Страница:
– Стреляй, стреляй по ним! – азартно кричал политрук, размахивая пистолетом.
Но по ним Антоний стрелять не мог.
– Хотел тебя к награде представить за подбитый танк, но воздержусь, – объявил политрук после боя плохо обученному солдату. – Научись стрелять по врагу из винтовки. Будешь завтра так же палить, как сегодня, передам тебя СМЕРШу [1], а у них разговор короткий.
Этого политрука Антоний узнал сразу, хотя видел его восемнадцать лет назад и всего несколько часов. Это он сажал отца на кол, насиловал его мать и разграбил их дом.
Антоний знал, что такое СМЕРШ. Но страх убить живого человека был сильнее боязни за свою жизнь,
«Я даже тебя не убил, – думал Антоний, слушая политрука. – Откуда я знаю, может, эти парни из танка никого не насиловали и не ограбили, за что я буду лишать их жизни?»
Однако в тот же вечер он помог своим командирам. На них снова пошли танки. И на этот раз, подбив танк, Антоний не стал дожидаться, пока сидящие в нем танкисты полезут из люка, а сразу оказался рядом с гусеницами. Выскочившего из бронированной громадины фашиста он поборол и приволок в окоп.
– Сейчас пристрелю тебя вместе с этим фрицем! – сердился политрук. – Не было у нас приказа брать языка.
Но пленный оказался офицером, и, подумав, политрук послал Антония с пленником и донесением в блиндаж, где, склонившись над картой, обсуждали завтрашнюю атаку старшие командиры.
– Черт его знает! – ругался командир полка. – Если у них еще есть танки, они завтра ударят нам во фланг и сомнут наступление.
Командир полка с помощью переводчика потребовал, чтобы пленный лейтенант показал расположение своих войск. Немец ткнул карандашом в несколько мест, и командир недоверчиво покачал головой.
Антоний прикрыл на мгновение глаза, представил разложенную карту так, как это было на местности, вытащил свой нож на шнурке, чуть покачал им, прикрыв глаза, и вмешался в разговор командиров:
– Танки у них есть. Их двенадцать штук, спрятаны за леском, в стогах сена.
– Это еще что за придурок?! – спросил с изумлением командир своего начштаба. – Откуда тут могут быть танки?! Гони его, на хрен, назад.
Однако, чуть поостыв, он все же послал разведчиков проверить. Те подтвердили слова странноватого бойца. И командир успел договориться со штурмовой авиацией. Штурмовики внезапным налетом исполнили задание. Поэтому утренняя атака удалась.
– Ну-ка быстро найди этого гадателя хренова, если его не убило, – приказал вечером командир полка, – может, еще что подскажет.
Через час Антоний был доставлен в штаб.
На этот раз Антоний, поработав с ножом прямо над новой картой, уверенно сказал, что в ближнем селе танков нет, но зато на колокольне с одной стороны и на холме – с другой установлены пулеметные гнезда. Командир тут же приказал подавить их артиллерией. И полк взял село почти без сопротивления.
Скоро этот командир полка прослыл необыкновенно удачливым среди других командиров. Остальные части ежедневно несли огромные потери в личном составе и не могли толком выполнить ни одного боевого задания, его же полк был словно заговоренным.
Странный рядовой к этому времени был оставлен при штабе писарем. Его каждый вечер вызывали в штаб, где в эти минуты находились только два-три особо доверенных старших офицера.
Больше всего командир полка боялся, что слухи о гадателе просочатся к командованию фронтом, и запретил своим штабистам любые разговоры на эту тему. Хорош он будет, если наверху узнают, с помощью чего достигаются их победы! Однако слухи просочились. Но перед этим Антония попробовал на свой зуб майор из СМЕРШа.
После того как везучего командира полка вместе с начальником штаба убило шальным снарядом, нечаянно залетевшим на наблюдательный пункт, полк отвели на временный отдых. И тут Антония вызвал в свою землянку майор. Антоний брел туда, не ожидая ничего хорошего. «Про батюшку с матушкой станет спрашивать», – думал он. Несовпадение его русского лица с пятым пунктом анкеты, где было записано «эвенк», уже несколько раз вызывало удивление. Но его ждало другое.
– Присаживайся, Антоха, – весело разрешил майор после того, как Антоний доложился. – Выпить, закусить хошь?
От выпивки Антоний отказался. Он и свои фронтовые сто граммов всегда отдавал кому-нибудь. Но закуской – белым офицерским хлебом – не пренебрег.
– Значит, так, Антоха, хочу тебя сделать своим помощником. Не возражаешь? Мы с тобой каждого просветим рентгеном ненависти, чтобы вовремя опознать замаскированного врага. Ты там командиру полка фокусы какие-то показывал над картами, теперь будешь показывать мне. Я тебе дам список личного состава, а ты мне скажешь, кто из них враг. Задачу понял?
– Не получится у меня, – ответил Антоний.
– Ты чего, приказ отказываешься выполнять? – удивился пока еще вполне мирно майор. – Дурак, я тебя сразу к награде представлю, и сержантское звание получишь, а потом и младшим лейтенантом сделаю – будешь в офицерском составе, на другое довольствие перейдешь. Чего молчишь?
– Не могу я… – охрипшим голосом отозвался Антоний. – Отпустите меня лучше в окоп…
– Значит, так. Родине помочь ты не хочешь? – спросил, посуровев, майор. – Ты учти, ко мне вход один, а выхода – два. Или ты наш человек, или под трибунал, как изменник Родины. И через час – расстрел. Третьего не дано. Хорошо понял? Гляди на список и быстро показывай свой фокус!
Майор даже кулаком по столу грохнул, отчего подпрыгнул и едва не опрокинулся стакан с водкой. Но майор успел его подхватить и со злобой добавил: «Вражина!»
Под трибунал и расстрел Антонию идти не хотелось, но и показать «фокус» было невозможно. Он призвал на помощь силы небесные и неожиданно узрел кое-что интересное.
– Третьего тебе не дано, Антоха! – повторил майор.
– Дано, товарищ майор. Большой человек, хромает на правую ногу и без зубов, уже послал за мной.
И в это время за дверью землянки послышались громкие голоса, дверь без стука распахнулась, вошли несколько офицеров, перед которыми майор сразу вытянулся и доложил:
– Проводится профилактическая беседа с бойцом Александровым!
– Этот боец как раз нам и нужен, – сказал самый главный из командиров, по виду полковник, и распорядился:
– Бойца быстро в машину – и к командующему армией.
Антония усадили в автомобиль на заднее сиденье и повезли по лесным дорогам в штаб фронта.
У командующего, прославленного полководца, случилась беда – пропала верхняя вставная челюсть. Зубы ему выбили на допросах перед самой войной. Но он оговаривать самого себя не желал и всякий раз в забрызганном его же кровью протоколе допроса следователю приходилось писать ответы, содержащие отрицания: «не признаю, не был, не знаю, не участвовал». Может быть, поэтому расстрелять его не успели, а когда началась война, вернули в строй. Челюсть ему изготовил опытный протезист. Без нее он не мог руководить боевыми действиями. Вид шамкающего генерала страха и уважения не внушал. После бесплодных поисков адъютант вспомнил рассказ о каком-то сибирском фокуснике, который с помощью ножа на веревке мог указать, где расположены замаскированные части врага.
– Я говорю, товарищ генерал-полковник, это наш Вольф Мессинг, – советовал образованный адъютант.
И за Антонием была послана машина.
Его поставили перед командующим. Тот сурово оглядел линялое обмундирование и растоптаную обувь бойца и, прикрывая зияющий чернотой рот, спросил:
– Найти утерянную вещь сможешь?
Антоний, не очень понимая, где он и с кем разговаривает, ответил:
– Раньше всяко находил.
– А зубы?
– Зубы? – удивленно переспросил Антоний. – Зубы, ежели они не проглочены, так и тоже найду.
– Сколько нужно времени?
– Коли недалеко, так и получаса хватит.
Командующий разрешающе махнул рукой, и эксперимент начался.
Антонию были предоставлены личные покои прославленного генерала – бывшая учительская сельской школы, С другой стороны двери посадили для наблюдения через отверстие замка молодого офицера-переводчика, который томился без дела.
Уже в первые десять минут Антоний убедился, что потерянной челюсти на территории штаба нет. И тогда он решил сделать то, что не раз повторял при нем приемный отец, – обратиться за помощью к духам. На нем не было ни тяжелой шаманской одежды, ни бубна-тунгура с деревянной колотушкой и железной рукояткой в виде волчьей головы, но танец и заклинания он исполнить мог. И потому начал свое камлание с обращения к великому духу по имени Кээлэни:
– Данный высшими лучшими родителями, лучший Ёгюр Кээлэни, приди! Приди ко мне своею широкой мыслью, тебя заклинаю я! Приди!
Он почувствовал, что великий дух услышал его, поэтому расставил руки, раскрыл широко рот и заговорил голосом самого Кээлэни:
– На какую беду вы заставили кричать этого шамана к верхнему и нижнему месту?
Теперь, когда связь с духом была налажена, Антоний пересказал ему свою просьбу. И всевидящий великий дух согласился помочь своему посреднику. Антонию оставалось лишь вежливо поблагодарить великого Кээлэни.
– Ну, скоро? – спросил нетерпеливый адъютант прильнувшего к дверному глазку переводчика. – Чего он там?
– Кружится, бегает по комнате и чего-то бубнит.
– А ну дай посмотреть. – И адъютант отодвинул переводчика от двери.
В эти мгновения Антоний как раз вступил в разговор и с другими духами, и те рассказали ему, где находится пропавшая челюсть. Они, правда, рассказали, как могли, на своем языке, что было не очень-то понятно современному человеку в условиях фронтовой жизни. Тем более, что когда Антоний стал расспрашивать духов о подробностях, дверь распахнул адъютант и беседа сразу оборвалась.
Антония даже шатнуло, и лицо его посерело от внезапного перехода из одного мира в другой.
– Ну, что тянешь резину? Говорил, в полчаса управишься, – грозно спросил адъютант. Он уже стал бояться позора.
– Так точно, управился, – ответил вошедший в себя Антоний. – Зубы надо искать поблизости. Тут рядом дом. В нем – женщина в белом, с белыми волосами. Не старая. У нее – мешок, похожий на чемодан. Там – зубы.
Беловолосой была тридцатилетняя докторша, военврач, которую командующий использовал как женщину.
– Так, – задумчиво проговорил адъютант. – Без самого генерала это дело не разрешишь. Придется докладывать.
Командующий страдал. Продуманная боевая операция без участия его командирского голоса повисала в воздухе, рушилась. А еще он ожидал, что с минуты на минуту его вызовут в штаб фронта и он предстанет там таким, каким есть. Когда адъютант влетел в его кабинет и тихо, на ухо, сообщил подробности, он поморщился и приказал немедленно доставить докторшу к нему.
Докторша была приведена прямо от хирургического стола.
– Таня, отдай мои зубы, – требовательно, хотя и шамкая, выговорил генерал. – Они у тебя в саквояже. Тебе ничего не будет. И мужу твоему тоже. Отдай, и мы с тобой распрощаемся. Я подпишу приказ, чтобы вы были вместе.
Ошарашенный, но старающийся скрыть удивление, адъютант отправился в комнату, где были личные вещи докторши, и там из саквояжа была извлечена генеральская челюсть.
Через несколько минут все штабные услышали зычный рокот генеральского голоса. И центральная битва за железнодорожный вокзал, которая была спланирована на самом верху, в Кремле, получив новое дыхание, двинулась к победному окончанию.
– Бойца ко мне, – распорядился командующий.
Антоний в это время наедал живот кашей. Когда его снова поставили перед генералом, адъютант принес железный ящик, в котором хранились боевые награды. Командующий вынул орден Красной Звезды, сунул бойцу в руку и отдал распоряжение:
– Фокусника переодеть в новое обмундирование, подобрать сапоги, наградной лист оформить. Оставишь его при штабе.
Но, пожалуй, больше всех была счастлива докторша. Вместе с супругом они в первые дни войны ушли добровольцами на фронт, надеясь, что будут работать вдвоем в одном госпитале. Однако стоило ей попасться на глаза командующему, как семья была разведена по разным местам. А затем ей, влюбленной в своего мужа, было сказано прямой просто:
– Будешь спать со мной. Пока раз в неделю. Чаще не получится. Тогда и у мужа все будет хорошо. И чтоб без женских фокусов: делай так, чтоб тебе и мне было в удовольствие.
В первую ночь она шла, как Иисус на Голгофу. Но Голгофа не может повторяться еженедельно. И тогда, решив хоть чем-нибудь малым отомстить генералу, она унесла под утро его челюсть. Однако у докторши не хватило сил ее выбросить.
И все же довольно скоро Антонию пришлось дважды за день стрелять в человека, как в мишень на учении.
Первой его жертвой стал бывший политрук, который после легкого ранения возвысился до батальонного комиссара. Зачем он прибыл в штаб, Антоний не ведал. Новоиспеченный комиссар ту же самую докторшу, которая показалась ему аппетитной, пропустить не смог. Опять же и над самой докторшей исчезла незримая генеральская защита. Только она об этом не догадывалась и смело шла к своему супругу, который располагался километрах в полутора, в другом сельце. Этот ее путь выследил новоиспеченный батальонный комиссар и сумел устроить личную засаду на небольшой поляне у чудом сохранившегося стожка сена. В кругу приятелей он любил повторять, бахвалясь:
– С любой бабой у меня разговор короткий: «Раз-раз – и на матрас».
В тот вечер матрасом должен был служить стожок.
Одного не учел комиссар. Антоний почувствовал опасность, окружившую в тот вечер докторшу, и на небольшом удалении своим таежным неслышным шагом отправился ее сопровождать. Они прошли так с полверсты, когда в блеклом лунном сиянии около стожка на нее навалился какой-то человек в белом полушубке, и докторша сдавленно крикнула:
– Пустите! Пустите, я вам повторяю!
Антоний ускорил шаг, на ходу перехватывая винтовку. Комиссар в это время, слегка озверев от нетерпения, уже подмял докторшу под себя и рвал на ней одежду, пытаясь сделать то же, что сделал когда-то с матерью Антония.
– Стой, кто идет! – выкрикнул Антоний вовсе не полагающиеся к месту фразы. – Стой, стрелять буду!
От волнения он забыл все слова, кроме предупреждающего оклика часового.
Комиссар в ответ прорычал что-то нечленораздельное.
И Антоний, не думая более, сделал то, что считал для себя невозможным. Почти не целясь, единым выстрелом под левую лопатку поразил комиссарово сердце. Насильник, дернувшись еще раз, распластался на докторше и замер. Чтобы освободить военврача, Антонию пришлось, словно медвежью тушу, перевалить его тело на бок.
– Господи, что вы наделали! – воскликнула докторша, вскочив и пытаясь запахнуть на себе то, что не было порвано. – Вы же его убили! Нет, спасибо, конечно! Не знаю, что бы я делала…
Антоний и сам стоял в полной потерянности. Мертвое тело комиссара, вытянувшись на спине, смотрело прямо в небо.
– Не знаю, как положено по уставу, но мы с вами об этом никому докладывать не будем. Вы меня слышите? Иначе нас расстреляют.
– Так точно, слышу, – ответил Антоний. Голос докторши и вправду едва доходил до его ушей.
– Я вернусь назад, в таком расхристанном виде дальше идти нельзя, а вы меня проводите. Этого подлеца попробуйте замаскировать в стожке. Хотя нет, пусть он так и лежит. Утром кто-нибудь его подберет. Пойдемте. Вы меня слышите: в штабе – полное молчание.
Они шли по тропинке молча до тех пор, пока докторша, тяжело вздохнув, не простонала:
– Господи! Когда же это кончится?! Я от врагов столько не натерпелась, сколько от своих!
На что Антоний степенно ответил:
– Не место женщине на войне. Я и сам-то первый раз человека лишил жизни.
В лунном свете уже проглядывались строения села, когда и с одной и с другой стороны они увидели подкрадывающиеся фигуры. Их было много, они лезли по снежной целине в сторону села.
– Это же немцы! – громко прошептала женщина, сообразив первой и схватив Антония за руку. – Быстрее, быстрее в село. У нас там что, боевого охранения совсем нет?
Было похоже, что часовые и в самом деле спали.
– Все! Теперь делайте что-нибудь! – требовательно приказала докторша, когда они вбежали на улицу. Она запыхалась, но страха не показывала. – Стреляйте быстрей! В воздух, куда угодно! Ну же, стреляйте! Я бегу в госпиталь.
Антоний пальнул два раза в воздух, и через минуту на улицу стали выскакивать люди с оружием. Командиры выкрикивали команды, бойцы занимали круговую оборону. И уже раздавались первые очереди.
В эту ночь сотни две немецких солдат под командованием офицеров и при поддержке нескольких танков, просочившись сквозь расплывчатую линию фронта, должны были разгромить штаб армии, выдвинувшийся слишком вперед. По планам немецкого командования, эта операция должна была послужить началом крупномасштабного контрнаступления. Несколько отлично подготовленных волонтеров из горных стрелков, переодетых под местных жителей, заранее проникли в село и сняли постовых. Но, как часто бывает, самые гениальные планы рушит мелкая неожиданность.
Немецкое командование вряд ли могло предугадать, что в эту ночь докторша отправится к своему супругу, что ее на лесной поляне подстережет полупьяный насильник, что русский боец Антоний пристрелит его и они с докторшей повернут назад. Все эти действия, связанные вместе, спасли штаб армии и сорвали немецкое наступление.
Бой был жестоким. И здесь Антонию снова пришлось стрелять по живым людям. За себя он бы не стал этого делать, но за ту самую докторшу, а также за многих увечных бойцов он палил сначала из винтовки, а потом, когда убило незнакомого парня, встал к пулемету и расстреливал цепь шедших на село врагов. Село удалось удержать до подхода подкрепления, а генерал, лично командовавший боем и видевший геройство Антония, к тому же узнавший, что именно он поднял всех но тревоге, наградил его еще одним орденом, на этот раз Славы.
Только на душе Антония было безрадостно. Весь день после боя он промаялся, выполняя мелкие поручения, а когда вечером попробовал поговорить с силами небесными, они не отозвались. И духи шамана тоже не пожелали откликнуться на его призыв. Новое состояние было непривычным и страшным – словно зияющая пустота внутри. И такая неуверенность, слабость охватила его тело, будто не на что больше на свете было и опереться. «Людей я убил, – понял Антоний, – вот что я наделал с собой! Пускай и врагов, а все равно – людей. За то и наказан».
С этими мыслями он пришел к адъютанту командующего, рассказав о новой беде, попросился куда-нибудь на передовую, чтобы не есть зря хлеб при штабе.
Тот тоже отбивал вражескую атаку вблизи генерала и Антония и неожиданно для себя вник в серьезность его слов.
– Как думаешь, это у тебя навсегда или временно?
– Если не убью кого больше, может, и простится мне, а если опять стану убивать, то уж навсегда потеряю, да и сам недолго проживу.
– А давай-ка я тебя истопником в госпиталь запишу, – предложил адъютант. Все-таки, будучи студентом, он читал дореволюционные книги, которые хранила его бабушка, про Месмера, графа Калиостро, чудотворца Иоанна Кронштадтского и кое-что в этом смыслил. – Или, еще лучше, иди санитаром. Это дело как раз для тебя.
Антоний оценил мудрость адъютанта и перешел в санитары. Новая служба была не из легких, особенно когда во время боев полагалось выносить на себе раненых мужиков из зоны обстрела, однако спасать людей все же совсем не то, что их убивать.
Так он и дослужил до конца войны.
После Победы он приехал в Читу. А там в Охотсоюзе получил во временное владение избушку охотника-промысловика, в которой и проживал больше пятидесяти лет.
– Место глухое, но, говорят, очень для организма полезное, – сказал ему сам председатель, подписывая бумаги. – Даем как демобилизованному. Там в родниках и колодцах такая вода, ее тунгусы раньше волшебной считали.
Сам о том не догадываясь, он сделался продолжателем славного и многоликого ряда святых Антониев, среди которых был и основатель монашества в раннехристианскую эпоху, и такой же другой – основатель монашества на Руси.
Тебя зовут Саввой
Но по ним Антоний стрелять не мог.
– Хотел тебя к награде представить за подбитый танк, но воздержусь, – объявил политрук после боя плохо обученному солдату. – Научись стрелять по врагу из винтовки. Будешь завтра так же палить, как сегодня, передам тебя СМЕРШу [1], а у них разговор короткий.
Этого политрука Антоний узнал сразу, хотя видел его восемнадцать лет назад и всего несколько часов. Это он сажал отца на кол, насиловал его мать и разграбил их дом.
Антоний знал, что такое СМЕРШ. Но страх убить живого человека был сильнее боязни за свою жизнь,
«Я даже тебя не убил, – думал Антоний, слушая политрука. – Откуда я знаю, может, эти парни из танка никого не насиловали и не ограбили, за что я буду лишать их жизни?»
Однако в тот же вечер он помог своим командирам. На них снова пошли танки. И на этот раз, подбив танк, Антоний не стал дожидаться, пока сидящие в нем танкисты полезут из люка, а сразу оказался рядом с гусеницами. Выскочившего из бронированной громадины фашиста он поборол и приволок в окоп.
– Сейчас пристрелю тебя вместе с этим фрицем! – сердился политрук. – Не было у нас приказа брать языка.
Но пленный оказался офицером, и, подумав, политрук послал Антония с пленником и донесением в блиндаж, где, склонившись над картой, обсуждали завтрашнюю атаку старшие командиры.
– Черт его знает! – ругался командир полка. – Если у них еще есть танки, они завтра ударят нам во фланг и сомнут наступление.
Командир полка с помощью переводчика потребовал, чтобы пленный лейтенант показал расположение своих войск. Немец ткнул карандашом в несколько мест, и командир недоверчиво покачал головой.
Антоний прикрыл на мгновение глаза, представил разложенную карту так, как это было на местности, вытащил свой нож на шнурке, чуть покачал им, прикрыв глаза, и вмешался в разговор командиров:
– Танки у них есть. Их двенадцать штук, спрятаны за леском, в стогах сена.
– Это еще что за придурок?! – спросил с изумлением командир своего начштаба. – Откуда тут могут быть танки?! Гони его, на хрен, назад.
Однако, чуть поостыв, он все же послал разведчиков проверить. Те подтвердили слова странноватого бойца. И командир успел договориться со штурмовой авиацией. Штурмовики внезапным налетом исполнили задание. Поэтому утренняя атака удалась.
– Ну-ка быстро найди этого гадателя хренова, если его не убило, – приказал вечером командир полка, – может, еще что подскажет.
Через час Антоний был доставлен в штаб.
На этот раз Антоний, поработав с ножом прямо над новой картой, уверенно сказал, что в ближнем селе танков нет, но зато на колокольне с одной стороны и на холме – с другой установлены пулеметные гнезда. Командир тут же приказал подавить их артиллерией. И полк взял село почти без сопротивления.
Скоро этот командир полка прослыл необыкновенно удачливым среди других командиров. Остальные части ежедневно несли огромные потери в личном составе и не могли толком выполнить ни одного боевого задания, его же полк был словно заговоренным.
Странный рядовой к этому времени был оставлен при штабе писарем. Его каждый вечер вызывали в штаб, где в эти минуты находились только два-три особо доверенных старших офицера.
Больше всего командир полка боялся, что слухи о гадателе просочатся к командованию фронтом, и запретил своим штабистам любые разговоры на эту тему. Хорош он будет, если наверху узнают, с помощью чего достигаются их победы! Однако слухи просочились. Но перед этим Антония попробовал на свой зуб майор из СМЕРШа.
После того как везучего командира полка вместе с начальником штаба убило шальным снарядом, нечаянно залетевшим на наблюдательный пункт, полк отвели на временный отдых. И тут Антония вызвал в свою землянку майор. Антоний брел туда, не ожидая ничего хорошего. «Про батюшку с матушкой станет спрашивать», – думал он. Несовпадение его русского лица с пятым пунктом анкеты, где было записано «эвенк», уже несколько раз вызывало удивление. Но его ждало другое.
– Присаживайся, Антоха, – весело разрешил майор после того, как Антоний доложился. – Выпить, закусить хошь?
От выпивки Антоний отказался. Он и свои фронтовые сто граммов всегда отдавал кому-нибудь. Но закуской – белым офицерским хлебом – не пренебрег.
– Значит, так, Антоха, хочу тебя сделать своим помощником. Не возражаешь? Мы с тобой каждого просветим рентгеном ненависти, чтобы вовремя опознать замаскированного врага. Ты там командиру полка фокусы какие-то показывал над картами, теперь будешь показывать мне. Я тебе дам список личного состава, а ты мне скажешь, кто из них враг. Задачу понял?
– Не получится у меня, – ответил Антоний.
– Ты чего, приказ отказываешься выполнять? – удивился пока еще вполне мирно майор. – Дурак, я тебя сразу к награде представлю, и сержантское звание получишь, а потом и младшим лейтенантом сделаю – будешь в офицерском составе, на другое довольствие перейдешь. Чего молчишь?
– Не могу я… – охрипшим голосом отозвался Антоний. – Отпустите меня лучше в окоп…
– Значит, так. Родине помочь ты не хочешь? – спросил, посуровев, майор. – Ты учти, ко мне вход один, а выхода – два. Или ты наш человек, или под трибунал, как изменник Родины. И через час – расстрел. Третьего не дано. Хорошо понял? Гляди на список и быстро показывай свой фокус!
Майор даже кулаком по столу грохнул, отчего подпрыгнул и едва не опрокинулся стакан с водкой. Но майор успел его подхватить и со злобой добавил: «Вражина!»
Под трибунал и расстрел Антонию идти не хотелось, но и показать «фокус» было невозможно. Он призвал на помощь силы небесные и неожиданно узрел кое-что интересное.
– Третьего тебе не дано, Антоха! – повторил майор.
– Дано, товарищ майор. Большой человек, хромает на правую ногу и без зубов, уже послал за мной.
И в это время за дверью землянки послышались громкие голоса, дверь без стука распахнулась, вошли несколько офицеров, перед которыми майор сразу вытянулся и доложил:
– Проводится профилактическая беседа с бойцом Александровым!
– Этот боец как раз нам и нужен, – сказал самый главный из командиров, по виду полковник, и распорядился:
– Бойца быстро в машину – и к командующему армией.
Антония усадили в автомобиль на заднее сиденье и повезли по лесным дорогам в штаб фронта.
У командующего, прославленного полководца, случилась беда – пропала верхняя вставная челюсть. Зубы ему выбили на допросах перед самой войной. Но он оговаривать самого себя не желал и всякий раз в забрызганном его же кровью протоколе допроса следователю приходилось писать ответы, содержащие отрицания: «не признаю, не был, не знаю, не участвовал». Может быть, поэтому расстрелять его не успели, а когда началась война, вернули в строй. Челюсть ему изготовил опытный протезист. Без нее он не мог руководить боевыми действиями. Вид шамкающего генерала страха и уважения не внушал. После бесплодных поисков адъютант вспомнил рассказ о каком-то сибирском фокуснике, который с помощью ножа на веревке мог указать, где расположены замаскированные части врага.
– Я говорю, товарищ генерал-полковник, это наш Вольф Мессинг, – советовал образованный адъютант.
И за Антонием была послана машина.
Его поставили перед командующим. Тот сурово оглядел линялое обмундирование и растоптаную обувь бойца и, прикрывая зияющий чернотой рот, спросил:
– Найти утерянную вещь сможешь?
Антоний, не очень понимая, где он и с кем разговаривает, ответил:
– Раньше всяко находил.
– А зубы?
– Зубы? – удивленно переспросил Антоний. – Зубы, ежели они не проглочены, так и тоже найду.
– Сколько нужно времени?
– Коли недалеко, так и получаса хватит.
Командующий разрешающе махнул рукой, и эксперимент начался.
Антонию были предоставлены личные покои прославленного генерала – бывшая учительская сельской школы, С другой стороны двери посадили для наблюдения через отверстие замка молодого офицера-переводчика, который томился без дела.
Уже в первые десять минут Антоний убедился, что потерянной челюсти на территории штаба нет. И тогда он решил сделать то, что не раз повторял при нем приемный отец, – обратиться за помощью к духам. На нем не было ни тяжелой шаманской одежды, ни бубна-тунгура с деревянной колотушкой и железной рукояткой в виде волчьей головы, но танец и заклинания он исполнить мог. И потому начал свое камлание с обращения к великому духу по имени Кээлэни:
– Данный высшими лучшими родителями, лучший Ёгюр Кээлэни, приди! Приди ко мне своею широкой мыслью, тебя заклинаю я! Приди!
Он почувствовал, что великий дух услышал его, поэтому расставил руки, раскрыл широко рот и заговорил голосом самого Кээлэни:
– На какую беду вы заставили кричать этого шамана к верхнему и нижнему месту?
Теперь, когда связь с духом была налажена, Антоний пересказал ему свою просьбу. И всевидящий великий дух согласился помочь своему посреднику. Антонию оставалось лишь вежливо поблагодарить великого Кээлэни.
– Ну, скоро? – спросил нетерпеливый адъютант прильнувшего к дверному глазку переводчика. – Чего он там?
– Кружится, бегает по комнате и чего-то бубнит.
– А ну дай посмотреть. – И адъютант отодвинул переводчика от двери.
В эти мгновения Антоний как раз вступил в разговор и с другими духами, и те рассказали ему, где находится пропавшая челюсть. Они, правда, рассказали, как могли, на своем языке, что было не очень-то понятно современному человеку в условиях фронтовой жизни. Тем более, что когда Антоний стал расспрашивать духов о подробностях, дверь распахнул адъютант и беседа сразу оборвалась.
Антония даже шатнуло, и лицо его посерело от внезапного перехода из одного мира в другой.
– Ну, что тянешь резину? Говорил, в полчаса управишься, – грозно спросил адъютант. Он уже стал бояться позора.
– Так точно, управился, – ответил вошедший в себя Антоний. – Зубы надо искать поблизости. Тут рядом дом. В нем – женщина в белом, с белыми волосами. Не старая. У нее – мешок, похожий на чемодан. Там – зубы.
Беловолосой была тридцатилетняя докторша, военврач, которую командующий использовал как женщину.
– Так, – задумчиво проговорил адъютант. – Без самого генерала это дело не разрешишь. Придется докладывать.
Командующий страдал. Продуманная боевая операция без участия его командирского голоса повисала в воздухе, рушилась. А еще он ожидал, что с минуты на минуту его вызовут в штаб фронта и он предстанет там таким, каким есть. Когда адъютант влетел в его кабинет и тихо, на ухо, сообщил подробности, он поморщился и приказал немедленно доставить докторшу к нему.
Докторша была приведена прямо от хирургического стола.
– Таня, отдай мои зубы, – требовательно, хотя и шамкая, выговорил генерал. – Они у тебя в саквояже. Тебе ничего не будет. И мужу твоему тоже. Отдай, и мы с тобой распрощаемся. Я подпишу приказ, чтобы вы были вместе.
Ошарашенный, но старающийся скрыть удивление, адъютант отправился в комнату, где были личные вещи докторши, и там из саквояжа была извлечена генеральская челюсть.
Через несколько минут все штабные услышали зычный рокот генеральского голоса. И центральная битва за железнодорожный вокзал, которая была спланирована на самом верху, в Кремле, получив новое дыхание, двинулась к победному окончанию.
– Бойца ко мне, – распорядился командующий.
Антоний в это время наедал живот кашей. Когда его снова поставили перед генералом, адъютант принес железный ящик, в котором хранились боевые награды. Командующий вынул орден Красной Звезды, сунул бойцу в руку и отдал распоряжение:
– Фокусника переодеть в новое обмундирование, подобрать сапоги, наградной лист оформить. Оставишь его при штабе.
Но, пожалуй, больше всех была счастлива докторша. Вместе с супругом они в первые дни войны ушли добровольцами на фронт, надеясь, что будут работать вдвоем в одном госпитале. Однако стоило ей попасться на глаза командующему, как семья была разведена по разным местам. А затем ей, влюбленной в своего мужа, было сказано прямой просто:
– Будешь спать со мной. Пока раз в неделю. Чаще не получится. Тогда и у мужа все будет хорошо. И чтоб без женских фокусов: делай так, чтоб тебе и мне было в удовольствие.
В первую ночь она шла, как Иисус на Голгофу. Но Голгофа не может повторяться еженедельно. И тогда, решив хоть чем-нибудь малым отомстить генералу, она унесла под утро его челюсть. Однако у докторши не хватило сил ее выбросить.
И все же довольно скоро Антонию пришлось дважды за день стрелять в человека, как в мишень на учении.
Первой его жертвой стал бывший политрук, который после легкого ранения возвысился до батальонного комиссара. Зачем он прибыл в штаб, Антоний не ведал. Новоиспеченный комиссар ту же самую докторшу, которая показалась ему аппетитной, пропустить не смог. Опять же и над самой докторшей исчезла незримая генеральская защита. Только она об этом не догадывалась и смело шла к своему супругу, который располагался километрах в полутора, в другом сельце. Этот ее путь выследил новоиспеченный батальонный комиссар и сумел устроить личную засаду на небольшой поляне у чудом сохранившегося стожка сена. В кругу приятелей он любил повторять, бахвалясь:
– С любой бабой у меня разговор короткий: «Раз-раз – и на матрас».
В тот вечер матрасом должен был служить стожок.
Одного не учел комиссар. Антоний почувствовал опасность, окружившую в тот вечер докторшу, и на небольшом удалении своим таежным неслышным шагом отправился ее сопровождать. Они прошли так с полверсты, когда в блеклом лунном сиянии около стожка на нее навалился какой-то человек в белом полушубке, и докторша сдавленно крикнула:
– Пустите! Пустите, я вам повторяю!
Антоний ускорил шаг, на ходу перехватывая винтовку. Комиссар в это время, слегка озверев от нетерпения, уже подмял докторшу под себя и рвал на ней одежду, пытаясь сделать то же, что сделал когда-то с матерью Антония.
– Стой, кто идет! – выкрикнул Антоний вовсе не полагающиеся к месту фразы. – Стой, стрелять буду!
От волнения он забыл все слова, кроме предупреждающего оклика часового.
Комиссар в ответ прорычал что-то нечленораздельное.
И Антоний, не думая более, сделал то, что считал для себя невозможным. Почти не целясь, единым выстрелом под левую лопатку поразил комиссарово сердце. Насильник, дернувшись еще раз, распластался на докторше и замер. Чтобы освободить военврача, Антонию пришлось, словно медвежью тушу, перевалить его тело на бок.
– Господи, что вы наделали! – воскликнула докторша, вскочив и пытаясь запахнуть на себе то, что не было порвано. – Вы же его убили! Нет, спасибо, конечно! Не знаю, что бы я делала…
Антоний и сам стоял в полной потерянности. Мертвое тело комиссара, вытянувшись на спине, смотрело прямо в небо.
– Не знаю, как положено по уставу, но мы с вами об этом никому докладывать не будем. Вы меня слышите? Иначе нас расстреляют.
– Так точно, слышу, – ответил Антоний. Голос докторши и вправду едва доходил до его ушей.
– Я вернусь назад, в таком расхристанном виде дальше идти нельзя, а вы меня проводите. Этого подлеца попробуйте замаскировать в стожке. Хотя нет, пусть он так и лежит. Утром кто-нибудь его подберет. Пойдемте. Вы меня слышите: в штабе – полное молчание.
Они шли по тропинке молча до тех пор, пока докторша, тяжело вздохнув, не простонала:
– Господи! Когда же это кончится?! Я от врагов столько не натерпелась, сколько от своих!
На что Антоний степенно ответил:
– Не место женщине на войне. Я и сам-то первый раз человека лишил жизни.
В лунном свете уже проглядывались строения села, когда и с одной и с другой стороны они увидели подкрадывающиеся фигуры. Их было много, они лезли по снежной целине в сторону села.
– Это же немцы! – громко прошептала женщина, сообразив первой и схватив Антония за руку. – Быстрее, быстрее в село. У нас там что, боевого охранения совсем нет?
Было похоже, что часовые и в самом деле спали.
– Все! Теперь делайте что-нибудь! – требовательно приказала докторша, когда они вбежали на улицу. Она запыхалась, но страха не показывала. – Стреляйте быстрей! В воздух, куда угодно! Ну же, стреляйте! Я бегу в госпиталь.
Антоний пальнул два раза в воздух, и через минуту на улицу стали выскакивать люди с оружием. Командиры выкрикивали команды, бойцы занимали круговую оборону. И уже раздавались первые очереди.
В эту ночь сотни две немецких солдат под командованием офицеров и при поддержке нескольких танков, просочившись сквозь расплывчатую линию фронта, должны были разгромить штаб армии, выдвинувшийся слишком вперед. По планам немецкого командования, эта операция должна была послужить началом крупномасштабного контрнаступления. Несколько отлично подготовленных волонтеров из горных стрелков, переодетых под местных жителей, заранее проникли в село и сняли постовых. Но, как часто бывает, самые гениальные планы рушит мелкая неожиданность.
Немецкое командование вряд ли могло предугадать, что в эту ночь докторша отправится к своему супругу, что ее на лесной поляне подстережет полупьяный насильник, что русский боец Антоний пристрелит его и они с докторшей повернут назад. Все эти действия, связанные вместе, спасли штаб армии и сорвали немецкое наступление.
Бой был жестоким. И здесь Антонию снова пришлось стрелять по живым людям. За себя он бы не стал этого делать, но за ту самую докторшу, а также за многих увечных бойцов он палил сначала из винтовки, а потом, когда убило незнакомого парня, встал к пулемету и расстреливал цепь шедших на село врагов. Село удалось удержать до подхода подкрепления, а генерал, лично командовавший боем и видевший геройство Антония, к тому же узнавший, что именно он поднял всех но тревоге, наградил его еще одним орденом, на этот раз Славы.
Только на душе Антония было безрадостно. Весь день после боя он промаялся, выполняя мелкие поручения, а когда вечером попробовал поговорить с силами небесными, они не отозвались. И духи шамана тоже не пожелали откликнуться на его призыв. Новое состояние было непривычным и страшным – словно зияющая пустота внутри. И такая неуверенность, слабость охватила его тело, будто не на что больше на свете было и опереться. «Людей я убил, – понял Антоний, – вот что я наделал с собой! Пускай и врагов, а все равно – людей. За то и наказан».
С этими мыслями он пришел к адъютанту командующего, рассказав о новой беде, попросился куда-нибудь на передовую, чтобы не есть зря хлеб при штабе.
Тот тоже отбивал вражескую атаку вблизи генерала и Антония и неожиданно для себя вник в серьезность его слов.
– Как думаешь, это у тебя навсегда или временно?
– Если не убью кого больше, может, и простится мне, а если опять стану убивать, то уж навсегда потеряю, да и сам недолго проживу.
– А давай-ка я тебя истопником в госпиталь запишу, – предложил адъютант. Все-таки, будучи студентом, он читал дореволюционные книги, которые хранила его бабушка, про Месмера, графа Калиостро, чудотворца Иоанна Кронштадтского и кое-что в этом смыслил. – Или, еще лучше, иди санитаром. Это дело как раз для тебя.
Антоний оценил мудрость адъютанта и перешел в санитары. Новая служба была не из легких, особенно когда во время боев полагалось выносить на себе раненых мужиков из зоны обстрела, однако спасать людей все же совсем не то, что их убивать.
Так он и дослужил до конца войны.
После Победы он приехал в Читу. А там в Охотсоюзе получил во временное владение избушку охотника-промысловика, в которой и проживал больше пятидесяти лет.
– Место глухое, но, говорят, очень для организма полезное, – сказал ему сам председатель, подписывая бумаги. – Даем как демобилизованному. Там в родниках и колодцах такая вода, ее тунгусы раньше волшебной считали.
Сам о том не догадываясь, он сделался продолжателем славного и многоликого ряда святых Антониев, среди которых был и основатель монашества в раннехристианскую эпоху, и такой же другой – основатель монашества на Руси.
Тебя зовут Саввой
Он был нигде и везде. Однажды Он даже открыл глаза, но не ощутил ничего, кроме боли. Нестерпимо болела голова и страдало тело. Это длилось лишь мгновение, а потом мир снова исчез из его сознания.
Несколько раз возникали чьи-то лица. Крупные и расплывчатые, они словно проплывали перед самыми глазами. Он не мог их узнать, хотя то были лица родных людей. Может быть, матери, а может быть, жены или дочери. Не узнавая, Он ощущал исходящую от них добрую теплую энергию. Возможно, именно так чувствуют дети, находясь в материнской утробе. Несколько раз около губ его оказывалось теплое ароматное питье, кто-то приподнимал ему голову, и Он послушно выпивал все до дна. Однажды, когда Он снова открыл глаза, в сумеречной дымке возникло изображение старика с мохнатыми седыми бровями, который приложил палец к своим губам и, приподняв его голову, поднес ему ко рту глиняную плошку с теплым травяным питьем. Он послушно допил содержимое плошки до конца и снова закрыл глаза. Так повторялось до тех пор, пока Он не услышал:
– Очнись, Савва, теперь ты видишь и слышишь, открой глаза, Савва.
«Это мне, – понял Он. – Это я – Савва».
Он открыл глаза и увидел вновь сурового старика с седыми мохнатыми бровями.
– Ну, – спросил старик, – належался, Савва? Пора вставать, надо начинать жизнь. Если ты меня понял, скажи «да».
– Да, – откликнулся Савва.
Старик перекрестился, и лицо его помягчело.
– Попробуй-ка подняться. Только не торопись.
Он подставил руку, и Савва медленно сел на постели, потом спустил ноги на дощатый пол, потом, держась за стариковскую руку, встал, и мир перед ним пошел кругом.
– Это ничего, – ободрил старик, – скоро привыкнешь. Меня зовут Антоний, ты в моем доме, я тебя выходил.
– Спасибо, – отозвался Савва, снова сев на жестковатую постель.
– Благодаришь, стало быть, голова варит, – слегка обрадовался чему-то старик. – Но ты ее эти дни не напрягай, пусть привыкает. А сейчас – спи.
И едва Антоний дотронулся до него, как Савва опять впал в глубокий сон. Только на этот раз сон был не болезненным, а легким и сладостным.
Проснувшись в отсутствие старика, он сделал несколько самостоятельных шагов по комнате и подошел к маленькому мутноватому оконцу. Перед ним была небольшая поляна, дальше текла река, а вокруг стоял лес.
– Изучаешь? – спросил тихо появившийся в дверях Антоний. – Это хорошо. Пойдем, выйдешь на волю, вдохнешь свежего воздуха, а завтра дам тебе работу.
Савва с помощью старика вышел за дверь и зажмурился от яркого дневного света. Когда его снова шатнуло, Антоний посадил страдальца на завалинку.
Рядом на двух невысоких рябинах свисали красные тяжелые кисти. За домом был огород.
– Вот так, подыши пока, – проговорил, едва скрывая тихую радость, дед.
Савва еще раз оглянулся вокруг на уходивший полукругом к реке лес и ощутил беспокойство. Вроде бы ему надо было куда-то идти..
– Что я тут делаю? – спросил он с недоумением. – Или я к вам лечиться приехал?
– То тебе лучше знать, – ответил со спокойной рассудительностью старик. – Только голову попусту не напрягай. Что надо – само вспомнится, а что не надо – то и забудется.
– Подождите, а вы-то кто? Вы мне родственник или как?
– Родственник, – согласился дед. – Мы на земле все родственники. Пойдем-ка назад. Поспи малость еще, а завтра, как силы в тебя войдут, станешь мне помогать.
Дед ввел Савву в дом, посадил на постель. Теперь Савва разглядел и ее. Это была сколоченная из досок лежанка, не ней – сенной матрас и вместо белых больничных простыней – что-то цветастое, ситцевое. Он хотел еще о чем-то спросить старика – о чем, даже и сам толком не знал, – но что-то неясное его сильно мучило. Однако старик на мгновение легко дотронулся до плеча, Савва ощутил едва заметный укол и немедленно погрузился в сон.
Выздоровление Саввы шло быстро. Уже на другой день после первого выхода на свежий воздух он помог деду пилить дрова. Потом, после недолгого отдыха, выкопал остаток картошки из огорода.
– Помощник, это хорошо, – несколько раз с удовольствием повторял Антоний. – Иногда так третья рука нужна, а где ее взять! Завтра пойдем в тайгу, одолень-трава поспела.
Однако завтра уходить никуда не пришлось. К вечеру, когда дед решил поколоть распиленные дрова (жильцу он это дело пока поручать не желал), Савва почувствовал неожиданное беспокойство, а потом сообщил деду:
– Кто-то к нам едет, то есть, я хотел сказать, плывет.
– Да ну? – удивился Антоний и, отложив топор, ненадолго замер и согласился. – А и в самом деле плывут. – Потом, взглянув на Савву пристальнее, чуть дотронулся до плеча и попросил:
– Ты попробуй-ка рассмотреть: кто плывет, на чем и зачем? Только глаза прикрой, тут другой, внутренний нужен взор.
Савва послушно закрыл глаза, и то, что его беспокоило, стало проступать неясными силуэтами, словно видения из тумана.
– Плывут, точно плывут! – сообщил он. – Что-то большое, словно баржа.
– Верно, сухогруз называется, – согласился дед. – Еще всмотрись.
– Люди, как раз про вас говорят, какие-то коробки, прикрыты и рядом собака. Да… собака!
Несколько раз возникали чьи-то лица. Крупные и расплывчатые, они словно проплывали перед самыми глазами. Он не мог их узнать, хотя то были лица родных людей. Может быть, матери, а может быть, жены или дочери. Не узнавая, Он ощущал исходящую от них добрую теплую энергию. Возможно, именно так чувствуют дети, находясь в материнской утробе. Несколько раз около губ его оказывалось теплое ароматное питье, кто-то приподнимал ему голову, и Он послушно выпивал все до дна. Однажды, когда Он снова открыл глаза, в сумеречной дымке возникло изображение старика с мохнатыми седыми бровями, который приложил палец к своим губам и, приподняв его голову, поднес ему ко рту глиняную плошку с теплым травяным питьем. Он послушно допил содержимое плошки до конца и снова закрыл глаза. Так повторялось до тех пор, пока Он не услышал:
– Очнись, Савва, теперь ты видишь и слышишь, открой глаза, Савва.
«Это мне, – понял Он. – Это я – Савва».
Он открыл глаза и увидел вновь сурового старика с седыми мохнатыми бровями.
– Ну, – спросил старик, – належался, Савва? Пора вставать, надо начинать жизнь. Если ты меня понял, скажи «да».
– Да, – откликнулся Савва.
Старик перекрестился, и лицо его помягчело.
– Попробуй-ка подняться. Только не торопись.
Он подставил руку, и Савва медленно сел на постели, потом спустил ноги на дощатый пол, потом, держась за стариковскую руку, встал, и мир перед ним пошел кругом.
– Это ничего, – ободрил старик, – скоро привыкнешь. Меня зовут Антоний, ты в моем доме, я тебя выходил.
– Спасибо, – отозвался Савва, снова сев на жестковатую постель.
– Благодаришь, стало быть, голова варит, – слегка обрадовался чему-то старик. – Но ты ее эти дни не напрягай, пусть привыкает. А сейчас – спи.
И едва Антоний дотронулся до него, как Савва опять впал в глубокий сон. Только на этот раз сон был не болезненным, а легким и сладостным.
Проснувшись в отсутствие старика, он сделал несколько самостоятельных шагов по комнате и подошел к маленькому мутноватому оконцу. Перед ним была небольшая поляна, дальше текла река, а вокруг стоял лес.
– Изучаешь? – спросил тихо появившийся в дверях Антоний. – Это хорошо. Пойдем, выйдешь на волю, вдохнешь свежего воздуха, а завтра дам тебе работу.
Савва с помощью старика вышел за дверь и зажмурился от яркого дневного света. Когда его снова шатнуло, Антоний посадил страдальца на завалинку.
Рядом на двух невысоких рябинах свисали красные тяжелые кисти. За домом был огород.
– Вот так, подыши пока, – проговорил, едва скрывая тихую радость, дед.
Савва еще раз оглянулся вокруг на уходивший полукругом к реке лес и ощутил беспокойство. Вроде бы ему надо было куда-то идти..
– Что я тут делаю? – спросил он с недоумением. – Или я к вам лечиться приехал?
– То тебе лучше знать, – ответил со спокойной рассудительностью старик. – Только голову попусту не напрягай. Что надо – само вспомнится, а что не надо – то и забудется.
– Подождите, а вы-то кто? Вы мне родственник или как?
– Родственник, – согласился дед. – Мы на земле все родственники. Пойдем-ка назад. Поспи малость еще, а завтра, как силы в тебя войдут, станешь мне помогать.
Дед ввел Савву в дом, посадил на постель. Теперь Савва разглядел и ее. Это была сколоченная из досок лежанка, не ней – сенной матрас и вместо белых больничных простыней – что-то цветастое, ситцевое. Он хотел еще о чем-то спросить старика – о чем, даже и сам толком не знал, – но что-то неясное его сильно мучило. Однако старик на мгновение легко дотронулся до плеча, Савва ощутил едва заметный укол и немедленно погрузился в сон.
Выздоровление Саввы шло быстро. Уже на другой день после первого выхода на свежий воздух он помог деду пилить дрова. Потом, после недолгого отдыха, выкопал остаток картошки из огорода.
– Помощник, это хорошо, – несколько раз с удовольствием повторял Антоний. – Иногда так третья рука нужна, а где ее взять! Завтра пойдем в тайгу, одолень-трава поспела.
Однако завтра уходить никуда не пришлось. К вечеру, когда дед решил поколоть распиленные дрова (жильцу он это дело пока поручать не желал), Савва почувствовал неожиданное беспокойство, а потом сообщил деду:
– Кто-то к нам едет, то есть, я хотел сказать, плывет.
– Да ну? – удивился Антоний и, отложив топор, ненадолго замер и согласился. – А и в самом деле плывут. – Потом, взглянув на Савву пристальнее, чуть дотронулся до плеча и попросил:
– Ты попробуй-ка рассмотреть: кто плывет, на чем и зачем? Только глаза прикрой, тут другой, внутренний нужен взор.
Савва послушно закрыл глаза, и то, что его беспокоило, стало проступать неясными силуэтами, словно видения из тумана.
– Плывут, точно плывут! – сообщил он. – Что-то большое, словно баржа.
– Верно, сухогруз называется, – согласился дед. – Еще всмотрись.
– Люди, как раз про вас говорят, какие-то коробки, прикрыты и рядом собака. Да… собака!