Вскоре после знакомства мы
столкнулись с ней при весьма странных
обстоятельствах: застав ее разгуливающей в
полном одиночестве вдоль линии оборонных
укреплений. Иными словами, в месте мало
подходящем -- и даже не на шутку подозрительном --
для прогулок в ночные
333
часы. С какой-то непонятной
рассеянностью ответила она на наше приветствие.
Казалось, она узнает наши лица, но начисто забыла,
где и когда мы познакомились. И непохоже было,
чтобы это ее сколько-нибудь занимало. Судя по
всему, наше общество значило для нее ни больше ни
меньше, нежели общество любого, кому случилось бы
оказаться рядом. Она не сделала попытки завязать
с нами разговор;
напротив, речь ее больше напоминала
монолог, течение которого мы ненароком прервали.
Впрочем, Карл-- дока по части всяких отклонений
от нормы -- скоро сумел найти к ней подобающий
подход. Выбравшись из небезопасной зоны, мы
незаметно эскортировали ее в сторону нашего
обиталища, а потом и вверх по лестнице. Она
двигалась как сомнамбула: не спрашивая, куда мы
держим путь и что вообще делаем. Войдя в комнату,
уселась на диван как у себя дома. Тоном, каким
обращаются к официанту в кафе, осведомилась, не
найдется ли для нее чашки чая и сэндвича. Затем
точно таким же невозмутимым, ровным голосом
мы ей заплатим, если она останется с нами на ночь.
Добавив как нечто само собою разумеющееся, что ей
нужно двести франков, каковые утром предстоит
внести в уплату за квартиру. Разумеется, две
сотни франков -- деньги немалые, с той же
бесстрастной интонацией оговорилась она, но
ничего не поделаешь:
ей необходима именно эта сумма. Впору
было заключить, что она перечисляет, чем следует
заполнить буфетную полку: "Вам, де, понадобятся
яйца, масло, хлеб, может быть, чуточку джема". И
вот -- нате вам, без пафоса, без эмоций: -- Любым
способом: сверху, сзади, в рот -- как пожелаете,
меня все устраивает, -- заявила она, отхлебывая
чай с видом герцогини на благотворительной
ярмарке. -- Между прочим, у меня еще крепкая и
красивая грудь, -- продолжала наша
посетительница, расстегнув блузку и
демонстрируя соблазнительное полушарие. -- В
Париже полно мужчин, готовых расстаться с
тысячью франков, лишь бы со мной переспать,
только мне лень их выискивать. Короче, моя такса
двести франков, ни больше ни меньше. -- Взглянув
на книгу, лежащую рядом на столе, она минуту
помолчала, потом заговорила тем же бесстрастным
тоном: -- Я тоже пишу стихи, я их вам покажу.
Возможно, они получше этих. -- И кивнула в сторону
томика, который удостоила лишь беглым взглядом.
Услышав это. Карл, стоявший в дверях,
начал судорожно объяснять мне знаками, что у
нашей гостьи не все дома. Девушка, рывшаяся в
сумке в поисках своих стихов, внезапно подняла
глаза и, поймав его полный замешательства взгляд,
без тени смущения, спокойно и хладнокровно кон-
334
статировала, что мой приятель не в
своем уме. -- У вас есть биде? -- спросила она, не
меняя интонации. -- Я взяла с собой одно
стихотворение; прочту вам чуть попозже. В нем
воссоздан сон, который приснился мне на днях. -- С
этими словами она встала и не спеша сняла блузку
и юбку. -- Скажи своему другу, чтоб был готов, --
обратилась она ко мне, выдергивая заколку из
волос. -- Я начну с него.
Тут Карл невольно вздрогнул. Судя по
всему, ее манера себя вести путала его все больше
и больше; в то же время он с трудом сдерживался,
чтобы не разразиться гомерическим хохотом.
-- Подожди минутку, -- проговорил он. --
Сначала выпей, потом вымоешься. Глоток не
помешает. -- Он проворно извлек из буфета бутылку
и налил ей полный стакан. Она опорожнила его
залпом, точно стакан воды.
-- Сними с меня туфли и чулки, --
распорядилась она, облокотившись о стену и
протягивая стакан за новой порцией. -- Се
же невозмутимым тоном, -- но я к нему привыкла.
Надеюсь, у вас наберется две сотни франков? Мне
нужно ровно двести. Не сто семьдесят пять и не сто
восемьдесят. Дай-ка руку... -- Она завладела рукой
Карла, безуспешно боровшегося с ее подвязкой, и
возложила ее на густую поросль между ног. --
Находятся дураки, предлагающие пять тысяч, ни больше ни
меньше, только за то, чтобы потрогать это место.
Ну, мужчины, что с них возьмешь... А ты можешь
сделать это бесплатно. Ну-ка, плесни мне еще. Оно
не такое противное, если глотнуть побольше.
Не успела она скрыться за дверью
ванной, как Карл преобразился. Он хохотал как
одержимый, хохотал и не мог остановиться. Все
дело заключалось в том, что он был до смерти
напуган и не мог этого скрыть.
-- Пожалуй, воздержусь, -- сказал он. -- А
то еще откусит, чего доброго... Слушай, давай-ка
уберем ее отсюда. Дам ей пятьдесят франков и
посажу в такси.
-- Вряд ли она так легко отпустит тебя
на покаяние, -- заметил я, наслаждаясь его
растерянностью. -- У нее дело на уме. К тому же,
если она действительно не в себе, может, она и не
вспомнит о деньгах.
--
Ей-богу, Джо,а ведь это мысль! -- отозвался он, вмиг оживившись.
-- Мне это как-то не пришло в голову. У тебя
законченно криминальный склад ума. Только
слушай: не оставляй меня с ней наедине. Просто
поглядывай в нашу сторону -- ей же все до
лампочки. Ей впору и с кобелем трахнуться, стоит
только попросить. Лунатичка.
________
*
Дрянь порядочная это вино (фр.).
335
Я облачился в пижаму и залез в постель.
Однако время шло, а она никак не появлялась из
ванной. Мы оба забеспокоились.
-- Сходи узнай, что там с ней,--сказал я
Карлу.
-- Сам сходи, -- отозвался он. -- Я ее
боюсь. Поднявшись, я постучал в дверь ванной.
-- Войдите, -- отозвалась она тем же
ровным, невыразительным голосом.
Я открыл дверь. Раздетая донага, она
стояла ко мне спиной. Запечатлевая губной
помадой на стене очередной из своих шедевров.
Мне не оставалось ничего другого, как
призвать на помощь Карла.
-- Ну, совсем сбрендила, -- выдавил я из
себя. -- Расписывает стены своими стихами.
Пока Карл зачитывал вслух написанное,
мне на ум пришла действительно блестящая мысль.
Она требует двести франков.
У меня денег не было, но у Карла, я подозревал, не
могло не быть; как-никак ему выдали жалование
всего день назад. Я был уверен, что, заглянув в том
с "Фаустом", стоящий в его комнате, обнаружу
между страницами две или три стофранковые
ассигнации. Карлу было неведомо, что я знаю о
существовании его засекреченного хранилища. Я и
набрел-то на него совершенно случайно, в один
прекрасный день роясь по полкам в поисках
словаря. В том, что "Фауст" продолжал оставаться
его тайным загажником, я не сомневался, ибо
позднее не раз удостоверялся в верности своего
открытия. Был даже период, когда целых два дня я
проголодал заодно с ним -- и ничем не обнаружил
своей осведомленности о его секретах. Больше
всего меня интриговало тогда, как долго он сможет
от меня таиться.
Мой мозг заработал с лихорадочной
быстротой. Надо будет всеми правдами и
неправдами завлечь их обоих в мою комнату,
достать деньги из тайника, всучить ей
а затем,
воспользовавшись ее очередным походом в ванную,
извлечь их из ее сумки и водрузить обратно в
чрево гетевского "Фауста". Не стоит
препятствовать Карлу наградить ее теми
пятьюдесятью франками, о которых он обмолвился;
пусть себе идут в уплату за транспорт. Что до двух
сотен, то она вряд ли хватится их до утра; коль
скоро она действительно не. в своем уме, она о них
и не вспомнит, если же наоборот -- по всей
видимости, заключит, что обронила ассигнации в
такси. Каково бы ни было истинное положение дел,
из этого дома она выйдет так же, как вошла
336
в него, -- в состоянии транса. Ни
малейшей вероятности того, что на обратном пути
ей взбредет в голову выяснять его
местонахождение, я не допускал.
Замысел сработал без сучка и без
задоринки -- с той лишь поправкой, что прежде, чем
отправить нашу гостью восвояси, нам обоим
пришлось ее трахнуть. Произошло это абсолютно
спонтанно. К вящему изумлению Карла, я выложил ей
две сотни франков, напутствуя его присовокупить
к ним еще пятьдесят на такси. Она с головой ушла в
сотворение нового поэтического
карандаша и листа бумаги, предварительно
выдранного из книжки. Я сидел на диване, а она,
отвернувшись, стояла нагишом у стола; таким
образом ее зад оказался совсем вровень с моим
лицом. Внезапно меня разобрало любопытство:
интересно, прервет она свое увлекательное
занятие, если я суну палец в ее щель? Каковое
действие я и проделал как можно более деликатно,
словно расправляя нежные лепестки розы. Она
невозмутимо продолжала строчить, не поощряя, но и
не отвергая мое вторжение, лишь чуть пошире
расставила ноги -- как я заключил, из заботы о
моем удобстве. В тот же миг я почувствовал
непобедимую эрекцию. Вскочив с дивана, я
придвинулся вплотную и изо всей силы вошел в нее.
Она перегнулась над столом, не выпуская из рук
карандаша.
-- Веди ее сюда, -- послышалось со
стороны Карла, лежавшего (а точней сказать --
вертевшегося утрем) на кровати. Развернув ее на
сто восемьдесят градусов, я заполнил ее спереди
и, легонько приподняв над полом, повлек к постели.
Карл немедленно обрушился на нее всем телом,
похрапывая, как дикий кабан. Я выжидал, пока он
получит свое, а затем снова вошел в нее сзади.
Когда все было кончено, она попросила еще выпить
и, не успел я наполнить стакан, разразилась
хриплым, невеселым смехом. Это был жуткий
такого мне еще не доводилось слышать. Внезапно
она умолкла, спросила карандаш и бумагу, затем
что-нибудь твердое, на чем можно писать. Села,
опершись ногами на край постели, и принялась
сочинять новое стихотворение. Записав две или
три строчки, она попросила подать ей револьвер.
--
Револьвер!-- взвизгнул Карл, с
проворством кролика спрыгивая с кровати. --
--
Тот, что всумке, -- ответила она спокойно. -- У меня
появилось желание кого-нибудь пристрелить. Вы же
словили свой кайф за две сотни франков. Теперь
моя очередь. -- И с этими словами нырнула за
сумкой. Набросившись с двух сторон, мы повалили
ее на пол. Она кусалась, царапалась и брыкалась
что было сил.
337
-- Посмотри, есть ли в сумке пистолет, --
выдохнул Карл, не давая ей подняться с земли. Я
рывком стянул сумку со стола и тут же убедился,
что револьвера в ней нет и в помине; одновременно
я выхватил оттуда обе кредитки и накрыл их
пресс-папье.
-- Принеси-ка водички, да поживее, --
сказал Карл. -- По-моему, у нее сейчас начнется
припадок.
Я подбежал к умывальнику, доверху
наполнил графин водой и выплеснул ей на голову.
Она фыркнула, отряхнулась, дернулась всем
корпусом, точно вытащенная из воды рыба и,
выдавив из себя кривую улыбку, проговорила:
-- Cа у
est, c'est bien assez. . laissez-moisortir*
Слава богу, подумал я про себя,
наконец-то мы от нее избавимся. И наказал Карлу: --
Не спускай с нее глаз. Пойду соберу ее тряпки.
Придется одеть ее и посадить в машину.
Мы вытерли и одели ее со всем тщанием,
на какое были способны. Однако меня не покидало
смутное ощущение, что прежде, чем нам удастся
выпроводить ее из квартиры, она успеет выкинуть
еще какой-нибудь фортель. Или вдруг, скажем, ни с
того, ни с сего поднимет крик на улице?
По очереди, ни на миг не выпуская из
поля зрения нашу беспокойную посетительницу, мы
наскоро оделись. И уже были готовы выйти, как она
вспомнила о забытом на столе листке бумаги --
своем неоконченном стихотворении. Нырнув за ним
из-под наших рук, она, естественно, заприметила и
выглядывавшие из-под пресс-пасье злополучные
кредитки.
-- Мои деньги! -- завопила она.
-- Ну, не глупи, -- отвечал я спокойно,
положив руку ей на предплечье. -- Или ты всерьез
считаешь, что с нас станется тебя ограбить? Твои
-- у тебя в сумке.
Смерив меня быстрым, пронизывающим
взглядом, она опустила глаза.
-- Je vous demande pardon,
-- ответила она негромко. -- Je suis tres
nerveuse ce soir**.
-- Ну, вот видишь, -- сказал Карл,
поворачивая ее в сторону двери. -- Это ты здорово
придумал, Джо, -- добавил он по-английски, пока мы
спускались по лестнице.
-- Где ты живешь? -- спросил он, подзывая
такси.
______________
* Ну, хватит, уже все в
порядке... позвольте мне уйти (фр.)
** Извините меня Сегодня
вечером я что-то такая нервная (фр.)
338
-- Нигде, -- ответила она. -- Я устала.
Скажи ему, чтоб высадил меня у гостиницы, первой
попавшейся.
Карл, казалось, был тронут. -- Хочешь, мы
тебя проводим? -- спросил он.
-- Нет, -- отозвалась она. -- Хочу спать.
-- Ну, пошли, -- вмешался я, дернув его за
рукав. -- Теперь с ней все в порядке.
Захлопнув дверцу, я помахал ей на
прощанье. Карл с озадаченным видом смотрел вслед
удаляющейся машине.
-- Что на тебя нашло? Тревожишься о том,
где она приземлится? Не волнуйся: если она не в
себе, ей не понадобятся ни гостиница, ни деньги.
-- Согласен и тем не менее... Ну, Джо,
какой же ты все-таки бессердечный сукин сын. А
хвост и в гриву.
-- Да, -- невозмутимо проговорил я, --
хорошо, что я заранее прознал, где ты хранишь свои
капиталь.
-- Ты хочешь сказать, это были мои
деньги? -- переспросил он, внезапно начиная
понимать, что я имею в виду.
-- Ничего не поделаешь, Джо, -- проронил
он после долгой паузы, -- нас неуклонно влечет к
себе вечная женственность. Великое творение
"Фауст".
С этими словами он отошел к стене,
прислонился к ней и вдруг согнулся вдвое,
обессилев от сотрясавшего его смеха.
-- А я-то, я-то льстил себе мыслью что
быстро шевелю мозгами, -- заговорил он,
отдышавшись. -- Да по сравнению с тобой я чистый
простофиля... Решено: завтра же найдем им
достойное применение. Поедим где-нибудь как
следует. Свожу-ка я тебя для разнообразия в
настоящий ресторан.
-- Да, между прочим, -- поинтересовался
я, -- а как ее стихи? Стоят чего-нибудь? Я ведь так и
не удосужился с ними познакомиться. Я имею в виду
те, что она накорябала в ванной.
-- Одна толковая строчка была, --
ответил он. -- Все остальное -- лунатический бред.
--Лунатический? Полно, нет такого слова
в английском.
-- Ну, иначе это не назовешь.
"Безумный" применительно к ним ничего не
значит. Для ее поэзии придется изобрести новое
определение. Лунатическая. Мне это нравится.
Пожалуй, стоит использовать... Да, а теперь
Джо. Помнишь, какая буча поднялась по поводу
револьвера?
339
-- Револьвера? Да не было же никакого
револьвера.
-- Представь себе, был, -- отозвался он с
кривой усмешкой. -- Я спрятал его в хлебнице.
-- Так, значит, это ты первым прошелся
по ее сумке?
-- Да знаешь, мне понадобилась
мелочишка, -- промямлил он, понурив голову, будто
и сейчас испытывал неловкость по этому поводу.
-- Не верю, -- отрезал я. -- Тебе
понадобилось что-то другое.
-- У тебя светлая голова, Джо, -- тут же
отреагировал он, повеселев, -- но временами ты
кое-что упускаешь из вида. Помнишь, как она
присела по маленькому делу -- там, на крепостном
валу? Она попросила меня подержать ее сумку.
Внутри я нащупал что-то твердое, похожее на
пистолет. Тогда я не подал виду, тебя не хотел
путать. А вот двинулся ты домой, тут-то до меня и
дошло по-настоящему. Когда она вышла в ванную, я
открыл сумку и обнаружил там револьвер.
Заряженный. Вот, полюбуйся на пули, если не
веришь...
Я смотрел на них в полном отупении.
Холодный пот бежал у меня по спине.
-- Ну, значит, она и впрямь свихнулась,
-- с трудом выговорил я, подавляя вздох
облегчения.
--Нет, -- возразил Карл, -- вовсе нет. Она
работала под свихнувшуюся. И в стихах ее нет и
намека на безумие;
они лунатические. Должно быть, ее
просто загипнотизировали. Кто-то погрузил ее в
сон, вложил в руку пистолет и отправил добывать
две сотни франков.
-- Но это же чистейший бред! --
воскликнул я. Карл молчал. Прошелся по тротуару,
не поднимая головы, и несколько минут не
раскрывал рта.
-- Одного не могу понять, -- заговорил
он наконец, -- что побудило ее так быстро забыть о
пропаже револьвера? И что ей помешало, когда ты
лгал ей в лицо, просто-напросто раскрыть сумку и
удостовериться, что ее деньги в целости и
сохранности? Сдается мне, Джо, она знала, что
револьвер у нее стянули, да и деньги впридачу.
Похоже, не кого-нибудь, а нас с тобой она так
перепугалась. А сейчас, правду сказать, и мне
становится страшновато. Знаешь что, пойдем
переночуем куда-нибудь в гостиницу? А завтра
съездим куда-нибудь... ну, просто снимемся на
несколько дней.
Не говоря друг другу ни слова, мы
развернулись и быстрым шагом двинулись по
направлению к Монмартру. Страх не давал нам
остановиться...
340
Итогом этого маленького происшествия
стало наше бегство в Люксембург. Но я на целью
месяцы опередил реальный ход событий. Самое
время вернуться к нашему
Приблудная крошка Колетт скоро стала
для нас комбинированным воплощением Золушки,
наложницы и кухарки. Нам пришлось приучать ее ко
всему, не исключая и обыкновения чистить зубы.
Задачу отнюдь не облегчало то, что она пребывала
в переломном возрасте, вечно роняла то одно, то
другое, спотыкалась, все на свете теряла и тому
подобное. Время от времени терялась она и сама --
терялась на несколько дней кряду. Понять, что
творилось с ней в эти промежутки, не было никакой
возможности. Чем больше мы ее допрашивали, тем
более вялой и апатичной она становилась. Бывало,
утром она выйдет на прогулку
в компании бездомной кошки или подобранного на
улице щенка. Как-то раз день-деньской мы ходили за
ней по пятам с единственной целью -- уразуметь,
как она проводит время. С таким же успехом можно
было поставить себе задачей выследить лунатика. Она
бесцельно сворачивала с одной улицы на другую,
останавливаясь поглазеть на витрины, посидеть на
скамейке, покормить птиц, купить себе леденец; на
целую вечность застывала на месте, на котором
ровным счетом ничего не происходило, а потом
возобновляла бессмысленное, машинальное
движение. Пять часов мы убили на то, чтобы
убедиться в самоочевидном; в том, что на руках у
нас -- сущий младенец.
Карла подкупало ее простодушие,
граничившее со слабоумием. С другой стороны, он
начинал пресыщаться свалившейся на него
необходимостью изо дня в день блюсти одни и те же
сексуальные обязанности. В какой-то мере
раздражало его и то, что Колетт поглощала все его
свободное время. Он вынужден был выкинуть из
головы все свои литературные амбиции -- сначала
потому, что сдал в заклад пишущую машинку, затем
потому, что у него попросту не находилось ни
минуты для себя. Бедняжка Колетт никак не могла
придумать, чем себя занять. Она способна была,
целый день провалявшись в кровати и трахаясь со
всем пылом своих юных лет, с неубывающим
энтузиазмом требовать того же, когда Карл, в три
часа пополуночи, возвращался с работы. Зачастую
он и не вылезал из постели вплоть до семи часов
вечера -- с тем расчетом, чтобы успеть поесть и
отправиться в редакцию. Нередко,
принимался уговаривать меня
_____________
* Любовный треугольник
341
оказать ему посильную помощь. -- Я весь
измочален,; -- жаловался он. -- У моей недоделанной
мозги набекрень. Только этим местом она и
соображает.
Но Колетт меня не привлекала. Я любил
Нис, по-прежнему осенявшую своим присутствием
кафе Веплер. Мы стали с ней добрыми друзьями. О
деньгах речи больше не было. Правда, мне
нравилось делать ей маленькие подарки, но то было
совсем другое. Время от времени мне удавалось
уломать ее сделать выходной. Мы отыскивали
очаровательные местечки на побережье Сены или
добирались поездом до одного из окрестных лесов,
где полеживали на травке и трахались сколько
душе угодно. Я никогда не доискивался
подробностей относительно ее прошлого. Нет,
предметом наших с ней разговоров было
исключительно будущее.
крайней мере, волновало только оно. Мечтой Нис,
как и столь многих француженок, было обзавестись
собственным домиком где-нибудь в провинции --
лучше всего, в Миди. Париж отнюдь не завладел ее
сердцем. Он вреден для здоровья, любила повторять
она.
-- Ну и что же ты там будешь делать? --
спросил я ее однажды.
-- Делать? -- переспросила она в
недоумении. -- Ничего. Просто жить.
Какая мысль! Какая здравая мысль! Я
отчаянно завидовал ее невозмутимости, ее
праздности, ее беззаботности. Мне хотелось
вовлечь ее в долгий разговор на эту тему -- в
разговор о блаженстве ничего не делать. Такого
рода идеал до той поры был мне неведом. Для того,
чтобы он осуществился, надо обладать либо
абсолютно пустым, не отягощенным ни малейшим
грузом, либо, наоборот, исключительно богатым,
зрелым умом. Но мне представлялось, что обладать
ничем не отягощенным умом предпочтительнее.
Наблюдать, как Нис ест, само по себе
было удовольствием. У нее был дар извлекать
максимум чувственного наслаждения из каждого
глотка, каждого кусочка того или иного кушанья
или блюда, к выбору которых она относилась с
неизменной тщательностью; Поясню: под словом
"тщательность" я отнюдь не имею в виду
озабоченность числом поглощаемых калорий или
наличием витаминов. Нет, ее целью был выбор блюд,
в наибольшей степени отвечавших ее вкусу, в
полной мере согласовавшихся с ее натурой, ибо Нис
смаковала пищу. В ее случае трапеза могла
тянуться до бесконечности, неустанно
сдабриваемая ее здоровым, доброжелательным
юмором, ее все больше и больше заражавшей
окружающих беззаботностью, все ярче и ярче
разгоравшимся огоньком ее неистребимого оп-
342
тимизма. Всласть поесть, всласть
наговориться, всласть потрахаться -- существуют
ли в природе лучшие способы времяпровождения? Ее
не терзали укоры нечистой совести, за ее плечами
не стояло забот, которыми нельзя было бы
пренебречь. Плыть по течению и ничего больше --
вот и вся ее философия. В муках производить на
свет детей, вносить свой вклад в благосостояние
общества -- все это было не для нее; в свой час она
покинет этот мир, не оставив на его поверхности
следа. Но где бы она ни оказывалась, всюду ее
присутствие придавало существованию оттенок
большей легкости, большей привлекательности,
ароматности. А это отнюдь не пустяк. Каждый раз,
расставаясь с нею, я уносил с собой ощущение
хорошо проведенного дня. Я сожалел о том, что не
могу жить так же легко, так же инcтинктивнo^ так же
естественно. Иногда я грезил о том, что родился
женщиной -- женщиной, похожей на нее, не
обладающей ничем, кроме неотразимо
притягательного влагалища. Как было бы
прекрасно, стань оно органом, предназначенным
для каждодневной работы, а мозг -- инструментом
чистого наслаждения! Откройся возможность
влюбиться в счастье! Свести к минимуму
собственную утилитарность! Развить в себе
совесть, столь же чувствительную, как
крокодилова кожа! А уж когда состаришься и
утратишь былую привлекательность --- тогда, на
худой конец, оплачивать трах наличными. Или
купить кобеля и обучить его всему необходимому. И
умереть в назначенный час, уйти из мира нагим и
одиноким, без чувства вины, без сожаления, без
тщетной укоризны...
Вот какие грезы рождались в моем
воображении после дней, проведенных с Нис на лоне
природы.
А каким удовольствием было разжиться
кругленькой суммой, чтобы затем, в момент
прощания, передать ее в руки Нис! Сопровождать ее
в поездках -- скажем, в Оранж или в Авиньон.
По-бродяжьи выкинуть на ветер месяц-другой,
купаясь в теплых волнах ее сладострастной лени.
Стараться услужить ей во всем, в чем только можно,
и при этом ощущать на себе биотоки испытываемого
ею наслаждения.
По ночам, лишенный ее общества (в это
время суток она принадлежала клиентам), я одиноко
бродил по улицам, проводя часы в затерявшихся в
переулках небольших барах или маленьких
подвальных кафе, где другие девушки трудолюбиво
и уныло ткали однообразную пряжу той же
профессии. Случалось, от нечего делать я
останавливал свой выбор то на одной, то на другой
из них, хотя к каждому из подобных общений для
меня неуловимо примешивался привкус пепла.
343
Возвращаясь домой, я нередко заставал
Колетт еще на ногах; она бесцельно слонялась по
квартире в нелепом кимоно, купленном Карлом по
случаю где-то на ярмарке. Нам все не удавалось
наскрести денег ей на пижаму. Чаще всего она
занималась тем, что сама называла "перехватить
кусочек". Колетт, бедняжка, стойко не ложилась
спать, дожидаясь, пока Карл вернется с работы.
Случалось, присев на кухне, и я перехватывал с ней
за компанию. Мы вступали в беседу, если только
можно так определить то, что между нами
происходило. От Колетт тщетно было надеяться
услышать что-либо внятное. У нее не бывало ни
озарений, ни грез, ни желаний. Ее, наделенную
чисто коровьей безмятежностью, безгласной
покорностью рабыни и шармом хлопающей глазами
куклы, в корне неверно было обвинять в тупости:
она была просто-напросто дебильна. Вот Нис -- ту
было бы черной несправедливостью назвать тупой.
Ленивой -- пожалуйста, сколько душе угодно;
ленивой, как смертный грех. Но все, о чем говорила
Нис, оказывалось по-своему интересным -- дар,
который лично я оцениваю гораздо выше, нежели
умение рассуждать умно и со знанием дела. Ведь
именно благодаря такому дару привносится в жизнь
нечто новое, в то время как его