Страница:
— Олег! Ты где? — послышался голос Горина.
— Здесь я, Леха, под отбойником! Туточки!
— Кабель подключил?
— Ага.
Из-за угла вывернул Лешка. Морда красная, радостная, мокрая от пота, а в зубах сигарета и мне протягивает «Примину» целую.
— А я смотрю, что тебя нет там, где оставил. Грешным делом подумал, что ты пошёл кончать толстого.
— Кому он нужен? Сам помрёт от инфаркта. Ух ты! Ты где взял такое богатство? — спросил я, жадно прикуривая.
— Где взял, уже нет.
— Понял, не дурак.
— Кури и арбайтен, арбайтен!
— Яволь, герр гауптман!
Горин минут пять деловито полазил по ракете, по пусковой, что-то открывал, куда-то заглядывал. Потом кивнул мне.
— Пошли.
Во втором кунге, где сидел толстый с автоматом, была ГГС. Мы раскрыли дверь. Толстый насторожился, ствол на нас.
— Не боись, Маруся! Немцы далеко! Дай-ка мне микрофон.
— Что говоришь? — ствол по-прежнему на нас, но уже нет насторожённости во взгляде.
— Вон ту чёрную хреновину дай, говорю. Ай, спасибо, дорогой!
И уже в микрофон:
— Стартовая батарея! Готовность номер один! ОШ-10 пристыкован.
— Принято. Приступить к КФ. Горин и Маков ко мне! — раздался из динамика слегка хрипловатый, искажённый голос командира.
— Гусейнов! Адыль, Адыль?! — толстый выхватил у Горина микрофон и заметался по кунгу как курица. Пару раз ударился об аппаратуру головой и плечом.
— Дурень! Вот сбоку есть такая пимпочка, «тангента» называется. Нажал — говори, потом отпускай! — объяснил я ошалевшему воину новой освободительной армии Азербайджана. — Вот сюда жми, а сюда говори.
Воин Аллаха наконец-то справился с волнением и овладел техникой. Пульт ГГС взорвался азербайджанской скороговоркой.
— Якши, якши! — Толстый не только говорил в микрофон. Он жил разговором. Мимика, жесты, все свидетельствовало об этом.
— Я здесь остаюсь! — он повернулся к нам.
— Ну, парень, удачи тебе! Штаны береги! — Горин похлопал его по плечу. — Чтобы не случилось, ничего не трогай. Убьёт! Тут все заминировано.
У парня округлились глаза от страха.
— Ну что, старлей. Побежали?
— Побежали, кэп.
— Олег! У меня в заначке два литра коньяка есть, банка тушёнки. Если все закончится благополучно — ко мне.
— Я бы прямо сейчас начал.
— Ты второй раз за пятнадцать минут меня искушаешь. Прямо не человек, а змей какой-то.
— Так ты ведь тоже не Ева.
— Вот только не пустят ли нас после старта в расход?
— Не думаю. Без нас — это железо мёртвое.
— А Сергей?
— Он по пояс деревянный. Как памятник. Кроме как задницу лизать, больше ни на что не способен. Посмотрим.
Вот и оперзал. Оттолкнули охрану. С улицы толком не разглядеть в полумраке, только слышны голоса.
— Смирнитский — контроль функционирования проведён. Боечасть в норме.
— П-18. Провёл круговой поиск. Цель обнаружил. Азимут 300, дальность 100.
— Офицеру наведения. Цель номер один. Азимут 300, дальность 100.
— Смирнитский обнаружил цель номер один. Азимут 300, дальность 100, высота — 3? РС? — щёлкнули штурвалы.
— Петров (он за оператора РС по дальности). Есть цель по углу, азимуту, дальности. Цель без помех. Одиночная, скорость — ноль, высота — 3.
Из темноты раздался голос командира:
— Цель номер один одиночную уничтожить одной ракетой! Метод «К-3»!
Леха зашептал мне на ухо:
— Готова только одна — пятая.
— Смирнитский! Пятая — пуск! — снова раздался напряжённый голос командира.
Командир уставился в индикатор, рядом с ним Гусь. От экрана лица у них казались мёртвыми. Сине-зелёными. Повисла гробовая тишина. Слышно лишь, как шумят приборы, и стук собственного сердца гремит, шумит в ушах, струйки пота бегут по спине. Вдалеке раздался шум стартующей ракеты. Я вздрогнул от неожиданности.
Раздался голос Смирнитского.
— Цель уничтожена. Расход — одна.
— Ну что, попал?! — Гусь напряжённо вглядывался в полумрак на Смирнитского, затем на командира.
— Отбой готовности личному составу. Собраться в курилке, — командир встал со своего кресла и потянулся, разминая спину.
— Ну что, попал? Говори, попал или нет?! — Гусь подпрыгивал от нетерпения.
— Попал. Радуйтесь! — командир был мрачен.
Леха включил свет. Мимо меня пронёсся радостный Гусь — за ним спешила вся наша-его охрана. Распахнул дверь на улицу. Споткнулся, с трудом удержался на ногах и что-то закричал. От радостных криков победителей и стрельбы в воздух заломило в ушах.
— Ну что, пошли получать награды! — голос командира звучал громко, еле перекрывая шум на улице, но было видно, что он устал. Мы все устали от этого налёта и этой жизни.
Снаружи ослепительный свет резал глаза. Неподалёку была расположена беседка-курилка, оплетённая виноградом. Рядом танцевали победители, лихо вскидывали полусогнутые руки к груди, стучали в бубны. Забавно. Это же надо, на войну и с бубнами! Ну, артисты! Для них война что-то вроде развлекаловки. В воздух периодически кто-то на радостях стрелял из автомата, выпуская целый магазин.
Собрались все наши в курилке. Откуда-то появилась пачка «Верблюда» — «Кэмела». Пустили по кругу.
Леха сидел рядом со мной, и так ненавязчиво, непринуждённо положил полупустую пачку к себе в карман.
Все сидели и курили молча. Никто не проронил ни слова. Не было обычной радости, как обычно после старта. Зампотеха не было.
Командир внимательно смотрел в сторону ДЭСки.
— Идёт, — облегчённо вздохнул Боб. — Не тронули звери.
Зампотех шёл, вытирая руки ветошью, куртка была обрызгана машинным маслом.
— М-да, а могла бы не взлететь!
— Если бы дизеля не запустились или заглохли, то намотали бы нам кишки на шею. Тьфу!
Тут до всех дошло, что могло бы быть, если бы зампотех не запустил полуразвалившиеся дизельные установки. Судя по его испачканной форме, мы были на грани этого. Пока пронесло. Посмотрим, что дальше из этого роя получится.
— Слышишь, Олег, а толстый так и сидит в кунге. Надо бы посмотреть, может и украдёт чего-нибудь. За этими воинами Аллаха нужен глаз да глаз, — Леха встал, затянулся и одним щелчком умело отправил окурок в урну. — Скорее всего в кунге придётся дезинфекцию делать. Штаны у него, наверное, воняют.
— Командир, мы до старта и обратно.
— Только быстро.
Мы быстрым шагом дошли до места старта. Ракеты на привычном месте не было. Опалённая земля, обгоревшая, обуглившаяся местами краска. Все это мы уже видели, и когда-то радовались этим стартам, мазали себе, друг другу лица, руки этой сажей, копотью, остатками смазки. Сейчас не было восторга. Только усталость и опустошённость. Выжили — и ладно.
На полу кунга лежал толстый Адыль. Руки закрыли голову, он не шевелился. Автомат валялся на полу.
Глава третья
— Эй, киши, ты живой, али как? — Леха для надёжности даже легонько ткнул его ботинком.
Руки Толстого начали шарить вокруг. Видать автомат ищет, голову от пола не поднимает, глаза не открывает.
— Ну его к лешему! Леха, не трогай его. Живой он, только без памяти.
— Не буду, только автомат для верности разряжу.
Алексей взял автомат — тот не стоял на предохранителе. Отстегнул магазин, передёрнул затвор, из него вылетел целёхонький патрон. Для верности Леха подобрал его и быстренько, используя тыльную часть патрона, разрядил весь магазин прямо на пол кунга, потом забросил автомат и магазин в угол, подальше от владельца. При каждом падении очередного патрона на пол Адыль вздрагивал, закрывая голову. Тело тряслось, и по нему прокатывались волны жира.
Я нагнулся к горе-боевику.
— Эй, Адыль! — слегка ударил ладонью по толстой морде, тот замычал что-то невразумительное. — Кончилась война. Бери шинель, пошли домой.
— А-а-а! — Адыль поднял голову и посмотрел на нас мутным, ничего не понимающим взором. — А где он?!
— Кто он? — мы не поняли, что это он городит.
— Ракета взорвался! Я совсем умер!
Тут до нас дошло, что почувствовал неопытный человек, находясь в десятке метров от пусковой при старте.
Мы ржали во весь голос, от всей души смеялись. Смех грозил разорвать наши рты до ушей, мышцы живота болели от напряжения. Постепенно смех угасал, но это происходило в силу физических причин, из-за болей. Мы ещё долго посмеивались, похихикивали.
Превозмогая боль в теле и душивший нас смех, я выдавил из себя:
— Вставай, киши!
— Ай, нет! Я немного здесь ещё полежу, — и жирный, потный Адыль вновь уткнулся мордой в пол и обхватил голову руками.
К своим шли молча. Смех нас истощил. Да и не смех это был, а истерика — ржачка.
В беседке шла оживлённая беседа. Смысл был один: попали или не попали. Боб молчал, был хмур и сосредоточен. На входе появилась фигура Ходжи.
— Все здесь?
— Да.
— Сейчас подойдёт командующий армией господин Гусейнов. Никому не расходится.
— Куда же мы с подводной лодки денемся?
— Какая подводная лодка? — Ходжи не понял и напрягся.
— Куда мы безоружные уйдём? А лодка — это метафора. Врубился?
— Не надо никаких метафор и лодок. Вам понятно?
— Яснее ясного.
— Что ещё этому уроду надо? — слышалось ворчанье со всех сторон.
— Хочет поблагодарить от имени командования и вручить ордена и ценные подарки за отличную службу! — я вставил свои «три копейки».
— Ага, по девять грамм в брюхо! — раздалось слева.
— Господи. Как все это надоело, скорее бы свалить в Россию, обрыдли эти черти со своими дурными разборками!
— Гляди, чтобы тебя в «цинке» не отправили!
— Тьфу на тебя, дубина!
— Тихо! Вождь говорить будет, — прошептал кто-то впереди.
Конвоиры уже не толкались. Не били никого. Все было чинно и вежливо. Напоминало митинг на каком-то заводе. Вот приехал большой начальник, он сейчас нам расскажет о необходимости качественного труда на благо Родины!
Гусейнов, наверное, точно произвёл себя в генералы. Он надулся как петух. И начал рассказывать про то, какие мы молодцы! Какое большое дело мы сделали в освободительной борьбе против иноземных захватчиков и т. д.
А в конце своей речи он призвал нас пачками записываться в ряды славного народно-освободительного войска. Обещал всевозможные блага. В том числе и повышение звания на две ступени сразу. Значит, я могу в одночасье стать майором. Негусто. В следующем году мне и так капитана получать, а Бобу он сразу генерал-майора присваивает!
Мне вспомнился эпизод из кинофильма «Свадьба в Малиновке». Когда Попандопуло пихал попу нарисованные деньги и приговаривал: «Бери, я себе ещё нарисую!»
Вся эта речь напоминала дешёвый фарс. Добровольцев не нашлось. Затем Гусь ещё раз обратился к Бобу:
— Василий Степанович! Я предлагаю вам возглавить дивизию, звание генерала гарантирую через три дня.
Боб, не задумываясь, сказал фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь:
— Я принимаю присягу только один раз! — при этом он посмотрел на Модаева.
В словах командира не было дешёвого пафоса, как в речи Гусейнова, простые слова, которые сказал простой мужик, простой офицер. Подполковников в Советской Армии было много, а вот таких, как Боб, наверное, мало.
— Эй, а где обещанные деньги? — с места весело крикнул Горин.
— Какие деньги? — Гусейнов явно недоумевал.
— За старт. По пять тысяч долларов каждому. А командиру — двадцать штук. Итого девяносто пять тысяч. Мы считать умеем! Неужто запамятовал, генерал?
— Село не уничтожено, а поэтому никаких денег не будет! — отрезал Гусь. — Нужны деньги — идите ко мне. Я щедро оплачу ваш труд.
— Брехня все это! — Алексей состроил обиженную мину. — Если уж за старт не заплатили, то за наёмничество и подавно! Модаев! Тебя обманули! Иди назад! — Горин откровенно потешался на Серёгой-предателем.
— Горин! Не паясничай! — голос командира дивизиона был строг.
— Понял! Умолкаю! Но обидно, они тут деньги обещали, и тут же обманули. У, козлы!
Затем банда Гусейнова удалилась. Ушёл с ними и бывший старший лейтенант Модаев Сергей Николаевич.
Уходил он, потупив голову, с налившимся кровью лицом, в руке у него был ПМ. Из этого пистолета убили прапорщика Морозко.
Как ты со всем этим теперь сможешь жить, Серёга-предатель?
После того как они ушли, все зашумели. Командир поднял руку вверх, призывая к вниманию:
— Товарищи офицеры!
— Тихо, командир говорить будет!
— То, что сейчас здесь произошло — ЧП! И вы все это прекрасно осознаете. Самовольный, несанкционированный пуск ракеты. Что будет со мной, я не знаю. Готов полностью отвечать за свои действия. Но я сохранил свой личный состав, как мог сберёг вверенное вооружение, технику, имущество. Сейчас всех попрошу полчаса перекурить, сходить в туалет и начать вновь нести боевое дежурство.
— Товарищ подполковник, мы все за вас вступимся! — неслось из толпы.
— Мы напишем рапорта, что и как здесь было!
— Если бы не вы, так нас бы здесь уже всех расстреляли!
— Вон пусть у майора Иванова спросят!
— Да ничего не будет!
— Тихо, товарищи офицеры. Дежурной смене на своих рабочих местах быть через тридцать минут. Все. Разойдись! Маков! Они перерезали провода. Вынос для радио тоже разбили. Сколько времени надо для восстановления связи?
— Минут десять и связь будет «на соплях». С остальным надо подробнее разбираться.
— Ладно, делай, только раньше меня ничего никому не докладывай.
— Есть.
Я начал восстанавливать проводную связь. Ещё хорошо, что защитники не сильно порезвились, орудуя ножами. А вот если бы из автомата полоснули! Побоялись.
Через десять минут командир по телефону доложил в штаб полка, дивизии, а затем и в штаб армии о происшедшем. Они уже, оказывается, мчались к нам. Был зафиксирован старт ракет, но не было объяснений. Связи с нами не было.
Нас всех рассортировали и опрашивали, допрашивали, стращали, пугали. Передавали по конвейеру. От особистов — прокурятам, от тех — замполитам, потом просто офицерам штаба армии — инженерам, затем опять особистам, и т. д.
Изуверство тех, кто нас допрашивал, было на сродни измывательствам ополченцев, которые были здесь недавно.
Нас пугали уголовным кодексом, нарушением Устава, нарушением правил несения боевого дежурства. Если верить всем этим страшилкам, получалось, что каждому из нас грозило лет по сорок, но у нас в стране больше пятнадцати не дают, так что по двадцать пять скостят!
По всем раскладкам тех, кто нас допрашивал, мы все должны были умереть здесь в едином порыве, но не допустить пуска ракеты, не говоря уже про захват КП и стартовых позиций.
От всех разумных доводов они отмахивались.
Эти приехавшие умники от нас допытывались, почему же никто не организовал преследование и захват банды? Этот вопрос вызывал у всех истеричный смех. Тогда они попытались сами организовать преследование. Они даже связались с местной милицией, те просто бросили трубку. И только поняв тщетность своих попыток, они успокоились, правда, попытались все свалить на нас. Мы все устали от этих допросов, издевательств как со стороны партизан, так и со стороны официальных властей.
Многие из приехавших отлично понимали, что никто не будет заниматься поисками и наказанием Гусейнова и его компании. Российские части находились на территории чужого государства, которое нас ненавидело всеми фибрами своей кавказской души. И мы, как офицеры, верные присяге, несли службу, которая, по большому счёту, абсолютно никому была не нужна. Родина о нас вспомнила только для того, чтобы скрыть свой позор.
Многие офицеры разъехались по своим национальным квартирам. Некоторые даже заняли руководящие посты в министерствах обороны своих республик. Сами присылали письма об этом. Только нам Россия приказала оставаться здесь и нести службу, что мы исправно и делали.
Многие республики бывшего Союза уже заявили, что видят Россию в качестве потенциального противника и строят свою политику на противодействии ей. Скоро будем воевать с бывшими сослуживцами. Кто думал, что такое может произойти!
Особое внимание в ходе расследования, конечно, уделялось фигуре Модаева. Теперь все были под подозрением, а вдруг ты тоже предатель? Пару человек увезли в штаб армии. Одного, с которым он учился, и второго, кто имел несчастье быть с Модаевым соседом по лестничной площадке. Часто вместе выпивали. Вот так-то, выпил с соседом, а оказалось, что предал Родину!
На следующий день пришёл приказ министра обороны России о расформировании нашей части. Все мы должны были сдать технику, вооружение, имущество прибывающим эвакуационным командам, все, что нельзя демонтировать в трехдневный срок, специально прибывшие сапёры должны были взорвать.
До того, пока не вывезли последнею ракету и блок аппаратуры, с нами постоянно находились представители прокуратуры и особого отдела. Они во все глаза смотрели, не замышляем ли мы, чего доброго, украсть что-нибудь. Было противно и мерзко. Поэтому частенько все прикладывались к своим и чужим запасам спиртного.
Так как обслуживать больше было нечего, остатки казённого спирта выпили в рекордно кратчайшие сроки. Потом вспомнили и про коньяк. Достали и выпили все, что было.
По ходу сдачи все должны были прибыть в штаб армии, получить предписания к новым местам службы и отбыть. С каждого из нас все кому не лень взяли подписки о неразглашении того ЧП — позора, который произошёл.
Батю, по слухам, взяли под стражу, но после вмешательства командующего армией выпустили. Его судьба для всего личного состава оставалась неопределённой. Наша, впрочем, тоже.
Я, как связист, должен был уезжать в числе последних.
Вот и уехал!..
Несколько дней назад двое наших, что сидели в другом конце коридора, напали на охранника — их застрелили. Нет больше ни Кости Сергеева, ни Мишки Александрова. Нет их и все. После этого нас стали жестоко избивать.
Слышны шаги по коридору. Идут двое. Странно, не слышно звука волочащегося тела. Обычно нас по очереди выводили на допрос, затем по одному затаскивали в камеру, бросали, брали другого. Когда было четверо, было легче. Пока дойдёт до тебя очередь в этой «карусели» пыток успеешь немного отдохнуть, восстановить силы — и физические и душевные. А сейчас не слышно, что тащат полумёртвое тело Витьки Богданова.
Уроженец Красноярска, выпускник училища 1991 года, лейтенант Богданов был захвачен вместе с нами. Его, как самого молодого, командиры оставили для сдачи техники и вооружения. Дурдом, конечно, но теперь Витек мой сосед по камере. Он невысокого роста, сухой, хороший спортсмен, как всякий холостой лейтенант — бабник, не дурак выпить. В наш славный коллектив влился быстро, и вместе со всеми тащил нелёгкую лямку БД (боевого дежурства). Он и в мирной жизни не отличался особой говорливостью, сейчас почти замолчал, только матерится отчаянно. Неужели кончили Витька? Похоже, что моя очередь.
Сопротивляться глупо. Свою долю боли я уже получил сегодня. Если Виктора убили, значит и моя судьба такова. При одном условии, если не соглашусь. Соглашусь обучать их ополченцев — выживу. Троих моих товарищей уже убили, значит, и мой черёд пришёл.
А как раньше было! Нас привезли. Поначалу Гусейнов с нами пытался играть в интеллектуала. Он вёл себя как барин. Кормёжка два дня была хорошая, коньяк тоже присутствовал. Однажды он пришёл в особенно благодушном настроении.
— О, как мои друзья поживают?
Мы молчали. Что говорить? Потом начался обычный словесный понос. Гусейнов разорялся о независимости, о долге, патриотизме.
— Вы можете все получить от меня. Хотите деньги, власть, оружие, женщин, квартиры, машины? А также у меня для вас есть маленький сюрприз.
Он полез в карман и достал пакеты с порошком. Они были небольшие по размеру, но различные по цвету. Мы поначалу даже не поняли, что это такое.
— Угощайтесь! — Гусейнов широким жестом высыпал все это на стол.
— А что это? — мы были в недоумении.
— Товар высшего качества! — Гусейнов был горд. — Хочешь «777», хочешь «999», но это очень дорого! Выбирайте!
— Это что, наркотики?
— Я же говорю — товар высшего качества, я первый, к кому он из-за «бугра» попадает! Не хотите быть инструкторами, не ходите. Не надо! Будьте курьерами! Сейчас границ нет, вас — офицеров — никто досматривать не будет! Это же деньги. Несколько таких поездок, и вам не надо ни работать, ни служить до конца жизни! Риска никакого, здесь мы вас посадим в самолёт или поезд, пара пакетов, а там вас встретят! И все!
— Точно все! Крест на жизни, карьере. Лет десять! И все! Делов-то! — я был взбешён.
— А наркота откуда? — поинтересовался Виктор.
— А тебе зачем?
— Просто так.
— А ты как думаешь? — Гусейнов проверял нас.
— Элементарно. Наркота поступает из Ирана, малая часть из Турции.
— А почему так думаешь? — Гусейнов настаивал.
— Турция претендует на цивилизованную страну. Там и спецслужб импортных много, а вот Иран больше закрытая страна, плюс исламский фактор. А вы пытаетесь проводить боевые действия под зелёным знаменем пророка. И как пить дать, сами пытаетесь выращивать всю эту гадость где-нибудь. Может даже и войнушку начали из-за наркоты?
— А это ты с чего взял?
— Чутьё!
— В общем-то, ты прав. Товар я получаю из Ирана. А там какой хочешь. Хочешь самый чистый — афганский, пакистанский, ну и, конечно, наш есть, местный. Понимаешь, армян поддерживают армяне по всему миру.
— У них это неплохо получается! — заметил я прикуривая сигарету.
— Пока! Пока получается! — уточнил Гусейнов. — Тем не менее, с нами многие страны и отдельные шейхи, миллионеры. Не всегда можно переправить деньги, оружие, форму, вот и переправляют товар. Я получаю его по тысяче долларов за килограмм — это высшего качества, низкосортный можно центнерами за бесценок. А в Москве — от тридцати-сорока тысяч за килограмм. Чистой прибыли до четырехсот процентов! Неплохой бизнес, а?
— Здорово получается! Здесь неверных убиваете, а в России ты убиваешь неверных наркотиками. Круто! — я тоже философствовал. — А война началась не из-за наркотиков?
— Это тоже.
— Как?
— У меня, у нас там были небольшие поля, плантации, и вот эти макаки не захотели уйти! Такой бизнес начинался! Тьфу! — он выругался по-азербайджански, что-то про гнусных шакалов и грязных обезьян.
— Облом за обломом! — Витя подначивал Гусейнова.
— Да, уж! — Гусейнов заново переживал свою утрату.
— И много полей потеряли?
— Около пятидесяти! Такие деньги люди вложили, я сам вложил все! И вот я стал нищим! Ну, ничего, они ещё за это заплатят! Они уничтожили мои поля! — Гусейнов грохнул кулаком по столу. — Грязные собаки!
— Круто! Так вся эта война из-за наркоты!
— Не только. Не только! Власть! Вот из-за чего все войны. Будет власть — будут деньги, будут деньги — будет власть. Одно от другого неотделимо, все как сиамские близнецы. И ничто меня не остановит на этом пути. Я — избранный!
— Здравствуй, паранойя! — Витя усмехнулся.
Я пнул его под столом.
— Не дёргайся, Маков, я уже от многих это слышал. И где они? — Гусейнов перегнулся через стол. — Иных уж нет, а те далече! Ха-ха-ха! Гениальность никто никогда не понимал из современников. Ни Вашингтона, ни Гранта, ни вашего Ленина. Зато потом их деяниями восхищались и ужасались все! Я предлагаю вам разделить это бремя. Да, сейчас нам сложно, но в моё дело готовы вкладывать миллионы долларов. Я неплохо готов оплачивать ваши услуги.
— Как Модаеву?
— Он своё получил. Он — пацан! Но он нужен! Пока нужен, — Гусейнов скривился.
Потом он начал нести прочую чушь об избранности азербайджанского народа, что он сам избран пророком и судьбой, и прочую ерунду. Зрачки его были неестественно расширены. Сам он побледнел, пот катился градом. Типичные признаки употребления наркотиков. А может, просто одержимый фанатик? Я не доктор. Вскрытие покажет!
Голова болит. Вспоминать и переживать заново больно, тяжело. Мне стало уже все безразлично. Господи, как я устал! Дай мне силы сдохнуть!
Дверь распахивается. В проёме стоят двое. Я шагаю вперёд, протягиваю руки, их сковывают наручниками. Это, оказывается, целая наука, как сковывать наручниками-браслетами руки. Можно просто захлестнуть на запястьях, можно потом додавить так, что кровь не будет поступать в кисти рук, и муки начинаются адские. Кисти синеют, и выворачивает от боли все руки. Можно защёлкнуть их выше кистей, на предплечьях, сильно, при этом заставить кулаки сжать. Через десять минут кулаки разжать уже не сможешь, и будешь лезть на стенку от боли и орать благим матом. Интересно, откуда эти крестьяне и преподаватели школ научились таким премудростям?
Меня проводят по большому длинному коридору, я раньше подсчитал — пятьдесят шагов, затем поворот налево — ещё семь шагов, дверь — здесь раньше было что-то вроде тренажёрного зала, штанги, гири, самодельные тренажёры, манекены, доски с нарисованными человеческими контурами, истыканные ножами, — это наша пыточная.
— Здесь я, Леха, под отбойником! Туточки!
— Кабель подключил?
— Ага.
Из-за угла вывернул Лешка. Морда красная, радостная, мокрая от пота, а в зубах сигарета и мне протягивает «Примину» целую.
— А я смотрю, что тебя нет там, где оставил. Грешным делом подумал, что ты пошёл кончать толстого.
— Кому он нужен? Сам помрёт от инфаркта. Ух ты! Ты где взял такое богатство? — спросил я, жадно прикуривая.
— Где взял, уже нет.
— Понял, не дурак.
— Кури и арбайтен, арбайтен!
— Яволь, герр гауптман!
Горин минут пять деловито полазил по ракете, по пусковой, что-то открывал, куда-то заглядывал. Потом кивнул мне.
— Пошли.
Во втором кунге, где сидел толстый с автоматом, была ГГС. Мы раскрыли дверь. Толстый насторожился, ствол на нас.
— Не боись, Маруся! Немцы далеко! Дай-ка мне микрофон.
— Что говоришь? — ствол по-прежнему на нас, но уже нет насторожённости во взгляде.
— Вон ту чёрную хреновину дай, говорю. Ай, спасибо, дорогой!
И уже в микрофон:
— Стартовая батарея! Готовность номер один! ОШ-10 пристыкован.
— Принято. Приступить к КФ. Горин и Маков ко мне! — раздался из динамика слегка хрипловатый, искажённый голос командира.
— Гусейнов! Адыль, Адыль?! — толстый выхватил у Горина микрофон и заметался по кунгу как курица. Пару раз ударился об аппаратуру головой и плечом.
— Дурень! Вот сбоку есть такая пимпочка, «тангента» называется. Нажал — говори, потом отпускай! — объяснил я ошалевшему воину новой освободительной армии Азербайджана. — Вот сюда жми, а сюда говори.
Воин Аллаха наконец-то справился с волнением и овладел техникой. Пульт ГГС взорвался азербайджанской скороговоркой.
— Якши, якши! — Толстый не только говорил в микрофон. Он жил разговором. Мимика, жесты, все свидетельствовало об этом.
— Я здесь остаюсь! — он повернулся к нам.
— Ну, парень, удачи тебе! Штаны береги! — Горин похлопал его по плечу. — Чтобы не случилось, ничего не трогай. Убьёт! Тут все заминировано.
У парня округлились глаза от страха.
— Ну что, старлей. Побежали?
— Побежали, кэп.
— Олег! У меня в заначке два литра коньяка есть, банка тушёнки. Если все закончится благополучно — ко мне.
— Я бы прямо сейчас начал.
— Ты второй раз за пятнадцать минут меня искушаешь. Прямо не человек, а змей какой-то.
— Так ты ведь тоже не Ева.
— Вот только не пустят ли нас после старта в расход?
— Не думаю. Без нас — это железо мёртвое.
— А Сергей?
— Он по пояс деревянный. Как памятник. Кроме как задницу лизать, больше ни на что не способен. Посмотрим.
Вот и оперзал. Оттолкнули охрану. С улицы толком не разглядеть в полумраке, только слышны голоса.
— Смирнитский — контроль функционирования проведён. Боечасть в норме.
— П-18. Провёл круговой поиск. Цель обнаружил. Азимут 300, дальность 100.
— Офицеру наведения. Цель номер один. Азимут 300, дальность 100.
— Смирнитский обнаружил цель номер один. Азимут 300, дальность 100, высота — 3? РС? — щёлкнули штурвалы.
— Петров (он за оператора РС по дальности). Есть цель по углу, азимуту, дальности. Цель без помех. Одиночная, скорость — ноль, высота — 3.
Из темноты раздался голос командира:
— Цель номер один одиночную уничтожить одной ракетой! Метод «К-3»!
Леха зашептал мне на ухо:
— Готова только одна — пятая.
— Смирнитский! Пятая — пуск! — снова раздался напряжённый голос командира.
Командир уставился в индикатор, рядом с ним Гусь. От экрана лица у них казались мёртвыми. Сине-зелёными. Повисла гробовая тишина. Слышно лишь, как шумят приборы, и стук собственного сердца гремит, шумит в ушах, струйки пота бегут по спине. Вдалеке раздался шум стартующей ракеты. Я вздрогнул от неожиданности.
Раздался голос Смирнитского.
— Цель уничтожена. Расход — одна.
— Ну что, попал?! — Гусь напряжённо вглядывался в полумрак на Смирнитского, затем на командира.
— Отбой готовности личному составу. Собраться в курилке, — командир встал со своего кресла и потянулся, разминая спину.
— Ну что, попал? Говори, попал или нет?! — Гусь подпрыгивал от нетерпения.
— Попал. Радуйтесь! — командир был мрачен.
Леха включил свет. Мимо меня пронёсся радостный Гусь — за ним спешила вся наша-его охрана. Распахнул дверь на улицу. Споткнулся, с трудом удержался на ногах и что-то закричал. От радостных криков победителей и стрельбы в воздух заломило в ушах.
— Ну что, пошли получать награды! — голос командира звучал громко, еле перекрывая шум на улице, но было видно, что он устал. Мы все устали от этого налёта и этой жизни.
Снаружи ослепительный свет резал глаза. Неподалёку была расположена беседка-курилка, оплетённая виноградом. Рядом танцевали победители, лихо вскидывали полусогнутые руки к груди, стучали в бубны. Забавно. Это же надо, на войну и с бубнами! Ну, артисты! Для них война что-то вроде развлекаловки. В воздух периодически кто-то на радостях стрелял из автомата, выпуская целый магазин.
Собрались все наши в курилке. Откуда-то появилась пачка «Верблюда» — «Кэмела». Пустили по кругу.
Леха сидел рядом со мной, и так ненавязчиво, непринуждённо положил полупустую пачку к себе в карман.
Все сидели и курили молча. Никто не проронил ни слова. Не было обычной радости, как обычно после старта. Зампотеха не было.
Командир внимательно смотрел в сторону ДЭСки.
— Идёт, — облегчённо вздохнул Боб. — Не тронули звери.
Зампотех шёл, вытирая руки ветошью, куртка была обрызгана машинным маслом.
— М-да, а могла бы не взлететь!
— Если бы дизеля не запустились или заглохли, то намотали бы нам кишки на шею. Тьфу!
Тут до всех дошло, что могло бы быть, если бы зампотех не запустил полуразвалившиеся дизельные установки. Судя по его испачканной форме, мы были на грани этого. Пока пронесло. Посмотрим, что дальше из этого роя получится.
— Слышишь, Олег, а толстый так и сидит в кунге. Надо бы посмотреть, может и украдёт чего-нибудь. За этими воинами Аллаха нужен глаз да глаз, — Леха встал, затянулся и одним щелчком умело отправил окурок в урну. — Скорее всего в кунге придётся дезинфекцию делать. Штаны у него, наверное, воняют.
— Командир, мы до старта и обратно.
— Только быстро.
Мы быстрым шагом дошли до места старта. Ракеты на привычном месте не было. Опалённая земля, обгоревшая, обуглившаяся местами краска. Все это мы уже видели, и когда-то радовались этим стартам, мазали себе, друг другу лица, руки этой сажей, копотью, остатками смазки. Сейчас не было восторга. Только усталость и опустошённость. Выжили — и ладно.
На полу кунга лежал толстый Адыль. Руки закрыли голову, он не шевелился. Автомат валялся на полу.
Глава третья
— 10 -
— Алексей, вроде не пахнет, — я потянул носом воздух.— Эй, киши, ты живой, али как? — Леха для надёжности даже легонько ткнул его ботинком.
Руки Толстого начали шарить вокруг. Видать автомат ищет, голову от пола не поднимает, глаза не открывает.
— Ну его к лешему! Леха, не трогай его. Живой он, только без памяти.
— Не буду, только автомат для верности разряжу.
Алексей взял автомат — тот не стоял на предохранителе. Отстегнул магазин, передёрнул затвор, из него вылетел целёхонький патрон. Для верности Леха подобрал его и быстренько, используя тыльную часть патрона, разрядил весь магазин прямо на пол кунга, потом забросил автомат и магазин в угол, подальше от владельца. При каждом падении очередного патрона на пол Адыль вздрагивал, закрывая голову. Тело тряслось, и по нему прокатывались волны жира.
Я нагнулся к горе-боевику.
— Эй, Адыль! — слегка ударил ладонью по толстой морде, тот замычал что-то невразумительное. — Кончилась война. Бери шинель, пошли домой.
— А-а-а! — Адыль поднял голову и посмотрел на нас мутным, ничего не понимающим взором. — А где он?!
— Кто он? — мы не поняли, что это он городит.
— Ракета взорвался! Я совсем умер!
Тут до нас дошло, что почувствовал неопытный человек, находясь в десятке метров от пусковой при старте.
Мы ржали во весь голос, от всей души смеялись. Смех грозил разорвать наши рты до ушей, мышцы живота болели от напряжения. Постепенно смех угасал, но это происходило в силу физических причин, из-за болей. Мы ещё долго посмеивались, похихикивали.
Превозмогая боль в теле и душивший нас смех, я выдавил из себя:
— Вставай, киши!
— Ай, нет! Я немного здесь ещё полежу, — и жирный, потный Адыль вновь уткнулся мордой в пол и обхватил голову руками.
К своим шли молча. Смех нас истощил. Да и не смех это был, а истерика — ржачка.
В беседке шла оживлённая беседа. Смысл был один: попали или не попали. Боб молчал, был хмур и сосредоточен. На входе появилась фигура Ходжи.
— Все здесь?
— Да.
— Сейчас подойдёт командующий армией господин Гусейнов. Никому не расходится.
— Куда же мы с подводной лодки денемся?
— Какая подводная лодка? — Ходжи не понял и напрягся.
— Куда мы безоружные уйдём? А лодка — это метафора. Врубился?
— Не надо никаких метафор и лодок. Вам понятно?
— Яснее ясного.
— Что ещё этому уроду надо? — слышалось ворчанье со всех сторон.
— Хочет поблагодарить от имени командования и вручить ордена и ценные подарки за отличную службу! — я вставил свои «три копейки».
— Ага, по девять грамм в брюхо! — раздалось слева.
— Господи. Как все это надоело, скорее бы свалить в Россию, обрыдли эти черти со своими дурными разборками!
— Гляди, чтобы тебя в «цинке» не отправили!
— Тьфу на тебя, дубина!
— Тихо! Вождь говорить будет, — прошептал кто-то впереди.
Конвоиры уже не толкались. Не били никого. Все было чинно и вежливо. Напоминало митинг на каком-то заводе. Вот приехал большой начальник, он сейчас нам расскажет о необходимости качественного труда на благо Родины!
Гусейнов, наверное, точно произвёл себя в генералы. Он надулся как петух. И начал рассказывать про то, какие мы молодцы! Какое большое дело мы сделали в освободительной борьбе против иноземных захватчиков и т. д.
А в конце своей речи он призвал нас пачками записываться в ряды славного народно-освободительного войска. Обещал всевозможные блага. В том числе и повышение звания на две ступени сразу. Значит, я могу в одночасье стать майором. Негусто. В следующем году мне и так капитана получать, а Бобу он сразу генерал-майора присваивает!
Мне вспомнился эпизод из кинофильма «Свадьба в Малиновке». Когда Попандопуло пихал попу нарисованные деньги и приговаривал: «Бери, я себе ещё нарисую!»
Вся эта речь напоминала дешёвый фарс. Добровольцев не нашлось. Затем Гусь ещё раз обратился к Бобу:
— Василий Степанович! Я предлагаю вам возглавить дивизию, звание генерала гарантирую через три дня.
Боб, не задумываясь, сказал фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь:
— Я принимаю присягу только один раз! — при этом он посмотрел на Модаева.
В словах командира не было дешёвого пафоса, как в речи Гусейнова, простые слова, которые сказал простой мужик, простой офицер. Подполковников в Советской Армии было много, а вот таких, как Боб, наверное, мало.
— Эй, а где обещанные деньги? — с места весело крикнул Горин.
— Какие деньги? — Гусейнов явно недоумевал.
— За старт. По пять тысяч долларов каждому. А командиру — двадцать штук. Итого девяносто пять тысяч. Мы считать умеем! Неужто запамятовал, генерал?
— Село не уничтожено, а поэтому никаких денег не будет! — отрезал Гусь. — Нужны деньги — идите ко мне. Я щедро оплачу ваш труд.
— Брехня все это! — Алексей состроил обиженную мину. — Если уж за старт не заплатили, то за наёмничество и подавно! Модаев! Тебя обманули! Иди назад! — Горин откровенно потешался на Серёгой-предателем.
— Горин! Не паясничай! — голос командира дивизиона был строг.
— Понял! Умолкаю! Но обидно, они тут деньги обещали, и тут же обманули. У, козлы!
Затем банда Гусейнова удалилась. Ушёл с ними и бывший старший лейтенант Модаев Сергей Николаевич.
Уходил он, потупив голову, с налившимся кровью лицом, в руке у него был ПМ. Из этого пистолета убили прапорщика Морозко.
Как ты со всем этим теперь сможешь жить, Серёга-предатель?
После того как они ушли, все зашумели. Командир поднял руку вверх, призывая к вниманию:
— Товарищи офицеры!
— Тихо, командир говорить будет!
— То, что сейчас здесь произошло — ЧП! И вы все это прекрасно осознаете. Самовольный, несанкционированный пуск ракеты. Что будет со мной, я не знаю. Готов полностью отвечать за свои действия. Но я сохранил свой личный состав, как мог сберёг вверенное вооружение, технику, имущество. Сейчас всех попрошу полчаса перекурить, сходить в туалет и начать вновь нести боевое дежурство.
— Товарищ подполковник, мы все за вас вступимся! — неслось из толпы.
— Мы напишем рапорта, что и как здесь было!
— Если бы не вы, так нас бы здесь уже всех расстреляли!
— Вон пусть у майора Иванова спросят!
— Да ничего не будет!
— Тихо, товарищи офицеры. Дежурной смене на своих рабочих местах быть через тридцать минут. Все. Разойдись! Маков! Они перерезали провода. Вынос для радио тоже разбили. Сколько времени надо для восстановления связи?
— Минут десять и связь будет «на соплях». С остальным надо подробнее разбираться.
— Ладно, делай, только раньше меня ничего никому не докладывай.
— Есть.
Я начал восстанавливать проводную связь. Ещё хорошо, что защитники не сильно порезвились, орудуя ножами. А вот если бы из автомата полоснули! Побоялись.
Через десять минут командир по телефону доложил в штаб полка, дивизии, а затем и в штаб армии о происшедшем. Они уже, оказывается, мчались к нам. Был зафиксирован старт ракет, но не было объяснений. Связи с нами не было.
— 11 -
Командира срочно вызвали в штаб армии, он отправился туда. Через несколько часов приехали на машинах человек пятьдесят во главе с заместителем командарма, плюс к ним большая «группа товарищей» из особого отдела, военной прокуратуры, политотдела армии.Нас всех рассортировали и опрашивали, допрашивали, стращали, пугали. Передавали по конвейеру. От особистов — прокурятам, от тех — замполитам, потом просто офицерам штаба армии — инженерам, затем опять особистам, и т. д.
Изуверство тех, кто нас допрашивал, было на сродни измывательствам ополченцев, которые были здесь недавно.
Нас пугали уголовным кодексом, нарушением Устава, нарушением правил несения боевого дежурства. Если верить всем этим страшилкам, получалось, что каждому из нас грозило лет по сорок, но у нас в стране больше пятнадцати не дают, так что по двадцать пять скостят!
По всем раскладкам тех, кто нас допрашивал, мы все должны были умереть здесь в едином порыве, но не допустить пуска ракеты, не говоря уже про захват КП и стартовых позиций.
От всех разумных доводов они отмахивались.
Эти приехавшие умники от нас допытывались, почему же никто не организовал преследование и захват банды? Этот вопрос вызывал у всех истеричный смех. Тогда они попытались сами организовать преследование. Они даже связались с местной милицией, те просто бросили трубку. И только поняв тщетность своих попыток, они успокоились, правда, попытались все свалить на нас. Мы все устали от этих допросов, издевательств как со стороны партизан, так и со стороны официальных властей.
Многие из приехавших отлично понимали, что никто не будет заниматься поисками и наказанием Гусейнова и его компании. Российские части находились на территории чужого государства, которое нас ненавидело всеми фибрами своей кавказской души. И мы, как офицеры, верные присяге, несли службу, которая, по большому счёту, абсолютно никому была не нужна. Родина о нас вспомнила только для того, чтобы скрыть свой позор.
Многие офицеры разъехались по своим национальным квартирам. Некоторые даже заняли руководящие посты в министерствах обороны своих республик. Сами присылали письма об этом. Только нам Россия приказала оставаться здесь и нести службу, что мы исправно и делали.
Многие республики бывшего Союза уже заявили, что видят Россию в качестве потенциального противника и строят свою политику на противодействии ей. Скоро будем воевать с бывшими сослуживцами. Кто думал, что такое может произойти!
Особое внимание в ходе расследования, конечно, уделялось фигуре Модаева. Теперь все были под подозрением, а вдруг ты тоже предатель? Пару человек увезли в штаб армии. Одного, с которым он учился, и второго, кто имел несчастье быть с Модаевым соседом по лестничной площадке. Часто вместе выпивали. Вот так-то, выпил с соседом, а оказалось, что предал Родину!
На следующий день пришёл приказ министра обороны России о расформировании нашей части. Все мы должны были сдать технику, вооружение, имущество прибывающим эвакуационным командам, все, что нельзя демонтировать в трехдневный срок, специально прибывшие сапёры должны были взорвать.
До того, пока не вывезли последнею ракету и блок аппаратуры, с нами постоянно находились представители прокуратуры и особого отдела. Они во все глаза смотрели, не замышляем ли мы, чего доброго, украсть что-нибудь. Было противно и мерзко. Поэтому частенько все прикладывались к своим и чужим запасам спиртного.
Так как обслуживать больше было нечего, остатки казённого спирта выпили в рекордно кратчайшие сроки. Потом вспомнили и про коньяк. Достали и выпили все, что было.
По ходу сдачи все должны были прибыть в штаб армии, получить предписания к новым местам службы и отбыть. С каждого из нас все кому не лень взяли подписки о неразглашении того ЧП — позора, который произошёл.
Батю, по слухам, взяли под стражу, но после вмешательства командующего армией выпустили. Его судьба для всего личного состава оставалась неопределённой. Наша, впрочем, тоже.
Я, как связист, должен был уезжать в числе последних.
Вот и уехал!..
— 12 -
Я плюю на пол от злости. Сколько времени я уже здесь? Суток трое-четверо, а может всю неделю? Света дневного нет, часов нет, отмерять сутки по выдаче пищи тоже нельзя. Сейчас кормят то ли два раза в сутки, то ли раз. Не поймёшь. Дают то баланду какую-то, то заплесневелый, твёрдый и вонючий хлеб. Как раз для наших распухших дёсен. От многих зубов остались обломанные пеньки корней.Несколько дней назад двое наших, что сидели в другом конце коридора, напали на охранника — их застрелили. Нет больше ни Кости Сергеева, ни Мишки Александрова. Нет их и все. После этого нас стали жестоко избивать.
Слышны шаги по коридору. Идут двое. Странно, не слышно звука волочащегося тела. Обычно нас по очереди выводили на допрос, затем по одному затаскивали в камеру, бросали, брали другого. Когда было четверо, было легче. Пока дойдёт до тебя очередь в этой «карусели» пыток успеешь немного отдохнуть, восстановить силы — и физические и душевные. А сейчас не слышно, что тащат полумёртвое тело Витьки Богданова.
Уроженец Красноярска, выпускник училища 1991 года, лейтенант Богданов был захвачен вместе с нами. Его, как самого молодого, командиры оставили для сдачи техники и вооружения. Дурдом, конечно, но теперь Витек мой сосед по камере. Он невысокого роста, сухой, хороший спортсмен, как всякий холостой лейтенант — бабник, не дурак выпить. В наш славный коллектив влился быстро, и вместе со всеми тащил нелёгкую лямку БД (боевого дежурства). Он и в мирной жизни не отличался особой говорливостью, сейчас почти замолчал, только матерится отчаянно. Неужели кончили Витька? Похоже, что моя очередь.
Сопротивляться глупо. Свою долю боли я уже получил сегодня. Если Виктора убили, значит и моя судьба такова. При одном условии, если не соглашусь. Соглашусь обучать их ополченцев — выживу. Троих моих товарищей уже убили, значит, и мой черёд пришёл.
А как раньше было! Нас привезли. Поначалу Гусейнов с нами пытался играть в интеллектуала. Он вёл себя как барин. Кормёжка два дня была хорошая, коньяк тоже присутствовал. Однажды он пришёл в особенно благодушном настроении.
— О, как мои друзья поживают?
Мы молчали. Что говорить? Потом начался обычный словесный понос. Гусейнов разорялся о независимости, о долге, патриотизме.
— Вы можете все получить от меня. Хотите деньги, власть, оружие, женщин, квартиры, машины? А также у меня для вас есть маленький сюрприз.
Он полез в карман и достал пакеты с порошком. Они были небольшие по размеру, но различные по цвету. Мы поначалу даже не поняли, что это такое.
— Угощайтесь! — Гусейнов широким жестом высыпал все это на стол.
— А что это? — мы были в недоумении.
— Товар высшего качества! — Гусейнов был горд. — Хочешь «777», хочешь «999», но это очень дорого! Выбирайте!
— Это что, наркотики?
— Я же говорю — товар высшего качества, я первый, к кому он из-за «бугра» попадает! Не хотите быть инструкторами, не ходите. Не надо! Будьте курьерами! Сейчас границ нет, вас — офицеров — никто досматривать не будет! Это же деньги. Несколько таких поездок, и вам не надо ни работать, ни служить до конца жизни! Риска никакого, здесь мы вас посадим в самолёт или поезд, пара пакетов, а там вас встретят! И все!
— Точно все! Крест на жизни, карьере. Лет десять! И все! Делов-то! — я был взбешён.
— А наркота откуда? — поинтересовался Виктор.
— А тебе зачем?
— Просто так.
— А ты как думаешь? — Гусейнов проверял нас.
— Элементарно. Наркота поступает из Ирана, малая часть из Турции.
— А почему так думаешь? — Гусейнов настаивал.
— Турция претендует на цивилизованную страну. Там и спецслужб импортных много, а вот Иран больше закрытая страна, плюс исламский фактор. А вы пытаетесь проводить боевые действия под зелёным знаменем пророка. И как пить дать, сами пытаетесь выращивать всю эту гадость где-нибудь. Может даже и войнушку начали из-за наркоты?
— А это ты с чего взял?
— Чутьё!
— В общем-то, ты прав. Товар я получаю из Ирана. А там какой хочешь. Хочешь самый чистый — афганский, пакистанский, ну и, конечно, наш есть, местный. Понимаешь, армян поддерживают армяне по всему миру.
— У них это неплохо получается! — заметил я прикуривая сигарету.
— Пока! Пока получается! — уточнил Гусейнов. — Тем не менее, с нами многие страны и отдельные шейхи, миллионеры. Не всегда можно переправить деньги, оружие, форму, вот и переправляют товар. Я получаю его по тысяче долларов за килограмм — это высшего качества, низкосортный можно центнерами за бесценок. А в Москве — от тридцати-сорока тысяч за килограмм. Чистой прибыли до четырехсот процентов! Неплохой бизнес, а?
— Здорово получается! Здесь неверных убиваете, а в России ты убиваешь неверных наркотиками. Круто! — я тоже философствовал. — А война началась не из-за наркотиков?
— Это тоже.
— Как?
— У меня, у нас там были небольшие поля, плантации, и вот эти макаки не захотели уйти! Такой бизнес начинался! Тьфу! — он выругался по-азербайджански, что-то про гнусных шакалов и грязных обезьян.
— Облом за обломом! — Витя подначивал Гусейнова.
— Да, уж! — Гусейнов заново переживал свою утрату.
— И много полей потеряли?
— Около пятидесяти! Такие деньги люди вложили, я сам вложил все! И вот я стал нищим! Ну, ничего, они ещё за это заплатят! Они уничтожили мои поля! — Гусейнов грохнул кулаком по столу. — Грязные собаки!
— Круто! Так вся эта война из-за наркоты!
— Не только. Не только! Власть! Вот из-за чего все войны. Будет власть — будут деньги, будут деньги — будет власть. Одно от другого неотделимо, все как сиамские близнецы. И ничто меня не остановит на этом пути. Я — избранный!
— Здравствуй, паранойя! — Витя усмехнулся.
Я пнул его под столом.
— Не дёргайся, Маков, я уже от многих это слышал. И где они? — Гусейнов перегнулся через стол. — Иных уж нет, а те далече! Ха-ха-ха! Гениальность никто никогда не понимал из современников. Ни Вашингтона, ни Гранта, ни вашего Ленина. Зато потом их деяниями восхищались и ужасались все! Я предлагаю вам разделить это бремя. Да, сейчас нам сложно, но в моё дело готовы вкладывать миллионы долларов. Я неплохо готов оплачивать ваши услуги.
— Как Модаеву?
— Он своё получил. Он — пацан! Но он нужен! Пока нужен, — Гусейнов скривился.
Потом он начал нести прочую чушь об избранности азербайджанского народа, что он сам избран пророком и судьбой, и прочую ерунду. Зрачки его были неестественно расширены. Сам он побледнел, пот катился градом. Типичные признаки употребления наркотиков. А может, просто одержимый фанатик? Я не доктор. Вскрытие покажет!
Голова болит. Вспоминать и переживать заново больно, тяжело. Мне стало уже все безразлично. Господи, как я устал! Дай мне силы сдохнуть!
Дверь распахивается. В проёме стоят двое. Я шагаю вперёд, протягиваю руки, их сковывают наручниками. Это, оказывается, целая наука, как сковывать наручниками-браслетами руки. Можно просто захлестнуть на запястьях, можно потом додавить так, что кровь не будет поступать в кисти рук, и муки начинаются адские. Кисти синеют, и выворачивает от боли все руки. Можно защёлкнуть их выше кистей, на предплечьях, сильно, при этом заставить кулаки сжать. Через десять минут кулаки разжать уже не сможешь, и будешь лезть на стенку от боли и орать благим матом. Интересно, откуда эти крестьяне и преподаватели школ научились таким премудростям?
Меня проводят по большому длинному коридору, я раньше подсчитал — пятьдесят шагов, затем поворот налево — ещё семь шагов, дверь — здесь раньше было что-то вроде тренажёрного зала, штанги, гири, самодельные тренажёры, манекены, доски с нарисованными человеческими контурами, истыканные ножами, — это наша пыточная.