Миллер Линда Лейл. Флибустьер

   У холодного камина стоял майор Бэзил Стоун, положив одну руку в малиновом рукаве на мраморную каминную полку и держа в другой бокал с бренди. Взгляд его бледно-голубых глаз остановился на Фиби в то же мгновение, как она вошла в комнату, и было очевидно, что он вспомнил их встречу на причале в день ее прибытия в Чарльстон.
   — Ну-ну, — сказал он задумчиво.
   Джон, сидевший за столом, поднялся из кресла с широкой отцовской улыбкой на лице. Предотвратить неизбежное было невозможно.
   — Вот где вы, моя дорогая, а я уже начал волноваться, что с вами случилось. Майор, могу ли я представить вам мою невестку, Фиби? Фиби, это майор Бэзил Стоун.
   Фиби, оцепенев, стояла, как пугало, посреди кабинета, так крепко сцепив пальцы, что заболели суставы. Сердце провалилось в желудок и колотилось там.
   — Ваша невестка… — пробормотал майор. — Хитрый парень ваш Лукас. Ни словом не обмолвился, что женился, когда я встретил его в Чарльстоне недели две назад. Собственно говоря, он представил эту прелестную юную леди как служанку.
   Фиби попыталась улыбнуться, но знала, что только оскалилась и ее глаза, вероятно, слегка остекленели. Какое-то мгновение ей даже не было нужды изображать из себя немую, как утверждал Лукас. Она не могла бы вымолвить ни слова, даже чтобы спастись от вечных мук ада.
   Джон Рурк засмеялся.
   — Полагаю, Лукас решил, что вы станете приставать к нему с расспросами, — сказал он Стоуну, который, очевидно, был доверенным другом мистера Рурка. — Моему старшему сыну еще предстоит жениться, хотя, видит Бог, мы с его матерью ждем с нетерепением, когда он остепенится и заведет семью. Фиби жена Дункана.
   Наступила гнетущая тишина. Фиби казалось, что ее сердце раздулось до размеров комнаты и, даже стены и половицы пульсируют в такт с его учащенным биением. Пот выступил на ее верхней губе и между лопатками, а она все так же стояла на месте с застывшей на губах глупой улыбкой.
   — Фиби жена Дункана, — повторил Стоун после значительной паузы. Его задумчивый взгляд проникал глубоко и видел слишком многое.
   Фиби бросила отчаянный взгляд на свекра и в то же мгновение поняла, что он знает о приезде Дункана. Возможно, он все это время собирался выдать своего младшего сына, обманутый чувством политической лояльности…
   Джон Рурк глубоко вздохнул и протянул к ней руку, и Фиби, несмотря на все свои сомнения, подошла к нему. Он похлопал ее по руке и бросил на нее взгляд, полный нежности и печали.
   — Боюсь, что моего сына нельзя считать джентльменом. Он женился на Фиби, повинуясь импульсу, а затем бросил ее на наше попечение.
   — Вы знаете, где ваш муж? — спросил майор Стоун у Фиби, пересекая кабинет и остановившись в нескольких футах от нее.
   Фиби боялась даже подумать о комнате наверху, где ждал Дункан и где он совсем недавно с таким упоением занимался, с ней любовью. Она боялась, что майор прочтет правду на ее лице.
   — Нет, — пробормотала она, не отрывая взгляда от носа майора, чтобы не смотреть ему в глаза. Внутри нее нарастало напряжение, сопровождаемое щедрым выбросом адреналина, и она разрыдалась. — И я не хочу никогда больше слышать его имени, сэр, потому что он негодяй и мерзавец, и никогда не собирался быть мне верным мужем!
   — Ну, ну, Фиби, — умоляюще сказал Джон Рурк, по-прежнему похлопывая ее по руке. — Дункан не стоит ваших слез, моя дорогая. — Он бесстрашно встретил взгляд майора. — Поверьте мне, Бэзил, когда Дункана наконец найдут, я хочу лично поговорить с ним.
   — Вы понимаете, — сказал Стоун, отпив глоток бренди, — что давать убежище разыскиваемому преступнику преступление против короны? Даже когда этот преступник одной крови с вами?
   — Бэзил, под небесами совершается много разных проступков, — ответил мистер Рурк. — Иногда приходится сравнивать их друг с другом и пытаться выбрать наименьшее зло.
   Фиби затаила дыхание, наблюдая за майором краем глаза. Стоун дураком не был и в любой момент мог призвать своих людей и приказать им обыскать дом от винных подвалов до чердака.
   — Если этот преступник здесь, — ответил Бэзил, — я найду его.
   Рурк только махнул рукой, безмолвно приглашая его действовать. Если бы он не держал Фиби, она могла бы совершить что-нибудь безрассудное, например броситься из комнаты, крича Дункану, чтобы он спасал свою жизнь. Но сейчас все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы не упасть в обморок и чтобы ее не стошнило на персидский ковер.
   Стоун, с лицом холодным и застывшим, как мрамор, из которого был сделан камин, отставил бокал бренди и вышел из кабинета, не сказав ни слова. Больше говорить было не о чем.
   Фиби повернулась к своему свекру. Ее глаза жгли слезы ярости.
   — Как вы могли?! — прошептала она, высвобождая руку и отступая на шаг. — Как вы могли предать своего сына?
   — Боже мой! — Восклицание вырвалось у мистера Рурка вместе с горьким вздохом. Его глаза были пустыми от отчаяния, он казался совсем старым и усталым до глубины души. — Он здесь, под этой крышей! И если Дункана не повесят за измену, его наверняка повесят за глупость.

ГЛАВА 14

   Предсказание Лукаса, что майор Стоун слишком хорошо воспитан и никогда не позволит себе расстроить праздник, оказалось абсолютно неверным. Фиби и мистер Рурк вышли из кабинета как раз вовремя, чтобы услышать, как старый вояка делает ошеломляющее объявление толпе солдат и фермеров, тори и тайных патриотов.
   Стоун, герой дня, стоял на лестнице, чтобы все его видели и слышали.
   — Именем его величества короля Георга Третьего Английского, — объявил он, — я помещаю Джона и Лукаса Рурков под домашний арест! — Когда в толпе поднялся испуганный ропот, Стоун повысил голос. Его глаза были холодными, щеки побагровели от убежденности в своей правоте, жизни, проводимой на свежем воздухе, и пищи с большим количеством холестерина. — Взять их немедленно!
   Лукас, в этот момент находившийся в центре бального зала и ведущий миловидную девушку в менуэте, издал громкое восклицание и, оставив свою партнершу, стал пробираться через толпу. Как и подобает Рурку, он не пытался скрыться, а приближался к Стоуну, возмутителю спокойствия, как будто он, Лукас, был неуязвим. Выражение его лица было чуть ли не кровожадным.
   Джон Рурк неподвижно стоял рядом с Фиби, не выказывая ни гнева, ни какого-либо желания сопротивляться аресту. «Он ожидал чего-то подобного», — подумала Фиби, подавляя приступ истерики.
   Мимолетное движение на верхней площадке большой лестницы, не более чем в десяти футах от Стоуна, усилило ее страхи во сто крат.
   Дункан! «Пожалуйста, — умоляла она безмолвно и беспомощно, — не делай никаких глупостей!»
   — Возьмите его, — приказал майор Стоун, когда Лукас подошел к нему.
   Очевидно, это была семейная черта направляться прямо в пасть ко льву, когда любой дурак развернулся бы и убежал.
   Люди в алых мундирах и бриджах из буйволовой кожи, озабоченные и бледные, неохотно отделились от остальных гостей, сосредоточившись на неприятной задаче лишить свободы Лукаса Рурка. Старший брат Дункана отчаянно боролся и в конце концов был утихомирен, но не усилиями шестерых насевших на него солдат, а тихим властным голосом отца.
   — Хватит, Лукас, — сказал Джон Рурк, когда ему самому заломили руки за спину и связали. Он держал голову высоко, и голос его был таким же спокойным, как его взгляд.
   «Пусть он и покорился судьбе, — подумала Фиби, — но ни его, ни его сына запугать не удастся». Однако он был гораздо мудрее Лукаса.
   Вспыхнув, Лукас прекратил сопротивление явно против своей воли.
   Филиппа, появившись как будто из ниоткуда, бросилась на несчастного юного лейтенанта, который схватил ее отца. Прыщавый, наверняка тоскующий по дому мальчишка-солдат был застигнут врасплох и поднял руку, намереваясь грубо отпихнуть ее. Увидев это, старший мистер Рурк заговорил снова. Его голос был таким же спокойным, как и несколько мгновений назад, когда он упрекал Лукаса.
   — Только прикоснитесь к моей дочери, сэр, — сказал он, — и я убью вас.
   Лейтенант услышал его и опустил руку. Фиби тем временем схватила Филиппу, отчаянно пытаясь оттащить в сторону. Затем появилась Маргарет, немного бледная, но сохранившая самообладание и полная достоинства.
   — Что все это означает, Бэзил? — спросила она холодно. — Наш дом всегда хранил верность королю. Как вы осмеливаетесь обращаться с нами таким образом?
   В проницательных глазах Стоуна мелькнула тень стыда и тут же пропала.
   — Я приношу извинения, мистрисс Рурк. Однако времена нынче отчаянные, и, к сожалению, иногда требуются решительные меры. — Он сделал паузу, оглянулся, бросив взгляд на затемненную лестницу, отчего у Фиби остановилось сердце, и решительно продолжил: — Люди, дающие убежище врагу короля, не могут считаться друзьями его величества. Джон и Лукас Рурки должны быть доставлены в штаб-квартиру в Чарльстон, где их будут судить за измену.
   — У вас нет доказательств! — яростно крикнул смертельно побледневший Лукас. Его руки были связаны, как и у отца. — Возможно, они правы, эти бунтовщики, когда обвиняют короля и его правительство в тирании! Только деспот может арестовать честных граждан без веских оснований!
   Гости, до этого момента ошеломленно молчавшие, начали переговариваться между собой. Фиби удерживала Филиппу, которая беззвучно рыдала; она не осмеливалась еще раз взглянуть на лестницу, чтобы не раскрыть свою догадку: Дункан был там, прятался в тени, слушая, наблюдая и планируя, Бог знает что.
   — Молчать! — крикнул майор. — Здесь нет никакой тирании. Закон нарушает Рурк, а не я и не мои люди.
   — Британский закон, — заметила какая-то бесстрашная душа из толпы обескураженных гостей. — Не наш.
   За этими словами последовал хор возмущения подстрекательский, изменнический. Тори тоже подали голоса. «Какое пестрое сборище, — подумала Фоби, — словно троянцы и греки».
   Снова заговорил Джон Рурк голос разума в комнате, гудящей от едва сдерживаемого негодования. Маргарет, выпрямив спину и расправив плечи, стояла рядом с мужем, положив ладонь на изгиб его руки. На их лицах не было никакой тревоги, как будто они собирались на обед, а не стояли перед лицом возможной трагедии, — Тс-с! — сказала Фиби Филиппе. Помещение было эмоциональной пороховницей, готовой взорваться в любое мгновение. Фиби видела, что Джон и Маргарет Рурки понимают это, но сомневалась в Лукасе, да и Филиппа была на грани истерики.
   С большой церемонностью Стоун спустился с лестницы и встал лицом к хозяину и хозяйке.
   — Мне очень жаль, — сказал он.
   — Я понимаю, — хрипло ответил Джон. После этих слов обоих Рурков увели.
   — Мама! — простонала Филиппа, дрожа, ее лицо было мокрым от слез.
   Ответ Маргарет последовал быстро и не допускал возражений.
   — Соберись, Филиппа, — приказала она. — Все мы твой отец и братья, ты, Фиби и я должны быть сильными и делиться друг с другом тем мужеством, какое найдем в себе.
   С этими словами она удалилась вслед за Джоном, Лукасом и их вооруженными стражами в заднюю часть дома. Филиппа выпрямилась и вытерла щеки тыльной стороной ладони.
   — Дункан был прав! — прошептала она, и Фиби отпустила ее, хотя и осталась стоять рядом. — Это притеснение!
   «Очередное пополнение в стане бунтарей», — подумала Фиби без всякой радости. Ни учеба в школе, ни годы, проведенные в колледже, не подготовили ее к восприятию факта, что самые реальные люди ставят на карту все свою жизнь, свое состояние, свою личную свободу, как это происходило сейчас, в одной из величайших игр в истории западного мира. Актеры с обеих сторон этой драмы были не плоскими, безжизненными фигурами с картинок, актерами из мини-сериалов или героями старинных биографий они были настоящими людьми. Они были невинными детьми-идеалистами вроде Филиппы, костлявыми мальчишками с нездоровым цветом лица и тоской по дому, находились ли они в Лондоне или Бостоне, Брайтоне или Йорктауне. Они были хорошими и честными людьми, как Джон Рурк или майор Бэзил Стоун. Они были отважными, прекрасными женщинами, как Маргарет, как женщины на той и на другой стороне, которые ждали, тревожились и долгие годы жертвовали собой.
   Фиби стояла в ошеломлении и смотрела, как майор Стоун торопливо совещается со своими людьми. Когда разговор закончился, он направился к ней, как она и ожидала.
   — Когда вы в следующий раз увидите своего мужа, — начал майор беззлобно, даже с известным уважением, но с той закоснелой рассудительностью, от которой кровь Фиби превратилась в ледяные крошки, — надеюсь, вы сообщите мистеру Рурку, что отныне жизни отца и брата находятся в его руках.
   — Полагаю, он это знает, — ответила Фиби. Как и Филиппа, она черпала силу из короткой прощальной речи Маргарет.
   — Полагаю, знает, — кивнул Стоун. Филиппа взяла себя в руки, хотя ее глаза были по-прежнему опухшими и покрасневшими, а манжеты платья измяты в тех местах, где она сжимала их пальцами.
   — Может быть, — сказала она майору, — вы и меня с матушкой, и Фиби возьмете в заложники? Все равно учтивость ничего не значит для вас, раз вы способны предать людей, столько лет бывших вашими друзьями.
   Фиби ничего не сказала, не сделала попытки прервать свою золовку. Майор Стоун долго смотрел на них пылающим взглядом, затем пробрался сквозь разрозненную толпу и исчез.
   Фиби подождала, пока не удостоверилась, что за ней никто не следит, затем медленно, осторожно поднялась по главной лестнице. Филиппа следовала за ней. Дункана нигде не было, но в душном летнем воздухе еще витало ощущение его присутствия, и она поняла, что он был свидетелем ареста отца и брата. Она была рада, что он не попытался вмешаться. По крайней мере, пока.
   Фиби поспешила по коридору, приподнимая подол, чтобы не запутаться в шуршащих юбках своего бального платья, по-прежнему в сопровождении Филиппы. Она открыла дверь в свою комнату и ворвалась туда, надеясь найти там своего мужа возможно, он ходит от стены к стене, вынашивая планы бегства.
   Комната была пуста, хотя шторы были раздвинуты, и двери на террасу распахнуты, впуская москитов, людские голоса, шумящие, как море, и ночные звуки из конюшни и темных, густых лесов за садом и лужайкой.
   Филиппа бросила взгляд на смятую кровать, которая была отчетливо видна в свете лампы, зажженной ранее, когда Фиби и Дункан закончили свои чувственные удовольствия, но не стала ничего спрашивать.
   — Из этой комнаты есть другой выход? — спросила Фиби, не повышая голоса и надеясь, что состояние постели не слишком красноречиво. — Конечно, если не лазать по стенам, как Дракула?
   — Дракула?
   — В другой раз объясню, — ответила Фиби, разозлившись на саму себя. Нужно не забывать, в каком веке находишься, если надеешься прожить здесь счастливую жизнь. Хотя вряд ли ей удастся осуществить эту скромную мечту, если учесть, что идет война, а она вышла замуж за одного из самых отъявленных преступников Америки. — Иногда в таких домах были… бывают… секретные ходы. А в этом доме они есть?
   Филиппа вышла на террасу и выглянула наружу, прежде чем аккуратно закрыть двери, отгородившись от ночи, и повернуться лицом к Фиби. Она колебалась, и Фиби, ощутив легкую боль, поняла, что девушка принимает окончательное, бесповоротное решение доверять или не доверять.
   Она молча ждала. Если она до сих пор не доказала своей преданности семье, вряд ли ей удастся еще когда-нибудь сделать это.
   — Да, — сказала Филиппа, наконец. — Идемте, я покажу вам.
   За одним из ярких гобеленов возле камина скрывалась тщательно замаскированная панель. Толкнув ее рукой, Филиппа открыла ее, и за панелью обнаружился узкий коридор. Он был больше похож на кроличью нору, чем на нормальный коридор, и, как узнала Фиби позже, служил одним из множества входов в лабиринт, занимающий большую часть дома.
   Человек крупнее шестилетнего ребенка вынужден был ползти по этому проходу на четвереньках.
   Филиппа опустилась на колени и заглянула в дыру.
   — Наверно, он давно ушел, — пробормотала она.
   — Дункан? — Имя мужа в устах Фиби прозвучало едва ли не насмешкой. — У него не хватит ума убежать. Он попытается спасти вашего отца и Лукаса от ужасов британской тюрьмы и в результате попадет на виселицу.
   Поднявшись, Филиппа закрыла дверь Алисы в Стране Чудес, и гобелен упал поверх панели, пряча ее.
   — Теперь, когда у меня появилось время подумать, — сказала она, вытирая руки полотенцем с умывальника Фиби, — я понимаю, что майор Стоун не причинит отцу и Лукасу никакого вреда. Он использует их как приманку, только и всего.
   — Как приманку для Дункана, — уныло согласилась Фиби.
   Филиппу, возможно, покинули ее страхи, но Фиби все равно была напугана до ужаса. Ловушка или не ловушка, ее муж попытается освободить пленников. Для него невыносимое сознание того, что они в плену, будет достаточной причиной, чтобы предпринять попытку вырвать их из лап англичан.
   — Филиппа, если у вас есть хоть какое-нибудь предположение, где может прятаться ваш брат, вы должны сказать мне. Мне необходимо поговорить с ним.
   — Зачем? — спросила Филиппа, решительно подходя к кровати и приводя ее в порядок, вероятно, вспомнив, как это множество раз делали на ее глазах служанки. — Знаете, вы не сумеете заставить его передумать.
   Фиби боялась, что ее золовка права.
   — Да, — сказала она с грустью. — Вероятно, вы правы. — Она села на край постели, которую совсем недавно делила с Дунканом, испытывая такое счастье. Филиппа, нахмурившись, села рядом с ней.
   — Я хочу уехать с вами и Дунканом, — наконец заявила Филиппа. — Я решила соединить свою судьбу с судьбой повстанцев и сделать все, что в моих силах, чтобы помочь сбросить этого жалкого короля.
   Фиби печально улыбнулась.
   — Вы не сомневаетесь в способности вашего брата спастись, — заметила она. — Что заставляет вас быть уверенной, что его не схватят, не подвергнут суду и не повесят?
   — Он чересчур умен для этого, — сказала Филиппа.
   Фиби была настроена скептически, но, чтобы не лишиться рассудка, предпочитала верить, что Дункан победит, так же, как победят колонии, заложив основы великой, хотя и беспокойной, нации.
   — Я не уверена, что Дункан согласится забрать вас из Трои, — тихо предупредила она после долгого и задумчивого молчания. — Возможно, он не захочет подвергать вас опасностям, Филиппа. В конце концов, вы его единственная сестра.
   — А вы его единственная жена, — возразила Филиппа, — но он возьмет вас с собой.
   Фиби оставалось только вздохнуть и ждать. Ждать…
   Отец и брат Дункана содержались, как легко было угадать, в тесном затхлом подвале, в крошечной комнатке с грязным полом и ковром паутины над толовой. Для освещения их снабдили единственной сальной свечкой; ее пламя коптило, мерцало и колебалось в зловонном мраке темницы.
   Он долго следил за ними, чтобы убедиться, что их оставили одних, предоставив им возможность размышлять над серьезностью своего положения. Дункан мог бы сказать Стоуну этой напыщенной старой деве, а не солдату, что, сколько бы их не держали взаперти, они никогда не предадут его. Он был в их глазах не преступником, а только сбившимся с пути сорванцом, который поймет свои заблуждения, когда восстание будет подавлено, и ему все должным образом разъяснят.
   Дункан улыбнулся сам себе, поднял металлическую решетку, покрытую слоем пыли и паутины, и спустился в узкое отверстие.
   Лукас подался вперед, как будто пытаясь встать, и одновременно открыл рот. Джон, сидевший рядом с сыном на холодном полу, схватил Лукаса за руку.
   Дункан сел на корточки, взял свечу и поднял так, чтобы ее тусклый свет падал на постаревшее, милое лицо отца. Он прочитал на лице Джона Рурка гнев, а также изнурение и изрядное количество печали. Значит, то, что писала Филиппа в письме, было правдой: их повелитель болен и устал. Возможно, даже скоро умрет.
   — Мои люди ждут в лесу, — сказал Дункан, из осторожности не повышая голоса, так как снаружи были часовые. Он видел, как они вяло шагают в душном ночном воздухе, сняв мундиры, в рубашках, мокрых от пота, со скользкими руками, сжимающими стволы мушкетов. — На борту «Франчески» для вас найдется место.
   Лукас, наконец, проговорил свистящим шепотом:
   — Ты сошел с ума, явившись сюда! Дункан не стал объяснять, что он пришел повидать отца: Лукас сам знал это со времени их последней встречи в укромной бухте.
   — Брат, тебя удивляют самые простые вещи! — сказал он. — У меня нет времени упрашивать или убеждать. Вы последуете за мной или позволите себя повесить, чтобы дать доброму майору возможность заслужить очередную медаль?
   Джон забрал свечу из руки Дункана и отставил ее в сторону.
   — Ты должен знать, — сказал он, — что я не могу бросить твою мать и Филиппу. Собственно говоря, я не могу бросить саму Трою.
   Дункан почувствовал, как у него сдавило горло. Он тоже любил эту землю и надеялся когда-нибудь жить на ней свободным человеком, но времени на раздумья не было.
   — Матери и Филиппе не угрожает опасность быть казненными за измену, — заметил он. — Эта опасность грозит тебе, а также Лукасу.
   — Нет, — твердо сказал Джон.
   В уме Дункана промелькнуло видение: его отец болтается в петле. Он видел, как умирали на виселице другие люди за гораздо меньшие преступления, и несколько раз сам был очень близок к этому.
   — Боже милосердный, отец, неужели твоя жизнь ничего не значит для тебя? А ты? — Он обратил пылающий взгляд на Лукаса. — Ты молодой человек, и впереди тебя ждет много плодотворных лет. Неужели ты никогда не женишься, никогда не родишь детей, никогда не станешь жить свободным человеком, зная, что сам завоевал для себя эту свободу?
   На мгновение лицо Лукаса исказилось от боли, но он быстро вернул самообладание.
   — Майор Стоун увидит свою ошибку и отпустит нас на свободу, — сказал он, хотя его словам явно не хватало убежденности.
   Дункан открыл, было, рот для протеста, но отец остановил его, схватив за запястье. Силы в его руках еще хватало, чтобы Дункан ощутил боль.
   — Скажи мне, Дункан, — произнес он, — что бы ты стал делать на моем месте? Если бы это была твоя земля, а она когда-нибудь станет твоей по милости Божьей, если бы это означало бросить жену и дочь, бросить всех работников, которые каждый кусок хлеба и каждый клочок ткани, прикрывающий их спины, получают из твоих рук, что бы ты сделал?
   Дункан молчал, потерпев поражение. Его душили отчаяние, ярость и сочувствие.
   — Говори, — настаивал Джон. — Я не позволю тебе не ответить на мой вопрос. Что бы ты сделал на моем месте?
   Дункан опустил глаза.
   — Я бы остался, — произнес он.
   — Да, — кивнул его отец и положил руку на плечо сыну. — Забирай свою жену, если так надо, и спасайся из Трои. И не возвращайся, пока не кончится ваше проклятое восстание.
   В горле Дункана зародился звук, но прервался, прежде чем успел выразиться в членораздельном слове. Он видел в глазах отца призрак дух, который будет жить после смерти Джона Рурка. И понял, что смерть ходит неподалеку.
   — Уходи, — настаивал Джон с ноткой печального восхищения в голосе. — Я устал смотреть на тебя, Дункан Рурк. — Произнеся эти слова, патриарх встал, поднимая сына вместе с собой, и обнял его. — Да не оставит тебя Божья милость, — сказал он.
   Дункан не стал отказываться от отцовского прощания и ответил на него со слезами на глазах, но все же не позволяя себе заплакать. Перед ним был человек, который любил его без всякий условий, несмотря на различие между ними, который учил его читать и охотиться, стрелять и предсказывать погоду по приметам, человек, который отвязал его от британского позорного столба и привез на своей лошади домой, полумертвого и истекающего кровью. Джон учил его быть сильным и упрямым, указывал, что он должен знать, чтобы управлять собой, прежде чем вести за собой других навстречу успеху.
   Лукас тоже встал и пожал руку Дункану.
   — Я позабочусь, чтобы ты вернулся домой, когда эта заварушка кончится, — сказал он.
   Дункан кивнул, не решаясь заговорить. Бросив последний, долгий взгляд на отца, он выдвинул из угла бочонок, залез на него и исчез сквозь дыру в потолке. Потом он долго лежал в тесном грязном помещении над винным погребом, слушая, думая, вспоминая и стараясь навсегда запечатлеть образ отца в своей душе.
   Наконец он позволил себе заплакать. Его рыдания, хотя и беззвучные, были горькими и душераздирающими и изливались из той части его существа, которой он ничего не знал раньше. Когда, наконец, самое тяжкое горе миновало, он двинулся обратно по потайным переходам большого дома, следуя путем, который знал с детства.
   Когда Дункан добрался до комнаты, где ждала Фиби, когда-то это была его комната, он откинул гобелен и обнаружил, что его жена лежит на кровати полностью одетая и крепко спит, широко раскинув руки и слегка похрапывая. Она сменила бальное платье на юбку для верховой езды, пару ботинок и рубашку с длинными рукавами, которая когда-то принадлежала ему.
   Дункан стоял над Фиби, глядя, как она спит, в безмолвии борясь с ураганом мучительных чувств и замечая все другие звуки: кто-то прошел по коридору, гости в смежных комнатах устраивались на ночь, болтали, занимались любовью. Ему даже не приходило в голову оставить Фиби в «Трое» : после событий этого вечера плантация переходила в руки врага. Он нагнулся и поцеловал ее в губы, как принц в слышанной им когда-то давным-давно, около камина в зимнюю ночь, сказке и она открыла глаза.