Миронов Арсений. Древнерусская игра - Двенадцатая дочь

   - Это называется девичья поднизь, надевается под кокошник! Я теперь все фенечки наизусть выучила, разбираюсь, - гордо сообщила гадская куколка. - А серьги - смотри какие! А височные кольца - видишь? Ажурное серебро с изумрудами! Под цвет глаз...
   Она вдруг осеклась на полуслове. Улыбка соскользнула, растаяла:
   - А почему ты меня... не целуешь?
   Тихий такой голос, ну точно как змеи шипят.
   У меня прямо когти зачесались. Плюнуть ей в румяную рожицу! И сказать, все что думаю! Но нет, нельзя. Надо играть тухлую роль любовника. Нужно обнять ее, тварь, хоть разок. Чтобы волшебный волос прилепить.
   - Тебе не нравится мой новый имидж? - грустно прошептала ведьма. - Я подумала: хватит носить мини. Сарафаны гораздо сексуальнее. Смотри, какая ткань дорогая. Тонкая и воздушная..
   Это просто пытка расплавленным свинцом. Что поделать: пришлось протянуть руку и пощупать ткань. Гм.
   - Не там щупаешь, дурачок... - покраснела Метанка. - Все бы тебе руки распускать... Милый.
   Прямо сейчас, подумал я. Охватить за талию, быстро пропустить волшебный волос у нее за спиной... И пока будем целоваться, успею завязать узел. Она всегда закрывает глаза, я точно помню Не заметит.
   - А вот смотри: такой стиль называется "новое средневековье". Перламутровый девичий опашень, вышитый струйчатым серебром... - Она отступила на шаг, прихватила пальчиками нежную ткань у бедра и мягко крутанулась на каблучках, невидимых под длинным подолом. - Воротничок жутко скромненький и тугой, как ошейник. Зато как смотрится бюст! Как у настоящей царицы! И шейка сразу кажется длиннее, правда?
   - Грхммм, - прокашлялся я.
   - Знала, что тебе понравится. А застегивается все это хитрое дело на двести крошечных пуговок. Гляди, ровно двести. По-моему, нет ничего эротичнее множества маленьких пуговок, правда? Пока расстегнешь, можно сгореть от любви...
   Сволочь пошлая. Там, в ночном лесу, ты тоже сгорала от любви, когда тебя Каширин покрывал? А Рогволод-княжич тоже любил расстегивать пуговки? Проглотив хриплое медвежье рычание, уже зарождавшееся в гортани, я улыбнулся:
   - Тебе... страшно идет новый кафтан, милая.
   - Дурак ты, - обиделась ведьма. - Это не кафтан, а летник! Из тончайшей шамохейской тафты! На ощупь как цыплячий пушистик. И покрой очень интересный, с секретами. Видишь, у опашеня под мышками проделаны специальные узкие прорези, и я легко могу просунуть руки сюда, под рукава... Раз-два, ха-ха! Вот ты не ценишь, милый... А у здешних славян считается, что если девушка невзначай показывает мужчине рукава нижней рубашки с запястьями, это совершенно откровенный и даже неприличный знак привлечения... Хи-хи!
   Стиснув зубы, я стоял, покачиваясь на каблуках, и смотрел на эту зеленоглазую гадость. Хихикая, она выпростала из-под верхней одежды белые кружевные рукавчики, перехваченные и сдавленные на запястьях тонюсенькими золотыми скобочками...
   Стоп! Я вздрогнул. Раньше на этом худеньком запястье болтались золотистые браслетики... Целый ворох звенящих цепочек и паутинок с побрякушками - точно помню!
   - А где браслеты с бубенчиками? - сипло спросил я.
   - Ой... - Метанка потупилась. - Милый, я все объясню, только ты не волнуйся. Несколько дней назад я скрывалась в лесу. Ну помнишь, когда меня сестры преследовали? Вот. Они меня поклевали крепко, но я улетела и спряталась в офигительно мрачной чащобе. Было дико страшно, кстати говоря. Совсем одной - в ночном лесу. Сижу на ветке, сплю себе. Вдруг - копыта цокают! Гляжу, едет железный болван в шлемаке с рогами, а в сумке полно меда! Ну, чувствую, помираю. Кушать очень хотелось. Позвенела приворотными бубенчиками, заморила его сладкими видениями - ну совсем как Рогволода в свое время, ты помнишь. Болванчик мой отрубился спать, а я в сумку к нему залезла и - весь мед мне достался! Здорово, правда?! Я негромко скрипнул клыками.
   - Вот. Так накушалась, что после голодовки сразу спать захотелось, просто безумно! - Метанка развела ручками, тихо зазвенели драгоценности. Проснулась в незнакомой избушке - а никакого железного болвана уже нету. Уехал, видимо. И бубенчики мои приворотные прихватил, сволочь. Подлец оказался, спящую барышню ограбил.
   - Угу. Он - негодяй, а ты - бедняжка.
   - Ничего, я не очень расстроилась. Потому что скоро выяснилось, что я из этой чащобы каким-то образом попала на заброшенную пасеку. Вокруг, сам понимаешь, - тонны бесплатного меда!!! Разного, царского, боярского, летнего, даже фиалковый был, целых три литра! Снова, короче, наелась. Однако чувствую: несмотря на мед, все-таки ощутимо старею без пояска. Ну, думаю, надо срочно тебя искать - вот только где? В Стожаровой Хате твой след уже простыл напрочь... На мое счастье ты, умница моя, по собственному почину меня вызвал - как раз на опоясти узелок завязал. Я по пеленгу прилетела - правда, пока порхала, уже совсем старая стала. Я так думаю, ты еще не успел позабыть, как я выглядела... Ужас, вспомнить страшно.
   - Солнце мое! - прошептал я в тихом восторге. - Звездулеточка моя ясненькая!
   Как ни пытался, не смог стащить с лица дурацкую улыбу. Окружающий мир просиял, будто дюжина прожекторов включились одновременно:
   - Так ты с этим железным болваном... просто так, без ничего? Просто усыпила и все?
   - Ну да... - В голосе Метанки впервые звякнул мягкий металл. - А что, по-твоему, я должна была сделать?
   - Ну, мало ли... - промурлыкал я, чувствуя, как сладко разливается в душе мягкое спокойствие. - Я было подумал, вы там это... туды-сюды... обнимались-целовались...
   Ой. А почему... почему моя радость вдруг опустила золотистую головку в алмазно-переливчатом уборе?
   Шмыгнула носиком:
   - Целовались.
   - Что? - не понял я.
   И началась как бы пауза. Она длилась приблизительно триста лет: тишина была какая-то сухая, жесткая и шелестящая, как промасленная бумага. Во всяком случае, когда одна крошечная жемчужинка вдруг сорвалась откуда-то с Метанкиных волос и, мигнув как слеза, упала на пол - у меня в ушах прогрохотало так, будто утюг уронили.
   Наконец, я собрал в кулак остатки жизненных сил:
   - Надеюсь все прошло успешно? - поинтересовался с истошной улыбкой. Тебе понравилось его железное забрало?
   Медленно, будто задумчиво наступил на жемчужную каплю на полу. С хрустом. С чувством. Раздавил, как гнилой орешек.
   - Нет. Ты расскажи мне, дорогая. Он хорошо целуется?
   - А в чем дело? - Метанка вдруг подняла обледенелый взгляд. Быстро подняла ручку к глазам, смахнула капли с ресниц. - Разве мне... нельзя было целоваться? Разве я кому-то еще нужна была в ту ночь - в темном лесу, совсем одна?
   Ух ты. Нижнюю губу успела искусать до крови.
   - Разве есть на свете человек, который меня бережет? И для себя сохраняет? Кого я оскорбила, когда целовалась с этим неизвестным рыцарем?
   - Да нет, никого не оскорбила, - быстро улыбнулся я, аж зубы щелкнули от нежности в голосе. - В сущности, кому ты нужна? Целуйся с кем хочешь!
   Я крутанулся на каблуках и чисто случайно задел стул ногой. Стул почему-то полетел и высадил собою ближайшее окно. Брызги хрусталя.
   - Не надо кричать, - прошептала Метанка.
   - Я не кричу!!! - совершенно спокойно возразил я, вмиг срывая голос. Я не кричу! Я тихо ломаю мебель. На своем опыте знаю: где поцелуи, там, как правило, и остальное прочее. Ну что ж, ведьма... Я выяснил все, что хотел. Очень жаль, что так получилось.
   Я думаю, ты переживешь объятия еще одного клиента? Данилку ловко приклеила, падаль. А теперь мы приклеим к тебе Куруяда - для коллекции. Нацелуешься до зубной боли, дура блудливая.
   - Метанка, ты любишь мужчин с козлиными бородками?
   Успокойся, Славик, тише! Хватит бегать по горнице! Возьми себя в пальцы... Дрянь такая! Вдвоем в темном лесу - разумеется, им захотелось согреться... Они выпили по сто грамм и залезли в один спальник...
   - Любишь козлов с бородками, отвечай?!
   Она забилась в угол и дрожит - слышно, как серьги позванивают от ужаса. Бормочет что-то злобное в ответ, ручки заламывает:
   - Не люблю! Никого не люблю! Ненавижу!
   Я вдруг замер. Мягко опустил ногу, уже занесенную над пузатой цветочной вазой, стоявшей на полу. Нет, мне совсем не выгодно, чтобы Метанка забивалась в угол и плакала. Мне нужны не сопли, а... объятия. Невольно погрузил жаркие пальцы в карман: вот он, скользкий и жесткий волшебный волос. Надо действовать!
   Обернулся с пластиковой улыбкой:
   - Милая, прости. Я осознал свою ошибку. Можно тебя поцеловать?
   Бедную девочку словно шоком трахнуло. В смысле - током шарахнуло: за несколько секунд успела трижды покраснеть и побледнеть обратно. Наконец, мужественно выдавила из себя:
   - Сначала бороду отрасти, козел!
   И сразу в слезы.
   - Ни-и-навижу тебя-а... Ни-ичего не хочу-у... Кхы-кхы...
   - Охотно признаю себя козлом! - объявил я, чувствуя, как сердце сжимается в кулак. Спокойно, Славик. Нужно потерпеть. - Милая! Прости мне глупый приступ ревности! Это был порыв влюбленного безумца, но данное явление больше не повторится! Ничто не способно расстроить нашу завтрашнюю свадьбу!
   Ненавижу себя за это. Откуда такая чарующая гибкость в языке?
   - Мстиславушка... - пролепетала. Метанка, едва шевеля губами, похожими на белые лепестки речной фелодезии. - Ты правда не злишься на меня?
   - Ничуть, красотка! - Я даже подбоченился, разбухая от внутренней мерзости и цинизма. - Подумаешь, целовалась с неизвестным рыцарем! Фигня какая! Я тоже, возможно, увлекался железными девами - и ничего. Ничто не устоит на пути у высоких чувств, судьба моя.
   - Тогда... обними меня... - прошептала Метанка. Медленно, как усталое привидение, поднялась на ноги - пошатываясь, сделала неверный шаг навстречу, раздвинула тонкие ручки в длинных рукавах...
   - Звезда моя! - Я ловко подскочил, сдавил хрупкую талию в объятиях. Так-так-так! Мы почти у цели... Теперь осторожно высвободить левую руку, нащупать заветный кармашек...
   А как целует нежно, сволочь! Как прижимается теплой грудью, и ресницы опущенные дрожат от нежного остервенения. Народная артистка Залесья. Это шоу она уже показывала Рогволоду-посвисту и Даньке Каширину... Я не выдержал злобной судороги под сердцем, разорвал поцелуй, как теплую жевательную резинку:
   - Скажи, милая... А ты вообще хоть что-нибудь чувствуешь, когда целуешь?
   Смолчала, только слабо дернулась и напряглась, как от удара в живот.
   - Наверное, тебе все равно, с кем? Ведь ты - не живая...
   Нет, не плачет. Стойкая оловянная солдатка. А ведь я знаю, что дернул самую болезненную, режущую струнку. Глотая невидимые пока слезы, взмахнула слипшимися ресницами:
   - Зачем... ну зачем так говоришь, Славик? Ты же сам... убеждал меня раньше, что я - живая...
   - Да, мне так казалось... - Я закатил глаза в пошлой гримаске. Раньше. Но видишь ли... Живые люди способны на сильные чувства, а ты...
   - Я хочу. Тоже хочу попробовать сильные чувства... - едва слышно сказала ведьма. Ощутимо напряглась в моих странных объятиях - от липкого стыда за собственные слова. Прикрыла веки, подбородок чуть задрожал... нет, сдержалась. И чуть тверже: - Хочу попробовать хоть раз, Славик. Вдруг получится - значит, все-таки живая... Как сделать любовь?
   - Любовь-морковь! - смутился я. - Ну это... Трахаешься и все тут.
   - Мне кажется, я сумею это.
   - Н-ну да, еще бы. И куклы надувные умеют.
   - Но куклы никогда сделают любовь! Значит, нужно еще что-то важное, правильно? То, что умеют только живые.
   - Гм. - Я вдруг улыбнулся. Вот забавный глюк: региональный мерлин оживляет бездушную статую. - О'кей, крошка. Попробуй почувствовать... Это как бы сложная вещь. Начинается с особого взгляда. Смотришь на человека и вдруг кажется, что ты его - хоп! Узнал. Будто ты с ним сто лет знаком и даже научился читать его мысли. И типа вы обречены быть вместе. Независимо от текущих обстоятельств.
   - Вот так?
   - Что "вот так", милочка?
   - Вот так нужно смотреть?
   - Ну... приблизительно. Только плакать не обязательно. Вытри левый глаз.
   - Я не плачу. У меня правильный взгляд?
   Драть-передрать, я даже вздрогнул телом. У ведьмы был очень, очень правильный взгляд...
   Что за бред. Я ведь умею сканировать женскую прелесть, фильтровать синтетические ласки и просеивать развесистую клубничку сквозь жесткий дуршлаг здорового мужского прагматизма. Тысячу раз великий психолог женских душ Мстислав Бисеров безошибочно вычислял тончайшую фальшь в вожделеющих взглядах однокурсниц - но теперь, признаюсь, чуть не растерялся.
   Видимо, теряю чутье. У Метанки взгляд был даже слишком правильный. Чересчур.
   И вдруг я передумал лезть в кармашек за волшебным волосом. Я понял совершенно ясно и прозрачно, что все вокруг - полная ерунда по сравнению с этим глупеньким зеленым взглядом. Терем, деревья за разбитым окном, птицы, собаки в латах, даже мюнхенские колбаски - полная туфта, декорация и пыль. А реальность - только то, что...
   - Я люблю тебя, Мстиславушка.
   * * *
   Судьба моя - жестянка. Глупый, глупый Бисер, драть тебя, метать перед свиньями! Что тебе, дундуку, стоило отвернуться или хотя бы деликатно закрыть глаза, когда тебя, дурачка такого, целует красивая девушка. Но Бисер был полный осел. Люди доброй воли! Умоляю вас: не повторяйте моей ошибки! Когда вас целуют, закрывайте глаза! Наплюйте на окружающий мир!
   Я не успел вовремя прикрыть веки - и все-таки заметил. Она блестела в желтых лучах, которые горячим солнечным ливнем перли с улицы в распахнутые окна. Она была маленькая, красноватая, чуть тронутая зеленью с внутренней стороны. Изогнутая и слегка помятая. Мелкие царапинки искрились и мигали, как золотые волоски. Нет, это была не бомба и не граната. Не мина замедленного действия.
   Всего лишь ТАБЛИЦА ЖЕСТЯНА С УЗОРАМИ.
   - Ой, а это что такое? - глупым голосом, по-прежнему веселым голосом спросил я, уже чувствуя, как тошно замирает сердце.
   Метанка ответила убийственно честно:
   - А это... от ночного рыцаря осталось Я проснулась на пасеке, а на запястье - вау! Жестянка. Довольно красивый узорчик... Жаль, что тяжелая под мужскую руку. Я ее не ношу, а выкинуть жалко
   - Выкинуть жалко... - почерневшим голосом откликнулось мрачное эхо по имени Мстислав. - Почему?
   - Да сама не пойму. Как будто чудится мне, что эта фенька - непростая. Будто она теплая, ценная. Не могу объяснить. Глупо, конечно... Ненужная вещь и взялась невесть откуда, а выкинуть - рука не поднимается.
   - Рука? Рука поднимается, - мертвым голосом произнес я. Быстро разорвал объятия, вышагнул прочь из медового сладкого плена. Протянул руку... Схватил и быстро выкинул в сквозящий проем разбитого окна.
   - Рука поднимается, крошка.
   А дальше... дальше все произошло как в гнусном, пошлом водевиле.
   _Метанка:_ - Что... что с твоим лицом? Что случилось...
   _Бисер: _ - Я в порядке, милашка. _ (Опускает левую руку в карман.) _
   _Метанка: _ - Мне страшно... У тебя такой взгляд!
   _Бисер: _ - Одну минуту, крошка. _ (Делает два шага вбок и становится в тень, падающую от полога кровати. Резко оборачивается, вынимает что-то из кармана.) _
   _Метанка: _ - Что ты вынул? Это нож?
   _Бисер: _ - Это сущая ерунда, милая. Ничего не бойся. Сейчас я тебя поцелую.
   _Метанка: _ - Я боюсь...
   _Бисер: _ - Я тоже, крошка. _(Лицо его остается в тени, никто не видит его лица.)_ - Подойди ко мне, я тебя поцелую.
   _(Метанка молча встает и приближается к Бисеру. Оба попадают в тень.)_
   _(Зритель, как ни старается, ничего не видит.)_
   Человек в зеленых гетрах приходит с холода
   _Реальность далека от юношеских песен,
   Когда медовый месяц вышел вон.
   Если не мечтать, реальность превратится
   В раскрашенный картон._
   П.Кашин
   _"Для блага Империи... советую отдалить от дел и
   советов Принцев Вюртембергских и с ними знаться как можно
   менее. Равномерно же отдалить прочих немцев обоих
   полов"._
   Императрица Екатерина Великая, "Завещание"
   Снег был мокрый, липкий. Маленькая девочка в белой смешной ушанке, пыхтя в толстый шерстяной шарф, с трудом поднималась по склону холма, прокладывая неровную лыжню меж звенящих промороженных берез. Наконец остановилась - уронила лыжные палки, поднесла к лицу рукавичку, закрывая глаза от солнечного блеска... Вот она, как на ладони!
   В оптический прицел были отменно видны ярко-красные щечки, темные щелочки-глазки чуть пониже ровно остриженной черной челки - даже пуговки на серебристой спортивной курточке. Вот тебе, малютка! - улыбнулся я, мягко притапливая курок. Мягкий щелк, легкий вздох отработанных газов, тихий звон в мерзлом воздухе - в последний миг девочка дернулась, будто от предчувствия...
   Слишком поздно, милашка По детской груди хлестнуло багровым, курточка лопнула - выронив из-под одежды припрятанный мини-автомат с глушителем, девочка подлетела в воздух - нелепо мелькнув ярко-желтыми лыжами, маленькое тельце скрылось в сугробе.
   Просто удивительно удачный день, подумал я, передергивая затвор Казалось бы, совсем нехитрую засаду я оборудовал для полуденной охоты в уютном дупле трехсотлетнего дуба. Этот дуб был заблаговременно посажен здесь, на перекрестке лыжных тропинок, всего-то пару часов назад Величественный силуэт мертвого дерева, безусловно, привлекал внимание, однако никто из моих противников почему-то так и не смог догадаться, что такая красота обустроена неспроста.
   Протянув руку, щелкнул тумблером радиопередатчика.
   - Траян - диспетчеру Только что отработал мелкую, - сообщил я, мусоля микрофончик, болтавшийся у самого рта на тонком усике. Добавил с небрежной гордостью: - Общий счет - три трупа! Зубровка, Би-Джей и теперь - Саке.
   - Принято, - улыбнулся нежный девичий голос в наушниках. - Поздравляю с удачным выстрелом, босс.
   - Какие ньюз у конкурентов? - осведомился я, параллельно наблюдая, как "убитая" девочка барахтается в снегу, пытаясь выбраться из двухметрового сугроба.
   - По-прежнему лидирует вила Ракия, сэр У нее пять попаданий. Только что на связь вышел господин Акундин. Сообщает, что закончились патроны.
   - Опять все профукал в чистое небо, - ухмыльнулся я. - Ладно, выдайте чайнику пару магазинов. Что наш барошка фон Кульбитц?
   - Минутку, сэр, я посмотрю. Три минуты назад у них была довольно активная перестрелка с вилой Перцовкой. Оба легко ранены, сумели разойтись.
   Я сощурился: оч хор. Хитрая лисичка Перцовка мелькала на горизонте минут десять назад... Скорее всего отходить будет к лесу - а значит, поползет аккурат мимо моего дуба... Мы ее встретим. Только сидеть надо тихо - у девочки фантастический слух (все таки не зухры-махры, а вила-инфильтратор).
   - Слышишь, красавица! - с улыбкой прошептал я в микрофон. Переправьте-ка мне еще одну ма-а-аленькую бутылочку "Джеймсона". Что-то холодает тут, в дупле...
   - Вынуждена огорчить вас, повелитель. "Джеймсон" закончился, вздохнул голосок диспетчера. - Вы вчера наколдовали только три бутылки. Высылаю ящик "Джек Дэниэлс"?
   - Не надо, - раздраженно цыкнул я, щелбаном вырубая тумблер. Гадство! Пить бурбон во время занятий спортом? Фи, это дурно для здоровья.
   Вообще-то зимний пэйнтбол (или, как его иногда называют в Ледянии, "реальный биатлон") - мой излюбленный вид спорта. Белый спорт для белых людей. Очень оттягивает нервы. Все-таки классно я придумал устроить зиму! Надоела эта мрачная фаллическая башня, затхлый дворец и однообразные подземелья. В конце концов, я - демиург в самом расцвете творческих сил. Не собираюсь всю жизнь прожить в одних декорациях. Сегодня утром вдруг остро захотелось покататься на горных лыжах - и я решил, что пришел январь. Активизировал воображение, вдохнул полной грудью четыре литра волшебной пыльцы - и вперед: как загрохотало! Снег повалил, озеро корочкой льда поросло - тонюсенькой, но крепкой! Вилы мои завизжали, побежали резвиться с белыми мухами - как были, босиком! Вила Ром вообще в бикини выскочила - а что делать, они вообще зиму впервые увидели.
   Вверху, под сводами пещеры грохотало часа полтора, снегопад шумел, как канонада; робокурица испугалась и полезла в бомбоубежище, а жрец Би-Джей затрепетал и наотрез отказался открывать окна, утверждая, что это не снегопад, а новая магическая атака вражьих сил. Я посмеялся, похлопал его по спине - и, размеренно дыша, начал сносить постройки. Башню нивелировал напрочь - надоела. Люблю делать перестановки в квартире! Вместо дворца наваял из пыльцы уютное швейцарское шале о трех этажиках с подземной сауной и бассейном. Сортир специально на дворе поставил - чтобы по снегу бегать, чистенький такой, деревянный. Ну - и все, как положено: шкуры белых медведиц на полу, липовые доски на стенах, лыжи у печки стоят - плюс все такое Здорово получилось, зря Би-Джей на меня ворчит, что несолидно.
   Зато какая красота - выйдешь ночью на улицу, на морозец... Артифициальная луна светит мягко, матово, вполнагрева. Дыхнешь - и смотришь, как легкий живой пар поднимается вверх, к искусственным звездам...
   Хотя, если честно, снег не очень удался. Я предпочитаю не признаваться в этом публично, ибо кроме меня да Акундина с фон Кульбицем никто не знает, какой бывает настоящий снег. А мой вышел не совсем холодный, хрупчатый - и пахнет фруктовым. На сахар похоже. Ну ничего, даже забавно. Отряхнешь с рукавицы мокрые ледяные шарики, загребешь в ладонь ломтики сладкой белизны - ум-м, прям тают в устах.
   Подземная зима получилась не хуже натуральной. Особенно я горжусь своим северном сиянием. Оно включается обычно на рассвете, часов в девять но можно отрегулировать на любое время. Яркость контролируете с пульта на подлокотнике кресла-качалки. Так забавно, знаете: лежишь себе, медленно просыпаясь, на чистом шелковом белье, а через высокое, искусно измороженное оконце лучатся мягкие отсветы нежно-алого, светло-голубого, играют на шелковой простыне, прохладный розовый блеск заливает всю комнату, танцует на щеках спящей вилы-телохранительницы, задремавшей в кресле со штуцером меж тонких точеных колен... И становится так светло и грустно... И хочется бесшумно спустить ноги с кровати, утопить их в мягкие тапочки - подойти к камину... Не глядя бросить в тлеющие ночные угли неразрезанный номер "Полярной Пчелы"... Ласково разбудить телохранительницу, позвать служанку и долго-долго пить горячий шоколад, выпростав теплую руку из клетчатого пледа, и, улыбаясь одними глазами, наблюдать, как вила Ракия, честно стараясь угодить и закусив губку от усердия, натягивает на ваши ноги толстые полосатые гетры, и как смуглые гладкие грудки ее подрагивают в вырезе расшитой черногорской рубашки, и медными кажутся волосы в отсветах близкого пламени, которое уже вовсю оживает, и резвится, и озорничает в очаге... Ах, это чудесно. А потом - внезапно встать, потянуться, уронить с сильных плеч ненужный плед и бодрым голосом попросить к заднему крыльцу снежный мотоцикл...
   ...И вместо завтрака - свежие колючие искры в лицо и звонкий снегурчиковый смех девушки, охватившей тебя сзади тонкими ручками: если оторвать взгляд от сияющего горизонта впереди, быстро глянуть вниз, то увидишь рукава пушистой рыженькой шубки и красные варежки, расшитые бисером; она пищит от скорости, от ударов ветра и диких прыжков через искрящиеся барханы, и смех звенит у самого уха, и душистое мягкое дыхание, пахнущее блинчиками с малиновым вареньем, вмиг отогревает вашу небритую щеку, уже заалевшую на бешеном ветру...
   А потом - взрыв, визг, хохот! Круто затормозить, дико развернув рыкающий агрегат, обдавая мироздание трескучим веером снежного хрусталя, и повалиться в сугроб тугеза [В смысле - together - вместе (англ.)], дружно и весело, успевая оттолкнуть руль и подхватить на лету этот мягкий пушисто-рыжий комочек, из которого вмиг во все стороны выбиваются волосы, и растопыренные ресницы, и летящие варежки на резиночках; сдавить все это в объятиях и вытаращить глаза навстречу налетающему ужасу рыхлой белой горы при всем при этом наблюдать краем глаза, как развивается и летит вместе с тобой, рядом с тобой, длинная медная прядь, тонко осеребренная инеем...
   И с ходу, сразу - безумство снежных мячей, выбивающих дух, свистящих в синем воздухе. Взрыв, осколки! - тающий холод капелькой скользит за ворот: красные руки ноют в промокших варежках, и вила Зубровка, забавно махая бахромчатым пуховым платком, будто крыльями, тяжело бежит к проруби, проваливаясь в снегу по колено - ну уж нет, купайтесь без меня! Довольно мне ваших разалевшихся щечек и мгновенных взоров из-под платка... Бежишь прочь, к маленькому теплому шале, а позади уже - полуголые мощные девки-убийцы пищат и прыгают на снегу возле проруби, распахивают шубы и шали, белыми бомбами, поджимая ноги, плюхаются в синий ужас глубины, орут и царапаются, обламывая льдистые кромки, валит пар, шипят в ледяной воде крутые разогретые крупы, скрипят, трутся тающие льдинки, колкое крошево круглые розовые груди выныривают из шуршащей прозрачно-голубой стужи веселятся битый час, как чумные амазонки, разогревая зимнее озеро до плюсовой температуры лед начинает плавиться, и мне придется снова колдовать ночные заморозки, потому что не хочется весны.
   А вечером будет оранжевый теплый круг от лампы на ковре, и горячий след от можжевеловой водки, оставленный на стенках пищевода; и сауна будет гудеть внизу, в подвале, а стены - потрескивать от внутреннего тепла, и вила Джин будет сидеть в ворохе медвежьих шкур, подогнув ножки в точно таких же, как у меня, шерстяных гетрах - мы будем сочинять сканворды, и я буду украдкой смотреть на ее грубоватый правильный профиль и поражаться тому, как неожиданно красивы эти густые светлые ресницы, опущенные к каббалистическим извивам головоломки. Я знаю, что улыбнусь, когда вила Виски наконец проснется, ибо она живет по ночам, как кошка, - проснется и мягко сойдет вниз, со второго этажа, мелко ступая белыми шерстяными носками по солнечно-желтому дереву тонких ступенек, и, склонив сумасшедшую темноволосую головку, выжидательно посмотрит на меня, счастливого и всесильного, разбросавшего истомленное ленью тело прямо на полу, среди распахнутых башлыков, размотавшихся клубков овечьей шерсти, свежих пахучих газет, разлитого кофе и рассыпанных мятных конфет.