Миронов. Семь верст до небес

аккурат на Ивана Купала. В ту пору во всех окрестных землях, населенных
русичами и племенами близкими, погода стояла сухая и жаркая, какой
отродясь не бывало. Травы рост начинали, хлеба удались, но самое великое
дело творилось по ночам в уголках заповедных, лесах сумрачных. В такое
время в низинах лесных, скрытых от глаз людских, цвел папоротник. Много
про него сказывали, но самая чудная сказка была о том, что в ночь на Ивана
Купала начинали сами собою в земле клады драгоценные светится. Не всякий
человек, баяли, их увидеть мог. Мол, открывались они только тому, кто в
них свято верил и чист был сердцем и душою. В ночи такие в деревнях не
спал почитай никто. Ребята да девки всю ночь на Ивана Купала в речках
лесных нагишом купались, апосля чего разводили костры, да чрез огонь
сигали с криками и визгами. Накупавшись вдоволь, шли они под утро, когда
туман лесной еще не рассеялся в низинах, искать клады богатые посреди
зарослей папоротника. Туман в том помехой не был, ибо настоящие клады
видят не глазами, а для тех кто видеть мог они и сквозь туман покажутся. В
ночь, когда в лесах папоротник цветет, никакой зверь людям худого не
сделает - ни волк с глазами желтыми хищными, ни медведь бурый, ни вепрь
клыкастый, ни лось с рогами ветвистыми. Броди до самого утра по лесу
заповедному - ничего с тобой не случится, ибо только одну ночь цветет
папоротник, и в эту ночь никакая сила сильней его не бывает.
Идет, значит, Евлампий себе в сумерках по берегу Туренки, под шум ее себе
под нос песни мурлыкает, ветки деревьев, над тропой нависших руками
раздвигает, и вдруг - чу, голоса ему послышались. Остановился он,
прислушался. До деревни далече вроде бы еще, а людям добрым в ночи
неоткуда взяться. Видит он около самого берега лодья плывет, а ней люди с
факелами горящими что-то замышляют. Темень вокруг уже опустилася, полночь
близится, потому людей тех видать здорово. Присмирел Евлампий, встал и
смотрит сквозь ветки, что далее будет. Лодья та скоро к берегу
приткнулась, вышли из нее десять лихих молодцев в кафтанах коротких и с
саблями на боку. Четверо факелами смолистыми путь освещали в ночи темной.
А остатние шестеро молодцев сундук промеж себя несли, железными обручами
окованный. Тяжелый, видать сундук, ибо сильно уж они тужились, хотя и не
хлипкие с виду. Пошли они в тишине ночной на холм высокий, через который
как раз тропка проходила, что вела в Верхотурино. А Евлампию страсть как
узнать охота, что они там за сокровища прячут - он за ними втихаря и
двинулся. Крадется следом, яко тать в нощи, боится себя шумом малейшим
выдать, но охота - пуще неволи. Хоть и боязно, молодцы-то больно
страшенные и видом своим с разбойниками-душегубами более всего схожие.
Таким честному человеку кровь пустить, что чарку браги выпить. Но, уж
больно сундук у них примечательный. А ну как там золота видимо-невидимо, а
ли каменьев драгоценных( Так Евлампию только место заприметить, а потом с
родственниками вернуться, да и откопать, а там - живи себе царем, на всех
хватит. Хоть и нехорошо воровать-то, ну так ведь добро там в сундуке тоже
не своим горбом нажито, а хозяева евойные наверняка давным-давно уже в
земле гниют и супротивиться не будут. Поразмыслил так Евлампий промеж себя
и потихоньку дальше двинулся, а дух золота уж прямо ноздри щекочет.
Молодцы-душегубы меж тем уже не холм прибрежный поднялись, а на нем ни
единого деревца нет, только чуть поодаль, в двадцати шагах, березка кривая
растет. Стоят молодцы, помышляют о чем-то злодейском под блеск факелов
смолистых, а их отовсюду хорошо видать, даже подходить близко без
надобности. Тут еще и луна разыгралась, последние облачка от нее отошли и
осветилось вокруг все серебром загадочным, а вдоль всей реки Туренки
пролегла в одно мгновение серебряная дорога по волнам, по коей, как
Евлампий знал точно, черти иногда с неба на землю спускаются за добычею. В
ту минуту старший промеж душегубов осмотрелся по сторонам и факел в землю
воткнул, перстом на то место указав. Поставили молодцы свою ношу на землю
и стали своими саблями землю рыхлить да в стороны отбрасывать. И
продолжали они свою работу тайную почти до самого рассвета.
Евлампий все то время в кустах придорожных просидел ни жив ни мертв, а от
мыслей про золото у него перед глазами видения начались всякие. То чаши
золотые, да кубки с изумрудами перед ним в воздухе возникали и кружились
над головой в сатанинсокм танце обгоняя друг друга. То сабли богатые с
топорами, опять же каменьями драгоценными величины немеряной обсыпанные,
начинали битву меж собой, словно черти передрались из-за добычи. Виделись
Евлампию наряды царские, шубы соболиные, да из горностая деланные, портки
золотыми нитками тканые, да сапоги красные. И все это вертелось,
крутилось, стучало и гремело так, что он уж боялся, будто грохот сей
мысленный услышан будет душегубами и его убежище раскрыто, а там - саблю в
бок и поминай как звали!
Меж тем моолдцы-разбойнички свою работу закончили и сундук огромный под
землю опустили. Видать, там вся казна душегубская была за многие годы
собранная, еле сдержали сундук молодцы покудова опускали. Потом землю всю
обратно покидали да дерном засыпали. А старший их какое-то действо
сотворил над захороном. Да видать без чертовщины тут не обошлось, ибо
сундук аж из под земли насыпанной стал свет красный испускать, будто
уголья раскаленные под землей лежат. Евлампию аж дурно стало, что-ж там
такое разбойнички захронили тайное, что светится могло сквозь землю( Ясно
ему одно стало - клад там точно, ибо, что еще в ночь на Ивана Купала
сквозь землю светится будет, ежели не клад(
Закончили разбойнички работу, стоят поя пяти человек с каждой стороны от
захорона и вдруг видит Евлампий странное дело: пятеро, что слева стояли,
вдруг как выхватят свои сабли вострые, да как налетят на остальных и вмиг
изрубили их на куски окровавленные. Атаман душегубов в стороне стоял, аж в
усы себе недобро усмехнулся, видать, так и задумано было. Как стекла кровь
с сабель разбойничьих, приказал им атаман, чтоб в лодью шли. Да только не
успели они дойти до берега, как двое сызнова сабли повытаскивали и
зарубили троих своих дружек, так, что двое их осталось всего, да атаман,
что позади всех шел. Переступили они через трупы кровавые и подошли к
берегу, уже в самую лодью стали забираться, за бот ее высокий руками
схватилися. Тут вдруг, глядит Евлампий, сам атаман из сапог своих красных
два ножичка вострых как выхватил, да и всадил дружкам своим в спины
широкие, аккурат под ребра кажному. Так и упали они в воду прибрежную
мертвее мертвых, залив вокруг кровью своей все. А атаман, хитрый как
старый лис, не полез в лодью. Он вдруг повернулся, пошел вдоль берега и
пропал скоро из виду за кустами прибрежными. А Евлампий, ни жив ни мертв
сидит от увиденного злодейства, шелохнуться боится - а вдруг атаман злой
его увидал, а ли почуял( И вдруг слышит свист разбойничий в ста саженях от
себя и видит, что с реки к берегу тихо другая лодья подошла, факелов на
ней не видать, да и сама словно чудится тенью призрачной душегубской на
реке ночной. Подошла лодья к берегу, прыгнул атаман в нее и был таков.
Вылез тут Евлампий из своего убежища и дрожа от ужаса к месту заветному
кинулся. Глядь, а кругом уже одни скелеты истлевшие валяются, словно и не
разбойники то были, а бесовские отродья. Подошел он к земле светящейся,
упал на колени, да такая его жадность обуяла, что стал руками своими землю
разгребать. Гребет, а земля все горячее становится, уже и рукам жарко. Так
дорылся он аж до самого сундука, откинул крышку в радости дикой, а от туда
как выскочит девица страшенная с волосами грязными в одеянии белом и косою
в руках костлявых, да как саданет этой косой Евлампию по шее, так и голова
с плеч покатилася, да к самой речке Туренке, где лодья разбойничья стоять
осталась, и укатилася. Упал Евлампий рядом с сундуком, да кровью своей все
окрест и залил. Так и не дошел он к сродственникам на именины, помер от
жадности по дороге.
- Да, - сказал дядька Федул, дослушав сию историю Прохора до конца, -
клады они многим кажутся, да не всем даются. Энтот видать заговоренный был
на много человек.
- Это как так( - вопросил Прохор.
- Да так. Значит это, что найти такой клад мало, надо еще знать которому
он в руки уготован. Может пятеро помрут, духом смертным убиенные, а шестой
его возьмет голыми руками, ибо заклятье так сотворено. А может и все
пятнадцать помрут, кто его знает.
- Да кто-ж знает, как не атаман(
- Он-то знает, да только не скажет.
Призадумался Прохор, а потом говорит:
- Слушай Федул, а может только на одного энтот клад заговоренный( Ежели
аккуратно, может и повезет(
- Может и повезет, кто его знает. Тут как судьба-лихоманка прикажет. А чем
про клады задумывать, давай-ка лучше брат с тобой медовухи хозяйской
отпробуем. Больно она здесь хороша. А там и поспать не грех, светает уже.
С этими словами Федул налил две чарки. Выпили они с Прохором на пару,
крякнули, да усы вытерли рукавом. Апосля чего спать отправились. Только
Прохор перед сном на крыльцо резное вышел и постоял чуток, глядя в верх по
течению Туренки, не засветятся ли клады какие, их говорят далеко видать.




Глава третья


Поезд свадебный


Женился купец богатый Афоня. И было ему тридцать три года. До сих пор жил
Афоня бобылем, ибо имел нрав крутой и никто из девок, что ровней ему
приходились в славном городе Киневе, по доброй воле идти за него не желал.
А коих звал он недолго любушкой - бил Афоня нещадно. Рука у него, к слову,
была тяжелехонька. Изувечил он дочь купеческую Матрену Аграфеевну, до той
поры первой красавицей считавшуюся во всем стольном граде Киневе, синяков
ей наставил под глазы красивые, да ребро сломал, ударив поленом. Алефтине
же Ивановне, ключнице княжеской, едва ухо не откусил. А все потому, что
больше жизни своей любил купец Афоня бражничать с дружками своими и не
знал в этом занятии ни меры, ни конца, ни краю. Делами то его, кои в
торговле мехами заключалися, уже давно ведал дворовый человек Еремей, а
Афоня только тратил добытое. Сам же никогда почти к торговле интереса не
знал, утопив его в браге, лившейся ему в рот ведрами. Никто в Киневе не
мог перепить сего буйна-молодца. Да и не только перепить. Силен был Афоня
от природы, как медведь. Правду говорят, что у дураков ум весь в силу
ушел. И побить его тоже не мог никто. Он хоть и купец был, непростого
роду, а имел в тайных недругах немало людей всех сословий, мечтавших
набить его широкую красную рожу, от коей всенепременно несло перегаром. Но
мало кто отваживался. Один купец Охрим, торговавший бусами да каменьями
всякими, однажды оскорбившись поведением Афони, который стал зубоскалить о
его жене принародно, попытался образумить буяна, да только вышло наоборот.
Пьяный Афоня так отметелил своего собрата-купца по всем местам, и на
прощанье приголубил дубиной по голове, что Охрим потом цельный месяц
находился на последней дороге между жизнью и смертью. А жена его красавица
Ольга плакала у изголовья.
Меха Афоня поставлял самому князю местному Вельямиру, который был ими
очень доволен, а потому купец-бражник всегда сухим из воды выходил, что бы
ни вытворял он над обитателями Кинева. Даже дружинники князя, сильные
молодцы, все как на подбор - кровь с молоком, с ним дружбу старались
завести. Потому как сильные они были, но душонки у них были жадные да
жалкие. Как народ обирать - тут дружина по первому зову собирается, князь
только перстами щелкнет. А как идти воевать кого из своенравных соседей,
волю князя не желавших признавать, так тут и неделю дружину не собрать.
Сразу мзду за службу просят. Сам Вельямир слыл сластолюбцем первейшим -
изо всех селений, кои воевал, брал в полон девок красивых и услаждался
ими еженощно. Подобно ханам аварским имел он в своем гареме две сотни
девок. Окрестные народы, узнав о появлении киневской дружины поблизости,
прятали в лесах своих девок, да жен. Знали они, если сведает Вельямир о
том, что среди местных жителей есть жены красивые - мимо князь не проедет.
И тогда горевать мужьям, да отцам. Вельямир же, не находя в селении утехи
- казнил всех. И росла ненависть лютая в сердцах. В последний свой поход
за данью и девками проходил отряд ратников княжеских через деревню
Подолье, что на берегу речушки лесной Ракитинки раскинулась. Вели
хозяйство трудное здесь достойно - лес корчевали, да сеяли, что могли.
Земля платила скупо за труд, но все же давала всходы, коих было достаточно
на прокормление. Жили здесь только пять семей, и была среди женщин местных
красавица Акулина, жена старшины местного Василия Ухвата. Приглянулась
Акулина князю, собрал он дань с деревни, да велел своим дружинникам
присовокупить к ней и жену старшины для потехи будущей. Схватили Акулину
ратники, как ни кричала, ни царапалась, спеленали, да на повозку с данью
собранной бросили.
Взмолился тут Василий. Закричал.
- Ты пошто срамишь меня, княже(! Мы тебе платим дань исправно, так зачем
ты отнимаешь жену мою, Акулину( Ужели тебе своих невольниц мало(
Рассмеялся диким смехом Вельямир.
- Не моли старшина напрасно. Жена твоя теперь мне утехой послужит. Больно
хороша она для такого босяка, как ты. А я ее обогрею как следует. Она
довольна будет.
Не выдержал Василий. Бросился в избу, да выбежал оттуда с топором.
Ратники, увидав сие, выхватили мечи вострые и на мужика бросились. Но, не
тут-то было. Двоих зарубил обезумивший Василий, хотя они и в кольчугах
крепких были. Говорят - обида силы для борьбы дает слабым, а силу сильных
удесятеряет. На князя бросился, ударил его топором в грудь, да только не
убил. Князь на коне сидел, весь в броню закован был. Скользнул топор по
зерцалу, да отсек Вельямиру десницу. Упала она коню в ноги. Залил кровью
князь седло дорогое. Наскочили сзади ратники, зарубили старшину
несчастного мечами. Голову отсекли и собакам бросили. Руку князеву, от
коей десницу отрубили, перевязали накрепко. Да сильно осерчал он тогда,
едва смерти избегнув. Велел всех свободных хлебопашцев в неволю отдать, а
деревню спалить. И запылал костер великий на берегу речушки Ракитинки. А
князю после того случая в народе прозвище дали - Беспалый.
Вернулся Вельямир к себе в терем княжеский после захода солнца ясного в
тот же день. Первым делом личный знахарь его раны попользовал, смазал
зельями неизвестными, крови бег быстрый останавливающими. Затем, сверху
полил он культяпку, от руки оставшуюся, травным отваром из сотен трав
состоявшим - для заживления быстрого. Опосля чего помолился своему идолу
Гвалу, ибо Бога истинного еще не ведал, о здоровье князя Вельямира. Сжег
пучок соломы, трижды плюнул на восток и посыпал себе голову листьями
ежевики. Сотворив сие действо, знахарь по прозвищу Харитон Акейский,
удалился восвояси, в избушку на окраине Кинева, ибо жизнь свою и дела
хранил в строгой тайне ото всех людей. Вельямир на его действа смотрел как
и на все остальное: ежли есть польза - пусть живет. Казнить его всегда
можно. А пользу знахарь приносил. Вылечил он не одного дружинника
княжеского от трясовицы, колючки, от свербежа, от огневицы, да от черной
немочи. Иногда и князю пригождался, да вот теперь нужда в нем вышла
большая. А то и помереть мог Вельямир от раны сей.
Помимо Харитона в Киневе обреталось еще несколько знахарей: Галыбан, Ведун
да Негежа. Но колдовство их Вельямира не устраивало. Ибо не всегда оно
верно было. Называть-то себя знахарями умными они называли, да мзду за это
брали непомерную, но вот люди у них мерли как мухи, али начинали хворать
новыми недугами, доселе их не тревожившими . За год минувший перемерло у
Галыбана от колючки, да от огненной немощи добрых две дюжины народу, среди
коих даже два купца было. Сродственники купцов поначалу хотели было сего
знахаря на кол посадить посреди Кинева, да только после Галыбан убедил их,
что мол это идолы преждевременно взяли к себе человека в отряд небесный за
заслуги особые и хорошо ему сейчас там, даже лучше, чем по земле ходить.
Посомневались сродственники, поспорили, да решили с колом повременить, ибо
Галыбан обещал, что скоро будет им знак от почившего, из коего станет
ясно, что тот доволен и на Галыбана за колдовство не обижается.
- Если идолы хотят взять кого к себе, Галыбан не может помешать. - говорил
знахарь. И ему верили, и снова шли за советом и отварами из поганок. Но
Вельямира пользовал только Харитон, с Галыбаном и остальными дружбы не
водивший.
Как закончил Харитон свои действа, приказал князь привести к себе жену
старшины его изувечившего красавицу Акулину. Приволокли ее ратники, к
ногам князя бросили связанную, ибо сама она идти отказалась. Рядом встали,
факелы смолистые подняв. Осмотрел ее Вельямир взглядом похотливым, но
потом отвернулся брезгливо: вся в грязи была измазана девица, платье ее
истрепалось в дороге и от дождя намокло. Волосы спутались в комки. В свете
мерцающем смотрела она в лицо Вельямиру с ненавистью, словно затравленная
волчица.
- Что-ж идти ко мне отказалась по доброй воле, красна девица( - вопросил
князь киневский, - я хоть и страшен во гневе, но отходчив. И для всякого
слово свое найду. Встань!
Но Акулина осталась лежать на полу земляном, зубы сжав.
- Встань, змея! - крикнул Вельямир, ткнув ее носком своего красного сапога
в бок, так, что сжалась Акулина, - Муж твой, десницы меня лишил. Но я в
том тебя не виню. За такую красоту и жизни не жалко. И все же - враг он
мне даже после смерти, а я отмщения жажду.
Прошелся Вельямир по светлице широкой, злобно в бороду усмехаясь.
- Думал я тебя к себе в невольницы определить, чтобы телом твоим
услаждаться без меры, да только передумал. Хотел тебе в отместку за мужа
ноздри вырвать, да залить в рот железа текучего, али к четырем скакунам
привязать, чтоб скакали они в разные стороны до тех пор, пока не разорвут
на части твое тело белое. Еще мыслил завести тебя нагой в лес да оставить
не съеденье диким зверям, медведям голодным, да волкам, али в муравейник
бросить. Но не нашла во всех помыслах сиих душа моя долгого удовольствия
от содеянного. Как ни кинь - везде тебе помирать надо скоро, да только
вместе с тобой твоя жизнь и ненависть помрет, а моя еще может останется. И
культяпка эта мне до конца дней моих памятна будет.
Вельямир остановился, посмотрел в синие глаза Акулины, что светились
злобой открытою, протянул ей культяпку пред светлы очи и молвил:
- А потому измыслил я следующее дело: я отдам тебя, девка, за муж.
И увидел Вельямир в глазах Акулины страх.
- Не боись, не за ведмедя дикого отдаю. За мужа видного, богатого. Роду
знатного.
- Был у меня муж, а коли ты убил его, собака, так другого мне не надобно!
- крикнула Акулина, доселе молчавшая гордо. Волосы ее мокрые черные по
плечам разметалися. Подивился Вельямир ее красоте сызнова, но решение уже
принял.
- Быть тебе, девка гордая, женою купца Афони.
Содрогнулась красавица Акулина при словах сиих княжеских. Купца Афоню,
меха Вельямиру поставлявшего, знали далеко за пределами Киневскими. И нрав
его буйный был хорошо известен даже в деревнях окрестных мужикам и бабам
лесным. Оттого и содрогнулась Акулина, словно гадюка мерзкая ее ужалила, и
затряслась всем телом от ужаса обуявшего. Отдавал князь Вельямир ее в жены
лютому извергу жизнь с которым была хуже смерти.
А князь киневский только ощерился довольно - видит как проняло Акулину сие
известие радостное. Велел Вельямир выволочь жену старшины на крыльцо
красное терема, откуда волю свою люду вольному и подневольному объявлял по
обыкновению. И велел народ весь согнать к крыльцу сему немедля. Подхватили
ратники Акулину под белы рученьки и поволокли куда князь велел. Двое
стеречь ее остались, а остальные по Киневу разошлись, факелами трескучими
махая, да орать начали во всю глотку, народ созывая на скоп великий. Не
прошло и времени малого, а вкруг крыльца резного, входом главным в палаты
царские служившего, волновалось море голов людских. Как говаривали: народу
сошлось - тьма. Яблоку наливному негде упасть было. И гомонили люди на
лады разные толкуя о чем князь говорить будет, ибо никогда ранее Вельямир
не созывал народ посреди ночи темной. Одни кричали, что вольную князь
решил дать своим холопам, поскольку явилось ему во сне от Перуна известие,
что, мол, надо свободу дать. Другие баяли, что ворог на них идет воевать
тьмой тьмущей, не то половцы, не то полчища ханов аварских, и князь велит
ополчение собирать из народу. Третьи вспоминали о Вячеславе, князе великом
солнцеградском, коему надлежало подчиняться всем остальным князьям
удельным, и коему Вельямир не подчинялся. Жил Вельямир в лесах отдаленных.
По своей воле творил, что хотел, разоряя селения окрестные, многие из
которых, особливо дальние от Кинева, под солнцеградские владения
подпадали. И давно уже обитатели Кинева лесного ожидали Вячеслава с
дружиною в гости. Ожидали по-разному. Кто с ненавистью, а кто и с тайной
радостью в сердце, надеясь на избавление от изверга. Но и те, и другие
сходились на том, что Вячеслав - князь непонятный, неправильный. Ибо по
собственной воле отдался он вере в одного Бога. Ну разве может на этакой
земле, где лесов и рек несчетно, горы имеются во множестве, люду
разноплеменного обитает тьма, один Бог со всем справиться( Киневляне
веровали в идолов, коих насчитывалось не менее дюжины. Кто землею правил,
кто лесами, кто болотами бескрайними, а кто из идолов на небе высоком
обосновался. И каждый жаждал дань с людей получать. На урожай, на погоду
сносную, на обережение от лихоманки, на рождение чад во множестве. Князь
Вельямир был между людом и идолами звеном связующим, и дань сию передавал.
Только идолы не все принимали - задобрить их было не просто. А все, что
идолы отвергали, Вельямир у себя оставлял. Народ киневский на глаза
зоркий, хотя и в лесах обретается, замечать стал, что в энтом году ни
урожая, ни детишек можно было и не ждать - идолы почитай все князю
оставили, ничего принимать не захотели. Запечалились люди. И вот вдруг
князь позвал их посреди ночи к себе на двор. Не иначе - приняли идолы
жертвы обильные и Вельямир решил народ известить о деле сием радостном. Да
только не о том заговорил князь, на крыльце появившись.
Была на нем одежа красная, золотом расшитая. Блестело золото в свете
факелов. Дрожал пламень, и за князем тени колыхались чудные. Вышел
Вельямир вперед на крыльцо, поднял вверх десницу целую, и, растворив рот,
молвил.
- Слухай меня народ мой лесной. Собрал я вас на скоп великий для того,
чтоб волю свою явить. Решил я завтра свадьбу сыграть великую, вам на
забаву.
Зашевелился народ, загомонил: "Чем еще решил князь потешиться( Али мало
ему своих девок-невольниц, али взаправду решил остепениться(". Да только
обманулся народ.
- Не я невесту беру, не гомоните. Выдаю я бездомную девку Акулину за муж
за купца добра молодца Афоню, что меха мне в терем доставляет. А вас всех
ввечеру на пир великий зову. Гулять будем!
Замерло людское море. Стих гомон шумливый. Приумолкли балагуры. Знали все
кто таков этот Афоня, и, хотя не многие ведали про Акулину, кто она и
откуда, да только девицу жалко было, ибо не бывать ей довольной судьбиной
своей. По доброй воле никто за энтого ирода не шел. Так значит, ежли
Вельямир приневолил, и никак ей от жениха дикого не отвязаться, то в пору
самой в петлю лезь. Никто с купцом Афоней долгого житья не вытерпит. А не
наложит девка руки на себя, так Афоня жизни лишит. Али изувечит
непоправимо, красоты лишив. И раздался в тишине народа молчавшего плачь
громкий. То рыдала Акулина о свой судьбе.
Подхватили ратники девицу по княжескому знаку, уволокли в терем. Велел
Вельямир народу расходиться по избам и землянкам, как вдруг показалось
всем, что хохот раздался с небес темных, кои были облаками низкими
затянуты. Три раза смеялись идолы ужас вселяя в души, а потом перестали.
Народ на землю повалился в страхе великом, и подыматься стал только тогда,
когда ратники княжеские пинками да копьями разгонять его стали. Сам
Вельямир на небо глянул и скрылся в тереме своем, словно и не услыхал
ничего.
Укрывшись за дверьми дубовыми, направился князь киневский прямиком в
потайную горенку, коея аккурат в самом дальнем конце терема помещалася,
возле чулана. Шел он один, ибо никто акромя него самого об этой горенке и
не ведал - ни дружине боевая, ни советчики приближенный, ни колдуны
княжеские. Хранил он ото всех тайну свою великую.
Прошел Вельямир сквозь четыре горницы и спальню. Ратников, что покой
княжеский берегли, у дверей стоять оставил. Спустился по резной дубовой
лесенке в подпол. Прошел ходом потайным сквозь землю, потом снова
поднялся, и вылез около чулана. Снял Вельямир там с груди своей широкой
цепочку, на коей ключ махонький позлаченый обретался, да тот ключ в
замочную скважину и вставил. Повернул три раза. Скрипнула дверь кленовая,
отворилась. Шагнул Вельямир внутрь, да дверь за собой прикрыл плотно. И
пахнуло на него сей же час могильным холодом из темноты, словно посреди
кладбища в ночь глухую оказался. Глаза чьи-то желтые засветились во тьме
мертвенным светом. Колыханье воздуха возникло. Хотел было князь свечу
зажечь, да не смог. Вместо этого молвил в темноту, едва рот растворив:
- Что тебе надобно, Мориона( Али все не по твоему во владениях моих
происходит( Зачем пожаловала(
Приблизилась ведьма, Вельямир даже хруст ее костей столетних услыхал.
Шарканье босых ног. Глаза желтые совсем рядом полыхают, завораживая.
- Настает час, князь. С добрыми вестями я пришла.
Прошамкала ведьма сии слова беззубым ртом и умолкла. Но и Вельямир молчал,
слушал.
- Скоро. Очень скоро леса сии возрадуются приходу царя истинного. Уже идет
он, уже слышна его поступь. Скоро хлынут на поля ваши его черные воины и
польется рекой кровь врагов твоих. Радуйся князь!
Еще ближе подобралась ведьма, к самому уху прильнула губами дряблыми,
обвисшими. Вельямир ее дыханье зловонное чует - плесенью и поганками несет