Перевод: Николай Пальцев
OCR: Слава Янко http://www.chat.ru/~yankos/gum.html
---------------------------------------------------------------
Quiet Days in Clichy
ПОВЕСТЬ
Я пишу эти строки, а за окнами
сгущаются сумерки и люди одеваются к обеду.
Позади пасмурный день; такие часто бывают в
Париже. Выйдя проветриться, я невольно задумался
о разительном контрасте между этими двумя
городами -- Парижем и Нью-Йорком. Одно и то же
время суток, одна и та же погода; и, однако, что
общего между самим этим словом "пасмурный" и
тем непередаваемым gris
жемчужности, какой способен пробудить в голове
француза целый мир чувств и ассоциаций? Вечность
тому назад, бродя по парижским улицам и
разглядывая акварели, выставленные в витринах, я
поразился тотальному отсутствию в них того, что
принято именовать "пейновским серым". Упоминаю
об этом, ибо общеизвестно, что Париж --
город, существующий
преимущественно в палитре серых тонов. Упоминаю
об этом, ибо американцы, когда дело доходит до
акварели, с неутомимостью одержимых прибегают к
этому искусственному, "заказному" пейновскому
тону. Во Франции гамма оттенков серого
практически неисчерпаема; в Нью-Йорке же
утрачиваешь самое представление о ее живописном
эффекте.
Бесконечное разнообразие серых тонов,
каким одаривает Париж, пришло мне на память при
мысли о том, как поменялись на противоположные
все мои непроизвольные жизненные рефлексы. В то
самое время, когда там я готовился совершить
ежедневный променад по улицам и площадям, здесь я
испытываю потребность вернуться домой и, наглухо
затворившись, сесть писать. Там мой рабочий день
был бы уже окончен и мною двигало бы
инстинктивное стремление смешаться с праздной
толпой. Здесь толпа, растерявшая всю свою
яркость, всю примечательность, все богатство
индивидуальных оттенков, замыкает меня в самом
себе, загоняет в стены моей берлоги в попытке
выжать из собственного воображения те крупицы
отсутствующего бытия, какие, упав и
перемешавшись, быть может, сло-
__________
* gris -- серое
313
жатся в мягкую, естественную гамму
жемчужно-серого, без которой немыслимо
насыщенное, гармоничное существование. Окинуть
взглядом Сакр-Кер в день, подобный сегодняшнему,
в час, подобный теперешнему, с любой точки на
улице Лафитт -- одного этого мне было достаточно,
чтобы раствориться в блаженстве. Так и случалось,
когда я бродил без крошки во рту и без крыши над
головой. А здесь, будь у меня хоть тысяча долларов
в кармане, сколько ни ищи, не отыщешь вида, какой
был бы способен пробудить во мне муку радостного
В Париже пасмурными днями я нередко
оказывался в окрестностях Плас Клиши на
Монмартре. Оттуда в сторону Обервилье тянется
нескончаемая череда кафе, ресторанчиков,
театриков, кинозалов, галантерейных лавок,
отелей и борделей. Это парижский Бродвей: он
соответствует длинному пролету между Сорок
.второй и Пятьдесят третьей улицами. Однако
Бродвей подгоняет, ослепляет, ошеломляет, он не
дает прохожему возможности остановиться,
присесть, перевести дух. Монмартр же расслаблен,
замедлен, потерт по всем швам, он как бы не
обращает на вас внимания; в нем не столько явного
блеска, сколько тайного соблазна; он не сверкает
огнем, а тлеет невидимым пламенем. Бродвей может
заинтриговать, озадачить, подчас поразить, но в
нем нет горения, нет внутреннего накала;
он весь-- ярко расцвеченная витрина с
гипсовыми манекенами, картина райского
блаженства для рекламных агентов. Монмартр
тускл, приземлен, беспризорен, откровенно
порочен, продажен, вульгарен. Он скорее
отталкивающ, нежели привлекателен, но, как и сам
порок, заразительно отталкивающ. Он -- прибежище
населенных почти без исключения проститутками,
сутенерами, ворами и шулерами маленьких баров,
которые, даже если вы прекрасно осведомлены о их
существовании, в назначенный срок втянут вас
внутрь хищными щупальцами, чтобы сделать вас
своей очередной жертвой. На узких улочках,
протянувшихся вдоль бульвара, гнездятся отели,
самый вид которых столь зловещ, что вызывает у
вас дрожь; и тем не менее рано или поздно
наверняка придет день, когда вы проведете в одном
из них .ночь, а может и неделю, а может и месяц.
Может статься, вы так привяжетесь к этим местам,
что, однажды проснувшись, обнаружите, что вся
ваша жизнь неприметно потекла в другую сторону и
то, что казалось вам грязным, постыдным, убогим,
вдруг предстанет нежным, дорогим,
зачаровывающим. Этим тайным очарованием
Монмартр в огромной мере обязан, как я
подозреваю, процветающей на его тротуарах
неприкрытой торговле сексом. Секс (в особенности,
когда он поставлен на ком-
314
мерческие рельсы) отнюдь не
романтичен; однако он испускает острый и
ностальгический аромат, в конечном счете
несравненно более волнующий и соблазнительный,
нежели сияющая всеми рекламными огнями Веселая
Белая Дорога. Ведь было бы нелепостью отрицать то
самоочевидное обстоятельство, что сексуальная
жизнь наиболее интенсивна при неярком,
рассеянном освещении; ее естественная среда --
полумрак, а не слепящее свечение неоновых трубок.
На углу Плас Клиши нашло себе место
"Кафе Веплер", на долгое время оно-то и
сделалось излюбленным пунктом моего обитания. За
его столиками, в зале и на террасе, я просиживал
часами в любую пору суток и в любую погоду. Я знал
его наизусть, как книгу. Лица его официантов,
метрдотелей, кассиров, шлюх, завсегдатаев, даже
туалетных работников навсегда отложились в моей
памяти, как иллюстрации в книге, которую
перечитываешь каждый день. Помню-, впервые я
переступил его порог в 1928 году, вместе с женой; помню,
какой шок я пережил, увидев, как на один из
маленьких столиков на террасе всем телом
обрушилась вдребезги напившаяся шлюха, и никто
не обратил на это ни малейшего внимания. В тот раз
меня .ужаснуло и озадачило стоическое
безразличие французов к такого рода
происшествиям; признаюсь, озадачивает оно меня и
поныне, несмотря на все хорошие черты, какие мне
довелось со временем в них открыть.
"Неважно, это всего-навсего шлюха... Она пьяна". До сих пор я слышу эти слова. И,
слыша их, до сих пор содрогаюсь. Между тем есть в
таком отношении к вещам что-то безошибочно
французское; и не приучить себя принимать его как
данность значит смириться с тем, что твое
пребывание во Франции будет и впредь чревато не
самыми приятными сюрпризами.
В пасмурные дни, когда везде, за
исключением больших кафе, бывало холодновато, я
пристрастился проводить в "Кафе Веплер"
часок-другой перед ужином. Источником розоватого
свечения, плывшего по залу, была небольшая
группка шлюх, обычно кантовавшихся у входа. По
мере того, как они рассредоточивались среди
посетителей, воздух в кафе не только теплел и
розовел, но начинал благоухать. Они порхали в
сгущавшихся сумерках, как надушенные светлячки.
Те, кому не выпало на долю обзавестись клиентом,
медленно выплывали на улицу, а спустя
непродолжительное время возвращались, занимая
прежние места. Возникали на пороге и новые,
свеженакрашенные и исполненные готовности
поработать во славу своей профессии. Уголок, где
они обычно толклись, как две капли воды походил
на биржу -- биржу сексуальных услуг, на
315
которой, как и на всех других,
случались периоды подъема и спада. Дождливые дни,
мне казалось, как правило, приносили удачу их
сословию. В дождливый день, если верить
поговорке, можно заниматься только одной из двух
вещей;
шлюх, то они, как известно, на карты времени не
теряют.
На исходе одного из таких дождливых
дней мне довелось приметить в "Кафе Веплер"
новенькую. До этого я ходил по магазинам, и мои
руки отягощали книги и граммофонные пластинки.
Должно быть, в тот день мне пришло из Штатов
нежданное вспомоществование; во всяком случае,
несмотря на все сделанные покупки, в карманах у
меня еще оставалось несколько сотен франков. Я
присел в непосредственном соседстве с биржей,
под прицелом стайки изголодавшихся,
изготовившихся к действию шлюх, чьего
повышенного внимания мне, впрочем, без труда
удалось избежать, всецело сосредоточившись на
поразительной красавице, занявшей отдельный
столик на почтительном расстоянии. Я принял ее за
интересную молодую особу, назначившую здесь
свидание своему любовнику и, возможно, прибывшую
раньше времени. Заказанный ею аперитив оставался
почти не тронутым. Мужчин, дефилировавших' мимо
столика, она окидывала ровным, прямым взглядом,
но это абсолютно ничего не означало:
отводить глаза, подобно англичанкам или
американкам. Со знанием дела, но не демонстрируя
видимого стремления привлечь к себе внимание,
она неспешно оглядывалась крутом, всем видом
выражая уверенность в себе, выдержку и спокойное
достоинство. Она медлила. Медлил и я. Мне не
терпелось узнать, кого она дожидается. Прошло
полчаса, в течение которых мне удалось не один
раз перехватить и остановить на себе ее взгляд, и
тут меня осенило: все дело в том, чтобы завязать с
ней контакт, не погрешив против этикета,
принятого в данном кругу. Обычно стоило сделать
знак головой или рукой, и девушка -- при условии,
что она была тем, за кого вы ее принимали, --
вставала из-за стола и подсаживалась к вам. Но вот
эта: она действительно шлюха или?.. Я по-прежнему терялся в
догадках. Слишком уж, на мой взгляд, она была
изысканна, слишком безукоризненна в платье и
манерах, одним словом -- слишком хороша для этого
ремесла.
Когда ко мне вновь подошел официант, я
кивнул в ее сторону и осведомился, знает ли он ее.
Он ответил отрицательно; тогда я попросил
передать, что приглашаю ее за мой стол. Он
исполнял мое поручение, а я следил за выражением
ее лица. Увидев, что она мимолетно улыбнулась и
316
с легким кивком обернулась в моем
направлении, я весь просиял, ожидая, что она тут
же поднимется и подойдет. Однако, продолжая
сидеть, она вновь улыбнулась, еще мимолетнее, а
затем повернулась лицом к окну и, казалось, вся
ушла в мечтательное созерцание открывшегося за
ним вида. Из вежливости я выждал еще чуть-чуть, а
потом, удостоверившись, что она и не помышляет
сдвинуться с места, встал и направился к ее столу.
Она отреагировала вполне дружелюбно, будто я и
впрямь был с ней знаком, однако от меня не
укрылось, что она слегка покраснела; на ее лице
было написано минутное замешательство. Все еще
не до конца уверенный в том, что делаю то, что
нужно, я тем не менее сел, заказал выпивку и
безотлагательно попытался вовлечь ее в разговор.
Тембр ее голоса -- хорошо поставленного, грудного
и довольно низкого -- действовал на меня еще
сильнее, нежели ее улыбка. Тембр женщины, которая
счастлива уже тем, что существует, не привыкла
обуздывать свои желания и аппетиты, столь же
бескорыстна, сколь неимуща и которая готова на
что угодно, лишь бы отстоять за собой ту малую
толику свободы, какая еще в ее распоряжении. Это
был голос дарительницы, растратчицы, мотовки; он
взывал скорее к диафрагме, нежели к сердцу.
Не скрою, меня несколько удивило, когда
она мягко попеняла мне на то, что и погрешил
против правил, с места в карьер устремившись к ее
столу. "Мне казалось, вы поняли, что я подойду к
вам снаружи, -- сказала она. -- Я пыталась
объяснить вам это знаками". Ее вовсе не радовала
перспектива обзавестись здесь репутацией
прожженной профессионалки, откровенно поведала
мне она. Извинившись за бестактность, я предложил
тут же пропасть с ее горизонта -- жест вежливости,
который она оценила как должное, пожав мне руку и
одарив обворожительной улыбкой.
-- Что это за вещи? -- спросила она,
быстро сменив тему и демонстрируя светский
интерес к сверткам, которые, садясь, я положил на
стол.
-- Так, ничего особенного, пластинки и
книги, -- ответил я тоном, подразумевавшим, что в
них вряд ли может найтись что-то примечательное
для нее.
-- Книги французских авторов? --
переспросила она, и в ее голосе, мне показалось,
внезапно прозвучала нотка искренней
заинтересованности.
-- Да, -- отозвался я, -- но боюсь, по
большей части скучных. Пруста, Селина, Эли Фора...
Вы бы наверняка предпочли Мориса Декобра, не
правда ли?
317
-- Покажите мне пожалуйста. Мне
любопытно, кого из французских писателей читают
американцы.
Развернув одну из упаковок, я подал ей
томик Эли Фора. Это был "Танец над огнем и
водой". Улыбаясь, она листала страницы,
задерживаясь то на одном, то на другом месте и
время от времени издавая негромкие возгласы.
Затем с решительным видом закрыла книгу и
положила на стол, не снимая руки с переплета.
-- Хватит, поговорим о чем-нибудь более
интересном. -- И, после минутной паузы, добавила:
--
-- Un vrai de vrai
**, -- ответил я,ухмыляясь во весь рот.
Похоже, это ее не вполне убедило.
-- С одной стороны, все, казалось бы,
по-французски, -- размышляла она, обращаясь
скорее к самой себе, -- ас другой, есть здесь нечто
странное...
Только я собрался ответить, что
прекрасно понимаю, что она имеет в виду, как вдруг
моя собеседница откинулась назад, завладела моей
рукой и с лукавой улыбкой, призванной добавить
шарма ее непосредственности, вздохнула:
-- Знаете, я ужасно ленива. Книги -- у
меня не хватает на них терпения. Это чересчур для
моих слабеньких мозгов.
-- Ну, в жизни есть масса другого, чем
можно заняться, -- ответил я, возвращая ей улыбку.
С этими словами я опустил руку и нежно сжал ее
колено. В мгновение ока ее рука накрыла мою и
передвинула выше, туда, где плоть была мягче и
обильнее. Затем, столь же быстро, укоряющим
движением оттолкнула ее:
-- Assez, nous ne sommes pas seuls ici
из наших бокалов, мы оба расслабились. У меня и в
мыслях не было тут же брать ее на абордаж. Хотя бы
потому, что мне было наслаждением вслушиваться в
то, как она выговаривает слова -- четко и не спеша,
что не свойственно парижанкам. Она говорила на
чистейшем французском, и в ушах иностранца вроде
меня он отзывался музыкой сфер. Каждое слово
произносила ясно, отчетливо, почти не прибегая к
жаргонным выражениям. Слова сходили с ее уст
томно и неторопливо, полностью
____________
* Вот этот, он
действительно француз? (фр.)
** Самый что ни на есть
(фр.)
*** Ну, как бы это сказать?
(фр.)
**** Довольно, мы здесь не
одни (фр.)
318
обретя форму, будто прежде, чем
доверить их внешнему пространству, где звук и
значение так часто меняются местами, она
обкатывала их во рту. Ее медлительная грация, в
которой был привкус чувственности, смягчала
траекторию их полета; невесомые, как клубочки
пуха, они ласкали мои уши. Ее полное, тяжеловатое
тело тяготело к земле, а вот в звуках, излетавших
из ее горла, слышался чистый звон колокольчиков.
У меня не было более причин для
колебаний относительно ее профессии. Созданная,
как говорится, для
тем не менее, не производила впечатления
прирожденной шлюхи. Я не сомневался, что она
ляжет со мной в постель и запросит за это деньги;
однако не это делает женщину шлюхой.
Она легонько коснулась меня рукой, и
тут же, подобно дрессированному тюленю, мое
мужское естество воспрянуло, воодушевленное ее
ласковым поощрением.
-- Имейте терпение, -- пробормотала она,
-- преждевременно возбуждаться вредно.
-- Пошли отсюда, -- сказал я, подавая
знак официанту.
--
Да, --отозвалась она, -- пойдемте куда-нибудь, где можно
поговорить спокойно.
Чем меньше разговоров, тем лучше, думал
я про себя, собирая свои покупки и следом за ней
продвигаясь к выходу. Бывают же на белом свете
такие, подивился я, глядя, как она выплывает
наружу через вращающиеся двери. Я уже видел, как
она трепещет на кончике моего члена, этакий
сгусток цветущей, дурманящей плоти, нуждающейся
в удовлетворении и укрощении.
Ей несказанно повезло встретить
такого человека, как я, невозмутимо заметила она,
переходя улицу. Ведь она страшно одинока, у нее ни
души знакомой в Париже. Не соглашусь ли я
поводить ее по городу, показать парижские
достопримечательности? Разве не забавно, что
город, да что там -- столицу твоей собственной
страны -- тебе показывает иностранец? А бывал ли я
когда-нибудь в Амбуазе, в Блуа, в
как-нибудь отправиться туда вместе? -- Cа vous plairait?*
Болтая о том, о сем, мы поравнялись с
каким-то отелем, который, судя по всему, был ей
хорошо знаком. -- Здесь чисто и уютно, -- сказала
она. -- А станет холодновато -- в постели
согреемся. -- И нежно взяла меня за локоть.
В номере было уютно, как в гнездышке. Я
подождал, пока принесут мыло и полотенца, выдал
горничной чаевые и запер дверь на ключ. Она сняла
шляпу и меховой жакет
_________
* Хотите? (фр.).
319
и остановилась у окна, готовясь
заключить меня в объятия. Что за дивное создание,
источающее тепло и негу, точно дерево в цвету!
Казалось, стоит чуть прикоснуться к ней, и из нее
тут же выпадут семена. Пару секунд спустя мы
начали раздеваться. Я присел на край кровати
расшнуровать ботинки. Она стоя стягивала с себя
одну вещь за другой. Когда я поднял глаза, она
стояла в одних чулках. Стояла, не двигаясь, давая
мне возможность разглядеть себя во всех деталях.
Я встал и снова обнял ее, с наслаждением проводя
руками по мягким складкам ее плоти. Она вынырнула
из моих рук и, слегка отодвинувшись, с оттенком
робости спросила, не слишком ли я разочарован.
-- Разочарован? -- повторил я, не веря
своим ушам.:-- Что ты хочешь сказать?
-- Я не чересчур толста? -- спросила она,
опустив глаза и стыдливо воззрившись на свой
пупок.
-- Чересчур толста? Что за чушь, ты
бесподобна. Ты вся как из Ренуара. Она покраснела.
-- Откуда -- откуда?-- переспросила она
неуверенно, похоже, впервые в жизни слыша это имя.
-- Ты меня разыгрываешь?
-- Ладно, оставим это. Иди сюда, дай мне
погладить твою шерстку.
-- Подожди, сначала мне надо подмыться.
-- И, присев над биде, добавила: -- А ты ложись. Ты
ведь уже готов, не так ли?
Я быстро разделся, из вежливости вымыл
свой член и нырнул в простыни. Биде стояло совсем
рядом с кроватью. Покончив с омовением, она
принялась вытираться тонким, стареньким
полотенцем. Перегнувшись, я сгреб в горсть копну
взъерошенных, еще чуть влажных волос, за которыми
пряталось ее лоно. Она втолкнула меня обратно и
на лету поймала мой член своим красным горячим
ртом. Желая разогреть ее, я просунул палец в ее
влагалище. Затем, водрузив ее на себя, дал волю
главному предмету своей гордости. У нее было одно
из тех влагалищ, что облегают как перчатка.
Понуждаемый энергичными сокращениями ее мышц,
скоро я задышал как паровоз. При этом она не
переставала лизать мою шею, подмышки, мочки ушей.
Обеими руками я то приподнимал, то опускал ее,
помогая безостановочному движению ее таза.
Наконец, издав подавленный стон, она обрушилась
на меня всем корпусом; тогда я опрокинул ее на
спину, закинул ее ноги себе на плечи и вторгся в
ее лоно как одержимый. Мое мужское естество
исторгало из себя жидкость как из шлан-
320
га; я думал, этому не будет конца. В
завершение всего, вытащив его наружу, я убедился,
что пребываю в состоянии еще большей эрекции, чем
вначале.
-- Cа
c'est quelque choseсказала она, зажав в пальцах и оценивающе щупая
мой член. -- Ты умеешь это делать, не так ли?
Мы встали, подмылись и забрались
обратно в постель. Опершись на локоть, я провел
другой рукой вверх и вниз по ее телу. Когда Она в
полном изнеможении, широко раскинув ноги,
повернулась на спину, глаза ее поблескивали как
тлеющие угли, а от каждой клеточки кожи
отскакивали искорки. На протяжении бесконечно
долгого времени мы не произнесли ни слова.
Чиркнув спичкой, я закурил сигарету, вложил ей в
рот и откинулся на спину, удовлетворенно
уставившись в потолок.
-- Мы еще увидимся? -- решился я
нарушить молчание.
-- Это от тебя будет зависеть, --
отозвалась она, делая глубокую затяжку.
Перевернувшись отложить сигарету, а затем
придвинувшись ко мне вплотную и пристально глядя
мне в глаза, она вновь заговорила -- с улыбкой, но
серьезным тоном -- своим низким, грудным голосом:
-- Слушай, мне надо поговорить с тобой о
важном деле. Хочу попросить тебя о
большом'одолжении... У меня неприятности, крупные
неприятности. Ты бы согласился помочь мне, если я
попрошу?
-- Само собой, -- отозвался я, -- но как?
-- Деньгами, -- ответила она тихо и
просто. -- Мне нужны деньги... Много. И дозарезу. Не
хочу рассказывать на что. Ты уж поверь мне на
слово, хорошо?
Я протянул руку и взял со стула свои
брюки. Извлек из них бумажные купюры и всю мелочь,
какая была в карманах, и вложил ей в ладонь.
-- Вот все, что у меня есть, -- сказал я.
-- Это все, что я могу для тебя сделать.
Не глядя она положила деньги на ночной
столик и, наклонившись, поцеловала меня в лоб. --
Ты гигант, -- сказала она. Не разгибаясь, она
смотрела мне в глаза взглядом, полным какой-то
молчаливой, застенчивой признательности, затем
поцеловала в губы -- не страстно, но медленно,
нежно, как бы стремясь вложить в поцелуй то, чего
не умела выразить в словах и не решалась доверить
немому языку своего тела.
_________
* Ну и принадлежность у
тебя (фр.)
321
-- Не хочется сейчас об этом говорить,
-- сказала она, вновь откидываясь на подушку. --
добавила: -- Странно, насколько иностранцы добрее
соотечественников. Вы, американцы, так добры, так
великодушны. Нам нужно многому у вас поучиться.
Старая история; я испытывал чуть ли не
стыд за то, что волею случая еще раз оказался в
роли щедрого американца. Произошла чистая
случайность, пояснил я ей; если бы не эта
случайность, у меня не было бы в карманах столько
денег. Она ответила лишь, что это придает моему
поступку, моему благородному жесту еще большую
ценность.
-- Француз все равно так не поступил бы,
-- продолжала она. -- Француз бы припрятал их.
Француз никогда бы не отдал все свои деньги
первой встречной девушке лишь потому, что она в
беде. Да он просто-напросто и не поверил бы ей.
Сказал бы:
Я ничего не ответил. Это было правдой и
неправдой. В конце концов, мир состоит из
противоположностей, и из того, что ко времени, о
котором идет речь, мне еще не довелось встретить
ни одного неприжимистого француза, не следовало,
что их вовсе не существует. Попробуй я рассказать
ей, сколь мелочными бывали подчас мои друзья, мои
собственные соотечественники, -- она мне не
поверит, только и всего. А добавь я к этому
двигало не великодушие, а что-то вроде
самолюбования (ибо кто, скажите, может быть ко мне
великодушнее, нежели я сам?), она, чего доброго,
заключит, что я и впрямь того.
Я приник лицом к ее груди. Затем
скользнул вниз и прижался губами к ее пупку.
Затем спустился еще ниже, зарывшись в густую
поросль ее волос. Она медленно подняла мою голову
вверх и, побуждая меня занять испытанную позицию,
проникла языком мне в рот. Мой член отреагировал
автоматически: он вошел в нее так же легко и
беспрепятственно, как трогается с места
автомобиль, когда нажимаешь на стартер. У меня
возникла одна из тех долгих, нескончаемых
эрекций, какие сводят женщин с ума. Я обладал ею
как хотел -- сверху, снизу, сбоку, с намеренной,
дразнящей неспешностью буравя своим
инструментом содрогающиеся стенки ее штолен,
безжалостно попирая его жестким концом их
колышащиеся входы. А в завершение -- шутливо
обрисовал им полушария ее гру-
__________
* Слишком волнуюсь, вот и
все (фр.)
** Знаю я эту песенку (фр.)
322
дей. Ее глаза, казалось, вот-вот
выскочат из орбит
-- Ты кончил? -- спросила она.
-- Ну нет, -- отвечал я. -- Сейчас самое
время попробовать еще кое-что. -- И, вытащив ее из
постели, водрузил на пол в позицию, наиболее
удобную, чтобы, заткнув пробоину в корпусе,
ликвидировать течь. Просунув руку снизу и не
переставая зазывно вилять бедрами, она направила
мое естество в требуемое русло. Крепко держа ее
за талию, я вогнал его туда до самого основания. --
Ах, ах, чудно, восхитительно, -- бормотала она,
вращая тазом в немыслимо ускорившемся темпе.
Стремясь продлить удовольствие, я вновь извлек
его на свежий воздух, игриво покалывая им ее
атласные ягодицы. -- Нет, нет, перестань, --
взмолилась она. -- Вставь его туда, вставь весь, до
конца... Я больше не могу. -- Снова, выгнувшись
колесом и выставив зад вверх, будто
вознамерившись ухватить им люстру, она просунула
снизу руку и завладела моим членом. Откуда-то из
середины позвоночного столба до меня донесся
финальный сигнал; чуть согнув колени, я продвинул
его вперед еще на четверть или полдюйма. И вдруг
-- хлоп! -- он взорвался взмывающей в небо ракетой.
Когда мы расстались на улице возле
писсуара, было уже совсем темно. Я не назначал ей
свидания, не поинтересовался даже, где она живет;
В случае чего, заключил я, найти ее можно будет в
кафе. Когда мы уже разошлись в разные стороны, мне
вдруг пришло в голову, что я так и не спросил, как
ее зовут. Окликнув ее на ходу, я громко задал свой
запоздалый вопрос.
-- Н-И-С, -- отозвалась она, выводя имя по