Миллар Маргарет. Как он похож на ангела

   – Боюсь? – Слово упало на середину комнаты, будто камень с неба, и Сестра Благодать сочла необходимым спрятать его под ворохом других слов: – Ты хорошая девочка, Карма, но у тебя чересчур живое воображение. И мне кажется, ты забрала в голову невесть что.
   – Вот еще!
   – Да, ты считаешь, что мистер Куинн – принц, который увезет тебя отсюда и превратит в красавицу с помощью чудесной мази. Какая глупая мечта!
   И она повернулась к лохани с грязной посудой. Вода остыла, и на поверхности плавал жир. Тарелки теперь не намылишь. Заставив себя опустить руки в грязную воду, она попробовала вспомнить песню, которую пела, но слова не казались ей больше пророческими, они звучали грустно и вопросительно: "Будет новый день наш славен? Да иль нет, Господь?"
   В полдень им велели собраться у алтаря во дворе Башни, и Учитель, выведя за собой худого, высокого человека в очках, уже бритого наголо и в таком же одеянии, как у всех, сказал:
   – С радостью и умилением представляю вам Брата Ангельское Терпение, который пришел, чтобы разделить наш жребий в этом мире и нашу славу в мире ином. Аминь.
   – Аминь, – сказал Брат Терпение.
   – Аминь, – отозвались остальные. Затем им было велено разойтись, и они вернулись к своим делам, каждый в мыслях о новом Брате. Брат Свет отправился на скотный двор, думая по дороге о мягких, изнеженных руках новичка, с удовольствием представляя, как они покроются ссадинами и загрубеют. Сестра Смирение в ужасе побежала на кухню.
   "Он не старик! Но плохо видит, и надо надеяться, не сразу заметит Карму. О Господи, почему она так грубо и быстро взрослеет?"
   Брат Венец, садясь в трактор, радостно насвистывал в щель между передними зубами. Он видел машину новичка. Какая она красивая и как плавно урчание мотора переходило в низкий, мощный рокот! Он представил себя за рулем: нога жмет на акселератор, и он летит по горным дорогам, только шины скрипят на поворотах. Зззу-мм, берегись, зззу-мм!
   Братья Верное Сердце и Голос Пророков пропалывали овощи в огороде.
   – Главное, сильная ли у него спина? – говорил Брат Сердце. – Руки и ноги от работы крепнут, но сильная спина – это дар Господень!
   Брат Голос послушно кивал, мечтая о том, чтобы Брат Сердце замолчал хоть на минуту. К старости он сделался ужасно болтлив.
   – Да, сэр, сильная спина у мужчины и изящные, маленькие руки и ноги у женщины – это дары Господни. Ты согласен, Брат? Ах, женщины! Признаться, мне их недостает. Хочешь, скажу тебе секрет? Я никогда не был красавцем, но женщины во мне души не чаяли.
   Брат Голос снова кивнул. "Если он сейчас же не замолчит, я его убью".
   – Ты сегодня не в духе, Брат Голос? Опять плохо себя чувствуешь? Совсем тебя плеврит замучил. Хватит работать, отдохни. Сестра Благодать говорит, что тебе нельзя перетруждаться. Пойди полежи в тени.
   Учитель поднялся на вершину Башни и стал у окна, глядя на синее озеро в зеленой долине и на зеленые горы в синем небе. При виде этой картины он обычно чувствовал прилив сил, но сегодня он ощущал себя старым и разбитым. Ему было трудно испытывать Брата Терпение, одновременно подвергаясь его испытанию, и следить, чтобы Мать Пуреса была спокойна. По мере того как ее тело слабело, она все глубже погружалась памятью в прошлое. Отдавая приказания Каприоту, умершему тридцать лет назад, она приходила в негодование оттого, что он их не выполняет. Она звала родителей и сестер и горько плакала, когда они не отзывались. Иногда она начинала перебирать четки, которые у нее было невозможно отнять, и читала молитвы, заученные в детстве. Нового Брата она возненавидела сразу же, проклинала его по-испански, грозилась побить хлыстом и кричала, что он хочет ее ограбить. Учитель понимал, что скоро она не сможет жить в Башне, и молился, чтобы она умерла прежде, чем ему придется ее отослать.
   Когда он представлял общине нового Брата, Мать Пуреса отдыхала у себя в комнате. Подойдя теперь к ее двери, он тихонько постучал и спросил:
   – Ты спишь, радость моя?
   Она не ответила.
   – Пуреса, ты спишь?
   Тишина. "Спит, – подумал он. – Смилуйся над ней, Господь, пошли ей сейчас смерть".
   Заперев комнату на засов, чтобы она не могла выйти, Учитель вернулся в свою комнату и приступил к молитве.
   Мать Пуреса, следившая из-за алтаря во дворе, как он запирает ее дверь, тихо рассмеялась и хихикала до тех пор, пока на глазах у нее не выступили слезы.
   Она не спешила уйти. Здесь было так хорошо, так прохладно. Глаза ее закрылись, подбородок ткнулся в иссохшую грудь, и в этот момент с неба на нее обрушился Каприот.

Глава 17

   Она шла по дороге, напряженно выпрямившись и отставив от тела руки, будто ребенок, который испачкался во время игры. Даже издали Куинн видел, что это кровь. Вся ее одежда была в крови.
   Остановив машину, он побежал ей навстречу.
   – Мать Пуреса, что вы тут делаете?
   Она смотрела на него без испуга или удивления, как на совершенно незнакомого человека.
   – Ищу умывальную. Я испачкала руки. Они липкие, и это ужасно неприятно.
   – Где вы их испачкали?
   – Там. – Она неопределенно махнула рукой.
   – Но умывальная в противоположном направлении.
   – Подумать только! Я опять заблудилась. – Она поглядела на него с любопытством, склонив к плечу голову, как птица. – А откуда вы знаете, где умывальная?
   – Я бывал тут прежде. Вы говорили со мной и обещали прислать официальное приглашение через Каприота.
   – Боюсь, что ничего не получится. Каприот у меня больше не служит. На сей раз он слишком много себе позволил, и я велела ему убираться до захода солнца... Вы, наверное, думаете, что это настоящая кровь?
   – Да, – сурово сказал Куинн. – Да, это кровь.
   – Глупости! Это сок. Какой-то сок, в который Каприот влил крахмала, чтобы подшутить надо мной. Дерзкая и жестокая шутка, вы не находите?
   – Где он сейчас?
   – Там.
   – Где?!
   – Молодой человек, если вы будете кричать на меня, я прикажу вас выпороть.
   – Мать Пуреса, это очень важно, – сказал Куинн, пытаясь смягчить голос, – кровь настоящая.
   – Вы все-таки попались на его удочку. – Она коснулась пятна на груди, которое уже потемнело и начало засыхать. – Настоящая кровь? Вы уверены?
   – Да.
   – Боже, он не поленился собрать настоящую кровь и облиться ею с головы до ног! Какая обстоятельность! Откуда он ее взял, по-вашему? Из барашка или из курицы. А, я поняла! Он сделал вид, что принес себя в жертву на алтаре... Куда же вы, молодой человек? Не бегите, вы обещали сказать мне, где умывальная.
   Она смотрела ему вслед, пока он не исчез за деревьями. Солнце било ей прямо в лицо. Закрыв глаза, она вспомнила просторный старый дом своей юности, с толстыми кирпичными стенами и черепичной крышей, не пускавшими внутрь зной и уличные крики. Какой там царил порядок, как было тихо и чисто! Ей не приходилось думать о грязи и крови. Она ни разу не видела настоящую кровь до тех пор, пока Каприот... "Соберись с духом, Изабелла. Каприота сбросила лошадь, он мертв".
   Она открыла глаза и крикнула в отчаянии:
   – Каприот! Каприот, ты умер?
   По дороге к ней спешили Учитель, толстая, низенькая женщина с вечно обиженным лицом, которая приносила завтрак, и Брат Венец со злыми глазами. "Пуреса!" – звали они, но это было не ее имя. У нее было много имен, но такого среди них не было.
   – Я – дона Изабелла Констансиа Керида Фелисиа де ла Герра. Обращайтесь ко мне правильно.
   – Пойдем с нами, Изабелла, – сказал Учитель.
   – Ты приказываешь мне, Гарри? Помни, ты всего лишь продавец из бакалеи. Где у тебя начались видения? Среди банок с крупой?
   – Пожалуйста, успокойся, Пу... Изабелла.
   – Я все сказала. – Она гордо поглядела вокруг. – И теперь прошу показать мне дорогу к умывальной. У меня на руках какая-то кровь, ее нужно немедленно смыть.
   – Ты видела, как это произошло, Изабелла?
   – Что я должна была видеть?
   – Брат Ангельское Терпение разбился.
   – Конечно, разбился! Неужели он думал, что полетит, если будет махать руками?
   Тело лежало там, где сказала Мать Пуреса, – перед алтарем. Лицо погибшего ударилось о выступавшие из земли камни, и его невозможно было опознать, но Куинн видел у сарая машину – зеленый "понтиак" – и знал, что это Джордж Хейвуд. Ему стало невыносимо жаль и Хейвуда, и обеих женщин, которые проиграли битву за него и никогда не простят друг другу поражения, как не простили бы победы.
   Кровь уже перестала течь, но тело было еще теплым, из чего Куинн заключил, что смерть наступила не более получаса назад. Обритая голова, босые ноги и такое же, как у остальных обитателей Башни, одеяние свидетельствовали, что Хейвуд пришел сюда насовсем. Но как долго он здесь находился? С тех пор, как попрощался с Вилли Кинг и уехал из Чикото? В таком случае кто помог Альберте Хейвуд бежать из тюрьмы? Или они собирались укрыться здесь вдвоем?
   Куинн потряс головой, словно отвечая на вопрос, сказанный вслух кем-то невидимым. "Нет, Джордж никогда не выбрал бы в качестве укрытия Башню. Скорее всего он слышал от Вилли, или от Джона Ронды, или от Марты О'Горман, что кто-то из живущих тут интересуется О'Горманом. Он не стал бы прятаться в месте, о котором известно мне. И вообще, зачем ему прятаться?"
   Смерть, странное окружение, вид и запах свежей крови вызывали у него тошноту, и он поспешил на лужайку перед Башней, хватая ртом воздух, будто пловец, вырвавшийся из-под толщи воды.
   Сестра Смирение и Брат Венец вели по тропинке Мать Пуресу, оживленно говорящую по-испански. За ними понуро шел Учитель.
   – Отведите ее к себе и вымойте, – сказал он, – только осторожно, у нее хрупкие кости. Где Сестра Благодать? Пусть она вам поможет.
   – Сестра Благодать нездорова, – сказала Сестра Смирение. – У нее что-то с желудком.
   – Тогда сделайте сами что сможете.
   Когда они ушли, он повернулся к Куинну.
   – Вы оказались здесь в недобрый час, мистер Куинн. Наш новый Брат умер.
   – Как это произошло?
   – Я молился у себя в комнате и не видел, но, по-моему, это очевидно: Брат Терпение был несчастным человеком, бремя забот оказалось ему не по силам, и он покончил с ними способом, который я не могу оправдать, но который вызывает у меня глубочайшее сострадание.
   – Он бросился с Башни?
   – Да. Наверное, я виноват в том, что недооценил степень его отчаяния. – Вздох Учителя скорее напоминал стон. – Если это так, пусть Господь простит меня, а ему ниспошлет вечное блаженство.
   – Если вы не видели, как он прыгнул, почему вы так быстро спустились?
   – Я услышал, как закричала Мать Пуреса, выбежал на галерею и увидел, что она стоит над телом Брата и кричит, чтобы он перестал притворяться и встал. Когда я окликнул ее, она убежала. Я спустился вниз и, убедившись, что ничем не могу помочь бедному Брату Терпение, поспешил за ней. По дороге я встретил Сестру Смирение и Брата Венец и попросил их помочь.
   – Значит, остальные еще не знают о Хейвуде?
   – Нет. – Учитель глотнул и вытер рукавом пот с лица. – Вы... вы назвали его Хейвудом?
   – Так его зовут.
   – Он был вашим другом?
   – Я знаю его семью.
   – Он говорил мне, что у него больше нет семьи, что он один в этом мире. Значит, он мне лгал? Вы это хотите сказать?
   – Я говорю только, что у него есть мать, две сестры и невеста.
   Учитель вздрогнул, как от удара, но не потому, что у Хейвуда оказалась семья, а потому, что тот его обманул. Это было тяжелым испытанием для его самолюбия. Опустив голову, он сказал:
   – Я уверен, что это не было намеренной ложью. Он чувствовал себя одиноким, не связанным духовно ни с кем из людей. Вот вам и объяснение.
   – Вы поверили, что он хочет жить здесь?
   – Разумеется! Зачем ему было стремиться к нам? Мы живем очень нелегкой жизнью.
   – Что вы собираетесь делать?
   – Делать?
   – С трупом.
   – Забота о живых – такая же часть нашей жизни, как и забота о мертвых, – сказал Учитель. – Мы похороним его достойно.
   – Не сообщая властям?
   – Я здесь власть.
   – Шериф, коронер, судья, врач, патологоанатом, душеприказчик?
   – Да, это все я. И пожалуйста, избавьте меня от вашей неуместной иронии, мистер Куинн.
   – У вас много обязанностей, Учитель.
   – Бог дал мне силы исполнять их, – спокойно сказал Учитель, – и понимание того, как исполнять.
   – Шериф может быть другого мнения.
   – У шерифа свои дела, а у меня свои.
   – Но существуют законы, и их действие распространяется на вас тоже. О смерти Хейвуда надо сообщить властям. Если не вы, то я это сделаю.
   – Зачем? – спросил Учитель. – Мы тихие, безобидные люди. Мы никому не причиняем зла, не просим привилегий, мы всего лишь хотим жить, как избрали.
   – Хорошо, тогда скажем так: к вам из грешного мира пришел человек и вскоре погиб. Это дело шерифа.
   – Брат Ангельское Терпение был одним из нас, мистер Куинн.
   – Это был Джордж Хейвуд, – сказал Куинн. – Торговец недвижимостью из Чикото. Не знаю, что он у вас искал, но спасение души в его планы не входило.
   – Бог да простит вам богохульство, мистер Куинн. Брат Терпение был Истинно Верующим.
   – Это вы Истинно Верующий, а не Хейвуд.
   – Его фамилия Мартин. Он был банкиром из Сан-Диего, одиноким, измученным человеком.
   В какой-то момент Куинну показалось, что он на самом деле ошибся и зеленый "понтиак" – "совпадение". Но затем он увидел тревогу в глазах Учителя, услышал сомнение в его голосе.
   – Хьюберт Мартин. Его жена умерла два месяца назад...
   – Десять лет назад.
   – Он чувствовал себя потерянным и одиноким.
   – У него рыжая подруга по имени Вилли Кинг.
   Учитель привалился к арке, словно груз неожиданной правды был слишком тяжел для него.
   – Значит... значит, он не искал спасения?
   – Нет.
   – Зачем же тогда он пришел сюда? Чтобы обмануть нас, ограбить? Но у нас нечего красть, а свою машину он отдал в общее пользование. У нас очень мало денег.
   – Возможно, он думал, что их у вас много?
   – Нет! Я подробно объяснил ему систему натурального хозяйства, которым мы живем. Я даже показал ему наши расходные книги, чтобы он убедился, как мало мы тратим. Деньги нам нужны только на бензин, или на запасные части для трактора, или на очки, если у кого-то ухудшится зрение.
   – Хейвуда это заинтересовано?
   – Да, очень. Поскольку он был банкиром...
   – Торговцем недвижимостью.
   – Ах да, я забыл... Какой ужасный день. Извините, мистер Куинн, мне надо сообщить печальную весть Братьям и Сестрам и попросить Сестру Благодать заняться телом.
   – Лучше будет ничего не трогать до приезда шерифа.
   – Шериф, да... Вы ему, конечно, сообщите.
   – У меня нет выбора.
   – Пожалуйста, я вас очень прошу, не говорите им о Матери Пуресе. Допрос ее испугает. Она как ребенок.
   – Дети бывают иногда жестокими и способны на насилие.
   – Она жестока только на словах и слишком слаба телом, чтобы столкнуть вниз мужчину. Да простит мне Бог саму мысль об этом.
   Опустив руку в складки одеяния, он вынул ключ, и Куинн с удивлением увидал, что это ключ зажигания от его машины.
   – Вы хотели задержать меня здесь? – спросил он.
   – Нет. Я всего лишь хотел проследить за вашим отъездом. Откуда мне было знать, что у Хейвуда есть семья и друзья и что его смерть потребует расследования? Можете ехать, мистер Куинн, но сначала я хочу, чтобы вы поняли, какой непоправимый вред наносите нам. Мы дали вам пищу, когда вы были голодны, и кров, когда вам негде было укрыться. Мы молились за вас, хотя вы и безбожник.
   – Я не виноват, что события приняли такой оборот. Я никому не хотел зла.
   – Это вы скажете собственной совести. А отсутствие дурных намерений ничего не меняет. Разлившаяся в половодье река не собирается заливать берег, а айсберг не стремится раздавить корабль, однако урожай гибнет, а корабль тонет. Да, корабль тонет... И люди на нем. Да, да, я вижу это так ясно!
   – Мне пора ехать.
   – Они кричат, чтобы я спас их. Корабль ломается пополам, вода кипит от гнева... Не бойтесь, дети мои, я иду, я открою вам небесные врата.
   – До свидания, Учитель.
   Куинн пошел прочь. Сердце его так колотилось о ребра, словно хотело выскочить из груди. Он не мог разжать зубы, а во рту у него был привкус старой блевотины, ошметки прошлого, которые он не в состоянии был проглотить.
   Карма бежала неуклюже, будто тело у нее было чужое. Увидев Куинна, она крикнула:
   – Где Учитель?
   – В Башне.
   – Сестра Благодать заболела. Ей плохо, очень плохо! Брат Голос плачет, мамы нигде нет, и я не знаю, что делать. Я не знаю, что делать!
   – Успокойся. Где сейчас Сестра?
   – В кухне. Она упала на пол. Она такая страшная! Я боюсь, что она умрет! Пожалуйста, спасите ее. Она сказала, что поможет мне выбраться отсюда, утром обещала! Пожалуйста, не дайте ей умереть!
   Сестра Благодать лежала на полу, скрючившись от боли. Из оскаленного рта текла густая бесцветная жидкость, и для обыкновенной слюны ее было слишком много. Брат Голос старался удержать на ее лбу мокрое полотенце, но она отворачивалась и стонала.
   – Давно это продолжается? – спросил Куинн у Кармы.
   – Не знаю.
   – А когда началось – до обеда или после?
   – После. Примерно через полчаса.
   – На что она жаловалась?
   – На рези в животе и боль в горле. Она вышла наружу, и ее вырвало, а потом она вернулась и упала на пол. Я закричала, а Брат Голос был в умывальной и услыхал.
   – Ее нужно отвезти в больницу.
   Брат Голос покачал головой.
   – Нет! – вскрикнула Карма. – Учитель не позволит. Он не верит в...
   – Тихо!
   Куинн опустился возле Сестры Благодать на колени и сжал ей запястье. Пульс едва прослушивался, руки и лоб горели, будто она потеряла много жидкости.
   – Вы меня слышите, Сестра? Я отвезу вас в больницу. Не бойтесь, там вас вылечат. Помните наш разговор о горячей ванне и розовых махровых тапочках? Вы будете купаться в ванне сколько захотите, и я скуплю для вас все махровые тапочки в городе. Сестра!
   На мгновение она открыла глаза, посмотрела невидяще, и в следующее мгновение веки ее снова сомкнулись.
   Куинн встал.
   – Я подгоню машину.
   – Я с вами, – сказала Карма.
   – Тебе лучше остаться здесь. Попробуй напоить ее водой.
   – Я уже пробовала, и Брат Голос тоже, но у нас не получилось. – Она торопливо шла вслед за Куинном, оглядываясь, словно за ней кто-то следил. – Сестра Благодать была сегодня утром такой веселой, все время пела. Если бы она была больна, то не пела бы, не говорила бы, что ей хорошо. Но когда я сказала, что вы приедете и привезете мне мазь...
   – Мазь в машине. Значит, Сестре Благодать не понравилось, что я вернусь?
   – Нет. Она почему-то испугалась и сказала, что вы наш враг.
   – Да ничей я не враг! И с Сестрой Благодать мы неплохо ладили.
   – Она так не считала. Она сказала, что вы вернулись к игорным столам в Рино, где вам и место. И назвала меня глупой девчонкой за то, что я поверила вашему обещанию.
   – Почему она испугалась, Карма?
   – Не знаю. Может, из-за О'Гормана? Когда я назвала его имя, она даже побледнела. Мне показалось, она не хочет слышать ни о вас, ни об О'Гормане – знаете, как бывает, когда человек что-то выяснил и не хочет больше об этом думать.
   Куинн нахмурился. "Когда человек что-то выяснил... Пока ясно только, что О'Гормана убили".
   – Карма, вам почту доставляют? – спросил он.
   – Если проехать по шоссе три мили, то у поворота к ранчо вы увидите два почтовых ящика. Раз в неделю Учитель туда ездит. Чаще и не надо, ничего важного нам все равно не присылают.
   – Ваши письма вы тоже там оставляете?
   – Нам разрешают писать, только когда это действительно необходимо, например, чтобы исправить зло, которое кто-то совершил раньше.
   "Исправить зло, – подумал Куинн. – Признаться в убийстве и очиститься от греха".
   – Сестра Благодать когда-нибудь говорила о своем сыне?
   – Со мной – нет, хотя я знаю, что он у нее есть.
   – Как его зовут?
   – Ну, фамилия у него такая же, как у нее, Фезерстоун. Наверное, его зовут Чарли Фезерстоун.
   – Почему ты так думаешь?
   – Когда она упала на пол и Брат Голос подбежал к ней, она посмотрела на него и сказала "Чарли", будто просила его передать Чарли, что она заболела. Так мне показалось.
   – А она не могла назвать Брата Голос – Чарли?
   – Нет, конечно. Она не хуже меня знала, что его зовут Майкл. Майкл Робертсон.
   – У тебя хорошая память, Карма.
   Она вспыхнула и неловким движением поднесла руки к лицу, чтобы скрыть румянец.
   – Мне особенно нечего запоминать. Единственное, что я читаю, – это регистрационную книгу Учителя, когда сижу с Матерью Пуресой. Иногда я читаю ее вслух, как настоящую книгу. Матери Пуресе это очень нравится, только она все время спрашивает, что стало с этими людьми. Я отвечаю, что они жили долго и счастливо.
   Куинн представил себе эту странную и трогательную картину: девочка, серьезно читающая список имен, и выжившая из ума старушка, серьезно ее слушающая. "И там была женщина по имени Мария Алиса Фезерстоун и мужчина по имени Майкл Робертсон". – "А что с ними стало?" – "Они жили долго и счастливо".
   – Кого-нибудь из Братьев зовут Чарльз?
   – Нет. Точно нет.
   Машина была совсем рядом. Бросив Куинна, Карма подбежала к ней, распахнула дверцу и с радостным криком схватила бутылочку с лосьоном, лежавшую на переднем сиденье. Прижав бутылочку к лицу, словно чудесная жидкость могла превратить ее в красавицу прямо через стекло, она шептала:
   – Теперь я буду не хуже других девочек. И поеду в Лос-Анджелес, и буду жить с тетей, миссис Харли Бакстер Вуд. Какое красивое имя! И я снова буду ходить в школу, и...
   – Будешь жить долго и счастливо?
   – Да! Да! Да!
   Хотя Куинн, несмотря на деревья, сумел подогнать машину к двери кухни, понадобились усилия трех человек – его, Кармы и Брата Голос, – чтобы уложить Сестру Благодать на заднее сиденье. Брат Голос положил ей под голову сложенное одеяло, а на лоб – мокрую тряпку, которую она больше не сбрасывала. Она потеряла сознание.
   Куинн и Брат Голос поняли, что это плохой знак, но Карма обрадовалась.
   – Заснула! Значит, ей легче и она скоро поправится. И будет жить долго и счастливо!
   Куинн был слишком занят и потому не ответил, но услышал вдруг хриплое: "Замолчи!" Это сказал Брат Голос, с ненавистью глядя на Карму, которая застыла от удивления.
   – Как вы думаете, она с сиденья не упадет? – спросил Куинн Брата Голос, вытиравшего рукавом глаза.
   – Нет, если вы будете ехать медленно. – Звуки давались ему с трудом и напоминали скрип заржавевших петель.
   – Ехать придется быстро.
   – Перед ней раскрываются небесные врата? Вы это хотите сказать?
   – Она очень плоха.
   – Господи, прошу тебя, Господи, даруй ей легкий конец!
   Куинн осторожно повел машину вниз по холму. В боковом зеркале ему был виден Брат Голос, упавший на колени с руками, воздетыми вверх, но вскоре деревья скрыли его, а затем исчезла и Башня со всеми постройками.
   Он миновал долину и въехал в засушливую полосу. Деревья на глазах становились хилыми и уродливыми. Выжженная солнцем земля, которая могла дать так мало жизни, казалась подходящим местом для смерти.
   – Сестра! Вы слышите меня? Если кто-то причинил вам зло, это моя вина. Я не послушался вас. Вы говорили, чтобы я не пытался найти О'Гормана, потому что это принесет несчастье. Вы только просили узнать, где он живет. На этом нужно было поставить точку. Простите меня, Сестра, пожалуйста, простите меня!
   "Простите". Слово эхом отскочило от каменных глыб, несущихся за окном. "Простите!" И бесформенная серая масса на заднем сиденье шевельнулась. Куинн уловил это движение в зеркале.
   – Зачем вы просили найти мертвеца, Сестра?
   Ответа не последовало.
   – Когда вы говорили, чтобы я не пытался встретиться с ним, вы не были уверены, что он мертв. Но вы слышали об О'Гормане, знали, что с ним произошло несчастье. Кто мог вам рассказать кроме убийцы? И почему он вдруг решил сознаться сейчас, спустя столько лет? Не потому ли, что я просил вас на прошлой неделе пожалеть Марту О'Горман, внести в ее жизнь ясность?.. Это вы заставили убийцу написать письмо Марте? Почему вы стараетесь защитить его?
   С заднего сиденья раздался слабый, протестующий крик.
   – Вы поверили, что он раскаялся и больше никого не убьет?
   Теперь крик был громче, яростнее, словно кричал ребенок, протестующий против несправедливости, но Куинну было непонятно, против кого направлен протест: против него, против убийцы или кого-то третьего?
   – Кто убил О'Гормана, Сестра?

Глава 18

   В реанимационное отделение больницы Сан-Феличе Сестру Благодать внесли на носилках. Молодая медсестра провела Куинна в приемный покой, размерами больше соответствующий ящику, чем комнате, и стала задавать вопросы.
   – Как звали больную? Кто ее ближайшие родственники? Сколько ей лет? Лечилась ли она от каких-нибудь хронических болезней? Каковы были первые признаки ее теперешнего состояния? Когда и что она в последний раз ела? Была ли у нее рвота? Какова была окраска рвотных масс? Каков запах? Было ли ей трудно говорить? Дышать? Был ли у нее кровавый стул? Моча с кровью? Наблюдалось ли затвердение мышц? Тремор? Бледнело ее лицо или краснело? Руки – холодные или горячие? Зрачки – расширенные или суженные? Поднималась ли температура? Нет ли вокруг рта и на подбородке следов ожога?
   – Извините, мне трудно ответить на все вопросы, – сказал Куинн. – Я не специалист.
   – Ничего, вы все сделали как надо. Посидите, пожалуйста, здесь.
   Он провел в комнате около получаса. В ней было нестерпимо жарко, пахло антисептиками и чем-то кислым – потом и страхом тех, кто ждал в этой комнате до него, смотрел на дверь и молился. Запах становился все сильнее, пока Куинн не стал ощущать его как налет в носу и горле. Он встал, чтобы открыть дверь, и едва не столкнулся на пороге с высоким, кряжистым мужчиной, похожим на фермера. На нем была широкополая стетсоновская шляпа и мятый костюм. Галстук заменял кожаный ремешок, скрепленный серебряной застежкой. Во взгляде сквозил ленивый цинизм человека, который часто бывает в местах вроде реанимационного отделения больницы, где не происходит ничего хорошего.