацию о ней получал и всякий раз тут же забывал. Вот если бы она его интересовала, то вместо адреса был бы телефон, напротив которого была бы запись: Сидор Петрович или какой-нибудь там Сергей Алексеевич. Уж я-то знаю, столько книжек перепотрошила за свою длинную и неинтересную жизнь, что врагу не пожелаю.
   — Старушка, ты права, — согласилась Маруся. — И что же мне делать теперь?
   Передать не могу, сколько боли и печали было в ее голосе, а сердце у меня не камень.
   — Тебе ничего не надо делать, когда у тебя есть такая подруга, как я. Все, что надо, ты уже сделала: свалилась мне на голову тридцать с лишним лет назад.
   Кстати сказать, это произошло в прямом смысле.
   Мой папа, помнится, привел меня в детский сад, подвел к воспитательнице и сказал:
   — Вам очень повезло, эта прелесть, — он умиленно кивнул на меня, — теперь будет у вас.
   Воспитательница меня одобрила, ласково погладила по голове и сказала:
   — Видишь, дети играют возле избушки, беги к ним, знакомься.
   Я опрометчиво ее послушалась и радостно побежала знакомиться. Как только я оказалась у дверей избушки, с ее крыши раздался восторженный вопль, и тут же что-то на меня слетело. Это была Маруся, которая уже тогда имела немалый вес, благодаря чему я мгновенно заработала перелом ноги, перелом руки и легкое сотрясение мозга, сопроводив все это дичайшим криком.
   Мой папа, извещенный этим криком о больших неприятностях, подхватил меня на руки и с рискованной скоростью помчался в больницу. Второй раз Марусю я увидела лишь три месяца спустя.
   — Если у меня есть такая подруга, как ты? — взволновалась Маруся. — На что намекаешь?
   — Не намекаю, а прямо говорю: я нашла твоего Ваню и даже говорила с ним о тебе. Кстати, все забываю спросить: что ты там плела насчет моего Саньки?
   Вроде я плохая ему мать, не даю балыка и прочее… Ты это серьезно?
   — Старушка, ты прямо вся обижаешь меня! — взревела Маруся. — Как ты не правильно меня поняла!
   Я сказала, что памятник тебе при жизни поставить надо за то, что ты взялась воспитывать сына Нелли. Не будь она покойница, сказала бы я, какими погаными генами наградила Саньку она, а тебе сейчас выпутываться приходится. Я прямо вся тобой горжусь!
   — Ну, ты это брось, — посоветовала я. — Санька мой ангельский ребенок.
   — Правильно, — мгновенно согласилась Маруся. — Старушка, правильно. По-другому и быть не могло, раз ты взялась за его воспитание.
   — А с Женькой что у нас не так? — решила я уж до конца прояснить ситуацию.
   Маруся аж захлебнулась от восторга.
   — Твой Женька просто идеал всех баб, — в экстазе заявила она. — Шварцнеггер, Сталоне, Депардье, Делон и Каприо не годятся ему и в подметки. А также Круз и этот, как его…
   — Это понятно, — успокоила я ее, — а об отношениях наших ты что говорила?
   — Отношения у вас есть, и этим все сказано, — со знанием дела ответила Маруся. — Будь у нас с Ваней такие отношения, и больше мне не надо ничего.
   Удовлетворившись, я выдержала многозначительную паузу и сообщила:
   — Ваню можно вернуть.
   Маруся мгновенно перестала уходить из жизни. Она завизжала от восторга и спросила:
   — Когда?
   — Не торопись, здесь поработать придется. Ты почему мне наврала? Почему не сказала про Акима?
   Маруся вздохнула и ответила:
   — Теперь вижу, что ты действительно с Ваней общалась. Старушка, не верь ему. Он все врет.
   — Да что врет-то? — рассердилась я. — Ты же еще ничего не знаешь. Не знаешь, что он сказал, а сразу — врет. Нельзя же так огульно обвинять человека.
   — Ваню можно, — заверила Маруся. — Старушка, он уже давно собрался уходить и поругаться искал причин, а тут Аким подвернулся. Мы с Акимом и выпили-то всего ничего, даже поллитру не раздавили, а тут Ваня пришел. Увидел, что на кухне сидит Аким, обрадовался, схватил вещички и умчался.
   — Удивительная ты женщина, Маруся, — возмутилась я. — Это тебе еще добрый Ваня попался. Боюсь, от Евгения ждать такой мудрости не пришлось бы. Подумать страшно, что он сделал бы, застукай меня на кухне с моим прежним любовником за недодавленной поллитрой. Как тебе в голову пришло, глупая, Акима в дом тащить?
   — Да ты сама же, все мозги мне продолбала Акимом этим! — взревела Маруся. — Сама же говорила, что сосед твой, что жалеешь его, вот я и решила его душевно поддержать.
   — Это когда я говорила? Сто лет с тех пор прошло Аким уж и забыл про тебя давно.
   — Не забыл, — кокетливо сообщила Маруся.
   — Ну тогда и не жалуйся, что Ваня ушел. А я еще, дура, собралась тебе помогать.
   Маруся переполошилась:
   — Старушка, помогай мне скорей, я прямо вся буду слушаться, только говори: что делать?
   — Пока ничего. Выждать надо. Ваня страшно на тебя зол, но есть надежда его разжалобить. Похоже, я даже нащупала его больное место. Он очень разволновался, когда узнал, что на тебя покушаются.
   Маруся обрадовалась.
   — Старушка, — возликовала она. — Это правда? Он ко мне не безразличен?
   — Более скажу, если бы явления со шляпками, стрелами и картинами показались ему опасными, еще неизвестно, как он повел бы себя. Возможно, отбросив все обиды, примчался бы тебя спасать, но, увы, я лгать не решилась, сказала все как есть.
   И Маруся, с присущей ей наглостью, еще и начала меня стыдить:
   — Старушка, ну что же ты так облажалась-то? Не ожидала от тебя. Не могла уж придумать что-нибудь?
   Сказала бы, что меня ранили или отравили.
   — Чтобы он увидел, что ты жива и здорова, и после этого перестал верить и мне? — рассердилась я такой недальновидности. — Уж нет, малышка, потерпи. Немного выждем, а потом придумаем тебе какую-нибудь смертельно опасную болезнь, посоветуемся с Розой — она дока. Может быть, Роза даже в больницу положит тебя с жестоким диагнозом, после этого я отправлюсь к Ване и скажу, что ты очень плоха. Бьюсь об заклад, это сработает — Ваня вернется.
   — Да Роза же у меня! — радостно завопила Маруся. — Она же приехала вместо тебя, сидит над душой, не дает спокойно из жизни уйти.
   — Дай мне Розу, — потребовала я.
   Маруся послушно выполнила приказание. Она теперь была вся в моей власти, естественно, лишь до тех пор, пока не вернется Ваня.
   — Роза, — строго спросила я, — ты была у проктолога?
   — Была, — ответила Роза. — Баркасов согласился сманить Пупса на рыбалку. Сейчас напою Марусю лекарствами, уложу ее спать и поеду уговаривать Пупса.
   Предвижу большие сложности. У Пупса не ладятся дела на работе, вряд ли он захочет уезжать.
   — Не ладятся дела на работе? — горько рассмеялась я. — Не удивительно. После всего того, что он в последнее время творит, у него нигде дела не ладятся.

* * *

   Оживив Марусю и вдохновив на доброе дело Розу, я наскоро поругалась с бабой Раей, поспорила с рассерженным моим поздним приходом Евгением, поцеловала спящего Саньку и отправилась спать сама.
   Сны мне снились безобразные, что и понятно при столь богатом на впечатления дне. А наутро зазвонил телефон. Зазвонил слишком рано, даже Евгений на работу еще не проснулся.
   Звонила Тося.
   — Соня, — рыдала она, — Розу убили!

Глава 34

   Я еще не вышла из сна и в таком состоянии узнаю о смерти любимой подруги! Конечно, тут же рухнула на подушку и отключилась, пытаясь себя убедить, что все еще продолжается сон. Однако я уже не спала, а только дремала, обсматриваясь ужасами. Хорошо еще, что долго это не продолжалось, потому что позвонила Лариса и, паникуя, сообщила:
   — Роза умерла.
   Тут уж не до сна. Я окончательно проснулась и спросила:
   — Как умерла? При каких обстоятельствах?
   — Не знаю, — рыдая, ответила Лариса. — Мне только что позвонила Тося, сообщила эту страшную весть и тут же бросила трубку. С ее стороны это настоящее свинство, теперь до нее дозвониться не могу.
   — Конечно, бросила трубку, — заступилась за Тосю я. — Она и со мной так поступила, но должна ты понимать, что мы не одни. Должны же и другие знать эту страшную весть. Лучше Тоси ее никто в кратчайший срок не распространит. Я знаю только одного человека, который переплюнет в этом деле нашу Тосю.
   — Кто же это? — пожелала знать Лариса.
   — Изабелла, третья жена Фрола Прокофьевича, первого мужа Тамарки. Уж она в этом деле рекордсмен, с которым не тягаться даже нашей Тосе.
   — Но она незнакома с Розой, — напомнила мне Лариса.
   — Боюсь, что да, — согласилась я. — Ой, подожди секунду. Сотовый звонит.
   Звонила Юля и сообщила ту же весть, но только гораздо более эмоционально, чем Тося и Лариса, вместе взятые.
   — Почему вы все мне звоните? — удивилась я.
   — Кто это — все? — обиделась Юля.
   — И ты, и Тося, и Лариса.
   — Да мы все друг другу звоним, раз случилось такое, вот позвонили и тебе.
   — Звоните, а сами не знаете ничего, — рассердилась я. — Поверить не могу, что умерла Роза.
   — Почему? — изумилась Юля.
   — Потому, что она мне срочно нужна. Она обещала проконсультировать по женскому вопросу мою соседку. Что же Роза, так, не проконсультировав, и умерла?
   Нет, на нее это не похоже. Роза добросовестный и аккуратный человек. Ты ей звонила?
   Юля опешила:
   — Но она же умерла.
   — А Пупс-то жив. Как хочешь, а я звоню.
   После этого я отключила мобильный и, вспомнив о Ларисе, взяла трубку.
   — Ты слышала? — спросила я у нее.
   — Кто звонил тебе? — не ответив, спросила она у меня.
   — Юля. Я послала ее к Розе.
   — Но Роза же умерла! — ужаснулась Лариса.
   — Вздор, — рассердилась я. — Роза связана обязательствами. Все, встретимся у нее. Я еду туда.
   После этого я позвонила Розе. Слава богу, трубку подняла она сама.
   — Ох, — сказала она. — Ох.
   — Что у тебя происходит? — возмутилась я. — Что ты делаешь?
   — Я лежу, — простонала Роза.
   — Ты там лежишь, а тебя тут уже заживо хоронят.
   Можешь сказать, что произошло?
   — Могу, — безжизненно сообщила Роза, — но не могу. Приезжай.

* * *

   У подъезда Розы собралась толпа подруг. Там были Тося, Лариса, Юля и даже Маруся. Вид у них был пришибленный.
   — Вы что тут стоите? — удивилась я. — Почему не поднимаетесь к покойной?
   Тося сделала страшные глаза и шепотом сообщила:
   — Там Пупс. Он очень странный.
   — В последнее время он все время странный, — рассердилась я, — так что же нам, не видеть Розы?
   — А разве Роза там? — ужаснулась Тося.
   Юля, Лариса и Маруся ужаснулись следом за ней.
   Мне это не понравилось.
   — В чем дело? — строго спросила я. — Почему вы решили, что умерла Роза? Я только что с ней разговаривала.
   Юля, Лариса и особенно Маруся посмотрели на меня как на сумасшедшую, а Тося, давясь изумлением, воскликнула:
   — Ты с ней говорила?!
   — Ну да, а что здесь такого?
   — Но как же? — взволновалась Юля.
   — Подняла трубку, набрала номер, и все. Удивляюсь, как вы не сделали того же, прежде чем дурные сплетни распускать.
   — Но мне же сегодня ночью позвонил сам Пупс и сообщил, что Роза погибла, — хватаясь за голову, закричала Тося.
   — Нашла кому верить, — рассмеялась я. — Будто не знаешь, какие вальты в последнее время у нашего Пупса. Он тебе еще и не такое скажет, только слушай.
   Кстати, а почему ты не осталась у Розы, раз все же к ней поднялась?
   Тося замахала руками и затараторила:
   — Ты что, я боюсь покойников, я к ней даже в квартиру не входила, там бродит Пупс и приговаривает:
   «Этого следовало ожидать. Это я во всем виноват».
   — Да? Странно, — удивилась я. — Ну, нечего здесь топтаться, пошли-ка к Розе, раз уж мы все в сборе. Тамарки только не хватает.
   Услышав о Тамарке, Маруся поморщилась и пробурчала:
   — Здесь еще много кого не хватает: Пиночета, Гитлера и Джека-Потрошителя.
   Мне некогда было вступать с ней в дискуссию, я повела всех к Розе.
   Роза лежала в кровати. Голова ее была перебинтована, под глазами синели огромные фингалы, в которых утонуло последнее произведение Пупса — тот жалкий синяк, наваренный им накануне.
   Сам Пупс действительно вел себя странно. Он был трезв, рысью бегал по комнатам, нервно потирал руки и, пугливо озираясь, бормотал:
   — Это я. Это я во всем виноват. Этого следовало ожидать. Надо соглашаться.
   Мне некогда было с ним разбираться. Я спешила к Розе, одиноко лежащей в спальне.
   Роза обрадовалась нам, насколько, конечно, могла в своем неприятном положении. Она обвела Тосю, Ларису, Марусю, Юлю и меня рассеянным взглядом и сказала:
   — Девочки, хорошо, что вы пришли.
   — Что произошло? — хором спросили девочки, чуть громче, чем следовало бы у постели больной, которую еще недавно ошибочно принимали за умершую.
   Роза поморщилась (думаю, от головной боли) и еле слышно произнесла:
   — Не знаю сама.
   — Но что-то же ты знать должна, — разволновалась Тося. — Не совсем же у тебя память отшибло.
   — Что-то — да, — согласилась Роза. — Помню, как возвращалась поздно ночью от Маруси, помню, как вошла в подъезд, а дальше не помню ничего. Очнулась в больнице. Потом пришел Пупс, я попросила его забрать меня домой, а уж дальше что было, очень хорошо помню до самого вашего прихода.
   — Все получилось потрясно. Пупс пустил слух, что ты умерла, — жмурясь от удовольствия, промурлыкала Юля.