Страница:
Мужик был в синей застиранной майке и вида самого простецкого. Но Савву это не обманывало. В таком хлебном месте мог оказаться только человек с тюремными привилегиями. Разумеется, не вор, потому как вор работать не будет. Но приближенный к верхам человек, это уж точно.
– Я от Ржавого, – сказал Савва. – Нужно узнать кое-что.
– Ха, – хмыкнул мужичонка. – Чтой-то сомнительно, чтобы ты был от самого Ржавого. Я с ним рядом на нарах лежу, он мне про тебя не сказывал.
– А может, сказывал? Я Савва Морозов.
Что-то неуловимо изменилось в глазах мужика, но он продолжал валять ваньку:
– Не-е… А что ты за птица такая, чтобы о тебе песни петь? – А сам присматривался к Савве, было видно, что о всяких чудесах наслышан.
– Птица я простая, воробей, – ответил Савва. – Потому и пройду туда, куда голубь не пролезет. Ладно, дело у меня к Ржавому есть, и притом срочное.
– Ну, срочное! – развел руками мужик. – Я пока смену закончу, пока поднимусь наверх, это когда еще будет! Тебе как срочно-то надо?
– Прямо сейчас, – сказал Савва. – Паренька я тут одного ищу. Певцов Петька, взяли со снежком, который сами же и подбросили. Вот опасаюсь я, как бы не случилось с ним чего. Хорошо бы Ржавый зэкам по камерам маляву послал, чтоб не трогали Певцова, если что.
– Ну ты, парень, везунчик, как я посмотрю, – мужик ударил себя в костистую грудь, на которой мешком болталась синяя майка. – Ржавый тебе тут как тут, а еще он у тебя, оказывается, на посылках. Будет под твою диктовку маляву строчить. Складно говоришь!
– Певцов мой племянник, – ответил Савва. – Похоже, его до суда доводить не хотят.
Он внимательно посмотрел мужику в глаза:
– Скажи, ты видел Петю Певцова? Мужик молчал, глаза его закрылись, как будто он начал засыпать на ногах.
– Ты видел Петра Певцова? – медленно повторил Савва.
– Видал, – сказал мужик механически, как искусно сделанная кукла. – В нашей камере он. И передачка была, что, мол, беда с ним может приключиться: его опустят, а он с горя-то и повесится. Да только Ржавый все тянет.
– Так и Ржавый у вас?
– У нас, – все так же безжизненно ответил мужик.
– Надо мне с ним увидеться, – сказал Савва. – Объяснишь, как пройти?
– Объясню, – кивнул мужик и стал чертить прямо на большой разделочной доске острием ножа – вот это кухня, отсюда пройдешь к лестнице и поднимешься на четвертый этаж. Вот план этажа…
Когда Савва исчез, Фрол встряхнул головой, сбрасывая остатки внезапно навалившегося сна. Надо же заснуть посреди дня, сон даже какой-то привиделся, будто стоял тут странный мужик в очках и в какой-то старомодной черной шляпе… Бывает же такое… Фрол только пожал плечами и в тот же миг совершенно забыл об этом. Только через некоторое время, повернувшись за разделочной доской, он заметил, что она вся исцарапана какими-то линиями.
– Во, собаки, – покачал головой любивший порядок Фрол и выругался. – Сами же едите, так обязательно насрать!
И он соскреб верхний слой с видавшей виды доски.
– Портреты, что ли, рисовали – вот фантазия! – хмыкнул он, а в следующий миг забыл и про доску.
Савва тем временем уверенно шел по лабиринту коридоров, переходов и лестниц. Никто бы никогда не поверил, что он в «Крестах» впервые, тут и видавшие виды не всегда могли легко найти дорогу из пункта А в пункт Б, а уж новичку заблудиться ничего не стоило. Но он отчетливо помнил план, начерченный на разделочной доске, и без труда шел но направлению к нужной камере.
Шел он неторопливо, ровным шагом, без суеты, стараясь сделаться совершенно прозрачным для чужих энергетических волн. Они не отражались от него, и поэтому Савва, будучи видимым, стал совершенно незаметным. Опасность для него представляли только бездушные телекамеры. Тут-то и выручала степенность походки. Наблюдавшие видели, что человек в шляпе движется спокойно и уверенно, что встречные не обращают на него никакого внимания, а значит, ему разрешено идти туда, куда он идет. Караульные у входов на новые этажи с послушным лязгом распахивали перед ним тяжелые решетчатые двери. Воздействуя на них, Савва старался расходовать силы экономно. Не всматривался особенно в глубину их душ: исполнил человек перед ним нужное дело, и пусть стоит дальше спокойно.
Вот и дверь нужной камеры. Савва посмотрел в глазок: обычная тюремная картина – в табачном чаду сидят, лежат, переговариваются.
– Василь Палыч, – ровным голосом сказал Савва.
Спасительная рубашка
Воздействие на Шекспира из подвала
– Я от Ржавого, – сказал Савва. – Нужно узнать кое-что.
– Ха, – хмыкнул мужичонка. – Чтой-то сомнительно, чтобы ты был от самого Ржавого. Я с ним рядом на нарах лежу, он мне про тебя не сказывал.
– А может, сказывал? Я Савва Морозов.
Что-то неуловимо изменилось в глазах мужика, но он продолжал валять ваньку:
– Не-е… А что ты за птица такая, чтобы о тебе песни петь? – А сам присматривался к Савве, было видно, что о всяких чудесах наслышан.
– Птица я простая, воробей, – ответил Савва. – Потому и пройду туда, куда голубь не пролезет. Ладно, дело у меня к Ржавому есть, и притом срочное.
– Ну, срочное! – развел руками мужик. – Я пока смену закончу, пока поднимусь наверх, это когда еще будет! Тебе как срочно-то надо?
– Прямо сейчас, – сказал Савва. – Паренька я тут одного ищу. Певцов Петька, взяли со снежком, который сами же и подбросили. Вот опасаюсь я, как бы не случилось с ним чего. Хорошо бы Ржавый зэкам по камерам маляву послал, чтоб не трогали Певцова, если что.
– Ну ты, парень, везунчик, как я посмотрю, – мужик ударил себя в костистую грудь, на которой мешком болталась синяя майка. – Ржавый тебе тут как тут, а еще он у тебя, оказывается, на посылках. Будет под твою диктовку маляву строчить. Складно говоришь!
– Певцов мой племянник, – ответил Савва. – Похоже, его до суда доводить не хотят.
Он внимательно посмотрел мужику в глаза:
– Скажи, ты видел Петю Певцова? Мужик молчал, глаза его закрылись, как будто он начал засыпать на ногах.
– Ты видел Петра Певцова? – медленно повторил Савва.
– Видал, – сказал мужик механически, как искусно сделанная кукла. – В нашей камере он. И передачка была, что, мол, беда с ним может приключиться: его опустят, а он с горя-то и повесится. Да только Ржавый все тянет.
– Так и Ржавый у вас?
– У нас, – все так же безжизненно ответил мужик.
– Надо мне с ним увидеться, – сказал Савва. – Объяснишь, как пройти?
– Объясню, – кивнул мужик и стал чертить прямо на большой разделочной доске острием ножа – вот это кухня, отсюда пройдешь к лестнице и поднимешься на четвертый этаж. Вот план этажа…
Когда Савва исчез, Фрол встряхнул головой, сбрасывая остатки внезапно навалившегося сна. Надо же заснуть посреди дня, сон даже какой-то привиделся, будто стоял тут странный мужик в очках и в какой-то старомодной черной шляпе… Бывает же такое… Фрол только пожал плечами и в тот же миг совершенно забыл об этом. Только через некоторое время, повернувшись за разделочной доской, он заметил, что она вся исцарапана какими-то линиями.
– Во, собаки, – покачал головой любивший порядок Фрол и выругался. – Сами же едите, так обязательно насрать!
И он соскреб верхний слой с видавшей виды доски.
– Портреты, что ли, рисовали – вот фантазия! – хмыкнул он, а в следующий миг забыл и про доску.
Савва тем временем уверенно шел по лабиринту коридоров, переходов и лестниц. Никто бы никогда не поверил, что он в «Крестах» впервые, тут и видавшие виды не всегда могли легко найти дорогу из пункта А в пункт Б, а уж новичку заблудиться ничего не стоило. Но он отчетливо помнил план, начерченный на разделочной доске, и без труда шел но направлению к нужной камере.
Шел он неторопливо, ровным шагом, без суеты, стараясь сделаться совершенно прозрачным для чужих энергетических волн. Они не отражались от него, и поэтому Савва, будучи видимым, стал совершенно незаметным. Опасность для него представляли только бездушные телекамеры. Тут-то и выручала степенность походки. Наблюдавшие видели, что человек в шляпе движется спокойно и уверенно, что встречные не обращают на него никакого внимания, а значит, ему разрешено идти туда, куда он идет. Караульные у входов на новые этажи с послушным лязгом распахивали перед ним тяжелые решетчатые двери. Воздействуя на них, Савва старался расходовать силы экономно. Не всматривался особенно в глубину их душ: исполнил человек перед ним нужное дело, и пусть стоит дальше спокойно.
Вот и дверь нужной камеры. Савва посмотрел в глазок: обычная тюремная картина – в табачном чаду сидят, лежат, переговариваются.
– Василь Палыч, – ровным голосом сказал Савва.
Спасительная рубашка
Несмотря на гул голосов в камере, Ржавый его услышал. Он не стал посылать шестерку: «Пойди узнай, кто там». Потому что знал, кто это. Он лениво слез с нар и самолично подошел к двери.
– Ты, что ль, Савва? – спросил он, и сокамерники с изумлением увидели на его небритом лице улыбку. Не презрительную усмешку и даже не ироническую ухмылку, а улыбку, которую при желании можно было бы даже назвать радостной.
– Он самый, Василь Палыч. Потолковать хочу, надо бы камеру открыть.
– Щас откроем, ты только в сторонку отойди, – отозвался Ржавый.
Савва отошел и встал у стены. Скоро в камере началось нечто невообразимое: в лучшем случае убивали кого-то одного, но еще больше это напоминало кровавое побоище, когда идут стенка на стенку. Сейчас прибегут вертухаи, отопрут дверь, и тогда Савва беспрепятственно войдет вовнутрь.
Но охрана что-то не торопилась.
Савва стоял и думал о том, как все-таки похожи одно на другое все эти исправительные учреждения. Да, в сущности, ведь и школы похожи друг на друга, и детские сады, и военные части. Все устроено по одному шаблону. Наверное, именно поэтому кто-то не мыслит себя вне армии, а кто-то – вне зоны. Привыкают люди к знакомой однообразной обстановке.
Тогда в Иркутске Савва просидел в камере свои положенные сорок дней, на которые по закону может быть задержан человек для выяснения личности. Но и за это время личность его выяснить не удалось, а потому его решили оставить дольше, а еще лучше – впаять срок.
Тюремная администрация действовала без особых изысков, попросту: у называвшего себя Саввой Морозовым были найдены заточка, сделанная из алюминиевой ложки, и пять граммов анаши, спрятанной в спичечном коробке, чего было совершенно достаточно для того, чтобы предъявить ему обвинение в нарушении тюремного режима. Когда же нашлись свидетели того, как Савва во время прогулки угрожал с заточкой в руке одному из зэков, он понял, что из тюрьмы ему не выйти. Причем по самой банальной причине – они не могли установить, кто он такой.
– Ты носа-то не вешай, – хлопнул его по плечу Ржавый, который полюбил нового арестанта так, как, наверное, никогда в жизни еще никого не любил. – В тюрьме-то да на зоне ведь тоже люди. А я тебе скажу: многие тут куда лучше, чем те, что на воле остались. Тут закон есть, суровый, но закон.
– Вы прямо как древний римлянин, Василь Палыч, – заметил Савва, печально улыбаясь.
– Другому по шапке бы дал за такие слова, – беззлобно проворчал Ржавый.
– Да я ведь серьезно. Просто у древних римлян поговорка была такая: «Закон суров, но это закон».
– Правильно говорили, – согласился Ржавый. – А теперь, особенно по ящику, мало ли что болтают, а на самом деле это на воле закона нет, беспредел-то не тут, а там. Здесь каждый знает свое, причитающееся ему место, здесь не соври, не укради. Только попробуй, сразу узнаешь, что будет. Здесь судят по справедливости: все сходка решает. Виноват – отвечай, невиновен – пусть тот, кто напраслину навел, отвечает. Я даже так тебе скажу, чего еще никому не говорил: неуютно мне там, на воле. Не знаешь, кому и верить, всяк тебя вокруг пальца обвести старается, совесть совсем потеряли.
– Романтик вы, Василь Палыч.
– Ну, Морозов, тебя не поймешь – то римлянин древний, то романтик какой-то. Это магнитофон был такой – «Романтик». – Вор в законе вздохнул. – Ты и о другом подумай. Ты же нужен здесь, в тюрьме, на зоне. Народ лечить будешь, а то тут какое лечение: аспирин в зубы – и дошел, или просто в зубы без аспирина.
– Это я тоже понимаю, Василь Палыч, – сказал Савва. – Но видите ли, я все-таки хочу узнать, кто я, откуда. Может быть, меня где-то ждет мать, может быть, даже жена и маленький ребенок. Мне нужно в мир, на волю. Я, может быть, и остался бы здесь при других обстоятельствах, Василь Павлович, но мне надо идти.
– Ну что ж, ступай с Богом, – вздохнул Ржавый. – Но знаешь, Саввушка, мне будет тебя не хватать.
– Я буду помнить вас, Василь Палыч, – сказал Савва. – Вы мне очень помогли. Это же, – он обвел рукой камеру, – мой первый дом с тех пор, как я вышел из леса.
– Ну тогда ступай, скоро баланду принесут, ты и выйдешь.
Действительно, скоро дверь открылась, и внесли еду, которую есть можно было только с большой голодухи. Ржавый даже не спустился вниз, он, прикрыв глаза, внимательно наблюдал за Саввой. Вот он спускается с нар, вот подходит к котлу… И тут Ржавый быстро заморгал: Савва вроде как исчез – только что был и вдруг испарился. Когда раздача супа закончилась и котел унесли, Саввы в камере уже не было. Никто, даже сам Ржавый, который не спускал с него глаз, не видел, как тот вышел.
– Вот что, мужики, – объявил Ржавый, – тут мужик был Савва Морозов, так вы о нем забудьте.
– Какой еще Савва Морозов? – спросил Звонарь. – Это ты про того, который лошадей шампанским поил? Я про его в кино видел. Про Камо фильм был, во раньше делали.
– Ну… – только и сказал Ржавый.
Исчезнувшего заключенного так никто и не хватился. Никто не помнил, что такой человек вообще содержался в этом СИЗО. Его, возможно, хватились бы в канцелярии, но никаких документов, подтверждающих его существование, там не было.
О нем помнил только один человек – вор в законе Ржавый, он же Василий Павлович Горюнов. Но он помалкивал, да и кто бы ему поверил.
А Савва спокойно вышел из тюремных ворот и направился на базар. Там он поел, а затем попросил у одной из продавщиц что-нибудь на голову, чего ей было бы не жалко.
– А вон шляпу возьми, – сказала она. – Третий месяц она у меня висит, никто не берет.
А еще через день поезд уносил Савву на запад.
Савва очнулся. Он по-прежнему стоял у стены в тюремном коридоре, а в камере рядом разыгрывалось побоище. И никто не торопился. Это было странно, если не сказать – подозрительно. Неужели не слышат? Или не хотят слышать? Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем в конце коридора показались охранники. Они шли медленно, как бы нехотя.
Подойдя к камере, один стукнул прикладом в металлическую дверь и крикнул:
– Ну что у вас там? Что за шум, твою мать?
Шум в камере затих, а затем раздался голос Ржавого:
– Самоубийство. Хотели его из петли вынуть, а он не дается.
– Шутник ты, – усмехнулся охранник и велел второму:
– Погоди, не открывай, я ребят позову. Мало ли чего у них там.
«Дает им время, чтобы все привели в надлежащий вид», – понял Савва.
Охранники явно не торопились. Прошло минут десять, прежде чем появился отряд из четырех человек, который возглавляла докторша с саквояжем в руках.
– Открываем, – предупредил обитателей камеры охранник.
Дверь лязгнула и распахнулась.
В камере царил редкий кавардак. Все, что могло быть перевернуто или сброшено вниз, валялось на полу: одежда, раздавленные пачки сигарет, рассыпанные спички, какой-то немыслимый хлам.
Зэки представляли из себя зрелище даже живописное: все в разорванной одежде, окровавленные, перепачканные в чем-то. Но был явный перебор: они больше походили на героев немой кинокомедии. Знающему человеку сразу становилось ясно, что это всего лишь инсценировка.
– Ну? – обратился главный охранник к Ржавому. – Говори, что произошло?
– Так вот, гражданин начальник, – картинно развел руками вор. – Какой-то ненормальный попался, с головой у него, видать, неладно. Еще с вечера хныкать начал, мать родную все поминал, томил нас всех, мол, стыдно ему воровать. Всю ночь проплакал, утром сидел смурной, а тут я смотрю: петлю вьет. Ну мы навалились на него, стали отымать. Да куда там! Откуда только сила взялась!
– Во! – крикнул один из зэков. – Меня укусил, собака!
– Всех пораскидал! А смотреть не на что! Соплей перешибешь! А молодой-то! – хором заговорили сокамерники.
– Молодые-то, они в петлю и лезут, жизни цены не знают! – резюмировал Ржавый.
– Так где он? – нетерпеливо спросила врачиха, протискиваясь вперед вместе со своим саквояжем.
– Вот он.
Зэки расступились, и Савва вздрогнул всем телом: перед ним на нижних нарах, уткнувшись лицом в доски, лежал Петр.
– Недавно поступивший Певцов, – вполголоса объяснил начальнику охраны дежурный по этажу. – Наркота. Ломки начались, вот и не выдержал. Я насчет него еще вчера начальство предупреждал.
– Все ясно, – спокойно сказал начальник охраны.
Савва, рискуя быть замеченным, медленно двинулся вперед. Он отчетливо узнавал ту самую рубашку, которую действительно много раз видел на Петруше. Но только рубашку. Нет, тут что-то не то! Не мог Петр сам затянуть на себе петлю, и зачем бы ему это делать! И вообще, что-то странное было в повороте спины, так люди не лежат, если только… если только им не свернули шею.
Савва подошел еще ближе и посмотрел внимательно. Дай вообще…
В этот миг тело перевернули, и дежурный по этажу разразился заковыристой матерной тирадой.
На нарах был не Петр Певцов.
Более того, Петр в чужой грязной рубахе стоял у дальней стены, зажав в зубах «беломорину», и выглядел как молодой, но хорошо начавший зэк.
Когда тело унесли и охрана вместе с не понадобившейся врачихой удалилась, Савва расслабился, и Ржавый сразу сказал:
– Теперь я тебя, Савва, вижу. А так все думал, вроде бы ты вошел, а вдруг – нет.
– Долго я воздействовать не могу, да теперь и не нужно, раз все свои.
– Ага, теперь только свои остались, – подтвердил Ржавый.
– Савва Тимофеевич! Господи, откуда? – изумленно воскликнул Петр, и все остальные зэки тоже уставились на Савву с удивлением. Такое, чтобы человек пришел добровольно с воли да в тюремную камеру, а охрана при этом на него смотрела как на стенку, увидишь не часто.
– Ишь ты! – усмехаясь, сказал Ржавый. – Смотри, какой важный стал, Савва Тимофеевич! Век воли не видать!
– Да разве ж я изменился? – улыбнулся Савва. – Только до-честному?
– Если по-честному, то не очень, – ответил Ржавый. – Ну сказывай, чего пожаловал? Из-за этого, что ли, деятеля? – Он кивнул в сторону Петра.
– Ради него.
– Я так и думал. Ты присядь, времени у нас с тобой много – до самого ужина, давай потолкуем. Сколько уж с тобой не виделись! А ты, парень, – обратился Ржавый к Петру, – пока в сторонке посиди.
Петр послушно отошел и сел в самый угол.
– Ну как дела твои, Саввушка? Своих-то нашел?
– Нет, – покачал головой тот. – Нет, не нашел.
– И так ничего и не вспомнил?
– Да вспоминаю иногда, как вспышка, в мозгу возникает вдруг мимолетная картина. Особенно если случайно набреду на то место, где уже бывал. Так ведь его ж еще найти надо. Но одно, кажется, я точно установил: я питерский. Я ведь, Василь Палыч, много где побывал, до Владивостока доехал, а уж европейскую часть исколесил вдоль и поперек. Сначала в Москве мне стали попадаться такие места, где вдруг что-то вспоминалось. Мавзолей увидел и вспомнил, как летом с матерью и отцом стояли туда в очереди и я… лужу напустил. Отец и мать словно в тумане, а про лужу – все в подробности.
– Пацанятами-то мы все себя помним, – отозвался Ржавый.
– А уж когда попал в Питер – здесь все знакомое. Я даже нашел дом и, кажется, квартиру, где жил когда-то, но уже взрослым. Но ни разу мне не попалось ничего, что я помнил бы ребенком.
– Значит, ты приехал в Питер учиться, все понятно, – заметил Ржавый.
– Да, я тоже об этом думал, – кивнул Савва. – Надо бы действительно обойти институты, техникумы.
– Какие там техникумы? Ты сразу в университет иди, – присоветовал вор в законе. – У тебя же не голова, а Дом Советов. Тебя про что ни спросишь, все ты знаешь, а не знаешь, так сообразишь. Какие там техникумы, это ж курам на смех!
– Ну, может быть, вы и правы, Василь Палыч. Пойду в университет, вот только выясню, что тут с Петром.
– А чего выяснять? – пожал плечами Ржавый. – Тут все ясно как Божий день.
Он вынул из кармана пачку «Примы» и закурил.
– Тебе не предлагаю, знаю, что не куришь. Так вот, перебежал кому-то дорожку твой Певец. Он, кстати, тебе кем приходится?
– Родственником, – ответил Савва. – Я тут родней начал обзаводиться.
– Женился, что ли? – не поверил своим ушам Ржавый.
– Не, жениться мне нельзя. Мне иногда снится молодая женщина, как зовут, вспомнить не могу, но знаю, что вроде бы жена. Я просто обзавожусь родными людьми. Такими вот вроде вас. Вы же мне тоже родной.
Ржавый закашлялся, чтобы скрыть смущение, а потом строго спросил:
– Ну понял, родня. Значит, он один из них?
– Получается, что так.
– Ох, Господи, хорошо, что я грех на душу не взял, – кивнул Ржавый и затянулся. – Расклад-то, значит, вот какой получается. Приводят к нам сюда этого молодца, он рассказывает, как его подставили и с поличным взяли. У нас тут вся камера животы надрывала. Ладно. А потом приходит с воли малява, мол, неплохо было бы, чтобы этот Петенька Певцов ручки на себя наложил. Совесть бы его вроде замучила или что другое. Ну, в крайнем случае, набросился бы на кого-то в камере, а тот его в порядке самообороны и того… Подписано было грамотно, но меня что-то сомнение взяло. Дай, думаю, денек подожду, посмотрю, что будет.
– Ваша интуиция вас, как всегда, не подвела, Василь Палыч, – улыбнулся Савва.
– Ты говоришь «интуиция», я говорю «шестое чувство», но не суть важно, главное – не подвела. Потому как проходит День, и у нас появляется еще один новенький, Ну бывает, конечно. Причем с ходками, бывалый, еще по малолетке ходил, короче, свой в доску. И ничего за ним не обозначено. Он посидел-посидел, а потом давай на Певца волну гнать. Он, мол, что-то слышал на допросе, что-то там кто-то обмолвился. В общем, так выходило, что надо его решать, и поскорее.
– Знаете, Василь Палыч, Бог есть, – сказал Савва. – Я, собственно, никогда и не сомневался, но вот как хотите, это же просто чудо, что он к вам попал.
Ржавый довольно усмехнулся:
– Не все так считают. Ну, так я продолжаю: что-то мне в этом мальце не понравилось. Ну я связался со знающими людьми, тут прямо в «Крестах», и узнал про него нехорошие вещи. Пару раз бывало, что в камерах, где он сидел, случались плохие дела. Наседку находили, убирали, всякий раз это был не он. Хорошо, но усматривается тенденция, И вот теперь опять. Я и подумал, как бы так красиво сделать. Этот малый шухеру вчера навел, на Певца взъелся, требовал, чтобы тот с ним рубахой поменялся. Я на его сторону встал, говорю, мол" делиться надо, да и сам стал бочку на Певца катить. Ты уж прости, так надо было. Я еще немного хотел посмотреть, понаблюдать, а тут и ты подошел.
– И ты прямо так и подумал, что я из-за Петра? – удивился Савва.
– Нет, врать не буду, – Ржавый улыбнулся, показывая на редкость здоровые зубы. – Не подумал. Но шухер надо было устраивать, чтобы они дверь открыли да тебя впустили. Вот я и затеял разобраться с этим малым. Тем более вертухаи не спешили на подмогу, думали, что мы наконец Певца взялись порешить. Тоже неплохо. Дали мне время разобраться, выяснить у него, что к чему. Раскололся, бедняга.
– Вы его мучили… – печально констатировал Савва.
– Не без этого. Не все умеют, как ты, в чужой головушке мысли читать, так что не обессудь.
– Что же он сказал?
– Что его прислали, чтобы он проследил, как тут и что. Если я сам не возьмусь убирать Певца, он бы с ним начал конфликтовать и так бы повел дело, что Певец и вышел бы во всем виноватый. Это он потребовал вчера, чтобы Певец с ним рубашкой поменялся, он думал, парень в бутылку полезет, откажется, а тот ничего – поменялся. Очень кстати с рубашкой вышло. Теперь скажу – мужики в толчее не разобрали, кто есть кто, били, на ком рубашка была.
– Поверят? – спросил Савва.
– А это уж не моя печаль.
Времени до ужина оставалось еще порядочно, и Ржавый с Саввой перешли к своим обычным разговорам «о душевном», как бывало в Иркутске. Вспомнили Кныша.
– А ты знаешь, я его услышал. Представь себе, передача такая есть: «В нашу гавань заходили корабли». Так там Кныш наш выступил, пел «На Муромской дорожке» и еще что-то такое же жалостное. Твоими стараниями, а как человек высоко поднялся.
Савва улыбнулся.
– Слушайте, Василь Палыч, – вдруг сказал он. – Может, пойдете с нами, а? Я сейчас буду Петра выводить, так и вас заодно выведу. Не хотите уйти на волю?
– На волю? – скривился Ржавый. – А что мне там делать, на этой воле? Даже к своим податься не смогу. Как им объяснить, что я вышел? Побега не совершал, это им будет известно, под амнистию не попадал. Расскажу, что ты вывел – кто поверит такой сказке? Скажут, ссучился, да и порешат. А без своих куда мне еще деваться, у меня боле и нет никого.
– Пойдемте со мной, на первое время я вас устрою.
– Да нет, ну ее, эту волю, не понимаю я там ничего, законов этих тамошних, верней – беззаконья. Беспредел там один, не хочу. Выпустят, когда время придет, тогда и посмотрим, хорошо бы на химию куда отправили, там бы и осел.
– Ну как хотите, Василь Палыч, неволить не могу, – сказал Савва. – А за Петра – спасибо.
В этот момент в коридоре послышался знакомый шум: заключенным несли ужин.
– Ну, бывай, Саввушка, – сказал Ржавый. – Может, еще увидимся.
– До свидания, Василь Палыч, счастливо вам, – улыбнулся Савва. Он оглянулся на Петра:
– А теперь иди ко мне, возьми меня за руку и делай все, что я скажу, а если не скажу, то делай то, что делаю я.
Савва взял Петра за руку, они подошли к двери и замерли у стены. И Ржавому, который смотрел во все глаза, чтобы ничего не упустить, как в прошлый раз, они были хорошо видны.
Лязгнула дверь. Вот тут-то Савва с Петром и пропали. Только что были тут, стояли у стены – и нет их.
– Так и не усмотрел, дурья башка, – выругался про себя Ржавый, а вслух спросил:
– Опять вчерашний брандахлыст принесли?
Даша не могла дождаться часа, когда родители наконец придут домой. Ей до-прежнему не разрешали пользоваться Интернетом, когда дома никого не было. Но все равно, не могут же они сидеть за ее спиной каждую секунду.
Наконец вернулся папа.
– Мне нужно кое-что узнать для работы по биологии, – не моргнув глазом, соврала Даша.
– Сейчас, дай мне снять пальто.
– Я уже все сделала, ты только напиши пароль. Я глаза зажмурю.
Феликс Николаевич, вздохнув, подчинился, успев лишь сбросить в коридоре ботинки. Насчет уличной обуви у них в доме было строго.
И дока он возился в прихожей, пока мыл руки, Даша вышла в почту и увидела, что на ее имя пришло письмо.
Даша, я вернулся!
Но пока пусть об этом никто не знает.
У меня над столом висит твоя картинка, я смотрю на нее и думаю о тебе.
Твой Петр.
Даша выскочила на середину комнаты и закружилась от радости.
– Это что, новый танец? – удивленно спросил отец.
– Нет, просто я обожаю биологию!
Отец только покачал головой и исчез на кухне. А Даша не могла усидеть на месте. Петр вернулся! Значит, теперь все будет хорошо.
– Ты, что ль, Савва? – спросил он, и сокамерники с изумлением увидели на его небритом лице улыбку. Не презрительную усмешку и даже не ироническую ухмылку, а улыбку, которую при желании можно было бы даже назвать радостной.
– Он самый, Василь Палыч. Потолковать хочу, надо бы камеру открыть.
– Щас откроем, ты только в сторонку отойди, – отозвался Ржавый.
Савва отошел и встал у стены. Скоро в камере началось нечто невообразимое: в лучшем случае убивали кого-то одного, но еще больше это напоминало кровавое побоище, когда идут стенка на стенку. Сейчас прибегут вертухаи, отопрут дверь, и тогда Савва беспрепятственно войдет вовнутрь.
Но охрана что-то не торопилась.
Савва стоял и думал о том, как все-таки похожи одно на другое все эти исправительные учреждения. Да, в сущности, ведь и школы похожи друг на друга, и детские сады, и военные части. Все устроено по одному шаблону. Наверное, именно поэтому кто-то не мыслит себя вне армии, а кто-то – вне зоны. Привыкают люди к знакомой однообразной обстановке.
Тогда в Иркутске Савва просидел в камере свои положенные сорок дней, на которые по закону может быть задержан человек для выяснения личности. Но и за это время личность его выяснить не удалось, а потому его решили оставить дольше, а еще лучше – впаять срок.
Тюремная администрация действовала без особых изысков, попросту: у называвшего себя Саввой Морозовым были найдены заточка, сделанная из алюминиевой ложки, и пять граммов анаши, спрятанной в спичечном коробке, чего было совершенно достаточно для того, чтобы предъявить ему обвинение в нарушении тюремного режима. Когда же нашлись свидетели того, как Савва во время прогулки угрожал с заточкой в руке одному из зэков, он понял, что из тюрьмы ему не выйти. Причем по самой банальной причине – они не могли установить, кто он такой.
– Ты носа-то не вешай, – хлопнул его по плечу Ржавый, который полюбил нового арестанта так, как, наверное, никогда в жизни еще никого не любил. – В тюрьме-то да на зоне ведь тоже люди. А я тебе скажу: многие тут куда лучше, чем те, что на воле остались. Тут закон есть, суровый, но закон.
– Вы прямо как древний римлянин, Василь Палыч, – заметил Савва, печально улыбаясь.
– Другому по шапке бы дал за такие слова, – беззлобно проворчал Ржавый.
– Да я ведь серьезно. Просто у древних римлян поговорка была такая: «Закон суров, но это закон».
– Правильно говорили, – согласился Ржавый. – А теперь, особенно по ящику, мало ли что болтают, а на самом деле это на воле закона нет, беспредел-то не тут, а там. Здесь каждый знает свое, причитающееся ему место, здесь не соври, не укради. Только попробуй, сразу узнаешь, что будет. Здесь судят по справедливости: все сходка решает. Виноват – отвечай, невиновен – пусть тот, кто напраслину навел, отвечает. Я даже так тебе скажу, чего еще никому не говорил: неуютно мне там, на воле. Не знаешь, кому и верить, всяк тебя вокруг пальца обвести старается, совесть совсем потеряли.
– Романтик вы, Василь Палыч.
– Ну, Морозов, тебя не поймешь – то римлянин древний, то романтик какой-то. Это магнитофон был такой – «Романтик». – Вор в законе вздохнул. – Ты и о другом подумай. Ты же нужен здесь, в тюрьме, на зоне. Народ лечить будешь, а то тут какое лечение: аспирин в зубы – и дошел, или просто в зубы без аспирина.
– Это я тоже понимаю, Василь Палыч, – сказал Савва. – Но видите ли, я все-таки хочу узнать, кто я, откуда. Может быть, меня где-то ждет мать, может быть, даже жена и маленький ребенок. Мне нужно в мир, на волю. Я, может быть, и остался бы здесь при других обстоятельствах, Василь Павлович, но мне надо идти.
– Ну что ж, ступай с Богом, – вздохнул Ржавый. – Но знаешь, Саввушка, мне будет тебя не хватать.
– Я буду помнить вас, Василь Палыч, – сказал Савва. – Вы мне очень помогли. Это же, – он обвел рукой камеру, – мой первый дом с тех пор, как я вышел из леса.
– Ну тогда ступай, скоро баланду принесут, ты и выйдешь.
Действительно, скоро дверь открылась, и внесли еду, которую есть можно было только с большой голодухи. Ржавый даже не спустился вниз, он, прикрыв глаза, внимательно наблюдал за Саввой. Вот он спускается с нар, вот подходит к котлу… И тут Ржавый быстро заморгал: Савва вроде как исчез – только что был и вдруг испарился. Когда раздача супа закончилась и котел унесли, Саввы в камере уже не было. Никто, даже сам Ржавый, который не спускал с него глаз, не видел, как тот вышел.
– Вот что, мужики, – объявил Ржавый, – тут мужик был Савва Морозов, так вы о нем забудьте.
– Какой еще Савва Морозов? – спросил Звонарь. – Это ты про того, который лошадей шампанским поил? Я про его в кино видел. Про Камо фильм был, во раньше делали.
– Ну… – только и сказал Ржавый.
Исчезнувшего заключенного так никто и не хватился. Никто не помнил, что такой человек вообще содержался в этом СИЗО. Его, возможно, хватились бы в канцелярии, но никаких документов, подтверждающих его существование, там не было.
О нем помнил только один человек – вор в законе Ржавый, он же Василий Павлович Горюнов. Но он помалкивал, да и кто бы ему поверил.
А Савва спокойно вышел из тюремных ворот и направился на базар. Там он поел, а затем попросил у одной из продавщиц что-нибудь на голову, чего ей было бы не жалко.
– А вон шляпу возьми, – сказала она. – Третий месяц она у меня висит, никто не берет.
А еще через день поезд уносил Савву на запад.
Савва очнулся. Он по-прежнему стоял у стены в тюремном коридоре, а в камере рядом разыгрывалось побоище. И никто не торопился. Это было странно, если не сказать – подозрительно. Неужели не слышат? Или не хотят слышать? Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем в конце коридора показались охранники. Они шли медленно, как бы нехотя.
Подойдя к камере, один стукнул прикладом в металлическую дверь и крикнул:
– Ну что у вас там? Что за шум, твою мать?
Шум в камере затих, а затем раздался голос Ржавого:
– Самоубийство. Хотели его из петли вынуть, а он не дается.
– Шутник ты, – усмехнулся охранник и велел второму:
– Погоди, не открывай, я ребят позову. Мало ли чего у них там.
«Дает им время, чтобы все привели в надлежащий вид», – понял Савва.
Охранники явно не торопились. Прошло минут десять, прежде чем появился отряд из четырех человек, который возглавляла докторша с саквояжем в руках.
– Открываем, – предупредил обитателей камеры охранник.
Дверь лязгнула и распахнулась.
В камере царил редкий кавардак. Все, что могло быть перевернуто или сброшено вниз, валялось на полу: одежда, раздавленные пачки сигарет, рассыпанные спички, какой-то немыслимый хлам.
Зэки представляли из себя зрелище даже живописное: все в разорванной одежде, окровавленные, перепачканные в чем-то. Но был явный перебор: они больше походили на героев немой кинокомедии. Знающему человеку сразу становилось ясно, что это всего лишь инсценировка.
– Ну? – обратился главный охранник к Ржавому. – Говори, что произошло?
– Так вот, гражданин начальник, – картинно развел руками вор. – Какой-то ненормальный попался, с головой у него, видать, неладно. Еще с вечера хныкать начал, мать родную все поминал, томил нас всех, мол, стыдно ему воровать. Всю ночь проплакал, утром сидел смурной, а тут я смотрю: петлю вьет. Ну мы навалились на него, стали отымать. Да куда там! Откуда только сила взялась!
– Во! – крикнул один из зэков. – Меня укусил, собака!
– Всех пораскидал! А смотреть не на что! Соплей перешибешь! А молодой-то! – хором заговорили сокамерники.
– Молодые-то, они в петлю и лезут, жизни цены не знают! – резюмировал Ржавый.
– Так где он? – нетерпеливо спросила врачиха, протискиваясь вперед вместе со своим саквояжем.
– Вот он.
Зэки расступились, и Савва вздрогнул всем телом: перед ним на нижних нарах, уткнувшись лицом в доски, лежал Петр.
– Недавно поступивший Певцов, – вполголоса объяснил начальнику охраны дежурный по этажу. – Наркота. Ломки начались, вот и не выдержал. Я насчет него еще вчера начальство предупреждал.
– Все ясно, – спокойно сказал начальник охраны.
Савва, рискуя быть замеченным, медленно двинулся вперед. Он отчетливо узнавал ту самую рубашку, которую действительно много раз видел на Петруше. Но только рубашку. Нет, тут что-то не то! Не мог Петр сам затянуть на себе петлю, и зачем бы ему это делать! И вообще, что-то странное было в повороте спины, так люди не лежат, если только… если только им не свернули шею.
Савва подошел еще ближе и посмотрел внимательно. Дай вообще…
В этот миг тело перевернули, и дежурный по этажу разразился заковыристой матерной тирадой.
На нарах был не Петр Певцов.
Более того, Петр в чужой грязной рубахе стоял у дальней стены, зажав в зубах «беломорину», и выглядел как молодой, но хорошо начавший зэк.
Когда тело унесли и охрана вместе с не понадобившейся врачихой удалилась, Савва расслабился, и Ржавый сразу сказал:
– Теперь я тебя, Савва, вижу. А так все думал, вроде бы ты вошел, а вдруг – нет.
– Долго я воздействовать не могу, да теперь и не нужно, раз все свои.
– Ага, теперь только свои остались, – подтвердил Ржавый.
– Савва Тимофеевич! Господи, откуда? – изумленно воскликнул Петр, и все остальные зэки тоже уставились на Савву с удивлением. Такое, чтобы человек пришел добровольно с воли да в тюремную камеру, а охрана при этом на него смотрела как на стенку, увидишь не часто.
– Ишь ты! – усмехаясь, сказал Ржавый. – Смотри, какой важный стал, Савва Тимофеевич! Век воли не видать!
– Да разве ж я изменился? – улыбнулся Савва. – Только до-честному?
– Если по-честному, то не очень, – ответил Ржавый. – Ну сказывай, чего пожаловал? Из-за этого, что ли, деятеля? – Он кивнул в сторону Петра.
– Ради него.
– Я так и думал. Ты присядь, времени у нас с тобой много – до самого ужина, давай потолкуем. Сколько уж с тобой не виделись! А ты, парень, – обратился Ржавый к Петру, – пока в сторонке посиди.
Петр послушно отошел и сел в самый угол.
– Ну как дела твои, Саввушка? Своих-то нашел?
– Нет, – покачал головой тот. – Нет, не нашел.
– И так ничего и не вспомнил?
– Да вспоминаю иногда, как вспышка, в мозгу возникает вдруг мимолетная картина. Особенно если случайно набреду на то место, где уже бывал. Так ведь его ж еще найти надо. Но одно, кажется, я точно установил: я питерский. Я ведь, Василь Палыч, много где побывал, до Владивостока доехал, а уж европейскую часть исколесил вдоль и поперек. Сначала в Москве мне стали попадаться такие места, где вдруг что-то вспоминалось. Мавзолей увидел и вспомнил, как летом с матерью и отцом стояли туда в очереди и я… лужу напустил. Отец и мать словно в тумане, а про лужу – все в подробности.
– Пацанятами-то мы все себя помним, – отозвался Ржавый.
– А уж когда попал в Питер – здесь все знакомое. Я даже нашел дом и, кажется, квартиру, где жил когда-то, но уже взрослым. Но ни разу мне не попалось ничего, что я помнил бы ребенком.
– Значит, ты приехал в Питер учиться, все понятно, – заметил Ржавый.
– Да, я тоже об этом думал, – кивнул Савва. – Надо бы действительно обойти институты, техникумы.
– Какие там техникумы? Ты сразу в университет иди, – присоветовал вор в законе. – У тебя же не голова, а Дом Советов. Тебя про что ни спросишь, все ты знаешь, а не знаешь, так сообразишь. Какие там техникумы, это ж курам на смех!
– Ну, может быть, вы и правы, Василь Палыч. Пойду в университет, вот только выясню, что тут с Петром.
– А чего выяснять? – пожал плечами Ржавый. – Тут все ясно как Божий день.
Он вынул из кармана пачку «Примы» и закурил.
– Тебе не предлагаю, знаю, что не куришь. Так вот, перебежал кому-то дорожку твой Певец. Он, кстати, тебе кем приходится?
– Родственником, – ответил Савва. – Я тут родней начал обзаводиться.
– Женился, что ли? – не поверил своим ушам Ржавый.
– Не, жениться мне нельзя. Мне иногда снится молодая женщина, как зовут, вспомнить не могу, но знаю, что вроде бы жена. Я просто обзавожусь родными людьми. Такими вот вроде вас. Вы же мне тоже родной.
Ржавый закашлялся, чтобы скрыть смущение, а потом строго спросил:
– Ну понял, родня. Значит, он один из них?
– Получается, что так.
– Ох, Господи, хорошо, что я грех на душу не взял, – кивнул Ржавый и затянулся. – Расклад-то, значит, вот какой получается. Приводят к нам сюда этого молодца, он рассказывает, как его подставили и с поличным взяли. У нас тут вся камера животы надрывала. Ладно. А потом приходит с воли малява, мол, неплохо было бы, чтобы этот Петенька Певцов ручки на себя наложил. Совесть бы его вроде замучила или что другое. Ну, в крайнем случае, набросился бы на кого-то в камере, а тот его в порядке самообороны и того… Подписано было грамотно, но меня что-то сомнение взяло. Дай, думаю, денек подожду, посмотрю, что будет.
– Ваша интуиция вас, как всегда, не подвела, Василь Палыч, – улыбнулся Савва.
– Ты говоришь «интуиция», я говорю «шестое чувство», но не суть важно, главное – не подвела. Потому как проходит День, и у нас появляется еще один новенький, Ну бывает, конечно. Причем с ходками, бывалый, еще по малолетке ходил, короче, свой в доску. И ничего за ним не обозначено. Он посидел-посидел, а потом давай на Певца волну гнать. Он, мол, что-то слышал на допросе, что-то там кто-то обмолвился. В общем, так выходило, что надо его решать, и поскорее.
– Знаете, Василь Палыч, Бог есть, – сказал Савва. – Я, собственно, никогда и не сомневался, но вот как хотите, это же просто чудо, что он к вам попал.
Ржавый довольно усмехнулся:
– Не все так считают. Ну, так я продолжаю: что-то мне в этом мальце не понравилось. Ну я связался со знающими людьми, тут прямо в «Крестах», и узнал про него нехорошие вещи. Пару раз бывало, что в камерах, где он сидел, случались плохие дела. Наседку находили, убирали, всякий раз это был не он. Хорошо, но усматривается тенденция, И вот теперь опять. Я и подумал, как бы так красиво сделать. Этот малый шухеру вчера навел, на Певца взъелся, требовал, чтобы тот с ним рубахой поменялся. Я на его сторону встал, говорю, мол" делиться надо, да и сам стал бочку на Певца катить. Ты уж прости, так надо было. Я еще немного хотел посмотреть, понаблюдать, а тут и ты подошел.
– И ты прямо так и подумал, что я из-за Петра? – удивился Савва.
– Нет, врать не буду, – Ржавый улыбнулся, показывая на редкость здоровые зубы. – Не подумал. Но шухер надо было устраивать, чтобы они дверь открыли да тебя впустили. Вот я и затеял разобраться с этим малым. Тем более вертухаи не спешили на подмогу, думали, что мы наконец Певца взялись порешить. Тоже неплохо. Дали мне время разобраться, выяснить у него, что к чему. Раскололся, бедняга.
– Вы его мучили… – печально констатировал Савва.
– Не без этого. Не все умеют, как ты, в чужой головушке мысли читать, так что не обессудь.
– Что же он сказал?
– Что его прислали, чтобы он проследил, как тут и что. Если я сам не возьмусь убирать Певца, он бы с ним начал конфликтовать и так бы повел дело, что Певец и вышел бы во всем виноватый. Это он потребовал вчера, чтобы Певец с ним рубашкой поменялся, он думал, парень в бутылку полезет, откажется, а тот ничего – поменялся. Очень кстати с рубашкой вышло. Теперь скажу – мужики в толчее не разобрали, кто есть кто, били, на ком рубашка была.
– Поверят? – спросил Савва.
– А это уж не моя печаль.
Времени до ужина оставалось еще порядочно, и Ржавый с Саввой перешли к своим обычным разговорам «о душевном», как бывало в Иркутске. Вспомнили Кныша.
– А ты знаешь, я его услышал. Представь себе, передача такая есть: «В нашу гавань заходили корабли». Так там Кныш наш выступил, пел «На Муромской дорожке» и еще что-то такое же жалостное. Твоими стараниями, а как человек высоко поднялся.
Савва улыбнулся.
– Слушайте, Василь Палыч, – вдруг сказал он. – Может, пойдете с нами, а? Я сейчас буду Петра выводить, так и вас заодно выведу. Не хотите уйти на волю?
– На волю? – скривился Ржавый. – А что мне там делать, на этой воле? Даже к своим податься не смогу. Как им объяснить, что я вышел? Побега не совершал, это им будет известно, под амнистию не попадал. Расскажу, что ты вывел – кто поверит такой сказке? Скажут, ссучился, да и порешат. А без своих куда мне еще деваться, у меня боле и нет никого.
– Пойдемте со мной, на первое время я вас устрою.
– Да нет, ну ее, эту волю, не понимаю я там ничего, законов этих тамошних, верней – беззаконья. Беспредел там один, не хочу. Выпустят, когда время придет, тогда и посмотрим, хорошо бы на химию куда отправили, там бы и осел.
– Ну как хотите, Василь Палыч, неволить не могу, – сказал Савва. – А за Петра – спасибо.
В этот момент в коридоре послышался знакомый шум: заключенным несли ужин.
– Ну, бывай, Саввушка, – сказал Ржавый. – Может, еще увидимся.
– До свидания, Василь Палыч, счастливо вам, – улыбнулся Савва. Он оглянулся на Петра:
– А теперь иди ко мне, возьми меня за руку и делай все, что я скажу, а если не скажу, то делай то, что делаю я.
Савва взял Петра за руку, они подошли к двери и замерли у стены. И Ржавому, который смотрел во все глаза, чтобы ничего не упустить, как в прошлый раз, они были хорошо видны.
Лязгнула дверь. Вот тут-то Савва с Петром и пропали. Только что были тут, стояли у стены – и нет их.
– Так и не усмотрел, дурья башка, – выругался про себя Ржавый, а вслух спросил:
– Опять вчерашний брандахлыст принесли?
Даша не могла дождаться часа, когда родители наконец придут домой. Ей до-прежнему не разрешали пользоваться Интернетом, когда дома никого не было. Но все равно, не могут же они сидеть за ее спиной каждую секунду.
Наконец вернулся папа.
– Мне нужно кое-что узнать для работы по биологии, – не моргнув глазом, соврала Даша.
– Сейчас, дай мне снять пальто.
– Я уже все сделала, ты только напиши пароль. Я глаза зажмурю.
Феликс Николаевич, вздохнув, подчинился, успев лишь сбросить в коридоре ботинки. Насчет уличной обуви у них в доме было строго.
И дока он возился в прихожей, пока мыл руки, Даша вышла в почту и увидела, что на ее имя пришло письмо.
Даша, я вернулся!
Но пока пусть об этом никто не знает.
У меня над столом висит твоя картинка, я смотрю на нее и думаю о тебе.
Твой Петр.
Даша выскочила на середину комнаты и закружилась от радости.
– Это что, новый танец? – удивленно спросил отец.
– Нет, просто я обожаю биологию!
Отец только покачал головой и исчез на кухне. А Даша не могла усидеть на месте. Петр вернулся! Значит, теперь все будет хорошо.
Воздействие на Шекспира из подвала
– Андрей Кириллович, зайдите, пожалуйста, ко мне.
Голос шефа в очередной раз не обещал приятного разговора. Андрей Кириллович и так собрался идти с неутешительным докладом. Ему надо было обязательно опередить шефа. Но не получилось. Теперь он входил к нему, как двоечник к завучу.
– Что со Скунсом? Какие-нибудь есть подвижки?
Вцепился он в этого Джеймса Бонда. А теперь еще одной новостью его огорошивать.
– Никаких, Георгий Иванович. Прошерстили все, что могли. Можно сказать, весь город. Опросил коллег. Никаких концов. Вроде бы все знают, что он где-то есть, но где – неизвестно. Прямо мифический персонаж какой-то.
– А я ведь его на днях снова видел. Удивляюсь, почему ваши люди не могут с ним встретиться.
– Где видели, Георгий Иванович?
– На приеме у губернатора. Да, Андрей Кириллович, он был именно на приеме у губернатора. И высматривал председателя комитета по строительству. Я, правда, засомневался, он ли. Но через час, когда машина председателя упала с моста в Неву, сомнения отпали. А вы говорите, мифический персонаж.
– Да, это его почерк, – упавшим голосом согласился Андрей Кириллович. – Мы делаем все, что можем, – добавил он тихо. – Это фантом какой-то. – И, выдержав паузу, продолжил:
– Есть еще одна неприятная новость, Георгий Иванович.
– Что за новость? – Беневоленский недовольно придвинул несколько папок с бумагами, показывая, что у него нет больше времени разбираться с пустяками, которые поручены службе безопасности.
– Вчера был арестован студент. Мальчишка оказался торговцем наркотиками, его взяли с поличным и отправили в "Кресты?.
– А нам что за беда? Пусть и разбираются с ним те, кому это поручено.
Андрей Кириллович отрицательно покачал головой:
– Случилась странная неожиданность. Сначала он собрался покончить с собой, повеситься, а потом взял и ушел из камеры.
– Что значит – «ушел»? Как можно уйти из камеры? Они что там, в «Крестах», совсем уже распустились? В пятнашки играют?
– Его кто-то вывел. По уточненным данным, человек, который является его родственником.
– Андрей Кириллович, мы же не дети, сами подумайте, можно ли просто так взять и вывести парня из «Крестов»? И чего это стоит.
Голос шефа в очередной раз не обещал приятного разговора. Андрей Кириллович и так собрался идти с неутешительным докладом. Ему надо было обязательно опередить шефа. Но не получилось. Теперь он входил к нему, как двоечник к завучу.
– Что со Скунсом? Какие-нибудь есть подвижки?
Вцепился он в этого Джеймса Бонда. А теперь еще одной новостью его огорошивать.
– Никаких, Георгий Иванович. Прошерстили все, что могли. Можно сказать, весь город. Опросил коллег. Никаких концов. Вроде бы все знают, что он где-то есть, но где – неизвестно. Прямо мифический персонаж какой-то.
– А я ведь его на днях снова видел. Удивляюсь, почему ваши люди не могут с ним встретиться.
– Где видели, Георгий Иванович?
– На приеме у губернатора. Да, Андрей Кириллович, он был именно на приеме у губернатора. И высматривал председателя комитета по строительству. Я, правда, засомневался, он ли. Но через час, когда машина председателя упала с моста в Неву, сомнения отпали. А вы говорите, мифический персонаж.
– Да, это его почерк, – упавшим голосом согласился Андрей Кириллович. – Мы делаем все, что можем, – добавил он тихо. – Это фантом какой-то. – И, выдержав паузу, продолжил:
– Есть еще одна неприятная новость, Георгий Иванович.
– Что за новость? – Беневоленский недовольно придвинул несколько папок с бумагами, показывая, что у него нет больше времени разбираться с пустяками, которые поручены службе безопасности.
– Вчера был арестован студент. Мальчишка оказался торговцем наркотиками, его взяли с поличным и отправили в "Кресты?.
– А нам что за беда? Пусть и разбираются с ним те, кому это поручено.
Андрей Кириллович отрицательно покачал головой:
– Случилась странная неожиданность. Сначала он собрался покончить с собой, повеситься, а потом взял и ушел из камеры.
– Что значит – «ушел»? Как можно уйти из камеры? Они что там, в «Крестах», совсем уже распустились? В пятнашки играют?
– Его кто-то вывел. По уточненным данным, человек, который является его родственником.
– Андрей Кириллович, мы же не дети, сами подумайте, можно ли просто так взять и вывести парня из «Крестов»? И чего это стоит.