Миллар Маргарет. Как он похож на ангела

   – Вы уверены?
   – Я уверена только в одном: ни на каких Гавайях его нет. – Она осеклась и прижала к горлу ладонь, словно стараясь унять боль. – Он соврал мне. Он мог сказать мне о себе любую правду, что угодно, и я бы все равно его любила, но он соврал, он сделал из меня дуру!
   – Что случилось, Вилли?
   – Когда вы ушли сегодня, мне стало не по себе. Подозрительность – как заразная болезнь. Я позвонила во все авиакомпании Лос-Анджелеса – сплела им историю про срочное семейное дело, по которому мне с Джорджем нужно связаться, а я не уверена, улетел он на Гавайи или нет. Они проверили все списки пассажиров за вторник и среду, и Джорджа Хейвуда ни в одном нет.
   – Они могли ошибиться. Или Джордж улетел под другим именем.
   – Нет, – с горечью сказала Вилли. – Он сбежал. Я уверена. От меня, от своей матери и от борьбы, которую мы с ней ведем из-за него. О, мы, разумеется, порядочные женщины, до драк у нас не доходит, но все равно это ужасно. Наверное, у него наступил предел, а поскольку принять решения он не мог ни в ее, ни в мою пользу, то сбежал от нас обеих.
   – Это был бы поступок труса, а Джордж – по тому что я о нем слышал, – храбрый человек.
   – Может, это я превратила его в труса, сама того не замечая. Но, по крайней мере, ей он тоже не сказал! Если бы вы знали, как я рада! Надо было не звонить ей, а поехать прямо домой, чтобы посмотреть, какое у старой ведьмы будет выражение лица, когда она узнает, что ее дорогой Джордж уехал вовсе не на Гавайи.
   – Вы ей звонили?
   – Да.
   – Зачем?
   – Мне хотелось, мне ужасно хотелось, чтобы ей было так же плохо, как и мне, чтобы она тоже сидела и мучилась: вернется Джордж или нет, – хрипло сказала Вилли.
   – По-моему, вы драматизируете события. С чего бы ему не вернуться?
   Она беспомощно развела руками.
   – Вы знаете больше, чем говорите, Вилли?
   – Не слишком много. В последнее время его грызло что-то, о чем он предпочитал молчать.
   – То есть с тех пор, как я приехал в Чикото?
   – Нет, еще раньше, но когда появились вы со своими вопросами, он стал просто невыносим.
   – Возможно, он боялся моих вопросов, – сказал Куинн, – и из города убежал от меня, а не от вас с матерью?
   Она с минуту молчала.
   – Почему он должен вас бояться? Ему нечего скрывать, кроме... кроме того случая, когда я подошла к вам в кафе.
   – Так это была его затея?
   – Да.
   – Чем он ее объяснял?
   – Он сказал, – последнее слово она выговорила с невольной горечью, – он сказал, что вы, скорее всего, вымогатель, и просил задержать вас, пока он будет обыскивать номер.
   – Откуда он узнал, где мой номер и что я вообще существую?
   – От меня. Я слышала, как вы говорили в редакции с Рондой. Когда вы упомянули об Альберте, я подумала, что надо немедленно сообщить Джорджу, и позвонила ему. Он велел ехать за вами и узнать, кто вы и где остановились.
   – Значит, ваше внимание привлек не О'Горман, а Альберта?
   – Ронда не называл ее по имени, но он говорил о растратчице из банка, а кто это, если не она?
   – Вы всякий раз бежите к телефону, когда кто-нибудь вспоминает Альберту?
   – Нет. Но в вас было что-то подозрительное. Что-то чересчур цепкое. К тому же, если честно, это был повод поднять себе цену в глазах Джорджа. У меня нечасто бывает такая возможность, – серьезно добавила она. – Я обыкновенная женщина. Куда мне тягаться с подвигами миссис Хейвуд, по сравнению с которой все вокруг кажутся заурядными!
   – Вилли, у вас из-за нее самый настоящий комплекс!
   – Ничего удивительного. Она – причина всех моих бед. Иногда мне кажется, что я и в Джорджа-то влюбилась потому, что она меня ненавидела. Страшно говорить такое, Джо, но она не человек, она монстр!
   Я с каждым годом все лучше понимаю, почему Альберта пошла на преступление. Это был ее бунт против матери! Она знала, что в один прекрасный день попадется. Возможно, она специально все затеяла, чтобы уничтожить старуху, и для миссис Хейвуд это не секрет, она не так глупа – большего комплимента ей от меня не дождаться. Вот почему она отказалась от Альберты и потребовала от Джорджа того же.
   Куинн с сомнением смотрел на Вилли.
   – Но Альберта могла найти множество других способов наказать мать. К чему ей было садиться в тюрьму? К чему позорить Джорджа?
   Вилли методично выдергивала из земли травинки, будто молоденькая девушка, гадающая на ромашке: любит – не любит.
   – Как вы думаете, Джо, куда он уехал?
   – Не знаю. И почему – тоже не знаю.
   – Он уехал от матери и от меня.
   – Но он это и раньше мог сделать.
   Совпадение во времени – вот что интересовало Куинна. Марта О'Горман показывает Джорджу письмо и, хотя тот убеждает ее, что оно – всего лишь грубая шутка, Марта видит, что он чем-то взволнован. Вскоре он сообщает знакомым и малознакомым, что едет лечиться на Гавайи. Он даже делает так, чтобы об этом было упомянуто в местной газете.
   – Скажите, Джордж обычно делится с окружающими своими планами?
   – Нет. Он удивил меня в последний раз.
   – Почему он изменил своему правилу, как вы думаете?
   – Понятия не имею.
   – А мне кажется, я знаю, в чем дело, но вам, Вилли, это не понравится.
   – Вы считаете, что может быть хуже, чем сейчас?
   – Гораздо хуже, – сказал Куинн. – Боюсь, что Гавайи это алиби на случай, если здесь, в Чикото, произойдет из ряда вон выходящее событие.
   Она упрямо продолжала дергать травинки.
   – Пока ничего не случилось.
   Куинн видел, что ей страшно.
   – Да, но я хочу, чтобы вы были осторожны, Вилли.
   – Почему я?
   – Он вам доверял. Возможно, он считает, что вы знаете лишнее.
   – Джордж никому ничего не доверял, – с болью сказала Вилли. – Он всегда был сам по себе, как Альберта. Это две устрицы. Захлопнут створки – и все.
   – Но иногда их створки приоткрываются. Друг для друга. Или вы все еще не верите, что Джордж видится с сестрой?
   – Верю.
   – Вспомните, Вилли, вы когда-нибудь заставали Джорджа врасплох? Скажем, когда он был очень взволнован, или выпивал лишнее, или принимал транквилизаторы?
   – Джордж не обсуждал со мной своих проблем, и он редко пьет. Иногда, во время приступов астмы, ему приходится пить много лекарств, но...
   – Вы когда-нибудь видели его в таком состоянии?
   – Иногда. Но он мало чем отличался от себя обычного. – Вилли задумалась и оставила в покое траву, как бы сосредоточив все усилия на том, чтобы вспомнить. – Три года назад ему удалили аппендикс, и отвозила его в больницу я, потому что миссис Хейвуд отказалась. Она сидела дома и вопила, что если бы Джордж ел овес и коренья, аппендикс был бы в полном порядке. Так вот, я была с ним в палате, когда он приходил в себя после наркоза, и слышала, как он орал. И что. Позднее он отказывался верить, что мог такое сказать. Сестры были в шоке, потому что он требовал, чтобы они немедленно оделись, неприлично, мол, работать голыми.
   – Он понимал, что вы рядом?
   – Не совсем.
   – То есть?
   – Он считал, что рядом Альберта, – сказала Вилли. – Джордж называл меня ее именем и говорил, что я – впавшая в идиотизм старая дева, которой надо бы понимать...
   – Что именно понимать?
   – Не сказал. Но злился страшно.
   – Почему?
   – Она отдала какую-то его старую одежду нищему, который проходил мимо их дома. Он называл ее доверчивой, слезливой кретинкой, и правды в этом было не больше, чем в голых медсестрах. Если Альберта действительно отдала вещи Джорджа какому-то нищему, у нее были на то причины. Хейвуды – не добрые самаритяне. Они могут жертвовать в благотворительные фонды, но не подают тем, кто к ним стучится. Я думаю, что добрая Альберта и устроившие стриптиз сестры – из одной компании.
   – Вы потом спрашивали Джорджа об этом?
   – Я процитировала кое-какие его высказывания.
   – И что он?
   – Смеялся, хотя и смущенно. Он ужасно мнительный и больше всего на свете боится выставить себя дураком. Но чувство юмора у него есть, так что голые медсестры пришлись ему по вкусу.
   – А как он реагировал на упоминания об Альберте? Тоже смеялся?
   – Что вы! Ему было стыдно, что он так о ней говорил, даже и в бреду.
   Окончательно потеряв интерес к игре в "любит не любит", Вилли перенесла внимание на дырку, проверченную в тапке большим пальцем, и принялась выдергивать из нее нитки, словно птица, собирающая подстилку для гнезда. Олеандры заглушали городской шум.
   – Как у Джорджа с деньгами, Вилли?
   Она недоуменно посмотрела на Куинна.
   – Конечно, он не миллионер, и ему приходится много работать, но дела идут неплохо. Хуже, чем лет пять назад, но неплохо. На себя он почти не тратит, а вот на мать... Когда ей в прошлый раз делали подтяжку, Джордж выложил тысячу долларов. Ну и, ясное дело, ей пришлось полностью обновить гардероб, чтобы он соответствовал юному личику.
   – Джордж тоже игрок, как Альберта?
   – Нет.
   – Вы уверены?
   – Как я теперь могу быть в чем-то уверена? – беспомощно спросила Вилли. – Могу только сказать, что он никогда об этом не говорил и по натуре человек не азартный. Джордж планирует, а не доверяет случаю. Как он разозлился, когда я поставила на одну лошадь в прошлом году во время дерби! Но, с другой стороны, я проиграла, так что он, наверное, был прав.
   "Джордж и Альберта, – думал Куинн. – Две улитки, планирующие каждый шаг, никогда полностью не закрывавшие створки друг для друга. Нет ли у них какого-нибудь общего плана? Странно, что Джордж исчез незадолго до того, как дело Альберты будет слушаться вновь. Если, конечно, это не часть плана".
   Замысловатая прическа Вилли осела и сползла на сторону, отчего казалось, что она слегка подшофе. Ей это шло. Суждения Вилли тоже не отличались трезвостью.
   – Джо.
   – Да.
   – Как вы думаете, где Джордж?
   – Не исключено, что где-то поблизости, в Чикото.
   – Вы хотите сказать, что он живет здесь, под чужим именем, в каком-нибудь пансионе или в гостинице? Это невозможно. Его все знают. И зачем ему прятаться?
   – А если он чего-то ждет?
   – Чего?
   – Не знаю.
   – Если бы он только посоветовался со мной! Если бы спросил у меня... – Ее голос снова прервался, но она быстро спохватилась: – Хотя, что я говорю? Джордж не спрашивает, он приказывает.
   – И вы надеетесь изменить его, когда он на вас женится?
   – А я не буду его менять. Я люблю слушаться. – Ее губы сжались в упрямую, тонкую полоску. – Очень люблю.
   – Тогда вот вам мой приказ: отправляйтесь домой спать.
   – Мне не это нужно.
   – Вилли, посмотрим правде в глаза: не очень-то вы любите слушаться.
   – Нет, люблю, когда мне приказывает тот, кто надо.
   – Но его здесь нет. Так что довольствуйтесь заменителем.
   – Тоже мне заменитель, – пробурчала она. – Вами самим помыкать можно. Вы и щенка не уговорите.
   – Правда? А некоторые животные, особенно женского пола, воспринимают меня вполне серьезно.
   Она покраснела.
   – Хорошо, я поеду домой, но не потому, что вы мне велели. И не волнуйтесь за нас с Джорджем, я сумею его обломать – когда мы поженимся.
   – Представляете, Вилли, какое количество женщин произносило эти слова под занавес?
   – Представляю. Но мне нужно во что-то верить.
   Он проводил ее до машины. Они шли молча, не касаясь друг друга, как двое посторонних, случайно оказавшихся рядом и поглощенных собственными проблемами. Когда она включила зажигание, он тронул ее за плечо, и она ответила быстрой, смущенной улыбкой.
   – Езжайте осторожно, Вилли.
   – Да.
   – Все будет хорошо.
   – Вы готовы дать мне письменную гарантию?
   – Никто в этом мире не получает письменных гарантий, – сказал Куинн. – Хватит, вы ее достаточно долго ждали.
   – Больше не буду.
   – Спокойной ночи, Вилли.
   В вестибюле мотеля Куинн застал не только клан Фрисби в полном составе, но и других людей, которых он тут прежде не видел. Они все говорили одновременно, и радио было включено на полную мощность. Шум стоял, как на встрече выпускников. Джазовая музыка, лившаяся из радио, дополняла картину.
   Заметив Куинна, Фрисби поспешил к нему, запахивая купальный халат. Его лицо сияло от пота и возбуждения.
   – Мистер Куинн! Подождите минуту!
   Куинн остановился и почувствовал, что сейчас что-то произойдет. Пол под его ногами качнулся, как от подземного толчка.
   – Спасибо, мистер Фрисби, ключи у меня есть.
   – Знаю, но я подумал, что радио у вас в комнате выключено и вы до утра не узнаете, что случилось. – Слова хлюпали во рту Фрисби, словно одежда в стиральной машине. – Это невероятно!
   – Что?
   – Такая тихая, незаметная женщина, никогда бы не подумал, что она на это способна!
   "Марта, – подумал Куинн, – что-то случилось с Мартой". У него возникло желание протянуть руку и зажать Фрисби рот, чтобы тот ничего больше не сказал, но он сдержался.
   – Я чуть не упал, когда услышал. Жена прибежала, потому что думала – мне плохо, так я вскрикнул. "Бесси, – говорю, – Бесси, ты себе представить не можешь, что произошло!" Она говорит: "Марсиане высадились?" – "Нет, – говорю, – Альберта Хейвуд сбежала из тюрьмы".
   – Господи! – вырвалось у Куинна, но не от удивления, а от радости. Он испытал такое облегчение, что несколько мгновений ничего не понимал и мог думать только о Марте. С ней было все в порядке. Она по-прежнему сидела у костра, глядя на огонь. Она была в безопасности.
   – Да, сэр, спряталась в грузовике, который привозит конфеты для автоматов в столовой, и была такова!
   – Когда это случилось?
   – Сегодня днем. Деталей тюремные власти не сообщили, но ее нет! Вернее, она есть, но не там, где надо! – Смех Фрисби больше напоминал нервную икоту. – Ее все еще не нашли, потому что грузовик по дороге несколько раз останавливался и она могла вылезти где угодно. Я думаю, она это заранее спланировала и ее в условленном месте ждал дружок с машиной.
   "На сей раз он, кажется, прав, – подумал Куинн. – Только вместо дружка ее поджидал в зеленом "понтиаке" братец".
   Устрицы вылезли из раковин и привели свой план в действие.
   – Она и сюда может заявиться, – сказал Фрисби.
   – Почему?
   – В кино преступники всегда возвращаются на место преступления, чтобы восстановить справедливость. Что, если она невиновна и собирается это доказать?
   – Не знаю, что она собирается доказать, но в ее вине я не сомневаюсь. Спокойной ночи, мистер Фрисби.
   Долгое время Куинн лежал без сна, слушая урчание кондиционера и злые голоса супружеской пары из соседнего номера, ссорившейся из-за денег.
   "Деньги", – ударило вдруг его. Сестре Благодать деньги прислал ее сын, живущий в Чикаго, а письмо Марте О'Горман было опущено в Эванстоуне, штат Иллинойс^[10]. Сын в Чикаго и письмо из Эванстоуна. Если между ними существует связь, то Сестра Благодать об этом знает.

Глава 16

   Когда солнце было всего лишь белесым отсветом на ночном горизонте, Сестра Благодать уже знала, что день будет прекрасный. Ступая босыми ногами по темной тропинке, ведущей к умывальной, она напевала. Пела она и когда мылась, и ей было все равно, что вода ледяная, а мыло, сваренное в Башне, шершавое и неприятно пахнет. "Славный день Господь послал нам, новый, славный день".
   – Мир тебе, – сказала она вошедшей Сестре Смирение. – Какое хорошее утро, правда?
   Та, со стуком опустив керосиновую лампу, которой освещала себе дорогу, ворчливо сказала:
   – Что в нем хорошего и с чего это ты так веселишься?
   – Не знаю, Сестра. Но мне хорошо!
   – По-моему, у нас слишком много дел, чтобы петь и радоваться.
   – Но работать можно и с радостью!
   – Не знаю, не пробовала.
   – Бедная, у тебя опять болит голова?
   – Ты бы лучше за своей головой следила. О себе я позабочусь.
   Сестра Смирение зачерпнула из тазика пригоршню воды, ополоснула лицо и вытерлась тряпкой из старой рубахи.
   – Другие после Уединения ведут себя иначе.
   – Но мое Уединение кончилось, – сказала упавшим голосом Сестра Благодать. Это было тяжелое время, и ей стало легче, лишь когда она узнала, как трудно было общине без нее. Учителю пришлось сократить наказание с пяти дней до трех, поскольку он не справлялся с Матерью Пуресой. К тому же Брат Венец упал с трактора и подвернул лодыжку. "Я им нужна", – подумала она, и настроение у нее вновь поднялось, хотя в комнате было по-прежнему мрачно, а Сестра Смирение смотрела на нее все так же осуждающе. "Я им нужна, и я здесь". Она держалась за эти слова, будто ребенок за веревку от воздушного змея, летящего высоко в небесах.
   "Славный день Господь послал нам, новый, славный день", – запела она вновь.
   – Что ж, может, и так, – со вздохом сказала Сестра Смирение. Ее лицо блестело, как и до короткого умывания. – Очень уж тяжело стало жить в последнее время. Карма совсем отбилась от рук. Я слышала, у нас появился новенький?
   – Да, и, хотя надеяться рано, я надеюсь, что с ним у нас начнется новая жизнь. Может, это знак свыше и теперь все снова будет хорошо, как раньше.
   – Значит, это точно мужчина?
   – Да. Говорят, он глубоко скорбит о прошлых заблуждениях.
   – Сколько ему лет? Как ты думаешь, Карма не станет за ним бегать?
   – Я его не видела.
   – Дай Бог, чтобы он был старым и немощным, – уныло произнесла Сестра Смирение. – И хорошо бы близоруким.
   – У нас хватает больных и старых, – возразила Сестра Благодать. – Нам нужны молодость, сила, отвага!
   – Это в теории. А на практике мне придется следить за Кармой двадцать четыре часа в сутки. Господи, как же трудно быть матерью!
   – Да, – покорно согласилась Сестра Благодать, – да, ты права.
   – У тебя-то все позади, а мои беды только начинаются.
   – Кстати о Карме, Сестра. Почему бы тебе не отпустить ее на некоторое время?
   – Куда?
   – У тебя сестра в Лос-Анджелесе, Карма могла бы пожить с ней...
   – Если она сейчас уедет, то больше не вернется. Ее прельщают мирские удовольствия. Она еще не знает, как они опасны, сколько в них мерзости. Отослать ее в Лос-Анджелес – все равно что отправить в ад. Как ты мне можешь такое предлагать? Или ты в Уединении совсем соображать перестала?
   – Вроде бы нет, – сказала Сестра Благодать. Но она понимала, что Сестра Смирение отчасти права, странно так хорошо себя чувствовать после наказания. С другой стороны, оно кончилось почти неделю назад, и страдания потускнели в ее памяти, как отражение в треснувшем, грязном зеркале.
   Выйдя наружу, она снова принялась напевать, замолкая только, чтобы поздороваться с проходившими мимо Братьями и Сестрами.
   – Доброе утро, Брат Сердце... Мир тебе, Брат Свет. Как новая козочка?
   – Резвится вовсю и нежная, как сливки.
   – Ах она красавица! Новый день, новая козочка, новый человек в общине. "Славный день Господь послал нам, новый, славный день".
   – Доброе утро, Брат Голос. Как ты себя чувствуешь?
   Брат Голос улыбнулся и кивнул.
   – А как твой попугай?
   Еще улыбка, еще кивок. Сестра Благодать знала, что он может говорить, если захочет, но не понукала его, пусть молчит. "Славный день..."
   В кухне она растопила плиту дровами, которые брат Голос принес из сарая, а затем помогла Сестре Смирение пожарить яичницу с ветчиной, тайно надеясь, что Учитель появится к завтраку и приведет с собой новенького. Пока его никто не видел, кроме Учителя и Матери Пуресы: он находился в Башне, разговаривая с Учителем и наблюдая через окна за жизнью общины. Сестра Благодать знала, какое это трудное время для них обоих. Вступить в общину было нелегко, и ей хотелось, чтобы Учитель не проявлял к новичку обычной строгости, не отпугнул бы его. Общине нужна была новая кровь, новые силы. Братья и Сестры часто болели в последнее время – они чересчур много работали. Как кстати пришлась бы пара сильных рук, чтобы доить коз, пропалывать овощи, колоть дрова, пара сильных ног, чтобы ходить за скотом...
   – Ты опять задумалась, Сестра, – осуждающе произнес Брат Венец. – Я три раза попросил у тебя хлеба. Моя лодыжка на пустой желудок не заживет.
   – Она уже почти зажила.
   – Вовсе нет! Ты так говоришь, потому что затаила на меня злобу. Хотя знаешь, что я должен был все рассказать Учителю.
   – Глупости, мне некогда злиться. Покажи-ка свою лодыжку. Видишь? Опухоль спала.
   Брат Голос ревниво слушал их разговор. Ему было обидно, что Сестра Благодать заботится не о нем. Приложив руку к груди, он громко кашлянул, но Сестра, догадавшись, в чем дело, притворилась, что не слышит.
   – Как новенькая! – сказала она, легко коснувшись лодыжки Брата Венец.
   Новая лодыжка, новый день, новая козочка, новый Брат. "Славный день..."
   Но Учитель не вышел к завтраку, и Сестра Смирение понесла в Башню поднос, а Карма с Сестрой Благодать принялись мыть посуду.
   Под звяканье оловянных тарелок и кружек Сестра Благодать снова запела: "Славный день Господь послал нам, новый, славный день". Музыка была непривычной для обитателей Башни, здесь пели только старые церковные псалмы, к которым Учитель написал новые слова. Они все были одинаково грозными и унылыми.
   – С чего это ты расшумелась? – спросила, вытирая со стола, Карма так неприязненно, словно Сестра Благодать была ее личным врагом.
   – Радуюсь жизни.
   – А я нет. Все дни похожи один на другой, и ничего не происходит. Если не считать того, что мы стареем.
   – Ну-ну, перестань, не копируй свою мать. Когда человек начинает брюзжать, ему трудно остановиться.
   – При такой жизни я имею полное право брюзжать.
   – А если тебя услышат? – спросила Сестра Благодать со всей строгостью, на какую была способна. – Мне бы не хотелось, чтобы тебя опять наказывали.
   – Я все время наказана. Я здесь живу. Мне это опротивело, и в следующий раз я убегу непременно.
   – Нет, Карма, нет! Я понимаю, что трудно думать о вечности, когда ты молод, но постарайся! Изранив босые ноги о грубую и колючую землю, ты ступишь на гладкую золотую почву райского сада. Помни об этом, девочка!
   – Откуда я знаю, что это правда?
   – Это правда! – Но голос отозвался в ее ушах фальшивым эхом: "Правда?" – Ты должна помнить о вечном блаженстве. – "Должна?"
   – Не могу. Я все время думаю о мальчиках и девочках из школы, какие у них красивые свитера, как они смеются, сколько читают! Сотни книг о том, чего я никогда не видела! Трогать их, знать, что они тут – до чего это было хорошо! – Лицо Кармы побледнело, алые прыщики горели на нем, будто клоунский грим. – Почему у нас нет книг, Сестра?
   – Если бы все читали, некогда было бы работать. Мы должны...
   – Это не настоящая причина.
   Сестра Благодать бросила на нее тревожный взгляд.
   – Пожалуйста, Карма, не говори об этом. Наши правила запрещают...
   – Знаю. И знаю почему. Если мы прочитаем в книгах, как живут другие люди, то не захотим остаться, и общину придется закрыть.
   – Учитель лучше знает, что нам нужно, а что нет. Верь мне, он мудрый человек.
   – Не знаю...
   – Ох, Карма, что же нам с тобой делать?
   – Отпустите меня.
   – Ты пропадешь в грешном мире, он жесток!
   – Я пропадаю здесь.
   Исчерпав доводы, Сестра Благодать в отчаянии принялась мыть дважды вымытую тарелку. "Карме пора уходить отсюда, – думала она, – и ей надо помочь. Но как? Господи, вразуми!"
   – Мистер Куинн считает, что мир не такой уж жестокий, – сказала Карма.
   Сестра Благодать вздрогнула. Она вторую неделю старалась забыть это имя, запирала его на засов, но то ли засов был слабый, то ли она нестойкой.
   – Не важно, что он считает. Мистер Куинн навсегда ушел из нашей жизни.
   – А вот и нет!
   – Что ты хочешь сказать?
   – Ничего!
   Сестра Благодать схватила Карму за плечи мокрыми руками и тряхнула.
   – Ты его видела? Говорила с ним?
   – Да.
   – Когда?
   – Когда ты была в Уединении. Он сказал, что вернется и привезет мне мазь от угрей. Я ему верю.
   – Он не вернется.
   – Но он обещал!
   – Он не вернется! – повторила Сестра Благодать, задвигая засов поглубже. – Ему здесь нечего делать. Он наш враг.
   В глазах Кармы сверкнуло злорадство.
   – Учитель говорит, что у нас нет врагов – только друзья, которые еще не увидели света. Что, если мистер Куинн вернется за светом? – торжествующе сказала она.
   – Мистер Куинн вернулся к игорным столам в Рино. Там его место. Если он тебе что-то обещал, то поступил легкомысленно, а ты глупая девочка и веришь ему. Карма, я совершила большую ошибку, к которой имеет отношение мистер Куинн, и наказана за нее. Но это в прошлом. Мы его больше не увидим, и говорить о нем нельзя, ясно тебе? – Помолчав, она добавила более спокойным тоном: – У мистера Куинна не было дурных намерений, но его поступки обернулись злом.
   – Потому что он искал Патрика О'Гормана?
   – Где ты слышала это имя? – спросила Сестра Благодать уже не с деланной, а настоящей строгостью.
   – Нигде, – испуганно отозвалась Карма. – Оно... оно само появилось у меня в голове... из воздуха.
   – Неправда! Тебе его назвал мистер Куинн.
   – Честное слово, нет!
   Руки Сестры Благодать бессильно упали.
   – Я отказываюсь тебя понимать, Карма.
   – Вот и хорошо, – сказала Карма тихим, злым голосом. – Пусть и другие откажутся. Тогда я смогу уехать с мистером Куинном, когда он привезет мне мазь.
   – Он не приедет! Мистер Куинн выполнил поручение, которое я дала ему в минуту слабости, и у него нет больше причины возвращаться. Обещание, данное ребенку, для людей, подобных мистеру Куинну, ничего не значит. Только такая наивная девочка, как ты, может относиться к нему серьезно.
   – Вы сами относитесь к нему серьезно, – сказала Карма, – потому и боитесь.