Страница:
Он медленно опустился на крыльцо.
— Папа, послушай, я не первый человек на земле, который разочаровался в браке. Я не первый человек, который захотел прожить остаток жизни по-другому, снова ощущая страсть. Ты не можешь себе представить, какую радость дает мне…
— Лео, если ты не уважаешь меня, то прояви, хотя бы уважение к своим дочерям и сыну. Не надо мне ничего говорить. — Он встал. — У меня хорошо развито воображение, и я могу легко представить, что ты искал, но у меня его не хватает на то, чтобы понять, как могло произойти то, что произошло. Ты обманул свою жену. Ты обманул себя. И у тебя нет стыда.
— Папа, мама, но почему мне должно быть стыдно за то, что я сделал по велению сердца? Я одинаково люблю всех своих детей и несу за них полную ответственность.
— Но троих своих детей ты забыл. Ты пренебрег ими. Ты не захотел брать на себя ответственность, так что даже двоих из них подверг, страшной опасности.
Я посмотрела на Лео, желая увидеть, возымело ли на него хоть какое-то действие осуждение матери. Нет, не возымело.
— Это был их выбор. И у них есть мать… Я не знал, что Джулиана больна. Настолько больна, как она утверждает. Я не собирался пренебрегать детьми. Так получилось. Ведь самое главное, что родился ребенок, — произнес он.
— Лео, ты говоришь так, словно дети падают тебе в подол с деревьев, — сказала Хана.
— Неужели его собственные дедушка и бабушка откажутся любить его только потому, что все вышло так неожиданно?
— Никто этого не говорил, — возразила Хана.
— Но вы именно так себя и ведете!
— А как ведешь себя ты? — взорвался Гейб-старший. — Ты сам говоришь, как ребенок. Джулиана, мы едем к себе.
— Хорошо, папа, — ответила я.
— Ах, вот как? Вы собираетесь слушать только ее? Вы стали полностью на ее сторону. А как же я? А как же Амос? Вы могли хотя бы в отель ко мне приехать.
— Мы приедем, — мягко произнес его отец. — Но нам сначала надо… устроиться. Мы тебя любим. Ты наш сын. Мы всю жизнь тобой гордились. Сколько раз мы вспомнили о том, что у нас есть сын, свет в нашем окне! Но за последние несколько месяцев ты не потрудился даже побеспокоиться о своей семье. Джулиана могла умереть, однако, похоже, тебе было наплевать. Ты не хотел, чтобы тебя тревожили.
— Но она не выглядит так уж плохо, — усомнился Лео.
— Да, она сегодня выглядит великолепно. Правда, Джулиана. Но не благодаря тебе, Лео. — Хана повернулась ко мне. — Ты так оделась, так сияешь! Как прежняя Джулиана.
— Вряд ли это возможно, но у меня был хороший день, несмотря на…
— Это прекрасно, дорогая. Мы заберем Аврору в отель, и она там останется с бабулей и дедулей, а? Может, Аори даже поможет бабушке разобрать сумки с коробочками, в которых живут сюрпризы.
Аори побежала за своим рюкзачком.
— Арт и Пэтти сказали, что мы можем приезжать во Флориду, когда захотим. Они согласны, чтобы мы пользовались домом, когда их там нет! Разве не чудесно? Ты можешь взять детей и отправиться туда.
— Я не смогу. Мне противопоказано солнце…
— Но тогда мы поедем и детей возьмем с собой.
— Спасибо, Хана.
— Почему бы тебе не собрать вещи Аори и вещи Амоса? Мы могли бы поговорить обо всем в гостинице. Давайте дадим Джулиане отдохнуть, — сказал отец Лео.
— Я не знаю, готов ли сейчас к разговору, — ответил Лео, и его тон, озлобленный и язвительный, прозвучал оскорбительно даже для моих ушей.
— Не знаю, хочу ли я этого разговора вообще, — произнес Гейб-старший. — Но если ты намерен разгребать то, что натворил, мы должны все обсудить. У меня есть прекрасный адвокат, приятель моего друга, и он может выступить посредником.
— Я не собирался приползать сюда на коленях, чтобы просить о чем-то. И не хочу никаких переговоров, — проговорил Лео, дав знак Каролине принести его пальто и помочь ему с многочисленными застежками и ремнями сумок.
— Мне кажется, ты не понимаешь одной важной вещи, — вымолвил отец Лео. — Если ты, мой сын, не чувствуешь стыда за то, что сделал, то это значит лишь то, что мы, твои родители, осознаем его вдвойне.
Глава двадцать четвертая
Глава двадцать пятая
— Папа, послушай, я не первый человек на земле, который разочаровался в браке. Я не первый человек, который захотел прожить остаток жизни по-другому, снова ощущая страсть. Ты не можешь себе представить, какую радость дает мне…
— Лео, если ты не уважаешь меня, то прояви, хотя бы уважение к своим дочерям и сыну. Не надо мне ничего говорить. — Он встал. — У меня хорошо развито воображение, и я могу легко представить, что ты искал, но у меня его не хватает на то, чтобы понять, как могло произойти то, что произошло. Ты обманул свою жену. Ты обманул себя. И у тебя нет стыда.
— Папа, мама, но почему мне должно быть стыдно за то, что я сделал по велению сердца? Я одинаково люблю всех своих детей и несу за них полную ответственность.
— Но троих своих детей ты забыл. Ты пренебрег ими. Ты не захотел брать на себя ответственность, так что даже двоих из них подверг, страшной опасности.
Я посмотрела на Лео, желая увидеть, возымело ли на него хоть какое-то действие осуждение матери. Нет, не возымело.
— Это был их выбор. И у них есть мать… Я не знал, что Джулиана больна. Настолько больна, как она утверждает. Я не собирался пренебрегать детьми. Так получилось. Ведь самое главное, что родился ребенок, — произнес он.
— Лео, ты говоришь так, словно дети падают тебе в подол с деревьев, — сказала Хана.
— Неужели его собственные дедушка и бабушка откажутся любить его только потому, что все вышло так неожиданно?
— Никто этого не говорил, — возразила Хана.
— Но вы именно так себя и ведете!
— А как ведешь себя ты? — взорвался Гейб-старший. — Ты сам говоришь, как ребенок. Джулиана, мы едем к себе.
— Хорошо, папа, — ответила я.
— Ах, вот как? Вы собираетесь слушать только ее? Вы стали полностью на ее сторону. А как же я? А как же Амос? Вы могли хотя бы в отель ко мне приехать.
— Мы приедем, — мягко произнес его отец. — Но нам сначала надо… устроиться. Мы тебя любим. Ты наш сын. Мы всю жизнь тобой гордились. Сколько раз мы вспомнили о том, что у нас есть сын, свет в нашем окне! Но за последние несколько месяцев ты не потрудился даже побеспокоиться о своей семье. Джулиана могла умереть, однако, похоже, тебе было наплевать. Ты не хотел, чтобы тебя тревожили.
— Но она не выглядит так уж плохо, — усомнился Лео.
— Да, она сегодня выглядит великолепно. Правда, Джулиана. Но не благодаря тебе, Лео. — Хана повернулась ко мне. — Ты так оделась, так сияешь! Как прежняя Джулиана.
— Вряд ли это возможно, но у меня был хороший день, несмотря на…
— Это прекрасно, дорогая. Мы заберем Аврору в отель, и она там останется с бабулей и дедулей, а? Может, Аори даже поможет бабушке разобрать сумки с коробочками, в которых живут сюрпризы.
Аори побежала за своим рюкзачком.
— Арт и Пэтти сказали, что мы можем приезжать во Флориду, когда захотим. Они согласны, чтобы мы пользовались домом, когда их там нет! Разве не чудесно? Ты можешь взять детей и отправиться туда.
— Я не смогу. Мне противопоказано солнце…
— Но тогда мы поедем и детей возьмем с собой.
— Спасибо, Хана.
— Почему бы тебе не собрать вещи Аори и вещи Амоса? Мы могли бы поговорить обо всем в гостинице. Давайте дадим Джулиане отдохнуть, — сказал отец Лео.
— Я не знаю, готов ли сейчас к разговору, — ответил Лео, и его тон, озлобленный и язвительный, прозвучал оскорбительно даже для моих ушей.
— Не знаю, хочу ли я этого разговора вообще, — произнес Гейб-старший. — Но если ты намерен разгребать то, что натворил, мы должны все обсудить. У меня есть прекрасный адвокат, приятель моего друга, и он может выступить посредником.
— Я не собирался приползать сюда на коленях, чтобы просить о чем-то. И не хочу никаких переговоров, — проговорил Лео, дав знак Каролине принести его пальто и помочь ему с многочисленными застежками и ремнями сумок.
— Мне кажется, ты не понимаешь одной важной вещи, — вымолвил отец Лео. — Если ты, мой сын, не чувствуешь стыда за то, что сделал, то это значит лишь то, что мы, твои родители, осознаем его вдвойне.
Глава двадцать четвертая
Дневник Гейба
Я помню, что на втором курсе, сразу после переезда в Нью-Йорк, читал стихотворение Джона Чарди. Оно врезалось мне в память. «Улитка, ползи помедленней вперед, уж очень труден поворот от прошлого к сейчас». Эти строчки я запомнил лучше всего.
Вы, наверное, решили, что самое страшное осталось для нас позади. Нет.
Вы, наверное, думали, что уже невозможно опуститься ниже, что уже не может быть ничего хуже того, что случилось: поиски отца, который отсутствовал шесть месяцев, а потом явился, как ни в чем не бывало, да еще и с незаконнорожденным младенцем. Шебойгану было обеспечено потрясение. Но, как сказала психотерапевт мамы, к которой и я ходил пару раз, не стоит думать, что дела не могут пойти еще хуже.
Телефон звонил все выходные. Лео хотел увидеться с Аори. Бабушка и дедушка хотели, чтобы Лео встретился с адвокатом, и чтобы мама уговорила его на это. Мама хотела узнать, придет ли отец на оформление бумаг по продаже дома. Он пришел, но настоял на том, чтобы они поставили свои подписи в разное время — наверное, боялся столкнуться с Клаусом и Лизель. Я на его месте тоже боялся бы. Клаус помог перенести в гараж те вещи, которые мы планировали продать. Моя мама предложила отцу забрать всю одежду, и он отправил посылкой большую коробку, подписав его: «Для Джой». Мама спросила, не желаю ли я оставить себе спортивные куртки отца, словно не заметив, что я уже на четыре дюйма выше его.
Клаус и Лизель принесли нам запеканку, которую я съел за один присест, положив маме и Аори по их просьбе крошечные порции. Они и этого не одолели. Клаус и Лизель посидели в довольно мрачном расположении духа минут десять, а потом Лизель обратилась к маме:
— Джулиана, ты знаешь, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые разговоры. Это наш дом, который мы с удовольствием расширим, построив лабораторию над гаражом. Но это и твой дом тоже. Сколько ты посчитаешь нужным, столько и живи в нем. Мы обещаем, что плата за аренду не изменится. Ты можешь платить нам по собственному усмотрению.
Мама начала возражать, но Лизель не дала ей договорить:
— Это наше решение. Мы всю жизнь копили. Дом оплачен. Мы не нуждаемся в деньгах настолько, чтобы пренебречь твоими интересами. Подумай о приемлемой для всех нас плате, и мы подготовим бумаги.
Они вернулись в квартиру. Кара и ее дебильные подружки ужасались историям о горячих источниках в Вермонте, который оказался обиталищем насильников.
— А он был симпатичный? — спросила Джастин, узнав о Мире (я не придумываю, честно).
В воскресенье вечером я получил длинное письмо от Джессики Годин, которая выражала надежду на то, что мы нашли своего отца. Она ждала от меня ответа. Джессика знала о том, что случилось в лесу, после чего стали известны и прочие нелицеприятные факты о Мире и его дружках-рецидивистах. Мне показалось, что на ответное письмо у меня ушло много часов, даже руки распухли от писанины. Я рассказал ей и о том, что мама больна, и о том, что очень хотел бы использовать завещанные дедушкой деньги раньше оговоренного срока, чтобы убежать из этого надоевшего мне городка. Когда я писал об отце, то не стал скрывать, что мечтал видеть его в офисном костюме каждый день — только потому, что это было бы лучшим наказанием за его эгоизм. Я хотел бы, чтобы его обязали выполнять все, что положено мужчине, который имеет несовершеннолетних детей. Потом я не мог уснуть, поэтому написал и Тиан, но не стал ждать от нее ответа, так как знал, что электронные письма в Таиланд доходят не скоро. Кейси распаковывала свои вещи, а Аори и Эбби «помогали» ей, пока вся комната не оказалась завалена одеждой, шарфиками и прочей мелочью. В конце концов, девочки разошлись не на шутку, рассыпав всю косметику в комнате мамы, но ни у кого не было сил их приструнить.
Люк заезжал дважды за выходные, чтобы полюбоваться разгромом.
— Пижон, привет, — сказал он, заходя ко мне в комнату, когда я притворялся, что готовлюсь к английскому. — Да тут у вас пекло.
— Нет, это просто папа вернулся в город. — Слышал, доложили. Говорят, у вас были проблемы. — Ну, если можно назвать проблемой то, что он завел себе подружку, которая по возрасту годится мне в сестры, и у них есть ребенок, то можно сказать и так. Но все не настолько плохо. — Скажешь тоже.
— Я имею в виду, что не верил в любовь до гроба. — А мои родители хотят девочку.
— Как это стыкуется с тем, что я только что рассказал?
— Но, как говорят, любви все возрасты покорны, и даже старики могут, словно упасть с Луны.
— Твои родители женаты. Все еще. Друг на друге.
— Все равно я в ужасе. Моему младшему брату всего девять.
— Ты знаешь, Люк, не обижайся, но ты не имеешь представления, что такое ужас.
— Я понимаю.
— Потому что я не имею представления, что будет с нами. Мы можем оказаться без крыши над головой и без ясного будущего.
— Не волнуйся. Все образуется. — Еще бы, — кивнул я.
— Так вы ехали все время на автобусе?
— Кто тебе сказал?
— Каролина.
— Она гордится тем, что сделала. Ее мог бы поджарить один здоровенный детина, если бы я не пригрозил ему пистолетом.
Люк грубо захохотал и положил свои огромные ноги на изголовье моей кровати.
— Ты пригрозил ему пистолетом? — Он снова рассмеялся.
Я выразительно посмотрел на Люка, не зная, хочу ли рассказать ему о том, что случилось, или нет. Люк по-прежнему был моим лучшим другом. Более или менее. В хорошие времена. Но у него был дырявый рот, и он мог все разболтать. С другой стороны, эта история не могла повредить моей репутации.
— В пистолете не было пуль, — уточнил я.
— Я представляю, — улыбнулся Люк.
— Это был «кольт» 1937 года, который использовался в полиции.
Люк резко встал.
— Какого черта? Ты что, и вправду грозил парню пистолетом?
— Да.
— А где теперь пистолет?
— Под сиденьем машины в Нью-Йорке. А может, и нет.
— Бог ты мой. Я думал, ты меня грузишь. А откуда у тебя эта чертова пушка?
— Я ее нашел. Это долгая история.
— Ну, ничего себе. Хорошенькое приключение.
— А затем нам пришлось столкнуться с офицером полиции штата Массачусетс, чтобы показать ему наши фальшивые водительские удостоверения и выдержать от него форменный допрос…
— Я бы и подумать не мог, что ты на такое способен, Гейб. Не обижайся.
— Почему? — спросил я. — Только потому, что я не принимаю участия в забегах по пересеченной местности?
— Нет, — честно ответил Люк. — Гейб, не принимай близко к сердцу, ты… просто не подходил на роль парня, который может угрожать пистолетом кому-то. Но ты молодчина. Я восхищен.
Наконец, дождались. Возвращение Гейба в страну крутых.
Все это для меня не имело теперь никакого значения.
Я наблюдал за мамой. Ей было лучше, чем за все предыдущие месяцы. Она постоянно находилась в движении. Ходила по магазинам. Составляла списки покупок, планировала дела. По субботам готовила жаркое с мясом и вывозила Аори в детские парки, где родителям и детям можно прыгать на огромных надувных штуковинах. Ей словно требовалось доказать себе и окружающим, что она все еще в числе живущих. Думаю, что как раз в парке и состоялся разговор мамы и Аори: она объяснила малышке, что папа очень любит ее, но ему придется ухаживать за Амосом, а мама позаботится об Аори. Когда она станет старше, то обязательно навестит папочку. Я полагаю, что мама именно так все и объяснила. Мы забыли о пасхальных яйцах для Аори. Мы все забыли о Пасхе, даже католичка Кейси. Дедушка выехал в воскресенье утром в торговый центр и купил девочкам пасхальные корзинки величиной с них самих. Он спрятал их в кустах, а мы оставили подсказки в картинках, разбросав их по всему дому. Было так смешно наблюдать, как малышки разыскивают подарки. Кейси взяла девочек с собой на детский праздник, который устраивался в одном кафе.
Я все время возвращался мыслями к отцу. Мне было интересно, когда же он подойдет ко мне и скажет: «Сын, нам надо поговорить». И он сделал это в понедельник, в день, когда оформлялись бумаги на продажу дома.
Лео появился в доме с Амосом, маленьким и хрупким в своей корзинке. Я увидел Лео шагающим по дорожке к дому и разговаривающим по мобильному телефону. Он жестикулировал так, словно его собеседник (вернее, собеседница, потому что наверняка это была Джойос) мог бы его увидеть. Войдя, он обратился ко мне:
— Гейб, ради всего святого, подержи его. Мне нужно в ванную.
У меня руки грязные.
Когда он увидел, с какой неохотой я беру ребенка, он сказал:
— Послушай, ведь это твой брат.
Так и было. Этот бедняжка, как бы я к нему ни относился, был мне братом. Я положил его между подушками на софе, как научился делать это с Аори, когда та была совсем крошечной, и он через несколько минут уснул.
— Итак, — возвратившись, произнес Лео, — ты меня ненавидишь до глубины души.
— Что-то в таком духе.
— Я не виню тебя за то, что ты сердишься…
— Как благородно с твоей стороны.
— Но ненависть — это такое сильное чувство, что даже не знаю, Гейб, кому оно может причинить больше вреда: тебе или мне.
Он был прав. У меня все внутри переворачивалось, когда я вспоминал историю наших милых семейных отношений. Я не вылезал из туалета. Лео в доме был подобен вирусу, от которого не спрячешься. Он присел на край моей кровати.
— Гейб, постарайся вспомнить хорошие времена. Помнишь, как мы вырезали машинку из дерева?
Я застонал.
— Как школа?
В ответ я притворился, что смеюсь, хотя на самом деле в моем смехе слышалась такая горечь, что я выглядел как персонаж черно-белого немого кино.
— Школа для меня либо не существует, либо становится источником сильной головной боли, — ответил я ему.
— Надо стараться, Гейб. В колледже тебе будет намного легче. Для детей с хорошими способностями есть программы, учитывающие, что студент страдает от речевой дезориентации.
— Я от нее не страдаю, я с ней живу.
— Тебе надо чаще выступать на публике. Это улучшит и навыки письма. Ты делаешь дополнительные задания по письму?
— Нет.
— Ты мог бы попробовать.
— Хорошо.
— Мама рассказала мне о том, что сейчас разработаны такие программы, и они успешно работают.
— Правда, за них надо платить. Ты участвуешь?
— Ты знаешь, Гейб, что у меня теперь не та ситуация. Но я могу помочь маме получить те деньги, которые вам оставил дедушка.
— О, чтобы мы могли пользоваться деньгами маминого отца и не беспокоить собственного!
— Но можно еще попробовать попросить социальную помощь.
— Ты соображаешь, что говоришь? Мама не рассчитывает на помощь для себя. Она работает на лекарства, потому что никто не хочет оформлять страховку. Она не будет сидеть, сложа руки и ждать помощи.
— Но учитывая, что случай чрезвычайный…
— Я думал, что ты не удивишь меня больше. Однако я ошибся. Папочка в ударе. То есть получается, что тебе лучше, чтобы мы с Карой жили на пособие, чем отправиться самому на работу?
Он отвернулся.
— Помнишь, как мы строили с тобой крепость?
— Давай оставим в покое наши общие воспоминания. Я посмотрел на часы.
— Знаешь, мне пора уходить. Работу искать, чтобы было что поесть.
— Гейб, когда-нибудь ты поймешь отца. Я не знаю, сможешь ли ты простить меня, но тебе тоже захочется чего-нибудь так сильно, что ты будешь готов рискнуть всем.
— Стоп. Чем же ты рисковал?
— Тем, что мой собственный сын не будет меня уважать.
— Принимается. Так и есть.
— Я приеду. Когда ребенок, то есть дети, станут постарше, и ты сможешь приехать к нам. Если бы ты знал Джой лучше…
— Живи этими мыслями. Как только возьмут интервью у снежного человека, я обязательно появлюсь в вашем доме.
Я встал.
— Ты окончательно сошел с ума? С какой стати мне приезжать к вам? Ты сам вынуждаешь меня так говорить. Зачем мне нужна, твоя Джой? Зачем мне узнавать ее получше? За те два часа, которые я провел в ее обществе, я и так все о ней понял. Ее собственная сестра ждет не дождется, как бы смотаться оттуда.
— Ты изменишь свое мнение.
— Не стоит тебе на это полагаться, понял? Если я найду возможность обеспечить маме уход, я оставлю ее с Кейси, и меня никто не вспомнит в Шебойгане, потому что мне все надоело.
— Я тебя понимаю.
— О, ты разбиваешь мне сердце своим пониманием!
— Как бы ты себя чувствовал, — спросил он, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не обнять его. Я держал руку так, будто она у меня сломана или в гипсе. — Как бы ты себя чувствовал, если бы твои родители стыдились того, что ты называешься их сыном?
— Я ощущал бы себя полным дерьмом, Леон, — сказал ему я. — Я бы чувствовал себя именно так.
— Есть хочешь? — позвала меня Кейси из кухни.
— Да, — ответил я ей. — Жареная говядина, индейка и…
— Заправка с майонезом, — закончила за меня Кейси.
— Должен признать, — проговорил Лео, — что хотя она и ненавидит меня до глубины души, Кейси была для вас хорошим другом.
— Она заменила мне в некоторой степени отца, которого у меня не было. Я, конечно, получаю большое удовольствие от нашей беседы, но у меня дела…
Он ушел. Я продырявил кулаком изголовье кровати. Это было хлипкое и плохое изголовье. Потом я начал плакать так сильно, что, в конце концов, обессиленный, заснул.
Вы, наверное, решили, что самое страшное осталось для нас позади. Нет.
Вы, наверное, думали, что уже невозможно опуститься ниже, что уже не может быть ничего хуже того, что случилось: поиски отца, который отсутствовал шесть месяцев, а потом явился, как ни в чем не бывало, да еще и с незаконнорожденным младенцем. Шебойгану было обеспечено потрясение. Но, как сказала психотерапевт мамы, к которой и я ходил пару раз, не стоит думать, что дела не могут пойти еще хуже.
Телефон звонил все выходные. Лео хотел увидеться с Аори. Бабушка и дедушка хотели, чтобы Лео встретился с адвокатом, и чтобы мама уговорила его на это. Мама хотела узнать, придет ли отец на оформление бумаг по продаже дома. Он пришел, но настоял на том, чтобы они поставили свои подписи в разное время — наверное, боялся столкнуться с Клаусом и Лизель. Я на его месте тоже боялся бы. Клаус помог перенести в гараж те вещи, которые мы планировали продать. Моя мама предложила отцу забрать всю одежду, и он отправил посылкой большую коробку, подписав его: «Для Джой». Мама спросила, не желаю ли я оставить себе спортивные куртки отца, словно не заметив, что я уже на четыре дюйма выше его.
Клаус и Лизель принесли нам запеканку, которую я съел за один присест, положив маме и Аори по их просьбе крошечные порции. Они и этого не одолели. Клаус и Лизель посидели в довольно мрачном расположении духа минут десять, а потом Лизель обратилась к маме:
— Джулиана, ты знаешь, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые разговоры. Это наш дом, который мы с удовольствием расширим, построив лабораторию над гаражом. Но это и твой дом тоже. Сколько ты посчитаешь нужным, столько и живи в нем. Мы обещаем, что плата за аренду не изменится. Ты можешь платить нам по собственному усмотрению.
Мама начала возражать, но Лизель не дала ей договорить:
— Это наше решение. Мы всю жизнь копили. Дом оплачен. Мы не нуждаемся в деньгах настолько, чтобы пренебречь твоими интересами. Подумай о приемлемой для всех нас плате, и мы подготовим бумаги.
Они вернулись в квартиру. Кара и ее дебильные подружки ужасались историям о горячих источниках в Вермонте, который оказался обиталищем насильников.
— А он был симпатичный? — спросила Джастин, узнав о Мире (я не придумываю, честно).
В воскресенье вечером я получил длинное письмо от Джессики Годин, которая выражала надежду на то, что мы нашли своего отца. Она ждала от меня ответа. Джессика знала о том, что случилось в лесу, после чего стали известны и прочие нелицеприятные факты о Мире и его дружках-рецидивистах. Мне показалось, что на ответное письмо у меня ушло много часов, даже руки распухли от писанины. Я рассказал ей и о том, что мама больна, и о том, что очень хотел бы использовать завещанные дедушкой деньги раньше оговоренного срока, чтобы убежать из этого надоевшего мне городка. Когда я писал об отце, то не стал скрывать, что мечтал видеть его в офисном костюме каждый день — только потому, что это было бы лучшим наказанием за его эгоизм. Я хотел бы, чтобы его обязали выполнять все, что положено мужчине, который имеет несовершеннолетних детей. Потом я не мог уснуть, поэтому написал и Тиан, но не стал ждать от нее ответа, так как знал, что электронные письма в Таиланд доходят не скоро. Кейси распаковывала свои вещи, а Аори и Эбби «помогали» ей, пока вся комната не оказалась завалена одеждой, шарфиками и прочей мелочью. В конце концов, девочки разошлись не на шутку, рассыпав всю косметику в комнате мамы, но ни у кого не было сил их приструнить.
Люк заезжал дважды за выходные, чтобы полюбоваться разгромом.
— Пижон, привет, — сказал он, заходя ко мне в комнату, когда я притворялся, что готовлюсь к английскому. — Да тут у вас пекло.
— Нет, это просто папа вернулся в город. — Слышал, доложили. Говорят, у вас были проблемы. — Ну, если можно назвать проблемой то, что он завел себе подружку, которая по возрасту годится мне в сестры, и у них есть ребенок, то можно сказать и так. Но все не настолько плохо. — Скажешь тоже.
— Я имею в виду, что не верил в любовь до гроба. — А мои родители хотят девочку.
— Как это стыкуется с тем, что я только что рассказал?
— Но, как говорят, любви все возрасты покорны, и даже старики могут, словно упасть с Луны.
— Твои родители женаты. Все еще. Друг на друге.
— Все равно я в ужасе. Моему младшему брату всего девять.
— Ты знаешь, Люк, не обижайся, но ты не имеешь представления, что такое ужас.
— Я понимаю.
— Потому что я не имею представления, что будет с нами. Мы можем оказаться без крыши над головой и без ясного будущего.
— Не волнуйся. Все образуется. — Еще бы, — кивнул я.
— Так вы ехали все время на автобусе?
— Кто тебе сказал?
— Каролина.
— Она гордится тем, что сделала. Ее мог бы поджарить один здоровенный детина, если бы я не пригрозил ему пистолетом.
Люк грубо захохотал и положил свои огромные ноги на изголовье моей кровати.
— Ты пригрозил ему пистолетом? — Он снова рассмеялся.
Я выразительно посмотрел на Люка, не зная, хочу ли рассказать ему о том, что случилось, или нет. Люк по-прежнему был моим лучшим другом. Более или менее. В хорошие времена. Но у него был дырявый рот, и он мог все разболтать. С другой стороны, эта история не могла повредить моей репутации.
— В пистолете не было пуль, — уточнил я.
— Я представляю, — улыбнулся Люк.
— Это был «кольт» 1937 года, который использовался в полиции.
Люк резко встал.
— Какого черта? Ты что, и вправду грозил парню пистолетом?
— Да.
— А где теперь пистолет?
— Под сиденьем машины в Нью-Йорке. А может, и нет.
— Бог ты мой. Я думал, ты меня грузишь. А откуда у тебя эта чертова пушка?
— Я ее нашел. Это долгая история.
— Ну, ничего себе. Хорошенькое приключение.
— А затем нам пришлось столкнуться с офицером полиции штата Массачусетс, чтобы показать ему наши фальшивые водительские удостоверения и выдержать от него форменный допрос…
— Я бы и подумать не мог, что ты на такое способен, Гейб. Не обижайся.
— Почему? — спросил я. — Только потому, что я не принимаю участия в забегах по пересеченной местности?
— Нет, — честно ответил Люк. — Гейб, не принимай близко к сердцу, ты… просто не подходил на роль парня, который может угрожать пистолетом кому-то. Но ты молодчина. Я восхищен.
Наконец, дождались. Возвращение Гейба в страну крутых.
Все это для меня не имело теперь никакого значения.
Я наблюдал за мамой. Ей было лучше, чем за все предыдущие месяцы. Она постоянно находилась в движении. Ходила по магазинам. Составляла списки покупок, планировала дела. По субботам готовила жаркое с мясом и вывозила Аори в детские парки, где родителям и детям можно прыгать на огромных надувных штуковинах. Ей словно требовалось доказать себе и окружающим, что она все еще в числе живущих. Думаю, что как раз в парке и состоялся разговор мамы и Аори: она объяснила малышке, что папа очень любит ее, но ему придется ухаживать за Амосом, а мама позаботится об Аори. Когда она станет старше, то обязательно навестит папочку. Я полагаю, что мама именно так все и объяснила. Мы забыли о пасхальных яйцах для Аори. Мы все забыли о Пасхе, даже католичка Кейси. Дедушка выехал в воскресенье утром в торговый центр и купил девочкам пасхальные корзинки величиной с них самих. Он спрятал их в кустах, а мы оставили подсказки в картинках, разбросав их по всему дому. Было так смешно наблюдать, как малышки разыскивают подарки. Кейси взяла девочек с собой на детский праздник, который устраивался в одном кафе.
Я все время возвращался мыслями к отцу. Мне было интересно, когда же он подойдет ко мне и скажет: «Сын, нам надо поговорить». И он сделал это в понедельник, в день, когда оформлялись бумаги на продажу дома.
Лео появился в доме с Амосом, маленьким и хрупким в своей корзинке. Я увидел Лео шагающим по дорожке к дому и разговаривающим по мобильному телефону. Он жестикулировал так, словно его собеседник (вернее, собеседница, потому что наверняка это была Джойос) мог бы его увидеть. Войдя, он обратился ко мне:
— Гейб, ради всего святого, подержи его. Мне нужно в ванную.
У меня руки грязные.
Когда он увидел, с какой неохотой я беру ребенка, он сказал:
— Послушай, ведь это твой брат.
Так и было. Этот бедняжка, как бы я к нему ни относился, был мне братом. Я положил его между подушками на софе, как научился делать это с Аори, когда та была совсем крошечной, и он через несколько минут уснул.
— Итак, — возвратившись, произнес Лео, — ты меня ненавидишь до глубины души.
— Что-то в таком духе.
— Я не виню тебя за то, что ты сердишься…
— Как благородно с твоей стороны.
— Но ненависть — это такое сильное чувство, что даже не знаю, Гейб, кому оно может причинить больше вреда: тебе или мне.
Он был прав. У меня все внутри переворачивалось, когда я вспоминал историю наших милых семейных отношений. Я не вылезал из туалета. Лео в доме был подобен вирусу, от которого не спрячешься. Он присел на край моей кровати.
— Гейб, постарайся вспомнить хорошие времена. Помнишь, как мы вырезали машинку из дерева?
Я застонал.
— Как школа?
В ответ я притворился, что смеюсь, хотя на самом деле в моем смехе слышалась такая горечь, что я выглядел как персонаж черно-белого немого кино.
— Школа для меня либо не существует, либо становится источником сильной головной боли, — ответил я ему.
— Надо стараться, Гейб. В колледже тебе будет намного легче. Для детей с хорошими способностями есть программы, учитывающие, что студент страдает от речевой дезориентации.
— Я от нее не страдаю, я с ней живу.
— Тебе надо чаще выступать на публике. Это улучшит и навыки письма. Ты делаешь дополнительные задания по письму?
— Нет.
— Ты мог бы попробовать.
— Хорошо.
— Мама рассказала мне о том, что сейчас разработаны такие программы, и они успешно работают.
— Правда, за них надо платить. Ты участвуешь?
— Ты знаешь, Гейб, что у меня теперь не та ситуация. Но я могу помочь маме получить те деньги, которые вам оставил дедушка.
— О, чтобы мы могли пользоваться деньгами маминого отца и не беспокоить собственного!
— Но можно еще попробовать попросить социальную помощь.
— Ты соображаешь, что говоришь? Мама не рассчитывает на помощь для себя. Она работает на лекарства, потому что никто не хочет оформлять страховку. Она не будет сидеть, сложа руки и ждать помощи.
— Но учитывая, что случай чрезвычайный…
— Я думал, что ты не удивишь меня больше. Однако я ошибся. Папочка в ударе. То есть получается, что тебе лучше, чтобы мы с Карой жили на пособие, чем отправиться самому на работу?
Он отвернулся.
— Помнишь, как мы строили с тобой крепость?
— Давай оставим в покое наши общие воспоминания. Я посмотрел на часы.
— Знаешь, мне пора уходить. Работу искать, чтобы было что поесть.
— Гейб, когда-нибудь ты поймешь отца. Я не знаю, сможешь ли ты простить меня, но тебе тоже захочется чего-нибудь так сильно, что ты будешь готов рискнуть всем.
— Стоп. Чем же ты рисковал?
— Тем, что мой собственный сын не будет меня уважать.
— Принимается. Так и есть.
— Я приеду. Когда ребенок, то есть дети, станут постарше, и ты сможешь приехать к нам. Если бы ты знал Джой лучше…
— Живи этими мыслями. Как только возьмут интервью у снежного человека, я обязательно появлюсь в вашем доме.
Я встал.
— Ты окончательно сошел с ума? С какой стати мне приезжать к вам? Ты сам вынуждаешь меня так говорить. Зачем мне нужна, твоя Джой? Зачем мне узнавать ее получше? За те два часа, которые я провел в ее обществе, я и так все о ней понял. Ее собственная сестра ждет не дождется, как бы смотаться оттуда.
— Ты изменишь свое мнение.
— Не стоит тебе на это полагаться, понял? Если я найду возможность обеспечить маме уход, я оставлю ее с Кейси, и меня никто не вспомнит в Шебойгане, потому что мне все надоело.
— Я тебя понимаю.
— О, ты разбиваешь мне сердце своим пониманием!
— Как бы ты себя чувствовал, — спросил он, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не обнять его. Я держал руку так, будто она у меня сломана или в гипсе. — Как бы ты себя чувствовал, если бы твои родители стыдились того, что ты называешься их сыном?
— Я ощущал бы себя полным дерьмом, Леон, — сказал ему я. — Я бы чувствовал себя именно так.
— Есть хочешь? — позвала меня Кейси из кухни.
— Да, — ответил я ей. — Жареная говядина, индейка и…
— Заправка с майонезом, — закончила за меня Кейси.
— Должен признать, — проговорил Лео, — что хотя она и ненавидит меня до глубины души, Кейси была для вас хорошим другом.
— Она заменила мне в некоторой степени отца, которого у меня не было. Я, конечно, получаю большое удовольствие от нашей беседы, но у меня дела…
Он ушел. Я продырявил кулаком изголовье кровати. Это было хлипкое и плохое изголовье. Потом я начал плакать так сильно, что, в конце концов, обессиленный, заснул.
Глава двадцать пятая
Дневник Гейба
Моя мама ходила на физиотерапию по субботам. Если у нее оставались силы, после того, как терапевт поработал над ее ногами, заставив выполнять многочисленные манипуляции, она отправлялась на занятия в балетном классе. Иногда к ней присоединялась Кара. Когда ей было хорошо, мы жили, когда ей становилось немного хуже, мы ждали, затаив дыхание, что же будет дальше. Однако она поправлялась — в этом не было сомнений.
Мой отец вернулся — без Амоса — к назначенному дню развода. Я ждал, что меня снова посетит чувство щемящего ожидания, тоски, ностальгии, по тем золотым детским дням, которые в моей памяти были связаны с Лео. Однако ничего не последовало. Это можно было сравнить с тем, как если бы я касался шрама на колене (он остался у меня после того, как я порезался о поломанную ручку велосипеда). Я не чувствовал ничего. Пустота. Те воспоминания больше не вызывали у меня никаких ощущений.
До сих пор не вызывают.
Развод показался мне вполне обыденным событием. Даже более обыденным, чем переобувание. А ведь всего год назад развод представлялся мне таким же невероятным, как приземление марсианского космического корабля в теплице у Клауса. Последние полгода стали самыми долгими и мучительными в моей жизни. Я желал только одного — чтобы моя мама выглядела в суде на высшем уровне. Я не хотел, чтобы она хромала или казалась «съеденной» болезнью, даже, несмотря на то, что это вызвало бы дополнительное сочувствие у судьи. Мы уже знали, что отец должен будет платить ей каждый месяц определенную сумму, в связи с тем, что она не может работать, как раньше. Это содержание назначалось до тех пор, пока мама оставалась незамужней. Но я даже не рассматривал вариант повторного замужества.
Она продолжала вести себя так, словно ей все равно, существуют ли Лео и Амос. Во всяком случае, перед нами. Я догадывался, в чем тут дело. Иногда по вечерам я слышал через стену, как она пела под музыку, но все чаще до меня доносились обрывки разговоров по телефону. Она иногда плакала, но, очевидно, ее это успокаивало. Это напомнило мне те времена, когда мы были маленькими и слышали, как они с отцом занимаются сексом, мама немного стонала, а папа на выдохе произносил ее имя: «Джулиана, Джулиана». Мне было очень интересно, с кем она разговаривает. Кейси отпадала, потому что жила теперь с нами, да и потом она как раз была на конференции, а потом отправилась повидать брата в Денвере. Стелла тоже не в счет — разговоры с ней обычно сводились к одному слову: «Увидимся позже», и они с мамой договаривались о встрече в кафе. Оставалась только моя тетя Джейн. Но, ни один человек в здравом уме и твердой памяти не смог бы говорить с ней дольше пяти минут, бабушка, же приходила каждый день, а в половине девятого вечера уже спала. Все друзья мамы, все эти профессорские жены, после того как история с Лео вышла наружу, сделали вид, что мамы вообще не существует.
Однажды мама отправилась с Аори на детское представление, и я занял место за ее рабочим столом. Мне было очень важно понять, кто же скрывается под маской таинственного собеседника. Я и не подумал, что лезу не в свое дело, потому что не отделял себя от нее. Она принадлежала нам, целиком и полностью.
Ладно. В тот вечер я обнаружил две исключительно интересные вещи. Журнал «Перо». Мама не читала журналов и все время повторяла, что только книга, которую нельзя удержать в руках, заслуживает пристального внимания, приводя в пример «Анну Каренину». Я пролистал журнальчик.
И там было ее стихотворение. Не то, которое я увидел в ее бумагах еще до путешествия. Другое. Я не знаю, было ли оно лучше. Я не разбираюсь в поэзии. Мама заставляла заучивать нас Роберта Фроста, да еще я запомнил, что произведения Эмили Дикинсон можно переложить на мелодию «Желтой розы Техаса». Но раз ее стихотворение поместили в журнале, наверное, оно было вполне приличным.
Вот оно:
Но самым интересным было то, что из журнала выпал листочек. Записка от парня.
Зачем он тогда флиртовал с ней?
Я уже знал об этом заболевании достаточно много, чтобы понять, что мужчины, даже влюбленные, испарялись, как только слышали диагноз. Они уходили от своих избранниц, потому что представляли их хромающими, потерявшими ориентацию. Забота о такой женщине могла убить все чувства. Хотя у моей мамы случай не такой тяжелый, никто не мог поручиться, что произойдет дальше. Я положил назад листок с запиской, убедившись, что он лежит на той же странице, а потом разрезал конверт со счетами. Счета уже давно были моей обязанностью. Я подписывал их, как мама, делая это довольно мастерски. Я распечатывал ответы на письма, объяснительные по поводу отсутствия в школе Каролины и прочие бумаги, а затем ставил мамину подпись в моем исполнении.
На следующий день у моей мамы начался рецидив. Он прошел быстро, но оставил ужасное впечатление. Я молился, чтобы Кейси поскорее приехала.
У нее начались небольшие проблемы со зрением. Она просто упиралась глазом, который видел лучше, в экран компьютера, и ее пальцы слепо стучали по клавиатуре. Я вспомнил незрячих героинь, Энн Салливан и Хелен Келлер. Честно говоря, я испугался. Мне пришлось сопровождать маму на выступления — у нее как раз их было много запланировано.
За неделю до возвращения Лео мама снова делала уколы интерферона. Она колола себя сама. Но на этот раз я услышал, как она выругалась в ванной: «Черт побери!» Я спросил, нужна ли ей моя помощь. Она ответила отрицательно: «Я зацепила вену». Мама вышла из ванной, и я почти сразу заметил, что она уже не была прежней Джулианой. Кара отправилась на свои ночные гулянки. Аори за ужином начала жаловаться:
— Я ненавижу жареные яйца.
Я ее не винил: омлет или яйцо вкрутую я еще мог выдержать, но жареное яйцо напоминало мне, что мы едим невылупившегося цыпленка.
— Хорошо, — ответила мама и выбросила содержимое тарелки Аори в мусорное ведро. — Не ешь.
Аори стала плакать.
— Гей, — обратилась она ко мне. — Сделай мне вкуснятину.
— Не смей, — сказала мама. — Гейб, я устала от ее капризов. Аори, там ведь была говядина и картошка.
— Но ведь яйцо к ним прикасалось, — захныкала Аори. Потом она впала в настоящую истерику, которая могла довести до белого каления любого взрослого.
Мой отец вернулся — без Амоса — к назначенному дню развода. Я ждал, что меня снова посетит чувство щемящего ожидания, тоски, ностальгии, по тем золотым детским дням, которые в моей памяти были связаны с Лео. Однако ничего не последовало. Это можно было сравнить с тем, как если бы я касался шрама на колене (он остался у меня после того, как я порезался о поломанную ручку велосипеда). Я не чувствовал ничего. Пустота. Те воспоминания больше не вызывали у меня никаких ощущений.
До сих пор не вызывают.
Развод показался мне вполне обыденным событием. Даже более обыденным, чем переобувание. А ведь всего год назад развод представлялся мне таким же невероятным, как приземление марсианского космического корабля в теплице у Клауса. Последние полгода стали самыми долгими и мучительными в моей жизни. Я желал только одного — чтобы моя мама выглядела в суде на высшем уровне. Я не хотел, чтобы она хромала или казалась «съеденной» болезнью, даже, несмотря на то, что это вызвало бы дополнительное сочувствие у судьи. Мы уже знали, что отец должен будет платить ей каждый месяц определенную сумму, в связи с тем, что она не может работать, как раньше. Это содержание назначалось до тех пор, пока мама оставалась незамужней. Но я даже не рассматривал вариант повторного замужества.
Она продолжала вести себя так, словно ей все равно, существуют ли Лео и Амос. Во всяком случае, перед нами. Я догадывался, в чем тут дело. Иногда по вечерам я слышал через стену, как она пела под музыку, но все чаще до меня доносились обрывки разговоров по телефону. Она иногда плакала, но, очевидно, ее это успокаивало. Это напомнило мне те времена, когда мы были маленькими и слышали, как они с отцом занимаются сексом, мама немного стонала, а папа на выдохе произносил ее имя: «Джулиана, Джулиана». Мне было очень интересно, с кем она разговаривает. Кейси отпадала, потому что жила теперь с нами, да и потом она как раз была на конференции, а потом отправилась повидать брата в Денвере. Стелла тоже не в счет — разговоры с ней обычно сводились к одному слову: «Увидимся позже», и они с мамой договаривались о встрече в кафе. Оставалась только моя тетя Джейн. Но, ни один человек в здравом уме и твердой памяти не смог бы говорить с ней дольше пяти минут, бабушка, же приходила каждый день, а в половине девятого вечера уже спала. Все друзья мамы, все эти профессорские жены, после того как история с Лео вышла наружу, сделали вид, что мамы вообще не существует.
Однажды мама отправилась с Аори на детское представление, и я занял место за ее рабочим столом. Мне было очень важно понять, кто же скрывается под маской таинственного собеседника. Я и не подумал, что лезу не в свое дело, потому что не отделял себя от нее. Она принадлежала нам, целиком и полностью.
Ладно. В тот вечер я обнаружил две исключительно интересные вещи. Журнал «Перо». Мама не читала журналов и все время повторяла, что только книга, которую нельзя удержать в руках, заслуживает пристального внимания, приводя в пример «Анну Каренину». Я пролистал журнальчик.
И там было ее стихотворение. Не то, которое я увидел в ее бумагах еще до путешествия. Другое. Я не знаю, было ли оно лучше. Я не разбираюсь в поэзии. Мама заставляла заучивать нас Роберта Фроста, да еще я запомнил, что произведения Эмили Дикинсон можно переложить на мелодию «Желтой розы Техаса». Но раз ее стихотворение поместили в журнале, наверное, оно было вполне приличным.
Вот оно:
Стихотворение показалось мне очень пессимистичным. Оно не вязалось с голосом Джулианы Джиллис, который я слышал по вечерам через стену: «Нет, правда?», «А ты что в ответ? Возможно, это не чрезвычайная ситуация, но в любом случае большая ответственность. Ладно, это не обязательно должно быть смертельным случаем». Мне казалось, что она разговаривает, как Каролина с Мариссой, но только красивее формулирует свои мысли.
Ремиссия —
Мне за нее придется заплатить
Бессонными ночами, опухшими глазами,
Людской молвой, стенаниями фальши
И голосом, который неустанно
Твердить мне будет:
«Что же дальше?»
Чем мне придется заплатить еще
За радость обновленья?
За миг надежды?
Нет, думать не хочу.
Танцую, собой любуясь,
Но вдруг, завидев в зеркале
Испуганный свой взгляд,
Невольно вспомню:
Для меня ведь нет пути назад —
К здоровью, красоте.
Живи сейчас,
Тебе дарована ремиссия —
И никакой амнистии.
Но самым интересным было то, что из журнала выпал листочек. Записка от парня.
«Это Мэтью Макдугал. Я знаю, что ты вряд ли меня помнишь, Джулиана. Но я тебя хорошо помню. Я сидел за тобой на лекциях по искусствоведению. Как я тебя любил!.. Ты танцевала — это зрелище навсегда осталось у меня в памяти — под любимую песню Пола Маккартни, которую он все время ставил в машине, доводя своих детей до бешенства. У меня есть восемнадцатилетняя дочь, и я тоже в свое время надоедал ей этой песней. Я читаю твою колонку, но, увидев твое стихотворение, решил написать. Если ты получишь мое письмо, прошу тебя, позвони мне, и мы легко наверстаем упущенное. С самыми теплыми чувствами, Мэтт».Его номер телефона был здесь же, рядом с визиткой, на которой стояло: «доктор». Я глубоко задумался. Получается, что он назначал ей свидание. Доктор. Наверное, редкий зануда. Неужели это с ним она болтала по телефону? Если он прочел стихотворение, то знал, что у нее рассеянный склероз.
Зачем он тогда флиртовал с ней?
Я уже знал об этом заболевании достаточно много, чтобы понять, что мужчины, даже влюбленные, испарялись, как только слышали диагноз. Они уходили от своих избранниц, потому что представляли их хромающими, потерявшими ориентацию. Забота о такой женщине могла убить все чувства. Хотя у моей мамы случай не такой тяжелый, никто не мог поручиться, что произойдет дальше. Я положил назад листок с запиской, убедившись, что он лежит на той же странице, а потом разрезал конверт со счетами. Счета уже давно были моей обязанностью. Я подписывал их, как мама, делая это довольно мастерски. Я распечатывал ответы на письма, объяснительные по поводу отсутствия в школе Каролины и прочие бумаги, а затем ставил мамину подпись в моем исполнении.
На следующий день у моей мамы начался рецидив. Он прошел быстро, но оставил ужасное впечатление. Я молился, чтобы Кейси поскорее приехала.
У нее начались небольшие проблемы со зрением. Она просто упиралась глазом, который видел лучше, в экран компьютера, и ее пальцы слепо стучали по клавиатуре. Я вспомнил незрячих героинь, Энн Салливан и Хелен Келлер. Честно говоря, я испугался. Мне пришлось сопровождать маму на выступления — у нее как раз их было много запланировано.
За неделю до возвращения Лео мама снова делала уколы интерферона. Она колола себя сама. Но на этот раз я услышал, как она выругалась в ванной: «Черт побери!» Я спросил, нужна ли ей моя помощь. Она ответила отрицательно: «Я зацепила вену». Мама вышла из ванной, и я почти сразу заметил, что она уже не была прежней Джулианой. Кара отправилась на свои ночные гулянки. Аори за ужином начала жаловаться:
— Я ненавижу жареные яйца.
Я ее не винил: омлет или яйцо вкрутую я еще мог выдержать, но жареное яйцо напоминало мне, что мы едим невылупившегося цыпленка.
— Хорошо, — ответила мама и выбросила содержимое тарелки Аори в мусорное ведро. — Не ешь.
Аори стала плакать.
— Гей, — обратилась она ко мне. — Сделай мне вкуснятину.
— Не смей, — сказала мама. — Гейб, я устала от ее капризов. Аори, там ведь была говядина и картошка.
— Но ведь яйцо к ним прикасалось, — захныкала Аори. Потом она впала в настоящую истерику, которая могла довести до белого каления любого взрослого.