Страница:
Впрочем, рыжим чучелком и рыжей дьяволицей он звал ее часто: Амалия опять отрастила рыжую гриву и на этот раз стричься и краситься не собиралась — в Голландии же ее видели только стриженой и темноволосой.
Быстро все это получилось, очень быстро. Через день после решительного разговора с Бертом Рон довез ее до ближайшей автобусной остановки и пробурчал на прощанье:
— Он тебя любит. Возвращайся.
И подошел пыльный автобус, пропахший молодым вином и козьим мехом, и Амалия поехала из Страны Басков через весь перешеек на восток — давно ей хотелось в Барселону, даже больше, чем в Мадрид или Толедо. Она ехала, улыбалась, и через полчаса молодой испанец, сидевший через проход, стал к ней подкатываться, и она отвечала ему весело, выдавая себя за туристку из Англии, парикмахершу из модного салона, решившую попробовать испанского винца на месте.
В Барселону она приехала ночью — вышла на автовокзале и очутилась в мире, некогда ей привычном, — которого она так долго была лишена. Большие, залитые светом залы, кафе и магазинчики, светящиеся указатели, и толпы, толпы людей из всех стран мира. Будто ты в Нью-Йорке. Она ошалела, наша самоуверенная Амалия, озиралась по сторонам, как дикарка. Увидела крошечное кофейное заведение, забралась туда и вдруг обнаружила, что очень хочет есть. И хочет выпить чего-нибудь пристойного, прежде чем ехать в гостиницу.
Гостиница называлась «Барселонские графы» — если Амалия поняла правильно; в этом не было уверенности, потому что название могло быть не испанское, а каталонское. Амалия выбрала ее потому, что там на крыше имелся солярий, и с него — как значилось в буклете — был виден дом « La Fedrera », построенный самим Гауди.
Как ни странно, эта девчонка с Манхэттена знала, кто такой Гауди — великий архитектор, строивший свои дома и храмы только в Барселоне. А знала потому, что в отрочестве, когда отец ушел из дома и мать начала пить, нашла себе прибежище в библиотеке. Худенький рыжий подросток стал ходить в небольшую библиотеку по соседству, на Бродвее, а там работала на выдаче замечательная пожилая дама — тоже худая, подтянутая, как бегунья. Однажды она сказала: «Девочка, ты рождена для стиля модерн», и девочка захотела узнать, что такое стиль модерн, для которого она рождена, и стала брать альбомы, и даже книги, и героически их читала. Так и осталось у нее на всю жизнь пристрастие к модерну и к великому Гауди. Может быть, из-за этого она в решила ехать в Барселону.
Итак, она приехала в гостиницу, заплатила за трое суток вперед (поразившись дешевизне) и по мраморной лестнице в мавританском стиле проследовала в номер. Просторно, уютно — и чисто! Господи, как хорошо, когда чисто, подумала она и сейчас же залезла в ванну, с удовлетворением поглядывая на добрую дюжину полотенец, висевших на сушилке. Полежала в горячей воде с бодисаном, потом отмылась под душем и снова налила ванну. Полежала еще, вылезла, пустила в дело три полотенца, двумя щетками расчесала волосы, завернулась в сухую купальную простыню, прошлась по номеру туда-сюда; ковер под босыми ногами был приятно упругий и пушистый.
Но тут обнаружилось, что делать больше нечего. Есть не хотелось, выпивать в одиночестве — тоже. Внизу, под окном, была широкая улица, пустая по ночному времени — только редкие машины были видны, да какой-то памятник. Амалия подумала, что где-то — скорее всего, неподалеку — есть людные места, где тусуется молодежь и можно со вкусом развлечься; видит Бог, она это заслужила.
Подумала и внезапно ощутила себя неимоверно одинокой. Об этом пришлось поразмыслить, потому что всю свою сознательную жизнь она с легкостью переносила одиночество и с такою же легкостью знакомилась с людьми, когда этого хотелось. Но сейчас почему-то не хотелось. «Одичала ты, девушка, вот что, — сформулировала Амми. — Дикая стала с этими двумя анахоретами…»
Нет, она определенно не хотела назад, к Берту, но в то же время не хотела и никого незнакомого — ни для тусовки, ни, тем более, для постели. Вероятнее всего, захотелось нормальной жизни, такой, к какой она привыкла, — житья в Америке, в большом городе и работы в конторе, а не «на земле». И приятелей, парней с Манхэттена, и по вечерам — еды из китайского ресторанчика за углом, а еще — субботних поездок, одной или в компании, в какое-нибудь прекрасное место: их кругом полно, прекрасных мест, хоть в Коннектикуте, хоть в Вирджинии — где угодно…
"Черт побери! — подумала Амалия, — мне же полгода никто не звонил по телефону!»
И стало необходимо сейчас же услышать в трубке знакомый голос. Она подошла к телефонному аппарату — рядом с ним лежал информационный буклетик, — нашла инструкцию, как звонить за рубеж, вызвала Нью-Йорк. Очень хорошо, но какой номер вызвать в столице мира? Там сейчас семь вечера, добрые люди едут домой с работы.. И вдруг, импульсивно, отщелкала номер своего бывшего шефа, господина Мабена. Секретный номер, для своих.
Пи-пи-у-у, — запела трубка, и сейчас же знакомый голос проскрипел:
— Мабен,
— Добрый вечер, господин Мабен, это… Он перебил ее, буркнув:
— Узнал. Вы в прежней компании?
— Да, сэр, — пролепетала Амалия. Принял за кого-то другого, решила она. — Это…
— Я вас узнал, — отрезал Мабен. — Имею для вас информацию. Вот и влипла, подумала она и села.
— Возможно, вам известно, — скрипел голос в трубке, — что Лентини… Вы расслышали имя? Лен-ти-ни.
— Да.
— С его людьми произошел неприятный инцидент в марте, в Голландии..
— Вот как.
— Весьма неприятный. Сейчас он в Испании, лично. У меня всё, прощайте — В трубке опять запищало — отбой.
Амалия подобрала ноги, ощутив, что по полу тянет от кондиционера. Разумеется, она знала, кто такой Лентини: еще работая в ФБР {откуда ее и сманил в «Джи Си» Мабен), прочитала обширную ориентировку на старого гангстера, а память у нее была профессиональная. Джовашш Лентини по кличке Папа, 1933, уроженец Сицилии, имеет дом на Лонг-Айленде, активный участник гангстерской войны 1961 года, глава «семейства», занимающегося всем самым дрянным, что только есть на свете. Наркотики, игорные дома, оружие. Имеет обширную сеть исполнителей. Прикрытие, торговый дом, импортирующий одежду из Юго-Восточной Азии. Сильные связи в полиции Нью-Йорка. Пользуется огромным авторитетом в преступном мире Нью-Йорка. Практически никогда не выезжает из города, посещает такую-то церковь, и так далее…
— Вот оно что, — пробормотала она и внезапно ощутила, что замерзла вся, не только ноги. — Понятно, понятно…
Действительно, ей все было понятно, даже то, почему Мабен был краток, как телеграф, — боялся, что ее телефон запеленгуют. Но каков старик — узнал ее по голосу, с четырех слов! «Значит, это были бандиты Лентини, — думала Амалия, роясь в сумке и натягивая на себя чистые брюки. — А, черт, волосы мокрые, как водоросли, отпустила гриву… Вот оно что… Не латиноамериканцы, как она подумала тогда, а итальянцы, конечно же! Тот, смуглый и кривоногий, что вышел из коричневого вэна, и тот, что выпал из синего „БМВ“, курчавой головой вперед. „Практически никогда не выезжает из города“. И прибыл в Испанию — надо же! Высокая честь, ничего не скажешь… Когда он родился, моих родителей еще и в проекте не было».
Она пробежала в ванную, забрала крем и зубную щетку, купленные два часа назад. Стоя перед зеркалом, надела рубаху, вот чего у нее не было целых полгода — приличного зеркала. А девочка ничего, и плечи, в титечки… Ладно, поехали!
Внизу Амалия сказала портье, что, если ее будут спрашивать, она вернется через два-три часа, и вышла на улицу. Не стала брать такси из стоявших рядом, между двумя гостиницами. Свернула за угол, на бульвар Благодарения, — впереди, на углу следующего квартала, возник дом работы Гауди. Он был искусно подсвечен и снял, как огромная волна, вставшая дыбом под луной, — он был, как волна, и он был прекрасен и нелеп, и ни на что не похож, потому что не бывает каменных волн, — местами гладкий, местами крапчатый, с прекрасными и нелепыми огромными завитушками поверху. «Жаль, что приходится уезжать от тебя, — сказала ему Амалня. — Но я еще вернусь».
Она прошла еще один квартал, взяла такси у очередной гостиницы и поехала в аэропорт: лететь в Памплону. Звонить Берту она будет, когда возьмет билет на самолет.
Рональд ждал ее в Памплоне и был при этом вне себя. Иначе Амалня не могла охарактеризовать его состояние: он улыбался, он обнял ее и — внимание, внимание! — поцеловал и даже был разговорчив.
— Я же знал, ты его не бросишь, — восторженно бормотал он. — Его нельзя обижать, он… он этого не заслуживает.
Такие вот речи. Амалия этими нежностями пренебрегла и спросила, сидит ли Берт под колпаком: она предупредила по телефону, что настало время вернуться к «московским правилам». Рон ответил, что и без ее предупреждения в сухую погоду они накрывали дом защитным полем. Она спросила, не появлялись ли над ущельем вертолеты, — нет, не появлялись. Амалию это не успокоило. Всю дорогу от Барселоны она вела мысленные игры — представляла себе, что должны делать бандиты Лентиня, если они их уже обнаружили. Ведь набор возможностей ограничен. Если задача Лентини — убить Эйвона и Басса, то возможно следующее: удар с воздуха, групповая атака на дом, пальба из засады в скалах, пальба от входа в ущелье, появление одиночного убийцы — или пары убийц — под видом туристов или бродяг. Кажется, все.
То, что снайпер сможет пробраться наверх, на скалистые стены ущелья, Амалия практически исключала; там и козы никогда не появлялись, а эти твари, как известно, — прирожденные скалолазы. Хесус, сосед и поставщик овощей, говорил, что эти скалы неприступны, что они не только слишком крутые, но и отчаянно выветренные —
Крошатся под рукой, как сухой хлеб. Атака с воздуха вряд ли возможна без разведки с воздуха же; впрочем, здесь уверенности не было. А вход в ущелье контролировался надежно: еще в апреле установили телекамеру, связанную с компьютером, и он давал сигнал, когда там появлялось что-нибудь движущееся. Оставалась, таким образом, только прямая атака: с прорывом на машине либо тихой сапой. Но опять-таки, групповой налет на машине требует предварительной разведки — а ее, судя по всему, пока что не было.
Обольщаться видимым спокойствием, однако, не следовало. Лентини мог иметь и другую цель: взять изобретателя живым. Еще давно, когда они обустраивались в ущелье, Берт сказал, что руководители бандитов после тотального поражения в Голландии должны были насторожить уши и поразмыслить, должны были сопоставить два факта: что они охотятся на изобретателя и что их людей непонятным способом перебили. А затем — попытаться добыть новое оружие, которым, по их мнению, воспользовался изобретатель. Амалия тогда усомнилась: заказчик вовсе не обязан сообщать исполнителю, почему он заказывает убийство, достаточно сказать — уберите такого-то человека, и все туг. Но вот Папа явился в Испанию сам; навряд ли он изменил своим привычкам ради банальной акции, так что второй вариант становился реальной возможностью. В этом случае бандиты могли готовить два сценария: захват Умника где-то вне имения или групповой налет на дом. Вернее, даже один, поскольку Берт никогда не покидал ущелья. А налет на дом для захвата пленника нельзя организовать без разведки — долгой, осторожной и тихой.
"Жаль, что шеф не сказал, когда Лентинн приехал сюда, — думала Амалия. — При втором варианте ему понадобится, скажем… скажем, десяток дней на разведку. Надо бы спросить Хесуса, не являлся ли к нему кто с расспросами».
Додумывая это все, она ехала к Берту. Рон, как ему и полагалось — молчал — только хмыкнул, когда на последнем участке шоссе она сказала, что включает Невредимку. Могла бы и не включать — никто на них не покусился, и на подъездной дороге не было ни живой души.
В ущелье действительно вздымался колпак защитного поля: если приглядеться, была видна одинокая черная ветка, висящая в воздухе между иззубренными скальными стенами. Солнце стояло близко к полуденному пику и освещало обе стороны ущелья, почти не оставляя теней; выветренная черепичная крыша старого дома отливала серебром, а освещенная часть антенны-тарелки была похожа на молодую Луну, лежащую вверх рогами. У границы поля Ров погудел — из дома вышел Берт в бейсбольной кепке и помахал: въезжайте.
Он встретил Амалию не так, как она ожидала. Она думала, Берт промычит: «Ага, приехала. Вот и славно», — и вернется к своим делам, но он обнял Амалию так, что она пискнула, потом всмотрелся в ее лицо и уверенно сказал:
— А! Что-то случилось с обезьянкой…
— Со мной-то ничего, — сказала она. — Поставь колпак на место… Слушайте, кофе здесь дают или только ребра ломают?
Они учинили совет. Забавно было видеть, как Берт надул щеки и забарабанил пальцами по столу, едва она сказала, что звонила Мабену. Вот такой он был человек — не выносил ничего непонятного, а объяснить, с какой стати она вдруг позвонила своему бывшему шефу, Амалия не могла. Впрочем, Берту ее объяснения были без нужды: ему требовалось понять самому, а он — не мог. Кажется, из-за этого он и слушал невнимательно; спохватившись, потребовал, чтобы она повторила сообщение Мабена дословно. Она повторила — всего-то две фразы, полтора десятка слов. Тогда он сморщил нос и объявил:
— А! Что я говорил? Мы им нужны живыми; Ронни… Так. Значит, он — знаменитость, этот Лентини? Что именно о нем известно?
Амалия воспроизвела ориентировку на Лентини и добавила кое-что от себя. Что в ФБР отвалили бы добрый куш тому, кто даст прямые улики против Папы, потому что помимо грязного бизнеса его подозревают в организации десятка-другого убийств. Но с другой стороны, он служит неким стабилизатором среди нью-йоркских гангстеров — во всяком случае, Лентини решительно против покушений на полицейских, а его гнева бандиты остерегаются — насколько могут,
Берт слушал все это и кивал, развалясь на скамье со спинкой. Выслушав, полез в холодильник за спиртным, для Амалии извлек бутыль кислого вина. Разлил по стаканам и пробасил:
— С возвращением, рыжик… — Выпил своего неразбавленного, крякнул. — Что делаем, камрады? Драпаем отсюда, а?
Рон смотрел в сторону; впрочем, было ясно, что Берт не его мнения спрашивает. Ответила Амалия;
— Драпать нельзя — перехватят по дороге, я уверена. И на этот раз оставят резерв, чтобы нас отследить.
— Полагаешь, уже обсели?
— Надо исходить из худшего, Берт. Лентини здесь, значит, они знают, где мы. И точно. Устроить засаду по дороге — это пара пустяков.
— Пусть попробуют, — внезапно заявил Рональд. Умник ухмыльнулся, а Амалия спросила:
— Куда вы хотите ехать? Есть план?
Вот тут и выяснилось, что у них действительно заготовлен план следующего броска. Они думали, что в Нью-Йорке их не будут искать — никому в голову не придет, будто заяц может кинуться в волчье логово. «Возможно, и так, — подумала Амалия. — Тем более что в Нью-Йорке их никто не знает, ну а я… Я-то с ним не буду, можно считать, я его уже бросила…»
— А как вы туда поедете, парни? С невредимками? На самолет вас не пустят.
— Морем, — сказал Берт.
— «Двенадцать негритят пошли купаться в море», — пропела Амалия. Оказалось, она зла, как черт. — За неделю пути они найдут способ вас обрататъ. Газовая атака, например. Или еще проще: едете на родину, господа? Езжайте, езжайте, будем рады встретить. С возвращением вас, дорогие!
— Пусть встречают, — пробормотал Рон с упрямством, Берт же покивал Амалии и промолвил:
— Умничка девочка. Однако, что предлагаешь ты? Сидеть здесь и ждать газовой атаки? Спать в противогазах я не согласен.
— У нас нет противогазов, — объявил разговорившийся Рон.
Амалия посмотрела на него и поняла, что ему наконец-то стало страшно; прежде он всегда был невозмутим, как станок с электронным управлением, полагая, что его программист, то есть друг Берт, может предусмотреть все на свете. Собственно говоря, у него были основания так думать: в Детройте Умник выгнал его из цеха за сутки до взрыва и предусмотрел все грядущие неприятности, заготовив целых два убежища — у Марты и здесь. Но теперь, когда Умник не знал, что делать, верный Рон испугался,
— А ничего иного не остается, Берт, — сказала Амалия. — Я убеждена, что на дороге есть засады, — пока мы ехали, я смотрела. От поворота на Памплону и досюда есть двадцать мест, где можно обрушить скалы, устроить завал, а там…
— Что? — спросил Рон.
Амалии не хотелось его обижать, и она ответила как могла спокойно:
— Когда убедятся, что вас из машины не достать, начнут экспериментировать. Если будет с собой газ, фукнут в вас газом. Или просто — подорвут гранатой. Насколько я помню, от взрывной волны Невредимка не защищает, верно я говорю?
Умник молчал, но Рональд не успокаивался:
— Выйдем из машины и их побьем. Не успеют.
— Сделаешь им пиф-паф? — спросила Амалия и оскалилась, как фурия. — Оружия у тебя нет. Отберешь у них? Это можно, конечно, можно… Ты же будешь под Невредимкой… А ты когда-нибудь стрелял в человека, тихоня? Нет? А потом, когда завал разберут, как ты отмажешься от трупов, а, мой красавчик? Тебя же повезут в полицию, и с почетным эскортом — с запасной группой Папы Лентини. Устраивает?
— Почему пропустили нас с тобой? — спросил Рон.
— Им нужен он, вот почему. — Она запнулась, подумала и призналась:
— Правда, будь я на их месте, я бы атаковала и нас. Оставить клиента в одиночестве, без поддержки — милое дело…
— Вот! Надо попробовать, — объявил Рон.
Они помолчали. Потом Берт проговорил, глядя в стол:
— У нас харчей на неделю, не больше. И вообще. Нельзя же сидеть под дамокловым мечом до бесконечности.
— Лентини, — сказала Амалия. — Он не затем приехал, чтобы выжидать, как кошка у мышиной норы.
Берт поднял голову, уставил на Амалию бычьи свои глаза.
— Предлагаешь оставаться и ждать атаки?
— Предлагаю ждать разведчиков.
Глаза просветлели. Берт протянул руку через стол и погладил ее по голове.
— Во, я думал, скажешь ты это или нет? Умничка! У них же это стереотип, они должны разведать обстановку, а? Лады… Как ты мыслишь поступить с разведчиками?
— Расспросить, — мягко произнесла Амалия. — Наручники у нас есть.
Когда она их покупала, Рон — эта Валаамова ослица, — помнится, ошарашил ее вопросом: «Для секса берешь?»
Умник теперь ухмылялся и смотрел на нее с живейшим удовольствием. Налюбовавшись, провозгласил:
— Не-ет, Ронни, я ей верю! У нее чутье. Как она нас у Марты отследила, а?
— Молчи, сглазишь, — сказала Амалия.
— Когда, ты думаешь, они появятся? — с некоторым даже почтением спросил Берт.
— Я не знаю, когда прибыл Лентини. И не знаю его почерка. Но думаю, в течение пяти-шести дней он пожелает иметь результат.
Прошло два дня — неполных. Через день после возвращения Амалии, ранним утром, когда солнце еще не заглянуло в ущелье, загудел сигнал телекамеры, поставленной у въезда. Амалия натянула брюки — с Невредимкой, привешенной к ремню, — крикнула мужикам, чтобы пока сидели в укрытии, и выскочила наверх, к окну.
По ущелью, сопровождаемый жидким хвостом пыли, ехал пикап Хесуса. Вроде бы, в кабине сидели двое. Амалия скатилась вниз, подхватила переговорник, доложила, что это Хесус, и перебежала к белому камню, отмечающему край колпака. Вышла за границу защитного поля и сказала в переговорник: «Когда помашу рукой, снимешь колпак». Берт ответил: «Заметано».
Грузовичок приближался; теперь было ясно видно, что в кабине рядом с Хесусом сидит еще кто-то. Мужчина. Темноволосый, в джинсовой куртке — здесь все носили джин-су, — с платком на шее.
— Как поживаешь, женщина? — прокричал Хесус, выходя из машины.
Второй тоже вылез — улыбаясь и кивая, как заведенный.
— Это мой брат, двоюродный брат, — объяснил зеленщик. — Глухонемой, бедняга. Приехал ко мне из Бильбао отожраться, бездельник! — Он захохотал.
Хесус был весельчак. Пожалуй, сегодня он смеялся малость искусственно.
Двоюродный брат был крепкий мужичок лет тридцати, с густыми сросшимися бровями, отдаленно похожий на Хесуса. Зубы очень белые — он все улыбался, рассматривая Амалию с откровенным, жадным любопытством.
"Если играет, то хорошо, — отметила Амалия. — Увидишь в глуши этакую бабенку — поневоле глаза вытаращишь… Но слишком уж откровенно он таращится для испанского парня, сдается мне… Обыскать бы тебя», — подумала она и спросила:
— Привез все, что надо? Мы не ждали тебя сегодня.
— Завтра поеду с ним в Бильбао, — объяснил Хесус. — На целых три дня! — Он опять захохотал. — Поедем разгружаться, англичанка? Сегодня он будет пыхтеть, а я пока выпью винца, если поднесешь!
— Давай, подъезжай.
Мужчины забрались в пикап. Амалия помахала Берту и пошла к дому — неторопливо, чтобы там успели снять поле. Древняя машина Хесуса ползла следом, ревела, как реактивный самолет, и, обходя дом, Амалия без опаски переговорила с Бертом — убедилась, что он слышал разговор насчет глухонемого брата. Она попросила Эйвона выйти к задней двери и устроить проверку. Берт прогудел: «Хлопну над ухом в ладоши, когда ты будешь видеть лицо, так?»
Хесус подъехал к задней двери и расшпилил кузов машины; там были рядами выставлены корзины с салатом, помидорами, персиками, завернутыми в бумажки, виноградом.
— Как обычно? — спросил Хесус. Амалия кивнула, и он проорал, встав перед братом:
— Одну корзину с салатом! Одну корзину с помидорами! Неси! Она покажет!
— Он все-таки слышит? — лениво поинтересовалась Амалия. — Когда кричат, слышит?
— Не-а. Он по губам читает, как по книге… Эй, не лук, а салат!
Амалия проводила глухонемого по длинному коридору в кладовку при кухне — в доме было четыре кладовых с земляным полом, без окон, со старинными дверями дюйма в три толщиной и коваными навесками для замков. В этих клетушках было прохладно даже в жару, и Рон провел сюда электричество, так что в июле, тягостно знойном и почти безветренном, Амалия забиралась в самую просторную комнатку и читала или играла на компьютере.
Она показала, куда поставить корзины, и они вернулись к машине. Глухонемой взял персики и виноград — эти корзины были тяжелые, — отнес их на место. Амалия первой пошла к выходу. Она знала, где прячется Берт: за грязным занавесом, отгораживающим склад всякого барахла, и, миновав этот занавес, оглянулась. Глухонемой улыбнулся. В ту же секунду Берт высунул ладони из-за тряпки. Хлоп!
Нет, парень не вздрогнул. Но глаза вроде бы метнулись влево — ладони Берта были у него за левым ухом. А похоже, ты попался, мальчишечка, подумала Амалия. Берт, шумно вздыхая, топал следом.
Снаружи дул прохладный западный ветер, скалы поверху были уже озарены солнцем. Хесус спросил:
— Оливки нужны, женщина?
— Сейчас разберемся, — сказала она, повернулась к парню и через его плечо спросила у Берта по-английски:
— Обыщем красавчика, как ты думаешь?
Ее этому учили — фиксировать неосознанные и неконтролируемые реакции, — и сейчас, при ярком свете, она увидела, что зрачки у парня расширились; цвет лица не изменился. Он улыбнулся ей, как ни в чем не бывало, и опять закивал.
— Бери его. Веди в дом, надень наручники.
Берг сзади схватил парня за локти — тот рванулся было, но освободиться от лап Берта Эйвона было очень трудно, даже когда на этих лапах отсутствовала невидимая броня. А сейчас он был в Невредимке.
…Они хорошо изучили эту механику: в руке, одетой полем, силы не прибавлялось, но ее хватка была ужасна для живой плоти. Пальцы, словно стальные тиски, не поддавались никаким рывкам, и хуже того — они миллиметр за миллиметром вдавливались в тело жертвы, используя мгновенные расслабления мускулатуры. Когда Амалия слабой своей, маленькой ручкой держала огромную лапу Берта и он старался не поддаваться, не ослаблять мускульного напряжения, ему через минуту-другую приходилось просить пощады. Даже Рон, эта логическая машина, никак не мог привыкнуть к тому, что Амалию, одетую полем, он не мог ни шевельнуть, ни приподнять.
— …Что такое?! — вскрикнул Хесус.
Берт довернул парня — тот стал багрово-коричневым — и повлек в дом. Амалия улыбнулась Хесусу, ласково спросила:
— Вот теперь скажи, кто он на самом деле. Пожалуйста.
— Брат он мой! — завопил зеленщик. — Сын брата моего отца! Святая Мария, помоги мне!
— Клянешься именем Марии, что брат?
Теперь глаза метнулись у этого. Он пробормотал:
— К-клянусь…
— Ладно, иди за мной.
В большой комнате Рональд обыскивал пленника; на столе лежала пачечка песет, шариковая ручка и карточка, закатанная в пластик. Амалия взяла ее — водительские права штата Нью-Йорк на имя Марко Каро.
— За детей нас считает твой хозяин, — бархатным голосом пропела Амалия. — Оружия нет у него? Посмотри лодыжки.
Рон присел на корточки. Было видно, как у Марко дернулась нога — врезать ему; но он сдержался, и это было правильно.
Оружия при нем не оказалось — опять-таки, разумно. Теперь Амалия взялась за Хесуса. Вывела на крыльцо, уперлась глазами в его физиономию, усатую и густо-коричневую от загара, и, постучав по удостоверению Марко, спросила:
— Как, значит, звать твоего братца?
— Игнасио, — мгновенно ответил Хесус.
— Он так назвался?
— Да… — Он понял, что проговорился, и отвесил челюсть. — То есть…
— Ты, кажется, научен грамоте? — пропела Амалия, — Прочти-ка… Здесь он — Марко, а? — Она выдержала паузу и рявкнула:
Быстро все это получилось, очень быстро. Через день после решительного разговора с Бертом Рон довез ее до ближайшей автобусной остановки и пробурчал на прощанье:
— Он тебя любит. Возвращайся.
И подошел пыльный автобус, пропахший молодым вином и козьим мехом, и Амалия поехала из Страны Басков через весь перешеек на восток — давно ей хотелось в Барселону, даже больше, чем в Мадрид или Толедо. Она ехала, улыбалась, и через полчаса молодой испанец, сидевший через проход, стал к ней подкатываться, и она отвечала ему весело, выдавая себя за туристку из Англии, парикмахершу из модного салона, решившую попробовать испанского винца на месте.
В Барселону она приехала ночью — вышла на автовокзале и очутилась в мире, некогда ей привычном, — которого она так долго была лишена. Большие, залитые светом залы, кафе и магазинчики, светящиеся указатели, и толпы, толпы людей из всех стран мира. Будто ты в Нью-Йорке. Она ошалела, наша самоуверенная Амалия, озиралась по сторонам, как дикарка. Увидела крошечное кофейное заведение, забралась туда и вдруг обнаружила, что очень хочет есть. И хочет выпить чего-нибудь пристойного, прежде чем ехать в гостиницу.
Гостиница называлась «Барселонские графы» — если Амалия поняла правильно; в этом не было уверенности, потому что название могло быть не испанское, а каталонское. Амалия выбрала ее потому, что там на крыше имелся солярий, и с него — как значилось в буклете — был виден дом « La Fedrera », построенный самим Гауди.
Как ни странно, эта девчонка с Манхэттена знала, кто такой Гауди — великий архитектор, строивший свои дома и храмы только в Барселоне. А знала потому, что в отрочестве, когда отец ушел из дома и мать начала пить, нашла себе прибежище в библиотеке. Худенький рыжий подросток стал ходить в небольшую библиотеку по соседству, на Бродвее, а там работала на выдаче замечательная пожилая дама — тоже худая, подтянутая, как бегунья. Однажды она сказала: «Девочка, ты рождена для стиля модерн», и девочка захотела узнать, что такое стиль модерн, для которого она рождена, и стала брать альбомы, и даже книги, и героически их читала. Так и осталось у нее на всю жизнь пристрастие к модерну и к великому Гауди. Может быть, из-за этого она в решила ехать в Барселону.
Итак, она приехала в гостиницу, заплатила за трое суток вперед (поразившись дешевизне) и по мраморной лестнице в мавританском стиле проследовала в номер. Просторно, уютно — и чисто! Господи, как хорошо, когда чисто, подумала она и сейчас же залезла в ванну, с удовлетворением поглядывая на добрую дюжину полотенец, висевших на сушилке. Полежала в горячей воде с бодисаном, потом отмылась под душем и снова налила ванну. Полежала еще, вылезла, пустила в дело три полотенца, двумя щетками расчесала волосы, завернулась в сухую купальную простыню, прошлась по номеру туда-сюда; ковер под босыми ногами был приятно упругий и пушистый.
Но тут обнаружилось, что делать больше нечего. Есть не хотелось, выпивать в одиночестве — тоже. Внизу, под окном, была широкая улица, пустая по ночному времени — только редкие машины были видны, да какой-то памятник. Амалия подумала, что где-то — скорее всего, неподалеку — есть людные места, где тусуется молодежь и можно со вкусом развлечься; видит Бог, она это заслужила.
Подумала и внезапно ощутила себя неимоверно одинокой. Об этом пришлось поразмыслить, потому что всю свою сознательную жизнь она с легкостью переносила одиночество и с такою же легкостью знакомилась с людьми, когда этого хотелось. Но сейчас почему-то не хотелось. «Одичала ты, девушка, вот что, — сформулировала Амми. — Дикая стала с этими двумя анахоретами…»
Нет, она определенно не хотела назад, к Берту, но в то же время не хотела и никого незнакомого — ни для тусовки, ни, тем более, для постели. Вероятнее всего, захотелось нормальной жизни, такой, к какой она привыкла, — житья в Америке, в большом городе и работы в конторе, а не «на земле». И приятелей, парней с Манхэттена, и по вечерам — еды из китайского ресторанчика за углом, а еще — субботних поездок, одной или в компании, в какое-нибудь прекрасное место: их кругом полно, прекрасных мест, хоть в Коннектикуте, хоть в Вирджинии — где угодно…
"Черт побери! — подумала Амалия, — мне же полгода никто не звонил по телефону!»
И стало необходимо сейчас же услышать в трубке знакомый голос. Она подошла к телефонному аппарату — рядом с ним лежал информационный буклетик, — нашла инструкцию, как звонить за рубеж, вызвала Нью-Йорк. Очень хорошо, но какой номер вызвать в столице мира? Там сейчас семь вечера, добрые люди едут домой с работы.. И вдруг, импульсивно, отщелкала номер своего бывшего шефа, господина Мабена. Секретный номер, для своих.
Пи-пи-у-у, — запела трубка, и сейчас же знакомый голос проскрипел:
— Мабен,
— Добрый вечер, господин Мабен, это… Он перебил ее, буркнув:
— Узнал. Вы в прежней компании?
— Да, сэр, — пролепетала Амалия. Принял за кого-то другого, решила она. — Это…
— Я вас узнал, — отрезал Мабен. — Имею для вас информацию. Вот и влипла, подумала она и села.
— Возможно, вам известно, — скрипел голос в трубке, — что Лентини… Вы расслышали имя? Лен-ти-ни.
— Да.
— С его людьми произошел неприятный инцидент в марте, в Голландии..
— Вот как.
— Весьма неприятный. Сейчас он в Испании, лично. У меня всё, прощайте — В трубке опять запищало — отбой.
Амалия подобрала ноги, ощутив, что по полу тянет от кондиционера. Разумеется, она знала, кто такой Лентини: еще работая в ФБР {откуда ее и сманил в «Джи Си» Мабен), прочитала обширную ориентировку на старого гангстера, а память у нее была профессиональная. Джовашш Лентини по кличке Папа, 1933, уроженец Сицилии, имеет дом на Лонг-Айленде, активный участник гангстерской войны 1961 года, глава «семейства», занимающегося всем самым дрянным, что только есть на свете. Наркотики, игорные дома, оружие. Имеет обширную сеть исполнителей. Прикрытие, торговый дом, импортирующий одежду из Юго-Восточной Азии. Сильные связи в полиции Нью-Йорка. Пользуется огромным авторитетом в преступном мире Нью-Йорка. Практически никогда не выезжает из города, посещает такую-то церковь, и так далее…
— Вот оно что, — пробормотала она и внезапно ощутила, что замерзла вся, не только ноги. — Понятно, понятно…
Действительно, ей все было понятно, даже то, почему Мабен был краток, как телеграф, — боялся, что ее телефон запеленгуют. Но каков старик — узнал ее по голосу, с четырех слов! «Значит, это были бандиты Лентини, — думала Амалия, роясь в сумке и натягивая на себя чистые брюки. — А, черт, волосы мокрые, как водоросли, отпустила гриву… Вот оно что… Не латиноамериканцы, как она подумала тогда, а итальянцы, конечно же! Тот, смуглый и кривоногий, что вышел из коричневого вэна, и тот, что выпал из синего „БМВ“, курчавой головой вперед. „Практически никогда не выезжает из города“. И прибыл в Испанию — надо же! Высокая честь, ничего не скажешь… Когда он родился, моих родителей еще и в проекте не было».
Она пробежала в ванную, забрала крем и зубную щетку, купленные два часа назад. Стоя перед зеркалом, надела рубаху, вот чего у нее не было целых полгода — приличного зеркала. А девочка ничего, и плечи, в титечки… Ладно, поехали!
Внизу Амалия сказала портье, что, если ее будут спрашивать, она вернется через два-три часа, и вышла на улицу. Не стала брать такси из стоявших рядом, между двумя гостиницами. Свернула за угол, на бульвар Благодарения, — впереди, на углу следующего квартала, возник дом работы Гауди. Он был искусно подсвечен и снял, как огромная волна, вставшая дыбом под луной, — он был, как волна, и он был прекрасен и нелеп, и ни на что не похож, потому что не бывает каменных волн, — местами гладкий, местами крапчатый, с прекрасными и нелепыми огромными завитушками поверху. «Жаль, что приходится уезжать от тебя, — сказала ему Амалня. — Но я еще вернусь».
Она прошла еще один квартал, взяла такси у очередной гостиницы и поехала в аэропорт: лететь в Памплону. Звонить Берту она будет, когда возьмет билет на самолет.
Рональд ждал ее в Памплоне и был при этом вне себя. Иначе Амалня не могла охарактеризовать его состояние: он улыбался, он обнял ее и — внимание, внимание! — поцеловал и даже был разговорчив.
— Я же знал, ты его не бросишь, — восторженно бормотал он. — Его нельзя обижать, он… он этого не заслуживает.
Такие вот речи. Амалия этими нежностями пренебрегла и спросила, сидит ли Берт под колпаком: она предупредила по телефону, что настало время вернуться к «московским правилам». Рон ответил, что и без ее предупреждения в сухую погоду они накрывали дом защитным полем. Она спросила, не появлялись ли над ущельем вертолеты, — нет, не появлялись. Амалию это не успокоило. Всю дорогу от Барселоны она вела мысленные игры — представляла себе, что должны делать бандиты Лентиня, если они их уже обнаружили. Ведь набор возможностей ограничен. Если задача Лентини — убить Эйвона и Басса, то возможно следующее: удар с воздуха, групповая атака на дом, пальба из засады в скалах, пальба от входа в ущелье, появление одиночного убийцы — или пары убийц — под видом туристов или бродяг. Кажется, все.
То, что снайпер сможет пробраться наверх, на скалистые стены ущелья, Амалия практически исключала; там и козы никогда не появлялись, а эти твари, как известно, — прирожденные скалолазы. Хесус, сосед и поставщик овощей, говорил, что эти скалы неприступны, что они не только слишком крутые, но и отчаянно выветренные —
Крошатся под рукой, как сухой хлеб. Атака с воздуха вряд ли возможна без разведки с воздуха же; впрочем, здесь уверенности не было. А вход в ущелье контролировался надежно: еще в апреле установили телекамеру, связанную с компьютером, и он давал сигнал, когда там появлялось что-нибудь движущееся. Оставалась, таким образом, только прямая атака: с прорывом на машине либо тихой сапой. Но опять-таки, групповой налет на машине требует предварительной разведки — а ее, судя по всему, пока что не было.
Обольщаться видимым спокойствием, однако, не следовало. Лентини мог иметь и другую цель: взять изобретателя живым. Еще давно, когда они обустраивались в ущелье, Берт сказал, что руководители бандитов после тотального поражения в Голландии должны были насторожить уши и поразмыслить, должны были сопоставить два факта: что они охотятся на изобретателя и что их людей непонятным способом перебили. А затем — попытаться добыть новое оружие, которым, по их мнению, воспользовался изобретатель. Амалия тогда усомнилась: заказчик вовсе не обязан сообщать исполнителю, почему он заказывает убийство, достаточно сказать — уберите такого-то человека, и все туг. Но вот Папа явился в Испанию сам; навряд ли он изменил своим привычкам ради банальной акции, так что второй вариант становился реальной возможностью. В этом случае бандиты могли готовить два сценария: захват Умника где-то вне имения или групповой налет на дом. Вернее, даже один, поскольку Берт никогда не покидал ущелья. А налет на дом для захвата пленника нельзя организовать без разведки — долгой, осторожной и тихой.
"Жаль, что шеф не сказал, когда Лентинн приехал сюда, — думала Амалия. — При втором варианте ему понадобится, скажем… скажем, десяток дней на разведку. Надо бы спросить Хесуса, не являлся ли к нему кто с расспросами».
Додумывая это все, она ехала к Берту. Рон, как ему и полагалось — молчал — только хмыкнул, когда на последнем участке шоссе она сказала, что включает Невредимку. Могла бы и не включать — никто на них не покусился, и на подъездной дороге не было ни живой души.
В ущелье действительно вздымался колпак защитного поля: если приглядеться, была видна одинокая черная ветка, висящая в воздухе между иззубренными скальными стенами. Солнце стояло близко к полуденному пику и освещало обе стороны ущелья, почти не оставляя теней; выветренная черепичная крыша старого дома отливала серебром, а освещенная часть антенны-тарелки была похожа на молодую Луну, лежащую вверх рогами. У границы поля Ров погудел — из дома вышел Берт в бейсбольной кепке и помахал: въезжайте.
Он встретил Амалию не так, как она ожидала. Она думала, Берт промычит: «Ага, приехала. Вот и славно», — и вернется к своим делам, но он обнял Амалию так, что она пискнула, потом всмотрелся в ее лицо и уверенно сказал:
— А! Что-то случилось с обезьянкой…
— Со мной-то ничего, — сказала она. — Поставь колпак на место… Слушайте, кофе здесь дают или только ребра ломают?
Они учинили совет. Забавно было видеть, как Берт надул щеки и забарабанил пальцами по столу, едва она сказала, что звонила Мабену. Вот такой он был человек — не выносил ничего непонятного, а объяснить, с какой стати она вдруг позвонила своему бывшему шефу, Амалия не могла. Впрочем, Берту ее объяснения были без нужды: ему требовалось понять самому, а он — не мог. Кажется, из-за этого он и слушал невнимательно; спохватившись, потребовал, чтобы она повторила сообщение Мабена дословно. Она повторила — всего-то две фразы, полтора десятка слов. Тогда он сморщил нос и объявил:
— А! Что я говорил? Мы им нужны живыми; Ронни… Так. Значит, он — знаменитость, этот Лентини? Что именно о нем известно?
Амалия воспроизвела ориентировку на Лентини и добавила кое-что от себя. Что в ФБР отвалили бы добрый куш тому, кто даст прямые улики против Папы, потому что помимо грязного бизнеса его подозревают в организации десятка-другого убийств. Но с другой стороны, он служит неким стабилизатором среди нью-йоркских гангстеров — во всяком случае, Лентини решительно против покушений на полицейских, а его гнева бандиты остерегаются — насколько могут,
Берт слушал все это и кивал, развалясь на скамье со спинкой. Выслушав, полез в холодильник за спиртным, для Амалии извлек бутыль кислого вина. Разлил по стаканам и пробасил:
— С возвращением, рыжик… — Выпил своего неразбавленного, крякнул. — Что делаем, камрады? Драпаем отсюда, а?
Рон смотрел в сторону; впрочем, было ясно, что Берт не его мнения спрашивает. Ответила Амалия;
— Драпать нельзя — перехватят по дороге, я уверена. И на этот раз оставят резерв, чтобы нас отследить.
— Полагаешь, уже обсели?
— Надо исходить из худшего, Берт. Лентини здесь, значит, они знают, где мы. И точно. Устроить засаду по дороге — это пара пустяков.
— Пусть попробуют, — внезапно заявил Рональд. Умник ухмыльнулся, а Амалия спросила:
— Куда вы хотите ехать? Есть план?
Вот тут и выяснилось, что у них действительно заготовлен план следующего броска. Они думали, что в Нью-Йорке их не будут искать — никому в голову не придет, будто заяц может кинуться в волчье логово. «Возможно, и так, — подумала Амалия. — Тем более что в Нью-Йорке их никто не знает, ну а я… Я-то с ним не буду, можно считать, я его уже бросила…»
— А как вы туда поедете, парни? С невредимками? На самолет вас не пустят.
— Морем, — сказал Берт.
— «Двенадцать негритят пошли купаться в море», — пропела Амалия. Оказалось, она зла, как черт. — За неделю пути они найдут способ вас обрататъ. Газовая атака, например. Или еще проще: едете на родину, господа? Езжайте, езжайте, будем рады встретить. С возвращением вас, дорогие!
— Пусть встречают, — пробормотал Рон с упрямством, Берт же покивал Амалии и промолвил:
— Умничка девочка. Однако, что предлагаешь ты? Сидеть здесь и ждать газовой атаки? Спать в противогазах я не согласен.
— У нас нет противогазов, — объявил разговорившийся Рон.
Амалия посмотрела на него и поняла, что ему наконец-то стало страшно; прежде он всегда был невозмутим, как станок с электронным управлением, полагая, что его программист, то есть друг Берт, может предусмотреть все на свете. Собственно говоря, у него были основания так думать: в Детройте Умник выгнал его из цеха за сутки до взрыва и предусмотрел все грядущие неприятности, заготовив целых два убежища — у Марты и здесь. Но теперь, когда Умник не знал, что делать, верный Рон испугался,
— А ничего иного не остается, Берт, — сказала Амалия. — Я убеждена, что на дороге есть засады, — пока мы ехали, я смотрела. От поворота на Памплону и досюда есть двадцать мест, где можно обрушить скалы, устроить завал, а там…
— Что? — спросил Рон.
Амалии не хотелось его обижать, и она ответила как могла спокойно:
— Когда убедятся, что вас из машины не достать, начнут экспериментировать. Если будет с собой газ, фукнут в вас газом. Или просто — подорвут гранатой. Насколько я помню, от взрывной волны Невредимка не защищает, верно я говорю?
Умник молчал, но Рональд не успокаивался:
— Выйдем из машины и их побьем. Не успеют.
— Сделаешь им пиф-паф? — спросила Амалия и оскалилась, как фурия. — Оружия у тебя нет. Отберешь у них? Это можно, конечно, можно… Ты же будешь под Невредимкой… А ты когда-нибудь стрелял в человека, тихоня? Нет? А потом, когда завал разберут, как ты отмажешься от трупов, а, мой красавчик? Тебя же повезут в полицию, и с почетным эскортом — с запасной группой Папы Лентини. Устраивает?
— Почему пропустили нас с тобой? — спросил Рон.
— Им нужен он, вот почему. — Она запнулась, подумала и призналась:
— Правда, будь я на их месте, я бы атаковала и нас. Оставить клиента в одиночестве, без поддержки — милое дело…
— Вот! Надо попробовать, — объявил Рон.
Они помолчали. Потом Берт проговорил, глядя в стол:
— У нас харчей на неделю, не больше. И вообще. Нельзя же сидеть под дамокловым мечом до бесконечности.
— Лентини, — сказала Амалия. — Он не затем приехал, чтобы выжидать, как кошка у мышиной норы.
Берт поднял голову, уставил на Амалию бычьи свои глаза.
— Предлагаешь оставаться и ждать атаки?
— Предлагаю ждать разведчиков.
Глаза просветлели. Берт протянул руку через стол и погладил ее по голове.
— Во, я думал, скажешь ты это или нет? Умничка! У них же это стереотип, они должны разведать обстановку, а? Лады… Как ты мыслишь поступить с разведчиками?
— Расспросить, — мягко произнесла Амалия. — Наручники у нас есть.
Когда она их покупала, Рон — эта Валаамова ослица, — помнится, ошарашил ее вопросом: «Для секса берешь?»
Умник теперь ухмылялся и смотрел на нее с живейшим удовольствием. Налюбовавшись, провозгласил:
— Не-ет, Ронни, я ей верю! У нее чутье. Как она нас у Марты отследила, а?
— Молчи, сглазишь, — сказала Амалия.
— Когда, ты думаешь, они появятся? — с некоторым даже почтением спросил Берт.
— Я не знаю, когда прибыл Лентини. И не знаю его почерка. Но думаю, в течение пяти-шести дней он пожелает иметь результат.
Прошло два дня — неполных. Через день после возвращения Амалии, ранним утром, когда солнце еще не заглянуло в ущелье, загудел сигнал телекамеры, поставленной у въезда. Амалия натянула брюки — с Невредимкой, привешенной к ремню, — крикнула мужикам, чтобы пока сидели в укрытии, и выскочила наверх, к окну.
По ущелью, сопровождаемый жидким хвостом пыли, ехал пикап Хесуса. Вроде бы, в кабине сидели двое. Амалия скатилась вниз, подхватила переговорник, доложила, что это Хесус, и перебежала к белому камню, отмечающему край колпака. Вышла за границу защитного поля и сказала в переговорник: «Когда помашу рукой, снимешь колпак». Берт ответил: «Заметано».
Грузовичок приближался; теперь было ясно видно, что в кабине рядом с Хесусом сидит еще кто-то. Мужчина. Темноволосый, в джинсовой куртке — здесь все носили джин-су, — с платком на шее.
— Как поживаешь, женщина? — прокричал Хесус, выходя из машины.
Второй тоже вылез — улыбаясь и кивая, как заведенный.
— Это мой брат, двоюродный брат, — объяснил зеленщик. — Глухонемой, бедняга. Приехал ко мне из Бильбао отожраться, бездельник! — Он захохотал.
Хесус был весельчак. Пожалуй, сегодня он смеялся малость искусственно.
Двоюродный брат был крепкий мужичок лет тридцати, с густыми сросшимися бровями, отдаленно похожий на Хесуса. Зубы очень белые — он все улыбался, рассматривая Амалию с откровенным, жадным любопытством.
"Если играет, то хорошо, — отметила Амалия. — Увидишь в глуши этакую бабенку — поневоле глаза вытаращишь… Но слишком уж откровенно он таращится для испанского парня, сдается мне… Обыскать бы тебя», — подумала она и спросила:
— Привез все, что надо? Мы не ждали тебя сегодня.
— Завтра поеду с ним в Бильбао, — объяснил Хесус. — На целых три дня! — Он опять захохотал. — Поедем разгружаться, англичанка? Сегодня он будет пыхтеть, а я пока выпью винца, если поднесешь!
— Давай, подъезжай.
Мужчины забрались в пикап. Амалия помахала Берту и пошла к дому — неторопливо, чтобы там успели снять поле. Древняя машина Хесуса ползла следом, ревела, как реактивный самолет, и, обходя дом, Амалия без опаски переговорила с Бертом — убедилась, что он слышал разговор насчет глухонемого брата. Она попросила Эйвона выйти к задней двери и устроить проверку. Берт прогудел: «Хлопну над ухом в ладоши, когда ты будешь видеть лицо, так?»
Хесус подъехал к задней двери и расшпилил кузов машины; там были рядами выставлены корзины с салатом, помидорами, персиками, завернутыми в бумажки, виноградом.
— Как обычно? — спросил Хесус. Амалия кивнула, и он проорал, встав перед братом:
— Одну корзину с салатом! Одну корзину с помидорами! Неси! Она покажет!
— Он все-таки слышит? — лениво поинтересовалась Амалия. — Когда кричат, слышит?
— Не-а. Он по губам читает, как по книге… Эй, не лук, а салат!
Амалия проводила глухонемого по длинному коридору в кладовку при кухне — в доме было четыре кладовых с земляным полом, без окон, со старинными дверями дюйма в три толщиной и коваными навесками для замков. В этих клетушках было прохладно даже в жару, и Рон провел сюда электричество, так что в июле, тягостно знойном и почти безветренном, Амалия забиралась в самую просторную комнатку и читала или играла на компьютере.
Она показала, куда поставить корзины, и они вернулись к машине. Глухонемой взял персики и виноград — эти корзины были тяжелые, — отнес их на место. Амалия первой пошла к выходу. Она знала, где прячется Берт: за грязным занавесом, отгораживающим склад всякого барахла, и, миновав этот занавес, оглянулась. Глухонемой улыбнулся. В ту же секунду Берт высунул ладони из-за тряпки. Хлоп!
Нет, парень не вздрогнул. Но глаза вроде бы метнулись влево — ладони Берта были у него за левым ухом. А похоже, ты попался, мальчишечка, подумала Амалия. Берт, шумно вздыхая, топал следом.
Снаружи дул прохладный западный ветер, скалы поверху были уже озарены солнцем. Хесус спросил:
— Оливки нужны, женщина?
— Сейчас разберемся, — сказала она, повернулась к парню и через его плечо спросила у Берта по-английски:
— Обыщем красавчика, как ты думаешь?
Ее этому учили — фиксировать неосознанные и неконтролируемые реакции, — и сейчас, при ярком свете, она увидела, что зрачки у парня расширились; цвет лица не изменился. Он улыбнулся ей, как ни в чем не бывало, и опять закивал.
— Бери его. Веди в дом, надень наручники.
Берг сзади схватил парня за локти — тот рванулся было, но освободиться от лап Берта Эйвона было очень трудно, даже когда на этих лапах отсутствовала невидимая броня. А сейчас он был в Невредимке.
…Они хорошо изучили эту механику: в руке, одетой полем, силы не прибавлялось, но ее хватка была ужасна для живой плоти. Пальцы, словно стальные тиски, не поддавались никаким рывкам, и хуже того — они миллиметр за миллиметром вдавливались в тело жертвы, используя мгновенные расслабления мускулатуры. Когда Амалия слабой своей, маленькой ручкой держала огромную лапу Берта и он старался не поддаваться, не ослаблять мускульного напряжения, ему через минуту-другую приходилось просить пощады. Даже Рон, эта логическая машина, никак не мог привыкнуть к тому, что Амалию, одетую полем, он не мог ни шевельнуть, ни приподнять.
— …Что такое?! — вскрикнул Хесус.
Берт довернул парня — тот стал багрово-коричневым — и повлек в дом. Амалия улыбнулась Хесусу, ласково спросила:
— Вот теперь скажи, кто он на самом деле. Пожалуйста.
— Брат он мой! — завопил зеленщик. — Сын брата моего отца! Святая Мария, помоги мне!
— Клянешься именем Марии, что брат?
Теперь глаза метнулись у этого. Он пробормотал:
— К-клянусь…
— Ладно, иди за мной.
В большой комнате Рональд обыскивал пленника; на столе лежала пачечка песет, шариковая ручка и карточка, закатанная в пластик. Амалия взяла ее — водительские права штата Нью-Йорк на имя Марко Каро.
— За детей нас считает твой хозяин, — бархатным голосом пропела Амалия. — Оружия нет у него? Посмотри лодыжки.
Рон присел на корточки. Было видно, как у Марко дернулась нога — врезать ему; но он сдержался, и это было правильно.
Оружия при нем не оказалось — опять-таки, разумно. Теперь Амалия взялась за Хесуса. Вывела на крыльцо, уперлась глазами в его физиономию, усатую и густо-коричневую от загара, и, постучав по удостоверению Марко, спросила:
— Как, значит, звать твоего братца?
— Игнасио, — мгновенно ответил Хесус.
— Он так назвался?
— Да… — Он понял, что проговорился, и отвесил челюсть. — То есть…
— Ты, кажется, научен грамоте? — пропела Амалия, — Прочти-ка… Здесь он — Марко, а? — Она выдержала паузу и рявкнула: