Миллар Маргарет. Как он похож на ангела

   – Почему вы так думаете?
   – Потому что видел сегодня миссис Хейвуд. А она подслушивает чужие телефонные разговоры.
   – Понятно.
   – Это все, что вы хотите сказать?
   – Да.
   – Миссис О'Горман, если у вас есть доказательство, что ваш муж убит, вы обязаны сообщить полиции.
   – Обязана? – с иронией переспросила она. – Жаль, что я не подумала об этом, прежде чем сожгла его.
   – Вы сожгли письмо?
   – Да.
   – Почему?
   – Мы с мистером Хейвудом решили, что так будет лучше.
   – "Мы с мистером Хейвудом", – повторил Куинн. – И давно вы спрашиваете у Джорджа советы?
   – Разве вас это касается, мистер Куинн?
   – В каком-то смысле да.
   – В каком же?
   – Хочу побольше узнать о сопернике, потому что я к вам тоже неравнодушен.
   Она саркастически хмыкнула.
   – Благодарю, мистер Куинн.
   – По крайней мере, я вас развеселил.
   – Нет. Напрасно вы меня считаете наивной и падкой на лесть. Неужели вы думали, что я настолько глупа? Неужели вы думали, что я...
   – Перестаньте, – твердо сказал он.
   Она замолчала от удивления.
   – Мое дело сказать, миссис О'Горман. Можете не верить, можете возмущаться, сути дела это не меняет. Если хотите – забудьте.
   – Давайте забудем оба... Итак... О чем мы говорили?.. Вы непредсказуемый человек, мистер Куинн.
   – Непредсказуемых людей нет, – отозвался Куинн. – Надо просто подумать немного и предсказать.
   – Пожалуйста, не будем говорить о себе... Честно говоря, вы меня сбили с толку, и я теперь не знаю, что делать.
   – Только не ходите за советом к Джорджу. Он вам не помощник. Это была его идея – сжечь письмо?
   – Нет, моя. Он согласился, потому что считал письмо розыгрышем или злой шуткой. Он его не воспринял так серьезно, как я.
   – Кто его написал, миссис О'Горман?
   Она подставила лицо солнечным лучам и на секунду зажмурилась.
   – Подписи не было, а почерка я не узнала. Оно было от человека, который утверждал, что убил моего мужа пять лет назад, в феврале.
   Куинн знал, что, если он скажет хотя бы одно слово сочувствия, она разрыдается.
   – Откуда оно было отправлено? – спросил он.
   – Из Эванстоуна, штат Иллинойс.
   – А содержание?
   – Этот человек писал, что у него рак легких, он недавно об этом узнал и перед смертью хотел бы очиститься от греха.
   – Он описал, как произошло убийство?
   – Да.
   – И указал причину?
   – Да.
   – Почему он это сделал?
   Она снова зажмурилась, теперь страдальчески, и медленно покачала головой.
   – Не могу... Я не могу вам сказать. Мне стыдно.
   – Но вам не было стыдно показывать письмо Джорджу Хейвуду?
   – Мне был необходим совет опытного человека.
   – Джон Ронда тоже опытный человек и к тому же – ваш друг.
   – И к тому же, – с иронией сказала она, – редактор местной газеты и неисправимый болтун. В отличие от него мистер Хейвуд умеет держать язык за зубами. Я не сомневаюсь в его порядочности. Кроме того, мистер Хейвуд знал моего мужа и мог... мог... дать оценку обвинению, которое против него выдвигалось.
   – Этот человек обвинял вашего мужа?!
   – Да. В ужасном поступке... Я ему, конечно, не поверила. Никакая жена не поверила бы такому о своем муже, и все-таки...
   Голос ее, который и так уже перешел в шепот, угас окончательно.
   – Вы поверили, миссис О'Горман?
   – Видит Бог, я не хотела. Но довольно долгое время перед смертью мужа я чувствовала что-то темное между нами, хотя и притворялась, что все в порядке. У меня не было сил зажечь свет и посмотреть, что в этой темноте. А когда я получила письмо, то свет зажегся, – Она потерла глаза, словно пыталась стереть воспоминания. – Мне стало так страшно, что я позвонила Джорджу Хейвуду. Не стоило этого делать, но я была в панике. Я должна была поговорить с человеком, который знал Патрика и работал с ним. С мужчиной. Мне непременно нужно было спросить у мужчины...
   – Почему?
   Она горько усмехнулась.
   – Женщин легко обмануть, даже умных. Особенно умных, наверное. Мистер Хейвуд приехал немедленно. К тому времени я, кажется, уже двух слов связать была не в состоянии. Он вел себя очень спокойно, хотя тоже был взволнован.
   – Как он отнесся к письму?
   – Сказал, что его нельзя принимать всерьез. После каждого убийства находится душевнобольной, утверждающий, что его совершил он. Он, конечно, прав, но в письме было что-то до ужаса настоящее и горькое. И если человек, который его послал, сумасшедший, то болезнь не отразилась на его памяти – все детали сошлись – и на способности излагать мысль на бумаге.
   – Так часто бывает.
   – Я не исключила возможности, что Патрик жив и сам его написал. Но тогда получается слишком много расхождений. Во-первых, это не его стиль. Во-вторых, на конверте было написано: Калифорния, Чикото, миссис Патрик О'Горман. Не мог же он забыть название улицы и номер дома! В-третьих, почерк не его. Патрик был левша и писал с сильным наклоном влево, а в письме наклон вправо, и почерк неустоявшийся, как у школьника. Но самое главное – Патрик не мог обвинить себя в этом. Никакой мужчина не написал бы такого о себе.
   – Этот человек утверждал, что хорошо знал вашего мужа?
   – Нет. Он его в тот вечер видел впервые. Бродяжничал, жил на реке. Когда началась буря, решил укрыться в Бейкерсфилде, это дальше по дороге. Вышел на шоссе и стал голосовать, и Патрик посадил его, а потом... Нет, нет, не верю!
   Но Куинн знал, что она верит, и никакие слезы не в состоянии этого смыть. Она плакала почти беззвучно, спрятав лицо в ладонях. Слезы просачивались между пальцами и стекали за обшлага холщовой куртки.
   – Миссис О'Горман, – сказал он, – Марта. Послушайте, Марта. Хейвуд, наверное, прав, это письмо садистская шутка.
   Она подняла голову и с отчаянием посмотрела на него.
   – За что меня можно так ненавидеть? – Ее голос дрожал от детской обиды.
   – Больной человек может возненавидеть любого, и без всякой причины. Каков был тон письма, что в нем главное?
   – Горечь и сожаление. И страх, страх смерти. И ненависть, но не ко мне, а к себе, за то, что он сделал, и к Патрику, за то, что он заставил его сделать.
   – Он обвинял вашего мужа в непристойных намерениях, вы это хотите сказать, Марта?
   – Да, – еле слышно выдохнула она.
   – Потому вы и сожгли письмо, вместо того чтобы передать его в полицию?
   – Я должна была его уничтожить ради детей, себя и... да, ради Патрика тоже. Неужели вы не понимаете?
   – Конечно, понимаю.
   – Если бы я пошла в полицию, то потеряла бы все, ничего не получив взамен. Я и так уже многое потеряла, но это моя личная потеря, и я справляюсь с ней только потому, что мои дети живут нормальной жизнью и имя Патрика осталось незапятнанным. Поэтому если вы сообщите о письме в полицию, я буду все отрицать, и мистер Хейвуд тоже. Он мне обещал. Письма не было.
   – Надеюсь, вы понимаете, какую ответственность берете на себя, скрывая улики тяжелейшего преступления?
   – Да, я знаю, что нарушила закон. Но меня это не волнует. Странно, я всегда была законопослушной, но в тот момент меня совершенно не трогала юридическая сторона дела. Если из-за меня убийца останется безнаказанным – Бог с ним. Зато не пострадают невинные люди. Правосудие и справедливость не всегда одно и то же. Или вы еще слишком молоды и мстительны, чтобы это понимать?
   – Не так уж я молод, – ответил Куинн. – И никогда не был мстительным.
   Она долго изучающе смотрела на него.
   – А по-моему, права я, – сказала она серьезно и с оттенком грусти.
   – Нет, – сказал он.
   – Вам бы, разумеется, хотелось, чтобы я побежала в полицию?
   – Нет, просто...
   – Хотелось бы, хотелось. Вы считаете, что если закон требует око за око, то столько и получается. Это не так. Простой арифметикой закон не довольствуется. Ему нужно уравнение, где одному оку соответствует множество чьих-то глаз, и если они живые – закону все равно. Так вот, эти глаза не будут принадлежать мне и моим детям. Если понадобится, я поклянусь на десяти Библиях перед Верховным судом, что не получала никакого письма, касающегося смерти мужа.
   – И Джордж тоже поклянется?
   – Да.
   – Потому что любит вас?
   – Вы слишком романтично настроены, – холодно ответила она. – Надеюсь, это ненадолго. Нет, мистер Хейвуд в меня не влюблен. Он всего лишь пришел к тому же выводу, что и я. Чем бы ни было письмо – розыгрышем, как считает он, или правдой, как считаю я, – мы оба решили, что обнародовать его было бы безумием. И я его сожгла. Знаете, где? В печке на кухне, и пепел давно вылетел в трубу. Оно существует только в памяти моей, мистера Хейвуда и человека, который его написал.
   – Меня вы не считаете?
   – Нет, мистер Куинн. Вы его не видели и не можете быть уверены, что оно существовало. Вдруг я вас обманула?
   – Сомневаюсь.
   – Ах, если бы его не было! Если бы!..
   Порыв ветра унес окончание фразы, как пепел от письма. Она смотрела на Куинна, но не видела его, ее взгляд был сосредоточен на чем-то там, в прошлом.
   – Марта...
   – Пожалуйста, не называйте меня Мартой.
   – Это ваше имя.
   Она подняла голову.
   – Я миссис Патрик О'Горман.
   – Это было давно, Марта. Проснитесь! Свет зажегся.
   – Не хочу!
   – Но он зажегся, вы сами сказали.
   – Я этого не вынесу, – прошептала она. – Мы были такой счастливой семьей... А теперь все превратилось в грязь. И мне ее не смыть, остается только делать вид, продолжать делать вид, что...
   – Притворяйтесь на здоровье, я вам не помеха, но хочу заметить, что вы все видите в искаженном, преувеличенном свете. Ваша жизнь не рухнула с небес в грязь только потому, что О'Горман проявил интерес к мужчине. Вы жили не на небе, а пониже, как все остальные. И грязь эта, кстати, не обязательно такая уж грязная. Вы не трагическая героиня с роковой судьбой, а О'Горман не герой и не злодей, он был всего лишь несчастным человеком. Когда мы с вами разговаривали в прошлый раз, вы назвали себя реалисткой. Вы по-прежнему о себе такого мнения?
   – Не знаю. Раньше я справлялась со своей жизнью.
   – Потому что брали на себя ответственность за О'Гормана?
   – Да.
   – То есть жертвовали собой, чтобы скрыть слабость и ошибки О'Гормана. А теперь, когда поняли, что жертва была напрасной, не в состоянии признаться в этом? Вы заявляете, гордо выпрямившись, что вас зовут миссис Патрик О'Горман, и тут же шепчете про грязь. Когда вы придете к компромиссу?
   – Вас это не касается.
   – Теперь касается.
   Она посмотрела на него с некоторым испугом.
   – Что вы собираетесь делать?
   – А что мне остается делать? – устало спросил он. – Ждать, когда вам надоест кидаться из одной крайности в другую и вы примиритесь с чем-нибудь похуже рая, но лучше ада. Как вы думаете, возможно такое?
   – Не знаю. Я не могу говорить об этом здесь и сейчас.
   – Почему?
   – Уже темно. Надо позвать детей. – Она встала, но неуверенно и так же неуверенно спросила: – Вы поужинаете с нами?
   – С радостью. Но в другой раз. Не хочу, чтобы дети восприняли меня как незваного гостя. Это место принадлежит им, вам и О'Горману. Я подожду, пока найду место, которое вы и дети разделите со мной.
   – Пожалуйста, не говорите так. Мы едва знакомы.
   – В прошлый раз вы сказали кое-что, с чем я согласился. Вы сказали, что я слишком стар для любви. Теперь все иначе. Теперь мне кажется, что я был слишком молод и одинок, чтобы полюбить по-настоящему.
   Она отвернулась, наклонив голову, и он увидел белую полоску шеи, резко контрастировавшую с загаром лица.
   – У нас нет ничего общего. Ничего.
   – Откуда вы знаете?
   – Джон Ронда рассказывал мне о вас – где вы жили, чем занимались. Это не для меня, и я не настолько глупа, чтобы надеяться изменить вас.
   – Я уже меняюсь.
   – И давно? – Она улыбнулась, но глаза ее оставались печальными. – Вы действительно чересчур романтичны. Люди не меняются по желанию, даже и по собственному.
   – Вы слишком долго были несчастной, Марта. Вы разочарованы.
   – А что, можно снова очароваться?
   – За других не поручусь, но со мной это произошло.
   – Давно?
   – Не очень.
   – Как?
   – Не знаю.
   Он не знал как, но помнил с точностью до минуты когда. Аромат сосен, луна, висящая над деревьями, как золотая дыня, звезды, рассыпавшиеся по небу ясным дождем. И голос Сестры Благодать с оттенком нетерпения: "Можно подумать, вы в первый раз видите небо". – "Пожалуй, так оно и есть". – "Но оно каждую ночь такое". – "Я бы не сказал". – "А вдруг на вас снисходит откровение свыше?" – "Я восхищаюсь вселенной".
   Марта смотрела на него с интересом и тревогой.
   – Что с вами случилось, Джо?
   – Наверное, я снова влюбился в жизнь, стал частью мира после долгого отсутствия. Самое смешное, что произошло это в месте, из которого все мирское тщательно изгоняется.
   – В Башне?
   – Да. – Он смотрел, как догорает закат. – После разговора с вами на прошлой неделе я снова там был.
   – Вы видели Сестру Благодать? Спрашивали, зачем она просила отыскать Патрика?
   – Спрашивал. Но она не ответила. Я даже не уверен, что она меня слышала.
   – Почему? Она была больна?
   – В каком-то смысле да. Ее заразили страхом.
   – Чего она боится?
   – Что не попадет в рай. Общаясь со мной по-человечески, она совершила тяжкий грех. К тому же она скрыла от других, что у нее есть деньги, а деньги для Учителя – нечто одновременно грязное и святое. Он странный человек – сильный, властный, безумный, разумеется. Его влияние на окружающих слабеет, и чем меньше рядом становится последователей, тем яростнее и громче он проклинает. Даже наиболее преданные ему люди, такие, как его собственная жена или Сестра Благодать, устали. Что касается молодых, то для них уход из Башни – вопрос времени.
   Он вспомнил окаменевшее лицо Сестры Смирение, ведущей на кухню трех послушных детей с непокорными глазами, обиженный голос Матери Пуресы, давно ускользнувшей из Башни и обитающей в светлых комнатах своего детства вместе с преданным Каприотом.
   – Вы туда вернетесь? – спросила Марта.
   – Да, я обещал. Кроме того, мне нужно сообщить Сестре Благодать, что человек, которого я по ее просьбе разыскивал, мертв.
   – Вы не скажете о письме?
   – Нет.
   – Никому?
   – Никому. – Куинн поднялся. – Мне пора идти.
   – Да.
   – Когда я вас снова увижу, Марта?
   – Не знаю. У меня в голове все перепуталось из-за письма и... из-за того, что вы сказали.
   – Вы сюда приехали сегодня, чтобы спрятаться от меня?
   – Да.
   – Жалеете, что я вас разыскал?
   – Пожалуйста, не спрашивайте. Я ничего не понимаю.
   – Хорошо.
   Дойдя до машины, он оглянулся. Марта зажигала костер, и в свете пламени ее лицо было молодым, теплым и радостным, как во время разговора в больничном кафетерии, когда она вспоминала о прежних счастливых днях.

* * *

   – Мы слышали, что машина уехала, и пришли, – сказал Ричард, с любопытством глядя на мать. – Кто этот человек?
   – Мой друг, – ответила Марта.
   – У тебя разве есть друзья мужчины?
   – А ты хотел бы, чтобы они появились?
   – Наверное, да, – сказал Ричард, подумав.
   – Но так не бывает, мамы не дружат с мужчинами, – серьезно возразила Салли.
   Марта положила дочери руку на плечо.
   – Бывает, когда у мамы больше нет мужа.
   – Почему?
   – Многие мужчины и женщины влюбляются друг в друга и женятся.
   – И потом у них рождаются дети?
   – Иногда.
   – Сколько у тебя будет детей?
   Тут вмешался Ричард.
   – Из всех глупых вопросов, которые я за свою жизнь слышал, этот – самый глупый, – с презрением заявил он. – У старых и седых детей не бывает.
   – Ты не очень-то вежлив, – сказала Марта более резко, чем хотела.
   – Мам, ты что?
   – А то, что ты мог бы для разнообразия быть иногда поласковее.
   – Но я не хотел тебя обидеть!
   – Волосы у меня, кстати, не седые, а темно-русые.
   – "Старый и седой" – так все говорят о взрослых! Я не имел в виду тебя.
   – Меня не интересует, что говорят все, особенно когда это неправда.
   – Какая тебя муха укусила? Сказать ничего нельзя. Мы будем ужинать или нет?
   – Ешьте сами. Я от вас устала.
   Ричард смотрел на нее округлившимися от удивления глазами.
   – И это говорит родная мать. Ну и дела!
   Когда дети заснули, Марта достала из рюкзака зеркало и долго сидела, разглядывая свое лицо при свете огня. Она давно уже не смотрела на себя с интересом, и то, что увидела сейчас, привело ее в уныние. Это было заурядное, круглое лицо, из тех, что нравятся пожилым вдовцам с детьми, которым нужна хозяйка в дом, но никак не одиноким молодым людям вроде Куинна.
   "Идиотка, – подумала она. – В какой-то момент я ему почти поверила. Ричард подоспел вовремя".

Глава 15

   Путь Куинна в мотель лежал мимо здания, где размещалась редакция "Чикото ньюз". В ее окнах горел свет.
   Он не горел желанием видеть Ронду, поскольку должен был скрывать от него слишком много. Но Ронда наверняка знал, что он снова в городе, и Куинн решил зайти, чтобы избежать подозрений.
   Ронда был один и читал "Сан-Франциско кроникл", потягивая из жестянки пиво.
   – Привет, Куинн, Садитесь, чувствуйте себя как дома. Пива хотите?
   – Нет, спасибо.
   – Мне уже донесли, что вы вернулись в наш славный город. Что поделывали на прошлой неделе? Пробивались к истине?
   – Нет, – ответил Куинн. – Нянчил одного псевдоадмирала в Сан-Феличе.
   – Новости есть?
   – Какие?
   – Вы прекрасно знаете какие. Есть что-нибудь новое об О'Гормане?
   – Ничего, что можно было бы напечатать. Слухи, мнения, воспоминания и никаких конкретных доказательств. Я начинаю склоняться к вашей теории бродяги.
   – Да? – польщенно и недоверчиво спросил Ронда.
   – Она больше других соответствует фактам.
   – Дело только в этом?
   – Да. А что?
   – Ничего. Проверяю вас на тот случай, если вы разузнали что-то, но предпочитаете держать в секрете. – Ронда швырнул пустую жестянку в мусорную корзину. – Поскольку все сведения вы получили от меня, с вашей стороны было бы нехорошо скрывать что-нибудь, согласны?
   – Конечно, согласен, – сказал Куинн, честно глядя ему в глаза. – Я целиком и полностью за хорошее поведение.
   – Я серьезно, Куинн.
   – Я тоже.
   – Тогда говорите серьезно!
   – Ладно.
   – Пойдем по второму кругу. Чем вы занимались всю неделю?
   – Я уже ответил, подвизался у адмирала в Сан-Феличе. – Куинн понимал, что должен сообщить что-нибудь Ронде, чтобы тот успокоился. – Разговаривал один раз с сестрой Альберты Хейвуд Руфью и узнал кое-что если не об О'Гормане, то об Альберте Хейвуд. Но еще больше я о ней узнал, когда съездил в тюрьму Теколото.
   – Вы виделись с Альбертой? С ней самой?
   – Да.
   – Черт побери, я столько лет пытаюсь к ней прорваться! Как вам это удалось?
   – У меня есть лицензия, выданная в штате Невада, она всегда неплохо действует на стражей закона.
   – Ну как Альберта? – возбужденно спросил Ронда. – Сказала что-нибудь интересное? О чем вы говорили?
   – Об О'Гормане.
   – Да вы что? Как раз это мне... – Не ликуйте. Она весьма своеобразно отзывалась о нем.
   – То есть?
   – У нее идея, что шум вокруг О'Гормана ее и погубил: она-де увлеклась вместе со всеми расследованием, стала невнимательна в работе и допустила в конце концов ту самую ошибку, которая стоила ей свободы. По ее словам, О'Горман исчез, чтобы отомстить ей за высокомерие или за то, что его уволил в свое время Джордж.
   – Альберта во всем винит О'Гормана?
   – Да.
   – Но это безумие, – сказал Ронда. – Помимо прочего это означает, что О'Горман знал о ее проказах за месяц до того, как к ней пришли ревизоры, и рассчитал, какой эффект произведет на нее шум от его исчезновения. Она понимает, что это невозможно?
   – Альберта думает не о возможностях, а о собственной судьбе, и, как я сказал, весьма своеобразно. Она отказывается верить, что О'Горман мертв, потому что, по ее словам, если его убили, ей некого винить в своем несчастье. Она должна верить в то, что О'Горман исчез, чтобы отомстить. Без О'Гормана ей придется предъявить счет себе, а к этому она пока не готова, да и не будет готова никогда.
   – Значит, она спятила?
   – Похоже на то.
   – Почему?
   – Пять лет в камере меня бы доконали, – сказал Куинн. – Ей, видимо, тоже хватило.
   Он вспомнил зал свиданий в Теколото и почувствовал презрение и неприязнь, но не к Альберте Хейвуд, а к обществу, которое отторгает часть себя самого и удивляется потом, что с ним неладно.
   Ронда ходил взад и вперед по комнате, будто в камере находился он.
   – Этого я напечатать не могу. Слишком многим не понравится.
   – Вот именно.
   – Джордж Хейвуд в курсе?
   – Наверняка. Он у нее бывает каждый месяц.
   – Кто вам сказал?
   – Разные люди, включая саму Альберту. Ей посещения Джорджа в тягость, да и ему нелегко, но он продолжает ездить.
   – Значит, он притворялся, что порвал с ней, чтобы сбить с толку мать?
   – Не исключено, что кого-нибудь еще.
   – Джордж странный человек, – сказал Ронда, хмурясь и глядя в потолок. – Я его не понимаю. То он такой скрытный, что не скажет, какое сегодня число, а то вдруг хватает меня за пуговицу и рассказывает полчаса, как поедет на Гавайи. Зачем?
   – Чтобы вы напечатали это в газете. Так я думаю.
   – Но он никогда не давал нам материала для светской хроники, поднимал крик, если его имя упоминалось в списке гостей на званом обеде. Откуда этот поворот на сто восемьдесят градусов?
   – Ему очень хочется, чтобы все знали о его поездке на Гавайи.
   – "Наш плейбой" и все такое? Нет. Это не похоже на Джорджа.
   – Многое из того, что Джордж сейчас делает, на него не похоже, – сказал Куинн. – Зачем-то ему это надо. Ну, мне пора. Я и так вас задержал.
   Ронда открыл очередную жестянку пива.
   – Куда спешить? Я повздорил с женой и отсиживаюсь, пока она не остынет. Составьте мне компанию. Как насчет пива?
   – Так же, спасибо.
   – Между прочим, вы после приезда видели Марту О'Горман?
   – А в чем дело?
   – Да так. Жена звонила ей в больницу днем, чтобы пригласить на ужин в воскресенье, и ей сказали, что Марта больна, а когда жена поехала к ней домой, чтобы помочь, ни Марты, ни детей, ни машины не было. Я думал, вы знаете, где она.
   – Вы чересчур высокого мнения о моей проницательности. Пока, Ронда.
   – Стойте! – Ронда вдумчиво глядел на пиво. – У меня предчувствие. Насчет вас, Куинн. И оно говорит мне, что вы кое о чем узнали. И скорее всего, о чем-то важном. Нехорошо скрывать это от меня после всего, что я для вас сделал. Я ведь ваш лучший друг. Я дал вам полное досье О'Гормана.
   – Да, мы с вами друзья не разлить водой, – сказал Куинн. – И вот вам мой дружеский совет: ложитесь спать. А что касается предчувствия, то выпейте аспирин, может, пройдет.
   – Вы так думаете?
   – Иногда я ошибаюсь.
   – Сейчас вы точно ошибаетесь. Думаете провести старого газетного волка? У меня интуиция!
   Поднявшись, чтобы проводить Куинна, Ронда наткнулся на угол стола, и Куинн подумал, что сила его интуиции находится в прямой зависимости от количества выпитого.
   Он был рад снова выйти на воздух. Дул свежий ветер, и пустынный днем город наполнился после захода солнца. Все магазины были открыты, перед кинотеатрами выстроились очереди. Машины, набитые подростками, колесили по улицам, оглушая прохожих гудками, визгом шин и криками радио.
   В мотеле Куинн поставил машину в гараж и закрывал дверь, когда кто-то позвал его из-за куста жасмина:
   – Мистер Куинн! Джо!
   Он обернулся и увидел Вилли Кинг, прислонившуюся к стенке гаража, словно ей было нехорошо. Она смотрела на Куинна остекленевшими глазами, и лицо у нее было таким же белым, как цветы на кустах.
   – Я вас жду. Давно, – сказала она, – целую вечность. Я не знаю, что делать.
   – Устраиваете очередное представление, Вилли?
   – Нет! Нет! Это правда.
   – Настоящая правда?
   – Бросьте! Всегда заметно, когда человек врет, а когда нет.
   – В вашем случае – не всегда.
   – Ну что ж, – сказала она, стараясь говорить с достоинством, – тогда не смею вас больше беспокоить.
   – Как хотите.
   – Она пошла прочь, и тут Куинн заметил, что на ногах у нее старые матерчатые тапочки. Вряд ли бы она надела их, если собиралась устроить представление. Он окликнул ее, и она после секундного колебания вернулась.
   – В чем дело, Вилли?
   – Во всем. Вся моя жизнь пошла прахом.
   – Пойдемте ко мне в номер и поговорим спокойно.
   – Нет.
   – Вы не хотите говорить со мной?
   – Я не хочу идти к вам в номер. Это неприлично.
   – Может быть, – сказал Куинн, улыбаясь. – Тут есть еще внутренний двор, пойдемте туда.
   Двор состоял из нескольких квадратных ярдов травы, окружавшей плавательный бассейн величиной с большую лохань. В нем никто не купался, но на бетонной дорожке видны были мокрые детские следы и на воде покачивался крохотный синий матрасик. От мотеля и улицы двор загораживали олеандры, усеянные розовыми и белыми цветами.
   Шезлонги были убраны на ночь, и Куинн с Вилли уселись прямо на траву, еще теплую от солнца. Вилли подавленно и смущенно молчала.
   – Хорошая трава, – услышал наконец Куинн. – Очень трудно добиться, чтобы она была такой в нашем климате. Распылитель приходится держать включенным чуть ли не круглые сутки, но и тогда из земли не вымывается достаточно щелочи...
   – Значит, вам трава покоя не дает?
   – Нет, – сказала она.
   – А что?
   – Джордж. Джордж уехал.
   – Вы это и раньше знали.
   – Да нет же! Он действительно уехал. И никто не знает куда.