Миронов Арсений. Древнерусская игра - Двенадцатая дочь

   - Что сие значит? - озадаченно поинтересовался я. Феклуша растерянно пожала смуглыми плечиками:
   - Это он, видимо, чужие разговоры подслушивает. На смежных частотах. Довольно редкая способность - оказывается, у вашего мальчика хороший пси-потенциал...
   Она привстала с лавки и, осторожно протянув длинную босую ногу, вторично толкнула Мяу под зад. Мальчонка снова дернулся всем телом очевидно, переключился на другую волну:
   - _Милая Ягуся приходи лапуся от любви трясуся..._ - негромко, на одной ноте, затараторил юный медиум. - _Прилетай ко мне зазноба поспевает в печке сдоба..._
   - Колдуны флиртуют, - вздохнула Текила. Очередной удар стройной ножкой оказался более точным. И эффект превзошел все ожидания:
   - _Гугней гугней гугней как меня слышишь ответствуй!_ - внезапно сказал Мяу, четко и ясно.
   - Ой, - громко сказала Феклуша и вытаращила прекрасные глаза.
   - Тихо! - прикрикнул я; все разом смолкли, в ужасе глядя на юного тенетника. А тот, помолчав несколько секунд, сухо кашлянул и произнес:
   - _Глупец замолчи прекрати называть мое имя ибо услышать нас возможет некий чужак зови меня "щукой" как велено._
   Еще мгновение - и ответ:
   - _Трус ты гугней я всегда говорил это._
   Я не выдержал - улыбнулся:
   - Это же... ха-ха. Если я правильно понял, это куруядовы ассистенты переругиваются в эфире. Неужели наш милый Мяу... нащупал их волну?
   - Редкая удача! - восторженно прошептала Феклуша, вся подбираясь на лавке, как пантера перед прыжком - О чудесный подарок судьбы! Я немедленно сообщу хозяину... Теперь мы сможем перехватывать все переговоры противника! Никто, слышите - никто не должен прикасаться к этому мальчику!
   Она вскочила с лавки - тряхнула смоляными волосами:
   - Он присосался к сновидениям вражеского связного! Замолчите все! И не двигайтесь! Не вздумайте случайно разбудить юного камарадо
   - _Щука кличет упрямого стерха,_ - снова заговорил Мяу. - _Щука кличет стерха отвечай мне стерх._
   Сказав сие, финский паренек почесался во сне, шумно вздохнул... Наконец, выдал ответ "стерха":
   - _Что тебе трусливый гугней оставь меня еще много времени до начала наших забав._
   Я удовлетворенно кивнул: "щука" - это младший жрец Гугней, ответственный за северную группу магов-учеников. В задачи его подопечных входит, насколько я помню, уничтожение повозок, на которых с севера приедет Метанка с телохранителями. А собеседник Гугнея - командир южной группы "комсомольцев", младший жрец Азвяк. Он же - "стерх".
   - _Ты упорствуешь стерх глупо упорствуешь называя меня по имени посему я вынужден донести наезднику о твоем самоволии ты упорный осел!_
   Бедный Мяу ухитрился выпалить эту фразу на одном дыхании - и с видимым наслаждением замолк. Потом снова почесался и слабо улыбнулся во сне. Видимо, в эфире наступила временное затишье - опоенный спящий мальчик мог немного отдохнуть.
   - Любопытный диалог, - сказал я. - Интересно, кто такой "наездник"...
   - Я думаю, это Куруяд! - быстро сказал Неро. - Или первый помощник его - Браздогон, - откликнулась Феклуша. - Скоро узнаем... Скорее всего через несколько минут у них будет новый сеанс связи.
   Отлично. А мы пока продолжим перекличку - я снова повернул лицо к волшебным блюдцам на стене:
   - Кто у нас следующий? Почему эти два блюдца совершенно черные?
   - Это полозы, о грандиозный коррехидор, - услужливо подсказала вила Фекла. - Они лежат в земле... Поэтому пока нет изображения.
   Ясно. Взгляд мой скользнул правее - следующая пара магических тарелочек слабо лучится голубовато-зеленым светом: какие-то светлые пятна видны сквозь колеблющееся кружево водорослей. Прицепившись к зомбированной русалке, длинные обнаженные тела вяло побалтывают ногами в глубине - это Стыря и Шнапс, наши водяные. Дальше по порядку - я удивился - сразу четыре экранчика с совершенно одинаковым изображением. Что-то желто-коричневое, с резкими трепещущими тенями... Постойте. Ведь это интерьер моей землянки! А черный человек с белым лицом - это же я сам...
   - Вот блюдечко - мое блюдечко, о колоссальный коррехидор! - Феклуша коснулась пальчиком одного из одинаковых экранов. - А здесь, в колбе, - моя кровь... видишь, какой благородный цвет... Это цвет революционной страсти, цвет ненависти к подлому Чуриле!
   Понятно, кивнул я. Четыре монитора отслеживают Феклушу, Неро, Травеня и Усмеха. А следующая тарелка - снова древесные ветки и что-то темное, похоже на огромное птичье гнездо... Так и есть: укрытие нашего слепого акустика, одного из Славкиных приятелей. Наконец, последние два экранчика отображали местоположение так называемых "рубцов" - самых страшных оперантов в нашей бригаде. Вот они, полуголые и озверевшие, бьются и скачут, опутанные до срока заговоренными цепями, и десять Данькиных разбойников едва сдерживают доморощенных берсерков, опоенных мухоморами и уже рвущихся в бой - не важно с кем, главное, насмерть... Глядя на потные блестящие тела атлетов-наркоманов, на эти вздувшиеся жилы, на хлопья пены в бороде старшего рубца Жупелки, бригадира Славкиных "боевых жаб", я поморщился. Все-таки есть что-то отталкивающее в Стенькиных магических технологиях. Что-то чужое, неправильное...
   Внезапно заговорил Язвень:
   - _Слухач кличет свою няньку слышу весла сверху по речице._
   Ну вот, незаметно вздрогнул я, Феклуша за спиной порывисто вздохнула, нервный Неро поджал ноги под лавку, кашлянул дважды и хрипло спросил:
   - Начинается, высокий князь?
   Кажется, начинается. Через пять минут напряженного ожидания на голубых экранах Стыри и Шнапс возникли черные мутные тени - как тучи по небу, по верху воды двигались темные днища двух ладей. Ага, а если посмотреть на тарелки птицебоев, уже можно видеть светло-серые, мягко раздутые паруса. Ну вот, прибыла первая группа телохранителей Метанки. Если не изменяет память, это десяток Погорельца и десяток Оботура. Сейчас господа дружинники будут готовить местность - прочесывать оба берега перед началом торжественного мероприятия с участием высокородной девицы Метанки Катомовны.
   Переводя взгляд с одного монитора на другой, я с любопытством следил за четкими, отработанными действиями Катоминых людей. Черная ладья с желтым стожарским солнышком на парусе пристала к северному берегу - на зеленый шелк под трепетные ивы сошла дюжина крепких молодых людей в железных рубахах и одинаковых шлемах. Неторопливо разошлись в цепь и двинулись вверх по склону холма, изредка перекликаясь, пиная сапогами пеньки, тыкая копьями кочки: так, на всякий случай проверить.
   Вторая ладья - серовато-зеленая, со светлым, почти белым парусом без рисунков - клюнула острым носом кусты у южного берега. По дощатому мостику один за другим соскочили десять дружинников в темноватых, не слишком новеньких доспехах.
   - Узнаю добрых молодцев! - добродушно прогудел Гай. - Знакомые рожи. Это, детки мои, знаменитый десяток Погорельца. Вы еще в штаны писали, а они уже родную землю от ворогов боронили!
   Десяток Погорельца, хмыкнул я. Едва ли не самые старые воины в Катомином гарнизоне: каждому не меньше пятидесяти. Опытные, но не слишком расторопные; вот и привлекают их теперь в основном для ленивых и мирных трудов - для охраны и конвоирования... И сегодня дружинники Погорельца явно не рассчитывали на то, что придется участвовать в настоящих боевых действиях. Честно говоря, кольчужные бородачи работали лениво. Наскоро прочесали сосновый лес (кое-кто даже поглядывал вверх, на верхушки деревьев, но дивов никто не заметил).
   Минут через десять старички повернули обратно к ладье. Тоже мне профессионалы! Могли бы хоть пару псов-ищеек прихватить с собой: собакам несложно учуять экзотический и страшный запах дивов, бродивших здесь совсем недавно, а заодно и ящики с насекомыми в земле... Хотя... мне помнится, Куруядовы "комсомольцы" разбрасывали какую-то темную пыль по траве - может быть, это и были зелья, отбивающие собачье чутье? Мы ведь додумались намазать наших полозов волшебной мазью с запахом стылой земли - думаю, противник тоже горазд на подобные хитрости.
   Вслед за охранниками с первой ладьи на северный берег спустились рабочие - забегали полуголые парнишки, выгружая на траву доски, какие-то тюки, похожие на свернутые шатры, веревки и бочки, корзины с едой, даже вязанки свежих цветов... Назревает трогательный пикник, сказал бы Бисер. Когда дружинники обоих десятков вернулись к своим ладьям, на ожившем берегу уже выросли дощатые помосты, щедро украшенные цветами и лентами, задымились первые робкие костерки... К солнцу поднялись сморщенные рожицы идольцев, наспех вкопанных у воды и увешанных побрякушками, точно новогодние елки.
   - Не заметили... - прошептал Неро, не отрывая взгляд от экранчиков, на которых уже видно, как дружинники забираются обратно на корабли. - Они вообще ничего не заметили, высокий князь! Я видел, как один из них ходил и стучал по пням... Там, в пнях, спят чудовища... но славяне не смогли их обнаружить! Как это возможно?! Опытные, искусные воины...
   Я промолчал. За меня ответила Феклуша:
   - Не забывайте, мой драгоценный напарник, что Катомины дружинники вовсе не ожидают подвоха. Никто из славян не нападает на девичьи праздники... Это страшное преступление. Охранникам и в голову не придет, что кто-то коварный может затаиться в колодах...
   - Посмотрите! Рабочие это... кажись, закончили свое дело! - быстро сказал Гай, протягивая корявый палец в сторону экранов. - Ладьи будут это... Уплывать, кажись.
   Действительно, дружинники и мастеровые один за другим вскарабкались на борт. Пузатая ладья с солнышком на парусе отчалила и тихо пошла вниз по течению, на восток. Кормчий второй ладьи, принявшей бородачей Погорельца, почему-то медлил. Дружинники расселись по веслам, снежный парус поймал ветерок - бечева натянулась струной и где-то там, под водой, тяжелый якорь-жернов поволокло по дну... Чего они ждут?
   Вскоре я понял, в чем дело. Возникло какое-то движение... и вот снизу, из-под палубы, наверх, к солнечному свету, выползло грязное ржавое чудовище... Я даже мотнул головой: что это такое? Очень похоже на... глубоководный скафандр! Странный, небывалый рыцарь в некрасивом шишковатом шлеме, в черных литых доспехах с рыжей накипью, едва передвигая грохочущие стальные подошвы, вышагнул из темного трюма на палубу... Огромный страшный меч не помещается в ножнах на поясе - золотая рукоять блистает повыше левого плеча. Гибкие железные усы, как антенны, торчат из загривка, из предплечий - зачем? Что это такое?
   - Ах... это кречет, - едва слышно выдохнула восхищенная Феклуша.
   Ага. Я медленно понимающе кивнул. Она хотела сказать - не кречет, а дружинник дядьки Кречета. Один из десяти знаменитых суперменов элитного властовского спецподразделения. Я слышал, что эти дружинники обучены и вооружены так хорошо, что некоторые наблюдатели склонны считать их почти богатырями. Вот, стало быть, кому Катома доверил охрану своей дочки... Угу. Что ж, посмотрим, как хитроумный Куруяд сладит с этими парнями.
   Парней было только трое. Видимо, посадник Дубовая Шапка посчитал, что этого вполне хватит для охраны рядового мероприятия. Действительно, тройка кречетов могла произвести отрезвляющее впечатление на любого потенциального террориста. Черно-зеленые, двухметровые и грузные, они выстроились в ряд вдоль борта - как жуткие дредноуты в линию перед натиском на вражескую эскадру. Каждый доспех - произведение искусства, индивидуальная концепция магической защиты, ни одной одинаковой детали! Особенно поразил меня крайний слева - вот этот, с ужасающей секирой за спиной (широкое лезвие золотистым зеркалом блистает в лучах умирающего заката).
   Разом шагнув через борт, скафандры огромными темными гирями обвалились в речную воду. Ладью ощутимо качнуло волной - бледно-зеленая рыхлая пена поплыла по течению, кречеты скрылись в глубине. Кораблик, облегченно воспрянув, быстро обернулся и пошел прочь, туго и напористо всползая вверх по течению. Не на восток, как первая ладья, а в противоположном направлении - я припомнил, что по плану Катомы ладьи со вспомогательными десятками охраны должны Стоять на грузах вне прямой видимости от Трещатова холма, но в некотором отдалении, чуть выше и чуть ниже по течению.
   Прошла минута, другая - ладья ушла за лесистый мысок, а кречетов все не видать... Исчезли где-то на речном дне. М-да... Это вам не дешевые "камышовые коты" старухи-Мокоши, вынужденные часами дышать через тростиночку. Здесь технология посложнее - не обошлось, очевидно, без ратного волшебства. Ведь не баллоны там у них с жидким воздухом, в самом деле?
   - Неглупый ход, - пробормотал Неро. - Прикрывают холм со стороны реки... Будто чувствуют, что главная опасность грядет от южного берега.
   - Это не шестое чувство, а простая логика, Доремидонт, - заметил я. На северном берегу будет добрая тысяча верноподданных нетрезвых девиц В случае чего эти барышни могут и растерзать любого террориста. Ясно, что потенциальный неприятель не станет нападать с севера.
   - _Слухач кличет няньку слышу грохот толпы с полночной стороны,_ внезапно включился Язвень, глухо забормотал сквозь сон: - _Толпа большая идет с песнями голоса слышу девичьи._
   - Ну вот, - улыбнулся я. - На сцене появляется хор ликующих нимф.
   Начинался праздник.
   * * *
   Поначалу это почти тишина. Это - как дальние жалобы горлинки, как мягкое курлыканье в горлышках диких кукушек, как стая журавлей вдали:
   На улке девки гуляют...
   Гуляют горе гуляют...
   Меня молоду гукают...
   Гукают горе кликают...
   Далекая песня приближается: звенящие струи голосов стоят серебрящейся стеной, как летний дождь за ближним лесом и, как большая вода по весне, приближаются с мягким напористым шумом, похожим на грохот прибрежной волны по кашице мокрого гравия, несутся сюда, заставляя сердце сжиматься в сладком предчувствии внезапного, праздничного, теплого ливня...
   Зеле-е-о-ные вишни
   Ай все девки вышли
   Маю маю маю... зе-ле-но!
   Душу прихватывает нежно-обещающе, будто весна идет - по-детски раздетая, пухленькая-голенькая, с васильками в волосах... Но почему маю-маю? Откуда весна - май давно позади, в разгаре зелено-цветастые вьюги июня... Но крепче песня, и вскоре понятно, что... нет, не май, дети мои, но - маета, истома, измывающая, издевающе-раздевающая, сладко ломающая сила зеленых вишень, воложных веток - изымающая, вытягивающая силы в медовую лень, в густейшую патоку-негу и теплую люто-злющую силку-любовь...
   Ай-лю-ли, лю-ли, купаленка, ох, темная ночка.
   Моя дочка, моя дочка, ой, в садочке моя дочка
   Рвет цветочки, вьет веночки во садочке моя дочка.
   Го-о-ре! Сегодня купалка, назавтра межень...
   За-а-втра! Завтра будет дочке горький день...
   Откуда берется у них это горе, горе в каждой праздничной песне? Вы послушайте звуки - как они умудряются светиться и торжествовать при такой звенящей немощи в, душе, при такой щемящей грусти в голосе?..
   Окарины одноголосые, тупоклювые глиняные птички, знающие только одну ноту, целуются с девками в губы, пищат и щекочут воздух... А вот слышите перелив переборчивый, быстрый - это многоствольные дудочки-кувиклы, у каждой из тростиночек свой звук, и поди разбери, отчего считается позорным для мужчин дудеть на кувиклах... Ясные, как рассвет, звоны пыжаток выпрыгивают из общего пульсирующего гула и писка, как коростели из жаркой травы, но выше и солнечнее взлетают переливчивые жавороночьи жалобы жалейки - бьется и трепещет маленький язычок в деревянных трубках с коровьим рожком внизу... У жалейки шесть крошечных дырочек - вот тоже забавная игрушка: как ни накрывай розовыми пальчиками дырочки, все равно одна отверстой остается и оттуда сипит теплым духом, и пищит призывно... а дуть нужно сильно, не всякий мужик сдюжит, но "на Купалу девки злы", по поговорке "волков задирают": озверелые, веселые ходят, в одних исподних рубахах, и дуют вовсю - аж волосы приподнимаются, развеваясь от силы, да щеки алеют и долго звенят от вибрации губы.
   А вот тоскливый, тянущий, влекущий и какой-то светло-грустный вой козы, похожей на мягкое сердце с тремя трубками-обрубками, торчащими из кожаного меха: движется и дрожит, как живая.. У плачущей козы рожек нету, а рожки живут отдельно - два выдолбленных древесных кусочка сложены и претуго обмотаны берестой... если из сухого можжевельника долбить, то рожок подлиннее будет и ной его сумрачнее, как тоска ночная в животе; а маленький березовый визгуночек поет светло-солнечно, играется точно хороводная любовь - чистая, бес поцелуйная, полудетская зазнобочка под сердечком...
   - _Слухач кличет няньку слышу колеса от полуночи._
   ...А вот игруньи на смыках. У мужиков луки крутые, тяжелые, а у девок - нежные, потешные... Лучок - изогнутую веточку с тремя тоненькими струноньками - прижимают вертикально, тетивой наружу, прилаживают промеж грудей, и потому гудение смычка получается таинственное, зазывно-горемычное, будто из самой утробы идет, от сердца, и у каждой гудочницы - свой тон, свой щекот и щебет отголосков... Идут девки в белых рубахах, тащат в руках огромные тяжелые венки, лентами по траве, гудят и заливаются на тысячу солнечных голосов, а вокруг рассыпается густо и понизу - как полчища цикад, как трескот саранчи - ровный шорох трещоток и ложек...
   Сегодня купалка, а завтра - межень... Завтра будет дочке горький день...
   Теперь я не только слышу, я вижу их - это белое, теплое белое море. Как пена шипящая, как хлопья черемухи, как рыхлая одурь цветочного мыла по зеленой волне идут, обтекая склоны холма, сотни, сотни стожаровых девок на гулянье, на звездное выданье - белое стадо, свежий снег юности. Тысячи, у каждой на голове веночек, в руке "луч" - факел. Пока незажженный.
   - _Старший птицебой кличет няньку вижу вдали четыре крупные повозки шестериками, движутся с севера._
   ...Растекается белое живое море круговоротами пены, хороводами-кольцами переваливает по склонам медленно-вязко, игрою пятен змеиных завораживает... Не дожидаясь посадниковой дочки, кое-где уж ключами горячими закипает праздник - звездочки желтых костров зажигаются в черной траве, и вскоре весь берег похож на послушное отражение стожаровых горних соцветий. Жирные усатые звезды жмурятся, шевелятся в небе, тонкими струйками разбрызгивают небесную пыльцу на непокрытые светлые головки, на кудрявые волны и тугие проборы, на плечи и груди в нечистых промокших рубахах...
   - _Стерх наезднику телеги с пшеницей прибыли можно пускать синичек._
   И через пару мгновений в волшебном эфире короткая фраза:
   - _Слухач кличет няньку чую железные крылья свистят._
   * * *
   Девки визжат и прыгают на красные щиты, полными пригоршнями швыряют смятые влажные цветочные головки, закидывая железных улыбающихся телохранителей ромашковым снегом; раздвигая щитами визжащую девичью толпу, Метанкины телохранители медленно, но верно продавливают дорожку в теплом человечьем море - посадникова дочка движется к вершине холма. Теперь ее ясно видно на многих экранах - серебристо-белая тонкая фигурка лучится от сияния жемчуга и крупных алмазов, усыпавших кокошник и плечи, отяготивших уши ласковым звоном...
   - _Слухач кличет няньку чую слабый гул._
   Стройна и прекрасна посадникова дочка - но видно, как прогибается шейка от тяжести драгоценной поднизи на густо умащенных волосах, как плети повисли ручки, скованные золотом грузных опястий, и пальцы сияют сплошным платиновым блеском перстней; кровавой игрою рубиновых искр охвачены руки, и бедра, и тонкий стан... Половину казны своей любящий Катома нагрузил на доченьку, как на тягловую кобылку.
   - _Слухач кличет няньку слышу неясный гул будто воздух сипит из кузнечных мехов._
   - Осы сожрали восковую печать, - поспешно прошептала Феклуша - Это воет перцовый туман, вырываясь из сосудов.
   Я покосился на спящего Язвеня:
   - Нянька кличет птицебоя Что птички?
   - _Птицебой няньке железных воронов пока не вижу._
   Снова смотрю на экраны, любуюсь боярской дочкой - она как лунный факел, как сахарная статуэтка в алмазных искорках, окружена двумя периметрами охраны. Внешний периметр - десяток червленых щитов, раздвигающих толпу. Внутренний периметр - непосредственное окружение. Стенька уже сообщил, что это наемники, переодетые в девичье платье (никому из мужчин нельзя прикасаться к Метанке, иначе девки вмиг растерзают обидчика). Вижу двух невысоких женщин, замотанных в белые бахромистые платки: с видимым усилием каждая из них катит перед собой разукрашенную бочку с праздничным медом. Бочки переваливается с трудом, внутри - немалая тяжесть, но замотанные коренастые девушки справляются, и ручки у них какие-то темные, волосатые..
   - Литвины, - поясняет Феклуша. - Переодетые наймиты.
   Бочки с хмельным пойлом - подарок посадника Катомы - как пара асфальтовых катков медленно поднимаются вверх по склону. Метанка, тихо сияя, плывет следом - ножек не видно под длинными полами одежд, и правда кажется, что боярышня скользит над травой. Следом за Метанкой - в полушаге позади, почти прижимаясь вплотную - гибкая худая девка в темно-сером, жемчужном платье: быстрые, кошачьи движения; толстая черная коса вдоль спины и такие же черные, но почему-то мужские сапоги мелькают из-под подола...
   - О, это великий воин! - слышу Феклушин голос. - Злославный наймит из Свирецкого Малограда, удалой тесович Косень. Косень по прозвищу Чика. Говорят, Катома платит ему дюжину гривен подневно!
   Нет, не легко придется Куруядовым слугам. Трое кречетов в речной воде, знаменитый Чика Косень, двое молчаливых и ловких литвинов... Плюс десять дружинников внешнего периметра... Плюс еще двадцать крепких мужиков на паре быстролетных ладей, припрятанных неподалеку чуть выше и ниже по течению Вручего ручья...
   Всхлипывают и замолкают жалейки, унывают и стихают кувиклы - Метанка уже на вершинке холма. Она поднимает ослепительно-белое личико с темными звездами глаз и что-то говорит. Мне не слышно, я наблюдаю лишь реакцию толпы: белое море расшитых сорочек вмиг начинает шуметь и раскачиваться, неправильными быстрыми кругами волнение расходится от вершины вниз, к подножиям Трещатова горба. Вдруг вспыхивает новая желтая звезда: они поджигают огромное деревянное колесо, обмотанное красно-белыми тряпками, и пускают его, как дымящееся оранжево-черное солнце, под откос. Прожигая гневные борозды в толпе, подпрыгивая к небу и разбрызгивая искры, девичье солнце рушится с берега в воды ручья, плюхает и шипит, вертится, продолжая гореть сверху, как широченный праздничный торт в тысячу свеч; но прежде чем колесо падает в реку, кто-то успевает зажечь факел, и даже три факела, липкий огнь быстро передается всей остальной толпе - и вот меркнущее в сумраке море начинает светиться множеством трепетных искр. Праздник в разгаре.
   - _Младший птицебой кличет няньку вижу двух птиц в источном окоеме!_ вдруг жарко выпалил дремлющий Язвень. И забормотал быстро-быстро, сухими губами залепетал: - _Приближаются быстро пока различить не могу что за птицы похожи на орлов!_
   - Какие уж там орлы, - невесело усмехнулся я. - И приглядываться нечего: ясно, что гвоздевраны летят. Сейчас начнут ладьи торпедировать, злодеи.
   Я протянул руку к земляной полке, вырезанной в стене, едва коснулся пальцами сосуда с любимым малиновым медом... Поднести к губам не успел.
   Началось кровавое Куруядово шоу.
   В темном вечернем небе внезапно и дико, красиво и страшно расцвел... огненный салют. На волшебных экранах вся эта красота видна с разных точек зрения, в глазах моих зарябило от ярого быстрого блеска пылающих злобных шутих, с бешеным визгом взлетевших в черное славянское небо, как разбуженные китайские драконы - тощие, кроваво-желтые струи ликующего огня.
   Ах как синхронно они начали действовать. Шутихи, спящие дивы-колодники и железные вороны сработали практически одновременно. На северном склоне холма девки, истошно визжа, еще валились в траву, закрывая обожженные лица и вытаращенные глаза, уже узревшие оживший ужас в трепетном зареве разбухающих фейерверков, уже разглядевшие черных чудовищ, восставших из-под земли; девки еще разбегались и давили друг друга, вцепляясь судорожно сведенными пальцами в землю, в волосы и подолы мокрых рубах, а на южном склоне вдоль черной воды уже стремительно неслись в полуметре над рябью волны - плоские, черные, с визгом хладного вздоха в зазубренных перьях, с беглыми искрами меж цепких когтей, невидимые во тьме, как грома над водой скользящие раскаты, как электрические скаты, плоские и смертоносные - пара атакующих гвоздевранов.
   Когда до черной курносой ладьи с желтым солнышком на парусе оставалась последняя дюжина саженей, пара птиц-истребителей внезапно распалась, ведущий вран остался на прежнем курсе и через секунду с визгом, и треском, и брызгами пламени врубился в левый борт неподвижного кораблика - врубился и тяжко пошел, пошел, глухо грохоча внутри, взламывая дощатые кости, вспарывая и дробя корабельные внутренности; через десять убийственных секунд, растеряв свистящую скорость, затупив лезвия крыл, с помятым клювом и заплывшим багровым глазом, выбился из противоположного борта наружу, на воздух, виляя, потряхиваясь и волоча обломленную стальную лапу, пошел к прибрежным кустам на разворот, на выход. Второй, ведомый, перед самым бортом ладьи, тяжко махнув крылами, взмыл выше легко, без усилий, мимолетом срезал толстую мачту, на миг скрылся в опавшем пузыре паруса, тут же пробил его и ушел дальше над водой, вверх по течению, навстречу второй, еще живой ладье - серо-зеленой, с бородачами Погорельца на борту.
   - До чего изящно работают, негодяи... - прошипела Феклуша. - Над самой волной провели птичек - и пробоину устроили почти у самой ватерлинии, в подлиз волны... Искусный оператор у этих воронов.