сияние. Он приехал из чужой страны, но он не
иностранец. У него мягкий, успокаивающий голос;
протяжная, неспешная речь -- совсем, как у вас.
-- Что вы ожидаете услышать о себе,
Кэрол? -- я опять перебил ее. -- Какие странные
вещи?
Она замолчала, словно подыскивая
нужные слова. Потом произнесла с неподдельной
искренностью и наивностью:
-- Я расскажу вам, что я имею в виду. Нет,
не про мою любовь к брату -- это же так
естественно. Только люди с грязными мыслями
считают дикостью любовь между родственниками... Я
сейчас не об этом хочу рассказать. А о музыке,
которую слышу, и о красках, которые вижу. В моих
снах мне слышится не земная музыка, и цвета
совсем не те, которые мы видим на небе или на
полях. Это Изначальная Музыка, она дала начало
всей той музыке, которая существует сейчас, и
цвета произошли из того, который мне снится.
Когда-то они все были одним, говорил тот человек
из сна. Но это было миллионы лет назад, сказал он.
И когда он сказал это, мне стало ясно, что он тоже
понимает. Будто мы были знакомы в другой жизни. Но
из его речей мне стало ясно, что о таких вещах
очень опасно распространяться на публике.
Внезапно я испугалась, что если я не буду
соблюдать осторожность, меня сочтут сумасшедшей
и упрячут туда, где я никогда больше не увижу
снов. Меня страшило не то, что я сойду с ума -- а то,
что, упрятав меня, они уничтожат мои сновидения,
мою жизнь. Тогда этот человек сказал то, что
всерьез испугало меня. Он сказал: "Ты уже
безумна, милая. Тебе нечего бояться". И исчез. В
следующее мгновенье я все увидела в обычных
красках, только они были все перепутаны. Трава
стала не зеленой, а лиловой; лошади -- голубыми;
мужчины и женщины -- серыми, пепельно-серыми,
словно духи дьявола; солнце стало черным, луна --
зеленой. Тогда я поняла, что действительно сошла
с ума. Я стала искать своего брата и нашла его,
разглядывающим себя в зеркале. Я заглянула ему
через плечо и не узнала его. Из зеркала на меня
смотрел незнакомец. Я позвала его по имени,
начала трясти, но он продолжал смотреть на свое
отражение. Наконец до меня дошло, что он сам себя не узнает. Боже,
подумала я, мы оба безумны. Хуже всего было то, что
я больше не любила его. Мне
464
хотелось убежать, но я не могла, меня
парализовал страх... И я проснулась.
-- Едва ли можно назвать это хорошим
сном, не правда, ли?
-- Нет, -- ответила Кэрол, -- иногда так
здорово увидеть все перевернутым вверх ногами.
Мне никогда не забыть ни того, как прекрасна была
трава, ни того, как меня поразило черное солнце...
Теперь я вспоминаю, что звезды светили ярко-ярко.
Они были почти над головой. Все сверкало и
переливалось гораздо ярче, чем на желтом солнце.
Вы замечали когда-нибудь, как прекрасно все
вокруг после дождя, особенно ближе к вечеру,
когда солнце садится? Представьте, звезды у вас
над головой сделались в двадцать раз больше, чем
их видеть. Вы понимаете меня? Может быть, в один
прекрасный день, когда Земля сойдет со своей
орбиты, все станет именно так. Кто знает? Миллион
лет назад земля выглядела совсем по-другому,
правда? Зеленый цвет был зеленее, красный --
краснее. Все было увеличено в тысячи раз -- по
крайней мере, мне так кажется. Некоторые говорят,
что мы не видим солнце по-настоящему, только его
отблеск. А настоящее солнце, оно такое яркое, что
слабый человеческий глаз просто не может вынести
его свет. Наши глаза мало что могут увидеть.
Забавно, когда закрываешь глаза и засыпаешь, то
видишь все гораздо лучше, ярче, чище, прекрасней.
Что же это за глаза у нас? Где они? Если одно
видение реально, то почему другое -- нет? Что же
реально? Мы, что, все становимся безумными во сне?
А если нет, то почему бы нам не спать всегда? Или
это считается ненормальным? Помните, я
предупреждала вас, что я глупая. Я вижу все в
розовом свете. Но у меня не получается выдумывать
их. Да и ни у кого бы не получилось.
Тут вернулись Умберто и Родни с видом
рассеянным и радостным. Джеральд лихорадочно
суетился, навязчиво предлагая гостям
попробовать спагетти. "Они отвратительны, но
зато фрикадельки удались", -- шепнул он мне на
ухо. С тарелками в руках мы робко выстроились
перед норвежкой, раздававшей сие блюдо. Все это
напоминало то ли столовую, то ли солдатскую
кухню. Декоратор интерьеров ходил от одного к
другому с миской тертого сыра и посыпал эту
свежевыданную блевотину, выдаваемую за томатный
соус. Он лучился самодовольством
забыл сам поесть. (А может, он уже был сыт...)
Джеральд порхал, как ангелочек, восклицая: "Не
правда ли, восхитительный вкус? Вам достались
фрикадельки?" Выпорхнув у меня из-за спины, он
легонько под-
465
толкнул меня локтем и неслышно
прошептал: еле слышно прошелестел: "Ненавижу
спагетти... Гадость!"
Эта сцена была прервана появлением
очередных гостей -- молоденьких существ --
возможно, среди них были будущие звезды. Одного
из них звали Клод, пухлощекий блондин с вьющимися
волосами. Похоже, он знал всех и вся, особенно это
касалось женщин, которые сюсюкали и тискали его,
словно любимую игрушку.
-- А я-то думал, что вечеринка уже
закончилась, -- извинился он за свой "пижамный"
вид. Пронзительным голосом, напоминавшим
козлиное блеяние, он завопил на всю комнату:
-- Джеральд! Джеральд! Ну где же ты,
Джеральд? (Джеральд тем временем нырнул на кухню,
чтобы скрыть свое раздражение.)
-- Эй, Джеральд! Когда я наконец получу
работу? Джеральд, ты слышишь меня? Когда я начну
работать? Джеральд вышел с шипящей сковородкой в
руках.
-- Если ты не заткнешь свой поганый рот,
-- произнес он, угрожающе приближаясь к душке
Клоду и размахивая сковородкой у него над
головой, -- я огрею тебя вот этой штукой!
-- Но ты обещал, что я получу что-нибудь
до конца месяца! -- взвизгнул Клод, явно получая
удовольствие от того, что поставил Джеральда в
неловкое положение.
-- Я не обещал этого, -- возмутился
Джеральд. -- Я сказал, что у тебя есть все шансы.
Если ты будешь упорно работать. А ты, лентяй,
ждешь, когда на тебя посыплется манна небесная.
Уймись и съешь немного спагетти. От тебя столько
шума... -- Джеральд вновь скрылся в кухне.
Клод вскочил на ноги и последовал за
ним. Я слышал, как он канючил:
-- Джеральдине, я сморозил глупость, да?
-- его голос звучал все глуше и глуше и в
результате совсем стих, словно кто-то зажал ему
рот ладонью.
Тем временем стол в гостиной
отодвинули к стене, и какая-то молодая пара,
интересная и крутая, завертелась в зажигательном
ритме джиттербага. Они танцевали в одиночестве:
остальные смотрели и восхищенно ахали. У
миниатюрной, хорошенькой партнерши, стройной и
подвижной, было лицо Нелл Бринкли,
загримированной под Клару Бау. Ее ноги дергались,
словно у лягушки под скальпелем. Молодой человек,
лет девятнадцати был слишком хорош, чтобы
описать. Слова меркли рядом с его красотой. Он был
похож на фавна с дрезденского фарфора, типичное
дитя Калифорнии, которому было определено стать
либо эстрадным певцом, либо современным
466
Тарзаном. Клод смотрел на них с
нескрываемым презрением. Он без конца теребил
свои непослушные кудри и вызывающе откидывал
голову назад.
К моему изумлению, Джеральд вдруг
разошелся и начал приставать к жене Умберто. Он
был невероятно напорист и потрясающе самоуверен.
Джеральд наседал на даму, цокая каблуками, словно
петух, вышедший на прогулку. Деликатность и
изысканность ему с успехом заменяла
поразительная гибкость и артистизм. У него были
свои представления об исполнении джиттербага.
Будучи уже навеселе, он остановился
перед Умберто и спросил:
--
Почему вы нетанцуете со своей женой? Она превосходно танцует.
Умберто редко танцевал с женой -- это
уже давно осталось в прошлом. Но Джеральд был
настойчив.
-- Нет, вы должны станцевать с ней! --
воскликнул он, привлекая всеобщее внимание к
Умберто.
Умберто поволокся на нетвердых ногах,
с трудом отрывая их от пола и что-то бессвязно
бормоча. Он проклинал Джеральда за то, что тот
поставил его перед всеми в идиотское положение.
Лолита кипела от ярости, что ее никто
не приглашает. Она проплыла через всю комнату,
оглушительно стуча каблуками, и подошла к своему
бразильцу.
-- Нам пора, -- прошипела она. -- Отвези
меня домой Не дожидаясь ответа, она схватила его
за руку и потащила прочь из комнаты, весело
восклицая голосом, в котором, однако, слышался яд:
-- Доброй ночи! Доброй ночи всем! Доброй
ночи! (Посмотрите, я покидаю вас, я, Лолита. Я
презираю вас. Вы мне до смерти надоели! Я,
танцовщица, удаляюсь. Я танцую только перед
публикой. Когда я танцую, у всех перехватывает
дыхание! Я -- Лолита! Мне жаль времени,
потраченного на вас...)
В ее звонком медовом голосе слышались
отравленные нотки. У двери, где уже торчал
Джеральд, чтобы попрощаться с ней, она
остановилась, чтобы оглядеть остающихся,
посмотреть на эффект, произведенный ее внезапным
уходом. Никто не обращал на нее внимания.
Необходимо было что-то сделать, что-то из ряда вон
выходящее чтобы привлечь к себе внимание. И она
громко позвала своим пронзительным, театральным,
британским голосом:
-- Леди Эстенброк! Прошу вас, на одну
минутку! Мне надо вам кое-что сказать...
Леди Эстенброк, сидевшая в кресле,
будто ее пригвоздили, с трудом поднялась на ноги.
Видимо, ее никогда так
467
не звали, словно на судебное
разбирательство, но волнение, охватившее ее при
звуке собственного имени, сознание того, что все
глаза устремлены сейчас на нее одну, пересилили
возмущение и обиду, клокотавшие в ней. Она
двигалась, точно корабль, терпящий бедствие,
шляпка сбилась на бок и колыхалась под нелепым
углом, внушительный нос-клюв придавал ей
сходство с хищной птицей.
-- Моя дорогая леди Эстенброк, -- Лолита
говорила вроде бы приглушенным, замогильным
голосом опытной чревовещательницы, который,
однако, разносился по всей комнате.
-- Надеюсь, вы простите меня за столь
поспешное исчезновение. Обязательно приходите
на генеральную репетицию, хорошо? Было ужасно
приятно повидать вас. Непременно навестите меня
в Рио, обещайте! Я улетаю через несколько дней. До
свидания, счастливо оставаться! До свидания всем!
Она бросила в нашу сторону легкий
снисходительный кивок, словно говоря: "Теперь,
когда вы поняли, кто я такая, может быть, в другой
раз вы будете более вежливы. Все видели леди
Эстенброк, со всех ног ковыляющую ко мне? Мне
стоит только пальцем шевельнуть, и весь мир будет
плясать вокруг меня".
Ее эскорт, с увешанной медалями грудью,
удалился, как и возник -- без единого слова.
Смерть на поле боя была его единственным шансом
прославиться. К тому же это должно было укрепить
имидж Лолиты в глазах общественного мнения. В
глазах рябило от будущих заголовков первых полос
газет. "Отважный бразильский летчик убит в
Ливии." Несколько строк о боевых успехах
воздушного аса и длинная душещипательная
история о его безутешной невесте Лолите,
прославленной танцовщице, играющей главную роль
в большой картине совместного производства
Мицу---Вайолет--Люфтганза под названием "Роза
пустыни". И, конечно, фотографии,
демонстрирующие прогремевшие на весь мир бедра
Лолиты. А где-нибудь в самом низу или на другой
странице маленькими буквами будет "по секрету"
сообщено о том, что Лолита, чье сердце навсегда
разбито трагической гибелью бразильца, положила
глаз на очередного лихого офицера, на этот раз --
артиллериста. Их неоднократно видели вместе в
отсутствие бразильца. Лолита питала слабость к
высоким широкоплечим молодым людям,
отличившимся в борьбе за свободу... И т. д. и т. п. до
тех пор, пока рекламный отдел
Мицу--Вайолет--Люфтганза не сочтет, что тема
гибели
468
бразильца исчерпана до конца. Конечно,
на следующем фильме не удастся кривотолков,
сплетен и шушуканья по углам. А если удача
по-прежнему будет сопутствовать Лолите, то
артиллериста ждет та же славная участь --
геройская смерть. Тогда можно будет надеяться
попасть уже на двойной разворот...
Я рассеянно опустился на диван, ровно
возле приземистого, словоохотливого создания,
которого весь день старался избегать.
-- Меня зовут Рубиоль, -- пропела она,
оборачиваясь и глядя на меня неприятно
уплывающим взглядом. -- Миссис Рубиоль...
Вместо того, чтобы представиться в
ответ, я забормотал:
-- Рубиоль... Рубиоль... Где-то я слышал
это имя раньше. -- И хотя дураку было ясно, что во
всех Соединенных Штатах может быть только один
такой монстр, миссис Рубиоль засветилась,
задохнувшись от удовольствия.
-- Вам приходилось бывать в Венеции? А
Карлсбаде? -- по-птичьи куковала она. -- Мы с мужем
жили за границей -- до войны. Вы, вероятно, слышали
о н е м... он очень известный изобретатель. Знаете,
эти трехзубые сверла... для бурения нефтяных
скважин...
Я улыбнулся.
-- Единственные сверла, которые мне
доводилось видеть -- это в кабинете у зубного.
-- У вас не технического склада ум, так?
Мы-то страсть как любим всю эту технику с
механикой. Время такое. Мы живем в техническом
веке.
-- Да, я уже это где-то слышал --
отозвался я.
-- Хотите сказать, что не верите в это?
-- Ну что вы, верю. Только нахожу это
весьма и весьма прискорбным. Я ненавижу все
механическое.
-- Живи вы среди нас, вы бы так не
говорили. Мы ни о чем другом не говорим. Вам стоит
как-нибудь пообедать с нами, вечером... Наши
обеденные вечеринки пользуются большим успехом.
Я решил не прерывать ее.
-- От каждого требуется какой-то
вклад... новая идея... что-то, что заинтересовало бы
всех...
-- А как у вас кормят? --заинтересовался
я. -- У вас хороший повар? Меня не волнует, о чем
говорят, когда еда хорошо приготовлена.
-- Какой вы забавный! -- хихикнула она.
-- Само собой, кормят прекрасно.
469
-- Это замечательно. Это интересует
меня больше всего. А что у вас подают? Дичь,
ростбифы, бифштексы? Я люблю хороший ростбиф, не
слишком пережаренный, с кровью. Еще я люблю
свежие фрукты... не эту консервированную дрянь,
которую у вас подают в ресторанах. Вы можете
сварить настоящий
Значит, вы говорите, ваш муж инженер?
-- Изобретатель.
-- Ах, ну конечно, изобретатель. Это уже
лучше. А какой он? Компанейский?
-- Вам он понравится. Вы с ним чем-то
похожи... Он даже говорит примерно, как вы. -- Ее
опять понесло. Он такая душка, когда начинает
рассказывать о своих изобретениях...
-- Вы когда-нибудь ели жареных утят --
или фазанов? -- перебил я
-- Конечно... Так о чем я говорила? Ах да,
о моем муже. Когда мы были в Лондоне, Черчилль
пригласил его...
-- Черчилль? -- с идиотским видом
переспросил я, словно никогда не слышал этого
имени.
-- Ну да... Уинстон Черчилль, премьер...
-- Ах да, я что-то слышал о нем.
-- Эта война будет выиграна в воздухе,
так говорит мой муж. Мы должны строить больше
самолетов. Поэтому Черч...
-- Я ничего не смыслю в самолетах...
Никогда не доводилось летать, -- вставил я.
-- Это не имеет значения, -- не
растерялась миссис Рубиоль. -- Я сама поднималась
в воздух всего раза три или четыре. Но если...
-- Давайте поговорим о воздушных
шарах... Они нравятся мне куда больше. Помните
Сантоса Дюмона? Направляясь в Новую Шотландию, он
стартовал с верхушки Эйфелевой башни. Это, должно
быть, захватывающее зрелище... Так что вы говорили
о Черчилле? Простите, я перебил вас.
Миссис Рубиоль изготовилась
произнести длинную впечатляющую речь о
Черчиллем.
-- Я вам сейчас кое-что расскажу, -- не
дав ей раскрыть рта, поспешно произнес я. --
Больше всего я уважаю обеды, где не скупятся на
спиртное. Знаете, все расслабляются, потом
возникает спор, кто-то получает удар в челюсть.
Обсуждение серьезных проблем за обеденным
столом плохо сказывается на пищеварении. Кстати,
на ва-
470
щи обеды надо приходить в смокинге? У
меня
нет... Я только хотел предупредить вас.
-- Приходите в чем хотите, естественно,
-- миссис Рубиоль едва ли обращала внимание на
мои перебивания.
-- Отлично! У меня всего один костюм,
тот,
на мне. Он не слишком плох, как вы считаете?
Миссис Рубиолъ благосклонно
улыбнулась.
-- Порой вы напоминаете мне Сомерсета
Моэма, -- прощебетала она. -- Я познакомилась с ним
на судне, возвращаясь из Италии. Такой
обаятельный скромный человек! Никто, кроме меня,
не знал, кто он такой. Он путешествовал
инкогнито...
-- Вы случайно не заметили, он
косолапил?
-- Косолапил? -- с тупым изумлением
переспросила миссис Рубиоль.
-- Ну да, косолапил... Разве вы не читали
его знаменитейший роман "Бремя ...
-- "Бремя страсти"! -- воскликнула
миссис
тем, что хоть и неправильно, но все же вспомнила
название. -- Нет, не читала, но я видела фильм. Он
такой мерзкий...
-- Он ужасный, но не мерзкий, --
отважился возразить я. -- По-веселому ужасный.
-- Мне совсем не понравилась Анабелл, --
сказала миссис Рубиоль.
-- Мне тоже. Но зато Бэтт Дэвис была
совсем не плоха
-- Не помню. А кого она играла? --
спросила миссис Рубиоль.
-- Дочь стрелочника, разве вы не
помните?
-- Отчего же, конечно, помню! --
воскликнула миссис Рубиоль, тщетно силясь
вспомнить то, чего она никогда не видела.
-- Помните, она еще грохнулась с
лестницы с полным подносом тарелок?
-- Да, да, разумеется! Конечно, теперь я
все вспомнила Она была прелестна, не правда ли?
Какое это было падение!
-- Так мы говорили о Черчилле.
-- Да, так вот, значит... Постойте, дайте
мне подумать.. О чем же я хотела вам рассказать?
-- Прежде всего, скажите мне, -- заметил
я, -- правда ли, что он никогда не вынимает изо рта
сигару, ни на минуту? Говорят, он даже во сне не
расстается с ней. Хотя, это не важно. Я лишь хотел
узнать, в жизни он такой же дурак, каким его
показывают на экране, или нет.
471
-- Что???? -- заверещала миссис Рубиоль.--
Черчилль дурак? Несльканно! Да он самый
выдающийся человек в Англии!
-- Следующий после Уайтхеда, вы хотите
сказать.
-- Уайтхеда?
-- Ну да, человека, который вывел в свет
Гертруду Стайн. Вы слышали о Гертруде Стайн? Нет?
Ну тогда вы должны были слышать об Эрнесте
Хемингуэе.
-- Да-да, конечно, теперь припоминаю.
Она была его первой женой.
-- Совершенно верно, -- согласился я. --
Они поженились в Понт-Эйвене и развелись в
Авиньоне. О Уайтхеде тогда еще никто не слышал.
Ему принадлежит крылатая фраза "божественная
энтропия"... или это Эддингтон сказал... Не помню
точно. Неважно, в общем, году в 1919 Гертруда Стайн
написала свои "Нежные бутоны", -- Хемингуэй
тогда еще не перебесился. Вы помните процесс
Ставинского? -- когда Ловенштейн прыгнул с
аэроплана и упал в Северное море.. С тех пор много
воды утекло...
-- Я, наверное, в то время была во
Флоренции, -- сказала миссис Рубиоль.
-- А я в Люксембурге. Вам доводилось
бывать в Люксембурге, миссис Рубиоль? Нет?
Прелестное место. Никогда не забуду завтрак с
Великой Герцогиней. Ее нельзя назвать красавицей
в общепринятом смысле, эту Великую Герцогиню. А
ссора между Элеонорой Рузвельт и королевой
Вильгельминой -- улавливаете, о чем я? Она тогда
страдала подагрой. Да, так что вы хотели сказать о
Черчилле?
-- Я уже не помню. Вы совершенно
запутали меня, -- пожаловалась миссис Рубиоль. --
Вы скачете с одной темы на другую. Вы очень
странный собеседник. -- Она вновь было попыталась
изречь что-то... -- Расскажите немного о себе, --
продолжила она. -- Вы до сих пор ни слова о себе не
произнесли.
-- О, это легко исправить, -- ответил я.
-- Что вас интересует? Я был пять раз женат, у меня
трое детей, двое из них нормальные. Я зарабатываю
375 тысяч в год, много путешествую, не увлекаюсь ни
охотой, ни рыбалкой, люблю животных, верю в
астрологию, магию, телепатию, не делаю по утрам
зарядку, медленно пережевываю пищу, обожаю землю,
мух, всякую заразу, ненавижу аэропланы и
автомобили, верю в рассвет и т. д. По случайному
стечению обстоятельств родился 26 декабря 1891
года. Это
472
сделало меня Козерогом с двойной
грыжей. Всего три года, как я обхожусь без
бандажа. Вы слышали о Лурде, городе чудес? Так вот,
в Лурде я навсегда расстался с бандажом. Никакого
чуда не произошло. Бандаж раскололся, а я был
слишком беден, чтобы купить новый. Меня
воспитывали в лютеранской вере, а лютеране не
верят в чудеса. В гроте Святой Бернардетты я
видел множество костылей, горы костылей, но ни
одного бандажа. По правде говоря, миссис Рубиоль,
грыжа вовсе не так страшна, как о ней говорят. В
особенности, двойная грыжа. Срабатывает закон
компенсации. Я вспоминаю своего друга, который
страдал от сенной лихорадки. Тут действительно
есть из-за чего беспокоиться. Конечно, не поедешь
в Лурд за излечением от сенной лихорадки. Дело в
том, что еще не изобрели лекарства от сенной
лихорадки, вам это известно?
Миссис Рубиоль покачала головой с
непритворным испугом и изумлением.
-- Куда проще, -- продолжал я
вдохновенно, -- бороться с проказой. Вам никогда
не доводилось бывать в колонии для прокаженных? А
я как-то провел там целый день. Это в районе Крита.
Я собирался посетить Кносс, посмотреть на руины,
как меня очаровал один доктор с Мадагаскара. Он
так увлекательно рассказывал о колонии
прокаженных, что я решил поехать вместе с ним. Мы
волшебно провели завтрак с прокаженными. Если не
ошибаюсь, нам давали вареных омаров с окрой и
луком. А какое было вино! Синее, словно чернила.
Они называли его "Слезы Прокаженных". Уже потом
я узнал, что почва была буквально напичкана
кобальтом, магнием, слюдой. Некоторые из
прокаженных были довольно состоятельными
людьми... как индейцы Оклахомы. И очень
жизнерадостными, хотя никогда нельзя было понять
наверняка, плачут они или смеются, -- так
обезображены были их лица. Там был один молодой
американец из Каламазу. Его отец владел фабрикой
по производству бисквитов в Рей сине. Он был
членом Фи-Бета-Каппа клуба Принстонского
университета. Интересовался археологией. У него
очень рано сгнили руки. Но он научился управлять
своими культями. У него был приличный доход и он
мог окружить себя комфортом. Он женился на
крестьянке... такой же, как и он сам...
прокаженной... Уж не знаю, как их там называют Она
была турчанка и не понимала ни слова
по-английски. Но это не мешало
друга. Они общались на языке жестов. Короче, я там
превосходно
473
провел время. Вино было превосходным.
Вы никогда не пробовали омаров? Сначала
резина-резиной, но к этому вкусу быстро
привыкаешь. Еда там гораздо вкуснее, чем,
например, в Атланте. Я как-то ел там однажды... У
меня чуть не взорвались внутренности. А как вы
понимаете, заключенные едят хуже посетителей...
Атланта -- это настоящая помойка. Кажется, нам
давали жареную мамалыгу и свиной жир. На это
достаточно было
кофе! Уму непостижимо! Не знаю, как вы, а я считаю,
что кофе должен быть черным. Он должен быть чуть
жирным... маслянистым таким. Они говорят, что все
зависит от сушилки для кофе, то есть жаровни.
Миссис Рубиоль не имела ничего против
сигареты. (Мне показалось, что она лихорадочно
озирается в поисках другого собеседника.)
-- Моя дорогая миссис Рубиоль, --
продолжал я, поднося ей зажигалку и чуть не
опалив ей губы. -- Мне было весьма приятно
побеседовать с вами. Наша беседа доставила мне
огромное наслаждение. Вы не знаете, который час?
На прошлой неделе я заложил свои часы.
-- Боюсь, мне пора, -- поспешно
произнесла миссис Рубиоль, взглянув на часы.
-- Ради бога, не уходите, -- взмолился я.
-- Вы не представляете, как я счастлив общаться с
вами. Вы начали говорить о Черчилле, но я
грубейшим, возмутительным образом перебил вас...
Миссис Рубиоль, несколько смягчившись,
вновь скорчила гримаску...
-- Перед тем, как вы начнете, -- сказал я,
приятно удивившись легкой судороге, исказившей
ее лицо, -- должен сказать одну вещь. О Уайтхеде. Я
недавно упоминал о нем. Так вот, о теории
"божественной энтропии". Энтропия -- значит
остановка ... как у часов. Идея заключается в том,
что со временем, или, как говорят физики, с
течением времени, все имеет тенденцию
останавливаться. Вопрос вот в чем. Что будет, если
наша вселенная замедлит свой ход -- и вовсе
остановится? Вы никогда не задумывались над этим?
А в этом нет ничего невозможного. Конечно,
Спиноза давным-давно сформулировал свою теорию
космологического часового механизма. Из данного
пантеизма логически вытекает то, что в один
прекрасный день все кончится, так повелел
Господь. Греки пришли к тому же выводу лет за
пятьсот до Рождества Христова.
474
Они даже вывели идею извечного
обновления, а это на порядок выше теории
Уайтхеда. Вы наверняка сталкивались с этой идеей.
Кажется, она встречается в "Вагнеровском деле".
А может еще где-то... Как бы то ни было, Уайтхед,
будучи англичанином, принадлежал к правящей
верхушке, само собой скептически относился к
романтическим идеям девятнадцатого века. Его
собственные теории, принципы, разработанные в
лаборатории, следовали
Говорят, что несмотря на строгие традиции,
которые не давали ему развернуться, в его
метафизике ясно прослеживается влияние Гекеля,
-- не Гегеля, прошу не путать -- которого в свое
время называли Кромвелем морфологии. Резюмируя
вышесказанное, -- с единственной целью, --
освежить вашу память... -- Я проницательно
взглянул на нее, от моего взгляда ее опять
передернуло. Я перепугался, что ее вот-вот хватит
удар. Я не представлял, о чем говорить дальше, в
моей голове не было ни единой мысли. Я просто
открыл рот и не раздумывая стал продолжать...