Миллер Линда Лейл. Флибустьер

   Дункан не сказал ни слова и только подал ей руку. Фиби через мгновение была на ногах, и он вывел ее на террасу. Бал кончился, китайские фонарики погасли, и в саду никого не было видно. Дункан свистнул и услышал ответный сигнал, который донесся до него с благоуханным ветерком. Они спустились с террасы по веревке сначала, Дункан, затем Фиби. Она не колебалась ни секунды и не издала ни звука, когда они спешили пересечь темный луг, чтобы скрыться в ночи.
   В лесной чаще их терпеливо ждали люди молчаливые, весьма сведущие в подобной тактике, с лошадьми и мушкетами. Дункан вскочил на коня, нагнулся, протягивая руку Фиби, и посадил ее себе за спину. Они торопились изо всех сил два десятка людей, Дункан, Фиби и маленькая фигурка в плаще, которую он не замечал до самого рассвета, когда все уже почувствовали запах моря.
   Филиппа откинула капюшон с головы и улыбнулась своему мрачному, изнуренному брату.
   — Я решила, — объявила она, — принять участие в революции.
   Взгляд, брошенный ею на Фиби, раскрыл Дункану, что та знала о присутствии Филиппы с самого начала. Возможно, она даже, помогла организовать обман, и его люди тоже в нем участвовали. Дункан обвел их всех бешеным взглядом, безмолвно предупреждая, что они поплатятся за эту безрассудную наглость.
   В конце концов, он выплюнул проклятье, но втайне был доволен, что, по крайней мере, один член его семьи прозрел.
   — Только не путайся под ногами, — предупредил он сестру, — и не становись для нас обузой.
   Филиппа засмеялась, но он понимал, что она плакала во время их долгого пути из «Трои». Возможно, она знала не хуже его, что их отец близок к смерти, и что она может никогда больше не увидеть родной дом.
   — Я буду хорошо себя вести, — пообещала она.
   «Франческа» ожидала на бирюзовых волнах, покрытых, словно изморозью, белой пеной, но беглецы только после наступления ночи рискнули подняться на корабль и пуститься в плавание к более гостеприимным берегам. Фиби видела беспокойство на лице мужа и догадывалась о его причине, но не предлагала ему утешения, пока они далеко за полночь не оказались в его каюте. Филиппа крепко спала в каюте напротив. Фиби знала это, потому что заглядывала к золовке за несколько минут до того, как Дункан спустился вниз, в их крошечную каморку.
   Фиби обтерлась губкой и надела вместо ночной рубашки одну из рубах Дункана. Она, разумеется, плохо разбиралась в мужских эмоциях, но знала, как утешить данного конкретного человека. Она осторожно сняла с него рубашку, задубевшую от пыли и пота, и начала омывать его торс теплой водой.
   Дункан молча покорился, откинув свою великолепную голову и закрыв глаза. Его лицо было твердым, как камень, древний воин, навсегда запечатленный в мраморе.
   — Спасибо, — сказала Фиби. Дункан не открывал глаз.
   — За что? — спросил он глухим и слегка надломленным голосом, хотя изо всех сил пытался не показать ей, что страдает.
   — За то, что не оставил меня, — ответила она. — А теперь… Фиби замолчала, глубоко вздохнув. — Если бы ты еще поговорил со мной…
   Дункан, наконец, встретил ее взгляд, и она увидела в его глазах страшное отчаяние вместе с уверенностью в своем поражении.
   — Нам не о чем говорить.
   — Неужели? Ты вынужден бросить своих родных в руках англичан. Тебе неоткуда узнать, что случится с ними. Мне кажется, тут есть о чем поговорить.
   Дункан оттолкнул ее руку, когда она продолжила, было обтирать его грудь и живот легкими, дразнящими прикосновениями.
   — Каких слов ты ждешь от меня? — прошипел он. — Что я трус?
   Фиби намочила губку, слегка отжала ее и обошла вокруг, чтобы обтереть ему спину образец мужской красоты и силы, который не портили даже глубокие рубцы от хлыста, пересекающие загорелую кожу.
   — Ты — трус? Боже мой, Дункан, иногда мне действительно хочется, чтобы ты был чуть-чуть менее безрассудным, так ты можешь дольше прожить на этом свете.
   Что-то шевельнулось в нем, какое-то чувство, которое он быстро подавил. У Фиби заныло сердце.
   — Конечно, мной движут эгоистические побуждения, — говорила она, продолжая чувственное омовение. — Я слишком сильно люблю тебя. Я хочу быть твоей женой очень долго, так что, пожалуйста, не делай меня вдовой.
   Он вздохнул, глядя перед собой невидящим взором, созерцая какую-то картину, не видимую для Фиби. Она расстегнула его бриджи, освободила его плоть и продолжала работать губкой. У Дункана перехватило дыхание прежде, чем он успел овладеть собой и удержать в повиновении свое тело. Его член поднялся над животом, как мачта корабля. Несмотря на состояние души, его тело было более чем готово для дальнейших знаков внимания.
   Это был единственный, доступный Фиби способ преодолеть воздвигнутые им барьеры и соединить его душу со своей. Дункан получит несколько минут покоя, и Фиби хотела дать ему этот покой, каким бы мимолетным он ни был.
   Она отставила таз, отложила губку в сторону и погладила плечи мужа. Затем велела ему снять башмаки, и он подчинился. Когда она сняла с него бриджи, он стал совершенно беззащитным перед ней и являл такое воплощение мужественности, что у нее перехватило дыхание. Лампа потухла в то мгновение, когда она опустилась перед ним на колени, чтобы покоряться и завоевывать.
   Дункан застонал и запустил пальцы в волосы Фиби. Лаская его, она представила эти руки, с грациозным неистовством движущиеся по клавишам клавесина или струнам мандолины. Хотя бы на один миг, хотя бы на эту ночь, если никогда больше, Дункан стал инструментом, а она музыкантом.
   Она играла на нем с нежным и безжалостным мастерством, заставляя его изливаться, извлекая все новую и новую музыку: нежные мелодии, громогласные рапсодии, нарастая, звучали страстным крещендо. Он полностью отдался на ее милость, и она еще сильнее любила его за то, что он нашел в себе силы подчиниться. Дункан доверил ей гораздо большее, чем свое тело, по крайней мере, пока она занималась с ним любовью, он доверил ей свою душу.
   — Расскажи мне о «Трое», — прошептала Фиби, когда они, обнявшись, лежали на койке, опустошенные, по крайней мере, на эту ночь, своей страстью. — Расскажи мне о твоем отце и твоей прекрасной матери, о Лукасе и Филиппе.
   Дункан долго молчал, и Фиби, потянувшись приласкать его, почувствовала слезы на его лице. И тогда она поняла, что настала пора раскрыть свой секрет.
   — Ну хорошо, — сказала она. — Тогда я тебе кое-что расскажу. У меня будет ребенок.
   Он одним единственным движением приподнял ее, вспомнив, очевидно, о последствиях бурной любви. Фиби увидела его лицо в лунном свете, льющемся через иллюминатор над головой, и поняла, что он тоже отчетливо видит ее. Она чувствовала, как его взгляд проникает в самые глубокие, потайные части ее души, и это ощущение было не совеем приятным.
   — Что ты сказала?
   — Кажется, вы правильно поняли с первого раза, мистер Рурк, — прошептала Фиби. Она была уже не так уверена в его реакции, чем мгновением раньше, и немного боялась, что теперь он не захочет ее, не признает их ребенка. — Ты станешь отцом, вероятно, где — то в марте.
   — Боже мой! — выдохнул он, и Фиби захотелось, чтобы он выказал какие-нибудь другие чувства, кроме удивления: радость или печаль, ярость или сожаление. Хоть что-нибудь.
   — Старуха говорит, что ребенок будет мальчиком. Она уже окрестила его Джоном Александром Рурком в честь твоего отца, конечно, и Алекса.
   Мучительно долгое мгновение Дункан просто смотрел ей в глаза. Затем, когда она уже почти отчаялась, привлек к себе, словно опасаясь, что кто-то попытается вырвать ее из его рук.
   — Старуха, как всегда, — прошептал он на ухо Фиби, — знает о моем ребенке прежде меня! Боже мой, Фиби, почему ты не сказала раньше?
   — Всему свое время, — поддразнила она. Он засмеялся, и этот звук был лучше всякой музыки, лучше любых хороших новостей.
   — Ребенок! — повторил Дункан. Но, когда он прижимал Фиби к себе, его радость как будто померкла. — Каким человеком станет наш сын, — спросил он, — если его отец — преступник?
   — Дункан, его отец не будет преступником, — заметила Фиби, прижимаясь к мужу и крепко обнимая его. — Он будет героем человеком, благодаря которому его сын вырастет в свободной стране.
   Дункан запустил пальцы правой руки ей в волосы, точно так же, как раньше со страстью, хотя на этот раз причина была иной. Медленно, каждые несколько секунд останавливаясь, чтобы не потерять самообладания, он рассказал ей, что его отец и брат отказались бежать с ним, что они предпочли идти на риск оказаться на виселице, что он видел призрак смерти в глазах Джона Рурка и понял, что отец скоро умрет.
   Фиби слушала его ведь она сама вела Дункана к откровенности через чувственное омовение, бездумные слова, любовь и нежность. Теперь она просто слушала его и обнимала, пока он рассказывал ей то, что одновременно было и важным, и тривиальным. Пока он говорил, она взяла его руку и положила на свой обнаженный живот, напоминая о крошечном живом существе, растущем под его ладонью.

ГЛАВА 15

   Близость, которой Фиби и Дункан наслаждались в эту ночь, длилась недолго. Еще до восхода солнца Дункан встал с постели, умылся и бесшумно оделся в медленно отступающей тьме последнего предрассветного часа. Фиби, чувствуя его замкнутость, поскольку знала его душу почти так же хорошо, как свою собственную, делала вид, что спит.
   Когда он ушел, не поцеловав ее в лоб, как делал всегда, и, не прошептав слова прощания, она заплакала. Ночью Дункан открыл ей свою душу, но сейчас снова замкнулся в тревогах, и Фиби понимала, что он страдает под бременем проклятья. Его отец и брат были в плену у власти, против которой он боролся, и дом, в который он мечтал вернуться, попал в руки врагов. Его отчаяние было непереносимым, и, каким бы сильным человеком он ни был, Фиби не была уверена, что он выдержит удар. У всех людей, даже у таких незаурядных, как Дункан, есть предел сил.
   Фиби ждала, то, погружаясь в неглубокий сон, полный кошмаров, то, выплывая из него, пока солнце не залило каюту золотистым светом. Тогда она встала, умылась, достала свежую одежду из сундука в ногах, кровати и оделась. Она постучала в дверь Филиппы, но ей никто не ответил. Поднявшись на палубу, полную суеты, Фиби обнаружила, что ее золовка стоит на носу, глядя, как зачарованная, на море.
   Фиби подошла к ней. — Доброе утро, — сказала она.
   Филиппа повернула к ней лицо, сияющее ослепительной улыбкой Рурков, и все тревоги Фиби, что девушка жалеет о покинутом доме, мгновенно пропали. Похоже, Филиппа не разделяла мрачных предчувствий Дункана о будущем отца, Лукаса и самой «Трои», но, с другой стороны, она еще слишком молода и ее небольшой жизненный опыт наверняка убеждал ее, что все всегда кончается хорошо: драконы убиты, крепости покорены, принцессы спасены от злых колдунов.
   — Я думала, что вы будете спать весь день, — упрекнула ее Филиппа. — Видит Бог, мне даже поговорить не с кем: все мужчины заняты, а Дункан не в настроении.
   — Он тревожится за ваших отца и брата, — сказала Фиби без упрека.
   Улыбка сошла с лица Филиппы, и она медленно кивнула.
   — Да, — сказала она, — и я тоже. — Ее лицо снова посветлело, но ценой заметного усилия. Какой храбрый и упрямый народ эти Рурки! — Отца и Лукаса освободят, — сказала Филиппа решительно. — В конце концов, они не сделали ничего плохого, и весь инцидент на празднике был только уловкой майора Стоуна, пытающегося принудить Дункана сдаться. Сейчас майор наверняка понял, что проиграл, и ему самому стало стыдно.
   Фиби, как и Дункан, оценивала ситуацию гораздо менее оптимистично, чем Филиппа. Бэзил Стоун не был чудовищем, его любовь к семье Рурков конечно, за исключением Дункана, была очевидной. Но он был в первую очередь солдатом короля и выполнял свой долг, как понимал его. Бегство Дункана из «Трои», вероятно, только ухудшило, а не облегчило положение оставшихся.
   — Надеюсь, что вы правы, — сказала Фиби. Она чувствовала тошноту, уныние и слабость и хотела вернуться в капитанскую каюту, залезть на койку и свернуться в комочек, но Фиби отказала себе в этой сомнительной роскоши. Ради ребенка, ради самой себя и Дункана она должна все время идти вперед, веря и надеясь. В конце концов, все будет хорошо.
   Боже, помоги!
   Фиби и Филиппа отправились вниз, на камбуз, где их ждал скромный завтрак. Затем Фиби рассказала своей золовке о Райском острове, о Старухе и чудесном огромном доме с окнами на море и даже упомянула о ребенке, которого родит Дункану в начале весны.
   После полудня надвигающийся шторм затмил солнечный свет и превратил спокойные голубые воды в высокие угольно-черные валы. Филиппа позеленела, как листья клевера, но оставалась на палубе, стараясь помогать по мере своих сил, пока матросы карабкались на мачты, убирая паруса. В следующие дни Фиби почувствовала к Филиппе еще большее уважение. Девушка была наивной, но обладала врожденной храбростью, как и другие члены ее семьи, а ее интеллект был огромным.
   Наконец они достигли Райского острова и бросили якорь в естественной гавани на значительном расстоянии от дома. Фиби вспомнила с немалой грустью, что в конце двадцатого века здесь понастроят коттеджей, вырубив густые тропические заросли, покрывающие холмы, и прогнав разноцветных хриплоголосых птиц, которые поднимались в небо, как живая радуга. Коралловый риф будет разрушен, чтобы было легче плавать и кататься на лодках, и пестрые неоновые рыбки покинут эти места.
   Фиби пожалела, что не может предотвратить наступление будущего и навсегда сохранить Райский остров в тайне от внешнего мира.
   Дункан молчал, пока отвозил сестру и жену на берег, оставив команду на «Франческе». Фиби наблюдала за ним, размышляя о тайнах брака. Каждую ночь, когда они, наконец, оставались одни и каюта погружалась во тьму Дункан приходил к ней, дарил ей наслаждение и находил утешение в ее объятиях, и их любовь была такой же неистовой, как и прежде. Но между ними не было настоящей близости, не было слияния душ. Хотя Дункан явно страдая, он не решался разделить свою печаль с Фиби, забыть об осторожности и раскрыть перед ней лабиринты своего сердца.
   Фиби чувствовала не только одиночество, но и ядовитое жало предательства. Дункан доверился ей в первую ночь, но потом по какой-то причине, которую она не могла распознать, закрылся от нее.
   Если Филиппа и заметила напряжение между своим братом и его женой а она наверняка заметила, поскольку была наблюдательной девушкой, то не подавала вида. Она без умолку болтала, а когда они были уже неподалеку от суши, сняла туфли и, шагнув в воду, с довольным видом направилась к берегу.
   Несмотря на уязвленные чувства, Фиби не могла не улыбнуться, глядя на радость Филиппы. Дункан, загнав лодку на сухой белый песок, выпрыгнул из нее, направился вслед за сестрой и, схватив ее за руку, буквально вытащил на берег.
   — Никогда не делай так! — прорычал он, возвышаясь над девушкой и уперев руки в бедра. — В этих водах водятся акулы и ядовитые змеи!
   Фиби осторожно вылезла из лодки, с радостью чувствуя твердую почву под ногами и в то же самое время разозлившись на своего мужа.
   — Дункан… — начала она тоном упрека.
   Но, как оказалось, Филиппа вовсе не нуждалась в защите. Она сама позаботилась о себе, как было принято у Рурков. Она подняла обе маленькие ручки и толкнула Дункана в грудь, едва не сбив его с ног, настолько неожиданной была атака.
   — Нечего волочить меня за руки и кричать на меня! — завопила она. — Тем более мне непонятно, чем общество акулы или морской змеи может быть хуже твоего!
   Фиби захлопала в ладоши и заслужила разъяренный взгляд мужа.
   — Ты еще будешь вмешиваться! — фыркнул он и снова повернулся к Филиппе, приготовившись погрозить ей пальцем и продолжить свою лекцию.
   Но Филиппа не стала дожидаться, она просто-напросто отправилась прочь, высоко задрав юбки и проворно ступая босыми ногами по горячему сахарно-белому песку.
   — И вы позволяете ему так обращаться с собой? — спросила она, оборачиваясь к Фиби и прищурившись от ослепительного тропического солнца.
   — Как «так»? — осведомился Дункан, прежде чем Фиби успела что-нибудь ответить. — Умоляю тебя, моя младшая сестрица, подари мне частицу твоей великой мудрости и расскажи, что плохого я сделал своей жене!
   Фиби встала между ними, надеясь положить конец спору, пока он не перерос в бурю, которая распугает всю лесную живность.
   — Дункан, — сказала она спокойно, — не выставляй себя дураком. Филиппа, вы такая сестра, о которой я мечтала всю свою жизнь, но вы не должны вмешиваться в мои отношения с мужем. Вы оба поняли, или мне стукнуть вас лбами?
   Наступила короткая пауза, не обещающая ничего хорошего, затем Дункан нахмурился, повернулся и зашагал прочь по пляжу. Филиппа понурилась, поникла, опустив глаза в землю. Бросив покаянный взгляд на Фиби, она подобрала со дна лодки туфли и надела их, забавно перепрыгивая с одной перепачканной в песке ноги на другую.
   — Простите меня, Фиби, — произнесла она еле слышно, пока они смотрели, как Дункан исчезает в зарослях. — Я хотела вам помочь.
   Фиби взяла Филиппу под руку и улыбнулась.
   — Знаю, — сказала она мягко. — Дункан проходит через то, что когда-нибудь назовут «темной ночью души», — продолжала она, ведя Филиппу по тропинке к большому дому. — Я уверена, что он преодолеет свои тревоги, он полон жизненных сил. А пока что мы должны просто оставить его в покое пусть сам разберется в себе.
   Филиппа казалась очень юной и беззащитной в своей мокрой юбке, с обгорелым носом и покрасневшими от слез глазами.
   — Это будет нелегко, — сказала она.
   — Да, — согласилась Фиби со вздохом. — Знаю.
   С этими словами они вошли в дом, где их встретила радостная Старуха. Обняв девушек, она повела их кормить, позаботилась о бане, чистой одежде и всячески суетилась вокруг.
   — Похоже, ты рада, что приехала Филиппа, — сказала Фиби Старухе спустя несколько часов, только что проснувшись в хозяйской спальне после долгого освежающего сна. Старуха принесла холодный лимонад, приготовленный на родниковой воде из лимонов и сахара, выращенных на острове, а также поднос с сандвичами и аппетитными пирожными. — Наверное, о нашем скором прибытии тебе поведал хрустальный шар?
   Старуха отнеслась к поддразниваниям Фиби, как всегда, добродушно.
   — Мисс Филиппе у нас понравится, — сказала она. — Она здесь нужна.
   Фиби вздохнула. Она сидела в кресле у дверей, ведущих на террасу, глядя на море и лакомясь угощением, которое приготовила для нее Старуха.
   — Ты наверняка заметила, что Дункан не в духе, — сказала она.
   Когда муж был рядом, Фиби всегда сохраняла на лице непроницаемое выражение, не показывая ему, насколько сильно его состояние беспокоит ее, но со своей наперсницей могла быть откровенной.
   Старуха разбирала и вытряхивала содержимое сундука Фиби, который был привезен с «Франчески», пока она спала.
   — В воздухе что-то носится, — кивнула она, — как перед бурей. Беда надвигается. Фиби отпила глоток лимонада. Аппетита у нее не было, и она бы не притронулась к еде, если бы не ребенок.
   — Да, — согласилась она. — Беда определенно надвигается. Кстати, как поживает Алекс?
   Старуха осмотрела очередное платье, нахмурилась и отшвырнула его в сторону.
   — Занимается тем, что жалеет себя, — фыркнула она. — Этому парню нужна хорошая взбучка.
   Фиби была потрясена.
   — Ты же не серьезно! — сказала она. Ей никогда не приходило в голову, что Старуха, с ее нежными словами и мистическими тайнами, может быть сторонницей насилия. — Ты думаешь, что кто-нибудь должен побить Алекса?
   — Его нужно наставить на путь истинный. Выволочка вот чего ему не хватает. — Старуха на мгновение оторвалась от тряпок и застыла, глядя в окно на море, одетое в блестящий покров солнечного света. — С мистером Алексом может случиться все что угодно.
   Фиби вздрогнула, ощутив ледяной холодок.
   — Что ты хочешь сказать? — спросила она, ставя стакан на столик рядом с креслом, и, быстро поднявшись, пересекла комнату и встала перед Старухой. — Ты увидела что-то в будущем? — спросила она встревоженным шепотом. — Я имею в виду что-то насчет Алекса?
   Когда Старуха, наконец, встретилась взглядом с Фиби, девушка увидела в ее глазах сострадание и печаль.
   — Есть надежда, что он поправится, — сказала Старуха. — Мы всегда можем на это надеяться, пока его тело не умерло. Но он попал в глубокие воды, наш мистер Алекс, и даже мистер Дункан не может докричаться до него.
   — Можем ли мы что-нибудь сделать? — умоляюще спросила Фиби.
   Старуха печально улыбнулась и погладила Фиби по щеке.
   — Можешь попросить своего Бога послать ангела, — сказала она. — Вот кто нужен мистеру Алексу ангел с упрямым характером и пылким сердцем.
   Фиби вспомнила Филиппу, которая явно отличалась упрямым умом и пылким сердцем. Вопрос был в том, можно ли считать ее ангелом?
   Филиппа нашла Алекса Максвелла на одной из нижних террас. Рядом с его креслом к стене был прислонен костыль, нога покоилась на плетеной подушке. Он не сразу увидел ее, что позволило ей несколько секунд любоваться им, вспоминая давние дни, когда он часто приезжал в «Трою». Алекс и ее братья были большими друзьями, и Филиппа, тогда еще совсем ребенок, обожала Алекса и мечтала когда-нибудь стать его женой. Она думала, что он самый красивый человек, которого она когда-либо видела. И теперь, когда сердце перевернулось у нее в груди, она поняла, что он по-прежнему ей небезразличен. Но в каком-то новом и очень тревожном смысле.
   Она едва не лишилась мужества она, Филиппа Рурк, самая шаловливая девчонка во всей Южной Каролине, приводившая в отчаяние два десятка английских и французских гувернанток, но, в конце концов, заставила себя перешагнуть через порог и заговорить.
   — Алекс? — произнесла она, притворяясь, что не сразу узнала его, прикидываясь, что ее душа при первом же взгляде на него не сжалось от боли.
   Он обернулся, и она увидела тени под его глазами и тревожную худобу лица. Но если он и узнал ее, то не подал вида.
   — Я — Филиппа, — сказала она тихо, заметив его изувеченную ногу, она действительно заметила ее только сейчас. — Вы меня не помните?
   Бледное подобие прежней улыбки появилось на знакомых губах. Она представляла эти губы в тысячах своих детских фантазий. Алекс хотел, было, встать, потянулся за костылем, но тут же оставил свою попытку, как будто его потрясло новое, более глубокое сознание своего увечья.
   — Филиппа! — сказал он, и она с грустью увидела, как что-то надломилось в его взгляде. — Никогда бы не узнал.
   Филиппа вышла на террасу и села рядом с ним, не дожидаясь приглашения. Не чувствуя в себе никакой уверенности, она хотела сорваться с места, убежать и заплакать, потому что Алекс прекрасный, веселый, бесстрашный Алекс погиб. Очевидно, телесные увечья были несравнимы с ранами, нанесенными его душе.
   — Неужели я так изменилась, — спросила она, — что меня невозможно узнать?
   Алекс долго смотрел ей в глаза, ожидая найти в них жалость и готовясь противостоять ей. Затем он отвел взгляд.
   — Вы были чертенком, — произнес он, — с косичками, грязными руками и ободранными коленками. Да, Филиппа, вы изменились, из смешной обезьянки превратились в прекрасную женщину.
   Что-то неудержимым потоком хлынуло в сердце Филиппы, мгновение она думала, что сердце, в самом деле, разорвется. Она приложила руку к груди и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
   — Вы тоже изменились, — сказала она, когда к ней вернулся дар речи.
   Алекс избегал ее взгляда, но Филиппа увидела, как он окаменел, и поняла, что ее слова, не заключавшие в себе ничего дурного, пронзили его, как стрела.
   — Да, — сказал он наконец. — Я тоже изменился. Скажите, как поживает моя семья? И ваша?
   Филиппе хотелось одновременно плакать и пройтись в танце вдоль каменных перил террасы. Она ожидала увидеть Алекса на Райском острове: там, где был Дункан, как правило, можно было найти и Алекса. Но чего она совершенно не предполагала, так это мучительного воскрешения старых чувств, пробуждения мечтаний, которые она давным-давно тщательно запрятала подальше вместе с куклами и детскими книжками. Она почувствовала внезапный приступ гнева, потому что никто не предупреждал ее, что любить мужчину может быть так больно.
   Она справилась с волнением и ответила церемонным тоном, лишенным эмоций:
   — Мой отец и брат арестованы англичанами. Мать, вероятно, пытается добиться их освобождения конечно, официальным путем.
   Алекс весь обратился во внимание. Очевидно, он еще не видел Дункана, иначе услышал бы эту новость от него.
   — И Дункан бросил их?
   — Он был вынужден, — заметила Филиппа. — Они не хотели бежать. Отец и Лукас считают, что только английский закон пригоден для колоний, и что все назревшие вопросы можно решить мирно. Что касается вашей семьи, то все здоровы. Я видела ваших отца и матушку у нас на балу.
   Алекс долго молчал, глядя сквозь Филиппу, словно она была прозрачной. Она обнаружила, что это даже хуже, чем когда он вообще не смотрел на нее и все свое внимание обращал к морю.
   — Могу себе представить, каково Дункану, — пробормотал он наконец.
   — Дункан стал совершенно невозможным, — согласилась Филиппа. Фиби предупреждала ее, чтобы она не вмешивалась, значит, она должна держать свое мнение при себе или, по крайней мере, пытаться это делать, когда ее брат и невестка находятся поблизости. Однако она наверняка может довериться Алексу, своему тайному принцу, который в ее мечтах спасал ее от стольких драконов, ведьм и волосатых троллей.