Страница:
Врач некоторое время разглядывал его.
– Держу, – пробормотал он, повернулся на каблуках и, гордо ступая, вышел вон.
– Брат Пат! – негромко позвал аббат Зерчи. – Брат Пат, вы здесь?
Секретарь подошел и остановился в дверях.
– Да, преподобный отец?
– Вы слышали?
– Кое-что. Дверь была открыта, и я ничего не мог поделать со своими ушами. Вы не включили глушители…
– Вы слышали, как он сказал: «Боль – единственное зло, которое я знаю»? Вы слышали это?
– Да.
– Господи, как после всего, что было, эта ересь снова вернулась в мир? Дьявол лишен фантазии. «Змей соблазнил меня, и я съела». Брат Пат, уходите лучше отсюда, а то я начну буянить.
– Домине, я…
– Что там у вас еще? Что это, письмо? Хорошо, давайте его сюда.
Монах подал ему письмо и вышел. Аббат бросил его на стол и снова посмотрел на поручительство доктора. Наверное, оно ничего не стоит. Но все-таки доктор был честен. И он предан своему делу. Он должен был быть преданным своей работе за те деньги, которые ему платит Зеленая Звезда. Он выглядел невыспавшимся и утомленным. Наверное, с тех пор, как по городу был нанесен удар, он живет на бензедрине и пирожках. Видя всюду страдание и ненавидя его, он искренне жаждет что-то сделать с этим. Искренне – в этом-то весь ужас происходящего. На расстоянии противники казались аббату извергами, но вблизи они демонстрировали искренность не меньшую, чем его собственная. Наверное, Сатана был самым искренним из всех.
Он распечатал письмо и прочел его. В письме ему сообщалось о том, что брат Джошуа и другие отбыли из Нового Рима к известному месту на востоке. В письме ему также сообщалось, что информация о «Quo peregrinatur» просочилась в Службу Внутренней Безопасности, которая послала своих представителей в Ватикан, чтобы выяснить, насколько обоснованы слухи о несанкционированном старте звездолета… Очевидно, звездолет все еще на Земле.
Они довольно быстро разузнали о «Quo peregrinatur», но, благодарение небесам, слишком поздно поняли, о чем идет речь. «Что же дальше?» – подумал Зерчи.
Правовая ситуация была запутанной. Закон запрещал старт звездолета без разрешения Комиссии. Такое одобрение было бы трудно получить, и вопрос решался бы очень медленно. Зерчи был уверен, что Служба Безопасности и Комиссия посчитают, что церковь нарушает закон. Но между церковью и государством уже полтора столетия существовало соглашение, которое недвусмысленно освобождало церковь от испрашивания подобных разрешений и гарантировало ей право посылать миссии «на любые космические установки или планетарные аванпосты, которые не были объявлены вышеуказанной Комиссией экологически непригодными или закрытыми для неупорядоченной инициативы». Во время заключения соглашения все установки в солнечной системе были «экологически непригодными» или «закрытыми», но дальше в соглашении утверждалось право церкви на «собственные космические корабли и ничем не ограничиваемые полеты к открытым установкам и аванпостам». Соглашение было очень старым. Оно было подписано в те дни, когда звездолетные двигатели Беркстрана были только мечтой. Тогда думали, что межзвездные полеты откроют вселенную для неограниченного потока народонаселения.
Но все обернулось по-другому. Когда первый звездолет был еще в чертежах, начали сетовать, что никто, кроме государства, не имеет ни возможности, ни денежных средств, чтобы построить его; что из создания колоний на планетах вне солнечной системы с целью «межзвездной торговли» нельзя извлечь никакой выгоды. Тем не менее, руководители Азии послали первый колонистский корабль. И тут на Западе поднялся крик: «Разве можно позволить „низшим“ расам завладеть звездами?» Тогда разразился небольшой шквал ракетных запусков, когда колонии черных, коричневых, белых и желтых людей швырялись к созвездию Центавра во имя неприкрытого расизма. Впоследствии генетики доказывали – ошибочно – что расистам придется допустить смешанные браки, если они захотят выжить, ибо каждая расовая группа настолько мала, что рискует вырождением из-за браков между близкими родственниками.
Единственный интерес церкви в космосе был связан с колонистами, которые, будучи сыновьями церкви, оказались отрезанными от остальной паствы межзвездными расстояниями. Но она никогда еще не воспользовалась тем пунктом соглашения, который разрешал посылку миссий. Между соглашением и государственными законами имелось определенное противоречие, которое давало Комиссии теоретическую возможность, как последней законной инстанции, влиять на посылку миссий. Это противоречие никогда не обсуждалось судом, так как не было повода для тяжбы. Но если теперь Служба Безопасности перехватит группу брата Джошуа во время запуска звездолета без разрешения Комиссии или без фрахтовых документов, такой повод может найтись. Зерчи молился, чтобы группа успела отправиться в космос без разбирательства в суде, которое могло затянуться на недели, а то и месяцы. Конечно, потом может разразиться скандал… Многие будут обвинять церковь в том, что она-де попрала не только права Комиссии, но и законы милосердия, послав высокопоставленных церковных сановников и компанию мошенников-монахов, хотя должна была бы использовать корабль для бедных колонистов, нуждающихся в земле. Вечно повторяющийся конфликт между Марфой и Марией.172
Аббат Зерчи неожиданно обнаружил, что направление его мыслей за предыдущий день или два заметно изменилось. Несколько дней тому назад все ожидали, что небо расколется пополам. Но прошло уже девять дней с тех пор, как Люцифер царствовал в космосе. Несмотря на погибших, искалеченных, умерших, это были девять дней тишины. Хотя ярость и гнев не исчезли, худшее, вероятно, было предотвращено. Он обнаружил, что думает о том, что должно произойти на следующей неделе или в следующем месяце. А почему бы и нет? Проверяя свою совесть, он нашел, что не совсем еще утратил добродетель надежды.
В полдень монах, возвратившийся из командировки в город, сообщил, что в парке, в двух милях по шоссе, разбит лагерь беженцев.
– Я думаю, что он находится под покровительством Зеленой Звезды, домине, – добавил монах.
– Господи! – воскликнул аббат. – У нас здесь переполнено, и я отправил три грузовика с беженцами назад.
Беженцы во внутреннем дворе были шумливыми, и этот шум терзал и без того натянутые нервы. Извечная тишина старого аббатства была расколота странными звуками: громогласным хохотом мужчин, рассказывающих что-то смешное, плачем детей, грохотом кастрюль и горшков, истерическими рыданиями, криками врача Зеленой Звезды: «Эй, Раф, сходи за кишкой от клизмы!» Несколько раз аббат подавлял в себе желание подойти к окну и попросить их вести себя потише.
Он терпел это столько, сколько мог, а затем, взяв бинокль, старинную книгу и четки, пошел на одну из древних сторожевых башен, где толстые каменные стены не пропускали большинство звуков из внутреннего двора. Книга была тощим томиком стихов, в действительности анонимных, но легендой приписываемых мифическому «святому», чья канонизация была совершена только в легендах и фольклоре Равнины, а не каким-либо актом Святого Престола. Никто на самом деле не обнаружил никаких доказательств того, что такой человек, как святой Поэт с чудотворным глазом, когда-либо существовал. Легенда, вероятно, возникла из рассказов о том, как одному из первых Ханеганов был преподнесен стеклянный глаз. Глаз преподнес блестящий теоретик физики, его протеже – Зерчи не мог вспомнить, был ли это Эзер Шон или Пфардентротт – который рассказал принцу, что глаз принадлежал поэту, умершему за веру. Он не уточнил, за какую веру умер поэт – за веру Святого Петра или за веру тексарканских еретиков – но, очевидно, Ханеган оценил дар, поскольку приказал изготовить небольшую золотую руку, держащую глаз, которую до сих пор носили князья из династии Харков-Ханеганов во время некоторых официальных торжеств. Глаз называли по-разному: Orbit judicans conscientas173, и последыши Тексарканской ереси все еще почитали его как священную реликвию. Несколько лет тому назад кто-то предложил глупую гипотезу, из которой следовало, что святой Поэт был тем самым «непристойным рифмоплетом», которого однажды упомянул в своих дневниках преподобный аббат Джером. Но единственным существенным «основанием» для этого заявления было то, что Пфардентротт – или это был Эзер Шон? – посетил аббатство во время правления преподобного Джерома, и в это самое время «непристойный рифмоплет» попал в дневник, и что преподнесение Ханнегану глаза имело место через некоторое время после посещения аббатства. Зерчи предполагал, что тоненькая книжечка стихов принадлежала перу одного из светских ученых, которые в это время посетили аббатство для изучения Книги Памяти, и что один из них мог бы, вероятно, быть отождествлен с «непристойным рифмоплетом» и, возможно, со «святым Поэтом» из фольклора и легенд. Анонимные стихи, по мнению Зерчи, были слишком дерзкими, чтобы их мог написать монах ордена.
Книга представляла собой сатирический диалог в стихах между двумя агностиками, которые пытались установить только с помощью естественного разума, что существование бога не может быть установлено с помощью только естественного разума. Они ухитрились только доказать, что математический предел бесконечной последовательности «сомнений в несомненности, с помощью которой нечто сомнительное, известное как неизвестное, когда „нечто сомнительное“ находится все еще в предшествующем состоянии „неизвестности чего-то сомнительного“, – словом, что предел этого процесса в бесконечности может быть только равен состоянию абсолютной несомненности, даже если он выражен как бесконечное отрицание несомненности. Текст носил следы теологического исчисления святого Лесли, и даже в качестве поэтического диалога между одним агностиком, называемым просто „Поэт“, и другим, называемым просто „дон“, он с помощью эпистемиологического метода давал явные доказательства существования Бога. Но стихотворец, несомненно, был сатириком: ни Поэт, ни дон не отказались от своих агностических предпосылок после согласия в том, что абсолютная несомненность достигнута, а взамен этого сошлись на формулировке „Non coditamus, ergo nihil sumus“.174
Аббат Зерчи вскоре устал от попыток решить, была ли эта книжка высокоинтеллектуальной комедией или, скорее, эпиграммической буффонадой. Из башни он мог видеть и шоссе, и город, и столовую гору поодаль. Он навел бинокль на гору и некоторое время следил за радарной установкой, но ничего необычного не заметил. Он слегка опустил бинокль, чтобы рассмотреть новый лагерь Зеленой Звезды внизу, в придорожном парке. Вся площадь парка была окружена канатом. Были разбиты палатки. Бригады рабочих прокладывали газовые и силовые коммуникации. Несколько человек были заняты укреплением вывески над входом в парк, но они держали ее ребром к аббату, и он не мог ее прочитать. Чем-то эта бурлящая деятельность напоминала ему языческую масленицу, пришедшую в город. Там был установлен какой-то большой красный двигатель. У него, похоже, имелись топочные коробки и нечто подобное бойлеру, но он с первого взгляда не смог догадаться о его назначении. Люди в форме Зеленой Звезды поднимали что-то, похожее на небольшую карусель. По крайней мере дюжина грузовиков стояла на обочине. Некоторые были нагружены бревнами, другие – палатками и разборными домиками. Один был нагружен, кажется, огнеупорным кирпичом, а другой – керамикой и соломой.
Керамикой?
Он тщательно обследовал кузов последнего грузовика. Легкие морщины прорезали его лоб. Грузовик был нагружен урнами или вазами, совершенно одинаковыми, упакованными в солому. Где-то он уже видел нечто подобное, но никак не мог вспомнить, где.
Еще один грузовик тащил всего одну «каменную» статую – вероятно, сделанную из армированного пластика – и квадратную плиту, на которой она, очевидно, должна быть установлена. Статуя лежала на боку, поддерживаемая деревянным каркасом и прокладками из упаковочного материала. Он мог видеть только ее ноги и протянутую руку, которая выступала из упаковочной соломы. Статуя была длиннее, чем кузов грузовика; ее босые ноги выступали за задний борт. Кто-то прицепил красный флажок к одному из ее больших пальцев. Зерчи был озадачен. Зачем было занимать грузовик статуей, когда лучше было бы загрузить его едой? Он продолжал следить за людьми, поднимающими вывеску. В конце концов один из них отпустил свой конец доски и взобрался на лесенку, чтобы подправить верхние кронштейны. Вывеска наклонилась и Зерчи, вытянув шею, чтобы лучше ее разглядеть, ухитрился прочитать:
ЛАГЕРЬ МИЛОСЕРДИЯ № 18
ЗЕЛЕНАЯ ЗВЕЗДА
ПРОЕКТ «ЖЕРТВЫ БЕДСТВИЯ»
Он поспешно снова перевел взгляд на грузовики. Керамика! Теперь он вспомнил. Однажды он проезжал мимо крематория и видел людей, сгружавших с машины такие же урны, с теми же самыми фирменными знаками. Он повернул бинокль, разыскивая грузовик с огнеупорным кирпичом, но тот уже отъехал. Наконец, он обнаружил его – грузовик стоял за парком. Кирпичи были разгружены возле большого красного двигателя. Он снова обследовал двигатель. То, что на первый взгляд ему показалось бойлером, теперь выглядело похожим на печь или топку.
– Evenit diabolis175! – проворчал аббат и направился к лестнице.
Он отыскал доктора Корса в его передвижной установке на внутреннем дворе. Тот прикреплял проволокой желтую карточку к лацкану пиджака какого-то старика, говоря ему при этом, что он может отправиться на время в лагерь для отдыха под присмотром медперсонала, но с ним будет все в порядке, если он будет следить за собой.
Зерчи стоял со скрещенными руками, покусывая губы и холодно наблюдая за врачом. Когда старик ушел, Корс осторожно поднял глаза.
– Что?.. – Он увидел бинокль и изучающе посмотрел на выражение лица Зерчи. – Да, я ничего не мог поделать с этим, ровным счетом ничего.
Аббат несколько секунд пристально разглядывал его, затем повернулся и вышел. Он зашел в канцелярию и велел брату Пату вызвать самого главного чиновника Зеленой Звезды.
– Я желаю, чтобы они покинули окрестности аббатства.
– Я опасаюсь, что ответ будет подчеркнуто отрицательным.
– Брат Пат, вызовите мастерскую и велите брату Лафтеру подняться сюда.
– Его нет там, домине.
– Тогда пусть пришлют ко мне плотника и художника. Есть же там кто-нибудь.
Через минуту вошли два монаха.
– Я хочу, чтобы вы немедленно изготовили пять легких плакатов, – сказал он им. – Я хочу, чтобы они были с хорошими длинными ручками. Они должны быть достаточно велики, чтобы их можно было прочитать за квартал, но в то же время достаточно легкими, чтобы человек мог нести их несколько часов, не валясь с ног от усталости. Можете вы сделать такие?
– Конечно, мой господин. Что должно быть на них написано?
Аббат Зерчи написал.
– Сделайте их большими и яркими, – сказал он им. – Пусть они бросаются в глаза. Это все.
Когда они ушли, он снова вызвал брата Пата.
– Брат Пат, идите и найдите мне пять молодых и крепких послушников, желательно, с комплексом мученичества. Скажите им, что они, возможно, претерпят то же, что претерпел некогда святой Стефан.
«А я могу претерпеть еще худшее, – подумал он, – если в Новом Риме узнают об этом».
28
– Держу, – пробормотал он, повернулся на каблуках и, гордо ступая, вышел вон.
– Брат Пат! – негромко позвал аббат Зерчи. – Брат Пат, вы здесь?
Секретарь подошел и остановился в дверях.
– Да, преподобный отец?
– Вы слышали?
– Кое-что. Дверь была открыта, и я ничего не мог поделать со своими ушами. Вы не включили глушители…
– Вы слышали, как он сказал: «Боль – единственное зло, которое я знаю»? Вы слышали это?
– Да.
– Господи, как после всего, что было, эта ересь снова вернулась в мир? Дьявол лишен фантазии. «Змей соблазнил меня, и я съела». Брат Пат, уходите лучше отсюда, а то я начну буянить.
– Домине, я…
– Что там у вас еще? Что это, письмо? Хорошо, давайте его сюда.
Монах подал ему письмо и вышел. Аббат бросил его на стол и снова посмотрел на поручительство доктора. Наверное, оно ничего не стоит. Но все-таки доктор был честен. И он предан своему делу. Он должен был быть преданным своей работе за те деньги, которые ему платит Зеленая Звезда. Он выглядел невыспавшимся и утомленным. Наверное, с тех пор, как по городу был нанесен удар, он живет на бензедрине и пирожках. Видя всюду страдание и ненавидя его, он искренне жаждет что-то сделать с этим. Искренне – в этом-то весь ужас происходящего. На расстоянии противники казались аббату извергами, но вблизи они демонстрировали искренность не меньшую, чем его собственная. Наверное, Сатана был самым искренним из всех.
Он распечатал письмо и прочел его. В письме ему сообщалось о том, что брат Джошуа и другие отбыли из Нового Рима к известному месту на востоке. В письме ему также сообщалось, что информация о «Quo peregrinatur» просочилась в Службу Внутренней Безопасности, которая послала своих представителей в Ватикан, чтобы выяснить, насколько обоснованы слухи о несанкционированном старте звездолета… Очевидно, звездолет все еще на Земле.
Они довольно быстро разузнали о «Quo peregrinatur», но, благодарение небесам, слишком поздно поняли, о чем идет речь. «Что же дальше?» – подумал Зерчи.
Правовая ситуация была запутанной. Закон запрещал старт звездолета без разрешения Комиссии. Такое одобрение было бы трудно получить, и вопрос решался бы очень медленно. Зерчи был уверен, что Служба Безопасности и Комиссия посчитают, что церковь нарушает закон. Но между церковью и государством уже полтора столетия существовало соглашение, которое недвусмысленно освобождало церковь от испрашивания подобных разрешений и гарантировало ей право посылать миссии «на любые космические установки или планетарные аванпосты, которые не были объявлены вышеуказанной Комиссией экологически непригодными или закрытыми для неупорядоченной инициативы». Во время заключения соглашения все установки в солнечной системе были «экологически непригодными» или «закрытыми», но дальше в соглашении утверждалось право церкви на «собственные космические корабли и ничем не ограничиваемые полеты к открытым установкам и аванпостам». Соглашение было очень старым. Оно было подписано в те дни, когда звездолетные двигатели Беркстрана были только мечтой. Тогда думали, что межзвездные полеты откроют вселенную для неограниченного потока народонаселения.
Но все обернулось по-другому. Когда первый звездолет был еще в чертежах, начали сетовать, что никто, кроме государства, не имеет ни возможности, ни денежных средств, чтобы построить его; что из создания колоний на планетах вне солнечной системы с целью «межзвездной торговли» нельзя извлечь никакой выгоды. Тем не менее, руководители Азии послали первый колонистский корабль. И тут на Западе поднялся крик: «Разве можно позволить „низшим“ расам завладеть звездами?» Тогда разразился небольшой шквал ракетных запусков, когда колонии черных, коричневых, белых и желтых людей швырялись к созвездию Центавра во имя неприкрытого расизма. Впоследствии генетики доказывали – ошибочно – что расистам придется допустить смешанные браки, если они захотят выжить, ибо каждая расовая группа настолько мала, что рискует вырождением из-за браков между близкими родственниками.
Единственный интерес церкви в космосе был связан с колонистами, которые, будучи сыновьями церкви, оказались отрезанными от остальной паствы межзвездными расстояниями. Но она никогда еще не воспользовалась тем пунктом соглашения, который разрешал посылку миссий. Между соглашением и государственными законами имелось определенное противоречие, которое давало Комиссии теоретическую возможность, как последней законной инстанции, влиять на посылку миссий. Это противоречие никогда не обсуждалось судом, так как не было повода для тяжбы. Но если теперь Служба Безопасности перехватит группу брата Джошуа во время запуска звездолета без разрешения Комиссии или без фрахтовых документов, такой повод может найтись. Зерчи молился, чтобы группа успела отправиться в космос без разбирательства в суде, которое могло затянуться на недели, а то и месяцы. Конечно, потом может разразиться скандал… Многие будут обвинять церковь в том, что она-де попрала не только права Комиссии, но и законы милосердия, послав высокопоставленных церковных сановников и компанию мошенников-монахов, хотя должна была бы использовать корабль для бедных колонистов, нуждающихся в земле. Вечно повторяющийся конфликт между Марфой и Марией.172
Аббат Зерчи неожиданно обнаружил, что направление его мыслей за предыдущий день или два заметно изменилось. Несколько дней тому назад все ожидали, что небо расколется пополам. Но прошло уже девять дней с тех пор, как Люцифер царствовал в космосе. Несмотря на погибших, искалеченных, умерших, это были девять дней тишины. Хотя ярость и гнев не исчезли, худшее, вероятно, было предотвращено. Он обнаружил, что думает о том, что должно произойти на следующей неделе или в следующем месяце. А почему бы и нет? Проверяя свою совесть, он нашел, что не совсем еще утратил добродетель надежды.
В полдень монах, возвратившийся из командировки в город, сообщил, что в парке, в двух милях по шоссе, разбит лагерь беженцев.
– Я думаю, что он находится под покровительством Зеленой Звезды, домине, – добавил монах.
– Господи! – воскликнул аббат. – У нас здесь переполнено, и я отправил три грузовика с беженцами назад.
Беженцы во внутреннем дворе были шумливыми, и этот шум терзал и без того натянутые нервы. Извечная тишина старого аббатства была расколота странными звуками: громогласным хохотом мужчин, рассказывающих что-то смешное, плачем детей, грохотом кастрюль и горшков, истерическими рыданиями, криками врача Зеленой Звезды: «Эй, Раф, сходи за кишкой от клизмы!» Несколько раз аббат подавлял в себе желание подойти к окну и попросить их вести себя потише.
Он терпел это столько, сколько мог, а затем, взяв бинокль, старинную книгу и четки, пошел на одну из древних сторожевых башен, где толстые каменные стены не пропускали большинство звуков из внутреннего двора. Книга была тощим томиком стихов, в действительности анонимных, но легендой приписываемых мифическому «святому», чья канонизация была совершена только в легендах и фольклоре Равнины, а не каким-либо актом Святого Престола. Никто на самом деле не обнаружил никаких доказательств того, что такой человек, как святой Поэт с чудотворным глазом, когда-либо существовал. Легенда, вероятно, возникла из рассказов о том, как одному из первых Ханеганов был преподнесен стеклянный глаз. Глаз преподнес блестящий теоретик физики, его протеже – Зерчи не мог вспомнить, был ли это Эзер Шон или Пфардентротт – который рассказал принцу, что глаз принадлежал поэту, умершему за веру. Он не уточнил, за какую веру умер поэт – за веру Святого Петра или за веру тексарканских еретиков – но, очевидно, Ханеган оценил дар, поскольку приказал изготовить небольшую золотую руку, держащую глаз, которую до сих пор носили князья из династии Харков-Ханеганов во время некоторых официальных торжеств. Глаз называли по-разному: Orbit judicans conscientas173, и последыши Тексарканской ереси все еще почитали его как священную реликвию. Несколько лет тому назад кто-то предложил глупую гипотезу, из которой следовало, что святой Поэт был тем самым «непристойным рифмоплетом», которого однажды упомянул в своих дневниках преподобный аббат Джером. Но единственным существенным «основанием» для этого заявления было то, что Пфардентротт – или это был Эзер Шон? – посетил аббатство во время правления преподобного Джерома, и в это самое время «непристойный рифмоплет» попал в дневник, и что преподнесение Ханнегану глаза имело место через некоторое время после посещения аббатства. Зерчи предполагал, что тоненькая книжечка стихов принадлежала перу одного из светских ученых, которые в это время посетили аббатство для изучения Книги Памяти, и что один из них мог бы, вероятно, быть отождествлен с «непристойным рифмоплетом» и, возможно, со «святым Поэтом» из фольклора и легенд. Анонимные стихи, по мнению Зерчи, были слишком дерзкими, чтобы их мог написать монах ордена.
Книга представляла собой сатирический диалог в стихах между двумя агностиками, которые пытались установить только с помощью естественного разума, что существование бога не может быть установлено с помощью только естественного разума. Они ухитрились только доказать, что математический предел бесконечной последовательности «сомнений в несомненности, с помощью которой нечто сомнительное, известное как неизвестное, когда „нечто сомнительное“ находится все еще в предшествующем состоянии „неизвестности чего-то сомнительного“, – словом, что предел этого процесса в бесконечности может быть только равен состоянию абсолютной несомненности, даже если он выражен как бесконечное отрицание несомненности. Текст носил следы теологического исчисления святого Лесли, и даже в качестве поэтического диалога между одним агностиком, называемым просто „Поэт“, и другим, называемым просто „дон“, он с помощью эпистемиологического метода давал явные доказательства существования Бога. Но стихотворец, несомненно, был сатириком: ни Поэт, ни дон не отказались от своих агностических предпосылок после согласия в том, что абсолютная несомненность достигнута, а взамен этого сошлись на формулировке „Non coditamus, ergo nihil sumus“.174
Аббат Зерчи вскоре устал от попыток решить, была ли эта книжка высокоинтеллектуальной комедией или, скорее, эпиграммической буффонадой. Из башни он мог видеть и шоссе, и город, и столовую гору поодаль. Он навел бинокль на гору и некоторое время следил за радарной установкой, но ничего необычного не заметил. Он слегка опустил бинокль, чтобы рассмотреть новый лагерь Зеленой Звезды внизу, в придорожном парке. Вся площадь парка была окружена канатом. Были разбиты палатки. Бригады рабочих прокладывали газовые и силовые коммуникации. Несколько человек были заняты укреплением вывески над входом в парк, но они держали ее ребром к аббату, и он не мог ее прочитать. Чем-то эта бурлящая деятельность напоминала ему языческую масленицу, пришедшую в город. Там был установлен какой-то большой красный двигатель. У него, похоже, имелись топочные коробки и нечто подобное бойлеру, но он с первого взгляда не смог догадаться о его назначении. Люди в форме Зеленой Звезды поднимали что-то, похожее на небольшую карусель. По крайней мере дюжина грузовиков стояла на обочине. Некоторые были нагружены бревнами, другие – палатками и разборными домиками. Один был нагружен, кажется, огнеупорным кирпичом, а другой – керамикой и соломой.
Керамикой?
Он тщательно обследовал кузов последнего грузовика. Легкие морщины прорезали его лоб. Грузовик был нагружен урнами или вазами, совершенно одинаковыми, упакованными в солому. Где-то он уже видел нечто подобное, но никак не мог вспомнить, где.
Еще один грузовик тащил всего одну «каменную» статую – вероятно, сделанную из армированного пластика – и квадратную плиту, на которой она, очевидно, должна быть установлена. Статуя лежала на боку, поддерживаемая деревянным каркасом и прокладками из упаковочного материала. Он мог видеть только ее ноги и протянутую руку, которая выступала из упаковочной соломы. Статуя была длиннее, чем кузов грузовика; ее босые ноги выступали за задний борт. Кто-то прицепил красный флажок к одному из ее больших пальцев. Зерчи был озадачен. Зачем было занимать грузовик статуей, когда лучше было бы загрузить его едой? Он продолжал следить за людьми, поднимающими вывеску. В конце концов один из них отпустил свой конец доски и взобрался на лесенку, чтобы подправить верхние кронштейны. Вывеска наклонилась и Зерчи, вытянув шею, чтобы лучше ее разглядеть, ухитрился прочитать:
ЛАГЕРЬ МИЛОСЕРДИЯ № 18
ЗЕЛЕНАЯ ЗВЕЗДА
ПРОЕКТ «ЖЕРТВЫ БЕДСТВИЯ»
Он поспешно снова перевел взгляд на грузовики. Керамика! Теперь он вспомнил. Однажды он проезжал мимо крематория и видел людей, сгружавших с машины такие же урны, с теми же самыми фирменными знаками. Он повернул бинокль, разыскивая грузовик с огнеупорным кирпичом, но тот уже отъехал. Наконец, он обнаружил его – грузовик стоял за парком. Кирпичи были разгружены возле большого красного двигателя. Он снова обследовал двигатель. То, что на первый взгляд ему показалось бойлером, теперь выглядело похожим на печь или топку.
– Evenit diabolis175! – проворчал аббат и направился к лестнице.
Он отыскал доктора Корса в его передвижной установке на внутреннем дворе. Тот прикреплял проволокой желтую карточку к лацкану пиджака какого-то старика, говоря ему при этом, что он может отправиться на время в лагерь для отдыха под присмотром медперсонала, но с ним будет все в порядке, если он будет следить за собой.
Зерчи стоял со скрещенными руками, покусывая губы и холодно наблюдая за врачом. Когда старик ушел, Корс осторожно поднял глаза.
– Что?.. – Он увидел бинокль и изучающе посмотрел на выражение лица Зерчи. – Да, я ничего не мог поделать с этим, ровным счетом ничего.
Аббат несколько секунд пристально разглядывал его, затем повернулся и вышел. Он зашел в канцелярию и велел брату Пату вызвать самого главного чиновника Зеленой Звезды.
– Я желаю, чтобы они покинули окрестности аббатства.
– Я опасаюсь, что ответ будет подчеркнуто отрицательным.
– Брат Пат, вызовите мастерскую и велите брату Лафтеру подняться сюда.
– Его нет там, домине.
– Тогда пусть пришлют ко мне плотника и художника. Есть же там кто-нибудь.
Через минуту вошли два монаха.
– Я хочу, чтобы вы немедленно изготовили пять легких плакатов, – сказал он им. – Я хочу, чтобы они были с хорошими длинными ручками. Они должны быть достаточно велики, чтобы их можно было прочитать за квартал, но в то же время достаточно легкими, чтобы человек мог нести их несколько часов, не валясь с ног от усталости. Можете вы сделать такие?
– Конечно, мой господин. Что должно быть на них написано?
Аббат Зерчи написал.
– Сделайте их большими и яркими, – сказал он им. – Пусть они бросаются в глаза. Это все.
Когда они ушли, он снова вызвал брата Пата.
– Брат Пат, идите и найдите мне пять молодых и крепких послушников, желательно, с комплексом мученичества. Скажите им, что они, возможно, претерпят то же, что претерпел некогда святой Стефан.
«А я могу претерпеть еще худшее, – подумал он, – если в Новом Риме узнают об этом».
28
Вечерню уже отслужили, но аббат все еще был в церкви, в одиночестве преклонив колени в вечерних сумерках.
«Domine, mundorum omnium Factor, parsurus esto imprimis eis fillis aviatibus ad sideria caeli quorum victus dificilior…»176
Он молился за группу брата Джошуа – за людей, которые отправились, чтобы сесть на звездолет и подняться к небесам в момент величайшей неуверенности, с какой когда-либо сталкивался человек на Земле. За них следовало неустанно молиться, ибо никто так не подвержен болезням, поражающим дух, третирующим веру, изводящим уверенность и терзающим мозг сомнениями, как странники. Здесь, на Земле, совесть была их наставником и надсмотрщиком, но вне дома совесть одинока, она разрывается между богом и врагом человеческим. «Да пребудут они несовращенными, – молился он, – да не свернут с пути ордена».
В полночь доктор Корс отыскал его и, молча кивнув, вызвал его из храма. Видно было, что врач измучен и совсем упал духом.
– Я только что нарушил свое обещание! – заявил он вызывающе.
Аббат помолчал.
– Гордитесь этим? – спросил он наконец.
– Не особенно.
Он направился к передвижной установке и остановился в потоке голубоватого света, струящегося из нее. Его лабораторный халат был пропитан потом, рукавом он вытирал со лба пот. Врач смотрел на него с той же жалостью, с которой смотрят на проигравшего.
– Мы, конечно, сейчас же уедем, – сказал Корс. – Я думал, что должен сказать вам об этом...
Он повернулся, чтобы войти в передвижку.
– Обождите минуту, – произнес священник. – Вы должны рассказать мне остальное.
– Должен? – снова в его голосе проскользнули вызывающие нотки. – Почему? Не потому ли, что вы можете угрожать мне огнем ада? Она очень больна, и ребенок тоже. Я ничего вам не скажу.
– Вы уже сказали. Я знаю, кого вы имеете в виду. И ребенок, значит, тоже?
Корс заколебался.
– Лучевая болезнь. Ожоги от вспышки. У женщины сломано бедро. Отец погиб. Пломбы в зубах у женщины радиоактивны. Ребенок разве что не светится в темноте. Сразу после взрыва была рвота. Тошнота, анемия, фурункулы. Она ослепла на один глаз, а ребенок непрестанно плачет из-за ожогов. Трудно себе представить, как они перенесли взрывную волну. Я не могу ничего сделать для них, только направить в кремационную бригаду.
– Я хочу их видеть.
– Теперь вы знаете, почему я нарушил обещание. Я должен жить после этого наедине с самим собой, человече! Я не хочу жить как палач этой женщины и ее ребенка.
– Приятнее жить как их убийца?
– На вас не действуют разумные аргументы.
– Что вы сказали ей?
– «Если вы любите своего ребенка, избавьте его от агонии. Идите и как можно скорее примите милосердное забвение». Вот и все. Мы немедленно уезжаем. Мы закончили обследовать облученных и самых тяжелых из прочих больных. Для остальных не составит труда пройти пару миль. Больше нет ни одного случая критической дозы облучения.
Зерчи отправился прочь, но потом остановился и снова повернулся к доктору.
– Кончайте! – проревел он. – Кончайте и убирайтесь! Если я увижу вас снова… я не знаю, что я сделаю.
Корс сплюнул.
– Мне хочется остаться здесь ничуть не больше, чем вам видеть меня. Мы сейчас же уезжаем, благодарю.
Он отыскал женщину в коридоре переполненного гостевого домика. Она лежала с ребенком на койке. Они забились под одеяло и вместе плакали. В доме пахло смертью и антисептиками. Она взглянула на его неясный силуэт, возникший на фоне яркого дверного проема.
– Святой отец? – испуганно спросила она.
– Да.
– С нами все кончено. Видите? Видите, что они дали мне?
Он не мог ничего видеть, но слышал, как она перебирала в пальцах бумажку. Красная карточка. У него не было голоса, чтобы говорить с ней. Он подошел и остановился у койки, порылся в кармане и извлек оттуда четки. Она услышала стук бусинок и вслепую протянула к ним руку.
– Вы знаете, что это такое?
– Конечно, святой отец.
– Тогда возьмите их. Пользуйтесь ими.
– Спасибо.
– Перебирайте их и молитесь.
– Я знаю, что я должна делать.
– Не будьте соучастницей. Ради бога, дитя мое, не будьте…
– Доктор сказал…
Она оборвала фразу. Он ждал, что она скажет еще, но она молчала.
– Не будьте соучастницей.
Она по-прежнему ничего не ответила. Он благословил их и поспешно ушел. Женщина перебирала четки хорошо их знающими пальцами. Он не мог ей сказать ничего такого, чего бы она не знала.
–
«Конференция министров иностранных дел на Гуаме только что закончилась. Не было опубликовано никакого совместного заявления. Министры возвращаются в свои столицы. Важность этой конференции и беспокойство, с которым весь мир ожидает ее результатов, вызывает у комментаторов уверенность в том, что конференция еще не окончена, а только прервана на несколько дней, чтобы министры иностранных дел могли проконсультироваться со своими правительствами. Прежние сообщения, утверждавшие, будто конференция была прервана из-за ожесточенных взаимных обвинений, были опровергнуты министрами. Премьер-министр Рекол сделал только одно заявление для прессы: „Я отправляюсь домой, чтобы поговорить с Регентским Советом. Но здесь такая прекрасная погода, что я, возможно, еще вернусь половить рыбу“.
«Десятидневный выжидательный период заканчивается сегодня, но многие считают, что соглашение о прекращении огня будет соблюдаться и впредь, поскольку альтернативой является взаимное уничтожение. Погибло два города, но следует отметить, что ни одна из сторон не ответила массированным нападением. Руководители Азии утверждают, что они предприняли лишь ответную меру, руководствуясь принципом „око за око“. Наше правительство настаивает на том, что взрыв в Иту Ване не был вызван ракетой Атлантической Коалиции. Но по большей части в обеих столицах хранят таинственное и мрачное молчание. Было, конечно, и размахивание окровавленной рубашкой, несколько призывов к массированному отмщению, но это лишь проявление безысходной ярости из-за понесенных жертв, из-за того, что царствует и преобладает безумие. Ни одна из сторон не хочет тотальной войны. Оборона остается в состоянии боевой готовности. Генеральный штаб опубликовал заявление, почти обращение, в котором говорилось, что мы не используем против Азии самые худшие средства, если и Азия воздержится от этого. Но далее в заявлении говорится: „Если они используют „грязное“ радиоактивное оружие, мы ответим тем же, причем с такой силой, что ни одно существо не сможет жить в Азии в течение тысячи лет“.
«Странно, но самое обнадеживающее сообщение пришло не с Гуама, а из Нового Рима, из Ватикана. Когда Гуамская конференция закончилась, сообщили, что папа Георгий перестал молиться за мир на Земле. В базилике отслужили две специальные мессы: „Exsurge quare obdormis“,177мессу против язычников, и «Reminiscere»,178мессу военного времени. Затем, как говорилось в сообщении, его святейшество удалился в горы для размышлений и молитв о справедливости».
«А теперь несколько слов о...»
– Выключите его! – простонал Зерчи. Молодой священник щелкнул выключателем приемника и уставился на аббата широко раскрытыми глазами.
– Я не верю этому!
– Чему? Сообщению о папе? Я тоже не верил. Но я слышал об этом и раньше. У Нового Рима было время для опровержения, но они не сказали ни слова.
– Что же это значит?
– Разве не ясно? Дипломатическая служба Ватикана работает. Очевидно, они послали сообщение о Гуамской конференции. И, очевидно, это сообщение ужаснуло нашего святого отца.
– Какое предупреждение! Какой жест!
– Это больше, чем жест, святой отец. Его святейшество не отслужил бы военную мессу только ради драматического эффекта. Кроме того, большинство людей подумают, что он имел в виду «против язычников» по ту сторону океана, а «справедливость» – по нашу сторону. Или, если они лучше осведомлены, они будут и сами так думать.
Он закрыл лицо руками, потом воздел их и опустил.
– Спать. Что такое сон, отец Лехи? Вы помните? За эти десять дней я не видел человеческого лица без черных кругов под глазами. Я с трудом сумел немного вздремнуть прошлой ночью, потому что кто-то пронзительно кричал наверху, в домике для гостей.
– Люцифер – не песочный человечек, это правда.
– Что это вы уставились в окно? – резко спросил Зерчи. – Что это все интересуются небом? Если это придет, вы не успеете увидеть его до вспышки, а потом лучше и вовсе не смотреть. Прекратите. Это безумие.
Отец Лехи отвернулся от окна.
– Да, преподобный отец. Хотя я следил не за этим. Я наблюдал за канюками.
– За канюками?
– Их собирается великое множество, каждый день. Десятки канюков… и все кружат.
– Где?
– Над лагерем Зеленой Звезды, ниже по шоссе.
– Тогда это не чудо. Просто у стервятников здоровый аппетит. Я пойду немного подышу воздухом.
Во внутреннем дворе он столкнулся с миссис Грейлес. Она несла корзину помидор, которую опустила на землю при приближении аббата.
– Я принесла вам кое-что, отец Зерчи, – сказала она ему. – Я смотрю, ваша вывеска снята, а за воротами стоят несколько бедных девочек, так что я решила, что вы не будете против визита старой торговки помидорами. Я принесла вам немного помидор, видите?
– Спасибо, миссис Грейлес. Надпись снята из-за беженцев, с этим все в порядке. А по поводу помидор вам лучше повидаться с братом Элтоном. Он купит их для нашей кухни.
«Domine, mundorum omnium Factor, parsurus esto imprimis eis fillis aviatibus ad sideria caeli quorum victus dificilior…»176
Он молился за группу брата Джошуа – за людей, которые отправились, чтобы сесть на звездолет и подняться к небесам в момент величайшей неуверенности, с какой когда-либо сталкивался человек на Земле. За них следовало неустанно молиться, ибо никто так не подвержен болезням, поражающим дух, третирующим веру, изводящим уверенность и терзающим мозг сомнениями, как странники. Здесь, на Земле, совесть была их наставником и надсмотрщиком, но вне дома совесть одинока, она разрывается между богом и врагом человеческим. «Да пребудут они несовращенными, – молился он, – да не свернут с пути ордена».
В полночь доктор Корс отыскал его и, молча кивнув, вызвал его из храма. Видно было, что врач измучен и совсем упал духом.
– Я только что нарушил свое обещание! – заявил он вызывающе.
Аббат помолчал.
– Гордитесь этим? – спросил он наконец.
– Не особенно.
Он направился к передвижной установке и остановился в потоке голубоватого света, струящегося из нее. Его лабораторный халат был пропитан потом, рукавом он вытирал со лба пот. Врач смотрел на него с той же жалостью, с которой смотрят на проигравшего.
– Мы, конечно, сейчас же уедем, – сказал Корс. – Я думал, что должен сказать вам об этом...
Он повернулся, чтобы войти в передвижку.
– Обождите минуту, – произнес священник. – Вы должны рассказать мне остальное.
– Должен? – снова в его голосе проскользнули вызывающие нотки. – Почему? Не потому ли, что вы можете угрожать мне огнем ада? Она очень больна, и ребенок тоже. Я ничего вам не скажу.
– Вы уже сказали. Я знаю, кого вы имеете в виду. И ребенок, значит, тоже?
Корс заколебался.
– Лучевая болезнь. Ожоги от вспышки. У женщины сломано бедро. Отец погиб. Пломбы в зубах у женщины радиоактивны. Ребенок разве что не светится в темноте. Сразу после взрыва была рвота. Тошнота, анемия, фурункулы. Она ослепла на один глаз, а ребенок непрестанно плачет из-за ожогов. Трудно себе представить, как они перенесли взрывную волну. Я не могу ничего сделать для них, только направить в кремационную бригаду.
– Я хочу их видеть.
– Теперь вы знаете, почему я нарушил обещание. Я должен жить после этого наедине с самим собой, человече! Я не хочу жить как палач этой женщины и ее ребенка.
– Приятнее жить как их убийца?
– На вас не действуют разумные аргументы.
– Что вы сказали ей?
– «Если вы любите своего ребенка, избавьте его от агонии. Идите и как можно скорее примите милосердное забвение». Вот и все. Мы немедленно уезжаем. Мы закончили обследовать облученных и самых тяжелых из прочих больных. Для остальных не составит труда пройти пару миль. Больше нет ни одного случая критической дозы облучения.
Зерчи отправился прочь, но потом остановился и снова повернулся к доктору.
– Кончайте! – проревел он. – Кончайте и убирайтесь! Если я увижу вас снова… я не знаю, что я сделаю.
Корс сплюнул.
– Мне хочется остаться здесь ничуть не больше, чем вам видеть меня. Мы сейчас же уезжаем, благодарю.
Он отыскал женщину в коридоре переполненного гостевого домика. Она лежала с ребенком на койке. Они забились под одеяло и вместе плакали. В доме пахло смертью и антисептиками. Она взглянула на его неясный силуэт, возникший на фоне яркого дверного проема.
– Святой отец? – испуганно спросила она.
– Да.
– С нами все кончено. Видите? Видите, что они дали мне?
Он не мог ничего видеть, но слышал, как она перебирала в пальцах бумажку. Красная карточка. У него не было голоса, чтобы говорить с ней. Он подошел и остановился у койки, порылся в кармане и извлек оттуда четки. Она услышала стук бусинок и вслепую протянула к ним руку.
– Вы знаете, что это такое?
– Конечно, святой отец.
– Тогда возьмите их. Пользуйтесь ими.
– Спасибо.
– Перебирайте их и молитесь.
– Я знаю, что я должна делать.
– Не будьте соучастницей. Ради бога, дитя мое, не будьте…
– Доктор сказал…
Она оборвала фразу. Он ждал, что она скажет еще, но она молчала.
– Не будьте соучастницей.
Она по-прежнему ничего не ответила. Он благословил их и поспешно ушел. Женщина перебирала четки хорошо их знающими пальцами. Он не мог ей сказать ничего такого, чего бы она не знала.
–
«Конференция министров иностранных дел на Гуаме только что закончилась. Не было опубликовано никакого совместного заявления. Министры возвращаются в свои столицы. Важность этой конференции и беспокойство, с которым весь мир ожидает ее результатов, вызывает у комментаторов уверенность в том, что конференция еще не окончена, а только прервана на несколько дней, чтобы министры иностранных дел могли проконсультироваться со своими правительствами. Прежние сообщения, утверждавшие, будто конференция была прервана из-за ожесточенных взаимных обвинений, были опровергнуты министрами. Премьер-министр Рекол сделал только одно заявление для прессы: „Я отправляюсь домой, чтобы поговорить с Регентским Советом. Но здесь такая прекрасная погода, что я, возможно, еще вернусь половить рыбу“.
«Десятидневный выжидательный период заканчивается сегодня, но многие считают, что соглашение о прекращении огня будет соблюдаться и впредь, поскольку альтернативой является взаимное уничтожение. Погибло два города, но следует отметить, что ни одна из сторон не ответила массированным нападением. Руководители Азии утверждают, что они предприняли лишь ответную меру, руководствуясь принципом „око за око“. Наше правительство настаивает на том, что взрыв в Иту Ване не был вызван ракетой Атлантической Коалиции. Но по большей части в обеих столицах хранят таинственное и мрачное молчание. Было, конечно, и размахивание окровавленной рубашкой, несколько призывов к массированному отмщению, но это лишь проявление безысходной ярости из-за понесенных жертв, из-за того, что царствует и преобладает безумие. Ни одна из сторон не хочет тотальной войны. Оборона остается в состоянии боевой готовности. Генеральный штаб опубликовал заявление, почти обращение, в котором говорилось, что мы не используем против Азии самые худшие средства, если и Азия воздержится от этого. Но далее в заявлении говорится: „Если они используют „грязное“ радиоактивное оружие, мы ответим тем же, причем с такой силой, что ни одно существо не сможет жить в Азии в течение тысячи лет“.
«Странно, но самое обнадеживающее сообщение пришло не с Гуама, а из Нового Рима, из Ватикана. Когда Гуамская конференция закончилась, сообщили, что папа Георгий перестал молиться за мир на Земле. В базилике отслужили две специальные мессы: „Exsurge quare obdormis“,177мессу против язычников, и «Reminiscere»,178мессу военного времени. Затем, как говорилось в сообщении, его святейшество удалился в горы для размышлений и молитв о справедливости».
«А теперь несколько слов о...»
– Выключите его! – простонал Зерчи. Молодой священник щелкнул выключателем приемника и уставился на аббата широко раскрытыми глазами.
– Я не верю этому!
– Чему? Сообщению о папе? Я тоже не верил. Но я слышал об этом и раньше. У Нового Рима было время для опровержения, но они не сказали ни слова.
– Что же это значит?
– Разве не ясно? Дипломатическая служба Ватикана работает. Очевидно, они послали сообщение о Гуамской конференции. И, очевидно, это сообщение ужаснуло нашего святого отца.
– Какое предупреждение! Какой жест!
– Это больше, чем жест, святой отец. Его святейшество не отслужил бы военную мессу только ради драматического эффекта. Кроме того, большинство людей подумают, что он имел в виду «против язычников» по ту сторону океана, а «справедливость» – по нашу сторону. Или, если они лучше осведомлены, они будут и сами так думать.
Он закрыл лицо руками, потом воздел их и опустил.
– Спать. Что такое сон, отец Лехи? Вы помните? За эти десять дней я не видел человеческого лица без черных кругов под глазами. Я с трудом сумел немного вздремнуть прошлой ночью, потому что кто-то пронзительно кричал наверху, в домике для гостей.
– Люцифер – не песочный человечек, это правда.
– Что это вы уставились в окно? – резко спросил Зерчи. – Что это все интересуются небом? Если это придет, вы не успеете увидеть его до вспышки, а потом лучше и вовсе не смотреть. Прекратите. Это безумие.
Отец Лехи отвернулся от окна.
– Да, преподобный отец. Хотя я следил не за этим. Я наблюдал за канюками.
– За канюками?
– Их собирается великое множество, каждый день. Десятки канюков… и все кружат.
– Где?
– Над лагерем Зеленой Звезды, ниже по шоссе.
– Тогда это не чудо. Просто у стервятников здоровый аппетит. Я пойду немного подышу воздухом.
Во внутреннем дворе он столкнулся с миссис Грейлес. Она несла корзину помидор, которую опустила на землю при приближении аббата.
– Я принесла вам кое-что, отец Зерчи, – сказала она ему. – Я смотрю, ваша вывеска снята, а за воротами стоят несколько бедных девочек, так что я решила, что вы не будете против визита старой торговки помидорами. Я принесла вам немного помидор, видите?
– Спасибо, миссис Грейлес. Надпись снята из-за беженцев, с этим все в порядке. А по поводу помидор вам лучше повидаться с братом Элтоном. Он купит их для нашей кухни.