Страница:
– Ага! Он не только чертежник, но и меченосец! – язвительно закричал Поэт, нимало не испугавшись. – Ваши рисунки защитных сооружений аббатства изобличают такой художественный…
Офицер проревел какое-то ругательство и полностью выдернул клинок из ножен. Его товарищ успел схватить его, прежде чем он нанес удар. По трапезной прошел ропот изумления, испуганные монахи вскочили на ноги. Поэт по-прежнему вежливо улыбался.
– …художественный дар, – продолжал он. – Я предсказываю, что ваши чертежи наших подземных туннелей будут висеть в музее изящных…
Глухое «чвак!» раздалось под столом. Поэт умолк на полуслове, вытащил изо рта куриную кость и мертвенно побелел. Он жевал, глотал и продолжал бледнеть, бессмысленно глядя перед собой.
– Вы раздавили его, – прошептал он углом рта.
– Не из-за того ли, что ты в это время говорил? – спросил аббат, продолжая давить.
– Мне кажется, что у меня в глотке застряла кость, – согласился с ним Поэт.
– Ты хочешь выйти?
– Боюсь, мне придется это сделать.
– Жаль. Нам будет недоставать тебя. – Дом Пауло еще раз как следует надавил на палец. – Теперь можешь идти.
Поэт облегченно вздохнул, вытер рот и встал. Он опорожнил чашу с вином и поставил ее вверх дном в центр подноса. Что-то в его поведении заставило их проследить за ним далее. Одним пальцем Поэт сдвинул повязку с глаза, наклонил голову над сложенной горстью ладонью и нажал. Стеклянный глаз выпал в ладонь, что вызвало возглас удивления со стороны тексарканцев, очевидно, не подозревавших об искусственном глазе Поэта.
– Следи за ним хорошенько, – сказал Поэт стеклянному глазу, а затем переложил его на перевернутую чашу, откуда тот злобно вытаращился на дона Таддео.
– Доброго вечера, господа, – весело сказал он сидящим за столом и вышел вон.
Разозленный офицер бормотал проклятия и старался высвободиться из объятий своих товарищей.
– Заберите его в свою комнату и посидите с ним, пока он не остынет, – велел им дон. – И проследите, чтобы он не столкнулся с этим лунатиком.
– Я огорчен, – сказал он аббату, когда синего от злости гвардейца оттащили прочь. – Они не мои слуги, и я не могу им приказывать. Но я могу обещать, что еще нынче он будет униженно просить прощения за случившееся. А если он откажется извиниться и немедленно уехать, он будет иметь возможность скрестить свой быстрый клинок с моим еще до завтрашнего полудня.
– Только без кровопролития! – взмолился отец Голт. – Это все пустяки. Давайте забудем об этом. – Его руки дрожали, лицо посерело.
– Он принесет извинения и уедет, – настаивал дон Таддео, – или я убью его. Не беспокойтесь, он не отважится на поединок со мной: если он и победит меня, то Ханеган публично посадит его на кол, а его жену заставят…. – но оставим это. Он попросит прощения и уедет. Еще раз повторяю, мне очень стыдно за все это.
– Я должен был выгнать Поэта, как только он появился. Он все время провоцировал, и мне не удавалось остановить его. Провокация была совершенно открытой.
– Провокация? Эта фантастическая выдумка праздношатающегося дурака? Правда, Джосард реагировал так, как если бы обвинения Поэта были справедливыми.
– Так вы не знаете, что они сделали исчерпывающее описание нашего аббатства как крепости?
У ученого отвисла челюсть. Он переводил взгляд с одного священника на другого, явно не веря им.
– Это правда? – спросил он после долгого молчания.
Аббат кивнул.
– И вы разрешили нам остаться здесь?
– У нас нет секретов. Ваши спутники вольны заниматься своими исследованиями, если пожелают. Я не собираюсь спрашивать, для чего им нужны эти сведения. Предположение Поэта, конечно, сплошная фантазия.
– Конечно, – тихо сказал дон, не глядя на аббата.
– Несомненно, у вашего властителя нет агрессивных амбиций в этом районе, как намекает Поэт.
– Конечно, нет.
– А если даже и есть, я уверен, что он будет настолько мудр – или, по крайней мере, у него будут достаточно мудрые советники, – чтобы понять, что ценность аббатства как хранилища мудрости древних во много раз больше, чем в качестве крепости.
Дон уловил просительные нотки в голосе аббата, еле внятную мольбу о помощи, и было видно, что он размышлял об этом, небрежно ковыряясь в еде.
– Мы еще поговорим об этом деле, прежде, чем я вернусь в коллегиум, – тихо пообещал он после долгого молчания.
Тень неприязни, возникшая во время пира, стала постепенно исчезать, когда началось послетрапезное пение во внутреннем дворе, и исчезла совершенно, когда пришло время лекции, которую ученый должен был читать в Большом зале. Замешательство прошло, вновь уступив место сердечности.
Дом Пауло подвел дона к кафедре. Голт и секретарь дона, следуя за ними, присоединились к ним на помосте. Горячие аплодисменты раздались после слов аббата, представившего дона. Тишина, последовавшая за этим, напоминала молчание зала суда в ожидании приговора. Ученый не был прирожденным оратором, но приговор удовлетворил толпу монахов.
– Я ошарашен тем, что мы здесь нашли, – признался он. – Несколько недель тому назад я не поверил бы, что после падения последней могучей цивилизации могут еще сохраниться такие записи, какие имеются в вашей Книге Памяти. В это и сейчас трудно поверить, но обстоятельства заставляют нас принять гипотезу, что документы подлинные. То, что они сохранились, само по себе невероятно. Но еще фантастичнее для меня то, что они оставались незамеченными вплоть до нашего времени. И раньше были люди, способные определить их потенциальную ценность… не только я. Что бы мог сделать с ними дон Кацлер, когда был жив… семьдесят лет тому назад! Если бы я знал об этих источниках десять лет тому назад, большинство моих трудов по оптике были бы просто не нужны.
«Ага! – подумал аббат, – вот оно что: он обнаружил, что некоторые из его открытий уже были открыты, и это оставило горький привкус. Но он, несомненно, должен знать, что всю жизнь он обречен открывать некогда уже открытое. Каким бы блестящим умом он не обладал, он может сделать только то, что другие уже сделали до него. И так неизбежно будет до тех пор, пока мир не станет таким же развитым, каким он был до Огненного Потопа».
Было очевидно, что дон Таддео несколько угнетен этим обстоятельством.
– Время моего пребывания здесь ограничено, – продолжал он. – Исходя из увиденного, я полагаю, что понадобится около двадцати специалистов, чтобы в течение нескольких десятилетий извлечь из Книги Памяти понятную нам информацию. Физики обычно действуют с помощью индуктивных рассуждений, проверяемых экспериментально, но в данном случае задача чисто дедуктивная. Из нескольких разрозненных кусков общих принципов мы должны вычленить подробности. В некоторых случаях это может оказаться невозможным. Например, – он на мгновение остановился, извлек пачку заметок и быстро пробежал по ним глазами. – Это цитата, которую я обнаружил, копаясь под лестницей. Она из четырехстраничного фрагмента книги, которая, вероятно, была одним из значительных трудов в области физики. Некоторые из вас могли уже видеть это.
«…и если в выражении для интервала между двумя точечными событиями преобладают пространственные величины, то такой интервал называется пространственноподобным, так как тогда можно выбрать систему координат, связанную с движущимся с допустимой скоростью наблюдателем, в которой эти события проявляются одновременно и, следовательно, отделены одно от другого только пространственно. Если же интервал является временноподобным, события не могут быть одновременными в любой системе координат, но тогда существует такая система координат, в которой пространственные величины стремятся к нулю, так что разделение событий происходит только по времени, id est121эти события происходят в одном месте, но в разное время. Теперь, рассматривая границы реального интервала…»
Он посмотрел на аудиторию с загадочной улыбкой.
– Есть ли здесь кто-нибудь, кто бы в последнее время видел этот отрывок?
Лица монахов остались неподвижными.
– Может, кто-нибудь помнит, что когда-то прежде видел его?
Корнхауэр и еще двое несмело подняли руки.
– Знает ли кто-нибудь, о чем тут говорится?
Руки быстро опустились. Дон усмехнулся.
– За ней следуют полторы страницы математических выкладок, которые я даже не буду пытаться прочесть, но они трактуют наши фундаментальные понятия так, как если бы они не были основой всего, а лишь исчезающе малыми явлениями, которые изменяются в зависимости от того, с какой точки зрения на них смотреть. Они заканчиваются словом «следовательно», но остальная часть страницы сгорела, а с ней и заключительный вывод. Однако рассуждения столь безупречны, а математические выкладки так изящны, что я могу сам написать заключение. Оно выглядит заключением сумасшедшего. Оно начинается предположением, которое кажется безумным. Может быть, это мистификация? А если нет, то какое место оно занимает в общей научной концепции древних? Что предшествовало ему в качестве предпосылки для понимания? Что следовало за ним, и как оно может быть проверено? Вот вопросы, на которые я не могу ответить. Это только один пример из многих загадок, содержащихся в бумагах, которые вы так долго хранили. Рассуждения, касающиеся реального опыта понятия «нигде» являются делом ангелологов и теологов, а не физиков. А в этих бумагах описываются системы, касающиеся нашего физического опыта понятия «нигде». Были ли они получены древними в эксперименте? Некоторые ссылки указывают на это. В одном из документов упоминается превращение элементов, которое мы еще недавно считали теоретически невозможным. Там сказано: «доказано экспериментально». Но каким образом?
Возможно, понадобятся несколько поколений, чтобы оценить и понять многое из этих вещей. Очень жаль, что они должны оставаться здесь, в таком труднодоступном месте, так как для того, чтобы разобраться в них, необходимы концентрированные усилия многих ученых. Я уверен, вы понимаете, что нынешнее положение является неподобающим, не говоря уже о недостижимости этих знаний для всего остального мира.
Аббат, сидящий на возвышении позади говорящего почувствовал, что ему стало жарко. Он ожидал худшего. Дон Таддео, однако, предпочел воздержаться от каких-либо предложений. Но его замечания ясно показали, что такие реликвии, по его мнению, должны быть переданы в более компетентные руки, нежели руки монахов альбертианского ордена Лейбовича, и что нынешняя ситуация является абсурдной. Очевидно, почувствовав нарастающее напряжение в зале, дон обратился к предмету своих непосредственных занятий, включающих исследования природы света, выполненные им ранее. Некоторые из найденных в аббатстве документов обещают быть очень полезными, и он надеется вскоре создать экспериментальные устройства для проверки своих теорий. После непродолжительного обсуждения явлений преломления света он остановился, а затем сказал извиняющимся тоном:
– Я надеюсь, что не оскорбил ничьих религиозных чувств, – и с любопытством посмотрел вокруг. Заметив, что лица монахов остались внимательными и доброжелательными, он продолжал свою лекцию еще некоторое время, а затем предложил аудитории задавать вопросы.
– Принимаете ли вы вопросы с возвышения? – спросил аббат.
– Не все, – ответил ученый, несколько подозрительно глядя на аббата и как бы говоря: «et tu, Brut».122
– Я желал бы знать, что вы нашли в свойстве преломления света такого, что выглядит оскорбительным для религиозных чувств?
– Ну, как сказать… – Дон замялся. – Монсеньор Аполло, которого вы знаете, был очень разгневан этим свойством. Он сказал, что свет не мог преломляться до Потопа, потому что радуга, как всем известно…
Зал дрогнул от громового хохота, заглушившего последние слова. Пока аббат знаками призывал монахов соблюдать тишину, дон Таддео стал красным как свекла, да и самому дому Пауло было трудно сохранить на лице серьезное выражение.
– Монсеньор Аполло хороший человек, хороший священнослужитель, но иногда люди бывают невероятными ослами, особенно вне сферы своей деятельности. Я сожалею, что задал этот вопрос.
– Ваше заявление облегчает мою задачу, – сказал ученый. – Я не ищу споров.
Дальнейших вопросов не последовало, и дон перешел ко второй теме своей лекции – образование и нынешняя деятельность его коллегиума. Картина, нарисованная им, выглядела ободряюще. Коллегиум осаждали просители, желающие заниматься в университете. Коллегиум принял на себя не только исследовательские, но и образовательные функции. Интерес к естественной философии и науке в целом среди грамотных мирян возрастал. Университет получал щедрые пожертвования. Наблюдались признаки оживления и возрождения.
– Я могу отметить несколько направлений в исследованиях, проводимых нашими учеными, – говорил он. – Последователи Брега изучают поведение газов, дон Вэйч Мортойн исследует возможности получения искусственного льда. Дон Фридер Халб занят поиском практических средств для передачи сообщений с помощью электричества…
Перечень был длинным и произвел впечатление на монахов. Исследования велись во многих областях – медицине, астрономии, геологии, математике, механике. Некоторые из них казались непрактичными и надуманными, но большинство обещало богатые результаты в развитии познания вообще и в практическом приложении. Начиная от работ Джеджена по созданию универсального лечебного средства до отчаянной атаки Бодалка на общепринятую геометрию, деятельность Коллегиума демонстрировала здоровое желание совать нос в интимные дела природы, скрытые с тех пор, как человечество сожгло свою память и обрекло себя на тысячелетнюю культурную амнезию.
– Кроме того, дон Махо Мах возглавляет проект, который направлен на получение дальнейшей информации о происхождении человека. Это является, в основном, задачей археологии, и он попросил меня, как только я закончу собственные исследования, поискать в вашей библиотеке любые материалы, имеющие отношение к этому предмету. Но мне, вероятно, лучше не останавливаться подробно на этом, из-за риска вступить в противоречие с теологией. Но если имеются какие-нибудь вопросы…
Молодой монах, готовящийся к принятию духовного сана, поднялся и, приободренный доном, задал вопрос:
– Сэр, я хотел бы знать, знакомы ли вы с мнением святого Августина на сей счет?
– Нет.
– Святой Августин – епископ и философ четвертого столетия. Он полагал, что вначале бог создал все сущее, в том числе и человека, в виде зародышей, и эти зародыши были оплодотворены и превратились в бесформенную материю, которая постепенно развилась в более сложные формы и наконец в человека. Обсуждалась ли эта гипотеза?
Улыбка дона была снисходительной, хотя он и не показал открыто, что предположение монаха несерьезно.
– Боюсь, что нет, но я рассмотрю и ее, – сказал он тоном, ясно говорящим обратное.
– Благодарю, – сказал монах и смиренно сел на свое место.
– Однако самыми дерзкими исследованиями, вероятно, – продолжал ученый, – занимается мой друг Эзер Шон: он пытается синтезировать живую материю. Дон Эзер надеется создать живую протоплазму, используя только шесть основных элементов. Эта работа может привести нас… Да? У вас есть вопрос?
Монах в третьем ряду поднялся и отвесил поклон оратору. Аббат наклонился вперед, чтобы лучше разглядеть его, и с ужасом обнаружил, что это был брат Армбрустер, библиотекарь.
– Если вы будете настолько добры к старику… – прокаркал монах, медленно растягивая слова. – Этот дон Эзер Шон, ограничивший себя шестью элементами… он весьма любопытен. Я хотел бы знать, можно ли ему при этом пользоваться обеими руками?
– Ну, я… – дон умолк и нахмурился.
– И могу ли я также спросить, – таким же бесцветным голосом тянул Армбрустер, – будет ли это великое чудо совершаться сидя, стоя или лежа? Или верхом на лошади под звуки труб?
Послушники громко хихикали. Аббат быстро вскочил на ноги.
– Брат Армбрустер, я предупреждал вас. Вы отлучаетесь от общего стола до тех пор, пока не исправитесь. Ожидайте в часовне Богородицы.
Библиотекарь снова поклонился и тихонько улизнул из зала; его осанка была смиренна, но глаза торжествовали. Аббат пробормотал что-то извиняющимся тоном, но взгляд дона стал вдруг холодным.
– В заключение, – сказал он, – коротко о том, что, на мой взгляд, может ждать мир от начинающейся интеллектуальной революции. – Глаза его вспыхнули, он оглядел их всех, и безразличие в его голосе сменилось страстью. – Наш царь – Невежество. После гибели империи разума оно безраздельно правит людьми. Его династия правит веками. Его право на трон ныне рассматривается как законное – мудрецы древности утвердили его. Они не сделали ничего, чтобы сбросить его с трона. Завтра будет править новый царь. Люди знания, люди науки будут стоять за его троном, и Вселенная узнает о его могуществе. Его имя – Истина. Его власть распространится на всю Землю. И власть человека над Землей будет восстановлена. Уже через сто лет люди будут летать по воздуху на металлических птицах. Металлические экипажи будут катиться по дорогам, выложенным камнями, сделанными руками человека. Будут построены тридцатиэтажные дома, корабли, плывущие под водой, машины, выполняющие любую работу.
И как же это произойдет? – Он остановился и понизил голос. – Я опасаюсь, что таким же образом, каким происходят все перемены. И мне жаль, что это так. Это произойдет с помощью насилия и переворота, с помощью огня и неистовства, потому что никакие изменения не происходят в мире спокойно. – Он посмотрел по сторонам, услышав неясное бормотание, донесшееся со стороны сидящих в зале. – Так будет… хотим мы этого или нет.
Но почему будет именно так?
Невежество – царь. Многим его отречение не принесет выгоды. Многие обогатились с помощью его темной власти. Они составляют его двор, и его именем обманывают и правят, обогащаются и сохраняют свою власть. Они боятся даже грамоты, так как написанное слово является каналом связи, который помогает их врагам объединиться. Их оружие остро заточено, и они ловко владеют им. Они будут настаивать на войне с целым светом, если затронут их личные интересы, и насилие будет продолжаться до тех пор, пока от общественного устройства, существующего ныне, не останется даже праха и не возникнет новое общество. Мне очень жаль, но именно так я это представляю.
От этих слов будто сумеречная пелена сгустилась над залом. Надежды дома Пауло ували. Взгляды ученого на будущее выглядели пророческими: дон Таддео хорошо знал милитаристские устремления своего монарха. У него был выбор: он мог одобрить их, не одобрить или рассматривать их в ряду необоримых явлений, таких, как потоп, засуха или ураган.
Очевидно, он воспринял их как неизбежное, чтобы воздержаться от их моральной оценки. Пусть будут и кровь, и железо, и плач…
«Как мог такой человек противостоять собственной совести, уклоняться от ответственности… и с такой легкостью!» – дивился аббат.
Но потом в нем всплыли слова: «Поэтому Господь повелел мудрецам того времени найти способ, каким весь мир мог быть уничтожен…»
А еще он повелел им узнать, как его можно сохранить и, как всегда, дал им право выбора. И, вероятно, они сделали тот же выбор, что и дон Таддео: умыть руки перед толпой, присматривать за ней, и пусть они распинают на кресте сами себя.
И они распинали, так или иначе. Невзирая на звания. Всегда кто-нибудь должен быть прибит к кресту гвоздями и висеть на нем, и если ты упадешь с него, они затопчут тебя…
Внезапно стало тихо – ученый замолчал.
Аббат, щурясь, осмотрел зал. Половина общины с изумлением таращилась на входную дверь. Вначале он ничего не мог разглядеть.
– Что это? – шепотом спросил он у Голта.
– Старик, с бородой и в накидке, – прошипел Голт. – Он похож на… Нет, этого не может…
Дом Пауло встал и подошел к центру помоста, пристально вглядываясь в смутные очертания фигуры. Затем он ласково окликнул:
– Беньямин?!
Фигура шевельнулась. Старик еще плотнее обернул накидку вокруг своих высохших плеч и, ковыляя, медленно вышел на освещенное место. Снова остановившись, он стал оглядывать зал, что-то бормоча про себя; потом его глаза отыскали на кафедре ученого.
Прихрамывая на больную ногу, старое привидение заковыляло к кафедре, не спуская глаз со стоящего за ней человека. Дон Таддео вначале выглядел растерянным. Но никто не шевельнулся и не произнес ни звука, и он заметно побледнел, когда дряхлое видение приблизилось к нему вплотную. Лицо бородатого старика светилось свирепой надеждой и непреодолимой страстью, которая горела в нем более неистово, чем его жизненные силы, давным-давно принадлежащие смерти.
Он подошел вплотную к кафедре и остановился; его глаза впились в испуганного оратора, его губы трепетали. Он протянул к ученому дрожащую руку – дон отступил назад, было слышно его прерывистое дыхание.
Но отшельник был проворнее. Он прыгнул на помост, обогнул кафедру и схватил ученого за руку.
– Какое безумие…
Беньямин конвульсивно сжимал руку ученого, с надеждой глядя ему в глаза.
Вдруг его лицо омрачилось. Огонь угас. Он отпустил руку дона. Тяжелый вздох вместе с исчезающей надеждой вырвался из его иссушенных старых легких. Неизменная знакомая улыбка старого еврея с горы вернулась на его лицо. Он повернулся к общине, развел руки и красноречиво пожал плечами.
– Это все еще не от Него, – сказал он угрюмо и заковылял прочь.
После этого осталось лишь формально завершить собрание.
21
Офицер проревел какое-то ругательство и полностью выдернул клинок из ножен. Его товарищ успел схватить его, прежде чем он нанес удар. По трапезной прошел ропот изумления, испуганные монахи вскочили на ноги. Поэт по-прежнему вежливо улыбался.
– …художественный дар, – продолжал он. – Я предсказываю, что ваши чертежи наших подземных туннелей будут висеть в музее изящных…
Глухое «чвак!» раздалось под столом. Поэт умолк на полуслове, вытащил изо рта куриную кость и мертвенно побелел. Он жевал, глотал и продолжал бледнеть, бессмысленно глядя перед собой.
– Вы раздавили его, – прошептал он углом рта.
– Не из-за того ли, что ты в это время говорил? – спросил аббат, продолжая давить.
– Мне кажется, что у меня в глотке застряла кость, – согласился с ним Поэт.
– Ты хочешь выйти?
– Боюсь, мне придется это сделать.
– Жаль. Нам будет недоставать тебя. – Дом Пауло еще раз как следует надавил на палец. – Теперь можешь идти.
Поэт облегченно вздохнул, вытер рот и встал. Он опорожнил чашу с вином и поставил ее вверх дном в центр подноса. Что-то в его поведении заставило их проследить за ним далее. Одним пальцем Поэт сдвинул повязку с глаза, наклонил голову над сложенной горстью ладонью и нажал. Стеклянный глаз выпал в ладонь, что вызвало возглас удивления со стороны тексарканцев, очевидно, не подозревавших об искусственном глазе Поэта.
– Следи за ним хорошенько, – сказал Поэт стеклянному глазу, а затем переложил его на перевернутую чашу, откуда тот злобно вытаращился на дона Таддео.
– Доброго вечера, господа, – весело сказал он сидящим за столом и вышел вон.
Разозленный офицер бормотал проклятия и старался высвободиться из объятий своих товарищей.
– Заберите его в свою комнату и посидите с ним, пока он не остынет, – велел им дон. – И проследите, чтобы он не столкнулся с этим лунатиком.
– Я огорчен, – сказал он аббату, когда синего от злости гвардейца оттащили прочь. – Они не мои слуги, и я не могу им приказывать. Но я могу обещать, что еще нынче он будет униженно просить прощения за случившееся. А если он откажется извиниться и немедленно уехать, он будет иметь возможность скрестить свой быстрый клинок с моим еще до завтрашнего полудня.
– Только без кровопролития! – взмолился отец Голт. – Это все пустяки. Давайте забудем об этом. – Его руки дрожали, лицо посерело.
– Он принесет извинения и уедет, – настаивал дон Таддео, – или я убью его. Не беспокойтесь, он не отважится на поединок со мной: если он и победит меня, то Ханеган публично посадит его на кол, а его жену заставят…. – но оставим это. Он попросит прощения и уедет. Еще раз повторяю, мне очень стыдно за все это.
– Я должен был выгнать Поэта, как только он появился. Он все время провоцировал, и мне не удавалось остановить его. Провокация была совершенно открытой.
– Провокация? Эта фантастическая выдумка праздношатающегося дурака? Правда, Джосард реагировал так, как если бы обвинения Поэта были справедливыми.
– Так вы не знаете, что они сделали исчерпывающее описание нашего аббатства как крепости?
У ученого отвисла челюсть. Он переводил взгляд с одного священника на другого, явно не веря им.
– Это правда? – спросил он после долгого молчания.
Аббат кивнул.
– И вы разрешили нам остаться здесь?
– У нас нет секретов. Ваши спутники вольны заниматься своими исследованиями, если пожелают. Я не собираюсь спрашивать, для чего им нужны эти сведения. Предположение Поэта, конечно, сплошная фантазия.
– Конечно, – тихо сказал дон, не глядя на аббата.
– Несомненно, у вашего властителя нет агрессивных амбиций в этом районе, как намекает Поэт.
– Конечно, нет.
– А если даже и есть, я уверен, что он будет настолько мудр – или, по крайней мере, у него будут достаточно мудрые советники, – чтобы понять, что ценность аббатства как хранилища мудрости древних во много раз больше, чем в качестве крепости.
Дон уловил просительные нотки в голосе аббата, еле внятную мольбу о помощи, и было видно, что он размышлял об этом, небрежно ковыряясь в еде.
– Мы еще поговорим об этом деле, прежде, чем я вернусь в коллегиум, – тихо пообещал он после долгого молчания.
Тень неприязни, возникшая во время пира, стала постепенно исчезать, когда началось послетрапезное пение во внутреннем дворе, и исчезла совершенно, когда пришло время лекции, которую ученый должен был читать в Большом зале. Замешательство прошло, вновь уступив место сердечности.
Дом Пауло подвел дона к кафедре. Голт и секретарь дона, следуя за ними, присоединились к ним на помосте. Горячие аплодисменты раздались после слов аббата, представившего дона. Тишина, последовавшая за этим, напоминала молчание зала суда в ожидании приговора. Ученый не был прирожденным оратором, но приговор удовлетворил толпу монахов.
– Я ошарашен тем, что мы здесь нашли, – признался он. – Несколько недель тому назад я не поверил бы, что после падения последней могучей цивилизации могут еще сохраниться такие записи, какие имеются в вашей Книге Памяти. В это и сейчас трудно поверить, но обстоятельства заставляют нас принять гипотезу, что документы подлинные. То, что они сохранились, само по себе невероятно. Но еще фантастичнее для меня то, что они оставались незамеченными вплоть до нашего времени. И раньше были люди, способные определить их потенциальную ценность… не только я. Что бы мог сделать с ними дон Кацлер, когда был жив… семьдесят лет тому назад! Если бы я знал об этих источниках десять лет тому назад, большинство моих трудов по оптике были бы просто не нужны.
«Ага! – подумал аббат, – вот оно что: он обнаружил, что некоторые из его открытий уже были открыты, и это оставило горький привкус. Но он, несомненно, должен знать, что всю жизнь он обречен открывать некогда уже открытое. Каким бы блестящим умом он не обладал, он может сделать только то, что другие уже сделали до него. И так неизбежно будет до тех пор, пока мир не станет таким же развитым, каким он был до Огненного Потопа».
Было очевидно, что дон Таддео несколько угнетен этим обстоятельством.
– Время моего пребывания здесь ограничено, – продолжал он. – Исходя из увиденного, я полагаю, что понадобится около двадцати специалистов, чтобы в течение нескольких десятилетий извлечь из Книги Памяти понятную нам информацию. Физики обычно действуют с помощью индуктивных рассуждений, проверяемых экспериментально, но в данном случае задача чисто дедуктивная. Из нескольких разрозненных кусков общих принципов мы должны вычленить подробности. В некоторых случаях это может оказаться невозможным. Например, – он на мгновение остановился, извлек пачку заметок и быстро пробежал по ним глазами. – Это цитата, которую я обнаружил, копаясь под лестницей. Она из четырехстраничного фрагмента книги, которая, вероятно, была одним из значительных трудов в области физики. Некоторые из вас могли уже видеть это.
«…и если в выражении для интервала между двумя точечными событиями преобладают пространственные величины, то такой интервал называется пространственноподобным, так как тогда можно выбрать систему координат, связанную с движущимся с допустимой скоростью наблюдателем, в которой эти события проявляются одновременно и, следовательно, отделены одно от другого только пространственно. Если же интервал является временноподобным, события не могут быть одновременными в любой системе координат, но тогда существует такая система координат, в которой пространственные величины стремятся к нулю, так что разделение событий происходит только по времени, id est121эти события происходят в одном месте, но в разное время. Теперь, рассматривая границы реального интервала…»
Он посмотрел на аудиторию с загадочной улыбкой.
– Есть ли здесь кто-нибудь, кто бы в последнее время видел этот отрывок?
Лица монахов остались неподвижными.
– Может, кто-нибудь помнит, что когда-то прежде видел его?
Корнхауэр и еще двое несмело подняли руки.
– Знает ли кто-нибудь, о чем тут говорится?
Руки быстро опустились. Дон усмехнулся.
– За ней следуют полторы страницы математических выкладок, которые я даже не буду пытаться прочесть, но они трактуют наши фундаментальные понятия так, как если бы они не были основой всего, а лишь исчезающе малыми явлениями, которые изменяются в зависимости от того, с какой точки зрения на них смотреть. Они заканчиваются словом «следовательно», но остальная часть страницы сгорела, а с ней и заключительный вывод. Однако рассуждения столь безупречны, а математические выкладки так изящны, что я могу сам написать заключение. Оно выглядит заключением сумасшедшего. Оно начинается предположением, которое кажется безумным. Может быть, это мистификация? А если нет, то какое место оно занимает в общей научной концепции древних? Что предшествовало ему в качестве предпосылки для понимания? Что следовало за ним, и как оно может быть проверено? Вот вопросы, на которые я не могу ответить. Это только один пример из многих загадок, содержащихся в бумагах, которые вы так долго хранили. Рассуждения, касающиеся реального опыта понятия «нигде» являются делом ангелологов и теологов, а не физиков. А в этих бумагах описываются системы, касающиеся нашего физического опыта понятия «нигде». Были ли они получены древними в эксперименте? Некоторые ссылки указывают на это. В одном из документов упоминается превращение элементов, которое мы еще недавно считали теоретически невозможным. Там сказано: «доказано экспериментально». Но каким образом?
Возможно, понадобятся несколько поколений, чтобы оценить и понять многое из этих вещей. Очень жаль, что они должны оставаться здесь, в таком труднодоступном месте, так как для того, чтобы разобраться в них, необходимы концентрированные усилия многих ученых. Я уверен, вы понимаете, что нынешнее положение является неподобающим, не говоря уже о недостижимости этих знаний для всего остального мира.
Аббат, сидящий на возвышении позади говорящего почувствовал, что ему стало жарко. Он ожидал худшего. Дон Таддео, однако, предпочел воздержаться от каких-либо предложений. Но его замечания ясно показали, что такие реликвии, по его мнению, должны быть переданы в более компетентные руки, нежели руки монахов альбертианского ордена Лейбовича, и что нынешняя ситуация является абсурдной. Очевидно, почувствовав нарастающее напряжение в зале, дон обратился к предмету своих непосредственных занятий, включающих исследования природы света, выполненные им ранее. Некоторые из найденных в аббатстве документов обещают быть очень полезными, и он надеется вскоре создать экспериментальные устройства для проверки своих теорий. После непродолжительного обсуждения явлений преломления света он остановился, а затем сказал извиняющимся тоном:
– Я надеюсь, что не оскорбил ничьих религиозных чувств, – и с любопытством посмотрел вокруг. Заметив, что лица монахов остались внимательными и доброжелательными, он продолжал свою лекцию еще некоторое время, а затем предложил аудитории задавать вопросы.
– Принимаете ли вы вопросы с возвышения? – спросил аббат.
– Не все, – ответил ученый, несколько подозрительно глядя на аббата и как бы говоря: «et tu, Brut».122
– Я желал бы знать, что вы нашли в свойстве преломления света такого, что выглядит оскорбительным для религиозных чувств?
– Ну, как сказать… – Дон замялся. – Монсеньор Аполло, которого вы знаете, был очень разгневан этим свойством. Он сказал, что свет не мог преломляться до Потопа, потому что радуга, как всем известно…
Зал дрогнул от громового хохота, заглушившего последние слова. Пока аббат знаками призывал монахов соблюдать тишину, дон Таддео стал красным как свекла, да и самому дому Пауло было трудно сохранить на лице серьезное выражение.
– Монсеньор Аполло хороший человек, хороший священнослужитель, но иногда люди бывают невероятными ослами, особенно вне сферы своей деятельности. Я сожалею, что задал этот вопрос.
– Ваше заявление облегчает мою задачу, – сказал ученый. – Я не ищу споров.
Дальнейших вопросов не последовало, и дон перешел ко второй теме своей лекции – образование и нынешняя деятельность его коллегиума. Картина, нарисованная им, выглядела ободряюще. Коллегиум осаждали просители, желающие заниматься в университете. Коллегиум принял на себя не только исследовательские, но и образовательные функции. Интерес к естественной философии и науке в целом среди грамотных мирян возрастал. Университет получал щедрые пожертвования. Наблюдались признаки оживления и возрождения.
– Я могу отметить несколько направлений в исследованиях, проводимых нашими учеными, – говорил он. – Последователи Брега изучают поведение газов, дон Вэйч Мортойн исследует возможности получения искусственного льда. Дон Фридер Халб занят поиском практических средств для передачи сообщений с помощью электричества…
Перечень был длинным и произвел впечатление на монахов. Исследования велись во многих областях – медицине, астрономии, геологии, математике, механике. Некоторые из них казались непрактичными и надуманными, но большинство обещало богатые результаты в развитии познания вообще и в практическом приложении. Начиная от работ Джеджена по созданию универсального лечебного средства до отчаянной атаки Бодалка на общепринятую геометрию, деятельность Коллегиума демонстрировала здоровое желание совать нос в интимные дела природы, скрытые с тех пор, как человечество сожгло свою память и обрекло себя на тысячелетнюю культурную амнезию.
– Кроме того, дон Махо Мах возглавляет проект, который направлен на получение дальнейшей информации о происхождении человека. Это является, в основном, задачей археологии, и он попросил меня, как только я закончу собственные исследования, поискать в вашей библиотеке любые материалы, имеющие отношение к этому предмету. Но мне, вероятно, лучше не останавливаться подробно на этом, из-за риска вступить в противоречие с теологией. Но если имеются какие-нибудь вопросы…
Молодой монах, готовящийся к принятию духовного сана, поднялся и, приободренный доном, задал вопрос:
– Сэр, я хотел бы знать, знакомы ли вы с мнением святого Августина на сей счет?
– Нет.
– Святой Августин – епископ и философ четвертого столетия. Он полагал, что вначале бог создал все сущее, в том числе и человека, в виде зародышей, и эти зародыши были оплодотворены и превратились в бесформенную материю, которая постепенно развилась в более сложные формы и наконец в человека. Обсуждалась ли эта гипотеза?
Улыбка дона была снисходительной, хотя он и не показал открыто, что предположение монаха несерьезно.
– Боюсь, что нет, но я рассмотрю и ее, – сказал он тоном, ясно говорящим обратное.
– Благодарю, – сказал монах и смиренно сел на свое место.
– Однако самыми дерзкими исследованиями, вероятно, – продолжал ученый, – занимается мой друг Эзер Шон: он пытается синтезировать живую материю. Дон Эзер надеется создать живую протоплазму, используя только шесть основных элементов. Эта работа может привести нас… Да? У вас есть вопрос?
Монах в третьем ряду поднялся и отвесил поклон оратору. Аббат наклонился вперед, чтобы лучше разглядеть его, и с ужасом обнаружил, что это был брат Армбрустер, библиотекарь.
– Если вы будете настолько добры к старику… – прокаркал монах, медленно растягивая слова. – Этот дон Эзер Шон, ограничивший себя шестью элементами… он весьма любопытен. Я хотел бы знать, можно ли ему при этом пользоваться обеими руками?
– Ну, я… – дон умолк и нахмурился.
– И могу ли я также спросить, – таким же бесцветным голосом тянул Армбрустер, – будет ли это великое чудо совершаться сидя, стоя или лежа? Или верхом на лошади под звуки труб?
Послушники громко хихикали. Аббат быстро вскочил на ноги.
– Брат Армбрустер, я предупреждал вас. Вы отлучаетесь от общего стола до тех пор, пока не исправитесь. Ожидайте в часовне Богородицы.
Библиотекарь снова поклонился и тихонько улизнул из зала; его осанка была смиренна, но глаза торжествовали. Аббат пробормотал что-то извиняющимся тоном, но взгляд дона стал вдруг холодным.
– В заключение, – сказал он, – коротко о том, что, на мой взгляд, может ждать мир от начинающейся интеллектуальной революции. – Глаза его вспыхнули, он оглядел их всех, и безразличие в его голосе сменилось страстью. – Наш царь – Невежество. После гибели империи разума оно безраздельно правит людьми. Его династия правит веками. Его право на трон ныне рассматривается как законное – мудрецы древности утвердили его. Они не сделали ничего, чтобы сбросить его с трона. Завтра будет править новый царь. Люди знания, люди науки будут стоять за его троном, и Вселенная узнает о его могуществе. Его имя – Истина. Его власть распространится на всю Землю. И власть человека над Землей будет восстановлена. Уже через сто лет люди будут летать по воздуху на металлических птицах. Металлические экипажи будут катиться по дорогам, выложенным камнями, сделанными руками человека. Будут построены тридцатиэтажные дома, корабли, плывущие под водой, машины, выполняющие любую работу.
И как же это произойдет? – Он остановился и понизил голос. – Я опасаюсь, что таким же образом, каким происходят все перемены. И мне жаль, что это так. Это произойдет с помощью насилия и переворота, с помощью огня и неистовства, потому что никакие изменения не происходят в мире спокойно. – Он посмотрел по сторонам, услышав неясное бормотание, донесшееся со стороны сидящих в зале. – Так будет… хотим мы этого или нет.
Но почему будет именно так?
Невежество – царь. Многим его отречение не принесет выгоды. Многие обогатились с помощью его темной власти. Они составляют его двор, и его именем обманывают и правят, обогащаются и сохраняют свою власть. Они боятся даже грамоты, так как написанное слово является каналом связи, который помогает их врагам объединиться. Их оружие остро заточено, и они ловко владеют им. Они будут настаивать на войне с целым светом, если затронут их личные интересы, и насилие будет продолжаться до тех пор, пока от общественного устройства, существующего ныне, не останется даже праха и не возникнет новое общество. Мне очень жаль, но именно так я это представляю.
От этих слов будто сумеречная пелена сгустилась над залом. Надежды дома Пауло ували. Взгляды ученого на будущее выглядели пророческими: дон Таддео хорошо знал милитаристские устремления своего монарха. У него был выбор: он мог одобрить их, не одобрить или рассматривать их в ряду необоримых явлений, таких, как потоп, засуха или ураган.
Очевидно, он воспринял их как неизбежное, чтобы воздержаться от их моральной оценки. Пусть будут и кровь, и железо, и плач…
«Как мог такой человек противостоять собственной совести, уклоняться от ответственности… и с такой легкостью!» – дивился аббат.
Но потом в нем всплыли слова: «Поэтому Господь повелел мудрецам того времени найти способ, каким весь мир мог быть уничтожен…»
А еще он повелел им узнать, как его можно сохранить и, как всегда, дал им право выбора. И, вероятно, они сделали тот же выбор, что и дон Таддео: умыть руки перед толпой, присматривать за ней, и пусть они распинают на кресте сами себя.
И они распинали, так или иначе. Невзирая на звания. Всегда кто-нибудь должен быть прибит к кресту гвоздями и висеть на нем, и если ты упадешь с него, они затопчут тебя…
Внезапно стало тихо – ученый замолчал.
Аббат, щурясь, осмотрел зал. Половина общины с изумлением таращилась на входную дверь. Вначале он ничего не мог разглядеть.
– Что это? – шепотом спросил он у Голта.
– Старик, с бородой и в накидке, – прошипел Голт. – Он похож на… Нет, этого не может…
Дом Пауло встал и подошел к центру помоста, пристально вглядываясь в смутные очертания фигуры. Затем он ласково окликнул:
– Беньямин?!
Фигура шевельнулась. Старик еще плотнее обернул накидку вокруг своих высохших плеч и, ковыляя, медленно вышел на освещенное место. Снова остановившись, он стал оглядывать зал, что-то бормоча про себя; потом его глаза отыскали на кафедре ученого.
Прихрамывая на больную ногу, старое привидение заковыляло к кафедре, не спуская глаз со стоящего за ней человека. Дон Таддео вначале выглядел растерянным. Но никто не шевельнулся и не произнес ни звука, и он заметно побледнел, когда дряхлое видение приблизилось к нему вплотную. Лицо бородатого старика светилось свирепой надеждой и непреодолимой страстью, которая горела в нем более неистово, чем его жизненные силы, давным-давно принадлежащие смерти.
Он подошел вплотную к кафедре и остановился; его глаза впились в испуганного оратора, его губы трепетали. Он протянул к ученому дрожащую руку – дон отступил назад, было слышно его прерывистое дыхание.
Но отшельник был проворнее. Он прыгнул на помост, обогнул кафедру и схватил ученого за руку.
– Какое безумие…
Беньямин конвульсивно сжимал руку ученого, с надеждой глядя ему в глаза.
Вдруг его лицо омрачилось. Огонь угас. Он отпустил руку дона. Тяжелый вздох вместе с исчезающей надеждой вырвался из его иссушенных старых легких. Неизменная знакомая улыбка старого еврея с горы вернулась на его лицо. Он повернулся к общине, развел руки и красноречиво пожал плечами.
– Это все еще не от Него, – сказал он угрюмо и заковылял прочь.
После этого осталось лишь формально завершить собрание.
21
На десятой неделе визита дона Таддео посланец принес дурные вести. Глава правящей династии Ларедана потребовал, чтобы войска Тексарканы были немедленно выведены из пределов королевства. Король той же ночью скончался от яда, а между Лареданом и Тексарканой было провозглашено состояние войны. Война ожидалась скоротечная. Можно было с уверенностью предположить, что она закончится на второй день, и что теперь Ханеган управляет всеми странами и народами от Красной реки до Рио-Гранде.
Многое из этого ожидалось, но некоторые новости были ошеломляющими.
Ханеган Второй, правитель милостью божьей, защитник веры и духовный пастырь Равнины, найдя монсеньера Маркуса Аполло виновным в измене и шпионаже, приказал сначала повесить папского нунция, а затем, еще живого, колесовать, четвертовать и содрать кожу в назидание всякому, кто вознамерится подкапываться под господство правителя. Разрубленное на куски тело священника было брошено собакам.
Посланцу едва ли нужно было добавлять, что Тексаркана была подвергнута полному отлучению папским эдиктом, содержащим неясные, но угрожающие намеки на «Regnaus in Exceisis»123, буллу семнадцатого века, позволяющую папе сместить нечестивого монарха. Никаких сведений о контрмерах Ханегана пока не поступило.
Армия Ларедана на Равнине теперь должна была пробиваться домой через языческие племена только для того, чтобы сложить оружие в пределах собственных границ, поскольку их народ, их семьи стали заложниками.
– Ужасно! – воскликнул дон Таддео с видимой искренностью. – Учитывая мою национальную принадлежность, я готов немедленно уехать.
– Почему? – спросил дом Пауло. – Вы ведь не одобряете действий Ханегана, не так ли?
Ученый заколебался, а потом покачал головой. Он огляделся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает их.
– Лично я осуждаю их. Но публично… – Он пожал плечами. – Нужно подумать о Коллегиуме. Если бы это касалось только моей собственной шеи…
– Понимаю.
– Могу ли я выразить свое мнение конфедициально?
– Конечно.
– Тогда кто-нибудь должен предостеречь Новый Рим от дальнейших пустых угроз. Ханеган не остановится перед распятием нескольких дюжин маркусов аполло.
– И тогда несколько дюжин новых мучеников вознесутся на небеса. Новый Рим не прибегает к пустым угрозам.
Дон вздохнул.
– Я предполагал, что вы именно так отнесетесь к этому, и вновь выражаю готовность уехать.
– Чепуха. Какой бы национальности вы не были, ваш гуманизм делает ваше присутствие здесь весьма желательным.
Но трещина не закрылась. После этого ученый держался своей компании и редко разговаривал с монахами. Его отношения с братом Корнхаузром стали подчеркнуто официальными, хотя изобретатель ежедневно тратил час или два на обследование и обслуживание динамомашины и лампы, и всегда был в курсе работы дона, которая теперь велась с необычной поспешностью. Офицеры редко покидали домик для гостей.
Появились признаки массового бегства из округи. Тревожные слухи по-прежнему приходили с Равнины. В Санли-Бувитс люди начали искать поводы для неожиданного отъезда с паломничеством или в гости в соседние государства. Даже нищие и бродяги покидали городок. Как всегда, торговцы и ремесленники предстали перед неприятным выбором: бросить свое имущество на милость воров и грабителей, или остаться при нем, чтобы лично присутствовать при разграблении.
Делегация горожан во главе с мэром посетила аббатство, чтобы испросить убежища для горожан на случай нападения.
– Мое окончательное решение, – сказал аббат после нескольких часов спора, – таково: мы без всяких вопросов примем всех женщин, детей, инвалидов и престарелых. Но что касается мужчин, способных держать в руках оружие, то мы будем рассматривать каждый случай отдельно и, возможно, некоторых из них вернем назад.
Многое из этого ожидалось, но некоторые новости были ошеломляющими.
Ханеган Второй, правитель милостью божьей, защитник веры и духовный пастырь Равнины, найдя монсеньера Маркуса Аполло виновным в измене и шпионаже, приказал сначала повесить папского нунция, а затем, еще живого, колесовать, четвертовать и содрать кожу в назидание всякому, кто вознамерится подкапываться под господство правителя. Разрубленное на куски тело священника было брошено собакам.
Посланцу едва ли нужно было добавлять, что Тексаркана была подвергнута полному отлучению папским эдиктом, содержащим неясные, но угрожающие намеки на «Regnaus in Exceisis»123, буллу семнадцатого века, позволяющую папе сместить нечестивого монарха. Никаких сведений о контрмерах Ханегана пока не поступило.
Армия Ларедана на Равнине теперь должна была пробиваться домой через языческие племена только для того, чтобы сложить оружие в пределах собственных границ, поскольку их народ, их семьи стали заложниками.
– Ужасно! – воскликнул дон Таддео с видимой искренностью. – Учитывая мою национальную принадлежность, я готов немедленно уехать.
– Почему? – спросил дом Пауло. – Вы ведь не одобряете действий Ханегана, не так ли?
Ученый заколебался, а потом покачал головой. Он огляделся, чтобы убедиться, что никто не подслушивает их.
– Лично я осуждаю их. Но публично… – Он пожал плечами. – Нужно подумать о Коллегиуме. Если бы это касалось только моей собственной шеи…
– Понимаю.
– Могу ли я выразить свое мнение конфедициально?
– Конечно.
– Тогда кто-нибудь должен предостеречь Новый Рим от дальнейших пустых угроз. Ханеган не остановится перед распятием нескольких дюжин маркусов аполло.
– И тогда несколько дюжин новых мучеников вознесутся на небеса. Новый Рим не прибегает к пустым угрозам.
Дон вздохнул.
– Я предполагал, что вы именно так отнесетесь к этому, и вновь выражаю готовность уехать.
– Чепуха. Какой бы национальности вы не были, ваш гуманизм делает ваше присутствие здесь весьма желательным.
Но трещина не закрылась. После этого ученый держался своей компании и редко разговаривал с монахами. Его отношения с братом Корнхаузром стали подчеркнуто официальными, хотя изобретатель ежедневно тратил час или два на обследование и обслуживание динамомашины и лампы, и всегда был в курсе работы дона, которая теперь велась с необычной поспешностью. Офицеры редко покидали домик для гостей.
Появились признаки массового бегства из округи. Тревожные слухи по-прежнему приходили с Равнины. В Санли-Бувитс люди начали искать поводы для неожиданного отъезда с паломничеством или в гости в соседние государства. Даже нищие и бродяги покидали городок. Как всегда, торговцы и ремесленники предстали перед неприятным выбором: бросить свое имущество на милость воров и грабителей, или остаться при нем, чтобы лично присутствовать при разграблении.
Делегация горожан во главе с мэром посетила аббатство, чтобы испросить убежища для горожан на случай нападения.
– Мое окончательное решение, – сказал аббат после нескольких часов спора, – таково: мы без всяких вопросов примем всех женщин, детей, инвалидов и престарелых. Но что касается мужчин, способных держать в руках оружие, то мы будем рассматривать каждый случай отдельно и, возможно, некоторых из них вернем назад.